Страница:
Обе переправы, через Конче и Инчике, мы совершили благополучно, хотя наши верблюды сильно попортились от купанья в холодной воде. Впоследствии, видя, что подобным способом нас удержать нельзя, начали строить на переправах плоты и мостики.
Чтобы попасть на Лоб-нор, мы должны были первоначально итти почти прямо на юг в долину Тарима, расстояние до которого от Корла 86 верст. Местность первоначально представляет волнистую равнину, покрытую галькой или гравием и вовсе лишенную растительности. Такая кайма, шириною от 20 до 25 верст, местами более, местами менее, сопровождает подножие невысокого, безводного и бесплодного хребта Курук-таг, составляющего последний отрог Тянь-шаня в Лобнорскую пустыню. Этот Курук-таг, как нам сообщали, стоит по южную сторону озера Багараш и, протянувшись к востоку почти на двести верст от Корла, теряется в пустыне глинистыми или песчаными холмами.
На Тарим мы вышли там, где в него впадает Уген-дарья, имеющая сажен 8-10 ширины. Сам же Тарим является здесь значительной рекой, сажен 50 или 60 ширины, при глубине не менее 20 футов. Вода здесь светлая, течение весьма быстрое. Река идет одним руслом и достигает здесь самого высокого поднятия к северу. В дальнейшем течении Тарим стремится к юго-востоку, а затем почти прямо к югу и, не доходя Лоб-нора, впадает сначала в озеро Кара-буран.
У местных жителей описываемая река всего реже известна под именем Тарима. Обыкновенно ее называют Яркенд-дарья, по имени Яркендской реки, наибольшей из всех, дающих начало Тариму. Последнее название, как нам объясняли, происходит от слова «тара», т. е. пашня, так как воды Яркендской реки в верхнем ее течении во множестве служат для орошения полей.
Кроме Кюк-ала-дарья, Тарим в своем нижнем течении не имеет значительных рукавов и идет большей частью одним руслом. По берегам, справа и слева, рассыпались болота и озера. Те и другие всего чаще образованы искусственно местными жителями для рыбной ловли и пастьбы скота, которому тростник доставляет единственный корм в этой злополучной стране. Сам Тарим помогает искусственному обводнению его долины. Именно на берега реки, обросшие лесом, кустарниками и тростником, сильные весенние бури наносят кучи пыли и песку, так что мало-помалу эти берега повышаются над окрестностью, в которой та же самая причина, т. е. бури, понижает почву, выдувая верхний слой рыхлой глины. В то же время, вероятно, и уровень реки, постоянно засыпаемой пылью или песком, постепенно понемногу повышается.
При таком явлении стоит лишь прокопать берег, как вода хлынет из реки и затопит более или менее обширное пространство. Сюда, вместе с водой, заходит рыба, а через несколько времени здесь начинает расти тростник. Затем спускная канава засыпается, озеро мелеет, бывшая в нем рыба без труда вылавливается, и на обсохших местах пасутся бараны. Когда тростник съеден, можно повторить прежнюю историю и опять получить впоследствии рыбу и пастбище.
Общий характер местности по всему вышеописанному нижнему течению Тарима один и тот же: на правом берегу реки, невдалеке от нее, тянутся голые сыпучие пески, набросанные невысокими (20–60 футов на глаз, издали) холмами. Эти пески неотступно сопровождают Тарим до его впадения в озеро Кара-буран, а затем уходят вверх по реке Черчен-дарья и продолжаются на юго-запад почти до города Керии. Так же и вверх по Тариму, от устья Уген-дарьи, голые пески тянутся весьма далеко. Вообще вся площадь между правым берегом Тарима, с одной стороны, и Прикунлунскими оазисами – с другой, переполнена, как нам сообщали, сыпучими песками и вовсе необитаема.
На левом берегу Тарима пески встречаются гораздо реже и далеко не так обширны. Почва же здесь состоит из рыхлой соленой глины, которая то совершенно оголена, то поросла редкими кустами тамарикса, изредка саксаулом. Эти растения своими корнями скрепляют рыхлую землю, которая в промежутках выдувается сильными ветрами. Те же ветры наносят кучи пыли на кусты и образуют мало-помалу под каждым из них бугор в сажень или две вышиной. Подобные бугры как в Ала-шане и Ордосе, так и здесь часто сплошь покрывают обширные пространства.
Вообще трудно представить себе что-либо безотраднее тогруковых лесов, почва которых совершенно оголена и только осенью усыпана опавшими листьями, высохшими, словно сухарь, в здешней страшно сухой атмосфере. Всюду хлам, валежник, сухой, ломающийся под ногами тростник и солевая пыль, обдающая путника с каждой встречной ветки.[35] Иногда попадаются целые площади иссохших тогруковых деревьев, с обломанными сучьями и опавшей корой.
Эти мертвецы здесь не гниют, но мало-помалу разваливаются слоями и заносятся пылью.
