Страница:
– И мне шахматы очень нравятся! – радуется Анночка.
– Да какие это шахматы?! – кричит Ёлка. – Это жуткая глупость, а не шахматы!
– Ну, деточка, так ли уж это важно! – вдруг говорит Бабушка. – Ну съели они короля – разве в этом дело? Важно, что у неё теперь есть друг! Они вместе играют, гуляют, я её во двор с ним совершенно спокойно отпускаю, как с Ниночкой.
Я вздрагиваю – “как с Ниночкой”! Значит, Бабушка думает, что Алёша… он что?., он Анночке… как я?
– Алёша такой хороший мальчик! – радуется Бабушка. – Очень хороший, добрый, воспитанный!
Я молчу, а в груди у меня что-то колет.
– Оба они – просто загляденье! Чудная пара! – Бабушка улыбается и кивает головой. – А как они хорошо играют – я ими просто любуюсь!
– Особенно в шахматы они хорошо играют! – Я всегда стараюсь молчать, когда Бабушка Алёшу хвалит, но сейчас у меня в груди так сильно что-то колет, что я не могу молчать.
И я думаю: до чего же мне надоел этот “мальчик Алёша”! Знаю я, что он хороший, о-очень хороший, и Анночка его любит. И он её любит.
Но он мне надоел, как говорит Мамочка, “хуже горькой редьки”!
Надоел! Страшно надоел!!!
А ведь никому не расскажешь!
Как смеётся зайчик
Опять лагерь
Костёр
Эллочка помогла
– Да какие это шахматы?! – кричит Ёлка. – Это жуткая глупость, а не шахматы!
– Ну, деточка, так ли уж это важно! – вдруг говорит Бабушка. – Ну съели они короля – разве в этом дело? Важно, что у неё теперь есть друг! Они вместе играют, гуляют, я её во двор с ним совершенно спокойно отпускаю, как с Ниночкой.
Я вздрагиваю – “как с Ниночкой”! Значит, Бабушка думает, что Алёша… он что?., он Анночке… как я?
– Алёша такой хороший мальчик! – радуется Бабушка. – Очень хороший, добрый, воспитанный!
Я молчу, а в груди у меня что-то колет.
– Оба они – просто загляденье! Чудная пара! – Бабушка улыбается и кивает головой. – А как они хорошо играют – я ими просто любуюсь!
– Особенно в шахматы они хорошо играют! – Я всегда стараюсь молчать, когда Бабушка Алёшу хвалит, но сейчас у меня в груди так сильно что-то колет, что я не могу молчать.
И я думаю: до чего же мне надоел этот “мальчик Алёша”! Знаю я, что он хороший, о-очень хороший, и Анночка его любит. И он её любит.
Но он мне надоел, как говорит Мамочка, “хуже горькой редьки”!
Надоел! Страшно надоел!!!
А ведь никому не расскажешь!
Как смеётся зайчик
Мамочка покормила своим молоком Мишеньку и посадила его на их с Папой кровать – она широкая, называется “полутораспальная”. Я стучу по буфету.
– Заходи, Нинуша, заходи! – говорит Мамочка.
– Можно, я с ним посижу? – спрашиваю.
– Посиди, милая, только на руки его не бери, – предупреждает Мама. – Он стал очень тяжёлый. А я пойду пелёнки простирну.
Я сажусь рядом с Мишенькой на кровать, Мамочка собирает пелёнки и уходит за буфет. Я беру Мишеньку за руку, он тянется второй рукой, улыбается и нежно-нежно гладит меня по лицу. Смеётся. Какой у него удивительный смех – он очень мелодичный^ но это не просто музыка, а что-то ещё! Мамочка говорит, что он смеётся как зайчик! А я не знаю, как зайчики смеются, но когда Мишенька смеётся и гладит тебя по лицу, хочется выдохнуть: “Ой”, потом “Ах”, – взять его на руки, гладить и целовать! Но нельзя! Во-первых, Папа говорит, что “сюсюканье” с мальчиком до добра не доведёт! А Мамочка с Бабушкой говорят, что мы можем только гладить его по головке и играть его пальчиками. “Вас трое, а он один, вы его своими ласками замучаете!” Я помню, что в Свердловске, в эвакуации, Бабушка то же самое говорила про Лёвочку. Он жил в соседней комнате, его Ревекка родила, и он почти каждый день приползал к нам в комнату.
Странная история произошла у меня с Лёвочкой. Я очень хорошо его помнила – лицо, рубашечку, голую попу. Но с тех пор, как родился Мишенька и Мама стала сажать его на кровать, я пытаюсь вспомнить Лёвочку… и не могу! Как только я пытаюсь вспомнить, мне кажется – вот, я вижу его лицо, но оно сразу расплывается и превращается в Мишенькино.
Мамочка говорит, что Мишенька ей послан “в награду”! Он самый спокойный из всех четырёх детей. Когда ночью он хочет есть, он никогда не плачет, он начинает тихо сопеть. Тогда Мама быстро вскакивает с кровати, вынимает его из коляски, а коляска в пятидесяти сантиметрах от кровати, кладёт Папе на ноги – а у Папы сон как у меня, – меняет ему пеленки и кормит молоком. А Мишенька ей улыбается.
Правда, с Мишенькой произошла одна история, которая очень удивила Маму. Это было в январе сорок пятого года, Мишеньке был примерно месяц. Мама его покормила, хотела пелёнки сменить, но у неё что-то закончилось, и она оставила его открытым, побежала в ванную, крикнула Папе: “Последи за Мишенькой!” Вернулась, проходит между буфетом и роялем к себе в спальню и видит: в открытом рояле вода.
– Жоржик, откуда в рояле вода?! – Она очень удивилась. Очень!
– Мишка написал! – И Папа победно усмехнулся.
Так рассказывала нам это Мамочка.
– Но от Мишки до рояля почти метр! – Мамочка рассказывала, что никак не могла понять: ну как он мог туда написать?
– Мышка, это мальчик! – сказал Папа. – Вот его пися, вот он писает! – И Папа начертил в воздухе дугу. – А вот он рояль!
Мама говорит, что они так смеялись, на какой-то момент даже о Мишке забыли!
Раньше Ангелом была Анночка, теперь она стала Принцессой – так её Папа зовёт.
А теперь у нас Ангел – Мишенька!
– Заходи, Нинуша, заходи! – говорит Мамочка.
– Можно, я с ним посижу? – спрашиваю.
– Посиди, милая, только на руки его не бери, – предупреждает Мама. – Он стал очень тяжёлый. А я пойду пелёнки простирну.
Я сажусь рядом с Мишенькой на кровать, Мамочка собирает пелёнки и уходит за буфет. Я беру Мишеньку за руку, он тянется второй рукой, улыбается и нежно-нежно гладит меня по лицу. Смеётся. Какой у него удивительный смех – он очень мелодичный^ но это не просто музыка, а что-то ещё! Мамочка говорит, что он смеётся как зайчик! А я не знаю, как зайчики смеются, но когда Мишенька смеётся и гладит тебя по лицу, хочется выдохнуть: “Ой”, потом “Ах”, – взять его на руки, гладить и целовать! Но нельзя! Во-первых, Папа говорит, что “сюсюканье” с мальчиком до добра не доведёт! А Мамочка с Бабушкой говорят, что мы можем только гладить его по головке и играть его пальчиками. “Вас трое, а он один, вы его своими ласками замучаете!” Я помню, что в Свердловске, в эвакуации, Бабушка то же самое говорила про Лёвочку. Он жил в соседней комнате, его Ревекка родила, и он почти каждый день приползал к нам в комнату.
Странная история произошла у меня с Лёвочкой. Я очень хорошо его помнила – лицо, рубашечку, голую попу. Но с тех пор, как родился Мишенька и Мама стала сажать его на кровать, я пытаюсь вспомнить Лёвочку… и не могу! Как только я пытаюсь вспомнить, мне кажется – вот, я вижу его лицо, но оно сразу расплывается и превращается в Мишенькино.
Мамочка говорит, что Мишенька ей послан “в награду”! Он самый спокойный из всех четырёх детей. Когда ночью он хочет есть, он никогда не плачет, он начинает тихо сопеть. Тогда Мама быстро вскакивает с кровати, вынимает его из коляски, а коляска в пятидесяти сантиметрах от кровати, кладёт Папе на ноги – а у Папы сон как у меня, – меняет ему пеленки и кормит молоком. А Мишенька ей улыбается.
Правда, с Мишенькой произошла одна история, которая очень удивила Маму. Это было в январе сорок пятого года, Мишеньке был примерно месяц. Мама его покормила, хотела пелёнки сменить, но у неё что-то закончилось, и она оставила его открытым, побежала в ванную, крикнула Папе: “Последи за Мишенькой!” Вернулась, проходит между буфетом и роялем к себе в спальню и видит: в открытом рояле вода.
– Жоржик, откуда в рояле вода?! – Она очень удивилась. Очень!
– Мишка написал! – И Папа победно усмехнулся.
Так рассказывала нам это Мамочка.
– Но от Мишки до рояля почти метр! – Мамочка рассказывала, что никак не могла понять: ну как он мог туда написать?
– Мышка, это мальчик! – сказал Папа. – Вот его пися, вот он писает! – И Папа начертил в воздухе дугу. – А вот он рояль!
Мама говорит, что они так смеялись, на какой-то момент даже о Мишке забыли!
Раньше Ангелом была Анночка, теперь она стала Принцессой – так её Папа зовёт.
А теперь у нас Ангел – Мишенька!
Опять лагерь
Мне очень не хотелось ехать в лагерь – опять Анночки не будет, потому что, как и в прошлом году – так Мамочка объяснила, – Папа с трудом даже две путёвки достал. Но зато там будет эта дурацкая Соня, наша пионервожатая, с ней надо воевать, а я не люблю воевать, но иногда приходится. Ёлка сказала, что, может, Сони совсем и не будет. Я очень удивилась: как это, лагерь будет, а Сони не будет! Потом, там очень скучно и только один родительский день!
И мы опять стоим на платформе, нас очень много. Опять эта женщина дирижирует, а мы кричим: “До отхода пять минут, до свиданья, Гозенпуд!”
Нас опять с Ёлкой растаскивают по разным вагонам, но я уже знаю, как будет, а когда знаешь, то не так расстраиваешься! И вдруг я вижу: там, где должна стоять Соня, стоит совсем другая девушка. Я подхожу к ней ближе, у неё такое милое-милое, доброе лицо. И красивое! Она замечает меня и улыбается, я тоже ей улыбаюсь. Я очень рада, что она не Соня!
– Как тебя зовут? – спрашивает она, и голос у неё приятный.
– Нина, – говорю.
Она берёт меня за руку и спрашивает:
– Ниночка, мы сейчас войдём в вагон, я всех рассажу, хочешь со мной сидеть?
– С удовольствием! – Я говорю и улыбаюсь, я радуюсь, потому что она мне очень нравится.
Мы едем в лагерь, я сижу рядом с нашей пионервожатой, её зовут Наташа, она меня обо всём расспрашивает, а я ей всё рассказываю. Ей всё-всё интересно – и про нашу семью, и про школу, и про эвакуацию, и про то, что было до войны. Она иногда вздыхает, иногда гладит меня по голове, удивляется, как я могу помнить то, что было до войны. Я смеюсь и говорю:
– Я – это ерунда, а вот у нас Анночка в два года песню сочинила!
– А у вас дома кто-нибудь поёт? – спрашивает Наташа.
– Все поют, кроме Папы и Мишеньки, – говорю, – но самый лучший голос у Бабушки!
– Ты, наверное, очень хорошо поёшь, – говорит Наташа задумчиво.
И тут я чувствую: сейчас будет что-то не то.
– Спой нам, Ниночка, что хочешь, что любишь, спой, пожалуйста! – просит Наташа.
– Спой, спой! – вдруг кричат девочки вокруг, они тоже меня почему-то очень внимательно слушали.
Вот я и влипла – Элл очка объяснила, что это не значит к чему-то прилипнуть, а это значит – попасть в такую историю, в которую ты совсем не собирался попадать, и это тебе неприятно. Я не очень-то люблю петь незнакомым людям… и я никогда не пела в вагоне! Но ничего не поделаешь – придётся петь! И потом, они все такие симпатичные, надо спеть – я же не капризная и не кривляка.
– Я спою “Рябину”, хорошо? – спрашиваю у Наташи.
– Замечательно! – радуется Наташа.
Я вспоминаю Бабушку, когда она поёт, и тоже стараюсь стать выше, строже и дальше от всех. Начинаю петь – я очень люблю эту песню, – но мне мешает стук в вагоне, и вдруг поезд останавливается и стук прекращается. И я слышу, как ко мне возвращается мой голос, и тогда мне так легко и хорошо петь! И я пою всё лучше и лучше, и мне всё проще и проще петь! Вагон дёргается, опять едет и стучит, но мне это уже не мешает, голос у меня стал сильный и пухлый, и он возвращается ко мне через стук вагона.
Спела! Совсем неплохо спела! И вдруг все как захлопают – вокруг собралось очень много народа. Я смущаюсь, а Наташа меня обнимает и говорит:
– Девочки, давайте выберем Ниночку председателем совета отряда!
Какой ужас! Вот это я влипла по-настоящему: песню спеть можно, но… Председатель совета отряда – зачем мне это надо?.. И в лес не смогу так часто бегать!
– Выбираем, выбираем! – кричат девочки.
Наташа смотрит на меня, смеётся и говорит:
– Ниночка, теперь ты председатель совета отряда!
Наверное, у меня становится какое-то неправильное лицо. Наташа опять смеётся, гладит меня по голове и говорит:
– Ты умная, добрая, сестрёнок своих любишь и брата – вот если девочки поссорятся, ты ведь их помиришь?
– Конечно помирю! – Я говорю это очень уверенно, потому что знаю: обязательно помирю.
Мне в этом году в лагере совсем не плохо, хоть никаких кружков опять нет и купаться нас не водят, но всё знакомое, Наташа очень хорошая, опять Тася – главная пионервожатая, она такая симпатичная! Узнала меня и говорит, смеётся: “Ты у нас теперь начальство!” – потому что я два раза в день теперь на линейке ей рапортую. Утром: “Десятый отряд построился! К проведению дня готов!”, и вечером: “Десятый отряд для проведения вечерней линейки построился!” Но вот плохо, что я не могу ей отдать пионерский салют – мне очень нравится пионерский салют! И галстук нравится, но я ещё не пионерка, я октябрёнок, мне только восемь лет, а в пионеры принимают в десять, тогда у меня тоже будет пионерский галстук! И я буду Тасе отдавать пионерский салют!
И теперь я не могу вечером говорить Ёлке “спокойной ночи”, потому что я должна как председатель совета отряда следить за “порядком отхода ко сну”! Сначала я расстраивалась, а потом привыкла: мы с Ёлкой после ужина встречаемся и всё друг другу рассказываем. А за “порядком отхода ко сну” я слежу так: вот сыграли отбой – мы идём в свою палатку, там холодно, и я знаю, что простыни будут влажные и противные, но я их не боюсь, я на второй день придумала: надо быстро лечь и сразу всё к себе прилепить – тогда, только ты положишь голову на подушку, уже другой день и играют побудку. А “порядок отхода ко сну” у нас такой: девочки сразу начинают играть в каких-то дурацких “мертвяков” и рассказывают совсем непонятные и “страшные” истории, а я быстро ложусь и сплю.
В первые дни девочки стеснялись играть, но и спать не ложились. А мне ужасно хотелось спать! Тогда я решила с ними поговорить.
– Девочки, – говорю, – если вам хочется перед сном во что-то поиграть, но не до потолка, или поговорить – играйте, говорите, свет выключайте, а я буду спать, хорошо?!
Девочки ужасно обрадовались.
– А мы тебе не будем мешать спать?
– Нет, нет, совсем не будете! – радуюсь я и добавляю: – Я очень крепко сплю! Но вы играйте не очень громко и не очень долго. Если вожатые придут, у нас будут неприятности!
Сегодня Ёлка ко мне подходит после завтрака – у неё очень хитрое лицо – и говорит:
– А завтра будет родительский день!
– Завтра?! – Я очень удивляюсь и очень радуюсь.
– Да! – У Ёлки очень торжественное лицо. – Они в этом году сделали два родительских дня, ведь у нас не обычная смена, а санаторная – сорок дней!
– В прошлом году тоже была санаторная! – говорю мрачно. – А родительский день был только один – совсем обалдели!
– Ну вот, они исправились! – смеётся Ёлка. – Завтра Мама с Папой приедут!
– А как же Мамочке Мишеньку кормить? – пугаюсь я.
– Мишеньке уже восьмой месяц, у Мамочки стало мало молока! – Ёлка говорит совсем как взрослая. – Осталось одно утреннее кормление. Дядя Миша велел его сохранить подольше! Остальные кормления – всякие там кашки.
И настал родительский день! Уже когда я бежала на линейку, я заметила, что лагерь изменился – как-то его украсили и ещё что-то непонятное. Я поймала Ёлку до завтрака и спросила про непонятное.
– Это всякие соревнования, аттракционы, ну, всякие интересные вещи! – Ёлка так важно сказала, а я подумала, что соревнования – это очень интересно! Наверное, можно будет побегать и попрыгать!
После завтрака на автобусах привезли родителей. И вот Мамочка с Папой. Я к ним помчалась, они оба меня обняли, а Папка меня как подкинет наверх и застонал, притворяется:
– Какая Мартышка стала тяжёлая, просто толстая Мартышка!
Мы хохочем, потому что я очень худая и ко мне часто пристают: “Ой, какая ты худая!”
Подходит Ёлка, у неё важный и загадочный вид. Родители обнимают её, а она вдруг непонятно откуда достаёт небольшой пакетик, протягивает его Маме и говорит:
– Это небольшой сюрприз!
Мама разворачивает пакет – а там конфеты, нам в полдник иногда дают конфету, и вот она их все собрала и теперь дарит родителям!
Я ужасно расстроилась и рассердилась: тоже мне старшая сестра, ведь могла мне рассказать, я бы тоже конфеты собрала! И я начинаю быстро и сильно думать. И придумала!
Мамочка говорит:
– Спасибо, Елочка, мы очень тронуты!
Они “тронуты”! Хорошо!!!
– Пойдёмте, я вас сейчас чем-нибудь угощу! – говорю я спокойно.
– Ну, Нинуша, совсем не обязательно нас чем-то угощать! – И Мамочка гладит меня по голове.
Мне так хорошо, когда она меня гладит, но я говорю строго:
– Обязательно!
И веду их к яблоку – я его почти сразу заметила и подумала: оно большое, висит очень высоко, его без рук не укусить. А с руками нельзя! Но я уверена: сейчас посмотрю, подумаю, придумаю… и укушу – мне для Мамочки надо, она очень любит яблоки.
– Да-а! – качает головой Папа. – Вряд ли мы здесь угостимся! Мартышка, оно очень большое – челюсть можно вывихнуть!
– Не вывихну! – говорю я мрачно.
– И очень высоко висит! – расстраивается Мамочка.
Около яблока стоят какая-то пионервожатая и три мальчика в очереди. Подхожу к пионервожатой, говорю вежливо, но очень уверенно:
– Я – четвёртая!
Она смотрит на меня и печально кивает головой.
Я обо всём забываю, смотрю на яблоко и на то, как его пытаются укусить. Даётся три попытки. Первый мальчик, довольно высокий, стоит под яблоком, прыгает, яблоко на верёвке отлетает в сторону. Пионервожатая успокаивает его, как качели, оно опять висит – мальчик опять прыгает. Третий раз – то же самое, он уходит.
Второй мальчик отходит от яблока, разбегается, не допрыгивает, ударяет яблоко лбом, оно отлетает в сторону, возвращается назад, но, как маятник у нас в стенных часах, отлетает в другую сторону. Мальчик подпрыгивает, но ему не допрыгнуть – слишком высоко. Женщина возвращает яблоко на место, мальчик прыгает и отходит. Но я уже всё поняла и всё придумала, и помог мне придумать этот второй мальчик! У меня сильно бьётся сердце, я сейчас укушу яблоко – только скорей бы этот третий ушёл. Он не укусит, он всё делает как первый. Всё! Три попытки кончились!
Моя очередь. Я подхожу к женщине и прошу её:
– Будьте добры, не подходите ко мне, чтобы яблоко вернуть, я буду подряд прыгать два или три раза, ведь это и есть три попытки?
– Да-а, три попытки! – Она очень удивилась.
– Спасибо, большое спасибо! – И я ей улыбаюсь.
Она тоже улыбается растерянной улыбкой и отходит довольно далеко.
Я тоже отхожу далеко от яблока и смотрю: моя дорожка к яблоку должна быть продолжением хода маятника, когда я ударю его головой. И я уже наметила себе место, где надо подпрыгнуть, чтобы точно ударить яблоко головой. Всё! Помчалась!
Бегу, подпрыгиваю в нужном месте и ударяю яблоко лбом и носом – значит, чуть выше, чем нужно, подпрыгнула. Яблоко летит туда, куда надо. Я отбегаю назад, но недалеко и слежу за яблоком. Оно летит обратно, я точно запоминаю, где оно было ниже всего, – по земле запоминаю. Оно долетает почти до меня – нитка длинная и летит обратно! Всё! Сейчас я его поймаю!!! Оно долетает с той стороны до самого высокого места и летит обратно. Я бегу, подпрыгиваю чуть раньше места, которое я заметила на земле, и чуть выше, с широко раскрытым ртом. Яблоко ударяет мне прямо в рот своим закруглением, близко к черенку. Я быстро и очень сильно кусаю, очень сильно дёргаю… и стою на земле с яблоком в зубах!
– Да-а! – говорит Папа задумчиво. – Не думал, что получится! Надо было фотографировать. А яблоко надо помыть, – заканчивает он.
– Сейчас помою! – Я от радости просто кричу. – Стойте, никуда не уходите, я быстро! – И мчусь на кухню – я знаю, где она.
Вбегаю, там несколько толстых женщин, они смотрят на меня с удивлением. Я быстро говорю:
– Яблоко укусила! Мне надо его помыть и Маме подарить!
Женщины охают. Одна из них говорит:
– Такая малышка… укусила – давай помою!
Она моет яблоко, я беру его, кричу “спасибо” и мчусь обратно.
Папа достаёт из кармана перочинный ножик, отрезает надкушенное и отдаёт мне. Я отдаю яблоко Мамочке, она предлагает:
– Оно большое, давайте разделим на четверых!
– Терпеть не могу яблоки! – говорит Папа.
– И я не очень люблю, – говорит Эллочка.
– А мне совсем не хочется! – говорю я.
Мама смеётся, берёт яблоко и говорит:
– Нинуша, как ты здорово это придумала с прыжками и как точно сделала, ведь без всякой тренировки!
– Пошли! – говорю я гордо. – У меня для вас есть ещё одно угощение!
Когда мы шли к яблоку, я заметила, как ребята скачут в мешках, – ну уж тут-то я всех обскачу. И я веду их к соревнованию в мешках.
Пришли. Я подхожу к женщине, которая здесь всем распоряжается, и спрашиваю:
– Скажите пожалуйста, а какой приз, если выиграю?
– Кулёк с изюмом! – говорит женщина.
Я говорю нашим:
– Ждите! – И становлюсь в очередь.
Прыгают все, бедные, очень плохо – путаются в мешке, падают сами, мешок с них падает. Здесь выиграть очень просто, думаю. Прыгают по двое. Подходит моя очередь. Смотрю на девочку, с которой буду прыгать, – чуть выше меня, глаза растерянные. Надеваю мешок, быстро допрыгиваю до конца, получаю кулёк с изюмом и даю его Папе. Папа смотрит на кулёк, на меня и вдруг говорит:
– А почему с тобой прыгала такая дохлая девочка, ты её специально выбрала?
– Я никого не выбирала! – Папка вечно что-нибудь придумает.
– Жоржик! Жоржик! – смеётся Мамочка. – Там очередь, никого нельзя выбрать, ты же всё видел! А девочка обыкновенная, просто Нинуша у нас очень ловкая и быстрая!
– Ты фотографировал? – спрашиваю Папу.
– Фотографировал, – улыбается Папа.
– Пошли на Бабушкину поляну! – говорю.
И мы с Ёлкой ведём их в лес, на поляну, где ровно год назад мы сидели с Бабушкой и ели чудный черничный пирог, который она испекла рано утром и днём привезла нам в лагерь прямо в чудо-печке.
Мы сидим в лесу, на поляне, Мамочка ест яблоко, Папа что-то Ёлке рассказывает, а я думаю: ведь год назад, когда мы сидели с Бабусей на этой поляне, была война, она ещё не закончилась, и не было Мишеньки. Правильно Мамочка сказала тогда, в День Победы: теперь все люди будут счастливыми!
И у нас появился Мишенька, я с сентября пойду в Эллочкину школу на Безбожном – это очень хорошая школа, и в лагере хорошо, и Сони нет.
И осенью нам с Анночкой сошьют новые пальто, и не только зимние, но и демисезонные! И я стала лучше петь и немножко могу аккомпанировать себе на рояле!
И теперь мы все счастливые!
И мы опять стоим на платформе, нас очень много. Опять эта женщина дирижирует, а мы кричим: “До отхода пять минут, до свиданья, Гозенпуд!”
Нас опять с Ёлкой растаскивают по разным вагонам, но я уже знаю, как будет, а когда знаешь, то не так расстраиваешься! И вдруг я вижу: там, где должна стоять Соня, стоит совсем другая девушка. Я подхожу к ней ближе, у неё такое милое-милое, доброе лицо. И красивое! Она замечает меня и улыбается, я тоже ей улыбаюсь. Я очень рада, что она не Соня!
– Как тебя зовут? – спрашивает она, и голос у неё приятный.
– Нина, – говорю.
Она берёт меня за руку и спрашивает:
– Ниночка, мы сейчас войдём в вагон, я всех рассажу, хочешь со мной сидеть?
– С удовольствием! – Я говорю и улыбаюсь, я радуюсь, потому что она мне очень нравится.
Мы едем в лагерь, я сижу рядом с нашей пионервожатой, её зовут Наташа, она меня обо всём расспрашивает, а я ей всё рассказываю. Ей всё-всё интересно – и про нашу семью, и про школу, и про эвакуацию, и про то, что было до войны. Она иногда вздыхает, иногда гладит меня по голове, удивляется, как я могу помнить то, что было до войны. Я смеюсь и говорю:
– Я – это ерунда, а вот у нас Анночка в два года песню сочинила!
– А у вас дома кто-нибудь поёт? – спрашивает Наташа.
– Все поют, кроме Папы и Мишеньки, – говорю, – но самый лучший голос у Бабушки!
– Ты, наверное, очень хорошо поёшь, – говорит Наташа задумчиво.
И тут я чувствую: сейчас будет что-то не то.
– Спой нам, Ниночка, что хочешь, что любишь, спой, пожалуйста! – просит Наташа.
– Спой, спой! – вдруг кричат девочки вокруг, они тоже меня почему-то очень внимательно слушали.
Вот я и влипла – Элл очка объяснила, что это не значит к чему-то прилипнуть, а это значит – попасть в такую историю, в которую ты совсем не собирался попадать, и это тебе неприятно. Я не очень-то люблю петь незнакомым людям… и я никогда не пела в вагоне! Но ничего не поделаешь – придётся петь! И потом, они все такие симпатичные, надо спеть – я же не капризная и не кривляка.
– Я спою “Рябину”, хорошо? – спрашиваю у Наташи.
– Замечательно! – радуется Наташа.
Я вспоминаю Бабушку, когда она поёт, и тоже стараюсь стать выше, строже и дальше от всех. Начинаю петь – я очень люблю эту песню, – но мне мешает стук в вагоне, и вдруг поезд останавливается и стук прекращается. И я слышу, как ко мне возвращается мой голос, и тогда мне так легко и хорошо петь! И я пою всё лучше и лучше, и мне всё проще и проще петь! Вагон дёргается, опять едет и стучит, но мне это уже не мешает, голос у меня стал сильный и пухлый, и он возвращается ко мне через стук вагона.
Спела! Совсем неплохо спела! И вдруг все как захлопают – вокруг собралось очень много народа. Я смущаюсь, а Наташа меня обнимает и говорит:
– Девочки, давайте выберем Ниночку председателем совета отряда!
Какой ужас! Вот это я влипла по-настоящему: песню спеть можно, но… Председатель совета отряда – зачем мне это надо?.. И в лес не смогу так часто бегать!
– Выбираем, выбираем! – кричат девочки.
Наташа смотрит на меня, смеётся и говорит:
– Ниночка, теперь ты председатель совета отряда!
Наверное, у меня становится какое-то неправильное лицо. Наташа опять смеётся, гладит меня по голове и говорит:
– Ты умная, добрая, сестрёнок своих любишь и брата – вот если девочки поссорятся, ты ведь их помиришь?
– Конечно помирю! – Я говорю это очень уверенно, потому что знаю: обязательно помирю.
Мне в этом году в лагере совсем не плохо, хоть никаких кружков опять нет и купаться нас не водят, но всё знакомое, Наташа очень хорошая, опять Тася – главная пионервожатая, она такая симпатичная! Узнала меня и говорит, смеётся: “Ты у нас теперь начальство!” – потому что я два раза в день теперь на линейке ей рапортую. Утром: “Десятый отряд построился! К проведению дня готов!”, и вечером: “Десятый отряд для проведения вечерней линейки построился!” Но вот плохо, что я не могу ей отдать пионерский салют – мне очень нравится пионерский салют! И галстук нравится, но я ещё не пионерка, я октябрёнок, мне только восемь лет, а в пионеры принимают в десять, тогда у меня тоже будет пионерский галстук! И я буду Тасе отдавать пионерский салют!
И теперь я не могу вечером говорить Ёлке “спокойной ночи”, потому что я должна как председатель совета отряда следить за “порядком отхода ко сну”! Сначала я расстраивалась, а потом привыкла: мы с Ёлкой после ужина встречаемся и всё друг другу рассказываем. А за “порядком отхода ко сну” я слежу так: вот сыграли отбой – мы идём в свою палатку, там холодно, и я знаю, что простыни будут влажные и противные, но я их не боюсь, я на второй день придумала: надо быстро лечь и сразу всё к себе прилепить – тогда, только ты положишь голову на подушку, уже другой день и играют побудку. А “порядок отхода ко сну” у нас такой: девочки сразу начинают играть в каких-то дурацких “мертвяков” и рассказывают совсем непонятные и “страшные” истории, а я быстро ложусь и сплю.
В первые дни девочки стеснялись играть, но и спать не ложились. А мне ужасно хотелось спать! Тогда я решила с ними поговорить.
– Девочки, – говорю, – если вам хочется перед сном во что-то поиграть, но не до потолка, или поговорить – играйте, говорите, свет выключайте, а я буду спать, хорошо?!
Девочки ужасно обрадовались.
– А мы тебе не будем мешать спать?
– Нет, нет, совсем не будете! – радуюсь я и добавляю: – Я очень крепко сплю! Но вы играйте не очень громко и не очень долго. Если вожатые придут, у нас будут неприятности!
Сегодня Ёлка ко мне подходит после завтрака – у неё очень хитрое лицо – и говорит:
– А завтра будет родительский день!
– Завтра?! – Я очень удивляюсь и очень радуюсь.
– Да! – У Ёлки очень торжественное лицо. – Они в этом году сделали два родительских дня, ведь у нас не обычная смена, а санаторная – сорок дней!
– В прошлом году тоже была санаторная! – говорю мрачно. – А родительский день был только один – совсем обалдели!
– Ну вот, они исправились! – смеётся Ёлка. – Завтра Мама с Папой приедут!
– А как же Мамочке Мишеньку кормить? – пугаюсь я.
– Мишеньке уже восьмой месяц, у Мамочки стало мало молока! – Ёлка говорит совсем как взрослая. – Осталось одно утреннее кормление. Дядя Миша велел его сохранить подольше! Остальные кормления – всякие там кашки.
И настал родительский день! Уже когда я бежала на линейку, я заметила, что лагерь изменился – как-то его украсили и ещё что-то непонятное. Я поймала Ёлку до завтрака и спросила про непонятное.
– Это всякие соревнования, аттракционы, ну, всякие интересные вещи! – Ёлка так важно сказала, а я подумала, что соревнования – это очень интересно! Наверное, можно будет побегать и попрыгать!
После завтрака на автобусах привезли родителей. И вот Мамочка с Папой. Я к ним помчалась, они оба меня обняли, а Папка меня как подкинет наверх и застонал, притворяется:
– Какая Мартышка стала тяжёлая, просто толстая Мартышка!
Мы хохочем, потому что я очень худая и ко мне часто пристают: “Ой, какая ты худая!”
Подходит Ёлка, у неё важный и загадочный вид. Родители обнимают её, а она вдруг непонятно откуда достаёт небольшой пакетик, протягивает его Маме и говорит:
– Это небольшой сюрприз!
Мама разворачивает пакет – а там конфеты, нам в полдник иногда дают конфету, и вот она их все собрала и теперь дарит родителям!
Я ужасно расстроилась и рассердилась: тоже мне старшая сестра, ведь могла мне рассказать, я бы тоже конфеты собрала! И я начинаю быстро и сильно думать. И придумала!
Мамочка говорит:
– Спасибо, Елочка, мы очень тронуты!
Они “тронуты”! Хорошо!!!
– Пойдёмте, я вас сейчас чем-нибудь угощу! – говорю я спокойно.
– Ну, Нинуша, совсем не обязательно нас чем-то угощать! – И Мамочка гладит меня по голове.
Мне так хорошо, когда она меня гладит, но я говорю строго:
– Обязательно!
И веду их к яблоку – я его почти сразу заметила и подумала: оно большое, висит очень высоко, его без рук не укусить. А с руками нельзя! Но я уверена: сейчас посмотрю, подумаю, придумаю… и укушу – мне для Мамочки надо, она очень любит яблоки.
– Да-а! – качает головой Папа. – Вряд ли мы здесь угостимся! Мартышка, оно очень большое – челюсть можно вывихнуть!
– Не вывихну! – говорю я мрачно.
– И очень высоко висит! – расстраивается Мамочка.
Около яблока стоят какая-то пионервожатая и три мальчика в очереди. Подхожу к пионервожатой, говорю вежливо, но очень уверенно:
– Я – четвёртая!
Она смотрит на меня и печально кивает головой.
Я обо всём забываю, смотрю на яблоко и на то, как его пытаются укусить. Даётся три попытки. Первый мальчик, довольно высокий, стоит под яблоком, прыгает, яблоко на верёвке отлетает в сторону. Пионервожатая успокаивает его, как качели, оно опять висит – мальчик опять прыгает. Третий раз – то же самое, он уходит.
Второй мальчик отходит от яблока, разбегается, не допрыгивает, ударяет яблоко лбом, оно отлетает в сторону, возвращается назад, но, как маятник у нас в стенных часах, отлетает в другую сторону. Мальчик подпрыгивает, но ему не допрыгнуть – слишком высоко. Женщина возвращает яблоко на место, мальчик прыгает и отходит. Но я уже всё поняла и всё придумала, и помог мне придумать этот второй мальчик! У меня сильно бьётся сердце, я сейчас укушу яблоко – только скорей бы этот третий ушёл. Он не укусит, он всё делает как первый. Всё! Три попытки кончились!
Моя очередь. Я подхожу к женщине и прошу её:
– Будьте добры, не подходите ко мне, чтобы яблоко вернуть, я буду подряд прыгать два или три раза, ведь это и есть три попытки?
– Да-а, три попытки! – Она очень удивилась.
– Спасибо, большое спасибо! – И я ей улыбаюсь.
Она тоже улыбается растерянной улыбкой и отходит довольно далеко.
Я тоже отхожу далеко от яблока и смотрю: моя дорожка к яблоку должна быть продолжением хода маятника, когда я ударю его головой. И я уже наметила себе место, где надо подпрыгнуть, чтобы точно ударить яблоко головой. Всё! Помчалась!
Бегу, подпрыгиваю в нужном месте и ударяю яблоко лбом и носом – значит, чуть выше, чем нужно, подпрыгнула. Яблоко летит туда, куда надо. Я отбегаю назад, но недалеко и слежу за яблоком. Оно летит обратно, я точно запоминаю, где оно было ниже всего, – по земле запоминаю. Оно долетает почти до меня – нитка длинная и летит обратно! Всё! Сейчас я его поймаю!!! Оно долетает с той стороны до самого высокого места и летит обратно. Я бегу, подпрыгиваю чуть раньше места, которое я заметила на земле, и чуть выше, с широко раскрытым ртом. Яблоко ударяет мне прямо в рот своим закруглением, близко к черенку. Я быстро и очень сильно кусаю, очень сильно дёргаю… и стою на земле с яблоком в зубах!
– Да-а! – говорит Папа задумчиво. – Не думал, что получится! Надо было фотографировать. А яблоко надо помыть, – заканчивает он.
– Сейчас помою! – Я от радости просто кричу. – Стойте, никуда не уходите, я быстро! – И мчусь на кухню – я знаю, где она.
Вбегаю, там несколько толстых женщин, они смотрят на меня с удивлением. Я быстро говорю:
– Яблоко укусила! Мне надо его помыть и Маме подарить!
Женщины охают. Одна из них говорит:
– Такая малышка… укусила – давай помою!
Она моет яблоко, я беру его, кричу “спасибо” и мчусь обратно.
Папа достаёт из кармана перочинный ножик, отрезает надкушенное и отдаёт мне. Я отдаю яблоко Мамочке, она предлагает:
– Оно большое, давайте разделим на четверых!
– Терпеть не могу яблоки! – говорит Папа.
– И я не очень люблю, – говорит Эллочка.
– А мне совсем не хочется! – говорю я.
Мама смеётся, берёт яблоко и говорит:
– Нинуша, как ты здорово это придумала с прыжками и как точно сделала, ведь без всякой тренировки!
– Пошли! – говорю я гордо. – У меня для вас есть ещё одно угощение!
Когда мы шли к яблоку, я заметила, как ребята скачут в мешках, – ну уж тут-то я всех обскачу. И я веду их к соревнованию в мешках.
Пришли. Я подхожу к женщине, которая здесь всем распоряжается, и спрашиваю:
– Скажите пожалуйста, а какой приз, если выиграю?
– Кулёк с изюмом! – говорит женщина.
Я говорю нашим:
– Ждите! – И становлюсь в очередь.
Прыгают все, бедные, очень плохо – путаются в мешке, падают сами, мешок с них падает. Здесь выиграть очень просто, думаю. Прыгают по двое. Подходит моя очередь. Смотрю на девочку, с которой буду прыгать, – чуть выше меня, глаза растерянные. Надеваю мешок, быстро допрыгиваю до конца, получаю кулёк с изюмом и даю его Папе. Папа смотрит на кулёк, на меня и вдруг говорит:
– А почему с тобой прыгала такая дохлая девочка, ты её специально выбрала?
– Я никого не выбирала! – Папка вечно что-нибудь придумает.
– Жоржик! Жоржик! – смеётся Мамочка. – Там очередь, никого нельзя выбрать, ты же всё видел! А девочка обыкновенная, просто Нинуша у нас очень ловкая и быстрая!
– Ты фотографировал? – спрашиваю Папу.
– Фотографировал, – улыбается Папа.
– Пошли на Бабушкину поляну! – говорю.
И мы с Ёлкой ведём их в лес, на поляну, где ровно год назад мы сидели с Бабушкой и ели чудный черничный пирог, который она испекла рано утром и днём привезла нам в лагерь прямо в чудо-печке.
Мы сидим в лесу, на поляне, Мамочка ест яблоко, Папа что-то Ёлке рассказывает, а я думаю: ведь год назад, когда мы сидели с Бабусей на этой поляне, была война, она ещё не закончилась, и не было Мишеньки. Правильно Мамочка сказала тогда, в День Победы: теперь все люди будут счастливыми!
И у нас появился Мишенька, я с сентября пойду в Эллочкину школу на Безбожном – это очень хорошая школа, и в лагере хорошо, и Сони нет.
И осенью нам с Анночкой сошьют новые пальто, и не только зимние, но и демисезонные! И я стала лучше петь и немножко могу аккомпанировать себе на рояле!
И теперь мы все счастливые!
Костёр
Бывает, что ты ждёшь чего-то не очень приятного и интересного, а получается всё очень хорошо. Но бывает и наоборот!
Несколько дней назад у нас был после ужина костёр. Уже темнело, нас, весь лагерь, привели на большую поляну, а там много толстых дров горит, и огонь поднимается высоко-высоко – это очень красиво и даже волшебно! Я никогда не сидела около костра!
Нас посадили вокруг него довольно далеко, по отрядам. Мы сидим, молчим, все смотрят на огонь и на искры, которые разлетаются от огня высоко и далеко в небо. Я смотрю и думаю: так можно долго-долго сидеть, смотреть на огонь, и в голове нет никаких мыслей – там всё время меняются картинки, это очень хорошо, спокойно, но совсем не скучно!
– Давайте что-нибудь споём! – вдруг предлагает какой-то женский голос.
Все кричат:
– Давайте! Давайте!
– У нас в отряде Ниночка замечательно поёт! – слышу Наташин голос. – Ниночка, спой “Рябину”!
Вот ведь как я влипла со своим пением в поезде! Но придётся петь, отказаться просто невозможно! И я начинаю петь, радуюсь, со мной пытаются петь несколько голосов, но сразу перестают – им очень низко, у меня низкий голос, я, правда, могу петь и очень высоко, но “Рябину” мне нравится петь низко. Девочки низко не поют, а мальчишки, по-моему, вообще не умеют петь – они умеют только драться и плеваться!
Я пою – хорошо петь, когда тебе никто не мешает! И вдруг на втором куплете вступает голос – низкий, хороший и поёт очень чисто. Я сразу начинаю внимательно и сильно искать, откуда идёт голос, кто поёт? И нахожу. Это взрослая женщина, я её не знаю, может, на кухне работает, но поёт хорошо. Она видит мой взгляд и так радостно мне кивает – я тоже ей киваю и сразу стучу себя по груди и показываю два пальца, потом указательным пальцем на неё машу и показываю один палец. Она улыбается, сразу кивает головой, и я знаю: она поняла, следующий куплет она поёт первым голосом, а я вторым.
Мы дома, когда поём вместе, часто так делаем – стучим себя по груди и показываем один палец. И все понимают: ты сейчас будешь петь первым голосом, если два пальца – будешь петь вторым. Так очень здорово, потому что иногда нужно укрепить первый голос, иногда второй, а иногда, когда песня длинная, хорошо просто меняться голосами.
И мы начинаем третий куплет (дома мы поём семь куплетов): “Грустно, сиротинке, я стою, качаюсь, как к земле былинка, к тыну пригибаюсь!” Как хорошо у нас получается! Голоса почти сливаются, я убираю звон из своего голоса, убираю силу – и тогда они сливаются. Никогда не пела с чужим человеком, а вот, оказывается, можно очень хорошо петь, надо только немножко под него подстроиться. Хорошо получается на два голоса – жаль, мы уже начинаем предпоследний куплет. Мы всё время смотрим друг на друга, и вдруг она стучит себе по груди и показывает два пальца: она хочет, чтобы в последнем куплете первый голос пела я! Я киваю головой.
И вот начинается последний куплет. Я не убираю из голоса звон и силу, не убираю – это первый голос, и кажется, что наши голоса взлетают вместе с искрами и огнём высоко-высоко! Спели. Все хлопают и кричат!
Потом мы поём вместе с ней на два голоса “То не ветку ветром клонит”, “Куда, куда, тропинка милая, куда ведёшь, куда зовёшь?”. И я думаю: всем ведь сейчас, наверное, хочется попеть, надо придумать что-то для всех.
И после “Сулико” я предлагаю, громко предлагаю:
– Давайте все вместе споём, все-все, – я возьму повыше, и все смогут петь. Будем петь “Ночь тиха”.
И я начинаю:
Какая я была дурочка – не хотела петь в вагоне, не хотела петь у костра…
А это так прекрасно!
Несколько дней назад у нас был после ужина костёр. Уже темнело, нас, весь лагерь, привели на большую поляну, а там много толстых дров горит, и огонь поднимается высоко-высоко – это очень красиво и даже волшебно! Я никогда не сидела около костра!
Нас посадили вокруг него довольно далеко, по отрядам. Мы сидим, молчим, все смотрят на огонь и на искры, которые разлетаются от огня высоко и далеко в небо. Я смотрю и думаю: так можно долго-долго сидеть, смотреть на огонь, и в голове нет никаких мыслей – там всё время меняются картинки, это очень хорошо, спокойно, но совсем не скучно!
– Давайте что-нибудь споём! – вдруг предлагает какой-то женский голос.
Все кричат:
– Давайте! Давайте!
– У нас в отряде Ниночка замечательно поёт! – слышу Наташин голос. – Ниночка, спой “Рябину”!
Вот ведь как я влипла со своим пением в поезде! Но придётся петь, отказаться просто невозможно! И я начинаю петь, радуюсь, со мной пытаются петь несколько голосов, но сразу перестают – им очень низко, у меня низкий голос, я, правда, могу петь и очень высоко, но “Рябину” мне нравится петь низко. Девочки низко не поют, а мальчишки, по-моему, вообще не умеют петь – они умеют только драться и плеваться!
Я пою – хорошо петь, когда тебе никто не мешает! И вдруг на втором куплете вступает голос – низкий, хороший и поёт очень чисто. Я сразу начинаю внимательно и сильно искать, откуда идёт голос, кто поёт? И нахожу. Это взрослая женщина, я её не знаю, может, на кухне работает, но поёт хорошо. Она видит мой взгляд и так радостно мне кивает – я тоже ей киваю и сразу стучу себя по груди и показываю два пальца, потом указательным пальцем на неё машу и показываю один палец. Она улыбается, сразу кивает головой, и я знаю: она поняла, следующий куплет она поёт первым голосом, а я вторым.
Мы дома, когда поём вместе, часто так делаем – стучим себя по груди и показываем один палец. И все понимают: ты сейчас будешь петь первым голосом, если два пальца – будешь петь вторым. Так очень здорово, потому что иногда нужно укрепить первый голос, иногда второй, а иногда, когда песня длинная, хорошо просто меняться голосами.
И мы начинаем третий куплет (дома мы поём семь куплетов): “Грустно, сиротинке, я стою, качаюсь, как к земле былинка, к тыну пригибаюсь!” Как хорошо у нас получается! Голоса почти сливаются, я убираю звон из своего голоса, убираю силу – и тогда они сливаются. Никогда не пела с чужим человеком, а вот, оказывается, можно очень хорошо петь, надо только немножко под него подстроиться. Хорошо получается на два голоса – жаль, мы уже начинаем предпоследний куплет. Мы всё время смотрим друг на друга, и вдруг она стучит себе по груди и показывает два пальца: она хочет, чтобы в последнем куплете первый голос пела я! Я киваю головой.
И вот начинается последний куплет. Я не убираю из голоса звон и силу, не убираю – это первый голос, и кажется, что наши голоса взлетают вместе с искрами и огнём высоко-высоко! Спели. Все хлопают и кричат!
Потом мы поём вместе с ней на два голоса “То не ветку ветром клонит”, “Куда, куда, тропинка милая, куда ведёшь, куда зовёшь?”. И я думаю: всем ведь сейчас, наверное, хочется попеть, надо придумать что-то для всех.
И после “Сулико” я предлагаю, громко предлагаю:
– Давайте все вместе споём, все-все, – я возьму повыше, и все смогут петь. Будем петь “Ночь тиха”.
И я начинаю:
И тут уже, по-моему, все-все поют:
Ночь тиха, не видна в небе луна,
Как усталый солдат, дремлет война.
Я очень люблю эту песню – мы часто её дома поём, и у нас очень хорошо всё звучит и хорошо всё получается. Я всегда бываю так счастлива, когда мы дома все вместе поём! И сейчас я счастлива – как это замечательно, когда поёт много много людей, и мне кажется, что, когда мы сейчас пели все вместе, все были счастливы.
Только вдали за рекой
Где-то боец молодой
Песнь поёт, и звучит тихо она.
Какая я была дурочка – не хотела петь в вагоне, не хотела петь у костра…
А это так прекрасно!
Эллочка помогла
Со мной случилась одна неприятность. У нас в лагере был замечательный костёр, всё было так неожиданно и чудесно! На следующий день Ёлка меня похвалила, она ужасно смешно сказала: “за организацию мероприятия”. Мы с ней страшно хохотали, но вообще Ёлка не так уж и часто хвалит – и мне было очень приятно. А после мёртвого часа весь наш отряд с Наташей пошёл в лес – правда, мы ушли недалеко. Я здесь почти каждый день бываю одна или с Ёлкой, но всё равно, прекраснее леса на свете только музыка.
Мы сели на полянке рядом с Бабушкиной, и я стала рассказывать, как мы с Ёлкой в Свердловске, в эвакуации на “Уралмаше”, летом ходили в лес. Вот мы шли первый раз. Идём по узкой дорожке, а со всех сторон чудный лес с цветами, бабочками и земляникой. Одна бабочка пролетела от меня совсем близко, низко и полетела в лес. Я за ней – и наткнулась на колючую проволоку! Я очень удивилась, потому что её не заметила. Оказалось, что по всей дороге слева и справа натянута колючая проволока и в лес войти нельзя. Я расстроилась, даже остановилась, а Ёлка стала меня утешать и сказала, что после войны её снимут.
Наташа внимательно слушала и сказала, что я очень хорошо рассказываю. После ужина мы с Ёлкой поболтали, вспомнили Свердловск, наши прогулки в лес. В общем, получился чудный день! Сыграли отбой, мы пошли в свои палатки, девочки сразу стали играть в “мертвяков”, а я пощупала простыни – ух какие они были холодные и влажные! Завтра пойду в камеру хранения и возьму там из своего чемодана кофточку, буду в ней спать. Села на кровать близко от подушки – сейчас от моего тепла здесь немножко нагреется. Сижу, спать хочется, но и нагреть хочется! Вдруг в палатку входят две женщины – одна незнакомая, а вторая – та, с которой мы вчера пели у костра. Они меня сразу видят, быстро ко мне подходят, та, с которой мы пели, берёт меня за руку и говорит:
– Ниночка, мы уже небольшой костёр разожгли, пойдём попоём!
Я ужасно растерялась, сижу как дурочка и молчу. Та, которая со мной пела, говорит:
– Не бойся, мы с вожатыми договорились… мы немножко, пару песен.
Встаю, иду за ними. Приходим к костру – он не намного меньше вчерашнего, но вчера вокруг него сидели мы, а сейчас сидят взрослые.
Та, с которой мы пели, садится, сажает меня рядом и говорит смущённо:
– А меня тоже Нина зовут.
Я почему-то обрадовалась и говорю:
– Как здорово – обе Нины!
И мы начинаем петь, мы поём много разных песен, и русских народных, и военных. С Ниной хорошо петь, а теперь мы ещё сидим рядом – это правильно для пения на два голоса, быть рядом. Нам иногда подпевают. Но я чувствую, что со мной что-то не то, не сразу чувствую, но всё сильнее и сильнее: очень жарко груди, очень холодно спине и как будто немножко тошнит. Нина замечает что-то и говорит:
Мы сели на полянке рядом с Бабушкиной, и я стала рассказывать, как мы с Ёлкой в Свердловске, в эвакуации на “Уралмаше”, летом ходили в лес. Вот мы шли первый раз. Идём по узкой дорожке, а со всех сторон чудный лес с цветами, бабочками и земляникой. Одна бабочка пролетела от меня совсем близко, низко и полетела в лес. Я за ней – и наткнулась на колючую проволоку! Я очень удивилась, потому что её не заметила. Оказалось, что по всей дороге слева и справа натянута колючая проволока и в лес войти нельзя. Я расстроилась, даже остановилась, а Ёлка стала меня утешать и сказала, что после войны её снимут.
Наташа внимательно слушала и сказала, что я очень хорошо рассказываю. После ужина мы с Ёлкой поболтали, вспомнили Свердловск, наши прогулки в лес. В общем, получился чудный день! Сыграли отбой, мы пошли в свои палатки, девочки сразу стали играть в “мертвяков”, а я пощупала простыни – ух какие они были холодные и влажные! Завтра пойду в камеру хранения и возьму там из своего чемодана кофточку, буду в ней спать. Села на кровать близко от подушки – сейчас от моего тепла здесь немножко нагреется. Сижу, спать хочется, но и нагреть хочется! Вдруг в палатку входят две женщины – одна незнакомая, а вторая – та, с которой мы вчера пели у костра. Они меня сразу видят, быстро ко мне подходят, та, с которой мы пели, берёт меня за руку и говорит:
– Ниночка, мы уже небольшой костёр разожгли, пойдём попоём!
Я ужасно растерялась, сижу как дурочка и молчу. Та, которая со мной пела, говорит:
– Не бойся, мы с вожатыми договорились… мы немножко, пару песен.
Встаю, иду за ними. Приходим к костру – он не намного меньше вчерашнего, но вчера вокруг него сидели мы, а сейчас сидят взрослые.
Та, с которой мы пели, садится, сажает меня рядом и говорит смущённо:
– А меня тоже Нина зовут.
Я почему-то обрадовалась и говорю:
– Как здорово – обе Нины!
И мы начинаем петь, мы поём много разных песен, и русских народных, и военных. С Ниной хорошо петь, а теперь мы ещё сидим рядом – это правильно для пения на два голоса, быть рядом. Нам иногда подпевают. Но я чувствую, что со мной что-то не то, не сразу чувствую, но всё сильнее и сильнее: очень жарко груди, очень холодно спине и как будто немножко тошнит. Нина замечает что-то и говорит: