Страница:
– Это который, не выходя из квартиры, открыл воду на Луне? – удивил Мышкина осведомленностью главврач. – А через тридцать лет после того наличие воды подтвердили американцы?
– Подтвердить-то подтвердили, – согласился Мышкин. – Но есть у наших американских коллег неистребимый недостаток: они не любят ссылаться на первоисточники. Объявили себя первооткрывателями воды на Луне. И все. Каттерфельда как и не было. А он и на Марсе открыл воду.
– Не слишком ли ты строг к американским коллегам? – поинтересовался Демидов.
– А что там строжить… Всем известно.
– Ближе к Солнцу, – напомнил главврач.
– Вернемся к Солнцу… Итак, каждые одиннадцать лет наше светило проявляет повышенное беспокойство, раздражение и даже ярость. «Ярый», кстати, означает на древнерусском «солнечный»… Реакции термоядерного синтеза на Солнце заметно ускоряются и протекают с максимальной интенсивностью. Солнце покрывается дополнительными пятнами – в этих местах кипение плазмы наиболее сильное. В это время солнечные пятна можно увидеть невооруженным глазом, если, конечно, найдется такой дурак – смотреть на солнце невооруженным глазом. Цитирую Каттерфельда: «Во время пика активности солнца происходят самые сильные взрывы солнечной материи. При каждом таком взрыве от Солнца отрывается масса весом от одного до десяти миллиардов тонн и в виде огненного факела устремляется к планетам. Один такой протуберанец превосходит размер Земли в 100־²ºº степени раз»…
– В сто в минус двухсотой степени раз… – задумчиво повторил Демидов. – Трудно представить.
– Да, он так и пишет: «Трудно даже представить себе, какой мощи электромагнитный удар обрушивается на каждого жителя Земли. Чувствительность каждого человека к солнечному электромагнетизму, его предрасположенность к реагированию даже на небольшие солнечные всплески определяются жидкокристаллической структурой нашей нервной системы. В каждой ее клетке существует малое биомагнитное поле, которое реагирует на электрический сигнал, равный одной миллиардной вольта! А на миллиард вольт как реагирует? Особенно страшен такой удар для сердечнососудистой и эндокринной систем…»
Мышкин остановился и достал свои сигареты.
– Можно?
– Ты что, мой дорогой, – удивился главврач, – не знаешь, что в клинике настрого запрещено курить? Мой приказ не знаешь?
– Так то в клинике…
– Ну ладно, раз так… Только не обкуривайте меня, доктор, вашей гадостью.
– Обкуривание сигарой – не гадость? – дерзко поинтересовался Мышкин.
– Конечно, нет! – отпарировал Демидов. – Если курит начальник. Тем более что мои сигары сделаны из табака, а твои «Мальборо» из мусора, веревок, выброшенных половых тряпок и куриных перьев.
– Ситуация усугубляется еще и тем, что в организме человека с возрастом накапливается жидкое железо – наилучший проводник для электромагнитных излучений. Поэтому пожилые люди в такие периоды страдают больше. Их организм представляет собой этакий открытый резонансный колебательный контур, и под электромагнитными залпами, то есть под ударами Солнца он начинает давать серьезные сбои, а то и вовсе… останавливается. Вот, кстати, основная и подтвержденная убедительной статистикой причина внезапных смертей совершенно здоровых с виду людей.
– Так-так, для начала звучит неплохо.
Мышкин погасил сигарету в человеческом черепе и закрыл блокнот.
– На дворе у нас 2012 год, о котором столько истерик в газетах. Самый пик, – веско заметил он.
Демидов молчал, о чем-то напряженно размышляя. Потом с удовольствием потянулся и зевнул.
– Замечательно! – заявил он ясным и свежим голосом, будто только что хорошо выспался. – Просто великолепно. Но, любезнейший мой доктор, не хватает сущей малости. Пустяк, но без него ваше прекрасное сообщение – не более чем лекция члена общества «Знание» для сумасшедших старух в жилконторе. Только эксперимент даст стопроцентную надежность твоим выводам. Согласен?
– Конечно, согласен, однако…
– Можно провести эксперимент? Но так, чтоб не затягивать дело?
Мышкин печально покачал головой.
– Эксперимент невозможен принципиально.
– Почему?
– Во-первых, мы не в состоянии обеспечить контрольной группе условия нормальной солнечной активности. В нашем распоряжении только одно Солнце. В единственном экземпляре, – подчеркнул он. – И оно сходит с ума. Запасного, с нормальным режимом, нет.
– А во-вторых?
– Во-вторых, надо намеренно допустить мор в испытуемой группе. Думаю, это будет не очень полезно для коммерческой репутации Успенской клиники.
– Так-так-так… – Демидов побарабанил пальцами по столу. – И что же вы намерены предложить? Я вижу пока одни только умственные спекуляции – ни купить, ни продать, ни взвесить. Есть что-нибудь еще?
– Есть закон больших чисел. Статистика. Нужна куча статистических материалов лет этак за десять. Много куч. И по нашей клинике, и по другим лечебным учреждениям фонда. Тогда я обещаю вам очень красивый вывод. И неоспоримый. И очень полезный для медицинской коммерции.
Демидов с сомнением покачал головой.
– Не знаю, честно говоря, как это у тебя, Дмитрий, получится. Нашей клинике всего-то двенадцать лет.
– Я же и говорю: не только нашу контору. Другие тоже посмотреть. И не только онкологию, но и кардиологию, неврологию… Психиатрию тоже будет не лишне.
– Ну что же … – начал Демидов, но неожиданно распахнулась дверь и на пороге возникла Эсмеральда Фанатюк.
– Надо полагать, что-то чрезвычайное, Эсмеральда Тихоновна? – недовольно спросил главврач.
Она подошла ближе, пристально посмотрела на Мышкина.
– Ничего страшного, – сказал ей Демидов. – Дмитрий Евграфович – наш человек.
Чуть наклонившись к столу, Эсмеральда произнесла тихо и членораздельно:
– Бугор в яме.
Демидов вскочил.
– Все, доктор, на сегодня! – заявил он Мышкину. – Месяц не могу в горздрав пробиться. Катись отсюда, драгоценный. Мне лавку закрывать надо.
6. Арбузятник Ефим Беленький
– Подтвердить-то подтвердили, – согласился Мышкин. – Но есть у наших американских коллег неистребимый недостаток: они не любят ссылаться на первоисточники. Объявили себя первооткрывателями воды на Луне. И все. Каттерфельда как и не было. А он и на Марсе открыл воду.
– Не слишком ли ты строг к американским коллегам? – поинтересовался Демидов.
– А что там строжить… Всем известно.
– Ближе к Солнцу, – напомнил главврач.
– Вернемся к Солнцу… Итак, каждые одиннадцать лет наше светило проявляет повышенное беспокойство, раздражение и даже ярость. «Ярый», кстати, означает на древнерусском «солнечный»… Реакции термоядерного синтеза на Солнце заметно ускоряются и протекают с максимальной интенсивностью. Солнце покрывается дополнительными пятнами – в этих местах кипение плазмы наиболее сильное. В это время солнечные пятна можно увидеть невооруженным глазом, если, конечно, найдется такой дурак – смотреть на солнце невооруженным глазом. Цитирую Каттерфельда: «Во время пика активности солнца происходят самые сильные взрывы солнечной материи. При каждом таком взрыве от Солнца отрывается масса весом от одного до десяти миллиардов тонн и в виде огненного факела устремляется к планетам. Один такой протуберанец превосходит размер Земли в 100־²ºº степени раз»…
– В сто в минус двухсотой степени раз… – задумчиво повторил Демидов. – Трудно представить.
– Да, он так и пишет: «Трудно даже представить себе, какой мощи электромагнитный удар обрушивается на каждого жителя Земли. Чувствительность каждого человека к солнечному электромагнетизму, его предрасположенность к реагированию даже на небольшие солнечные всплески определяются жидкокристаллической структурой нашей нервной системы. В каждой ее клетке существует малое биомагнитное поле, которое реагирует на электрический сигнал, равный одной миллиардной вольта! А на миллиард вольт как реагирует? Особенно страшен такой удар для сердечнососудистой и эндокринной систем…»
Мышкин остановился и достал свои сигареты.
– Можно?
– Ты что, мой дорогой, – удивился главврач, – не знаешь, что в клинике настрого запрещено курить? Мой приказ не знаешь?
– Так то в клинике…
– Ну ладно, раз так… Только не обкуривайте меня, доктор, вашей гадостью.
– Обкуривание сигарой – не гадость? – дерзко поинтересовался Мышкин.
– Конечно, нет! – отпарировал Демидов. – Если курит начальник. Тем более что мои сигары сделаны из табака, а твои «Мальборо» из мусора, веревок, выброшенных половых тряпок и куриных перьев.
– Ситуация усугубляется еще и тем, что в организме человека с возрастом накапливается жидкое железо – наилучший проводник для электромагнитных излучений. Поэтому пожилые люди в такие периоды страдают больше. Их организм представляет собой этакий открытый резонансный колебательный контур, и под электромагнитными залпами, то есть под ударами Солнца он начинает давать серьезные сбои, а то и вовсе… останавливается. Вот, кстати, основная и подтвержденная убедительной статистикой причина внезапных смертей совершенно здоровых с виду людей.
– Так-так, для начала звучит неплохо.
Мышкин погасил сигарету в человеческом черепе и закрыл блокнот.
– На дворе у нас 2012 год, о котором столько истерик в газетах. Самый пик, – веско заметил он.
Демидов молчал, о чем-то напряженно размышляя. Потом с удовольствием потянулся и зевнул.
– Замечательно! – заявил он ясным и свежим голосом, будто только что хорошо выспался. – Просто великолепно. Но, любезнейший мой доктор, не хватает сущей малости. Пустяк, но без него ваше прекрасное сообщение – не более чем лекция члена общества «Знание» для сумасшедших старух в жилконторе. Только эксперимент даст стопроцентную надежность твоим выводам. Согласен?
– Конечно, согласен, однако…
– Можно провести эксперимент? Но так, чтоб не затягивать дело?
Мышкин печально покачал головой.
– Эксперимент невозможен принципиально.
– Почему?
– Во-первых, мы не в состоянии обеспечить контрольной группе условия нормальной солнечной активности. В нашем распоряжении только одно Солнце. В единственном экземпляре, – подчеркнул он. – И оно сходит с ума. Запасного, с нормальным режимом, нет.
– А во-вторых?
– Во-вторых, надо намеренно допустить мор в испытуемой группе. Думаю, это будет не очень полезно для коммерческой репутации Успенской клиники.
– Так-так-так… – Демидов побарабанил пальцами по столу. – И что же вы намерены предложить? Я вижу пока одни только умственные спекуляции – ни купить, ни продать, ни взвесить. Есть что-нибудь еще?
– Есть закон больших чисел. Статистика. Нужна куча статистических материалов лет этак за десять. Много куч. И по нашей клинике, и по другим лечебным учреждениям фонда. Тогда я обещаю вам очень красивый вывод. И неоспоримый. И очень полезный для медицинской коммерции.
Демидов с сомнением покачал головой.
– Не знаю, честно говоря, как это у тебя, Дмитрий, получится. Нашей клинике всего-то двенадцать лет.
– Я же и говорю: не только нашу контору. Другие тоже посмотреть. И не только онкологию, но и кардиологию, неврологию… Психиатрию тоже будет не лишне.
– Ну что же … – начал Демидов, но неожиданно распахнулась дверь и на пороге возникла Эсмеральда Фанатюк.
– Надо полагать, что-то чрезвычайное, Эсмеральда Тихоновна? – недовольно спросил главврач.
Она подошла ближе, пристально посмотрела на Мышкина.
– Ничего страшного, – сказал ей Демидов. – Дмитрий Евграфович – наш человек.
Чуть наклонившись к столу, Эсмеральда произнесла тихо и членораздельно:
– Бугор в яме.
Демидов вскочил.
– Все, доктор, на сегодня! – заявил он Мышкину. – Месяц не могу в горздрав пробиться. Катись отсюда, драгоценный. Мне лавку закрывать надо.
6. Арбузятник Ефим Беленький
Оставшись с Эсмеральдой, главврач тихо спросил:
– От кого сигнал?
– От Мирры, ештештвенно, кто еще так вас любит!
– Трудно поверить, – с сомнением произнес Демидов. – После того, что случилось у нас с ее мужем…
– Нет-нет, она вше понимает.
– И все же я склонен думать, что здесь больше ваша заслуга, – беззастенчиво польстил Демидов.
Эсмеральда всхлипнула, потом тяжко вздохнула:
– А вы меня – на помойку. Такая благодарность. Шорок лет оттарабанила на одном меште!..
– Эсмеральда Тихоновна, – умоляюще сложил ладони профессор Демидов. – Вы же прекрасно знаете, какие сейчас порядки! Всё – в Женеве. Я человек подневольный, – он вспомнил Мышкина. – Можно сказать, почти крепостной.
– …Посадят в мое кресло двадцатилетнюю дуру!.. Без мозгов, без соображения, без лифчика и без трусов!.. Можно работать в такой обстановке?
– Да уж! – вынужден был признать Демидов. – В такой обстановке работать невозможно…
– Я и говорю!
– Попробую еще раз с хозяевами, – пообещал главврач.
– Не надо! – с горечью возразила Эсмеральда. – Вшё равно без толку. Плевать они на вас хотели. Они себе бижнес делают. Им все равно, чем жаниматься – прежервативами торговать или ждоровьем!
Секретарь-референт председателя комитета по здравоохранению, который врачи для удобства продолжали называть горздравом, Мирра Герцевна носила редкую фамилию Периклес. Она когда-то была главврачом огромной территориальной больницы в Московском районе. Дело свое поставила на высшем уровне, переманивала к себе лучших специалистов не только Питера, но и Москвы. Несколько лет обивала пороги Ленгорисполкома и добилась, чтобы город построил специальный многоквартирный дом для ее врачей и медсестер – это было самое большое богатство в те времена.
В годы напастей – перестройки, демократии и свободы – Мирра Герцевна и ее муж перестроиться, демократизироваться и освободиться не сумели. Скоро обнаружили, что находятся в огромном сумасшедшем доме под названием «Российская Федерация». Только без психиатров. А город с названием Санкт-Петербург супруги Периклес стали воспринимать как бешено мчавшийся поезд под управлением безумного машиниста.
И тогда Мирра Герцевна и Соломон Аронович Периклес поняли, что пора прыгать с этого поезда на ходу. Спасаться решили на исторической родине.
Их поселили в Хайфе. Квартирка досталась в опасном секторе Газа, плохонькая – типичная хрущевка, но жить можно, а минимальная израильская пенсия оказалась на порядок больше, чем в России. И хотя непонятная для свежих иммигрантов абсорбция, то есть очищение от своего прошлого и врастание в новую жизнь, прошла для них быстро и хорошо, угнетала постоянная готовность государства к войне и ее непрерывное ожидание. Ощущение, что смерть дышит в затылок совсем рядом и везде, – за ближайшим углом, в автобусе, в кафе, в магазине, в школе или просто на любой улице, бывало невыносимым. Особенно трудно абсорбировались советские репатрианты. В «империи зла» личную безопасность и уверенность в завтрашнем дне, перспективу жизни им гарантировало государство, и гарантии эти были естественными, как воздух, который человек не замечает, пока нормально дышит. И вспоминает о нем лишь тогда, когда воздуха вдруг не хватает и смерть от удушья совсем рядом.
Вдобавок оказалось, что в Израиле слишком много евреев. Такое открытие сильно раздражало большинство выходцев из России. В свою очередь, коренные жители Израиля считали русских евреев людьми второго сорта и сплошь, почти без исключения, идиотами.
Однако самая большая неприятность пришла в семью Периклес совсем с другой стороны. Первые же весенние ветры принесли из пустыни Негев туманы тончайшей известняковой пыли. Вездесущая взвесь, к которой большинство населения Израиль за пятьдесят с лишним лет привыкло, неожиданно подействовала на мужа Мирры Герцевны: он стал быстро и необратимо слепнуть.
Через полтора года они вернулись. Для мужа резкие перемены жизни оказались роковыми. Два десятилетия непрерывного стресса – что в России, что в Израиле – разбудили чудовище: у мужа обнаружили рак печени. Но слишком поздно. Болезнь развивалась скоропостижно, Соломон Аронович сгорел в две недели.
Овдовев, Мирра Герцевна пошла работать. Израильскую пенсию она потеряла. Путинско-медведевской хватало на три недели жизни, да и то если не платить за квартиру. А квартплата в Петербурге сжирала половину пенсионной подачки.
Устроилась быстро – в городе Мирру Герцевну хорошо помнили. Перед ней прошло несколько начальников горздрава. Но самым колоритным оказался нынешний – Ефим Евсеевич Беленький.
До того, как стать главным врачом огромного города, Ефим Евсеевич торговал бананами. «И там бизнес, и здесь бизнес, – с безупречной логикой рассуждал он. – Кто сказал, что начальник медицины должен быть врачом? Вот первый путинский министр здравоохранения Зурабов – страховой агент по профессии. Бывший разведчик Путин решил, что агент способен работать кем угодно. И правильно решил – может. Агента сменила всенародно любимая красавица Таня Голикова – кто она по профессии? Бухгалтерша. Самая обыкновенная. И никакого вреда, кроме пользы. Для себя».
Демидов ходил у него любимчиках. Председатель комздрава прежнее дело не бросил. Но, поставляя в город бананы, он стал поставлять и другой товар: богатых пациентов в Успенскую клинику. Брал хорошие комиссионные. Потому и обхаживал Демидова: главврач лично контролировал лечение каждого пациента от председателя комздрава.
Но вдруг Беленький перестал с Демидовым общаться. Даже по телефону. Перестал принимать. Главврач Успенской тоскливо встревожился. И месяц назад Крачков шепнул Демидову: прошел слушок, будто бы Ефим Евсеевич не прочь стать акционером антиракового фонда и вовсю ищет подходы к Соломону Златкису.
– Нам-то что? – ответил на это Демидов. – У них своя свадьба, у нас – своя. Пусть у Златкиса голова болит.
Крачков тогда сказал Демидову не все. Фонд был дальней целью Беленького. Ближней стала Успенская клиника. Ефим Евсеевич просидел как-то вечерок с калькулятором и понял, что пора ему становиться главным врачом. Онкология стала невероятно прибыльным бизнесом, надежным и с мощными перспективами непрерывного расширения.
Демидов уже не выдерживал неопределенности в отношениях с начальством и решил, что надо Беленького так или иначе проявить, как проявляют фотоснимок.
Мирра Герцевна встретила Демидова теплой и даже радостной улыбкой – как друга или хорошего знакомого, хотя он не был ни тем, ни другим. Полная брюнетка с узкой седой прядью ото лба в черных волосах, она и в пятьдесят восемь оставалась красивой и соблазнительной. Вокруг нее постоянно роились мужики, причем, большей частью молодые. А Демидов, каждый раз встречаясь с ней, испытывал чувство тоскливой вины: ее муж умер два года назад именно в Успенской. И не опухоль желчного пузыря стала причиной – она-то оказалась доброкачественной. Умер Соломон Аронович от внезапной остановки сердца.
Прижав палец к губам, Мирра указала Демидову на дверь начальника. На ручке висела табличка: «Тишина! Идет совещание!» Сквозь двойную обивку двери доносились приглушенные автоматные очереди и изредка – выстрелы из пистолета. Когда рванула граната, Демидов глубоко вздохнул и рывком открыл дверь.
– Что? Что такое? – вскочил Беленький во весь свой полутораметровый рост.
От его бритого черепа разбегались по сторонам солнечные зайчики. На мониторе компьютера главного городского врача гремел бой, пылали пожары и падали, взрываясь, вертолеты.
Демидов широко улыбнулся и развел руки, точно осмелился обнять начальника.
– А-а-а! – протянул Беленький. – А кто к нам пришел? Сам Сергей Сергеевич! – и упрекнул: – Совсем пропал, не заходишь. Гордый стал? Ой, гордый! А я думаю: что там с нашим главным спасателем, может, самого спасать надо?
Демидов, словно защищаясь, поднял обе ладони.
– Нет. Пусть все остается, как есть.
Беленький зыркнул на дисплей и вдруг крикнул в сторону двери:
– Мирра! Что такое? Куда смотришь? Совещание! – стукнул кулаком по столу.
– Она не виновата, – мягко произнес Демидов. – Я ее немножко обманул. Сказал, что вы срочно вызвали. Она же у вас как цепная – никого не пускает!
– Что да, то есть, – довольно согласился Беленький. – За то и ценю.
– Проходил мимо, дай, думаю, загляну. Да и дело есть, без вас – никак.
– А позже? Месяцев через пять-шесть?
– Можно. Но лучше, чтобы вы узнали раньше Минздрава и руководства Европейского антиракового фонда.
– Хорошо. Только по-быстрому. Опаздываю! Совещание у губернаторши, сама Валя лично мне звонила. Пробки проклятые – по городу не проехать. Сколько богатых развелось – как тараканов!
– Автомобиль стал не средством передвижения, а всеобщим бедствием, – поддакнул профессор Демидов. – И как быстро стал!
– А у тебя какая тачка?
– Да никакая, – ответил главврач. – Метро – мой любимый транспорт. Удобнее и безопасней.
– Нехорошо, нехорошо… – по стенам кабинета разбежались солнечные зайчики от черепа хозяина. – Ты словно акцию, политическую… Хочешь себя чистым демократом показать? Как Ельцин? Тот тоже на трамвае в министерство ездил. Целых два раза. В политику собрался?
– И в мыслях не было! – возразил Демидов. – Достаточно с меня моей операционной и моих больных.
– Тогда садись на тачку. Шофера найми! Положение у тебя такое – мерседес тебе нужен или лексус. Нельзя так пренебрегать репутацией фирмы. Народ-то знаешь, как? Нет у главного тачки, значит, денег нет. Денег нет – плохо зарабатывает. Плохо зарабатывает – клиентов нет. А почему нет клиентов? Да потому что главврач лох и все его подчиненные лохи. И кому ты такой нужен?
– Не думал, что автомобиль – так важно.
– Очень важно! Одно дело фирмач с ролексом – о-о-о! Значит, умеет и рубить, и пилить… И бюджетные, и другие. А без ролекса и тачки – идиот, неудачник, ничего не умеет. Слушай сюда: чтоб завтра купил лексус или хотя бы тойоту… крузер, например.
– Завтра? – растерялся Демидов. – Прямо завтра?
– Можно и послезавтра, – великодушно разрешил Беленький. – Но без тойоты на пушечный выстрел не подходи! Понял?
– Да, кажется…
– Так! По-быстрому! – приказал Беленький. – У тебя… – он внимательно посмотрел на свой ролекс и, поймав взгляд Демидова, пояснил: – У президента нашей России, у Путина, такие же. Только похуже. Мои двести двадцать тысяч, а у него за двести.
– Двести двадцать тысяч рублей? За часы? – охнул Демидов, торопливо пряча в карман правую руку со старенькой «Победой». – Невероятно!
– Конечно, невероятно! – презрительно отпарировал Беленький. – Кто будет с рублями позориться? Не рублей, профессор, а баксов! Двести двадцать тысяч зеленых баксовых долларов!
Демидов уложился в четыре минуты. Он достал из кейса служебную записку на двух страницах и просто зачитал ее. Суть была простой: растет общая смертность среди онкологических больных из-за недоступности онкологической помощи, которая со дня на день неуклонно дорожает. Но если государство возьмет на себя финансирование хотя бы части коек Успенской клиники, благодарность народа не будет иметь границ. Это очень важно в любой предвыборной кампании. И для граждан неплохо.
– А главное, Женева получит дополнительную выгоду, не только материальную. Думаю, руководство фонда оценит нашу с вами инициативу… – подчеркнул Демидов. – И народ будет хоть чему-то рад.
Однако Беленький словно ничего не слышал. Даже аргумент с выгодой и лобовое предложение взятки в виде будущей благосклонности швейцарского начальства до него не дошли. Он покопался в своих бумагах, снова включил компьютер и уставился на дисплей. Потом нехотя оторвался от экрана и сочувственно почмокал:
– Да, народ… Опять народ! Откуда он вообще берется, этот народ? Понять не могу. Ты мне лучше скажи: почему у твоей клиники такое идиотское название?
Главврач от неожиданности сразу не понял.
– Название? Идиотское? Что в нем идиотского?.. – наконец, выговорил Демидов.
– Он еще спрашивает! Нет, он еще у меня спрашивает! – простер руки к потолку Беленький. – А подумай – подумай сам! Головой подумай!
Демидов смущенно пожал плечами.
– Успенская! – подсказал Беленький. – Это от какого слова?
– Это от слова… – начал Демидов и замолчал: он забыл.
– От слова «успение»! – возмущенно закончил Беленький. – Я уже навел информацию. Успение матери распятого. Смерть, значит. А?
– Никогда не задумывался, честно говоря. Восстановили старинное название, дореволюционное.
– А ты все-таки задумывайся иногда, – еще раз посоветовал Беленький. – Или сделай все без библейских загадок и лукавостей. Назови клинику на современном языке. Чтоб всем ясно было: «Смертельная клиника». Или – «Замогильная». Или – «Кладбищенская». Или – «Мертвецкая». А лучше совсем просто и ясно: «Морг десять звезд. Тысяча долларов в сутки. Администратор отеля Демидов». Годится?
– А что? – с вызовом согласился профессор. – Очень даже остроумно!
– Остроумно?! – возмутился Беленький. – В могилу людей зазываете. Где я тебе клиентов наберу?
– Не понимаю, – честно признался Демидов. – Так ведь любое название можно…
– Да уж не любое! – перебил Беленький.
– Ну, что же… Если переименование клиники сделает ее доступной для небогатых и бедных категорий российских граждан, я немедленно этим займусь, – пообещал Демидов.
– А еще церкву построил, – продолжил Ефим Евсеевич. – В храме науки и здравоохранения – церква. Ты же плачешь, что места не хватает для коек. Вот ты туда, в церкву, и положи. Да, профессор, – огорченно вздохнул Беленький. – Ты же там у себя еще и рознь разжигаешь. У тебя и католики-протестанты лечатся, мусульмане всякие, йоги там.… Под уголовную статью пойти хочешь? И меня подвести? А это уже, брат, возбуждение самое настоящее, это уже прокурору интересно будет.
Неожиданно Демидов разозлился.
– Вы правы! – заявил он. – Если прокурор дурак – ему, действительно, будет интересно. Или если он уже всех преступников пересажал…
Беленький, не отвечая, пристально, изучающе смотрел на Демидова, совсем не мигая: взгляд анаконды или гипнотизера. «Сейчас скажет, – подумал Демидов. – «Ваши веки тяжелеют… Вы засыпаете… Вы уже спите!»
Но Беленький сказал совсем другое:
– Ведь в вашей клинике – хорошие врачи?
– Удивляюсь вашему вопросу. Вы сами прекрасно знаете. Иначе вы сами бы не рекомендовали нам столько пациентов.
– Я не о том, – отмахнулся Беленький. – Помните, у нас был министром такой Шевченко?
Демидов едва не спросил: «Министром овощного хозяйства?», но сдержался.
– Да, помню. Из Военно-медицинской академии. Бывший начальник.
– Он еще Собчаку поставил липовый диагноз, сердечную болезнь придумал, чтоб от ареста спасти. А то и от верной тюрьмы.
– Я не проверял, – осторожно ответил Демидов. – Но слухи такие, действительно, среди врачей ходили. Что с этой липой Собчак спасся во Франции, улетел туда якобы лечиться.
– Нелегально улетел, заметь! Незаконно! – подчеркнул Беленький. – Уже за одно это незаконное пересечение границы мог сесть на пять лет.
– Но, Ефим Евсеевич, – удивился Демидов. – Ведь через границу Собчака переправляли Путин, он был директором ФСБ, и его друг Черкесов, начальник питерского управления.
Беленький отмахнулся.
– Сразу видно – ничего не понимаешь, кроме своих капельниц и скальпелей… Все равно нелегально! По закону так выходит!
– Надо же… никогда не подумал бы. Это важно для нашей клиники?
– Не это важно, – заявил Беленький. – А то, что Путин, когда стал президентом, назначил генерала Шевченко в благодарность за сохранение Собчака нашим министром. Медицинским, – уточнил он, заметив тень, мелькнувшую в глазах Демидова.
– И что же? Вы меня очень заинтриговали, Ефим Евсеевич.
Но Беленький видел Демидова насквозь.
– Ха! Тебя-таки заинтригуешь! Так вот, стал Шевченко министром. И к нему врачи обратились с письмом. Жалуются: подыхаем с голоду, зарплата плохая. Добавить надо. И что он ответил? Помнишь?
– М-м-м…
– Не верю! – хлопнул ладонью по столу Беленький. – Такое не забывается. Наш любимый министр тогда сказал: «Стыдно вам скулить. Хорошего врача народ прокормит. А плохие нам не нужны!» Вот так он ответил.
– Да, вспомнил теперь, – сказал Демидов. – Многие тогда удивились. Не ожидали, что он такой мерзавец.
– Он же правду сказал, – не согласился Беленький. – Разве он не прав? А?
Демидову вдруг все надоело. Он полез было в карман за своей «белиндой», но вовремя остановился.
– По существу, – медленно выговорил он. – По существу, быть может, и прав. Один пустяк мешает: где найти столько денежного народа?
– Правильно рассуждаешь! И я о том же: всё время надо искать денежный народ. Вот и займись.
– Чем, Ефим Евсеевич?
– Денежным народом, – пояснил начальник. – Это наше будущее. Остальные – старичье, нищие, какой от них нам толк? Сколько убытку государству на одних пенсиях! Только засоряют наш национальный генофонд.
– Засоряют? Именно национальный? – удивился Демидов. – И вы считаете…
– И ты точно так же считаешь! – перебил Беленький. – Абсолютно так же! Проблема закрыта. Спасибо, дорогой, что помог ее закрыть вот так – в рабочем порядке. И спасибо, что навестил. А то я тут совсем заскучал без тебя.
Демидов встал.
– Что ж, ежели так…
– Кстати, – снова перебил его Беленький. – Ты за какой цитоплазмид хотел сейчас заставить государство расплачиваться? За обычный или с индексом «М»?
В кабинете шуршали целых четыре кондиционера, но на лице Демидова выступил пот и полил тонкими ручьями по щекам.
– В данном случае… в данном случае детали не так важны, – ответил он.
– А что ты так испугался? – спросил Беленький, прищурив левый глаз. – Да ладно, – махнул он рукой. – Не отвечай, я просто пошутил… Никогда не считай, что начальство глупее тебя. Даже если оно не заканчивало медицинских академий. Начальство все должно про тебя знать, иначе это не начальство. Все! Будь здоров, доктор! Главное, не кашляй!
Беленький нажал кнопку селектора:
– Мирра, ласточка! Дай-ка мне Женеву, Соломона Моисеевича! Срочно.
– Сию минуту, Ефим Евсеевич, – прозвучал в селекторе грудной голос Мирры Герцевны.
Выйдя в приемную, Демидов оставил дверь приоткрытой и, прижав руку к сердцу, опустился на стул рядом.
– Вам плохо, Сергей Сергеевич! – встревожено подошла к нему Мирра. – Вызвать?
– Нет-нет, милая, – прохрипел Демидов. – Я уже принял нитроглицерин… Жара проклятая. Немножко посижу, можно? И дальше пойду. Пару минут?
– Да хоть весь день! Мне только в радость. Извините! – спохватилась она. – Я должна соединить… Начальник ждет.
Через две минуты Соломон Златкис был на проводе.
Демидов, продолжая держать руку на сердце, прекрасно слышал каждое слово. Они говорили на идиш, но Демидов в свое время прожил три года в Вене и более-менее освоил тамошний диалект, очень похожий на испорченный немецкий язык, на котором уже несколько веков говорят ашкенази.
– От кого сигнал?
– От Мирры, ештештвенно, кто еще так вас любит!
– Трудно поверить, – с сомнением произнес Демидов. – После того, что случилось у нас с ее мужем…
– Нет-нет, она вше понимает.
– И все же я склонен думать, что здесь больше ваша заслуга, – беззастенчиво польстил Демидов.
Эсмеральда всхлипнула, потом тяжко вздохнула:
– А вы меня – на помойку. Такая благодарность. Шорок лет оттарабанила на одном меште!..
– Эсмеральда Тихоновна, – умоляюще сложил ладони профессор Демидов. – Вы же прекрасно знаете, какие сейчас порядки! Всё – в Женеве. Я человек подневольный, – он вспомнил Мышкина. – Можно сказать, почти крепостной.
– …Посадят в мое кресло двадцатилетнюю дуру!.. Без мозгов, без соображения, без лифчика и без трусов!.. Можно работать в такой обстановке?
– Да уж! – вынужден был признать Демидов. – В такой обстановке работать невозможно…
– Я и говорю!
– Попробую еще раз с хозяевами, – пообещал главврач.
– Не надо! – с горечью возразила Эсмеральда. – Вшё равно без толку. Плевать они на вас хотели. Они себе бижнес делают. Им все равно, чем жаниматься – прежервативами торговать или ждоровьем!
Секретарь-референт председателя комитета по здравоохранению, который врачи для удобства продолжали называть горздравом, Мирра Герцевна носила редкую фамилию Периклес. Она когда-то была главврачом огромной территориальной больницы в Московском районе. Дело свое поставила на высшем уровне, переманивала к себе лучших специалистов не только Питера, но и Москвы. Несколько лет обивала пороги Ленгорисполкома и добилась, чтобы город построил специальный многоквартирный дом для ее врачей и медсестер – это было самое большое богатство в те времена.
В годы напастей – перестройки, демократии и свободы – Мирра Герцевна и ее муж перестроиться, демократизироваться и освободиться не сумели. Скоро обнаружили, что находятся в огромном сумасшедшем доме под названием «Российская Федерация». Только без психиатров. А город с названием Санкт-Петербург супруги Периклес стали воспринимать как бешено мчавшийся поезд под управлением безумного машиниста.
И тогда Мирра Герцевна и Соломон Аронович Периклес поняли, что пора прыгать с этого поезда на ходу. Спасаться решили на исторической родине.
Их поселили в Хайфе. Квартирка досталась в опасном секторе Газа, плохонькая – типичная хрущевка, но жить можно, а минимальная израильская пенсия оказалась на порядок больше, чем в России. И хотя непонятная для свежих иммигрантов абсорбция, то есть очищение от своего прошлого и врастание в новую жизнь, прошла для них быстро и хорошо, угнетала постоянная готовность государства к войне и ее непрерывное ожидание. Ощущение, что смерть дышит в затылок совсем рядом и везде, – за ближайшим углом, в автобусе, в кафе, в магазине, в школе или просто на любой улице, бывало невыносимым. Особенно трудно абсорбировались советские репатрианты. В «империи зла» личную безопасность и уверенность в завтрашнем дне, перспективу жизни им гарантировало государство, и гарантии эти были естественными, как воздух, который человек не замечает, пока нормально дышит. И вспоминает о нем лишь тогда, когда воздуха вдруг не хватает и смерть от удушья совсем рядом.
Вдобавок оказалось, что в Израиле слишком много евреев. Такое открытие сильно раздражало большинство выходцев из России. В свою очередь, коренные жители Израиля считали русских евреев людьми второго сорта и сплошь, почти без исключения, идиотами.
Однако самая большая неприятность пришла в семью Периклес совсем с другой стороны. Первые же весенние ветры принесли из пустыни Негев туманы тончайшей известняковой пыли. Вездесущая взвесь, к которой большинство населения Израиль за пятьдесят с лишним лет привыкло, неожиданно подействовала на мужа Мирры Герцевны: он стал быстро и необратимо слепнуть.
Через полтора года они вернулись. Для мужа резкие перемены жизни оказались роковыми. Два десятилетия непрерывного стресса – что в России, что в Израиле – разбудили чудовище: у мужа обнаружили рак печени. Но слишком поздно. Болезнь развивалась скоропостижно, Соломон Аронович сгорел в две недели.
Овдовев, Мирра Герцевна пошла работать. Израильскую пенсию она потеряла. Путинско-медведевской хватало на три недели жизни, да и то если не платить за квартиру. А квартплата в Петербурге сжирала половину пенсионной подачки.
Устроилась быстро – в городе Мирру Герцевну хорошо помнили. Перед ней прошло несколько начальников горздрава. Но самым колоритным оказался нынешний – Ефим Евсеевич Беленький.
До того, как стать главным врачом огромного города, Ефим Евсеевич торговал бананами. «И там бизнес, и здесь бизнес, – с безупречной логикой рассуждал он. – Кто сказал, что начальник медицины должен быть врачом? Вот первый путинский министр здравоохранения Зурабов – страховой агент по профессии. Бывший разведчик Путин решил, что агент способен работать кем угодно. И правильно решил – может. Агента сменила всенародно любимая красавица Таня Голикова – кто она по профессии? Бухгалтерша. Самая обыкновенная. И никакого вреда, кроме пользы. Для себя».
Демидов ходил у него любимчиках. Председатель комздрава прежнее дело не бросил. Но, поставляя в город бананы, он стал поставлять и другой товар: богатых пациентов в Успенскую клинику. Брал хорошие комиссионные. Потому и обхаживал Демидова: главврач лично контролировал лечение каждого пациента от председателя комздрава.
Но вдруг Беленький перестал с Демидовым общаться. Даже по телефону. Перестал принимать. Главврач Успенской тоскливо встревожился. И месяц назад Крачков шепнул Демидову: прошел слушок, будто бы Ефим Евсеевич не прочь стать акционером антиракового фонда и вовсю ищет подходы к Соломону Златкису.
– Нам-то что? – ответил на это Демидов. – У них своя свадьба, у нас – своя. Пусть у Златкиса голова болит.
Крачков тогда сказал Демидову не все. Фонд был дальней целью Беленького. Ближней стала Успенская клиника. Ефим Евсеевич просидел как-то вечерок с калькулятором и понял, что пора ему становиться главным врачом. Онкология стала невероятно прибыльным бизнесом, надежным и с мощными перспективами непрерывного расширения.
Демидов уже не выдерживал неопределенности в отношениях с начальством и решил, что надо Беленького так или иначе проявить, как проявляют фотоснимок.
Мирра Герцевна встретила Демидова теплой и даже радостной улыбкой – как друга или хорошего знакомого, хотя он не был ни тем, ни другим. Полная брюнетка с узкой седой прядью ото лба в черных волосах, она и в пятьдесят восемь оставалась красивой и соблазнительной. Вокруг нее постоянно роились мужики, причем, большей частью молодые. А Демидов, каждый раз встречаясь с ней, испытывал чувство тоскливой вины: ее муж умер два года назад именно в Успенской. И не опухоль желчного пузыря стала причиной – она-то оказалась доброкачественной. Умер Соломон Аронович от внезапной остановки сердца.
Прижав палец к губам, Мирра указала Демидову на дверь начальника. На ручке висела табличка: «Тишина! Идет совещание!» Сквозь двойную обивку двери доносились приглушенные автоматные очереди и изредка – выстрелы из пистолета. Когда рванула граната, Демидов глубоко вздохнул и рывком открыл дверь.
– Что? Что такое? – вскочил Беленький во весь свой полутораметровый рост.
От его бритого черепа разбегались по сторонам солнечные зайчики. На мониторе компьютера главного городского врача гремел бой, пылали пожары и падали, взрываясь, вертолеты.
Демидов широко улыбнулся и развел руки, точно осмелился обнять начальника.
– А-а-а! – протянул Беленький. – А кто к нам пришел? Сам Сергей Сергеевич! – и упрекнул: – Совсем пропал, не заходишь. Гордый стал? Ой, гордый! А я думаю: что там с нашим главным спасателем, может, самого спасать надо?
Демидов, словно защищаясь, поднял обе ладони.
– Нет. Пусть все остается, как есть.
Беленький зыркнул на дисплей и вдруг крикнул в сторону двери:
– Мирра! Что такое? Куда смотришь? Совещание! – стукнул кулаком по столу.
– Она не виновата, – мягко произнес Демидов. – Я ее немножко обманул. Сказал, что вы срочно вызвали. Она же у вас как цепная – никого не пускает!
– Что да, то есть, – довольно согласился Беленький. – За то и ценю.
– Проходил мимо, дай, думаю, загляну. Да и дело есть, без вас – никак.
– А позже? Месяцев через пять-шесть?
– Можно. Но лучше, чтобы вы узнали раньше Минздрава и руководства Европейского антиракового фонда.
– Хорошо. Только по-быстрому. Опаздываю! Совещание у губернаторши, сама Валя лично мне звонила. Пробки проклятые – по городу не проехать. Сколько богатых развелось – как тараканов!
– Автомобиль стал не средством передвижения, а всеобщим бедствием, – поддакнул профессор Демидов. – И как быстро стал!
– А у тебя какая тачка?
– Да никакая, – ответил главврач. – Метро – мой любимый транспорт. Удобнее и безопасней.
– Нехорошо, нехорошо… – по стенам кабинета разбежались солнечные зайчики от черепа хозяина. – Ты словно акцию, политическую… Хочешь себя чистым демократом показать? Как Ельцин? Тот тоже на трамвае в министерство ездил. Целых два раза. В политику собрался?
– И в мыслях не было! – возразил Демидов. – Достаточно с меня моей операционной и моих больных.
– Тогда садись на тачку. Шофера найми! Положение у тебя такое – мерседес тебе нужен или лексус. Нельзя так пренебрегать репутацией фирмы. Народ-то знаешь, как? Нет у главного тачки, значит, денег нет. Денег нет – плохо зарабатывает. Плохо зарабатывает – клиентов нет. А почему нет клиентов? Да потому что главврач лох и все его подчиненные лохи. И кому ты такой нужен?
– Не думал, что автомобиль – так важно.
– Очень важно! Одно дело фирмач с ролексом – о-о-о! Значит, умеет и рубить, и пилить… И бюджетные, и другие. А без ролекса и тачки – идиот, неудачник, ничего не умеет. Слушай сюда: чтоб завтра купил лексус или хотя бы тойоту… крузер, например.
– Завтра? – растерялся Демидов. – Прямо завтра?
– Можно и послезавтра, – великодушно разрешил Беленький. – Но без тойоты на пушечный выстрел не подходи! Понял?
– Да, кажется…
– Так! По-быстрому! – приказал Беленький. – У тебя… – он внимательно посмотрел на свой ролекс и, поймав взгляд Демидова, пояснил: – У президента нашей России, у Путина, такие же. Только похуже. Мои двести двадцать тысяч, а у него за двести.
– Двести двадцать тысяч рублей? За часы? – охнул Демидов, торопливо пряча в карман правую руку со старенькой «Победой». – Невероятно!
– Конечно, невероятно! – презрительно отпарировал Беленький. – Кто будет с рублями позориться? Не рублей, профессор, а баксов! Двести двадцать тысяч зеленых баксовых долларов!
Демидов уложился в четыре минуты. Он достал из кейса служебную записку на двух страницах и просто зачитал ее. Суть была простой: растет общая смертность среди онкологических больных из-за недоступности онкологической помощи, которая со дня на день неуклонно дорожает. Но если государство возьмет на себя финансирование хотя бы части коек Успенской клиники, благодарность народа не будет иметь границ. Это очень важно в любой предвыборной кампании. И для граждан неплохо.
– А главное, Женева получит дополнительную выгоду, не только материальную. Думаю, руководство фонда оценит нашу с вами инициативу… – подчеркнул Демидов. – И народ будет хоть чему-то рад.
Однако Беленький словно ничего не слышал. Даже аргумент с выгодой и лобовое предложение взятки в виде будущей благосклонности швейцарского начальства до него не дошли. Он покопался в своих бумагах, снова включил компьютер и уставился на дисплей. Потом нехотя оторвался от экрана и сочувственно почмокал:
– Да, народ… Опять народ! Откуда он вообще берется, этот народ? Понять не могу. Ты мне лучше скажи: почему у твоей клиники такое идиотское название?
Главврач от неожиданности сразу не понял.
– Название? Идиотское? Что в нем идиотского?.. – наконец, выговорил Демидов.
– Он еще спрашивает! Нет, он еще у меня спрашивает! – простер руки к потолку Беленький. – А подумай – подумай сам! Головой подумай!
Демидов смущенно пожал плечами.
– Успенская! – подсказал Беленький. – Это от какого слова?
– Это от слова… – начал Демидов и замолчал: он забыл.
– От слова «успение»! – возмущенно закончил Беленький. – Я уже навел информацию. Успение матери распятого. Смерть, значит. А?
– Никогда не задумывался, честно говоря. Восстановили старинное название, дореволюционное.
– А ты все-таки задумывайся иногда, – еще раз посоветовал Беленький. – Или сделай все без библейских загадок и лукавостей. Назови клинику на современном языке. Чтоб всем ясно было: «Смертельная клиника». Или – «Замогильная». Или – «Кладбищенская». Или – «Мертвецкая». А лучше совсем просто и ясно: «Морг десять звезд. Тысяча долларов в сутки. Администратор отеля Демидов». Годится?
– А что? – с вызовом согласился профессор. – Очень даже остроумно!
– Остроумно?! – возмутился Беленький. – В могилу людей зазываете. Где я тебе клиентов наберу?
– Не понимаю, – честно признался Демидов. – Так ведь любое название можно…
– Да уж не любое! – перебил Беленький.
– Ну, что же… Если переименование клиники сделает ее доступной для небогатых и бедных категорий российских граждан, я немедленно этим займусь, – пообещал Демидов.
– А еще церкву построил, – продолжил Ефим Евсеевич. – В храме науки и здравоохранения – церква. Ты же плачешь, что места не хватает для коек. Вот ты туда, в церкву, и положи. Да, профессор, – огорченно вздохнул Беленький. – Ты же там у себя еще и рознь разжигаешь. У тебя и католики-протестанты лечатся, мусульмане всякие, йоги там.… Под уголовную статью пойти хочешь? И меня подвести? А это уже, брат, возбуждение самое настоящее, это уже прокурору интересно будет.
Неожиданно Демидов разозлился.
– Вы правы! – заявил он. – Если прокурор дурак – ему, действительно, будет интересно. Или если он уже всех преступников пересажал…
Беленький, не отвечая, пристально, изучающе смотрел на Демидова, совсем не мигая: взгляд анаконды или гипнотизера. «Сейчас скажет, – подумал Демидов. – «Ваши веки тяжелеют… Вы засыпаете… Вы уже спите!»
Но Беленький сказал совсем другое:
– Ведь в вашей клинике – хорошие врачи?
– Удивляюсь вашему вопросу. Вы сами прекрасно знаете. Иначе вы сами бы не рекомендовали нам столько пациентов.
– Я не о том, – отмахнулся Беленький. – Помните, у нас был министром такой Шевченко?
Демидов едва не спросил: «Министром овощного хозяйства?», но сдержался.
– Да, помню. Из Военно-медицинской академии. Бывший начальник.
– Он еще Собчаку поставил липовый диагноз, сердечную болезнь придумал, чтоб от ареста спасти. А то и от верной тюрьмы.
– Я не проверял, – осторожно ответил Демидов. – Но слухи такие, действительно, среди врачей ходили. Что с этой липой Собчак спасся во Франции, улетел туда якобы лечиться.
– Нелегально улетел, заметь! Незаконно! – подчеркнул Беленький. – Уже за одно это незаконное пересечение границы мог сесть на пять лет.
– Но, Ефим Евсеевич, – удивился Демидов. – Ведь через границу Собчака переправляли Путин, он был директором ФСБ, и его друг Черкесов, начальник питерского управления.
Беленький отмахнулся.
– Сразу видно – ничего не понимаешь, кроме своих капельниц и скальпелей… Все равно нелегально! По закону так выходит!
– Надо же… никогда не подумал бы. Это важно для нашей клиники?
– Не это важно, – заявил Беленький. – А то, что Путин, когда стал президентом, назначил генерала Шевченко в благодарность за сохранение Собчака нашим министром. Медицинским, – уточнил он, заметив тень, мелькнувшую в глазах Демидова.
– И что же? Вы меня очень заинтриговали, Ефим Евсеевич.
Но Беленький видел Демидова насквозь.
– Ха! Тебя-таки заинтригуешь! Так вот, стал Шевченко министром. И к нему врачи обратились с письмом. Жалуются: подыхаем с голоду, зарплата плохая. Добавить надо. И что он ответил? Помнишь?
– М-м-м…
– Не верю! – хлопнул ладонью по столу Беленький. – Такое не забывается. Наш любимый министр тогда сказал: «Стыдно вам скулить. Хорошего врача народ прокормит. А плохие нам не нужны!» Вот так он ответил.
– Да, вспомнил теперь, – сказал Демидов. – Многие тогда удивились. Не ожидали, что он такой мерзавец.
– Он же правду сказал, – не согласился Беленький. – Разве он не прав? А?
Демидову вдруг все надоело. Он полез было в карман за своей «белиндой», но вовремя остановился.
– По существу, – медленно выговорил он. – По существу, быть может, и прав. Один пустяк мешает: где найти столько денежного народа?
– Правильно рассуждаешь! И я о том же: всё время надо искать денежный народ. Вот и займись.
– Чем, Ефим Евсеевич?
– Денежным народом, – пояснил начальник. – Это наше будущее. Остальные – старичье, нищие, какой от них нам толк? Сколько убытку государству на одних пенсиях! Только засоряют наш национальный генофонд.
– Засоряют? Именно национальный? – удивился Демидов. – И вы считаете…
– И ты точно так же считаешь! – перебил Беленький. – Абсолютно так же! Проблема закрыта. Спасибо, дорогой, что помог ее закрыть вот так – в рабочем порядке. И спасибо, что навестил. А то я тут совсем заскучал без тебя.
Демидов встал.
– Что ж, ежели так…
– Кстати, – снова перебил его Беленький. – Ты за какой цитоплазмид хотел сейчас заставить государство расплачиваться? За обычный или с индексом «М»?
В кабинете шуршали целых четыре кондиционера, но на лице Демидова выступил пот и полил тонкими ручьями по щекам.
– В данном случае… в данном случае детали не так важны, – ответил он.
– А что ты так испугался? – спросил Беленький, прищурив левый глаз. – Да ладно, – махнул он рукой. – Не отвечай, я просто пошутил… Никогда не считай, что начальство глупее тебя. Даже если оно не заканчивало медицинских академий. Начальство все должно про тебя знать, иначе это не начальство. Все! Будь здоров, доктор! Главное, не кашляй!
Беленький нажал кнопку селектора:
– Мирра, ласточка! Дай-ка мне Женеву, Соломона Моисеевича! Срочно.
– Сию минуту, Ефим Евсеевич, – прозвучал в селекторе грудной голос Мирры Герцевны.
Выйдя в приемную, Демидов оставил дверь приоткрытой и, прижав руку к сердцу, опустился на стул рядом.
– Вам плохо, Сергей Сергеевич! – встревожено подошла к нему Мирра. – Вызвать?
– Нет-нет, милая, – прохрипел Демидов. – Я уже принял нитроглицерин… Жара проклятая. Немножко посижу, можно? И дальше пойду. Пару минут?
– Да хоть весь день! Мне только в радость. Извините! – спохватилась она. – Я должна соединить… Начальник ждет.
Через две минуты Соломон Златкис был на проводе.
Демидов, продолжая держать руку на сердце, прекрасно слышал каждое слово. Они говорили на идиш, но Демидов в свое время прожил три года в Вене и более-менее освоил тамошний диалект, очень похожий на испорченный немецкий язык, на котором уже несколько веков говорят ашкенази.