Как ни безотрадны сами по себе тогруковые леса, но соседняя пустыня еще безотраднее. Монотонность пейзажа достигает здесь крайней степени. Всюду неоглядная равнина, покрытая, словно громадными кочками, глинистыми буграми, на которых растет тамарикс. Тропинка вьется между этими буграми, – и ничего не видно по сторонам; даже далекие горы на севере чуть-чуть синеют в воздухе, наполненном пылью, как туманом. Нет ни птички, ни зверя; только кое-когда встречается красивый след робкого джейрана [в первоначальном тексте – джепрака].
В общем, фауна млекопитающих Тарима и Лоб-нора весьма бедна по количеству; также не богато и число экземпляров. За исключением лишь кабанов и зайцев, все остальные животные встречаются здесь сравнительно не часто, иные даже редко. При этом описываемая фауна, кроме дикого верблюда, не имеет ни одного исключительно ей свойственного вида. Большая часть из них встречается и в Тянь-шане; другие же свойственны всей вообще среднеазиатской пустыне.
Крайнее безводие составляет главную характерную черту всех здешних лесов и кустарных зарослей. Как там, так и здесь, всюду хлам и сухой валежник: невозможно ступить шагу, чтобы не сломать сухого сучка или не зашуметь сухими обвалившимися листьями. В тростниковых зарослях еще хуже – там нельзя пошевелиться без того, чтобы не зашумели сухие стебли камыша; если же итти по такой заросли, то шум шагов в тихую погоду слышен за несколько сот шагов; между тем сам охотник обыкновенно не видит далее дула своего собственного ружья.[36]
Убить кабана в такой гущине дело почти невозможное. Правда, тогда животное подпускает шагов на 20 или 30 и затем уже пускается бежать, но все-таки увидать уходящего зверя невозможно; только раздаются метелки камыша в направлении бега. Мне случалось вспугнуть кабана не далее пяти шагов, но и то я не мог даже мельком его видеть, не только что стрелять. Пробовали мы зажигать тростник, чтобы огнем выгнать оттуда кабанов, но, во-первых, необходимо знать наверное, что животное находится в данной местности, а во-вторых, без ветра здешний тростник, как бы он ни был густ, не горит; ветров же в этих местах зимою вовсе не бывает. Остается одно – караулить на свежих копаньях, но сидеть холодно, притом ночи темны, да, наконец, трудно отыскать подобные места незнакомому с местностью человеку.
Тем не менее охота за кабанами, при многочисленности этих зверей, все же обещает больший успех, нежели хождение за тиграми, маралами и хара-курюками. Правда, местами, именно между р. Конче-дарьей и деревней Ахтармой, тигров сравнительно много (почти как у нас волков); иногда в день можно увидеть десятки следов, но этот зверь почти исключительно бродит за добычею ночью, днем же скрывается в густейших тростниках. Пробовали мы отравить тигра мясом им же задавленной коровы; положили несколько сильных приемов Cali cyanicum; зверь ночью же съел два или три таких заряда, катался по земле и извергал рвоту, когда началось действие яда, но все-таки имел силу уйти, быть может, и недалеко. Утром следующего дня мы начали следить отравившегося тигра, но это оказалось невозможным. Множество следов этого зверя и его другого товарища, приходившего в ту же ночь к той же приманке, перекрещивались в различных направлениях в тростниковых зарослях; притом на сильно мерзлых местах следа вовсе не было видно, и мы не могли найти свою добычу. Другого тигра мы караулили целую ночь на той же самой корове, но зверь не пришел, быть может, оттого, что также хватил яду. Для карауления подобного зверя нужна светлая ночь; да притом просидеть на морозе, в одном и том же положении, не кашлянув, 13 часов, зимней ночью чересчур тяжело.
Хара-курюка также чрезвычайно трудно увидеть среди бугров, поросших кустами, какова вся здешняя пустыня; притом вспугнутого, хотя бы на 200 или 300 шагов, невозможно стрелять в бег, так как зверь в один или два прыжка скрывается из глаз. Еще меньше надежды на успех представляет охота за маралами. Сам зверь редок, притом весьма осторожен, да и держится в густых кустах, иногда даже в тростниках. В таких местностях подкрасться к маралу невозможно и крайне трудно наперед его заметить. Разве случайно как-нибудь набежит по более редким или низким кустам – тогда можно стрелять в бег. Конечно, на близком расстоянии этого не будет, и выстрел сделается наудачу.
