Страница:
— Михаил Яковлевич! Я с вами предварительно созвонюсь и договорюсь о времени, когда привезу деньги, — начал Лев, но Любимов перебил его:
— Если это единственный повод для нашей встречи, то не утруждайтесь — деньги может принять мой секретарь. Он и квитанцию выдаст.
— Я пока еще ничего не знаю, — обтекаемо ответил Гуров и перевел разговор на другую тему: — Скажите, здесь банкомат есть? Мне же нужно оплатить пребывание жены в клинике.
— Банкомат есть, и я договорился о скидке в двадцать пять процентов для вас — поверьте, это максимум. Но раз здесь будет находиться еще один человек, сумма, естественно, увеличится. Пойдемте, я вас провожу и заодно договорюсь о вашем родственнике.
— Идите, я вас догоню, — сказал Гуров и, когда адвокат вышел, неприязненно произнес: — Ну, Маша, болей дальше!
— Это все, что ты можешь мне сказать? — возмутилась она.
— Маша! Ты по собственной дурости заварила такую крутую кашу, что и оглоблей не провернешь! — взорвался он. — А расхлебывать ее мне! И я пока даже представления не имею, как это делать!
Он вышел, с трудом удержавшись от того, чтобы не хлопнуть дверью, а Мария осталась совершенно растерянная, потому что чего-чего, а такого она от мужа не ожидала — она же хотела как лучше.
Гуров нашел Любимова в коридоре, где тот, отведя его к окну, жестко сказал:
— Лев Иванович! Судя по всему, вы ко мне напрасно обратились. Я не люблю, когда клиенты мне не доверяют, потому что не привык выглядеть дураком. А вы, как я понял, решили использовать меня втемную.
— Михаил Яковлевич, — подумав, сказал Гуров. — На данном этапе я не обладаю всей полнотой информации, но твердо обещаю вам, что, если дело дойдет до горячего, я буду с вами предельно откровенен. А уж она, — он кивнул в сторону палаты Марии, — тем более.
— Значит, не все в этом деле так просто, — с понимающим видом кивнул Любимов.
— А что в нашей жизни просто? — безрадостно ответил Гуров.
Больше они к этой теме не возвращались. Гуров решил оплатить пребывание Марии и Саши в клинике пока только за неделю, надеясь, что за это время он успеет разобраться в ситуации, но даже со скидкой это вылилось для него в такую сумму, что он чуть не выругался. Но деваться было некуда, и он заплатил. Безмолвно простоявший рядом с ним все это время Вилков не выдержал и спросил:
— Дядя Лева! Что происходит?
— Саша! Ты остаешься в больнице с Марией, а с твоим отсутствием на работе я все сам решу, — сообщил племяннику Гуров.
— С тетей Машей так плохо? — с ужасом воскликнул Вилков, и все, кто был рядом, повернулись к ним.
— Да! — соврал Гуров. — Очень! Я, ты сам понимаешь, дежурить возле нее не могу, так что придется тебе.
Потом он отвел Сашу в дальний угол, где и объяснил, как на самом деле обстоят дела и что тому нужно будет делать.
— Самое главное, чтобы никто из посторонних Марию не увидел, особенно журналюги. Чтобы окна и в ее комнате, и в твоей были постоянно закрыты, а шторы задернуты, а то эти проныры везде пролезут. Стой насмерть! Разрешаю применить силу, но в разумных пределах! — предупредил он Вилкова, и тот, немного успокоенный, в знак согласия кивнул. — В случае какой-нибудь нештатной ситуации звони мне, в любое время! А я попозже привезу тебе из дома все необходимое — ключ у меня есть. Ну, ступай!
Любимов отправился готовиться к передаче Турина, чтобы предстать там во всем блеске, а Лев поехал домой — ему нужно было сесть и спокойно обдумать все, что произошло. Решать, что делать дальше, было бесполезно — все зависело от того, нашли или не нашли колье. Знакомых в управлении собственной безопасности у Льва не было, зато врагов хватало, значит, нужно было подключать Орлова или Крячко. Лучше последнего — у этого пройдохи везде были приятели.
Гуров достал телефон, чтобы позвонить Петру — он был уверен, что и Стас сидит там, чтобы не терять время на созвоны и переезды, если им придется мгновенно бросаться Льву и Марии на помощь, как он сам всегда бросался на помощь им, если требовалось, и только тут обнаружил, сотовый выключен. Ну естественно! Он же сам это сделал перед выходом из дома, чтобы ничего не отвлекало. Оказалось, что у него множество пропущенных звонков, были и с незнакомых номеров. Но он не стал разбираться, где чей, и позвонил Петру. Тот его для начала беспощадно обругал — неудивительно, они же там издергались от неизвестности — и только потом спросил:
— Что с Машей? А то тут в новостях такие ужасы показывают, что моя жена уже весь корвалол выпила.
— Все под контролем, а подробности завтра, — кратко ответил Гуров. — У меня самого пока информации практически никакой.
— Надеешься за сегодняшний день чего-нибудь раздобыть?
— Надеюсь вычислить, — поправил генерала Лев. — И еще! В ближайшее время Сашки на работе не будет — он возле Маши дежурит.
— Не проблема, оформим ему отгулы за переработку, — успокоил приятеля Орлов. — Ты сам держись!
— Вы тоже пока расслабьтесь, не жгите нервы — они нам еще понадобятся, — посоветовал Лев.
— Зная тебя, кто бы в этом сомневался, — хмыкнул в ответ Петр.
Гуров отключил телефон, и тот тут же зазвонил снова, а потом пошли звонки со всей страны. Звонили как простые обыватели, так и люди высокопоставленные, но их всех объединяло то, что всем им Лев когда-то помог. И хотя он теперь не вспомнил бы лица и имена многих из них, но вот они его не забыли. Все они были возмущены тем, что случилось с его семьей, и все, как один, спрашивали, чем могут помочь. Гуров благодарил всех за участие и предложение помощи и обещал в случае нужды позвонить. Звонили и коллеги из других регионов, даже некоторые очень авторитетные уголовники, действительно уважавшие Льва за честность и порядочность, предложили свою помощь, потому что не любили беспредел. Позвонил даже заместителя министра МВД Андрей Сергеевич, которого Гуров с друзьями за глаза звали Рыбовод из-за стоявшего у него в кабинете большого аквариума. Он был краток:
— Гуров! Та история, что закрутилась вокруг твоей семьи, кажется мне очень подозрительной, и я возьму ее под личный контроль. Если это подстава, то виновные понесут наказание, независимо от должностей и званий. Но, предупреждаю, если выяснится, что ты или твоя жена в чем-то виноваты, выгораживать не буду. Получите сполна в части и пропорции, каждого касаемой!
