Страница:
Хотя нам и не удалось, по причине глубокой зимы и недостатка времени, перейти за Алтын-таг и измерить абсолютную высоту местности на южной стороне этих гор, но несомненно, что там расстилается высокое плато, поднятое над уровнем моря не менее 12 или 13 тысяч футов. Так, по крайней мере, можно предполагать, судя по огромной абсолютной высоте долин передовых уступов Алтын-тага. Проводники наши, не один десяток раз охотившиеся на той стороне описываемых гор, сообщили нам, что если итти к югу по старой дороге, которою прежде (до дунганского восстания) калмыки ходили в Тибет, то тотчас же за Алтын-тагом расстилается высокая равнина шириною верст пятьдесят. За нею стоит опять поперечный хребет (верст двадцать шириной), не имеющий собственного названия, а за этим хребтом вновь является равнина шириною верст до сорока. Эта равнина обильна ключевыми болотами (сазами), и по южную ее сторону высится огромный вечноснеговой хребет Чамен-таг. Обе вышеупомянутые долины уходят к востоку за горизонт; туда тянутся и хребты, параллельно друг другу. К западу же все три хребта – Алтын-таг, Безымянный и Чамен-таг – соединяются недалеко от города Черчена в один вечноснеговой хребет – Тогуз-дабан, подтянувшийся к городам Керии и Хотану.
В самом хребте Алтын-тага местные жители различают названиями две части: горы, ближайшие к лобнорской пустыне, называются Астын-тагом (т. е. нижние горы), а удаленные к гребню хребта – Устюн-тагом (т. е. верхние горы).
В наружной окраине Алтын-тага преобладают глина, мергели, песчаники, известняки; выше часто встречается порфир, реже гранит. Воды в описываемых горах очень мало; редки даже ключи, да и в тех вода большей частью горько-соленая.
В общем, описываемые горы характеризуются своим крайним бесплодием. Только по высоким долинам и в ущельях здесь можно встретить кое-какую растительность: два, три низких уродливых солончаковых растения, преобладающих по высоким долинам; три, четыре породы сложноцветных, низкие кустики Potentilla [лапчатки] и Ephedra [эфедра] и др.
Как редкость, я видел иногда засохшие цветки Statice [кермек] и вьющийся Evonymus [бересклет]. По дну ущелий растет тамарикс, на более сырых местах тростник (до 9000 футов абсолютной высоты), изредка встречаются дырисун, Calligonum [джузгун], хармык – Nitraria, кое-где тогрук и шиповник; последний, впрочем, мы нашли лишь в ущелье ключа Асганлык. Большая часть поименованных растений найдена также и в соседней пустыне, в ее окраине, прилежащей к горам; вдобавок, здесь является еще низкий, корявый саксаул.
Замечательно, что, несмотря на все бесплодие Алтын-тага, здесь иногда появляется во множестве саранча, которая летом 1876 г. объела все листья и метелки тростника, – лучшей поживы здесь не было. Притом саранча поднималась в горах до 9000 футов абсолютной высоты.
Кроме того, по сообщениям охотников, в горах Чамен-таг водятся: Arctomus sp. (caudatus?) [длиннохвостый сурок] и Antilope hodgsoni [антилопа оронго].
Если сравнить настоящий список со списком млекопитающих долины Тарима, то можно видеть, что в Алтын-таге (вместе с Чамен-тагом) живут десять видов, не водящихся на Тариме и Лоб-норе. Из этих видов Pseudois nahoor [куку-яман],[68] Poephagus grunniens [дикий як] и Antilope hodgsoni [оронго][69] свойственны исключительно Тибету и достигают здесь северной границы своего географического распространения.
Вот список млекопитающих Алтын-тага:
Птиц в Алтын-таге также немного. Зимою мы нашли здесь лишь 18 видов, а именно: Gypaetus barbatus [ягнятник], Vultur cinereus [гриф], Gyps himalayensis [снежный сип], Falco aesalon [дербник], Aquila fulva [беркут], Accentor fulvescens [бледная завирушка], Leptopoecile sophiae [славковидный королек], Turdus mystacinus [чернозобый дрозд], Linota montium [горная чечетка], Erythrospiza mongolica [пустынный снегирь], Carpodacus rubicilla [большая чечевица], Corvus corax [ворон], Podoces tarimensis [таримская саксаульная сойка] (до 10 000 футов абсолютной высоты), Fregilus graculus [клушица], Otocoris albigula [рогатый жаворонок], Сaccabis chukar [кэклик], Megaloperdix sp. [улар], Scolopax hyemalis [горный дупель].
Климат Алтын-тага зимой характеризуется сильными холодами при малоснежье, по крайней мере, на северном склоне описываемых гор. Летом, по словам охотников, здесь часто падают дожди и дуют сильные ветры.
Кроме охотничьих тропинок, в описываемых горах существуют две дороги: одна ведет от Лоб-нора в Тибет, другая – в город Ша-чжеу [видимо, Су-чжоу]. Обе эти дороги теперь заброшены. Калмыки со времени дунганского восстания[70] перестали ездить на богомолье в Лассу [Лхасу]. По шачжеуской же дороге несколько лет назад пробрались две или три партии дунган, уходивших от китайцев. Этой тропинкой шли и мы до ключа Чалык; далее наши проводники не знали дороги. Последняя на перевалах, а иногда и в других местах, обозначена кучами сложенных камней. По всему вероятию, путь от Лоб-нора в город Ша-чжеу идет и далее по горам Алтын-тага, так как в соседней пустыне нет воды.
В течение сорока дней мы прошли у подножия Алтын-тага[71] и в самих этих горах ровно пятьсот верст, но за все это время встретили, и то случайно, лишь одного дикого верблюда,[72] которого убить не удалось.
15 января. Сегодня исполнилось десятилетие моей страннической жизни. 15 января 1867 г., в этот самый день, в 7 часов вечера, уезжал я из Варшавы на Амур. С беззаветной решимостью бросил я тогда свою хорошую обстановку и менял ее на туманную будущность. Что-то неведомо тянуло вдаль на труды и опасности. Задача славная была впереди; обеспеченная, но обыденная жизнь не удовлетворяла жажде деятельности. Молодая кровь била горячо, свежие силы жаждали работы. Много воды утекло с тех пор, и то, к чему я так горячо стремился, исполнилось. Я сделался путешественником, хотя, конечно, не без борьбы и трудов, унесших много сил…
Встреча дикого верблюда. День десятилетия ознаменовался для меня неожиданным сюрпризом: мы встретили, наконец, дикого верблюда, но, к величайшему огорчению, не могли его убить. Дело происходило следующим образом: вставши, по обыкновению, с рассветом, мы напились чаю, доели остатки вчерашнего супа и хотели вьючить верблюдов. Стоянка была в эту ночь в горном ущелье на высоте 10 000 футов, утром стоял мороз -17 °C и дул восточный ветер. Все верблюды были уже завьючены, и их начали связывать в караван, как вдруг один из казаков заметил, что шагах в 300 от нас ходит какой-то верблюд. Думая, что это один из наших вьючных, тот же казак закричал другим, чтобы они поймали ушедшего и привели его к каравану. Между тем, осмотревшись кругом, казаки увидели, что все наши одиннадцать верблюдов налицо. Ходивший вдали, несомненно, был дикий, шедший вниз по ущелью; увидав наших верблюдов, он побежал к нам рысью, но, заметив вьюки и людей, сначала приостановился, а потом в недоумении начал отбегать назад. «Верблюд, дикий верблюд», – закричали мне разом все казаки. Я схватил бывший уже за спиною штуцер Ланкастера и выбежал вперед. Дикий гость в это время был уже на расстоянии около 500 шагов и, остановившись, смотрел в нашу сторону, все еще не поняв, в чем дело. Несколько мгновений я медлил стрелять, хорошо зная, что на таком расстоянии в холод, да притом как раз против солнца, невозможно попасть даже в большую цель. В это время дикий верблюд отбежал еще несколько десятков шагов и снова остановился. Далее медлить было невозможно. Осторожный зверь, несомненно, ушел бы без выстрела. Я спустил курок, поставив прицел на 500 шагов, и пуля сделала рикошет, не долетев до цели; вторая пуля, пущенная в бег, опоздала. Верблюд кинулся со всех ног, только мы его и видели. Пробовал я с казаком погнаться на лошади, но это ни к чему не привело. Не только дикий, но и домашний верблюд бегает шибче хорошего скакуна; наши же две клячи едва волокли ноги. Так и ушел от нас редчайший зверь. Притом экземпляр был великолепный: самец средних лет, с густой гривой под шеей и высокими горбами. Всю жизнь не забуду этого случая!
Из других зверей мы добыли только кулана и самку яка. Вообще описываемая экскурсия была весьма неудачна и притом исполнена различных невзгод. На огромной абсолютной высоте, в глубокую зиму, среди крайне бесплодной местности, мы терпели всего более от безводия и морозов, доходивших до -27 °C. Топлива было весьма мало, а при неудачных охотах мы не могли добыть себе хорошего мяса и принуждены были некоторое время питаться зайцами. На местах остановок рыхлая, глинисто-соленая почва мигом разминалась в пыль, которая толстым слоем ложилась везде в юрте. Сами мы не умывались по целой неделе, были грязны до невозможности; наше платье было пропитано пылью насквозь; белье же от грязи приняло серовато-коричневый цвет. Словом, повторились все трудности прошлой зимней экспедиции в Северном Тибете. Проведя неделю возле ключа Чаглык[73] и сделав здесь определение долготы и широты, мы решили вернуться на Лоб-нор наблюдать пролет птиц, время которого уже приближалось. Двое из наших проводников должны были вернуться опять в горы и искать дикого верблюда, шкуру которого необходимо было приобрести во что бы то ни стало. Для вящей приманки я назначил за самца и самку сто рублей – цену в пятьдесят раз больше той, по которой местные охотники продают верблюжьи шкуры, если удастся добыть это животное.
По единогласному уверению лобнорцев, главное местожительство диких верблюдов в настоящее время находится в песках Кум-таг, к востоку от озера Лоб-нор; кроме того, этот зверь попадается изредка в песках нижнего Тарима и в горах Курук-таг. Еще реже дикие верблюды встречаются в песках по р. Черчен-дарья; далее, в направлении от города Черчена к Хотану, описываемое животное не водится.