Словом, во все время своих прежних путешествий я нигде не встречал местности, более непригодной для охоты, как долина Тарима. В течение целого месяца мы вшестером не убили никого, я сам даже и не видал ни одного зверя. Местные жители изредка бьют хара-курюков и маралов, подкарауливая их на местах покормки, но для подобной охоты нужно слишком много времени, которым мы не могли широко располагать при постоянных передвижениях с места на место.[37]
Не особенно богата также таримская долина и птицами, хотя, по-видимому, лесная местность и теплый климат должны бы были привлекать сюда многих пернатых на зимовку. Но такому явлению мешает весьма важная причина – отсутствие корма. За исключением джиды, и то сравнительно не обильной, здесь нет ни одного кустарника, нет также и трав со съедобными семенами. Рыба же, моллюски и другие мелкие животные болот или озер зимой большей частью недоступны птицам. Вот почему на Тариме не зимуют ни водяные, ни голенастые,[38] хищников также очень мало; из певчих обилен на зимовке лишь один вид – Turdus atrogularis [чернозобый дрозд]; из голубиных встречено зимой три вида, но не на Тариме, а в оазисе Чархалык [Чарклык, или Жоцзянь], верстах в 40 к юго-востоку от озера Кара-буран.
Вот список птиц, найденных зимой в Таримской долине:
Бóльшая часть перечисленных видов встречена нами также в долине Хайду-гола и близ города Корла. Кроме того, здесь найдены: Corvus frugilegus [грач], Cmonedula [галка], Coturnix communis [перепел], Cychramus polaris [полярная овсянка], Columba rupestris [каменный голубь], Perdix daurica [серая даурская куропатка], Caccabis chukar [кэклик]; три последние – горные виды. Вообще, в оазисах под Тянь-шанем, обильных пищей, должно, мне кажется, зимовать гораздо больше птиц, нежели на Тариме и Лоб-норе.
Из перечисленных 48 видов, встреченных нами зимой на Тариме,[39] новыми оказываются два вида. Первый из них, названный мною Rhopophilus deserti, найден был мною же в прошедшую экспедицию в Цайдаме. Имея тогда всего два или три экземпляра, я не решился сделать особый вид; назвал его разновидностью – Rhopophilus pekinensis, Swinh. var. major. Теперь же, убедившись на многих экземплярах в постоянстве признаков (больший рост, бледное оперение), отличающих среднеазиатского Rhopophilus от китайского, делаю его новым видом и называю «deserti» [т. е. пустынный], так как описываемая птица свойственна исключительно пустыне. Севернее Тянь-шаня новый Rhopophilus не распространяется; его нет также и в нашем Туркестанском крае.
Из рыб как в Тариме, так и в самом Лоб-норе водятся лишь два вида: маринки и другой [из] семейства Cyprinidae [карповых] – мне неизвестный.[42] Оба эти вида, в особенности первый, весьма многочисленны и составляют главное питание местных жителей.
Как нам сообщали, нынешние обитатели Тарима жили первоначально на озере Лоб-нор и рассеялись по Тариму лет сто назад, вследствие уменьшения рыбы в самом озере и частых грабежей калмыков. Было ли ранее того население по Тариму, узнать мы не могли. Верно лишь то, что к переселенцам с Лоб-нора постоянно примешивались беглые, быть может, и ссыльные, из различных местностей Восточного Туркестана. Оттого нынешние таримцы, несомненно, принадлежащие арийскому племени, отличаются крайним разнообразием своих физиономий. Здесь можно встретить типы сартов, киргизов, даже тангутов, иногда перед вами является совершенно европейская физиономия; изредка попадается и монгольский тип.
В общем, все жители Тарима отличаются бледным цветом лица, впалой грудью и вообще несильным сложением. Роста мужчины среднего, часто высокого; женщины малорослее. Впрочем, женщин мы видали редко.
Если нам иногда и случалось заходить в обиталище таримца, то местные барышни и дамы тотчас пускались на уход, пролезая, словно мыши, сквозь тростниковые стены своих жилищ. Наш спутник Заман-бек, имевший более нас возможность видеть и изучать прекрасный пол на Тариме, сообщал не особенно лестные отзывы о тамошних красавицах, за исключением лишь одной блондинки, встреченной в деревне Ахтарма. Эта блондинка, среди своих черноволосых и черноглазых соотечественниц являлась аномалией и, по всему вероятию, была оставшимся souvenir'om после посещения этих местностей в 1862 г. партией русских староверов, о чем речь впереди.
Относительно языка таримцев (как и лобнорцев) могу сказать лишь то, что наш переводчик, таранча из Кульджи, везде свободно объяснялся на Тариме и Лоб-норе, из чего можно заключить, что различие таранчинской и сартской речи от говора туземцев невелико. Самому мне, при совершенном незнакомстве с каким-либо из названных языков, невозможно было сделать никаких личных наблюдений; переводчик же был слишком глуп, чтобы помочь в данном случае.
Религия всех жителей Тарима (и Лоб-нора) магометанская, впрочем, с примесью некоторых языческих обрядов. Так, например, покойников хоронят непременно в лодках и кладут туда или обтягивают вокруг могилы часть сетей, принадлежавших умершему.
