Любимое изречение собеседника напомнило о других событиях, которые как раз блистательно подтверждали правоту старого сыщика: встречу с фрау Дизенхоф, с Маргаритой, Гретой-Винегретой.
"А Конькову передай привет от Винегреты. Я его боялась, как огня опасный человек, злой..."
Павел глянул на Конькова искоса, будто со стороны, чужими глазами, попытался представить, каким двадцать с лишним лет назад видела его вышеупомянутая особа - кстати, спросить его надо будет, откуда взялось такое диковинное имячко...
Коньков перехватил его взгляд, истолковал по-своему:
- Я тебя не сужу, Севыч. Не ввязался - и правильно. Ты в отпуске. Небось, и удостоверения-то при себе не было.
- Не было. Потому я в аэропорту к милиционерам не пошел. Пока объяснишь, что к чему... А тут Лиза - о ней тоже надо было позаботиться, она в шоке... Дурак я, посадил её в самолете рядышком с той, они всю дорогу ля-ля. И вдруг - на тебе, только что подружились, и вдруг - кровь, мертвое тело...
- Ладно, нас и по телефону отлично поняли. А с Лизой - случай тяжелый, но не смертельный, поймет же она в конце концов...
- Твоими бы устами да мед пить, Шерлок Холмс...
- Не спишь?
- Проснулась только что. Сколько времени?
- Утро скоро. Пять. Зря ты с нами не посидела.
Лиза не ответила, отвернулась, сделала вид, будто спать собирается. Павел положил ей руку на бедро, она дернулась недовольно, попробовал обнять покрепче - какое там!
- Ты бы ещё дольше с Коньковым трепался. Все успел рассказать или чего забыл?
- О чем ты?
- Ни о чем!
Проснулся Павел около десяти, за окном светлым-светло. Половина одиннадцатого, надо же. Вторая половина кровати пуста, доносится слабый запах кофе.
В кухне Лизы тоже не оказалось. Сидели над остатками завтрака разогретыми вчерашними пельменями оба старика, и вид у них странный.
- Уехала Лиза, - немедленно доложил Коньков, - Сказала, что домой.
- Не сказала, когда вернется?
Они же вместе собирались сегодня в Удельную, к Лизиной матери. Заночевали бы там, Павлу на работу только в понедельник...
- Приказала обратно не ждать, - сказал Коньков, - И чемодан взяла.
Отец отвел глаза. Павел обозлился: вот даже как - не ждать! Развод, горшок об горшок, ах ты, черт, хоть бы стариков-то не вмешивала...
Он круто развернулся, пошел обратно в комнату - так и есть, ещё с вечера вещи разложила, все его - на стуле, свое в чемодане увезла. Ушла, не простившись, - ну и скатертью дорога...
Дверь отворилась, в комнату просочился Коньков.
- Я Палыча после её ухода валерианкой отпаивал. Вернее сказать, валидолом...
- Так расстроился? Ему бы радоваться - он же её на дух не переносит.
- Она тут наплела с три короба. Насчет Винегреты, про девчонку какую-то. Неужто правда, что ты её встретил - Грету с муженьком и с дочкой?
Павел похолодел. Вот чего не ожидал от Елизаветы - это подлости. Взбалмошная девка, неуправляемая - но чтобы так... На старике злобу выместила, не пожалела, не подумала, что он сердечник.
Отец по-прежнему сидел в кухне, прихлебывал остывший чай, к кофе давно уже не притрагивается.
- Пап, не принимай близко к сердцу, хорошо? Не знаю уж, что тебе рассказали, на самом деле - ничего страшного.
- А кто говорит, что страшно? Неожиданно - вот это да, кто бы мог подумать? Гизела всегда боялась, что ты узнаешь правду. Я с ней не соглашался, если бы не этот её вечный страх, давно бы сам рассказал...
Правда это или нет? Павел бы не поручился, что правда. Но так или иначе - отец знает, что он случайно познакомился с родной матерью. И захочет узнать подробности.
- Как она теперь выглядит? Постарела?
- Красивая, моложавая. Похожа на маму.
Сказал - и осекся. Всеволод Павлович понял.
- Гизела и была тебе матерью. А эта - кукушка. Тебя бросила, дочку тоже. Я нисколько не удивлен.
Вот как он воспринял рассказанное Лизой. Пусть так - раз ему так легче. По сути, так оно и есть - Ингрид выросла у чужой женщины...
- Если бы Гизела была жива... - с этими словами Всеволод Павлович поднялся, направился к себе. Павел и Коньков переглянулись.
- Чего она тут наболтала, а, дядя Митя?
- Много чего. Я только не понял, с какого боку она этим новым русским? Неужели к убийству причастна?
- О Господи, дядя Митя, давай кофе пить. Все я тебе объясню, это долгий разговор. А Елизавете не прощу - не в свои дела полезла, кто её просил?
- Не зарекайся, Севыч, не говори "гоп"...
Коньков достал жестянку с молотым кофе и щедро заправил кофеварку.
Глава
За неделю до нового года, к католическому рождеству, пришла смешная, ничего не значащая открытка из Дюссельдорфа: Санта-Клаус в пухлом красном тулупе, зверюшки какие-то. Казенные, золотого тиснения наилучшие пожелания на четырех языках. Неказенного, живого только подпись: Ihre Ingrid. Ваша, стало быть, Ингрид. Обратного адреса на открытке не значилось - может, простая небрежность.
Совсем уж неожиданно прилетела весточка с Майорки - тоже открытка, от Антонио, а ведь этому Павел адреса своего не оставлял. Узнал, должно быть, у Ингрид - больше неоткуда. Значит, дружбе их ещё не конец? Радоваться за сестренку или не стоит? "Senorita Eliza et Senor Pablo". И несколько непонятных испанских слов. А на другой стороне морской пейзаж: на крутых скалах террасами лепятся белые, с плоскими крышами дома. Различимы даже гроздья алых цветов на стенах и на изгородях - он его помнит, это несокрушимое красное воинство... На открытке значится Estallench, и на почтовом штемпеле тоже. Ах ты, жиголо-бедолага, зимой, видать, на твои услуги спрос невелик, пришлось вернуться в свою деревеньку и помагать родителям в магазине. Бог помощь!
Маргарита не пожелала напомнить о себе - а жаль. Обиду затаила или просто - привыкла за много лет обходиться без "милого Паульхена" и дальше намерена, да он ей и неинтересен... Хотелось бы Павлу это понять...
Не было вестей и от Лизы, а Новый год приближается. Прихватив обе открытки - хоть какой-то предлог, - Павел в последнюю праздничную субботу отправился в Удельную. Пока дрог в промерзлой электричке, рисовал себе встречу и так, и эдак: помирятся, обнимутся, уедут вместе. Или уж рассорятся вдрызг - любой вариант казался ему лучше, чем чертова неопределенность. Хотя, если честно, какая там неопределенность? Чисто по старому анекдоту... Ясно же - есть у неё кто-то, иначе за два месяца объявилась бы. Она не злопамятная, да и что, собственно, произошло? Ссорились и раньше, но не так подолгу.
...Знакомый дом выглядел заброшенным, даже одичалым. Покосившуюся приоткрытую калитку замело снегом до половины и ни перед ней, ни за ней видно через штакетник - никаких следов... У соседей над крышами дымки, а тут ничего, упирается в пустое небо жестяная труба. Вот к этому он не готов! Господи, что случилось? Лишь бы жива...
Пока бежал в больницу - тревога и страх гнали его со спринтерской скоростью, воображал всякие ужасы.
Когда-то Лиза показала ему обшарпанное двухэтажное здание, выстроенное неким богатеем ещё до революции специально под больницу. С тех пор богатеево детище только разваливалось - ни денег на ремонт, ни другого помещения для больницы у народных заботников за восемьдесят лет советской власти так и не нашлось.
В субботний день народ с хозяйственными сумками и пакетами сновал туда-сюда: навестить своих больных, подкормить, утешить. Прямо в приемном покое Павел, к огромному своему облегчению, увидел Марью Антиповну - Лизину мать. Почему-то она всегда пугалась при виде его - милиции, что ли, боится, или от природы такая робкая?
- Здравствуйте, я к вам заходил и не застал никого! - с места в карьер начал Павел, - Где Лиза?
Женщина отступила, в замешательстве замахала руками:
- В Малаховке она, в Малаховке. У Юрия Анатолича. Он все хворает, она за ним ходит. Да вы знаете его...
Еще бы следователю Пальникову не знать Юрия Анатольевича Станишевского, бывшего Лизиного шефа и, как Павлу известно, не просто шефа, а ещё и некоторым образом любовника. Интеллигент, сильно смахивающий на эталон российской нравственности и именно интеллигентности - на Антона Павловича Чехова, повинный косвенно в гибели двух близких ему женщин и, возможно, напрямую - несчастного, потерявшего разум "афганца" без определенного места жительства, а попросту бомжа. Только доказать следователю в свое время ничего не удалось, ускользнул этот благостный пожилой господин от наказания, живет-поживает себе на уютной дачке, и Лиза почему-то с ним. Вот так новость!
Услышанное настолько поразило Павла, что он даже не поинтересовался, где же обитает сама Марья Антоновна и почему пусто и заброшено их с Лизой жилище. Собрался было на станцию, - домой, в Москву! Но передумал. Раз уж приехал, а больше он в эти края ни ногой, то следует прояснить все до конца. Хватит с него! Разговор этот, видит Бог, будет последним.
Он шагал по верткой, заснеженной тропке вдоль озера, оскальзываясь то и дело и чертыхаясь сквозь зубы. По сравнению с нависшим серым небом, так и норовившим упасть на близкую землю, снег на озере был бел и чист, только полыньи чернели. Над ними застыли, как неживые, согбенные фигуры рыболовов, один разделял тоску с большой черной собакой, так же неподвижно растянувшейся на снегу и пристально смотревшей в полынью.
Павел глянул на часы: начало второго. Туда, на маленькую площадь, полдень ещё не добежал. Но уже расставляют столики суетливые официанты, и отдыхающий люд стягивается потихоньку на перекресток сразу с нескольких центральных улиц. Мягко катятся нарядные автобусы, полупустые - среди зимы туристов мало, а зря: говорят, там и зимой дожди необязательны, и солнце частый гость. В эту самую минуту оно золотит, должно быть, серые стены высокого старого дома на площади, прихотливые его украшения, узорные резные рамы и фигуры, дикий виноград, цепляющийся за каждый выступ. Не дом, а целый город, они с Лизой любили его разглядывать.
...На его настойчивый стук отворил сам хозяин - почти неузнаваемый. Вместо вальяжного джентльмена - согбенный старик, пытающийся разглядеть гостя сквозь сползающие с носа очки, и голос старчески дребезжит:
- Вам кого угодно. молодой человек?
- Я к Лизе, Юрий Анатольевич. Пальников Павел. Помните меня?
- Как же, как же! Лизанька в магазин побежала и на рынок, скоро будет. Да что же вы на пороге-то? Прошу!
Смущения ни малейшего, искренне рад, приглашает в дом. Павел с готовностью шагнул в маленькую прихожую, которую помнил по прежним визитам. Тепло - а потому и уютно. На газовой плите чайник закипает, и гость, хотя и незваный, смело может рассчитывать на чашку чая. Прежде хозяин баловался коньячком - тоже неплохо было бы рюмку с морозу...
Павел поймал себя на том, что по-прежнему испытывает к Станишевскому неприязнь, хотелось сказать что-то едкое, колкое, уесть скользкого старичка. Нет, нехорошо, стыдно даже - с ним любезны, обходительны, в дом пригласили... Вот и ладно, и Лиза скоро придет - тогда и поговорим.
Он едва успел снять и повесить на указанный хозяином крючок куртку и принялся стаскивать ботинки, когда знакомый голос за спиной провозгласил:
- Надо же, кто к нам пришел! Какие люди в Голливуде! Да не снимай ты ботинки, пол холодный.
Без пошлости мы не можем. Верна себе дорогая подруга.
Он бросил свое занятие и стал наблюдать, как Лиза разматывает серый платок. Провела рукой по лицу, будто пытаясь стереть непривычно яркий - с морозу или от смущения? - румянец. Одна из брошенных на пол сумок повалилась на бок, раскатились по полу картофелины.
- Не померзла картошка по пути? - озабоченно спросил хозяин дома. С видимым трудом нагнулся, подобрал одну, на другую нацелилась знакомая сиамская кошка. Тут как тут, вывернулась, неизвестно откуда и снайперски точным ударом черной лапы загнала картофелину под диван.
- То-опси! - укорила её Лиза, - взрослая, а все играешь, как котенок. Доставай вот теперь из-под дивана...
Это она, чтобы скрыть свое замешательство, угадал Павел, - Я её, можно сказать, застукал. Живет в его доме, провиантом запасается. Общее хозяйство.
Он глаз не отрывал от Лизиного лица, она же отводила взгляд.
Юрий Анатольевич деликатно вышел из комнаты, будто вспомнил про неотложные дела.
- Что это он так сдал? - вслед заметил Павел, - Шамкает, сгорбился, ещё платок этот старушечий...
Думал - вернее, не думал, а бессознательно пытался уязвить Лизу, но она отозвалась в унисон:
- Да, прямо не узнать. Но тут бы всякий сдал. Хорошо, хоть жив остался, отметелили старика - будь здоров. Три ребра сломали, протез зубной. Сотрясение небольшое, но все же. В больнице больше месяца отвалялся...
Кого-кого, а следователя Пальникова таким сюжетом не удивишь. Нападают группами, чаще подростки. Отбирают деньги, документы, даже еду. Сопротивляться начнешь - врежут. Лучше сразу отдать - а директор этот бывший, небось, в амбицию полез.
- Что-о ты! - возразила Лиза, - Не тот случай. Посерьезней получилось. Он и правда чудом уцелел, Бог спас. Беженка у него одна жила, помнишь? С пацаном. Так вот, муж её объявился, как снег на голову. Ее чуть не убил мальчишка на всю улицу голосил, спасибо, соседи выскочили, отбили. А уж на старике псих этот отыгрался. Как милицию завидел, так через забор - и огородами ушел, как партизан. Юрия Анатольевича скорой в больницу увезли, а там уж маменька моя его обнаружила...
- Где ж теперь Гиви и беженка эта? - Павел отлично помнил красивую худенькую женщину и её глазастого сынишку. Занятный такой, наблюдательный...
В Раменском. Воссоединение семейства: там грузинская бригада строит для новых русских хоромы. Психа взяли в бригаду, а она - поварихой. Сосед вчера как раз рассказывал.
- Помирились, выходит?
- Не наше дело. Они натерпелись, беженцы эти, чего ж их судить.
- Смотри, какая добрая, - недобро сказал Павел, - Нанесение тяжких телесных повреждений, злостное хулиганство, статья двести шестая. Уголовного кодекса. Ну ладно, милые бранятся - только тешатся. А Станишевскому за что досталось? К беженке, небось, подкатывался?
- Тебе-то что? - огрызнулась Лиза, - Что ты к нему все вяжешься?
- Свято место пусто не бывает, да? Что ж некоторым так везет-то? Вот бы и мне. Ну объясни хоть, как это все вышло...
Лиза опустилась на диван, потянула Павла за руку: садись, мол, и ты... Только сейчас, когда она оказалась так близко, он заметил и в ней перемену: это только с улицы она показалась румяной, а тут побледнела, на висках кожа пожелтела, даже и губы синеватые. Победное "каре" отросло, отвисло, челка заколота. Не следит за собой барышня...
- Мы с мамой сюда переехали, потому что нам жить оказалось негде, сказала Лиза просто, будто и не услышала обидного намека. - У нас АГВ из строя вышла, старая уже. Это печка такая газовая, помнишь? Вот как эта, только эта новая... На ремонт - финансов нету, пришлось на зиму жилье искать. Снять собирались у соседей комнату, но спасибо Юрию Анатольевичу к себе пригласил. Бесплатно. Пока он в больнице лежал, мама и переехала.
- Мама? А ты?
- А я, Павлик, тоже в больницу угодила. С воспалением легких...
Павлу вдруг вспомнилось, как она бежала от него в тонкой куртке-ветровке под холодным ноябрьским дождем. Что за черт, он же звал её назад, хоть переночевала бы в тепле, в московской квартире. За ночь помирились бы как-нибудь... А тут - холодная сырая электричка сорок минут, потом дом без тепла... И все это - сразу после юга, после жаркого испанского солнца.
- Нет, не тогда я простудилась, - ответила на безошибочно прочитанные его мысли Лиза, - Недели через две. Тоже холодина была, три электрички подряд отменили... Я ещё дома неделю отвалялась, потом уж в больницу.
- Почему не позвонила?
- Сначала не могла - пластом лежала, под капельницей. Потом не хотела. Подумала - надо будет, сам найдешь. Видишь, и правильно: двух месяцев не прошло, а ты тут как тут.
Она засмеялась, Павел заметил, что не только голос, но и смех у неё стал хриплый.
- Теперь-то здорова? - на колкости отвечать не стоило, тем более заслужил, - Все в порядке у тебя? Может, что нужно? Лекарства?
Предлагал - и точно знал, что услышыт:
- Все о'кей, не о чем волноваться. Перекантуемся. Зима кончится работать пойду.
- Постой у тебя же была работа. Турагенство.
- Звериный оскал капитализма, - Лизе все хотелось шутить, все хотелось выглядеть беспечной, только не очень получалось, - Неделю поработала, а дальше здоровье не позволило. Другую на мое место взяли. Теперь вот молодая девушка приятной внешности ищет работу в офисе, английский и испанский со словарем, знание компьютера, интим не предлагать.
- Не смешно.
И правда, чего ж тут смешного? Оба замолчали. К окнам уже подваливала тьма, Лиза задернула занавески, включила свет.
- Пошли в комнату, там теплее.
Станишевский расположился на диване, придвинутом к телевизору, смотрел очередные безрадостные новости: землетрясение, наводнение, самолет разбился в горах...
- У нас ещё не так плохо, как вы полагаете, молодой человек?
На что же они живут? - подумал Павел, - Лиза без работы, у матери зарплата нищенская, старик на пенсии. Картошка эта, принесенная издалека и раскатившаяся по полу. Трое не слишком приспособленных к жизни людей да старая кошка. Сколотились в маленькую стайку, пережидают крутое время, суровую зиму, выживают...
Лиза заинтересовалась новостями, тоже примостилась на диване. Кошка, заметно постаревшая, с поседевшей мордочкой, немедленно попросилась на ручки. Лиза послушно наклонилась, подняла голубоглазую королеву, и та уселась между ними. Забавное семейство: сидят рядком, смотрят прямо, будто фотографироваться собрались
Павел вдруг испытал жгучий стыд: те сто долларов, как же он забыл! Собирался отдать их Лизе сразу по приезде. Невелики деньги, но их бы выручили. Да и вообще ловко он поступил: исчез как раз когда был нужен. Обиделся, ждал извинений, ревновал. А она в больнице...
Спохватился, вспомнив про открытки.
- Вот от Ингрид, вот от Антонио. Лиза вертела в руках яркие картинки, долго, как и сам он, рассматривала вид испанской деревушки:
- Море, - произнесла наконец, - Цветы красные повсюду, и там тоже. Он тебе по гроб жизни должен быть благодарен, жиголо этот, ты его выручил. Даже матери родной не пожалел...
- Видно, и она так думает, что не пожалел.
- Не пишет?
- Не-а. Поделом мне, как считаешь? Лиза не ответила, только плечами пожала. Что ему теперь делать - уходить? Просто шагнуть за порог, в снежную темень, до станции пятнадцать минут, подождать электричку... А потом-то что? Новый год. Приглашают его в одну компанию - не очень знакомую, но, кажется, веселую. Холостяков в такие компании зовут с целью - невеста имеется, а то и не одна... Вполне милые могут оказаться девушки. Жениться, правда, он не готов, но это не сразу выяснится, а тем временем можно развлечься, отвлечься...
Павел взялся за куртку.
- Я пошел. Лизок, между прочим, я тебе должен...
- Ступай себе, ничего ты не должен. Вот, забери.
Лиза протянула ему открытки - последнее звено цепочки, которая пока ещё их связывает: общие знакомые, общие воспоминания... Вышла за ним на веранду и отвернулась, не желая смотреть, как он надевает куртку, повязывает шарф. Ждет, чтобы закрыть за ним дверь...
- Новый год где встречаешь?
- На Новый год где будешь?
Спросили в один голос, но ответил только Павел, поспешил наверстать упущенное, все время ведь именно это собирался сказать:
- Это же семейный праздник. Значит, нам надо быть вместе, а то с кем новогоднюю ночь проведешь, с тем и весь год...
И поскорее обнял её, поцеловал в губы покрепче, чтобы жаба не успела выскочить... Постоянно он ей твердит: ты как сказочная принцесса - рот откроешь, а оттуда жаба...
- Ну и найди себе другую, - неизменно отвечает принцесса, - Чтобы рот раскрыла - и тут тебе роза без шипов.
Да не нужны ему благонравные красавицы с розами, завоевать бы эту!
По дороге домой - Лиза вызвалась проводить до станции, но он и до калитки не позволил, метет во дворе, снег ослепляет, дышать не дает, не хватает ей снова простудиться - Павел раздумывал, которых стариков обездолить, лишив своего с Лизой драгоценного общества в ночь под Новый год - Конькова и отца или малаховских? Лиза там не ладит, тут он сам не ко двору... Проблема, конечно, но решаемая. Не создавать поводов для ссор вот что важно. Так что как Лиза скажет, так тому и быть. Главное - не сравнивать её ни с кем, смириться с тем, что она такая, какая она есть сам-то он подарок, что ли? Принять её как некую данность, может быть, даже свыше ниспосланную... Потому что - он точно знает, лишний раз сегодня убедился, - именно эта женщина, плохо воспитанная, с дурным характером, обидчивая, порой совершенно несносная - и еть его любовь, его судьба, рай на земле, его золотая Майорка.
КОНЕЦ
"А Конькову передай привет от Винегреты. Я его боялась, как огня опасный человек, злой..."
Павел глянул на Конькова искоса, будто со стороны, чужими глазами, попытался представить, каким двадцать с лишним лет назад видела его вышеупомянутая особа - кстати, спросить его надо будет, откуда взялось такое диковинное имячко...
Коньков перехватил его взгляд, истолковал по-своему:
- Я тебя не сужу, Севыч. Не ввязался - и правильно. Ты в отпуске. Небось, и удостоверения-то при себе не было.
- Не было. Потому я в аэропорту к милиционерам не пошел. Пока объяснишь, что к чему... А тут Лиза - о ней тоже надо было позаботиться, она в шоке... Дурак я, посадил её в самолете рядышком с той, они всю дорогу ля-ля. И вдруг - на тебе, только что подружились, и вдруг - кровь, мертвое тело...
- Ладно, нас и по телефону отлично поняли. А с Лизой - случай тяжелый, но не смертельный, поймет же она в конце концов...
- Твоими бы устами да мед пить, Шерлок Холмс...
- Не спишь?
- Проснулась только что. Сколько времени?
- Утро скоро. Пять. Зря ты с нами не посидела.
Лиза не ответила, отвернулась, сделала вид, будто спать собирается. Павел положил ей руку на бедро, она дернулась недовольно, попробовал обнять покрепче - какое там!
- Ты бы ещё дольше с Коньковым трепался. Все успел рассказать или чего забыл?
- О чем ты?
- Ни о чем!
Проснулся Павел около десяти, за окном светлым-светло. Половина одиннадцатого, надо же. Вторая половина кровати пуста, доносится слабый запах кофе.
В кухне Лизы тоже не оказалось. Сидели над остатками завтрака разогретыми вчерашними пельменями оба старика, и вид у них странный.
- Уехала Лиза, - немедленно доложил Коньков, - Сказала, что домой.
- Не сказала, когда вернется?
Они же вместе собирались сегодня в Удельную, к Лизиной матери. Заночевали бы там, Павлу на работу только в понедельник...
- Приказала обратно не ждать, - сказал Коньков, - И чемодан взяла.
Отец отвел глаза. Павел обозлился: вот даже как - не ждать! Развод, горшок об горшок, ах ты, черт, хоть бы стариков-то не вмешивала...
Он круто развернулся, пошел обратно в комнату - так и есть, ещё с вечера вещи разложила, все его - на стуле, свое в чемодане увезла. Ушла, не простившись, - ну и скатертью дорога...
Дверь отворилась, в комнату просочился Коньков.
- Я Палыча после её ухода валерианкой отпаивал. Вернее сказать, валидолом...
- Так расстроился? Ему бы радоваться - он же её на дух не переносит.
- Она тут наплела с три короба. Насчет Винегреты, про девчонку какую-то. Неужто правда, что ты её встретил - Грету с муженьком и с дочкой?
Павел похолодел. Вот чего не ожидал от Елизаветы - это подлости. Взбалмошная девка, неуправляемая - но чтобы так... На старике злобу выместила, не пожалела, не подумала, что он сердечник.
Отец по-прежнему сидел в кухне, прихлебывал остывший чай, к кофе давно уже не притрагивается.
- Пап, не принимай близко к сердцу, хорошо? Не знаю уж, что тебе рассказали, на самом деле - ничего страшного.
- А кто говорит, что страшно? Неожиданно - вот это да, кто бы мог подумать? Гизела всегда боялась, что ты узнаешь правду. Я с ней не соглашался, если бы не этот её вечный страх, давно бы сам рассказал...
Правда это или нет? Павел бы не поручился, что правда. Но так или иначе - отец знает, что он случайно познакомился с родной матерью. И захочет узнать подробности.
- Как она теперь выглядит? Постарела?
- Красивая, моложавая. Похожа на маму.
Сказал - и осекся. Всеволод Павлович понял.
- Гизела и была тебе матерью. А эта - кукушка. Тебя бросила, дочку тоже. Я нисколько не удивлен.
Вот как он воспринял рассказанное Лизой. Пусть так - раз ему так легче. По сути, так оно и есть - Ингрид выросла у чужой женщины...
- Если бы Гизела была жива... - с этими словами Всеволод Павлович поднялся, направился к себе. Павел и Коньков переглянулись.
- Чего она тут наболтала, а, дядя Митя?
- Много чего. Я только не понял, с какого боку она этим новым русским? Неужели к убийству причастна?
- О Господи, дядя Митя, давай кофе пить. Все я тебе объясню, это долгий разговор. А Елизавете не прощу - не в свои дела полезла, кто её просил?
- Не зарекайся, Севыч, не говори "гоп"...
Коньков достал жестянку с молотым кофе и щедро заправил кофеварку.
Глава
За неделю до нового года, к католическому рождеству, пришла смешная, ничего не значащая открытка из Дюссельдорфа: Санта-Клаус в пухлом красном тулупе, зверюшки какие-то. Казенные, золотого тиснения наилучшие пожелания на четырех языках. Неказенного, живого только подпись: Ihre Ingrid. Ваша, стало быть, Ингрид. Обратного адреса на открытке не значилось - может, простая небрежность.
Совсем уж неожиданно прилетела весточка с Майорки - тоже открытка, от Антонио, а ведь этому Павел адреса своего не оставлял. Узнал, должно быть, у Ингрид - больше неоткуда. Значит, дружбе их ещё не конец? Радоваться за сестренку или не стоит? "Senorita Eliza et Senor Pablo". И несколько непонятных испанских слов. А на другой стороне морской пейзаж: на крутых скалах террасами лепятся белые, с плоскими крышами дома. Различимы даже гроздья алых цветов на стенах и на изгородях - он его помнит, это несокрушимое красное воинство... На открытке значится Estallench, и на почтовом штемпеле тоже. Ах ты, жиголо-бедолага, зимой, видать, на твои услуги спрос невелик, пришлось вернуться в свою деревеньку и помагать родителям в магазине. Бог помощь!
Маргарита не пожелала напомнить о себе - а жаль. Обиду затаила или просто - привыкла за много лет обходиться без "милого Паульхена" и дальше намерена, да он ей и неинтересен... Хотелось бы Павлу это понять...
Не было вестей и от Лизы, а Новый год приближается. Прихватив обе открытки - хоть какой-то предлог, - Павел в последнюю праздничную субботу отправился в Удельную. Пока дрог в промерзлой электричке, рисовал себе встречу и так, и эдак: помирятся, обнимутся, уедут вместе. Или уж рассорятся вдрызг - любой вариант казался ему лучше, чем чертова неопределенность. Хотя, если честно, какая там неопределенность? Чисто по старому анекдоту... Ясно же - есть у неё кто-то, иначе за два месяца объявилась бы. Она не злопамятная, да и что, собственно, произошло? Ссорились и раньше, но не так подолгу.
...Знакомый дом выглядел заброшенным, даже одичалым. Покосившуюся приоткрытую калитку замело снегом до половины и ни перед ней, ни за ней видно через штакетник - никаких следов... У соседей над крышами дымки, а тут ничего, упирается в пустое небо жестяная труба. Вот к этому он не готов! Господи, что случилось? Лишь бы жива...
Пока бежал в больницу - тревога и страх гнали его со спринтерской скоростью, воображал всякие ужасы.
Когда-то Лиза показала ему обшарпанное двухэтажное здание, выстроенное неким богатеем ещё до революции специально под больницу. С тех пор богатеево детище только разваливалось - ни денег на ремонт, ни другого помещения для больницы у народных заботников за восемьдесят лет советской власти так и не нашлось.
В субботний день народ с хозяйственными сумками и пакетами сновал туда-сюда: навестить своих больных, подкормить, утешить. Прямо в приемном покое Павел, к огромному своему облегчению, увидел Марью Антиповну - Лизину мать. Почему-то она всегда пугалась при виде его - милиции, что ли, боится, или от природы такая робкая?
- Здравствуйте, я к вам заходил и не застал никого! - с места в карьер начал Павел, - Где Лиза?
Женщина отступила, в замешательстве замахала руками:
- В Малаховке она, в Малаховке. У Юрия Анатолича. Он все хворает, она за ним ходит. Да вы знаете его...
Еще бы следователю Пальникову не знать Юрия Анатольевича Станишевского, бывшего Лизиного шефа и, как Павлу известно, не просто шефа, а ещё и некоторым образом любовника. Интеллигент, сильно смахивающий на эталон российской нравственности и именно интеллигентности - на Антона Павловича Чехова, повинный косвенно в гибели двух близких ему женщин и, возможно, напрямую - несчастного, потерявшего разум "афганца" без определенного места жительства, а попросту бомжа. Только доказать следователю в свое время ничего не удалось, ускользнул этот благостный пожилой господин от наказания, живет-поживает себе на уютной дачке, и Лиза почему-то с ним. Вот так новость!
Услышанное настолько поразило Павла, что он даже не поинтересовался, где же обитает сама Марья Антоновна и почему пусто и заброшено их с Лизой жилище. Собрался было на станцию, - домой, в Москву! Но передумал. Раз уж приехал, а больше он в эти края ни ногой, то следует прояснить все до конца. Хватит с него! Разговор этот, видит Бог, будет последним.
Он шагал по верткой, заснеженной тропке вдоль озера, оскальзываясь то и дело и чертыхаясь сквозь зубы. По сравнению с нависшим серым небом, так и норовившим упасть на близкую землю, снег на озере был бел и чист, только полыньи чернели. Над ними застыли, как неживые, согбенные фигуры рыболовов, один разделял тоску с большой черной собакой, так же неподвижно растянувшейся на снегу и пристально смотревшей в полынью.
Павел глянул на часы: начало второго. Туда, на маленькую площадь, полдень ещё не добежал. Но уже расставляют столики суетливые официанты, и отдыхающий люд стягивается потихоньку на перекресток сразу с нескольких центральных улиц. Мягко катятся нарядные автобусы, полупустые - среди зимы туристов мало, а зря: говорят, там и зимой дожди необязательны, и солнце частый гость. В эту самую минуту оно золотит, должно быть, серые стены высокого старого дома на площади, прихотливые его украшения, узорные резные рамы и фигуры, дикий виноград, цепляющийся за каждый выступ. Не дом, а целый город, они с Лизой любили его разглядывать.
...На его настойчивый стук отворил сам хозяин - почти неузнаваемый. Вместо вальяжного джентльмена - согбенный старик, пытающийся разглядеть гостя сквозь сползающие с носа очки, и голос старчески дребезжит:
- Вам кого угодно. молодой человек?
- Я к Лизе, Юрий Анатольевич. Пальников Павел. Помните меня?
- Как же, как же! Лизанька в магазин побежала и на рынок, скоро будет. Да что же вы на пороге-то? Прошу!
Смущения ни малейшего, искренне рад, приглашает в дом. Павел с готовностью шагнул в маленькую прихожую, которую помнил по прежним визитам. Тепло - а потому и уютно. На газовой плите чайник закипает, и гость, хотя и незваный, смело может рассчитывать на чашку чая. Прежде хозяин баловался коньячком - тоже неплохо было бы рюмку с морозу...
Павел поймал себя на том, что по-прежнему испытывает к Станишевскому неприязнь, хотелось сказать что-то едкое, колкое, уесть скользкого старичка. Нет, нехорошо, стыдно даже - с ним любезны, обходительны, в дом пригласили... Вот и ладно, и Лиза скоро придет - тогда и поговорим.
Он едва успел снять и повесить на указанный хозяином крючок куртку и принялся стаскивать ботинки, когда знакомый голос за спиной провозгласил:
- Надо же, кто к нам пришел! Какие люди в Голливуде! Да не снимай ты ботинки, пол холодный.
Без пошлости мы не можем. Верна себе дорогая подруга.
Он бросил свое занятие и стал наблюдать, как Лиза разматывает серый платок. Провела рукой по лицу, будто пытаясь стереть непривычно яркий - с морозу или от смущения? - румянец. Одна из брошенных на пол сумок повалилась на бок, раскатились по полу картофелины.
- Не померзла картошка по пути? - озабоченно спросил хозяин дома. С видимым трудом нагнулся, подобрал одну, на другую нацелилась знакомая сиамская кошка. Тут как тут, вывернулась, неизвестно откуда и снайперски точным ударом черной лапы загнала картофелину под диван.
- То-опси! - укорила её Лиза, - взрослая, а все играешь, как котенок. Доставай вот теперь из-под дивана...
Это она, чтобы скрыть свое замешательство, угадал Павел, - Я её, можно сказать, застукал. Живет в его доме, провиантом запасается. Общее хозяйство.
Он глаз не отрывал от Лизиного лица, она же отводила взгляд.
Юрий Анатольевич деликатно вышел из комнаты, будто вспомнил про неотложные дела.
- Что это он так сдал? - вслед заметил Павел, - Шамкает, сгорбился, ещё платок этот старушечий...
Думал - вернее, не думал, а бессознательно пытался уязвить Лизу, но она отозвалась в унисон:
- Да, прямо не узнать. Но тут бы всякий сдал. Хорошо, хоть жив остался, отметелили старика - будь здоров. Три ребра сломали, протез зубной. Сотрясение небольшое, но все же. В больнице больше месяца отвалялся...
Кого-кого, а следователя Пальникова таким сюжетом не удивишь. Нападают группами, чаще подростки. Отбирают деньги, документы, даже еду. Сопротивляться начнешь - врежут. Лучше сразу отдать - а директор этот бывший, небось, в амбицию полез.
- Что-о ты! - возразила Лиза, - Не тот случай. Посерьезней получилось. Он и правда чудом уцелел, Бог спас. Беженка у него одна жила, помнишь? С пацаном. Так вот, муж её объявился, как снег на голову. Ее чуть не убил мальчишка на всю улицу голосил, спасибо, соседи выскочили, отбили. А уж на старике псих этот отыгрался. Как милицию завидел, так через забор - и огородами ушел, как партизан. Юрия Анатольевича скорой в больницу увезли, а там уж маменька моя его обнаружила...
- Где ж теперь Гиви и беженка эта? - Павел отлично помнил красивую худенькую женщину и её глазастого сынишку. Занятный такой, наблюдательный...
В Раменском. Воссоединение семейства: там грузинская бригада строит для новых русских хоромы. Психа взяли в бригаду, а она - поварихой. Сосед вчера как раз рассказывал.
- Помирились, выходит?
- Не наше дело. Они натерпелись, беженцы эти, чего ж их судить.
- Смотри, какая добрая, - недобро сказал Павел, - Нанесение тяжких телесных повреждений, злостное хулиганство, статья двести шестая. Уголовного кодекса. Ну ладно, милые бранятся - только тешатся. А Станишевскому за что досталось? К беженке, небось, подкатывался?
- Тебе-то что? - огрызнулась Лиза, - Что ты к нему все вяжешься?
- Свято место пусто не бывает, да? Что ж некоторым так везет-то? Вот бы и мне. Ну объясни хоть, как это все вышло...
Лиза опустилась на диван, потянула Павла за руку: садись, мол, и ты... Только сейчас, когда она оказалась так близко, он заметил и в ней перемену: это только с улицы она показалась румяной, а тут побледнела, на висках кожа пожелтела, даже и губы синеватые. Победное "каре" отросло, отвисло, челка заколота. Не следит за собой барышня...
- Мы с мамой сюда переехали, потому что нам жить оказалось негде, сказала Лиза просто, будто и не услышала обидного намека. - У нас АГВ из строя вышла, старая уже. Это печка такая газовая, помнишь? Вот как эта, только эта новая... На ремонт - финансов нету, пришлось на зиму жилье искать. Снять собирались у соседей комнату, но спасибо Юрию Анатольевичу к себе пригласил. Бесплатно. Пока он в больнице лежал, мама и переехала.
- Мама? А ты?
- А я, Павлик, тоже в больницу угодила. С воспалением легких...
Павлу вдруг вспомнилось, как она бежала от него в тонкой куртке-ветровке под холодным ноябрьским дождем. Что за черт, он же звал её назад, хоть переночевала бы в тепле, в московской квартире. За ночь помирились бы как-нибудь... А тут - холодная сырая электричка сорок минут, потом дом без тепла... И все это - сразу после юга, после жаркого испанского солнца.
- Нет, не тогда я простудилась, - ответила на безошибочно прочитанные его мысли Лиза, - Недели через две. Тоже холодина была, три электрички подряд отменили... Я ещё дома неделю отвалялась, потом уж в больницу.
- Почему не позвонила?
- Сначала не могла - пластом лежала, под капельницей. Потом не хотела. Подумала - надо будет, сам найдешь. Видишь, и правильно: двух месяцев не прошло, а ты тут как тут.
Она засмеялась, Павел заметил, что не только голос, но и смех у неё стал хриплый.
- Теперь-то здорова? - на колкости отвечать не стоило, тем более заслужил, - Все в порядке у тебя? Может, что нужно? Лекарства?
Предлагал - и точно знал, что услышыт:
- Все о'кей, не о чем волноваться. Перекантуемся. Зима кончится работать пойду.
- Постой у тебя же была работа. Турагенство.
- Звериный оскал капитализма, - Лизе все хотелось шутить, все хотелось выглядеть беспечной, только не очень получалось, - Неделю поработала, а дальше здоровье не позволило. Другую на мое место взяли. Теперь вот молодая девушка приятной внешности ищет работу в офисе, английский и испанский со словарем, знание компьютера, интим не предлагать.
- Не смешно.
И правда, чего ж тут смешного? Оба замолчали. К окнам уже подваливала тьма, Лиза задернула занавески, включила свет.
- Пошли в комнату, там теплее.
Станишевский расположился на диване, придвинутом к телевизору, смотрел очередные безрадостные новости: землетрясение, наводнение, самолет разбился в горах...
- У нас ещё не так плохо, как вы полагаете, молодой человек?
На что же они живут? - подумал Павел, - Лиза без работы, у матери зарплата нищенская, старик на пенсии. Картошка эта, принесенная издалека и раскатившаяся по полу. Трое не слишком приспособленных к жизни людей да старая кошка. Сколотились в маленькую стайку, пережидают крутое время, суровую зиму, выживают...
Лиза заинтересовалась новостями, тоже примостилась на диване. Кошка, заметно постаревшая, с поседевшей мордочкой, немедленно попросилась на ручки. Лиза послушно наклонилась, подняла голубоглазую королеву, и та уселась между ними. Забавное семейство: сидят рядком, смотрят прямо, будто фотографироваться собрались
Павел вдруг испытал жгучий стыд: те сто долларов, как же он забыл! Собирался отдать их Лизе сразу по приезде. Невелики деньги, но их бы выручили. Да и вообще ловко он поступил: исчез как раз когда был нужен. Обиделся, ждал извинений, ревновал. А она в больнице...
Спохватился, вспомнив про открытки.
- Вот от Ингрид, вот от Антонио. Лиза вертела в руках яркие картинки, долго, как и сам он, рассматривала вид испанской деревушки:
- Море, - произнесла наконец, - Цветы красные повсюду, и там тоже. Он тебе по гроб жизни должен быть благодарен, жиголо этот, ты его выручил. Даже матери родной не пожалел...
- Видно, и она так думает, что не пожалел.
- Не пишет?
- Не-а. Поделом мне, как считаешь? Лиза не ответила, только плечами пожала. Что ему теперь делать - уходить? Просто шагнуть за порог, в снежную темень, до станции пятнадцать минут, подождать электричку... А потом-то что? Новый год. Приглашают его в одну компанию - не очень знакомую, но, кажется, веселую. Холостяков в такие компании зовут с целью - невеста имеется, а то и не одна... Вполне милые могут оказаться девушки. Жениться, правда, он не готов, но это не сразу выяснится, а тем временем можно развлечься, отвлечься...
Павел взялся за куртку.
- Я пошел. Лизок, между прочим, я тебе должен...
- Ступай себе, ничего ты не должен. Вот, забери.
Лиза протянула ему открытки - последнее звено цепочки, которая пока ещё их связывает: общие знакомые, общие воспоминания... Вышла за ним на веранду и отвернулась, не желая смотреть, как он надевает куртку, повязывает шарф. Ждет, чтобы закрыть за ним дверь...
- Новый год где встречаешь?
- На Новый год где будешь?
Спросили в один голос, но ответил только Павел, поспешил наверстать упущенное, все время ведь именно это собирался сказать:
- Это же семейный праздник. Значит, нам надо быть вместе, а то с кем новогоднюю ночь проведешь, с тем и весь год...
И поскорее обнял её, поцеловал в губы покрепче, чтобы жаба не успела выскочить... Постоянно он ей твердит: ты как сказочная принцесса - рот откроешь, а оттуда жаба...
- Ну и найди себе другую, - неизменно отвечает принцесса, - Чтобы рот раскрыла - и тут тебе роза без шипов.
Да не нужны ему благонравные красавицы с розами, завоевать бы эту!
По дороге домой - Лиза вызвалась проводить до станции, но он и до калитки не позволил, метет во дворе, снег ослепляет, дышать не дает, не хватает ей снова простудиться - Павел раздумывал, которых стариков обездолить, лишив своего с Лизой драгоценного общества в ночь под Новый год - Конькова и отца или малаховских? Лиза там не ладит, тут он сам не ко двору... Проблема, конечно, но решаемая. Не создавать поводов для ссор вот что важно. Так что как Лиза скажет, так тому и быть. Главное - не сравнивать её ни с кем, смириться с тем, что она такая, какая она есть сам-то он подарок, что ли? Принять её как некую данность, может быть, даже свыше ниспосланную... Потому что - он точно знает, лишний раз сегодня убедился, - именно эта женщина, плохо воспитанная, с дурным характером, обидчивая, порой совершенно несносная - и еть его любовь, его судьба, рай на земле, его золотая Майорка.
КОНЕЦ