Вблизи Лоб-нора, там, где теперь стоит деревня Чархалык, и далее к востоку под горами Алтын-таг, равно как и в самих этих горах, лет двадцать назад дикие верблюды были весьма обыкновенны. Наш проводник, охотник из Чархалыка, рассказывал, что в то время ему удавалось нередко видать стада по несколько десятков и однажды даже более сотни экземпляров. В течение своей жизни этот пожилой уже охотник убил из фитильного ружья более сотни диких верблюдов. По мере того как прибавлялось население в Чархалыке и увеличивалось число охотников на Лоб-норе, верблюды становились все реже и реже. В настоящее время этот зверь лишь заходит в местности, ближайшие к Лоб-нору, да и то в небольшом числе. В иной год даже не бывает ни одного верблюда; в более же удачное время местные охотники убивают пять, шесть экземпляров в течение лета и осени. Мясо, весьма жирное осенью, употребляется в пищу, а шкура идет на обувь. Стоит эта шкура на Лоб-норе десять теньге, т. е. 1 р. 30 к. на наши деньги.
По уверению лобнорских охотников, все верблюды приходят [из Кум-тага], равно как и уходят в пески Кум-таг, совершенно недоступные по своему безводию. По крайней мере, никто из лобнорцев там не бывал. Пробовали некоторые ездить в эти песчаные горы от ключа Чаглык, но, проплутав день или два по сыпучему песку, в котором люди и вьючные ослы вязли по колено, совершенно выбившись из сил, безуспешно возвращались обратно. Впрочем, абсолютного безводия в Кум-таге быть не может; иначе там нельзя было бы жить и верблюдам. Вероятно, где-нибудь есть ключи, служащие водопоем. Относительно же пищи описываемые животные, так же как и их прирученные собратья, крайне неприхотливы, а потому могут благополучно обитать в самой дикой и бесплодной пустыне, лишь бы подальше от человека.
Летом, в сильные жары, верблюды соблазняются прохладою высоких долин Алтын-тага и заходят сюда на высоту 11 000 футов, даже и более, так как наши проводники сообщали нам, что это животное изредка попадается на высоком плато на южной стороне Алтын-тага. Немалой приманкой для верблюдов в горах служат водопои на редких ключах, а также сравнительно большее, нежели в песках, обилие бударганы (Calidium) [поташник] и других солончаковых растений. При этом по ущельям растет, хотя и не в обилии, кустарник Hedysarum? [копеечник], весьма любимый описываемыми животными. Зимой дикие верблюды держатся исключительно в более низкой и теплой пустыне, в горы заходят лишь случайно.
В противоположность домашнему верблюду, у которого трусость, глупость и апатия составляют преобладающие черты характера, дикий его собрат отличается сметливостью и превосходно развитыми внешними чувствами. Зрение у описываемого животного чрезвычайно острое, слух весьма тонкий, а обоняние развито до удивительного совершенства. Охотники уверяли нас, что по ветру верблюд может почуять человека за несколько верст, разглядит крадущегося охотника очень далеко, услышит малейший шорох шагов. Раз заметив опасность, зверь тотчас же убегает и уходит, не останавливаясь, за несколько десятков, иногда даже за сотни верст. Действительно, тот верблюд, в которого я стрелял, бежал без перерыва, как то можно было видеть по следу, верст двадцать; вероятно, еще и далее, но больше мы не стали следить, так как зверь свернул ущельем в сторону от нашего пути.
По-видимому, такое неуклюжее животное, как верблюд, всего менее способно лазить по горам, но в действительности выходит наоборот. Мы видали не один десяток раз верблюжьи следы и помет в самых тесных ущельях и на таких крутых склонах, по которым очень трудно взобраться даже и охотнику. Здесь верблюжьи следы мешаются с следами куку-яманов (Pseudois nahoor) и архаров. До того странно подобное явление, что как-то не верится собственным глазам.
Бегает дикий верблюд очень быстро, почти всегда рысью. Впрочем, в этом случае и домашний его собрат на большом расстоянии обгонит хорошего скакуна. На рану зверь весьма слаб и часто сразу падает от малокалиберной пули лобнорских охотников.
Время течки у диких верблюдов бывает зимой – с половины января почти до конца февраля. Старые самцы собирают тогда по несколько десятков самок и ревностно стерегут их от сладостных покушений других кавалеров, для чего, по словам охотников, иногда загоняют весь свой гарем в укромные ущелья и не выпускают оттуда до окончания любовной поры. В этот же период между самцами заводятся драки, которые иногда оканчиваются смертью одного из бойцов. Старый самец, одолев более слабого молодого, зубами раздавливает ему череп. Самка идет в течку на третьем году и ходит беременной немного более года; молодые, всегда один, родятся ранней весной, т. е. в марте. Детеныши весьма любят своих матерей. Если самка убита, то молодой убегает, но потом опять возвращается на это место. Пойманные смолоду дикие верблюды легко ручнеют и исправно возят вьюк.
Голос животное издает очень редко – глухой, вроде мычания; так ревут чаще самки, у которых есть дети. Самцы же, даже в период течки, не ревут, но отыскивают самок чутьем по следу.
Сколько лет живет дикий верблюд, нам сказать не могли; иные достигают глубокой старости. Нашему проводнику-охотнику однажды случилось убить самца с совершенно стертыми зубами; несмотря на это, животное было довольно жирно.
Лобнорцы охотятся за дикими верблюдами летом и осенью. Специально за [этими] животными не ездят, а бьют их, когда попадутся. Вообще, эта охота считается самой трудной, и ею занимаются лишь три, четыре охотника на всем Лоб-норе. Убивают верблюдов всего чаще, подкарауливая на водопоях; реже ищут по свежим следам.
Охотники, отправленные мною на поиски дикого верблюда, вернулись на Лоб-нор только 10 марта, но зато с добычей. В окраине Кум-тага они убили самца-верблюда и самку; притом, совершенно неожиданно, приобрели молодого из утробы убитой матери. Этот молодой должен был родиться на следующий день.