Жилища таримцев делаются из тростника, в изобилии растущего по болотам и озеркам таримской долины. Постройка такого обиталища крайне незатейлива. Первоначально вбиваются в землю, по углам и в середине фасов новоустраиваемого жилья, неотесанные столбы тогрука, поверх которых кладут связанные бревна и жерди на потолке. Затем бока обставляются тростником, кое-как связанным, тростником же постилается и потолок, в котором делается небольшое квадратное отверстие для выхода дыма. В середине подобной комнаты располагается очаг; возле стен, на полу, на войлоках или чаще на тростнике спят хозяин и его семья; для женщин имеются иногда особые отделения. По бокам стен устраиваются полки, на которых складывается посуда и прочие вещи. Рядом с жилищем семьи делается также тростниковая загородка для скота.
С десяток, иногда менее, иногда более, вышеописанных домов скучиваются в одну деревню. Места таких деревень непостоянны. Зимой таримцы живут там, где больше топлива и корма для скота; летом расходятся по озерам для удобства рыбной ловли.
Впрочем, главной причиной, заставляющей таримцев покинуть место прежней деревни, служит болезнь кого-либо из ее обитателей. В особенности боятся в здешних местах оспы, которая, за редкими исключениями, всегда кончается смертью. Заболевшего оспой бросают на произвол судьбы. Оставив несчастному немного пищи, вся деревня тотчас же переходит на другое место и не заботится об участи своего прежнего товарища. Если он выздоровеет, что, как сказано выше, случается редко, то возвращается к своим родным; если же больной оспой умрет, то никто не позаботится о его погребении. На могилах, которые иногда нам случалось встречать, втыкают длинные шесты и на них вешают различные тряпки, маральи рога, хвосты диких яков[45] и тому подобные украшения.
Одежда таримцев состоит из армяка[46] и панталон; под армяк надевается длинная рубашка, зимой носится баранья шуба. Немногие, самые достаточные, да и то в редких случаях, надевают халат и чалму. Сапоги только у зажиточных; бедные носят зимой, поверх войлочных чулок, самодельные чирки (башмаки), летом же ходят босыми. На голове таримцы носят зимой мерлушковые[47] шапки с отвороченными полями, летом – войлочные шляпы.
Женщины носят короткий халат вроде кацавейки; халат этот редко опоясан, как у мужчин, но всегда оставлен нараспашку. Под халатом также рубашка; на ногах панталоны, которые, как у мужчин, закладываются в сапоги. На голове у женщин также меховая шапка; под нее одевается белое полотенце, которое опускается на спину, а передними концами иногда завязывается на подбородке. Мужчины бреют всю голову. Женщины заплетают две косы сзади, а на висках опускают волосы до половины щек и подстригают их. Незамужние девушки носят только одну косу сзади.
Предметы одежды и домашнего обихода таримцы получают из города Корла от приезжающих торговцев, частью же приготовляют сами. Холст выделывается из бараньей шерсти или из волокон кендыря, в изобилии растущего по долине Тарима. Осенью и зимой собирают иссохшие стебли этого растения, перетирают их сначала палками или руками и полученные волокна варят в воде; затем очищают его от костры, снова варят и расчесывают окончательно. Прядут женщины особым веретеном. Из пряжи, с помощью незамысловатого станка и челнока, ткут холст, весьма прочный и иногда даже довольно изящный по выделке.
Кроме приготовления холста и кое-какой выделки звериных или бараньих шкур, таримцы не знают иных ремесел; впрочем, изредка между ними попадаются кузнецы и сапожники.
Чтобы попасть на Лоб-нор, мы должны были первоначально итти почти прямо на юг в долину Тарима, расстояние до которого от Корла 86 верст. Местность первоначально представляет волнистую равнину, покрытую галькой или гравием и вовсе лишенную растительности. Такая кайма, шириною от 20 до 25 верст, местами более, местами менее, сопровождает подножие невысокого, безводного и бесплодного хребта Курук-таг, составляющего последний отрог Тянь-шаня в Лобнорскую пустыню. Этот Курук-таг, как нам сообщали, стоит по южную сторону озера Багараш и, протянувшись к востоку почти на двести верст от Корла, теряется в пустыне глинистыми или песчаными холмами.