«Вот тебе и Рыбовод! — невесело подумал Гуров. — Когда дело касалось его семьи, то он готов был закрыть глаза на все, что угодно, а тут!.. Принципиальным стал! Да таким, что металл в голосе звенел! Словно на публику работал! — И тут до него дошло: — Черт! Да он же действительно работал на публику! Значит, мой телефон прослушивается! То есть Андрей Сергеевич мне дал понять, что я могу рассчитывать на его защиту, а остальным — что беспристрастен до невозможности! Да уж! Годы аппаратных игр для него даром не прошли! Дипломат!»
За всеми этими разговорами Гуров успел уже доехать до дома и даже подняться в квартиру. До четырех часов оставалось совсем немного времени, только-только, чтобы быстренько сготовить себе чего-нибудь поесть, а потом сесть к телевизору. А телефонные звонки между тем продолжали идти, и он просто отключил телефон, потому что передача началась.
Все эти ток-шоу Лев терпеть не мог, хотя однажды вынужденно принял участие в одном из них исключительно ради спасения девушки. Но сейчас был особый случай — он не сомневался, что Турин пригласит в студию коллег Марии, из рассказов которых он сможет понять, нашли ли в театре что-нибудь во время обыска (а в том, что он проводился, Лев был уверен на сто процентов) или нет — это являлось для Гурова сейчас самым важным.
Студия была заполнена так, что люди даже стояли за последним рядом кресел и в проходах. Гуров увидел среди приглашенных не только маститых деятелей культуры, но и многих коллег Марии по театру, а вот представителей управления собственной безопасности, да и вообще кого-то из полиции не наблюдалось. Турин начал с демонстрации полной записи обыска в квартире Гурова, комментируя его со свойственной ему язвительностью. Потом последовали съемки, сделанные журналистами возле изолятора, когда Марию забирала «Скорая помощь». Увидев со стороны свое окаменевшее от горя лицо, а потом горящие гневом глаза, Гуров сам себя испугался — да, его вид был по-настоящему страшен. Но вот взял слово Любимов, давший правовую оценку действиям полиции, а также очень эмоционально описавший плачевное состояние здоровья Строевой, которая сейчас находится в частной клинике буквально между жизнью и смертью. Услышав это, Лев не смог сдержать кривую ухмылку — ну да! Она натворила дел и теперь там отлеживается, а он должен крутиться, как уж под вилами, чтобы найти выход из положения. Далее, как Гуров и предполагал, начали выступать коллеги Марии. Он слушал и не верил своим ушам: оказывается, полицейские, составив список всех, кто находился в тот вечер в театре, направились с обысками по адресам в поисках корзины с желтыми розами прямо ночью, поднимая людей с постели.
— Господи! Какой позор! Да еще и соседей понятыми пригласили! Теперь хоть из этого дома уезжай! — говорила, заламывая руки, одна из коллег Марии. — Да будь проклята эта корзина! Я больше даже на сцене ни от кого ни одного цветочка не возьму! Да, Мария, как обычно, выставила лишние цветы в коридор и уехала. Она всегда так делает. Розы были очень красивые, и мы с Наташей, — она повернулась в сторону сидевшей рядом с ней женщины, которая, соглашаясь, кивнула головой, — поделили их поровну, только она свою часть в пакет положила, а я свою в корзине оставила. Приехала домой, цветы поставила в вазу, а корзину — на балкон. Да не было там ничего! Пустая она была! Так они мне не поверили! Все квартиру вверх дном перевернули! Хорошо, что еще не арестовали, как Марию! А то я сейчас, уголовницами избитая, тоже в больнице лежала бы! Только я не Строева! Меня бы в частную клинику никто не взял, в тюремной бы валялась, пока не умерла!
Выступления остальных людей мало чем отличались от этого и по содержанию, и по накалу страстей. Потом взял слово директор театра, которого тоже подняли с постели и заставили поехать на работу.
— Вы представляете, — нервно говорил он. — Они обыскивали театр с металлоискателями! Хотя бы они сказали, что конкретно ищут, но они же ничего не объяснили. Сунули мне под нос какую-то бумагу с печатью, сказали, что это ордер на обыск, и принялись крушить все, до чего только могли достать! Чтобы привести теперь все в порядок, потребуется как минимум неделя, а у нас спектакли! Как всегда аншлаг! Билеты проданы! Наша прима лежит в больнице и неизвестно когда выйдет, а ведь зритель идет в первую очередь на Строеву! Что мы должны говорить людям?
— Но они хоть что-нибудь нашли? Если они что-то изъяли, то должны были предъявить вам это, — спросил Любимов.
— В том-то и дело, что они ничего не нашли! — воскликнул директор театра. — Мне они, во всяком случае, ничего не сказали и не показали!
Из раздавшихся в студии криков других сотрудников театра стало понятно, что проводившие обыск полицейские действительно ничего не нашли. Тут слово снова взял Любимов:
— Уважаемые дамы и господа! Насколько я могу судить, мы имеем дело с откровенным проявлением полицейского беспредела. Как это ни прискорбно, но аналогия с 1937 годом напрашивается сама собой. Судите сами: те же ночные обыски и допросы, то же бесцеремонное попрание закрепленных Конституцией за гражданином Российской Федерации прав и свобод человека, полнейшее презрение ко всем нормам Уголовно-процессуального кодекса и законам, регламентирующим деятельность Министерства внутренних дел. Что это? Проявление самодурства одного отдельно взятого высокопоставленного чиновника, которого почему-то никто не может обуздать? Да нет! Силы воли и полноты полномочий у власть предержащих достаточно, чтобы дать ему по рукам и поставить на место. Значит, не хотят! А, может быть, на примере известного своей честностью и принципиальностью полковника Гурова и его жены, народной артистки России Марии Строевой, власти хотят посмотреть, как народ отреагирует на эту откровенную травлю? Ничем не обоснованное преследование? Вдруг прокатит, как сейчас принято говорить? И тогда можно будет повторить это же с другими людьми? А там и в систему войдет? Массовые репрессии, аресты и расстрелы 1937 года явились продолжением практиковавшихся намного раньше отдельных судебных процессов над отдельно взятыми людьми. Потом власти вошли во вкус, и страна была залита кровью. А ведь начиналось-то тоже с малого.