Шкуры всех трех экземпляров были превосходные; сняты и препарированы как следует. Этому искусству мы сами обучили посланных охотников. Черепа также были доставлены в исправности.
Через несколько дней я получил еще шкуру дикого верблюда (самца), убитого на нижнем Тариме. Этот экземпляр был немного хуже первых, так как, живя в более теплой местности, уже начал линять; притом его и обдирали неумеючи.
Нечего и говорить, насколько я был рад приобрести, наконец, шкуры того животного, о котором сообщал еще Марко Поло, но которого до сих пор не видал ни один европеец.
Впрочем, зоологические признаки, отличающие дикого верблюда от домашнего, невелики и, сколько можно было бегло заметить, заключаются в следующем: а) на коленях передних ног у дикого экземпляра нет мозолей; б) горбы вдвое меньше, чем у домашнего,[74] удлиненные же волосы на их вершинах короче; в) чуба у самца нет или он очень небольшой; г) цвет шерсти у всех диких верблюдов один и тот же – красновато-песчаный; у домашних такой цвет встречается лишь изредка; д) морда у дикого серее и, сколько кажется, короче; е) уши также короче. Кроме того, дикие верблюды, в общем, отличаются лишь средним ростом; таких гигантов, как между домашними экземплярами, на воле не встречается.
Теперь является вопрос: верблюды, нами найденные, есть ли прямые потомки диких родичей, или домашние, ушедшие в степь, одичавшие и размножившиеся на воле?
Каждый из этих вопросов имеет «за» и «против» своего утвердительного решения. Пример одичания и размножения домашних животных мы видим в Южной Америке, где от немногих экземпляров, ушедших из испанских колоний, расплодились на привольных пастбищах огромные стада рогатого скота и лошадей. Подобное же явление, в миниатюре, я встретил во время своей прошлой экспедиции в Ордосе, где после дунганского восстания, всего в течение двух-трех лет, коровы и быки до того одичали, что охотиться за ними было не легче, чем за антилопами. Но относительно размножения ушедших на волю верблюдов является препятствие в том отношении, что между этими животными, в прирученном состоянии, весьма мало способных к оплодотворению самцов; наконец, само совокупление и роды производятся большей частью с помощью человека. Положим, последнее препятствие на свободной жизни может исчезнуть, но первое, т. е. порча человеком детородной части у самцов, остается неисправимым и в пустыне. Таким образом, мало является шансов на то, чтобы довольно часто могли уходить экземпляры, способные оставить потомство; исключение составят только самки, которые предложат свои услуги диким самцам.
С другой стороны, в бассейне Лоб-нора местности, возможные здесь для обитания человека, крайне непригодны для верблюдов, вследствие обилия воды, насекомых и дурного корма. Поэтому здешнее население едва ли когда разводило много верблюдов, а теперь их лобнорцы и вовсе не держат.[75]
Обращаясь к другому положению, т. е. к тому, что нынешние дикие верблюды – прямые потомки также диких родичей, можно, мне кажется, иметь более веские доказательства в эту сторону Действительно, кроме вышеперечисленных зоологических различий, описываемое животное в диком состоянии представляет в высокой степени развитыми те качества, которые «в борьбе за существование» оставляют за индивидуумом шансы на сохранение как себя лично, так и своего потомства. Превосходно развитые внешние чувства спасают животное от врагов, которых притом и весьма немного в тех местностях, где обитает дикий верблюд. Человек-охотник, да еще разве волк – вот с кем приходится бороться описываемому животному. Но волков немного в пустыне, и притом они едва ли опасны взрослому верблюду. От человека же это животное укрывается в самых недоступных местностях. И, по всему вероятию, сыпучие пески к востоку от Лоб-нора составляют с незапамятных времен коренное местожительство диких верблюдов. Конечно, в древности район их распространения мог быть гораздо шире, но теперь за описываемыми животными остался лишь самый недоступный уголок среднеазиатской пустыни.
Сопоставляя вышеизложенные данные, мне кажется, можно вывести то заключение, что нынешние дикие верблюды – прямые потомки диких родичей, но что по временам к ним, вероятно, примешивались и ушедшие домашние экземпляры. Последние, если только были способны к размножению, оставляли потомство, которое в последующие генерации уже не отличалось от дикого типа. Впрочем, для окончательного решения видовой самостоятельности диких верблюдов важно будет специальное сравнение их черепов с черепами домашних экземпляров.
Соединившись, возле переправы Айрылган, со своим рукавом Кюк-ала-дарья, Тарим, как упомянуто выше, течет около 70 верст почти прямо на юг, а затем впадает, или, лучше сказать, образует, своим разливом мелководное озеро Кара-буран. Имя это означает «черная буря» и дано местными жителями описываемому озеру потому, что во время бури здесь разводится сильное волнение. Притом, если ветер дует с востока или северо-востока (что чаще всего случается весной), то вода Кара-бурана далеко заливает солончак на юго-западе описываемого озера, так что сообщение между Таримом и деревней Чархалык на время прекращается.
В самом хребте Алтын-тага местные жители различают названиями две части: горы, ближайшие к лобнорской пустыне, называются Астын-тагом (т. е. нижние горы), а удаленные к гребню хребта – Устюн-тагом (т. е. верхние горы).
В наружной окраине Алтын-тага преобладают глина, мергели, песчаники, известняки; выше часто встречается порфир, реже гранит. Воды в описываемых горах очень мало; редки даже ключи, да и в тех вода большей частью горько-соленая.
В общем, описываемые горы характеризуются своим крайним бесплодием. Только по высоким долинам и в ущельях здесь можно встретить кое-какую растительность: два, три низких уродливых солончаковых растения, преобладающих по высоким долинам; три, четыре породы сложноцветных, низкие кустики Potentilla [лапчатки] и Ephedra [эфедра] и др.
Как редкость, я видел иногда засохшие цветки Statice [кермек] и вьющийся Evonymus [бересклет]. По дну ущелий растет тамарикс, на более сырых местах тростник (до 9000 футов абсолютной высоты), изредка встречаются дырисун, Calligonum [джузгун], хармык – Nitraria, кое-где тогрук и шиповник; последний, впрочем, мы нашли лишь в ущелье ключа Асганлык. Большая часть поименованных растений найдена также и в соседней пустыне, в ее окраине, прилежащей к горам; вдобавок, здесь является еще низкий, корявый саксаул.
Замечательно, что, несмотря на все бесплодие Алтын-тага, здесь иногда появляется во множестве саранча, которая летом 1876 г. объела все листья и метелки тростника, – лучшей поживы здесь не было. Притом саранча поднималась в горах до 9000 футов абсолютной высоты.
* * *
Обследованный нами северный склон Алтын-тага не богат животной жизнью. Зверей гораздо более встречается, как нам сообщали, на высоком плато, по южную сторону описываемых гор, в особенности под горами и в горах Чамен-таг [см. список на следующей странице].Кроме того, по сообщениям охотников, в горах Чамен-таг водятся: Arctomus sp. (caudatus?) [длиннохвостый сурок] и Antilope hodgsoni [антилопа оронго].
Если сравнить настоящий список со списком млекопитающих долины Тарима, то можно видеть, что в Алтын-таге (вместе с Чамен-тагом) живут десять видов, не водящихся на Тариме и Лоб-норе. Из этих видов Pseudois nahoor [куку-яман],[68] Poephagus grunniens [дикий як] и Antilope hodgsoni [оронго][69] свойственны исключительно Тибету и достигают здесь северной границы своего географического распространения.
Вот список млекопитающих Алтын-тага:
Климат Алтын-тага зимой характеризуется сильными холодами при малоснежье, по крайней мере, на северном склоне описываемых гор. Летом, по словам охотников, здесь часто падают дожди и дуют сильные ветры.
Кроме охотничьих тропинок, в описываемых горах существуют две дороги: одна ведет от Лоб-нора в Тибет, другая – в город Ша-чжеу [видимо, Су-чжоу]. Обе эти дороги теперь заброшены. Калмыки со времени дунганского восстания[70] перестали ездить на богомолье в Лассу [Лхасу]. По шачжеуской же дороге несколько лет назад пробрались две или три партии дунган, уходивших от китайцев. Этой тропинкой шли и мы до ключа Чалык; далее наши проводники не знали дороги. Последняя на перевалах, а иногда и в других местах, обозначена кучами сложенных камней. По всему вероятию, путь от Лоб-нора в город Ша-чжеу идет и далее по горам Алтын-тага, так как в соседней пустыне нет воды.
В течение сорока дней мы прошли у подножия Алтын-тага[71] и в самих этих горах ровно пятьсот верст, но за все это время встретили, и то случайно, лишь одного дикого верблюда,[72] которого убить не удалось.
15 января. Сегодня исполнилось десятилетие моей страннической жизни. 15 января 1867 г., в этот самый день, в 7 часов вечера, уезжал я из Варшавы на Амур. С беззаветной решимостью бросил я тогда свою хорошую обстановку и менял ее на туманную будущность. Что-то неведомо тянуло вдаль на труды и опасности. Задача славная была впереди; обеспеченная, но обыденная жизнь не удовлетворяла жажде деятельности. Молодая кровь била горячо, свежие силы жаждали работы. Много воды утекло с тех пор, и то, к чему я так горячо стремился, исполнилось. Я сделался путешественником, хотя, конечно, не без борьбы и трудов, унесших много сил…
Встреча дикого верблюда. День десятилетия ознаменовался для меня неожиданным сюрпризом: мы встретили, наконец, дикого верблюда, но, к величайшему огорчению, не могли его убить. Дело происходило следующим образом: вставши, по обыкновению, с рассветом, мы напились чаю, доели остатки вчерашнего супа и хотели вьючить верблюдов. Стоянка была в эту ночь в горном ущелье на высоте 10 000 футов, утром стоял мороз -17 °C и дул восточный ветер. Все верблюды были уже завьючены, и их начали связывать в караван, как вдруг один из казаков заметил, что шагах в 300 от нас ходит какой-то верблюд. Думая, что это один из наших вьючных, тот же казак закричал другим, чтобы они поймали ушедшего и привели его к каравану. Между тем, осмотревшись кругом, казаки увидели, что все наши одиннадцать верблюдов налицо. Ходивший вдали, несомненно, был дикий, шедший вниз по ущелью; увидав наших верблюдов, он побежал к нам рысью, но, заметив вьюки и людей, сначала приостановился, а потом в недоумении начал отбегать назад. «Верблюд, дикий верблюд», – закричали мне разом все казаки. Я схватил бывший уже за спиною штуцер Ланкастера и выбежал вперед. Дикий гость в это время был уже на расстоянии около 500 шагов и, остановившись, смотрел в нашу сторону, все еще не поняв, в чем дело. Несколько мгновений я медлил стрелять, хорошо зная, что на таком расстоянии в холод, да притом как раз против солнца, невозможно попасть даже в большую цель. В это время дикий верблюд отбежал еще несколько десятков шагов и снова остановился. Далее медлить было невозможно. Осторожный зверь, несомненно, ушел бы без выстрела. Я спустил курок, поставив прицел на 500 шагов, и пуля сделала рикошет, не долетев до цели; вторая пуля, пущенная в бег, опоздала. Верблюд кинулся со всех ног, только мы его и видели. Пробовал я с казаком погнаться на лошади, но это ни к чему не привело. Не только дикий, но и домашний верблюд бегает шибче хорошего скакуна; наши же две клячи едва волокли ноги. Так и ушел от нас редчайший зверь. Притом экземпляр был великолепный: самец средних лет, с густой гривой под шеей и высокими горбами. Всю жизнь не забуду этого случая!
Из других зверей мы добыли только кулана и самку яка. Вообще описываемая экскурсия была весьма неудачна и притом исполнена различных невзгод. На огромной абсолютной высоте, в глубокую зиму, среди крайне бесплодной местности, мы терпели всего более от безводия и морозов, доходивших до -27 °C. Топлива было весьма мало, а при неудачных охотах мы не могли добыть себе хорошего мяса и принуждены были некоторое время питаться зайцами. На местах остановок рыхлая, глинисто-соленая почва мигом разминалась в пыль, которая толстым слоем ложилась везде в юрте. Сами мы не умывались по целой неделе, были грязны до невозможности; наше платье было пропитано пылью насквозь; белье же от грязи приняло серовато-коричневый цвет. Словом, повторились все трудности прошлой зимней экспедиции в Северном Тибете. Проведя неделю возле ключа Чаглык[73] и сделав здесь определение долготы и широты, мы решили вернуться на Лоб-нор наблюдать пролет птиц, время которого уже приближалось. Двое из наших проводников должны были вернуться опять в горы и искать дикого верблюда, шкуру которого необходимо было приобрести во что бы то ни стало. Для вящей приманки я назначил за самца и самку сто рублей – цену в пятьдесят раз больше той, по которой местные охотники продают верблюжьи шкуры, если удастся добыть это животное.
По единогласному уверению лобнорцев, главное местожительство диких верблюдов в настоящее время находится в песках Кум-таг, к востоку от озера Лоб-нор; кроме того, этот зверь попадается изредка в песках нижнего Тарима и в горах Курук-таг. Еще реже дикие верблюды встречаются в песках по р. Черчен-дарья; далее, в направлении от города Черчена к Хотану, описываемое животное не водится.
Вблизи Лоб-нора, там, где теперь стоит деревня Чархалык, и далее к востоку под горами Алтын-таг, равно как и в самих этих горах, лет двадцать назад дикие верблюды были весьма обыкновенны. Наш проводник, охотник из Чархалыка, рассказывал, что в то время ему удавалось нередко видать стада по несколько десятков и однажды даже более сотни экземпляров. В течение своей жизни этот пожилой уже охотник убил из фитильного ружья более сотни диких верблюдов. По мере того как прибавлялось население в Чархалыке и увеличивалось число охотников на Лоб-норе, верблюды становились все реже и реже. В настоящее время этот зверь лишь заходит в местности, ближайшие к Лоб-нору, да и то в небольшом числе. В иной год даже не бывает ни одного верблюда; в более же удачное время местные охотники убивают пять, шесть экземпляров в течение лета и осени. Мясо, весьма жирное осенью, употребляется в пищу, а шкура идет на обувь. Стоит эта шкура на Лоб-норе десять теньге, т. е. 1 р. 30 к. на наши деньги.
По уверению лобнорских охотников, все верблюды приходят [из Кум-тага], равно как и уходят в пески Кум-таг, совершенно недоступные по своему безводию. По крайней мере, никто из лобнорцев там не бывал. Пробовали некоторые ездить в эти песчаные горы от ключа Чаглык, но, проплутав день или два по сыпучему песку, в котором люди и вьючные ослы вязли по колено, совершенно выбившись из сил, безуспешно возвращались обратно. Впрочем, абсолютного безводия в Кум-таге быть не может; иначе там нельзя было бы жить и верблюдам. Вероятно, где-нибудь есть ключи, служащие водопоем. Относительно же пищи описываемые животные, так же как и их прирученные собратья, крайне неприхотливы, а потому могут благополучно обитать в самой дикой и бесплодной пустыне, лишь бы подальше от человека.
Летом, в сильные жары, верблюды соблазняются прохладою высоких долин Алтын-тага и заходят сюда на высоту 11 000 футов, даже и более, так как наши проводники сообщали нам, что это животное изредка попадается на высоком плато на южной стороне Алтын-тага. Немалой приманкой для верблюдов в горах служат водопои на редких ключах, а также сравнительно большее, нежели в песках, обилие бударганы (Calidium) [поташник] и других солончаковых растений. При этом по ущельям растет, хотя и не в обилии, кустарник Hedysarum? [копеечник], весьма любимый описываемыми животными. Зимой дикие верблюды держатся исключительно в более низкой и теплой пустыне, в горы заходят лишь случайно.
В противоположность домашнему верблюду, у которого трусость, глупость и апатия составляют преобладающие черты характера, дикий его собрат отличается сметливостью и превосходно развитыми внешними чувствами. Зрение у описываемого животного чрезвычайно острое, слух весьма тонкий, а обоняние развито до удивительного совершенства. Охотники уверяли нас, что по ветру верблюд может почуять человека за несколько верст, разглядит крадущегося охотника очень далеко, услышит малейший шорох шагов. Раз заметив опасность, зверь тотчас же убегает и уходит, не останавливаясь, за несколько десятков, иногда даже за сотни верст. Действительно, тот верблюд, в которого я стрелял, бежал без перерыва, как то можно было видеть по следу, верст двадцать; вероятно, еще и далее, но больше мы не стали следить, так как зверь свернул ущельем в сторону от нашего пути.
По-видимому, такое неуклюжее животное, как верблюд, всего менее способно лазить по горам, но в действительности выходит наоборот. Мы видали не один десяток раз верблюжьи следы и помет в самых тесных ущельях и на таких крутых склонах, по которым очень трудно взобраться даже и охотнику. Здесь верблюжьи следы мешаются с следами куку-яманов (Pseudois nahoor) и архаров. До того странно подобное явление, что как-то не верится собственным глазам.
Бегает дикий верблюд очень быстро, почти всегда рысью. Впрочем, в этом случае и домашний его собрат на большом расстоянии обгонит хорошего скакуна. На рану зверь весьма слаб и часто сразу падает от малокалиберной пули лобнорских охотников.
Время течки у диких верблюдов бывает зимой – с половины января почти до конца февраля. Старые самцы собирают тогда по несколько десятков самок и ревностно стерегут их от сладостных покушений других кавалеров, для чего, по словам охотников, иногда загоняют весь свой гарем в укромные ущелья и не выпускают оттуда до окончания любовной поры. В этот же период между самцами заводятся драки, которые иногда оканчиваются смертью одного из бойцов. Старый самец, одолев более слабого молодого, зубами раздавливает ему череп. Самка идет в течку на третьем году и ходит беременной немного более года; молодые, всегда один, родятся ранней весной, т. е. в марте. Детеныши весьма любят своих матерей. Если самка убита, то молодой убегает, но потом опять возвращается на это место. Пойманные смолоду дикие верблюды легко ручнеют и исправно возят вьюк.
Голос животное издает очень редко – глухой, вроде мычания; так ревут чаще самки, у которых есть дети. Самцы же, даже в период течки, не ревут, но отыскивают самок чутьем по следу.
Сколько лет живет дикий верблюд, нам сказать не могли; иные достигают глубокой старости. Нашему проводнику-охотнику однажды случилось убить самца с совершенно стертыми зубами; несмотря на это, животное было довольно жирно.
Лобнорцы охотятся за дикими верблюдами летом и осенью. Специально за [этими] животными не ездят, а бьют их, когда попадутся. Вообще, эта охота считается самой трудной, и ею занимаются лишь три, четыре охотника на всем Лоб-норе. Убивают верблюдов всего чаще, подкарауливая на водопоях; реже ищут по свежим следам.
Охотники, отправленные мною на поиски дикого верблюда, вернулись на Лоб-нор только 10 марта, но зато с добычей. В окраине Кум-тага они убили самца-верблюда и самку; притом, совершенно неожиданно, приобрели молодого из утробы убитой матери. Этот молодой должен был родиться на следующий день.
Шкуры всех трех экземпляров были превосходные; сняты и препарированы как следует. Этому искусству мы сами обучили посланных охотников. Черепа также были доставлены в исправности.
Через несколько дней я получил еще шкуру дикого верблюда (самца), убитого на нижнем Тариме. Этот экземпляр был немного хуже первых, так как, живя в более теплой местности, уже начал линять; притом его и обдирали неумеючи.
Нечего и говорить, насколько я был рад приобрести, наконец, шкуры того животного, о котором сообщал еще Марко Поло, но которого до сих пор не видал ни один европеец.
Впрочем, зоологические признаки, отличающие дикого верблюда от домашнего, невелики и, сколько можно было бегло заметить, заключаются в следующем: а) на коленях передних ног у дикого экземпляра нет мозолей; б) горбы вдвое меньше, чем у домашнего,[74] удлиненные же волосы на их вершинах короче; в) чуба у самца нет или он очень небольшой; г) цвет шерсти у всех диких верблюдов один и тот же – красновато-песчаный; у домашних такой цвет встречается лишь изредка; д) морда у дикого серее и, сколько кажется, короче; е) уши также короче. Кроме того, дикие верблюды, в общем, отличаются лишь средним ростом; таких гигантов, как между домашними экземплярами, на воле не встречается.
Теперь является вопрос: верблюды, нами найденные, есть ли прямые потомки диких родичей, или домашние, ушедшие в степь, одичавшие и размножившиеся на воле?
Каждый из этих вопросов имеет «за» и «против» своего утвердительного решения. Пример одичания и размножения домашних животных мы видим в Южной Америке, где от немногих экземпляров, ушедших из испанских колоний, расплодились на привольных пастбищах огромные стада рогатого скота и лошадей. Подобное же явление, в миниатюре, я встретил во время своей прошлой экспедиции в Ордосе, где после дунганского восстания, всего в течение двух-трех лет, коровы и быки до того одичали, что охотиться за ними было не легче, чем за антилопами. Но относительно размножения ушедших на волю верблюдов является препятствие в том отношении, что между этими животными, в прирученном состоянии, весьма мало способных к оплодотворению самцов; наконец, само совокупление и роды производятся большей частью с помощью человека. Положим, последнее препятствие на свободной жизни может исчезнуть, но первое, т. е. порча человеком детородной части у самцов, остается неисправимым и в пустыне. Таким образом, мало является шансов на то, чтобы довольно часто могли уходить экземпляры, способные оставить потомство; исключение составят только самки, которые предложат свои услуги диким самцам.
С другой стороны, в бассейне Лоб-нора местности, возможные здесь для обитания человека, крайне непригодны для верблюдов, вследствие обилия воды, насекомых и дурного корма. Поэтому здешнее население едва ли когда разводило много верблюдов, а теперь их лобнорцы и вовсе не держат.[75]
Обращаясь к другому положению, т. е. к тому, что нынешние дикие верблюды – прямые потомки также диких родичей, можно, мне кажется, иметь более веские доказательства в эту сторону Действительно, кроме вышеперечисленных зоологических различий, описываемое животное в диком состоянии представляет в высокой степени развитыми те качества, которые «в борьбе за существование» оставляют за индивидуумом шансы на сохранение как себя лично, так и своего потомства. Превосходно развитые внешние чувства спасают животное от врагов, которых притом и весьма немного в тех местностях, где обитает дикий верблюд. Человек-охотник, да еще разве волк – вот с кем приходится бороться описываемому животному. Но волков немного в пустыне, и притом они едва ли опасны взрослому верблюду. От человека же это животное укрывается в самых недоступных местностях. И, по всему вероятию, сыпучие пески к востоку от Лоб-нора составляют с незапамятных времен коренное местожительство диких верблюдов. Конечно, в древности район их распространения мог быть гораздо шире, но теперь за описываемыми животными остался лишь самый недоступный уголок среднеазиатской пустыни.
Сопоставляя вышеизложенные данные, мне кажется, можно вывести то заключение, что нынешние дикие верблюды – прямые потомки диких родичей, но что по временам к ним, вероятно, примешивались и ушедшие домашние экземпляры. Последние, если только были способны к размножению, оставляли потомство, которое в последующие генерации уже не отличалось от дикого типа. Впрочем, для окончательного решения видовой самостоятельности диких верблюдов важно будет специальное сравнение их черепов с черепами домашних экземпляров.
Климат января. Этот месяц, сколько кажется, самый холодный на Лоб-норе, был для нас еще холоднее потому, что мы провели его в горах Алтын-тага на абсолютной высоте от 7000 до 11 000 футов. Понятно, что здесь и климатические условия были иные, нежели в низких равнинах Лоб-нора.В первых числах февраля вернулись мы на Лоб-нор. Расскажем теперь об этом озере, равно как и о самом нижнем Тариме.
В высоких долинах Алтын-тага, в течение всего января, в полдень ни разу не было выше нуля; а на восходе солнца морозы доходили до -27,6 °C. В течение месяца 7 раз падал снег, всегда сухой и мелкий, как песок. Обыкновенно снег этот выпадал не более как на один дюйм, иногда же того менее. В следующие же дни его сдувало в долинах ветром в небольшие кучки, а на южных склонах гор уничтожало солнцем. Только в конце описываемого месяца снег выпал более сплошной, хотя также неглубокой (1–2 дюйма) массой и спустился в подножия Алтын-тага до 5000 футов, быть может, даже и ниже. На самом же Лоб-норе, по словам местных жителей, в течение всей зимы снег не падал ни разу. По словам лобнорцев, летом в Алтын-таге часто идут дожди (все тучи разрешаются там) и дуют сильные ветры. Несмотря на изредка падавший снег, сухость воздуха в Алтын-таге была очень велика. Хотя мы и не делали психрометрических наблюдений, но сильную сухость можно было заметить по быстрому высыханию всякой намоченной вещи, как, например, чашки с остатками чая, мокрой тряпки и пр. Ветры в январе дули почти каждодневно: днем с запада и с северо-запада, ночью и утром с востока. Впрочем, ночные ветры случались гораздо реже. Дни облачные также бывали довольно часто. По вечерам, после заката солнца, в ясную погоду весьма ясно был виден зодиакальный свет, и он являлся более ярким, нежели Млечный Путь.
Соединившись, возле переправы Айрылган, со своим рукавом Кюк-ала-дарья, Тарим, как упомянуто выше, течет около 70 верст почти прямо на юг, а затем впадает, или, лучше сказать, образует, своим разливом мелководное озеро Кара-буран. Имя это означает «черная буря» и дано местными жителями описываемому озеру потому, что во время бури здесь разводится сильное волнение. Притом, если ветер дует с востока или северо-востока (что чаще всего случается весной), то вода Кара-бурана далеко заливает солончак на юго-западе описываемого озера, так что сообщение между Таримом и деревней Чархалык на время прекращается.
Русла в дельте Тарима и Кум-дарьи (по Н. Гернеру и П. Чену)
Само озеро Кара-буран имеет в длину от 30 до 35 верст при ширине верст в 10 или 12. Впрочем, объем озера много зависит от состояния воды в Тариме: при высоком уровне вода Кара-бурана далеко затопляет отлогие берега, при низком – здесь являются солончаки. Глубина Кара-бурана не более 3–4 футов, часто и того менее; изредка попадаются небольшие омуты в сажень и более глубиной. Чистой, не поросшей кустарником воды гораздо больше, чем на самом Лоб-норе, в особенности если принять во внимание гораздо меньшую величину описываемого озера. Тарим теряется в нем лишь на небольшое пространство; затем русло его вновь резко обозначается. При самом впадении Тарима в Кара-буран в это озеро входит с запада другая речка – Черчен-дарья, о которой уже говорилось выше.