Бассейн р. Тарим (по Р. Шомбергу)
За ближайшей к горам каменистой полосой, резко обозначающей, как мне кажется, берег бывшего моря, расстилаются необозримой гладью пустыни Тарима и Лоб-нора. Почва здесь состоит или из рыхлой соленой глины, или из сыпучего песка; органическая жизнь крайне бедная. В общем, Лобнорская пустыня самая дикая и бесплодная из всех виденных мною до сих пор в Азии, хуже даже Алашанской. Но прежде чем перейти к более подробному описанию этих местностей, сделаю краткий гидрографический очерк всего нижнего течения Тарима.* * *
Как упомянуто выше, мы должны были, следуя из Корла к югу, пересечь две довольно порядочные речки – Конче-дарья и Инчике-дарья. Первая из них[33] вытекает из озера Багараш, прорывает близ Корла последний отрог Тянь-шаня и, сделав небольшую излучину к югу, направляется затем на юго-восток и впадает в Кюк-ала-дарья – рукав Тарима. Протекая с значительной быстротой по рыхлой глинистой почве, Конче-дарья, равно как и сам Тарим, все его рукава и притоки, вырыли себе глубокие корытообразные русла. Ширина Конче-дарьи там, где мы переправились через нее вторично, от 7 до 10 сажен; глубина 10–14 футов, иногда и более. Менее нежели в десяти верстах к югу от Конче-дарьи, поперек нашего пути стала Инчике-дарья, которая, пройдя немного к востоку, теряется в солончаках, а в большую воду, быть может, сливается с Конче-дарьей. После долгих расспросов мы узнали, что Инчике составляет рукав Уген-дарьи, впадающей поблизости в Тарим и притекающей сюда из Мусарта, мимо городов Бай и Сайрам. На меридиане города Бугура от Уген-дарьи справа отделяется рукав, направляющийся прямо в Тарим, а немного ниже, слева, отходит Инчике-дарья.На Тарим мы вышли там, где в него впадает Уген-дарья, имеющая сажен 8-10 ширины. Сам же Тарим является здесь значительной рекой, сажен 50 или 60 ширины, при глубине не менее 20 футов. Вода здесь светлая, течение весьма быстрое. Река идет одним руслом и достигает здесь самого высокого поднятия к северу. В дальнейшем течении Тарим стремится к юго-востоку, а затем почти прямо к югу и, не доходя Лоб-нора, впадает сначала в озеро Кара-буран.
У местных жителей описываемая река всего реже известна под именем Тарима. Обыкновенно ее называют Яркенд-дарья, по имени Яркендской реки, наибольшей из всех, дающих начало Тариму. Последнее название, как нам объясняли, происходит от слова «тара», т. е. пашня, так как воды Яркендской реки в верхнем ее течении во множестве служат для орошения полей.
Раздвоение Конче-дарьи (по Р. Шомбергу)
Верстах в пятидесяти ниже устья Уген-дарьи, от Тарима слева отделяется большой (20–25 сажен шириной) рукав Кюк-ала-дарья, который течет самостоятельно около 130 верст, а затем соединяется с главной рекой. В этот рукав с севера впадает Конче-дарья.Кроме Кюк-ала-дарья, Тарим в своем нижнем течении не имеет значительных рукавов и идет большей частью одним руслом. По берегам, справа и слева, рассыпались болота и озера. Те и другие всего чаще образованы искусственно местными жителями для рыбной ловли и пастьбы скота, которому тростник доставляет единственный корм в этой злополучной стране. Сам Тарим помогает искусственному обводнению его долины. Именно на берега реки, обросшие лесом, кустарниками и тростником, сильные весенние бури наносят кучи пыли и песку, так что мало-помалу эти берега повышаются над окрестностью, в которой та же самая причина, т. е. бури, понижает почву, выдувая верхний слой рыхлой глины. В то же время, вероятно, и уровень реки, постоянно засыпаемой пылью или песком, постепенно понемногу повышается.
При таком явлении стоит лишь прокопать берег, как вода хлынет из реки и затопит более или менее обширное пространство. Сюда, вместе с водой, заходит рыба, а через несколько времени здесь начинает расти тростник. Затем спускная канава засыпается, озеро мелеет, бывшая в нем рыба без труда вылавливается, и на обсохших местах пасутся бараны. Когда тростник съеден, можно повторить прежнюю историю и опять получить впоследствии рыбу и пастбище.
Общий характер местности по всему вышеописанному нижнему течению Тарима один и тот же: на правом берегу реки, невдалеке от нее, тянутся голые сыпучие пески, набросанные невысокими (20–60 футов на глаз, издали) холмами. Эти пески неотступно сопровождают Тарим до его впадения в озеро Кара-буран, а затем уходят вверх по реке Черчен-дарья и продолжаются на юго-запад почти до города Керии. Так же и вверх по Тариму, от устья Уген-дарьи, голые пески тянутся весьма далеко. Вообще вся площадь между правым берегом Тарима, с одной стороны, и Прикунлунскими оазисами – с другой, переполнена, как нам сообщали, сыпучими песками и вовсе необитаема.
На левом берегу Тарима пески встречаются гораздо реже и далеко не так обширны. Почва же здесь состоит из рыхлой соленой глины, которая то совершенно оголена, то поросла редкими кустами тамарикса, изредка саксаулом. Эти растения своими корнями скрепляют рыхлую землю, которая в промежутках выдувается сильными ветрами. Те же ветры наносят кучи пыли на кусты и образуют мало-помалу под каждым из них бугор в сажень или две вышиной. Подобные бугры как в Ала-шане и Ордосе, так и здесь часто сплошь покрывают обширные пространства.