Любимов продолжал витийствовать, заводя аудиторию, и Гуров выключил телевизор — остальное было ему неинтересно. Перед ним встал один-единственный вопрос: почему в театре ничего не нашли? Почему? Как использовавшие металлоискатель полицейские не смогли найти золотую вещь, не укладывалось у него в голове. Гуров снова включил телефон и так, с ним в руках, разговаривая на ходу с продолжавшими звонить людьми, отправился домой к Вилкову. Там он собрал в сумку самые необходимые тому в больнице вещи и поехал в клинику. После всего, что произошло, видеть Марию ему не хотелось категорически: то, что у нее не ума палата, он знал всегда, но считал, что даже ее глупость имеет предел. Выходит, ошибался!
Дверь в палату была заперта, и Гуров сначала встревожился — вдруг и Сашу, и Марию задержали, теперь уже обоих, и они в изоляторе. Как теперь их вытаскивать?
— Твою мать! — не сдержался он. — Этого мне только не хватало!
Но оказалось, что волновался он зря, потому что из-за двери тут же раздался голос Саши:
— Кто?
— Фу ты, черт! — с облегчением выдохнул Лев. — Да я это! Гуров!
Дверь открылась, но все же не полностью, и в щели показался глаз племянника. Увидев, что это действительно его дядя Лева, парень открыл дверь и буквально втянул того внутрь.
— Что, осаждают? — спросил Гуров.
— Со стороны улицы прямо к окну люлька подъемника подъезжала, а в ней парень с камерой — я занавеску чуть-чуть раздвинул и посмотрел, — доложил Саша. — Потом какая-то девица в медицинской форме упорно рвалась проверить, как чувствует себя больная, все норовила мимо меня проскочить — пришлось применить силу. Эх, и ругалась! — вздохнул он. — Мы с врачом и медсестрой договорились об условном стуке. Если его нет, то я просто стою возле двери и слушаю, что за нею происходит. А еду сюда нам на столике привозят, я открываю и закатываю его внутрь, а потом с грязной посудой обратно в коридор выкатываю и возле двери оставляю. Словно на осадном положении.
— Не словно, а действительно на осадном, — поправил родственника Гуров. — Крепись, Саша! Твоя тетка дел наворотила, тебе и страдать!
Конечно, Вилков мог бы возразить на это, что племянником, тем более троюродным, он приходится все-таки Гурову, а не его жене, но решил промолчать — дяде Леве и так плохо. Лев отдал ему вещи и собирался уже уйти, когда Саша кивком указал ему на дверь в комнату Марии, словно спрашивая, не хочет ли Лев зайти туда, чтобы поговорить с женой, на что тот покачал головой:
— Ни малейшего желания!
Дома Гуров попытался хоть немного навести порядок, но не столько возвращал вещи на привычные места, сколько распихивал их по шкафам, чтобы не валялись где попало, думая лишь об одном: куда могло деться колье?
Понедельник
— Если это единственный повод для нашей встречи, то не утруждайтесь — деньги может принять мой секретарь. Он и квитанцию выдаст.
— Я пока еще ничего не знаю, — обтекаемо ответил Гуров и перевел разговор на другую тему: — Скажите, здесь банкомат есть? Мне же нужно оплатить пребывание жены в клинике.
— Банкомат есть, и я договорился о скидке в двадцать пять процентов для вас — поверьте, это максимум. Но раз здесь будет находиться еще один человек, сумма, естественно, увеличится. Пойдемте, я вас провожу и заодно договорюсь о вашем родственнике.
— Идите, я вас догоню, — сказал Гуров и, когда адвокат вышел, неприязненно произнес: — Ну, Маша, болей дальше!
— Это все, что ты можешь мне сказать? — возмутилась она.
— Маша! Ты по собственной дурости заварила такую крутую кашу, что и оглоблей не провернешь! — взорвался он. — А расхлебывать ее мне! И я пока даже представления не имею, как это делать!
Он вышел, с трудом удержавшись от того, чтобы не хлопнуть дверью, а Мария осталась совершенно растерянная, потому что чего-чего, а такого она от мужа не ожидала — она же хотела как лучше.
Гуров нашел Любимова в коридоре, где тот, отведя его к окну, жестко сказал:
— Лев Иванович! Судя по всему, вы ко мне напрасно обратились. Я не люблю, когда клиенты мне не доверяют, потому что не привык выглядеть дураком. А вы, как я понял, решили использовать меня втемную.
— Михаил Яковлевич, — подумав, сказал Гуров. — На данном этапе я не обладаю всей полнотой информации, но твердо обещаю вам, что, если дело дойдет до горячего, я буду с вами предельно откровенен. А уж она, — он кивнул в сторону палаты Марии, — тем более.
— Значит, не все в этом деле так просто, — с понимающим видом кивнул Любимов.
— А что в нашей жизни просто? — безрадостно ответил Гуров.
Больше они к этой теме не возвращались. Гуров решил оплатить пребывание Марии и Саши в клинике пока только за неделю, надеясь, что за это время он успеет разобраться в ситуации, но даже со скидкой это вылилось для него в такую сумму, что он чуть не выругался. Но деваться было некуда, и он заплатил. Безмолвно простоявший рядом с ним все это время Вилков не выдержал и спросил:
— Дядя Лева! Что происходит?
— Саша! Ты остаешься в больнице с Марией, а с твоим отсутствием на работе я все сам решу, — сообщил племяннику Гуров.
— С тетей Машей так плохо? — с ужасом воскликнул Вилков, и все, кто был рядом, повернулись к ним.
— Да! — соврал Гуров. — Очень! Я, ты сам понимаешь, дежурить возле нее не могу, так что придется тебе.
Потом он отвел Сашу в дальний угол, где и объяснил, как на самом деле обстоят дела и что тому нужно будет делать.
— Самое главное, чтобы никто из посторонних Марию не увидел, особенно журналюги. Чтобы окна и в ее комнате, и в твоей были постоянно закрыты, а шторы задернуты, а то эти проныры везде пролезут. Стой насмерть! Разрешаю применить силу, но в разумных пределах! — предупредил он Вилкова, и тот, немного успокоенный, в знак согласия кивнул. — В случае какой-нибудь нештатной ситуации звони мне, в любое время! А я попозже привезу тебе из дома все необходимое — ключ у меня есть. Ну, ступай!
