Страница:
Сталин фактически отрекся от ленинизма в середине тридцатых. А к концу тридцатых он постепенно начал сбрасывать маску миротворца. Сталин решил, что СССР накопил уже достаточно сил, и пора разворачивать курс в сторону мировой войны. Час пробил!
Но как развернуть столь большой и инертный корабль, как массовая психология?
С помощью пропаганды.
Империя товарища Сталина представляла собой сплошной военный завод, о чем еще будет сказана пара добрых слов. Любовь к войне прививали в миролюбивом СССР с молоком матери. Войной дышало все в красной империи. Война была основным смыслом и главной целью ее существования. В стране товарища Сталина даже дипломаты носили форму, неотъемлемой частью которой было оружие – кортик. А советским писателям и поэтам товарищ Сталин присвоил воинские звания.
Кто такие писатели и поэты и для какой надобности они сдались товарищу Сталину? За что им – погоны?
Здесь нужно понять одну вещь, которую человеку в свободном мире, вообще-то, понять не просто: поэты и писатели в красной империи – это совсем не то, что писатели и поэты в любой другой стране мира. Схожесть названий не должна вводить читателя в заблуждение. В сталинской империи писатель или поэт – это должность. Писатели и поэты Сталина – штатные пропагандисты. Отличие только в том, что обычный штатный пропагандист устно доводит до личного состава воинских частей, колхозов и заводов правильную линию партии – сегодня одну, завтра другую, но неизменно ведущую к светлому будущему. А писатель делает это письменно. Устный пропагандист работает повременно (сидит на зарплате), а пишущий – сдельно (сидит на гонораре).
Обычному пропагандисту трудящиеся задают вопросы, и он на них отвечает – тупо и без затей. Это воздействие на людей через разум. А поэты и писатели – «инженеры человеческих душ», они воздействуют на людей через эмоциональную сферу.
Оказывается, воздействие через эмоциональную сферу с помощью увлекательных историй и вербально-музыкальной ритмики не менее, а даже более эффективно, ибо лучше запоминается та информация, которая людьми прочувствована, то есть эмоционально окрашена. У Сталина были и те, и другие воздействователи, так же как в его армии были и длинноствольные, и короткоствольные пушки. Каждому инструменту – свои задачи.
Если бы у Сталина было телевидение, Сталину было бы еще легче управлять народом. Работники московского телецентра с гордостью говорят, что их телецентр в сутки сжирает столько электроэнергии, сколько ее вырабатывает Днепрогэс. Представляете эту огромную мощность, эти гигаватты, которые можно направить только и исключительно на изменение сознания граждан?.. Но телевидение тогда находилось еще в зачаточном, экспериментальном состоянии. И товарищу Сталину приходилось пользоваться всем остальным, кроме телевидения, – газетами, журналами, радио, кино, книгами, театральными постановками.
Товарищ Сталин понимал важность информационных каналов, через которые осуществляется управление массами. Сам признавался: «Нет в мире лучшей пропаганды, чем печать, газеты, брошюры. Печать – это такая вещь, которая дает возможность ту или иную истину сделать достоянием всех».
Я бы посоветовал самое пристальное внимание обратить на построение этой сталинской фразы. Как сказал бы человек демократического склада, например, Борис Немцов или какой-нибудь, прости господи, Вольтер? Какой-нибудь Вольтер-Немцов сказал бы: нет в мире лучшей пропаганды, чем говорить правду… Или он сказал бы, что нет лучшей пропаганды, чем пропаганда свободы и личной ответственности человека. Что-нибудь в этом духе.
Но Сталин понимал под пропагандой не столько процесс донесения до масс какой-либо идеи, сколько сами инструменты ее донесения. И он был по-своему прав: если у вас есть корыто, вы можете наполнить его чем угодно – картошкой или помоями. Сталина интересовало корыто, а не качество блюд и не процесс еды. Потому что он знал: сожрут, что дадут. Сегодня он бросил массам в корыто одну истину, а завтра, не отмыв тару, загрузил совершенно другую.
Индустрия сталинской пропаганды была построена как любая другая индустрия – она имела свои главки, конторы и управления. Каждое учреждение отвечало за свой фронт работ. Одни отвечали за газеты, другие за книги, третьи за кино, четвертые контролировали их работу…
Предварительным контролем за информацией, а попросту говоря, цензурой, занималось Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит). Оно было создано, едва отшумела Гражданская война – в 1922 году, поскольку большевики остро понимали: без контроля над информаций и массового оболванивания им не удастся удержать в руках власть, несущую народу счастье, мир и изобилие.
Монстр-Главлит пропускал через себя весь поток информации, циркулирующий в стране. Бойцы незримого фронта контролировали газетные статьи и географические карты, пьесы и игральные карты, книги и рисунки, фотоснимки и настенные плакаты. Но одного Главлита показалось мало. Поэтому в 1938 году большевики придумали цензуру цензуры: был учрежден особый институт политредакторов, которые проверяли работу главлитовских цензоров.
Тысячи человек неустанно просеивали информацию перед тем, как она становилась доступной обществу. Вы только прикиньте объем работы: каждый день одно только центральное радиовещание выдавало в эфир 720 машинописных страниц текста. А общий объем радиовещания по всему Союзу, учитывая региональное, составлял 383 часа в сутки. И за всем – глаз да глаз! Все нужно вычитывать и согласовывать перед выдачей в эфир.
Каждое направление курировал свой главк. А порой и не один. Главное управление по делам искусств контролировало, как ясно из названия, искусство, в том числе публичные мероприятия, лекции, доклады, эстрадные номера, пьесы и проч. Параллельно тем же самым занимался так называемый Репертком, который Главлиту не подчинялся, а подчинялся Наркомату образования. В четыре глаза наблюдали. И в составе других министерств тоже были свои цензорские отделы по контролю за информацией. Скажем, в Наркомате иностранных дел существовал отдел печати, который отвечал за работу с иностранными корреспондентами и параллельно с Главлитом и институтом политредакторов цензурировал статьи на международные темы, которые готовились к публикации в самой свободной советской прессе. Втроем бдили!..
Вся монополия на распространяемую информацию в Советском Союзе принадлежала государству и осуществлялась ТАСС.
Кино в СССР тоже было не просто развлечением, но всегда – «величайшим средством массовой агитации» (копирайт Сталина). Темы для кинофильмов Сталин порой утверждал лично.
Свободного творчества в СССР быть не могло. Точнее говоря, свобода творчества была ограничена рамками партийного заказа, который заключался в том, что необходимо осветить такую-то тематику такими-то средствами. При этом донесено до народа должно быть следующее.
Инженерами человеческих душ руководил товарищ Жданов – бывший выпускник сельскохозяйственной академии, тонко понимающий линию партии. Именно ему в мае 1934 года Сталин поручил подготовку Первого съезда советских писателей. Впрочем, одним Ждановым не ограничилось. У партии было много талантливых выдвиженцев, которые успешно рулили искусством.
Вся красная литература строилась в полном соответствии с ленинскими словами о том, что «литература должна стать „колесиком и винтиком“ единого, великого социал-демократического механизма».
Первый Съезд советских писателей так сформулировал задачу совписам: «Дать книги о вероятных противниках, вскрыть качество их сил, их противочеловеческие цели и показать, как в тылах капиталистических армий готовятся к бою союзные нам пролетарские силы». Сами себя участники этого съезда писателями даже не называли. К чему высокий слог? Люди четко понимали свое место в рабочем строю и скромно именовали себя «солдатами новой культуры».
Съезд, понятное дело, ставит глобальные, стратегические задачи. А вот тактикой занимаются структуры помельче. Проходит, допустим, очередное Всесоюзное совещание писателей по вопросам оборонной литературы. Какие вопросы на нем обсуждаются? Вот темы докладов: «Художественная литература о Дальнем Востоке», «Красная Армия в советской художественной литературе»…
В 1930 году в Советском Союзе для управления армейскими писателями было создано Литературное объединение писателей Красной Армии и Флота (ЛОКАФ). Цель этой конторы – не обеспечение свободного творчества, разумеется. Задачи писателей весьма конкретны, например: «Красная армия реконструктивного периода в художественной литературе».
В СССР даже зарубежная литература публикуется не просто так, для развлечения, а с определенной целью. Как сказал на Съезде писателей один их руководителей ЛОКАФ, «мы вносим в литературу практику, которую получили в военно-академическом порядке. Мы брали на изучение страницы западной литературы… для того, чтобы знать политику, практику и психику их. Мы действовали, как разведчики и исследователи, как люди, которые будут наносить им же контрудар».
Политические заказы постепенно спускаются сверху до конкретных писателей. Которые свою боевую задачу понимают четко – от мала до велика. Вот как, например, ее сформулировал маленький писатель П. Павленко: «Сейчас наша военная тема – тема строительства, ибо наша война – это созидательная война, наши бойцы и командиры – строители. Они будут строить ревкомы и воспитывать людей на тех территориях, где придется драться. Мы строим, а не уничтожаем».
А большой писатель Алексей Толстой выражал задачу партии на текущий момент в полном соответствии со своим масштабом и писательским дарованием: «литература должна говорить сейчас о самом главном, ставить большие, мировые цели. От нас ждут спасения мира, спасения человечества».
Совписа Толстого многие читали. А совписа Павленко никто. Поэтому вот вам для ознакомления маленький кусочек из романа Павленко:
«– Коммунизм сметет все границы, – сказал Измаров. – Очень сильно надо понимать эту мысль, очень серьезно. Думают, может быть, когда еще сметет? Сейчас сметет! Я так понимаю.
Но и все понимали, что границей Союза являлась не та условная географическая черта, которая существовала на картах, а другая – невидимая, но от этого еще более реальная, которая проходила по всему миру между дворцами и хижинами. Китай вырастет в могущественную советскую страну. Япония станет счастливой. Индия получит свободу».
Таких романов в то время издавались – терриконы. И все – про осчастливливание. (Я все время употребляю это слово – «осчастливливание» – потому что это почти термин. Почти официальный синоним «освобождения». Он так часто употреблялся в СССР поэтами, газетчиками, прозаиками. Да и сам Сталин использовал его. В 1940 году, подводя итог завоевательных походов Красной Армии, он сказал: «Это благоприятно для человечества, ведь счастливыми себя считают литовцы, западные белорусы, бессарабцы, которых мы избавили от гнета помещиков, капиталистов, полицейских и всякой прочей сволочи».)
…Короче говоря, для инъекции в советское общество идеи наступательной войны Сталин использовал весь свой информационный аппарат. Собрав в конце сентября – начале октября 1938 года на совещание руководящую головку этого аппарата, Сталин указал им стратегическое направление, в котором теперь должна была вестись работа. Суть новой линии партии заключалась в следующем: пора перестать болтать о мире и оборонительной войне. Лозунг «нам чужой земли не надо, но и своей ни пяди не отдадим» в первой своей части устарел. Пришла пора начать говорить о войне наступательной, а не оборонительной. Запомните, товарищи: большевики – не мягкотелые пацифисты, которые могут браться за волыны «только в том случае, если на них напали». Нет! Напротив! «Большевики, – сказал Сталин, – сами будут нападать, если война справедливая, если обстановка подходящая, если условия благоприятствуют». И то, что мы ранее кричали об обороне, товарищи, продолжил свою мысль Сталин, это «всего лишь вуаль». Усекли, нет?
Усекли…
С тех пор началась массированная пропаганда наступательной войны. И потому в довоенной директиве «О политических занятиях с красноармейцами…» современные историки могут прочесть буквально следующее: о войнах справедливых и несправедливых иногда дается такое толкование – если страна первая напала на другую и ведет наступательную войну, то эта война считается несправедливой, и наоборот, если страна подвергалась нападению и только обороняется, то такая война якобы должна считаться справедливой. Но теперь все изменилось, товарищи, говорит директива! Теперь Красная Армия сама будет нападать, ибо «всякая война, которую будет вести Советский Союз, будет справедливой». По определению. Вопросы есть?