* * *
По берегу самого Тарима, его притоков и рукавов растительность несколько разнообразнее, но все-таки чрезвычайно бедная. Здесь прежде всего являются узкой каймой леса тогрука [разнолистный тополь – туранга] – Populus diversifolia, корявого дерева, достигающего 25–35 футов вышины при толщине ствола, почти всегда внутри пустого, от 1 до 3 футов; в небольшом количестве является джида [лох] – Eleagnus, обширные площади порастают колючкой [джингил] – Halimodendron, кендырем – Asclepias и еще двумя видами кустарников из семейства бобовых. По озерам и болотам, рассыпанным на обоих берегах Тарима, растут высокие тростники и куга [рогоз] – Typha; как редкость кое-где на влажных местах можно встретить повитель, астрагал и два-три вида сложноцветных. Вот и полный список растительности Тарима с Лоб-нором.[34] Лугов, травы, цветов здесь нет и в помине.Вообще трудно представить себе что-либо безотраднее тогруковых лесов, почва которых совершенно оголена и только осенью усыпана опавшими листьями, высохшими, словно сухарь, в здешней страшно сухой атмосфере. Всюду хлам, валежник, сухой, ломающийся под ногами тростник и солевая пыль, обдающая путника с каждой встречной ветки.[35] Иногда попадаются целые площади иссохших тогруковых деревьев, с обломанными сучьями и опавшей корой.
Эти мертвецы здесь не гниют, но мало-помалу разваливаются слоями и заносятся пылью.
Как ни безотрадны сами по себе тогруковые леса, но соседняя пустыня еще безотраднее. Монотонность пейзажа достигает здесь крайней степени. Всюду неоглядная равнина, покрытая, словно громадными кочками, глинистыми буграми, на которых растет тамарикс. Тропинка вьется между этими буграми, – и ничего не видно по сторонам; даже далекие горы на севере чуть-чуть синеют в воздухе, наполненном пылью, как туманом. Нет ни птички, ни зверя; только кое-когда встречается красивый след робкого джейрана [в первоначальном тексте – джепрака].
* * *
Теперь перейдем к царству животных. Из краткой характеристики, сделанной выше, можно видеть, что бассейн нижнего Тарима с Лоб-нором заключает в себе самые невыгодные условия для жизни млекопитающих. Вот полный список здешней маммалогической фауны [т. е. фауны млекопитающих].Джейраны
В пустынях Лоб-нора, т. е. собственно в долине Тарима, охота за зверями представляет огромные трудности. Начать с того, что зверей сравнительно не очень много. Всего более кабанов, затем хара-курюков [джейранов], а местами тигров и маралов. Кабан и тигр держатся в тростниках; марал частично там же, частью в тогруковых лесах и зарослях колючки; хара-курюк предпочитает местности, более свободные от леса, но не избегает кустарников (тамарикс).Крайнее безводие составляет главную характерную черту всех здешних лесов и кустарных зарослей. Как там, так и здесь, всюду хлам и сухой валежник: невозможно ступить шагу, чтобы не сломать сухого сучка или не зашуметь сухими обвалившимися листьями. В тростниковых зарослях еще хуже – там нельзя пошевелиться без того, чтобы не зашумели сухие стебли камыша; если же итти по такой заросли, то шум шагов в тихую погоду слышен за несколько сот шагов; между тем сам охотник обыкновенно не видит далее дула своего собственного ружья.[36]
Убить кабана в такой гущине дело почти невозможное. Правда, тогда животное подпускает шагов на 20 или 30 и затем уже пускается бежать, но все-таки увидать уходящего зверя невозможно; только раздаются метелки камыша в направлении бега. Мне случалось вспугнуть кабана не далее пяти шагов, но и то я не мог даже мельком его видеть, не только что стрелять. Пробовали мы зажигать тростник, чтобы огнем выгнать оттуда кабанов, но, во-первых, необходимо знать наверное, что животное находится в данной местности, а во-вторых, без ветра здешний тростник, как бы он ни был густ, не горит; ветров же в этих местах зимою вовсе не бывает. Остается одно – караулить на свежих копаньях, но сидеть холодно, притом ночи темны, да, наконец, трудно отыскать подобные места незнакомому с местностью человеку.
Тем не менее охота за кабанами, при многочисленности этих зверей, все же обещает больший успех, нежели хождение за тиграми, маралами и хара-курюками. Правда, местами, именно между р. Конче-дарьей и деревней Ахтармой, тигров сравнительно много (почти как у нас волков); иногда в день можно увидеть десятки следов, но этот зверь почти исключительно бродит за добычею ночью, днем же скрывается в густейших тростниках. Пробовали мы отравить тигра мясом им же задавленной коровы; положили несколько сильных приемов Cali cyanicum; зверь ночью же съел два или три таких заряда, катался по земле и извергал рвоту, когда началось действие яда, но все-таки имел силу уйти, быть может, и недалеко. Утром следующего дня мы начали следить отравившегося тигра, но это оказалось невозможным. Множество следов этого зверя и его другого товарища, приходившего в ту же ночь к той же приманке, перекрещивались в различных направлениях в тростниковых зарослях; притом на сильно мерзлых местах следа вовсе не было видно, и мы не могли найти свою добычу. Другого тигра мы караулили целую ночь на той же самой корове, но зверь не пришел, быть может, оттого, что также хватил яду. Для карауления подобного зверя нужна светлая ночь; да притом просидеть на морозе, в одном и том же положении, не кашлянув, 13 часов, зимней ночью чересчур тяжело.
Хара-курюка также чрезвычайно трудно увидеть среди бугров, поросших кустами, какова вся здешняя пустыня; притом вспугнутого, хотя бы на 200 или 300 шагов, невозможно стрелять в бег, так как зверь в один или два прыжка скрывается из глаз. Еще меньше надежды на успех представляет охота за маралами. Сам зверь редок, притом весьма осторожен, да и держится в густых кустах, иногда даже в тростниках. В таких местностях подкрасться к маралу невозможно и крайне трудно наперед его заметить. Разве случайно как-нибудь набежит по более редким или низким кустам – тогда можно стрелять в бег. Конечно, на близком расстоянии этого не будет, и выстрел сделается наудачу.
Словом, во все время своих прежних путешествий я нигде не встречал местности, более непригодной для охоты, как долина Тарима. В течение целого месяца мы вшестером не убили никого, я сам даже и не видал ни одного зверя. Местные жители изредка бьют хара-курюков и маралов, подкарауливая их на местах покормки, но для подобной охоты нужно слишком много времени, которым мы не могли широко располагать при постоянных передвижениях с места на место.[37]
Не особенно богата также таримская долина и птицами, хотя, по-видимому, лесная местность и теплый климат должны бы были привлекать сюда многих пернатых на зимовку. Но такому явлению мешает весьма важная причина – отсутствие корма. За исключением джиды, и то сравнительно не обильной, здесь нет ни одного кустарника, нет также и трав со съедобными семенами. Рыба же, моллюски и другие мелкие животные болот или озер зимой большей частью недоступны птицам. Вот почему на Тариме не зимуют ни водяные, ни голенастые,[38] хищников также очень мало; из певчих обилен на зимовке лишь один вид – Turdus atrogularis [чернозобый дрозд]; из голубиных встречено зимой три вида, но не на Тариме, а в оазисе Чархалык [Чарклык, или Жоцзянь], верстах в 40 к юго-востоку от озера Кара-буран.
Вот список птиц, найденных зимой в Таримской долине:
Из перечисленных 48 видов, встреченных нами зимой на Тариме,[39] новыми оказываются два вида. Первый из них, названный мною Rhopophilus deserti, найден был мною же в прошедшую экспедицию в Цайдаме. Имея тогда всего два или три экземпляра, я не решился сделать особый вид; назвал его разновидностью – Rhopophilus pekinensis, Swinh. var. major. Теперь же, убедившись на многих экземплярах в постоянстве признаков (больший рост, бледное оперение), отличающих среднеазиатского Rhopophilus от китайского, делаю его новым видом и называю «deserti» [т. е. пустынный], так как описываемая птица свойственна исключительно пустыне. Севернее Тянь-шаня новый Rhopophilus не распространяется; его нет также и в нашем Туркестанском крае.
Таримские сойки
Другая, крайне интересная находка между таримскими птицами, – это новый вид Podoces [саксаульная сойка]. До сих пор известно было только три вида этого рода.[40] Теперь отыскался четвертый, который назван мною Podoces tarimensis.[41] По своему характеру новооткрытый Podoces не отличается от близкого к нему Podoces hendersoni [монгольская саксаульная сойка); севернее Тянь-шаня и в наш Туркестан не распространяется.Из рыб как в Тариме, так и в самом Лоб-норе водятся лишь два вида: маринки и другой [из] семейства Cyprinidae [карповых] – мне неизвестный.[42] Оба эти вида, в особенности первый, весьма многочисленны и составляют главное питание местных жителей.
* * *
Население начинает встречаться вниз по Тариму от устья Уген-дарьи и в административном отношении разделяется на два участка: таримцев, или каракульцев,[43] и собственно лобнорцев, или каракурчинцев.[44] Скажем теперь несколько слов о первых.Как нам сообщали, нынешние обитатели Тарима жили первоначально на озере Лоб-нор и рассеялись по Тариму лет сто назад, вследствие уменьшения рыбы в самом озере и частых грабежей калмыков. Было ли ранее того население по Тариму, узнать мы не могли. Верно лишь то, что к переселенцам с Лоб-нора постоянно примешивались беглые, быть может, и ссыльные, из различных местностей Восточного Туркестана. Оттого нынешние таримцы, несомненно, принадлежащие арийскому племени, отличаются крайним разнообразием своих физиономий. Здесь можно встретить типы сартов, киргизов, даже тангутов, иногда перед вами является совершенно европейская физиономия; изредка попадается и монгольский тип.
В общем, все жители Тарима отличаются бледным цветом лица, впалой грудью и вообще несильным сложением. Роста мужчины среднего, часто высокого; женщины малорослее. Впрочем, женщин мы видали редко.
Если нам иногда и случалось заходить в обиталище таримца, то местные барышни и дамы тотчас пускались на уход, пролезая, словно мыши, сквозь тростниковые стены своих жилищ. Наш спутник Заман-бек, имевший более нас возможность видеть и изучать прекрасный пол на Тариме, сообщал не особенно лестные отзывы о тамошних красавицах, за исключением лишь одной блондинки, встреченной в деревне Ахтарма. Эта блондинка, среди своих черноволосых и черноглазых соотечественниц являлась аномалией и, по всему вероятию, была оставшимся souvenir'om после посещения этих местностей в 1862 г. партией русских староверов, о чем речь впереди.
Относительно языка таримцев (как и лобнорцев) могу сказать лишь то, что наш переводчик, таранча из Кульджи, везде свободно объяснялся на Тариме и Лоб-норе, из чего можно заключить, что различие таранчинской и сартской речи от говора туземцев невелико. Самому мне, при совершенном незнакомстве с каким-либо из названных языков, невозможно было сделать никаких личных наблюдений; переводчик же был слишком глуп, чтобы помочь в данном случае.
Религия всех жителей Тарима (и Лоб-нора) магометанская, впрочем, с примесью некоторых языческих обрядов. Так, например, покойников хоронят непременно в лодках и кладут туда или обтягивают вокруг могилы часть сетей, принадлежавших умершему.
Жилища таримцев делаются из тростника, в изобилии растущего по болотам и озеркам таримской долины. Постройка такого обиталища крайне незатейлива. Первоначально вбиваются в землю, по углам и в середине фасов новоустраиваемого жилья, неотесанные столбы тогрука, поверх которых кладут связанные бревна и жерди на потолке. Затем бока обставляются тростником, кое-как связанным, тростником же постилается и потолок, в котором делается небольшое квадратное отверстие для выхода дыма. В середине подобной комнаты располагается очаг; возле стен, на полу, на войлоках или чаще на тростнике спят хозяин и его семья; для женщин имеются иногда особые отделения. По бокам стен устраиваются полки, на которых складывается посуда и прочие вещи. Рядом с жилищем семьи делается также тростниковая загородка для скота.
С десяток, иногда менее, иногда более, вышеописанных домов скучиваются в одну деревню. Места таких деревень непостоянны. Зимой таримцы живут там, где больше топлива и корма для скота; летом расходятся по озерам для удобства рыбной ловли.
Впрочем, главной причиной, заставляющей таримцев покинуть место прежней деревни, служит болезнь кого-либо из ее обитателей. В особенности боятся в здешних местах оспы, которая, за редкими исключениями, всегда кончается смертью. Заболевшего оспой бросают на произвол судьбы. Оставив несчастному немного пищи, вся деревня тотчас же переходит на другое место и не заботится об участи своего прежнего товарища. Если он выздоровеет, что, как сказано выше, случается редко, то возвращается к своим родным; если же больной оспой умрет, то никто не позаботится о его погребении. На могилах, которые иногда нам случалось встречать, втыкают длинные шесты и на них вешают различные тряпки, маральи рога, хвосты диких яков[45] и тому подобные украшения.
Одежда таримцев состоит из армяка[46] и панталон; под армяк надевается длинная рубашка, зимой носится баранья шуба. Немногие, самые достаточные, да и то в редких случаях, надевают халат и чалму. Сапоги только у зажиточных; бедные носят зимой, поверх войлочных чулок, самодельные чирки (башмаки), летом же ходят босыми. На голове таримцы носят зимой мерлушковые[47] шапки с отвороченными полями, летом – войлочные шляпы.
Женщины носят короткий халат вроде кацавейки; халат этот редко опоясан, как у мужчин, но всегда оставлен нараспашку. Под халатом также рубашка; на ногах панталоны, которые, как у мужчин, закладываются в сапоги. На голове у женщин также меховая шапка; под нее одевается белое полотенце, которое опускается на спину, а передними концами иногда завязывается на подбородке. Мужчины бреют всю голову. Женщины заплетают две косы сзади, а на висках опускают волосы до половины щек и подстригают их. Незамужние девушки носят только одну косу сзади.
Предметы одежды и домашнего обихода таримцы получают из города Корла от приезжающих торговцев, частью же приготовляют сами. Холст выделывается из бараньей шерсти или из волокон кендыря, в изобилии растущего по долине Тарима. Осенью и зимой собирают иссохшие стебли этого растения, перетирают их сначала палками или руками и полученные волокна варят в воде; затем очищают его от костры, снова варят и расчесывают окончательно. Прядут женщины особым веретеном. Из пряжи, с помощью незамысловатого станка и челнока, ткут холст, весьма прочный и иногда даже довольно изящный по выделке.
Кроме приготовления холста и кое-какой выделки звериных или бараньих шкур, таримцы не знают иных ремесел; впрочем, изредка между ними попадаются кузнецы и сапожники.