Любимов отправился готовиться к передаче Турина, чтобы предстать там во всем блеске, а Лев поехал домой — ему нужно было сесть и спокойно обдумать все, что произошло. Решать, что делать дальше, было бесполезно — все зависело от того, нашли или не нашли колье. Знакомых в управлении собственной безопасности у Льва не было, зато врагов хватало, значит, нужно было подключать Орлова или Крячко. Лучше последнего — у этого пройдохи везде были приятели.
Гуров достал телефон, чтобы позвонить Петру — он был уверен, что и Стас сидит там, чтобы не терять время на созвоны и переезды, если им придется мгновенно бросаться Льву и Марии на помощь, как он сам всегда бросался на помощь им, если требовалось, и только тут обнаружил, сотовый выключен. Ну естественно! Он же сам это сделал перед выходом из дома, чтобы ничего не отвлекало. Оказалось, что у него множество пропущенных звонков, были и с незнакомых номеров. Но он не стал разбираться, где чей, и позвонил Петру. Тот его для начала беспощадно обругал — неудивительно, они же там издергались от неизвестности — и только потом спросил:
— Что с Машей? А то тут в новостях такие ужасы показывают, что моя жена уже весь корвалол выпила.
— Все под контролем, а подробности завтра, — кратко ответил Гуров. — У меня самого пока информации практически никакой.
— Надеешься за сегодняшний день чего-нибудь раздобыть?
— Надеюсь вычислить, — поправил генерала Лев. — И еще! В ближайшее время Сашки на работе не будет — он возле Маши дежурит.
— Не проблема, оформим ему отгулы за переработку, — успокоил приятеля Орлов. — Ты сам держись!
— Вы тоже пока расслабьтесь, не жгите нервы — они нам еще понадобятся, — посоветовал Лев.
— Зная тебя, кто бы в этом сомневался, — хмыкнул в ответ Петр.
Гуров отключил телефон, и тот тут же зазвонил снова, а потом пошли звонки со всей страны. Звонили как простые обыватели, так и люди высокопоставленные, но их всех объединяло то, что всем им Лев когда-то помог. И хотя он теперь не вспомнил бы лица и имена многих из них, но вот они его не забыли. Все они были возмущены тем, что случилось с его семьей, и все, как один, спрашивали, чем могут помочь. Гуров благодарил всех за участие и предложение помощи и обещал в случае нужды позвонить. Звонили и коллеги из других регионов, даже некоторые очень авторитетные уголовники, действительно уважавшие Льва за честность и порядочность, предложили свою помощь, потому что не любили беспредел. Позвонил даже заместителя министра МВД Андрей Сергеевич, которого Гуров с друзьями за глаза звали Рыбовод из-за стоявшего у него в кабинете большого аквариума. Он был краток:
— Гуров! Та история, что закрутилась вокруг твоей семьи, кажется мне очень подозрительной, и я возьму ее под личный контроль. Если это подстава, то виновные понесут наказание, независимо от должностей и званий. Но, предупреждаю, если выяснится, что ты или твоя жена в чем-то виноваты, выгораживать не буду. Получите сполна в части и пропорции, каждого касаемой!
«Вот тебе и Рыбовод! — невесело подумал Гуров. — Когда дело касалось его семьи, то он готов был закрыть глаза на все, что угодно, а тут!.. Принципиальным стал! Да таким, что металл в голосе звенел! Словно на публику работал! — И тут до него дошло: — Черт! Да он же действительно работал на публику! Значит, мой телефон прослушивается! То есть Андрей Сергеевич мне дал понять, что я могу рассчитывать на его защиту, а остальным — что беспристрастен до невозможности! Да уж! Годы аппаратных игр для него даром не прошли! Дипломат!»
За всеми этими разговорами Гуров успел уже доехать до дома и даже подняться в квартиру. До четырех часов оставалось совсем немного времени, только-только, чтобы быстренько сготовить себе чего-нибудь поесть, а потом сесть к телевизору. А телефонные звонки между тем продолжали идти, и он просто отключил телефон, потому что передача началась.
Все эти ток-шоу Лев терпеть не мог, хотя однажды вынужденно принял участие в одном из них исключительно ради спасения девушки. Но сейчас был особый случай — он не сомневался, что Турин пригласит в студию коллег Марии, из рассказов которых он сможет понять, нашли ли в театре что-нибудь во время обыска (а в том, что он проводился, Лев был уверен на сто процентов) или нет — это являлось для Гурова сейчас самым важным.
Студия была заполнена так, что люди даже стояли за последним рядом кресел и в проходах. Гуров увидел среди приглашенных не только маститых деятелей культуры, но и многих коллег Марии по театру, а вот представителей управления собственной безопасности, да и вообще кого-то из полиции не наблюдалось. Турин начал с демонстрации полной записи обыска в квартире Гурова, комментируя его со свойственной ему язвительностью. Потом последовали съемки, сделанные журналистами возле изолятора, когда Марию забирала «Скорая помощь». Увидев со стороны свое окаменевшее от горя лицо, а потом горящие гневом глаза, Гуров сам себя испугался — да, его вид был по-настоящему страшен. Но вот взял слово Любимов, давший правовую оценку действиям полиции, а также очень эмоционально описавший плачевное состояние здоровья Строевой, которая сейчас находится в частной клинике буквально между жизнью и смертью. Услышав это, Лев не смог сдержать кривую ухмылку — ну да! Она натворила дел и теперь там отлеживается, а он должен крутиться, как уж под вилами, чтобы найти выход из положения. Далее, как Гуров и предполагал, начали выступать коллеги Марии. Он слушал и не верил своим ушам: оказывается, полицейские, составив список всех, кто находился в тот вечер в театре, направились с обысками по адресам в поисках корзины с желтыми розами прямо ночью, поднимая людей с постели.
— Господи! Какой позор! Да еще и соседей понятыми пригласили! Теперь хоть из этого дома уезжай! — говорила, заламывая руки, одна из коллег Марии. — Да будь проклята эта корзина! Я больше даже на сцене ни от кого ни одного цветочка не возьму! Да, Мария, как обычно, выставила лишние цветы в коридор и уехала. Она всегда так делает. Розы были очень красивые, и мы с Наташей, — она повернулась в сторону сидевшей рядом с ней женщины, которая, соглашаясь, кивнула головой, — поделили их поровну, только она свою часть в пакет положила, а я свою в корзине оставила. Приехала домой, цветы поставила в вазу, а корзину — на балкон. Да не было там ничего! Пустая она была! Так они мне не поверили! Все квартиру вверх дном перевернули! Хорошо, что еще не арестовали, как Марию! А то я сейчас, уголовницами избитая, тоже в больнице лежала бы! Только я не Строева! Меня бы в частную клинику никто не взял, в тюремной бы валялась, пока не умерла!
Выступления остальных людей мало чем отличались от этого и по содержанию, и по накалу страстей. Потом взял слово директор театра, которого тоже подняли с постели и заставили поехать на работу.
— Вы представляете, — нервно говорил он. — Они обыскивали театр с металлоискателями! Хотя бы они сказали, что конкретно ищут, но они же ничего не объяснили. Сунули мне под нос какую-то бумагу с печатью, сказали, что это ордер на обыск, и принялись крушить все, до чего только могли достать! Чтобы привести теперь все в порядок, потребуется как минимум неделя, а у нас спектакли! Как всегда аншлаг! Билеты проданы! Наша прима лежит в больнице и неизвестно когда выйдет, а ведь зритель идет в первую очередь на Строеву! Что мы должны говорить людям?
— Но они хоть что-нибудь нашли? Если они что-то изъяли, то должны были предъявить вам это, — спросил Любимов.
— В том-то и дело, что они ничего не нашли! — воскликнул директор театра. — Мне они, во всяком случае, ничего не сказали и не показали!
Из раздавшихся в студии криков других сотрудников театра стало понятно, что проводившие обыск полицейские действительно ничего не нашли. Тут слово снова взял Любимов:
— Уважаемые дамы и господа! Насколько я могу судить, мы имеем дело с откровенным проявлением полицейского беспредела. Как это ни прискорбно, но аналогия с 1937 годом напрашивается сама собой. Судите сами: те же ночные обыски и допросы, то же бесцеремонное попрание закрепленных Конституцией за гражданином Российской Федерации прав и свобод человека, полнейшее презрение ко всем нормам Уголовно-процессуального кодекса и законам, регламентирующим деятельность Министерства внутренних дел. Что это? Проявление самодурства одного отдельно взятого высокопоставленного чиновника, которого почему-то никто не может обуздать? Да нет! Силы воли и полноты полномочий у власть предержащих достаточно, чтобы дать ему по рукам и поставить на место. Значит, не хотят! А, может быть, на примере известного своей честностью и принципиальностью полковника Гурова и его жены, народной артистки России Марии Строевой, власти хотят посмотреть, как народ отреагирует на эту откровенную травлю? Ничем не обоснованное преследование? Вдруг прокатит, как сейчас принято говорить? И тогда можно будет повторить это же с другими людьми? А там и в систему войдет? Массовые репрессии, аресты и расстрелы 1937 года явились продолжением практиковавшихся намного раньше отдельных судебных процессов над отдельно взятыми людьми. Потом власти вошли во вкус, и страна была залита кровью. А ведь начиналось-то тоже с малого.
Любимов продолжал витийствовать, заводя аудиторию, и Гуров выключил телевизор — остальное было ему неинтересно. Перед ним встал один-единственный вопрос: почему в театре ничего не нашли? Почему? Как использовавшие металлоискатель полицейские не смогли найти золотую вещь, не укладывалось у него в голове. Гуров снова включил телефон и так, с ним в руках, разговаривая на ходу с продолжавшими звонить людьми, отправился домой к Вилкову. Там он собрал в сумку самые необходимые тому в больнице вещи и поехал в клинику. После всего, что произошло, видеть Марию ему не хотелось категорически: то, что у нее не ума палата, он знал всегда, но считал, что даже ее глупость имеет предел. Выходит, ошибался!
Дверь в палату была заперта, и Гуров сначала встревожился — вдруг и Сашу, и Марию задержали, теперь уже обоих, и они в изоляторе. Как теперь их вытаскивать?
— Твою мать! — не сдержался он. — Этого мне только не хватало!
Но оказалось, что волновался он зря, потому что из-за двери тут же раздался голос Саши:
— Кто?
— Фу ты, черт! — с облегчением выдохнул Лев. — Да я это! Гуров!
Дверь открылась, но все же не полностью, и в щели показался глаз племянника. Увидев, что это действительно его дядя Лева, парень открыл дверь и буквально втянул того внутрь.
— Что, осаждают? — спросил Гуров.
— Со стороны улицы прямо к окну люлька подъемника подъезжала, а в ней парень с камерой — я занавеску чуть-чуть раздвинул и посмотрел, — доложил Саша. — Потом какая-то девица в медицинской форме упорно рвалась проверить, как чувствует себя больная, все норовила мимо меня проскочить — пришлось применить силу. Эх, и ругалась! — вздохнул он. — Мы с врачом и медсестрой договорились об условном стуке. Если его нет, то я просто стою возле двери и слушаю, что за нею происходит. А еду сюда нам на столике привозят, я открываю и закатываю его внутрь, а потом с грязной посудой обратно в коридор выкатываю и возле двери оставляю. Словно на осадном положении.
— Не словно, а действительно на осадном, — поправил родственника Гуров. — Крепись, Саша! Твоя тетка дел наворотила, тебе и страдать!
Конечно, Вилков мог бы возразить на это, что племянником, тем более троюродным, он приходится все-таки Гурову, а не его жене, но решил промолчать — дяде Леве и так плохо. Лев отдал ему вещи и собирался уже уйти, когда Саша кивком указал ему на дверь в комнату Марии, словно спрашивая, не хочет ли Лев зайти туда, чтобы поговорить с женой, на что тот покачал головой:
— Ни малейшего желания!
Дома Гуров попытался хоть немного навести порядок, но не столько возвращал вещи на привычные места, сколько распихивал их по шкафам, чтобы не валялись где попало, думая лишь об одном: куда могло деться колье?
Понедельник
Первое, что утром сделал Лев, он позвонил Вилкову и поинтересовался самочувствием Марии. И сделал он это не потому, что действительно беспокоился — волноваться-то было не о чем, а потому, что так полагалось по легенде. Как они и договаривались, Саша ответил ему, что без изменений, а вот происшествия были — журналюги никак не хотели угомониться и пытались пролезть во все щели. Посочувствовав племяннику и посоветовав держаться, Гуров стал собираться на работу. Костюм он себе еще с вечера приготовил, так что много времени сборы не заняли, пара бутербродов с бокалом чая — тем более. О своей обычной утренней гимнастике Лев договорился сам с собой не вспоминать — не то у него было состояние, чтобы еще и ею себя истязать, мыслей хватало.
Он ехал на работу и знать не знал, что перед хозяином одного высокого кабинета сейчас лежит распечатка всех его телефонных разговоров. Просмотрев список звонивших, хозяин кабинета, генерал, прочистил горло, отпил минералки и, ослабив галстук, крепко призадумался: а стоила ли та полученная им от Егорова весьма внушительная сумма того, чтобы нарываться на крупные неприятности с непредсказуемыми лично для него последствиями? Не стоит ли прямо сейчас пойти и заложить всех до единого, потому что повинную голову и меч не сечет? Но, поразмыслив, решил, что, в случае чего, он еще успеет отыграть ситуацию назад или, по крайней мере, исправить положение настолько, чтобы обойтись минимальными потерями. И тут ему вдруг вспомнились его друзья по школе милиции, по юридическому институту, по тем давним уже временам, когда он зеленым лейтенантом еще только начинал свою службу в милиции. А ведь это были настоящие друзья, которые и перед начальством его выгораживали, если оплошает, и спину прикрывали. Только вот, поднимаясь все выше и выше по карьерной лестнице, он их отсеивал, оставлял внизу — не по чину и званию ему стали такие друзья, и они ушли. А их место начали занимать нужные люди, для которых он тоже был просто необходим. И, потеряй он сейчас свое положение или если оно просто станет шатким, никто его выручать не кинется. Все, кто сейчас рядом, сразу отхлынут, словно море при отливе, и номер телефона забудут, и здороваться перестанут — он же больше не будет нужным. А вот настоящих друзей, для которых звания, чины и награды ничего не значат, у него уже не осталось. И генерал, взбесившись на неведомого ему Гурова, едва удержался, чтобы не разорвать лежавшие перед ним распечатки на мелкие клочки. Ну почему какому-то полковнику, когда тот попал в беду, люди со всей страны, причем многие из очень непростых, помощь предлагают? Чем этот полковник лучше него? И генерал решил, что утопит Гурова в дерьме по самую маковку! Виноват тот или нет — плевать! Но утопит, и все!
— Как Маша? — спросил Крячко, едва Гуров зашел в их с сослуживцем кабинет.
— Без изменений, — кратко ответил Лев. — А Сашка уже устал журналюг гонять.
— Ну ни стыда ни совести у людей нет! — возмутился Стас.
— У них теперь вместо этого доллары и евро существуют, — поддержал приятеля Лев и занялся делом.
Предвидя все возможные последствия, он достал из шкафа валявшийся там с незапамятных времен старый портфель и стал складывать в него из сейфа все, что могло ему пригодиться. Поняв смысл его действий, Крячко разразился таким матом-перематом, что Лев не выдержал и поморщился — сам он ругался только в крайнем случае, да и слушать что ругань, что «блатную музыку», хотя служба и заставила его изучить ее досконально, не любил. Закончив, он написал записку и подсунул ее под нос Стасу. Там было написано, чтобы тот вынес портфель за пределы здания, а Гуров его потом заберет. Крячко в знак согласия кивнул и поставил портфель возле своего стола, а Лев сунул записку в карман, решив, что сожжет ее, когда выйдет покурить. В здании это было делать строжайше запрещено, но ведь все равно курили на лестничной площадке, приспособив под пепельницу большую банку из-под кофе.
Не успел Гуров сесть на место, как в кабинет вошел Степан Николаевич Савельев. Парень этот был лихой, прошедший огонь, воду, чертовы зубы и службу в войсковой разведке на Северном Кавказе, откуда вернулся с боевыми наградами. Лев и Стас были знакомы с ним давно, одно время вместе служили, тесно общались и даже дружили, несмотря на разницу в возрасте, но вот расстались не очень хорошо. То, что Степан его подставил, Гуров ему давно простил — не по своей воле парень действовал, но вот того, что при этом чуть не пострадали Орлов с Крячко, — нет. Степан тогда от них ушел, даже не попрощавшись — знала собака, чье мясо съела. Где Степан теперь служил, Гуров точно не знал, хотя и сталкивался с ним потом по работе — это было явно какое-то спецподразделение, подчиненное кому-то на самом верху. И то, что он сейчас появился, означало новый поворот в деле Гурова — просто так он бы не пришел.
— Народ! Я понимаю, что добрым словом вы меня не поминаете, но у меня тут некоторые личные вещи остались. Хотелось бы забрать, — своим обычным бесшабашным тоном сказал Степан, но при этом прошел прямо к столу Льва и положил на него записку.
Гуров ее взял и прочитал: «С вами хочет встретиться мой тесть. Это очень важно, в первую очередь для вас». В записке был указан и адрес. Лев постучал себя по часам, чтобы уточнить время, на что Степан помотал головой, показывая, что его будут ждать столько, сколько надо — значит, дело действительно очень серьезное.
— Вспомнила баба, як девкой была! — в тон Степану сказал Крячко, пытавшийся, перегнувшись через два стоявших вплотную друг к другу письменных стола и вытянув шею, хоть краем глаза прочитать, что было в записке, хотя это было физически невозможно. — Раньше надо было приходить! Выкинули уже давно!
— Ну, на нет и суда нет! — беспечно ответил Савельев, забрал принесенную записку и вышел.
Когда за ним закрылась дверь, Стас подскочил ко Льву, который, достав из кармана приготовленную для уничтожения записку, написал на ней, что с ним хочет встретиться тесть Степана. Крячко, прочитав, со значительным видом покачал головой — дело оказалось не просто серьезным, а сверхсерьезным, потому что этим человеком был генерал-лейтенант ФСБ в отставке, а ныне сотрудник Администрации Президента Алексей Юрьевич Попов, и должность он там занимал солидную. А поскольку бывших чекистов не бывает, еще и личным другом очень высокопоставленных людей.
— Лева! Ты делом будешь заниматься или в окно пялиться? — спросил, вернувшись на место, Крячко. — Неприятности приходят и уходят, а работа остается. Ты бы хоть папку для приличия открыл.
— А чего стараться, если меня с минуты на минуту в управление собственной безопасности дернут? — удивился Лев. — Отстранение от работы на время проведения служебной проверки мне обеспечено, как пить дать. Так что это ты папку открывай.