Вопросов нет. Все предельно ясно всем, кроме историков будущего, которые свято верят в миролюбие Сталина. Вот читают историки-антирезунисты в архивах фразы о том, что СССР теперь будет справедливо нападать на своих соседей, и ума не могут приложить, как же их толковать?! И потому толкуют как сталинское миролюбие. А как иначе? Ведь нас же со школы учили: СССР – миролюбивое государство!
Итак, в самом конце тридцатых началась развернутая пропаганда агрессивной войны. Причем шла она на фоне массированной антигитлеровской пропаганды, которая к тому моменту бушевала уже несколько лет, поскольку началась почти сразу после прихода Гитлера к власти.
Все информационные пушки Сталина – и длинноствольные, и короткоствольные – долбили одновременно. Центральные газеты лучшие места отводили крупным иностранным писателям-антифашистам, которые козлили Гитлера и в хвост, и в гриву. Роллан, Фейхтвангер, Бредель и прочие громкие на тот момент имена капиталистических, но весьма прогрессивных писателей мелькали на страницах социалистической прессы. Идея была хорошая. Во-первых, советский народ, который своим писателям где-то в глубине души может и не доверять, получает независимое свидетельство из-за рубежа, что Гитлер – очень плохой человек, а фашизм – даже хуже социализма, хотя, казалось бы, куда уж. Во-вторых, иностранные писатели, которых так обильно публикуют и уважают в СССР, проникаются к стране Советов уважением и приязнью. Это же чистая психология – приязнь возникнет практически у всех, кому вдруг начинают платить хорошие деньги и оказывать знаки внимания. Мелкие недостатки спонсору при этом простят. Даже то, что он жену бьет. «Бьет, значит, любит!» – слюнявя пальцы, скажет себе интеллигент, пересчитав гонорар и прочтя розовую поздравительную открытку от семейного тирана.
Разумеется, это не значит, что к делу разоблачения гитлеризма не были подключены советские писатели. Очень даже были! И советские поэты тоже. И советские пропагандисты. И советские лекторы. И советские журналисты. И советские историки. И советские кинематографисты.
Фильм о хорошем эксплуататоре трудового крестьянства князе Александре Невском несет откровенно антигерманскую нагрузку: спокон веков мы с немцем воевали и били его!.. Фильм режиссера Рапопорта «Профессор Мамлок» обличает нацизм… Фильм «Если завтра война» показывает, как лихо наши громят немцев. По книге Фейхтвангера «Семья Оппенгейм» в СССР снимается одноименный антифашистский фильм. Фейхтвангер по личному указанию Сталина получает солидный гонорар и радуется своему антифашизму, который неплохо оплачивается.
Разумеется, не отставали и мастера рифмованной строки. Муза, одновременно посетившая тогда всех советских поэтов, по какому-то странному совпадению была настроена антифашистски и антинемецки. Поэтому в стихах то и дело мелькали лица немецкой национальности, которые получали изрядных люлей от Красной Армии.
«Пусть приходят фашистские гости, – самозабвенно рифмовал Лебедев-Кумач. – Пусть идут, коли жизнь не мила!»
Но одного стихотворения на антифашистскую тему от одного поэта мало! Работать нужно больше, товарищи, отрабатывать сталинскую краюху. Поэтому тот же Лебедев-Кумач строчит еще:
Если человеку с младых ногтей, то есть с того возраста, когда он уже начинает что-то понимать, кроме игрушек, – лет эдак с двенадцати, например, – начать промывать мозги некоей идеей, то годам к восемнадцати из него вырастет настоящий фанатик. За несколько лет в СССР выросло целое поколение молодежи, воспитанное яро-антифашистски.
Народ в СССР был убежден: фашизм не пройдет! Люди знали: вся прогрессивная мировая общественность борется с гидрой фашизма! Советские граждане записывались добровольцами, чтобы воевать с фашизмом в Испании. В 1938 году во время чехословацкого кризиса многие советские граждане были уверены, что вот-вот им придется защищать братьев-славян от фашизма с оружием в руках, и были к этому готовы.
Все эти настроения культивировались Сталиным и царили в стране до 23 августа 1939 года, когда Молотов и Риббентроп поставили свои подписи под договором о дружбе между СССР и Германией. С нуля часов 24-го августа Гитлер перестал быть кровавым исчадием ада, а немцы – исконным врагом России. С нуля часов Гитлер стал лучшим другом советского народа. Утром советский народ узнал об этом из передовой статьи газеты «Правда».
Главная газета страны объяснила, что традиционная «дружба народов СССР и Германии, загнанная в тупик стараниями врагов, отныне должна получить необходимые условия для своего развития и расцвета». Фильм «Александр Невский», в котором русский народ негуманно громил своих традиционных друзей – псов-рыцарей, был снят с проката. Потому что товарищ Молотов на заседании Верховного Совета СССР велел свернуть всю антифашистскую и антигерманскую пропаганду и даже предостерег особо непонятливых «близоруких людей» от «упрощенной антифашистской агитации», которой те увлекались до 24-го числа.
Советский народ – очень понятливый. Советский народ свою понятливость не раз демонстрировал и неоднократно декларировал ее устами лучших своих представителей. Вот, например, выступая на XVIII съезде ВКП(б) Герой Советского Союза Сергей Денисов успокаивает партию: «Мы, летчики, хорошо поняли исторический доклад т. Сталина на съезде партии и его слова…» И далее рассказывает о том, как именно советские летчики поняли т. Сталина. Поняли верно, и теперь сталинские соколы вполне готовы «на крыльях Советов» нести «свободу и счастье рабочим» из Европы: «Мы сделаем все, чтобы полностью стереть с лица земли зарвавшихся империалистов…» (Это тот самый комбриг Денисов, под командованием которого советские самолеты через год обрушат на мирно спящих трудящихся Хельсинки и Выборга сотни тонн советских бомб, несущих свободу и счастье.)
Понятливому советскому народу порой одного намека достаточно, одного движения бровями, чтобы догадаться, кто теперь враг, а кто друг. Дело привычное. Сегодня человек – верный ленинец и со Сталиным взасос целуется, а завтра его посадили в президиуме не рядом со Сталиным, а на краю стола. Значит, спета песенка верного ленинца. Через пару-тройку дней зачистят его. И станет верный ленинец врагом народа, воющим разбитым ртом в подвалах Лубянки.
Но иногда даже бездонной понятливости советского народа не хватало, чтобы быстро сориентироваться. Именно так было 24 августа 1939 года.
Потому что еще 23 числа Гитлер осуществлял еврейские погромы, убивал детей, женщин и стариков, проводил человеконенавистническую политику, варварски жег на площадях книги прогрессивных писателей, был мрачным реакционером, душителем свободы, покушался на мирный труд, мечтал завоевать Европу и двинуть на Восток. При нем сажали и расстреливали коммунистов. Он имел низкий интеллект и узкий лоб. А у похожих на обезьян гитлеровских прихвостней (если судить по карикатурам) руки были по локоть в крови немецкого народа. С каковым народом мы, кстати, исконные враги.
24 числа все это стало совершенно неважно. Потому что «различия в идеологии не должны быть препятствием для дружбы и установления добрососедских отношений», объясняли газеты.
Это был шок.
Причем, если люди постарше привыкли и не к таким вывертам сталинской пропаганды, то вся молодежь, мечтавшая взять в руки винтовку и пойти воевать с фашизмом за светлое будущее человечества, на своем веку информационных катастроф подобного масштаба еще никогда не переживала. Не успели.
Ни в одной демократической стране ни один политик такого провернуть, конечно, не смог бы: общественное мнение не поймет! Но Сталину на свой народ было плевать с кремлевской башни. Сталин в стране жил один. И решал все один, без оглядки на кого бы то ни было. А народ…
С народом нужно поработать. Социальная психология ригидна, инертна, враз такую махину на 180 градусов не развернешь. Народу нужно помочь! Поэтому газеты начинают массово публиковать «народные мнения» – письма трудящихся, в которых те изливают свою любовь к Германии и ее великому вождю. Из кинотеатров, помимо «Александра Невского» куда-то исчезают антифашистские ленты «Профессор Мамлок» и «Семья Оппенгейм», а из репертуаров театров срочно снимают спектакль «Путь к победе» о немецкой интервенции времен Гражданской войны. Изымаются, перестают публиковаться и исполняться антифашистские и антинемецкие стихи и песни. А писателям и поэтам срочно поступают новые заказы, о которых чуть ниже.
На страницах прессы тоже все хорошо – советское общество бодро и с песнями приветствует своего старинного кореша Гитлера, дружбу с коим не может омрачить ничто, и как бы ни старались враги народа разлучить нас, мы им не поддадимся, а будем крепить дружбу с фашизмом!.. Так пишут газеты.
Но в Советском Союзе – поголовная грамотность. Поэтому в Советском Союзе умеют писать не только газеты. В Советском Союзе каждый может взять и написать что-нибудь на своего соседа. И в НКВД начинают в массовом порядке стекаться доносы о неблагонадежных гражданах, которые позволяют себе усомниться в мудрой политике партии и необходимости крепить советско-фашистскую дружбу. Пригрела же Родина таких вот, понимаешь, мразей на своих дебелых грудях!..
А уж НКВД проявляет активность по локализации антисоветчины и параллельно составляет для партии и правительства сводки – о чем говорят в народе. Историк Владимир Невежин приводит примеры подобного рода документов.
Вот ленинградский инженер-химик в частной беседе заявляет (цит. по рапортам УНКВД Ленинградской области): «Как же теперь наши историки будут чувствовать себя, ведь они кричали о псах-рыцарях, о ледовом побоище… а теперь придется кричать о столетиях дружбы. Если бы года два назад об этом заговорили, то в лучшем случае посадили бы, а то и вовсе расстреляли».
Вот на обувной фабрике «Скороход» директор, явно не понимающий текущего момента, допускает следующее высказывание: «Мы люди пожилые и привыкли при советской власти к очень многому. Мы научились ничему не удивляться. Но молодежь не только удивляется, но и возмущается. В демонстрации дружбы с погромщиками она видит просто измену со стороны руководства партии. Молодежь учили ненавидеть фашизм, и вдруг Сталин встал рядом с погромщиками».
Директора фабрики «Скороход» поддерживает мастер: «Советская власть часто убеждала народ вместе с нею бранить то, что вчера единодушно возносилось до небес и наоборот. Но то, что опубликовано 24 августа – это уже выходит за пределы доступного понимания».
Поворот, осуществленный Советским Союзом от антифашизма к фашизму столь резок, что даже на официальных политзанятиях некоторые неустойчивые элементы не стесняются разевать свое поганое хайло и задавать провокационные вопросы политагитаторам. Причем, поскольку цель германо-советского пакта для людей разбирающихся в политике шита белыми нитками (он нужен, чтоб дать возможность Гитлеру развязать мировую войну, напав для начала на Польшу), некоторые граждане ее прямо так и озвучивают!..
Вот младший командир стрелковой роты Калининского военного округа Семенов буквально устами младенца глаголет: «Советский Союз дал возможность начать вторую империалистическую войну. Если бы не заключили с Германией договора, она бы побоялась начинать войну с Польшей, а теперь Гитлер осуществляет свои планы».
Ну, какой же молодец этот Семенов! Как на волшебном блюдечке увидел, а точнее говоря, вычислил то, чего знать по своему статусу просто не мог! Куда нашим историкам до простого младшего командира Красной Армии…
Не все в стране советской были круглыми идиотами. Многие граждане, варившиеся в котле эпохи, разгадывали хитросплетения сталинской политики просто потому, что долго следили за ней на профессиональной основе. Органы НКВД зафиксировали слова заместителя начальника отдела управления РККА товарища Шулькина, который простодушно ляпнул, что к советско-германскому договору о дружбе наверняка прилагается еще какая-нибудь «секретная часть», а иначе незачем было и огород городить.
А начальник кафедры Военной академии товарищ Волков брякнул в тесном кругу, что наверняка в газетах договор опубликован не полностью и там есть пункты, согласно которым Россия и Германия разделили Польшу так, чтобы России отошла та часть, которая в начале века принадлежала Российской империи. А Германии, как верно догадался товарищ Волков, достанутся те территории, которые принадлежали ей до 1914 года.
Но как развернуть столь большой и инертный корабль, как массовая психология?
С помощью пропаганды.
Империя товарища Сталина представляла собой сплошной военный завод, о чем еще будет сказана пара добрых слов. Любовь к войне прививали в миролюбивом СССР с молоком матери. Войной дышало все в красной империи. Война была основным смыслом и главной целью ее существования. В стране товарища Сталина даже дипломаты носили форму, неотъемлемой частью которой было оружие – кортик. А советским писателям и поэтам товарищ Сталин присвоил воинские звания.
Кто такие писатели и поэты и для какой надобности они сдались товарищу Сталину? За что им – погоны?
Здесь нужно понять одну вещь, которую человеку в свободном мире, вообще-то, понять не просто: поэты и писатели в красной империи – это совсем не то, что писатели и поэты в любой другой стране мира. Схожесть названий не должна вводить читателя в заблуждение. В сталинской империи писатель или поэт – это должность. Писатели и поэты Сталина – штатные пропагандисты. Отличие только в том, что обычный штатный пропагандист устно доводит до личного состава воинских частей, колхозов и заводов правильную линию партии – сегодня одну, завтра другую, но неизменно ведущую к светлому будущему. А писатель делает это письменно. Устный пропагандист работает повременно (сидит на зарплате), а пишущий – сдельно (сидит на гонораре).
Обычному пропагандисту трудящиеся задают вопросы, и он на них отвечает – тупо и без затей. Это воздействие на людей через разум. А поэты и писатели – «инженеры человеческих душ», они воздействуют на людей через эмоциональную сферу.
Оказывается, воздействие через эмоциональную сферу с помощью увлекательных историй и вербально-музыкальной ритмики не менее, а даже более эффективно, ибо лучше запоминается та информация, которая людьми прочувствована, то есть эмоционально окрашена. У Сталина были и те, и другие воздействователи, так же как в его армии были и длинноствольные, и короткоствольные пушки. Каждому инструменту – свои задачи.
Если бы у Сталина было телевидение, Сталину было бы еще легче управлять народом. Работники московского телецентра с гордостью говорят, что их телецентр в сутки сжирает столько электроэнергии, сколько ее вырабатывает Днепрогэс. Представляете эту огромную мощность, эти гигаватты, которые можно направить только и исключительно на изменение сознания граждан?.. Но телевидение тогда находилось еще в зачаточном, экспериментальном состоянии. И товарищу Сталину приходилось пользоваться всем остальным, кроме телевидения, – газетами, журналами, радио, кино, книгами, театральными постановками.
Товарищ Сталин понимал важность информационных каналов, через которые осуществляется управление массами. Сам признавался: «Нет в мире лучшей пропаганды, чем печать, газеты, брошюры. Печать – это такая вещь, которая дает возможность ту или иную истину сделать достоянием всех».
Я бы посоветовал самое пристальное внимание обратить на построение этой сталинской фразы. Как сказал бы человек демократического склада, например, Борис Немцов или какой-нибудь, прости господи, Вольтер? Какой-нибудь Вольтер-Немцов сказал бы: нет в мире лучшей пропаганды, чем говорить правду… Или он сказал бы, что нет лучшей пропаганды, чем пропаганда свободы и личной ответственности человека. Что-нибудь в этом духе.
Но Сталин понимал под пропагандой не столько процесс донесения до масс какой-либо идеи, сколько сами инструменты ее донесения. И он был по-своему прав: если у вас есть корыто, вы можете наполнить его чем угодно – картошкой или помоями. Сталина интересовало корыто, а не качество блюд и не процесс еды. Потому что он знал: сожрут, что дадут. Сегодня он бросил массам в корыто одну истину, а завтра, не отмыв тару, загрузил совершенно другую.
Индустрия сталинской пропаганды была построена как любая другая индустрия – она имела свои главки, конторы и управления. Каждое учреждение отвечало за свой фронт работ. Одни отвечали за газеты, другие за книги, третьи за кино, четвертые контролировали их работу…
Предварительным контролем за информацией, а попросту говоря, цензурой, занималось Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит). Оно было создано, едва отшумела Гражданская война – в 1922 году, поскольку большевики остро понимали: без контроля над информаций и массового оболванивания им не удастся удержать в руках власть, несущую народу счастье, мир и изобилие.
Монстр-Главлит пропускал через себя весь поток информации, циркулирующий в стране. Бойцы незримого фронта контролировали газетные статьи и географические карты, пьесы и игральные карты, книги и рисунки, фотоснимки и настенные плакаты. Но одного Главлита показалось мало. Поэтому в 1938 году большевики придумали цензуру цензуры: был учрежден особый институт политредакторов, которые проверяли работу главлитовских цензоров.
Тысячи человек неустанно просеивали информацию перед тем, как она становилась доступной обществу. Вы только прикиньте объем работы: каждый день одно только центральное радиовещание выдавало в эфир 720 машинописных страниц текста. А общий объем радиовещания по всему Союзу, учитывая региональное, составлял 383 часа в сутки. И за всем – глаз да глаз! Все нужно вычитывать и согласовывать перед выдачей в эфир.
Каждое направление курировал свой главк. А порой и не один. Главное управление по делам искусств контролировало, как ясно из названия, искусство, в том числе публичные мероприятия, лекции, доклады, эстрадные номера, пьесы и проч. Параллельно тем же самым занимался так называемый Репертком, который Главлиту не подчинялся, а подчинялся Наркомату образования. В четыре глаза наблюдали. И в составе других министерств тоже были свои цензорские отделы по контролю за информацией. Скажем, в Наркомате иностранных дел существовал отдел печати, который отвечал за работу с иностранными корреспондентами и параллельно с Главлитом и институтом политредакторов цензурировал статьи на международные темы, которые готовились к публикации в самой свободной советской прессе. Втроем бдили!..
Вся монополия на распространяемую информацию в Советском Союзе принадлежала государству и осуществлялась ТАСС.
Кино в СССР тоже было не просто развлечением, но всегда – «величайшим средством массовой агитации» (копирайт Сталина). Темы для кинофильмов Сталин порой утверждал лично.
Свободного творчества в СССР быть не могло. Точнее говоря, свобода творчества была ограничена рамками партийного заказа, который заключался в том, что необходимо осветить такую-то тематику такими-то средствами. При этом донесено до народа должно быть следующее.
Инженерами человеческих душ руководил товарищ Жданов – бывший выпускник сельскохозяйственной академии, тонко понимающий линию партии. Именно ему в мае 1934 года Сталин поручил подготовку Первого съезда советских писателей. Впрочем, одним Ждановым не ограничилось. У партии было много талантливых выдвиженцев, которые успешно рулили искусством.
Вся красная литература строилась в полном соответствии с ленинскими словами о том, что «литература должна стать „колесиком и винтиком“ единого, великого социал-демократического механизма».
Первый Съезд советских писателей так сформулировал задачу совписам: «Дать книги о вероятных противниках, вскрыть качество их сил, их противочеловеческие цели и показать, как в тылах капиталистических армий готовятся к бою союзные нам пролетарские силы». Сами себя участники этого съезда писателями даже не называли. К чему высокий слог? Люди четко понимали свое место в рабочем строю и скромно именовали себя «солдатами новой культуры».
Съезд, понятное дело, ставит глобальные, стратегические задачи. А вот тактикой занимаются структуры помельче. Проходит, допустим, очередное Всесоюзное совещание писателей по вопросам оборонной литературы. Какие вопросы на нем обсуждаются? Вот темы докладов: «Художественная литература о Дальнем Востоке», «Красная Армия в советской художественной литературе»…
В 1930 году в Советском Союзе для управления армейскими писателями было создано Литературное объединение писателей Красной Армии и Флота (ЛОКАФ). Цель этой конторы – не обеспечение свободного творчества, разумеется. Задачи писателей весьма конкретны, например: «Красная армия реконструктивного периода в художественной литературе».
В СССР даже зарубежная литература публикуется не просто так, для развлечения, а с определенной целью. Как сказал на Съезде писателей один их руководителей ЛОКАФ, «мы вносим в литературу практику, которую получили в военно-академическом порядке. Мы брали на изучение страницы западной литературы… для того, чтобы знать политику, практику и психику их. Мы действовали, как разведчики и исследователи, как люди, которые будут наносить им же контрудар».
Политические заказы постепенно спускаются сверху до конкретных писателей. Которые свою боевую задачу понимают четко – от мала до велика. Вот как, например, ее сформулировал маленький писатель П. Павленко: «Сейчас наша военная тема – тема строительства, ибо наша война – это созидательная война, наши бойцы и командиры – строители. Они будут строить ревкомы и воспитывать людей на тех территориях, где придется драться. Мы строим, а не уничтожаем».
А большой писатель Алексей Толстой выражал задачу партии на текущий момент в полном соответствии со своим масштабом и писательским дарованием: «литература должна говорить сейчас о самом главном, ставить большие, мировые цели. От нас ждут спасения мира, спасения человечества».
Совписа Толстого многие читали. А совписа Павленко никто. Поэтому вот вам для ознакомления маленький кусочек из романа Павленко:
«– Коммунизм сметет все границы, – сказал Измаров. – Очень сильно надо понимать эту мысль, очень серьезно. Думают, может быть, когда еще сметет? Сейчас сметет! Я так понимаю.
Но и все понимали, что границей Союза являлась не та условная географическая черта, которая существовала на картах, а другая – невидимая, но от этого еще более реальная, которая проходила по всему миру между дворцами и хижинами. Китай вырастет в могущественную советскую страну. Япония станет счастливой. Индия получит свободу».
Таких романов в то время издавались – терриконы. И все – про осчастливливание. (Я все время употребляю это слово – «осчастливливание» – потому что это почти термин. Почти официальный синоним «освобождения». Он так часто употреблялся в СССР поэтами, газетчиками, прозаиками. Да и сам Сталин использовал его. В 1940 году, подводя итог завоевательных походов Красной Армии, он сказал: «Это благоприятно для человечества, ведь счастливыми себя считают литовцы, западные белорусы, бессарабцы, которых мы избавили от гнета помещиков, капиталистов, полицейских и всякой прочей сволочи».)
…Короче говоря, для инъекции в советское общество идеи наступательной войны Сталин использовал весь свой информационный аппарат. Собрав в конце сентября – начале октября 1938 года на совещание руководящую головку этого аппарата, Сталин указал им стратегическое направление, в котором теперь должна была вестись работа. Суть новой линии партии заключалась в следующем: пора перестать болтать о мире и оборонительной войне. Лозунг «нам чужой земли не надо, но и своей ни пяди не отдадим» в первой своей части устарел. Пришла пора начать говорить о войне наступательной, а не оборонительной. Запомните, товарищи: большевики – не мягкотелые пацифисты, которые могут браться за волыны «только в том случае, если на них напали». Нет! Напротив! «Большевики, – сказал Сталин, – сами будут нападать, если война справедливая, если обстановка подходящая, если условия благоприятствуют». И то, что мы ранее кричали об обороне, товарищи, продолжил свою мысль Сталин, это «всего лишь вуаль». Усекли, нет?
Усекли…
С тех пор началась массированная пропаганда наступательной войны. И потому в довоенной директиве «О политических занятиях с красноармейцами…» современные историки могут прочесть буквально следующее: о войнах справедливых и несправедливых иногда дается такое толкование – если страна первая напала на другую и ведет наступательную войну, то эта война считается несправедливой, и наоборот, если страна подвергалась нападению и только обороняется, то такая война якобы должна считаться справедливой. Но теперь все изменилось, товарищи, говорит директива! Теперь Красная Армия сама будет нападать, ибо «всякая война, которую будет вести Советский Союз, будет справедливой». По определению. Вопросы есть?
Вопросов нет. Все предельно ясно всем, кроме историков будущего, которые свято верят в миролюбие Сталина. Вот читают историки-антирезунисты в архивах фразы о том, что СССР теперь будет справедливо нападать на своих соседей, и ума не могут приложить, как же их толковать?! И потому толкуют как сталинское миролюбие. А как иначе? Ведь нас же со школы учили: СССР – миролюбивое государство!
Итак, в самом конце тридцатых началась развернутая пропаганда агрессивной войны. Причем шла она на фоне массированной антигитлеровской пропаганды, которая к тому моменту бушевала уже несколько лет, поскольку началась почти сразу после прихода Гитлера к власти.
Все информационные пушки Сталина – и длинноствольные, и короткоствольные – долбили одновременно. Центральные газеты лучшие места отводили крупным иностранным писателям-антифашистам, которые козлили Гитлера и в хвост, и в гриву. Роллан, Фейхтвангер, Бредель и прочие громкие на тот момент имена капиталистических, но весьма прогрессивных писателей мелькали на страницах социалистической прессы. Идея была хорошая. Во-первых, советский народ, который своим писателям где-то в глубине души может и не доверять, получает независимое свидетельство из-за рубежа, что Гитлер – очень плохой человек, а фашизм – даже хуже социализма, хотя, казалось бы, куда уж. Во-вторых, иностранные писатели, которых так обильно публикуют и уважают в СССР, проникаются к стране Советов уважением и приязнью. Это же чистая психология – приязнь возникнет практически у всех, кому вдруг начинают платить хорошие деньги и оказывать знаки внимания. Мелкие недостатки спонсору при этом простят. Даже то, что он жену бьет. «Бьет, значит, любит!» – слюнявя пальцы, скажет себе интеллигент, пересчитав гонорар и прочтя розовую поздравительную открытку от семейного тирана.
Разумеется, это не значит, что к делу разоблачения гитлеризма не были подключены советские писатели. Очень даже были! И советские поэты тоже. И советские пропагандисты. И советские лекторы. И советские журналисты. И советские историки. И советские кинематографисты.
Фильм о хорошем эксплуататоре трудового крестьянства князе Александре Невском несет откровенно антигерманскую нагрузку: спокон веков мы с немцем воевали и били его!.. Фильм режиссера Рапопорта «Профессор Мамлок» обличает нацизм… Фильм «Если завтра война» показывает, как лихо наши громят немцев. По книге Фейхтвангера «Семья Оппенгейм» в СССР снимается одноименный антифашистский фильм. Фейхтвангер по личному указанию Сталина получает солидный гонорар и радуется своему антифашизму, который неплохо оплачивается.
Разумеется, не отставали и мастера рифмованной строки. Муза, одновременно посетившая тогда всех советских поэтов, по какому-то странному совпадению была настроена антифашистски и антинемецки. Поэтому в стихах то и дело мелькали лица немецкой национальности, которые получали изрядных люлей от Красной Армии.
«Пусть приходят фашистские гости, – самозабвенно рифмовал Лебедев-Кумач. – Пусть идут, коли жизнь не мила!»
Но одного стихотворения на антифашистскую тему от одного поэта мало! Работать нужно больше, товарищи, отрабатывать сталинскую краюху. Поэтому тот же Лебедев-Кумач строчит еще:
И другие поэты не отставали от товарища Лебедева-Кумача, обличая гитлеризм. Старались люди – на всю пайку…
И когда ударит гром,
Вместе бой дадут фашистам
Пулеметчик с машинистом
В бронепоезде одном!
Если человеку с младых ногтей, то есть с того возраста, когда он уже начинает что-то понимать, кроме игрушек, – лет эдак с двенадцати, например, – начать промывать мозги некоей идеей, то годам к восемнадцати из него вырастет настоящий фанатик. За несколько лет в СССР выросло целое поколение молодежи, воспитанное яро-антифашистски.
Народ в СССР был убежден: фашизм не пройдет! Люди знали: вся прогрессивная мировая общественность борется с гидрой фашизма! Советские граждане записывались добровольцами, чтобы воевать с фашизмом в Испании. В 1938 году во время чехословацкого кризиса многие советские граждане были уверены, что вот-вот им придется защищать братьев-славян от фашизма с оружием в руках, и были к этому готовы.
Все эти настроения культивировались Сталиным и царили в стране до 23 августа 1939 года, когда Молотов и Риббентроп поставили свои подписи под договором о дружбе между СССР и Германией. С нуля часов 24-го августа Гитлер перестал быть кровавым исчадием ада, а немцы – исконным врагом России. С нуля часов Гитлер стал лучшим другом советского народа. Утром советский народ узнал об этом из передовой статьи газеты «Правда».
Главная газета страны объяснила, что традиционная «дружба народов СССР и Германии, загнанная в тупик стараниями врагов, отныне должна получить необходимые условия для своего развития и расцвета». Фильм «Александр Невский», в котором русский народ негуманно громил своих традиционных друзей – псов-рыцарей, был снят с проката. Потому что товарищ Молотов на заседании Верховного Совета СССР велел свернуть всю антифашистскую и антигерманскую пропаганду и даже предостерег особо непонятливых «близоруких людей» от «упрощенной антифашистской агитации», которой те увлекались до 24-го числа.
Советский народ – очень понятливый. Советский народ свою понятливость не раз демонстрировал и неоднократно декларировал ее устами лучших своих представителей. Вот, например, выступая на XVIII съезде ВКП(б) Герой Советского Союза Сергей Денисов успокаивает партию: «Мы, летчики, хорошо поняли исторический доклад т. Сталина на съезде партии и его слова…» И далее рассказывает о том, как именно советские летчики поняли т. Сталина. Поняли верно, и теперь сталинские соколы вполне готовы «на крыльях Советов» нести «свободу и счастье рабочим» из Европы: «Мы сделаем все, чтобы полностью стереть с лица земли зарвавшихся империалистов…» (Это тот самый комбриг Денисов, под командованием которого советские самолеты через год обрушат на мирно спящих трудящихся Хельсинки и Выборга сотни тонн советских бомб, несущих свободу и счастье.)
Понятливому советскому народу порой одного намека достаточно, одного движения бровями, чтобы догадаться, кто теперь враг, а кто друг. Дело привычное. Сегодня человек – верный ленинец и со Сталиным взасос целуется, а завтра его посадили в президиуме не рядом со Сталиным, а на краю стола. Значит, спета песенка верного ленинца. Через пару-тройку дней зачистят его. И станет верный ленинец врагом народа, воющим разбитым ртом в подвалах Лубянки.
Но иногда даже бездонной понятливости советского народа не хватало, чтобы быстро сориентироваться. Именно так было 24 августа 1939 года.
Потому что еще 23 числа Гитлер осуществлял еврейские погромы, убивал детей, женщин и стариков, проводил человеконенавистническую политику, варварски жег на площадях книги прогрессивных писателей, был мрачным реакционером, душителем свободы, покушался на мирный труд, мечтал завоевать Европу и двинуть на Восток. При нем сажали и расстреливали коммунистов. Он имел низкий интеллект и узкий лоб. А у похожих на обезьян гитлеровских прихвостней (если судить по карикатурам) руки были по локоть в крови немецкого народа. С каковым народом мы, кстати, исконные враги.
24 числа все это стало совершенно неважно. Потому что «различия в идеологии не должны быть препятствием для дружбы и установления добрососедских отношений», объясняли газеты.
Это был шок.
Причем, если люди постарше привыкли и не к таким вывертам сталинской пропаганды, то вся молодежь, мечтавшая взять в руки винтовку и пойти воевать с фашизмом за светлое будущее человечества, на своем веку информационных катастроф подобного масштаба еще никогда не переживала. Не успели.
Ни в одной демократической стране ни один политик такого провернуть, конечно, не смог бы: общественное мнение не поймет! Но Сталину на свой народ было плевать с кремлевской башни. Сталин в стране жил один. И решал все один, без оглядки на кого бы то ни было. А народ…
С народом нужно поработать. Социальная психология ригидна, инертна, враз такую махину на 180 градусов не развернешь. Народу нужно помочь! Поэтому газеты начинают массово публиковать «народные мнения» – письма трудящихся, в которых те изливают свою любовь к Германии и ее великому вождю. Из кинотеатров, помимо «Александра Невского» куда-то исчезают антифашистские ленты «Профессор Мамлок» и «Семья Оппенгейм», а из репертуаров театров срочно снимают спектакль «Путь к победе» о немецкой интервенции времен Гражданской войны. Изымаются, перестают публиковаться и исполняться антифашистские и антинемецкие стихи и песни. А писателям и поэтам срочно поступают новые заказы, о которых чуть ниже.
На страницах прессы тоже все хорошо – советское общество бодро и с песнями приветствует своего старинного кореша Гитлера, дружбу с коим не может омрачить ничто, и как бы ни старались враги народа разлучить нас, мы им не поддадимся, а будем крепить дружбу с фашизмом!.. Так пишут газеты.
Но в Советском Союзе – поголовная грамотность. Поэтому в Советском Союзе умеют писать не только газеты. В Советском Союзе каждый может взять и написать что-нибудь на своего соседа. И в НКВД начинают в массовом порядке стекаться доносы о неблагонадежных гражданах, которые позволяют себе усомниться в мудрой политике партии и необходимости крепить советско-фашистскую дружбу. Пригрела же Родина таких вот, понимаешь, мразей на своих дебелых грудях!..
А уж НКВД проявляет активность по локализации антисоветчины и параллельно составляет для партии и правительства сводки – о чем говорят в народе. Историк Владимир Невежин приводит примеры подобного рода документов.
Вот ленинградский инженер-химик в частной беседе заявляет (цит. по рапортам УНКВД Ленинградской области): «Как же теперь наши историки будут чувствовать себя, ведь они кричали о псах-рыцарях, о ледовом побоище… а теперь придется кричать о столетиях дружбы. Если бы года два назад об этом заговорили, то в лучшем случае посадили бы, а то и вовсе расстреляли».
Вот на обувной фабрике «Скороход» директор, явно не понимающий текущего момента, допускает следующее высказывание: «Мы люди пожилые и привыкли при советской власти к очень многому. Мы научились ничему не удивляться. Но молодежь не только удивляется, но и возмущается. В демонстрации дружбы с погромщиками она видит просто измену со стороны руководства партии. Молодежь учили ненавидеть фашизм, и вдруг Сталин встал рядом с погромщиками».
Директора фабрики «Скороход» поддерживает мастер: «Советская власть часто убеждала народ вместе с нею бранить то, что вчера единодушно возносилось до небес и наоборот. Но то, что опубликовано 24 августа – это уже выходит за пределы доступного понимания».
Поворот, осуществленный Советским Союзом от антифашизма к фашизму столь резок, что даже на официальных политзанятиях некоторые неустойчивые элементы не стесняются разевать свое поганое хайло и задавать провокационные вопросы политагитаторам. Причем, поскольку цель германо-советского пакта для людей разбирающихся в политике шита белыми нитками (он нужен, чтоб дать возможность Гитлеру развязать мировую войну, напав для начала на Польшу), некоторые граждане ее прямо так и озвучивают!..
Вот младший командир стрелковой роты Калининского военного округа Семенов буквально устами младенца глаголет: «Советский Союз дал возможность начать вторую империалистическую войну. Если бы не заключили с Германией договора, она бы побоялась начинать войну с Польшей, а теперь Гитлер осуществляет свои планы».
Ну, какой же молодец этот Семенов! Как на волшебном блюдечке увидел, а точнее говоря, вычислил то, чего знать по своему статусу просто не мог! Куда нашим историкам до простого младшего командира Красной Армии…
Не все в стране советской были круглыми идиотами. Многие граждане, варившиеся в котле эпохи, разгадывали хитросплетения сталинской политики просто потому, что долго следили за ней на профессиональной основе. Органы НКВД зафиксировали слова заместителя начальника отдела управления РККА товарища Шулькина, который простодушно ляпнул, что к советско-германскому договору о дружбе наверняка прилагается еще какая-нибудь «секретная часть», а иначе незачем было и огород городить.
А начальник кафедры Военной академии товарищ Волков брякнул в тесном кругу, что наверняка в газетах договор опубликован не полностью и там есть пункты, согласно которым Россия и Германия разделили Польшу так, чтобы России отошла та часть, которая в начале века принадлежала Российской империи. А Германии, как верно догадался товарищ Волков, достанутся те территории, которые принадлежали ей до 1914 года.