Но звонка все не было и не было, и Гуров занервничал — его ведь ждал Попов. Но и уйти в такой момент, причем неизвестно куда, он не мог. Лев вышел якобы покурить, и стоявшие на лестничной площадке офицеры при виде его тут же замолчали — ясно, ему косточки перемывали, но к этому Лев уже давно привык. Дождавшись, когда он останется один, Гуров сжег записку и основательно потряс банку из-под кофе, чтобы пепел смешался с окурками. Когда он вернулся в кабинет, Стас торжественно сказал:
— Ждут-с! Только что звонить изволили. Приглашают на ковер-с! Причем лично к Дубову! Ох, он тебя сейчас и отдубасит! — И горестно добавил: — Не уважают тебя, Лев Иванович! Раньше прямо к начальнику вызывали, а теперь всего лишь к его заместителю.
— Так я чисто случайно знаю, что начальник в отпуске, — заметил Гуров.
Надев куртку, он глазами показал Крячко на портфель, напоминая, чтобы тот не забыл взять его с собой, на что Стас, уперев руки в бока, ответил ему возмущенным взглядом.
Полковник Дубов полностью оправдывал свою фамилию во всех смыслах. Он был среднего роста, коренаст и очень силен физически, но при этом весьма и весьма недалек. Честен он был безукоризненно, даже святая инквизиция не нашла бы, к чему прицепиться, и именно по этой причине при очередной чистке он и был назначен на эту должность. К сожалению, те, кто принимал это решение, почему-то не приняли во внимание, что он при этом был еще крайне злопамятен и очень мстителен. В прошлый раз, когда под Гурова начали копать из-за тех проклятых, принятых Марией от сибирских мужиков подарков и Льву удалось оправдаться без малейшего урона для чести и репутации, Дубов счел это за личное оскорбление — такая работа была проделана и все зря. И затаил злобу.
Когда же поступил сигнал, что Гурову хотят дать взятку, он вцепился в этот материал обеими руками и решил, что в этот раз раздавит ненавистного ему и якобы честного Гурова, как клопа. Будь его начальник на месте, никто бы ему развернуться не дал, но сейчас, дорвавшись до власти, он вошел в раж и уже сам не понимал, что отдает противозаконные приказы, настолько ненависть и злоба застили ему глаза. После вчерашней передачи Турина, имевшей огромный общественный резонанс, потому что Интернет буквально взорвался от возмущения, наступило горькое похмелье — утром его вызвали в министерство и мордовали, как нагадившего в хозяйские тапочки щенка. Было назначено служебное расследование уже по фактам его самоуправства, но вот от работы не отстранили, и Дубов решил, что жизнь положит, но докажет-таки, что Гуров самый настоящий оборотень в погонах, а то, что никаких доказательств его вины не найдено, так это только потому, что плохо искали.
Вот перед этим человеком Гуров сейчас и стоял. Багровый от ярости Дубов готов был испепелить его взглядом, но Льву к такому было не привыкать. Насвистывать он, конечно, не насвистывал, но вел себя совершенно спокойно, да и чувствовал себя так же — если уж в дело вмешался Попов, то можно было быть уверенным, что он во всем разберется, потому что долги за ним числились нешуточные — не раз Гуров по его поручению работал. Наконец Дубов, поняв, что Гурова он все равно не проймет, а после утренней выволочки на ковре многого он себе позволить не мог, злорадно заявил:
Он ехал на работу и знать не знал, что перед хозяином одного высокого кабинета сейчас лежит распечатка всех его телефонных разговоров. Просмотрев список звонивших, хозяин кабинета, генерал, прочистил горло, отпил минералки и, ослабив галстук, крепко призадумался: а стоила ли та полученная им от Егорова весьма внушительная сумма того, чтобы нарываться на крупные неприятности с непредсказуемыми лично для него последствиями? Не стоит ли прямо сейчас пойти и заложить всех до единого, потому что повинную голову и меч не сечет? Но, поразмыслив, решил, что, в случае чего, он еще успеет отыграть ситуацию назад или, по крайней мере, исправить положение настолько, чтобы обойтись минимальными потерями. И тут ему вдруг вспомнились его друзья по школе милиции, по юридическому институту, по тем давним уже временам, когда он зеленым лейтенантом еще только начинал свою службу в милиции. А ведь это были настоящие друзья, которые и перед начальством его выгораживали, если оплошает, и спину прикрывали. Только вот, поднимаясь все выше и выше по карьерной лестнице, он их отсеивал, оставлял внизу — не по чину и званию ему стали такие друзья, и они ушли. А их место начали занимать нужные люди, для которых он тоже был просто необходим. И, потеряй он сейчас свое положение или если оно просто станет шатким, никто его выручать не кинется. Все, кто сейчас рядом, сразу отхлынут, словно море при отливе, и номер телефона забудут, и здороваться перестанут — он же больше не будет нужным. А вот настоящих друзей, для которых звания, чины и награды ничего не значат, у него уже не осталось. И генерал, взбесившись на неведомого ему Гурова, едва удержался, чтобы не разорвать лежавшие перед ним распечатки на мелкие клочки. Ну почему какому-то полковнику, когда тот попал в беду, люди со всей страны, причем многие из очень непростых, помощь предлагают? Чем этот полковник лучше него? И генерал решил, что утопит Гурова в дерьме по самую маковку! Виноват тот или нет — плевать! Но утопит, и все!
— Как Маша? — спросил Крячко, едва Гуров зашел в их с сослуживцем кабинет.
— Без изменений, — кратко ответил Лев. — А Сашка уже устал журналюг гонять.
— Ну ни стыда ни совести у людей нет! — возмутился Стас.
— У них теперь вместо этого доллары и евро существуют, — поддержал приятеля Лев и занялся делом.
Предвидя все возможные последствия, он достал из шкафа валявшийся там с незапамятных времен старый портфель и стал складывать в него из сейфа все, что могло ему пригодиться. Поняв смысл его действий, Крячко разразился таким матом-перематом, что Лев не выдержал и поморщился — сам он ругался только в крайнем случае, да и слушать что ругань, что «блатную музыку», хотя служба и заставила его изучить ее досконально, не любил. Закончив, он написал записку и подсунул ее под нос Стасу. Там было написано, чтобы тот вынес портфель за пределы здания, а Гуров его потом заберет. Крячко в знак согласия кивнул и поставил портфель возле своего стола, а Лев сунул записку в карман, решив, что сожжет ее, когда выйдет покурить. В здании это было делать строжайше запрещено, но ведь все равно курили на лестничной площадке, приспособив под пепельницу большую банку из-под кофе.
Не успел Гуров сесть на место, как в кабинет вошел Степан Николаевич Савельев. Парень этот был лихой, прошедший огонь, воду, чертовы зубы и службу в войсковой разведке на Северном Кавказе, откуда вернулся с боевыми наградами. Лев и Стас были знакомы с ним давно, одно время вместе служили, тесно общались и даже дружили, несмотря на разницу в возрасте, но вот расстались не очень хорошо. То, что Степан его подставил, Гуров ему давно простил — не по своей воле парень действовал, но вот того, что при этом чуть не пострадали Орлов с Крячко, — нет. Степан тогда от них ушел, даже не попрощавшись — знала собака, чье мясо съела. Где Степан теперь служил, Гуров точно не знал, хотя и сталкивался с ним потом по работе — это было явно какое-то спецподразделение, подчиненное кому-то на самом верху. И то, что он сейчас появился, означало новый поворот в деле Гурова — просто так он бы не пришел.
— Народ! Я понимаю, что добрым словом вы меня не поминаете, но у меня тут некоторые личные вещи остались. Хотелось бы забрать, — своим обычным бесшабашным тоном сказал Степан, но при этом прошел прямо к столу Льва и положил на него записку.
Гуров ее взял и прочитал: «С вами хочет встретиться мой тесть. Это очень важно, в первую очередь для вас». В записке был указан и адрес. Лев постучал себя по часам, чтобы уточнить время, на что Степан помотал головой, показывая, что его будут ждать столько, сколько надо — значит, дело действительно очень серьезное.
— Вспомнила баба, як девкой была! — в тон Степану сказал Крячко, пытавшийся, перегнувшись через два стоявших вплотную друг к другу письменных стола и вытянув шею, хоть краем глаза прочитать, что было в записке, хотя это было физически невозможно. — Раньше надо было приходить! Выкинули уже давно!
— Ну, на нет и суда нет! — беспечно ответил Савельев, забрал принесенную записку и вышел.
Когда за ним закрылась дверь, Стас подскочил ко Льву, который, достав из кармана приготовленную для уничтожения записку, написал на ней, что с ним хочет встретиться тесть Степана. Крячко, прочитав, со значительным видом покачал головой — дело оказалось не просто серьезным, а сверхсерьезным, потому что этим человеком был генерал-лейтенант ФСБ в отставке, а ныне сотрудник Администрации Президента Алексей Юрьевич Попов, и должность он там занимал солидную. А поскольку бывших чекистов не бывает, еще и личным другом очень высокопоставленных людей.
— Лева! Ты делом будешь заниматься или в окно пялиться? — спросил, вернувшись на место, Крячко. — Неприятности приходят и уходят, а работа остается. Ты бы хоть папку для приличия открыл.
— А чего стараться, если меня с минуты на минуту в управление собственной безопасности дернут? — удивился Лев. — Отстранение от работы на время проведения служебной проверки мне обеспечено, как пить дать. Так что это ты папку открывай.
Но звонка все не было и не было, и Гуров занервничал — его ведь ждал Попов. Но и уйти в такой момент, причем неизвестно куда, он не мог. Лев вышел якобы покурить, и стоявшие на лестничной площадке офицеры при виде его тут же замолчали — ясно, ему косточки перемывали, но к этому Лев уже давно привык. Дождавшись, когда он останется один, Гуров сжег записку и основательно потряс банку из-под кофе, чтобы пепел смешался с окурками. Когда он вернулся в кабинет, Стас торжественно сказал:
— Ждут-с! Только что звонить изволили. Приглашают на ковер-с! Причем лично к Дубову! Ох, он тебя сейчас и отдубасит! — И горестно добавил: — Не уважают тебя, Лев Иванович! Раньше прямо к начальнику вызывали, а теперь всего лишь к его заместителю.
— Так я чисто случайно знаю, что начальник в отпуске, — заметил Гуров.
Надев куртку, он глазами показал Крячко на портфель, напоминая, чтобы тот не забыл взять его с собой, на что Стас, уперев руки в бока, ответил ему возмущенным взглядом.
Полковник Дубов полностью оправдывал свою фамилию во всех смыслах. Он был среднего роста, коренаст и очень силен физически, но при этом весьма и весьма недалек. Честен он был безукоризненно, даже святая инквизиция не нашла бы, к чему прицепиться, и именно по этой причине при очередной чистке он и был назначен на эту должность. К сожалению, те, кто принимал это решение, почему-то не приняли во внимание, что он при этом был еще крайне злопамятен и очень мстителен. В прошлый раз, когда под Гурова начали копать из-за тех проклятых, принятых Марией от сибирских мужиков подарков и Льву удалось оправдаться без малейшего урона для чести и репутации, Дубов счел это за личное оскорбление — такая работа была проделана и все зря. И затаил злобу.
Когда же поступил сигнал, что Гурову хотят дать взятку, он вцепился в этот материал обеими руками и решил, что в этот раз раздавит ненавистного ему и якобы честного Гурова, как клопа. Будь его начальник на месте, никто бы ему развернуться не дал, но сейчас, дорвавшись до власти, он вошел в раж и уже сам не понимал, что отдает противозаконные приказы, настолько ненависть и злоба застили ему глаза. После вчерашней передачи Турина, имевшей огромный общественный резонанс, потому что Интернет буквально взорвался от возмущения, наступило горькое похмелье — утром его вызвали в министерство и мордовали, как нагадившего в хозяйские тапочки щенка. Было назначено служебное расследование уже по фактам его самоуправства, но вот от работы не отстранили, и Дубов решил, что жизнь положит, но докажет-таки, что Гуров самый настоящий оборотень в погонах, а то, что никаких доказательств его вины не найдено, так это только потому, что плохо искали.
Вот перед этим человеком Гуров сейчас и стоял. Багровый от ярости Дубов готов был испепелить его взглядом, но Льву к такому было не привыкать. Насвистывать он, конечно, не насвистывал, но вел себя совершенно спокойно, да и чувствовал себя так же — если уж в дело вмешался Попов, то можно было быть уверенным, что он во всем разберется, потому что долги за ним числились нешуточные — не раз Гуров по его поручению работал. Наконец Дубов, поняв, что Гурова он все равно не проймет, а после утренней выволочки на ковре многого он себе позволить не мог, злорадно заявил: