Страница:
– Давай спинку потру, зябко тебе?
Какая-то вожатая (Наташи нет) говорит:
– Ниночке спать пора, да и прохладно, иди спать!
Я встаю, улыбаюсь всем и говорю:
– Спасибо, так хорошо попели! Спокойной ночи!
Они чуть не хором мне отвечают:
– Это тебе спасибо!
Иду в лагерь, даже бежать не могу, захожу в палатку… а все уже спят.
На следующий день всё прекрасно – вкусный завтрак, нас здесь очень хорошо кормят, так мы с Ёлкой считаем. Потом мы опять с Наташей и всем отрядом гуляем по опушке леса. Лес всегда разный – вот ты входишь в него в том же месте, но что-то изменилось! Он всегда разный, но всегда прекрасный! После обеда мы с Ёлкой обсуждаем, какой сюрприз приготовить Мамочке с Папой на родительский день. После ужина я иду в камеру хранения, и мне выдают там мою кофточку – теперь спать будет теплее.
Играют отбой, и почти с последней нотой в палату входит Нина с другой женщиной. Я так и села на кровать. Они быстро подходят, Нина берёт меня за руку, улыбается, тащит к выходу и при этом говорит:
– Со всеми договорились, Ниночка, не волнуйся – сейчас от души напоёмся!
Мы опять поём у костра – теперь я в кофточке и спине не так холодно, но быстрее, чем вчера, мне становится не по себе: опять жарко груди, спине всё равно холодно и тошнит сильнее, чем вчера. Мы уже довольно долго поём, и я вдруг понимаю: надо скорей идти и ложиться. После очередной песни я встаю и говорю:
– Большое спасибо, но мне уже пора! Спокойной ночи!
Все сразу засуетились, громко мне говорят разное: “Конечно, иди спать!”, “Это тебе большое спасибо!”, “Наверно, замёрзла”, “Спокойной ночи!”.
Машу им рукой и тащусь в лагерь. Медленно иду – тошнит. Пришла – все спят. Вот хорошо, думаю, а то мне сейчас совсем не хочется разговаривать! Я снимаю кофточку, кладу её на подушку – подушка холодная и влажная, не хочется на неё ложиться. Раздеваюсь и ложусь.
Утром просыпаюсь от горна – побудка, быстро одеваюсь, подгоняю девочек, бежим на линейку, рапортую Тасе. Но помню всё, что было вчера вечером, – ив груди помню, и в голове помню! Надо что-то придумать, так я больше не могу, но и жаловаться взрослым нельзя: Нина же не виновата, что я… слабоватая оказалась. Надо посоветоваться с Ёлкой.
После завтрака встречаю её и всё рассказываю. Я никогда не видела Ёлку в таком бешенстве!
– Вот чертовки! Дуры толстые! Идиотки! – Она сквозь зубы просто шипит, глаза у неё светлеют и леденеют, а ноздри – как у Мамочки, когда она очень сердится.
Но вдруг лицо у неё становится растерянным, она хватает меня за руку и быстро спрашивает:
– Как ты себя чувствуешь? Сейчас как ты себя чувствуешь?
– Неплохо! – говорю и улыбаюсь, чтобы она так не расстраивалась.
– “Неплохо!” – повторяет она мрачно.
Она меня очень внимательно оглядывает, опускает голову, думает. Я жду.
Ёлка поднимает голову. Я так рада – у неё обычное лицо, только немножко тонкие глаза.
– Сделаем так! – Она говорит очень спокойно, и я понимаю, что всё будет теперь хорошо. – Сегодня сразу после ужина не жди отбоя, а сразу иди в палатку, там какие-то девочки уже будут обязательно. Ты им скажешь: “Девочки, я сегодня немножко устала и сейчас лягу спать”. И быстро ложись!
– А если девочки начнут… что-нибудь про… лазарет? – Я расстраиваюсь, потому что зачем мне лазарет?!
– А ты им ответишь, вернее, засмеёшься и скажешь: “Ну какой лазарет? Просто я вчера не выспалась!” И они это знают, потому что вчера заснули, а тебя ещё не было.
– И позавчера меня не было, – добавляю я и смеюсь.
– Ух, чертовки! – Ёлка опять становится мрачная, но ненадолго. – Значит, повторяем: сразу после ужина приходишь в палатку, предупреждаешь девочек, что просто очень хочешь спать, быстро ложишься… ну а засыпаешь ты в ту секунду, когда кладёшь голову на подушку!
– Они придут, обязательно придут… и начнут меня будить, – говорю.
Тут у Ёлки становится такое лицо… оно всё больше морщится, и она через хохот с трудом говорит:
– Ну… пусть… будят!
Мы обе хохочем.
После ужина я бегу в палатку – там довольно много девочек – раскрываю кровать, надеваю кофточку и говорю:
– Девочки! Я очень хочу спать. А вы занимайтесь своими делами, как всегда.
– А ты не заболела? – спрашивает одна девочка.
– Что ты! – машу я рукой. – Я прекрасно себя чувствую, просто сегодня недоспала. Вы ведь заметили, все вчера заснули, а меня нет.
– Да-да! Мы заснули, а тебя не было! – несколько девочек сразу хором говорят.
– Ну вот! – радуюсь я. – Очень спать хочется, спокойной ночи!
И падаю на подушку.
Открываю глаза – надо мной очень много глаз. Ничего не понимаю, но по освещению понятно, что утро. Я моргаю глазами – глаза надо мной отодвигаются, я поднимаюсь на подушке, сажусь, прислоняюсь к спинке кровати – вокруг меня собралось очень много девочек, ну просто все, наверное. И у всех взволнованные лица!
– Что случилось? – спрашиваю.
– Ты что, не помнишь? – спрашивает одна девочка почти с ужасом.
– Что я не помню?
– Что вечером было!
– А что было вечером?
– Ты что, ничего не помнишь, что было, когда ты заснула?!
– Ну как я могу помнить, если я спала! – Я уже сердиться начинаю.
– Но ты говорила! Разве можно во сне говорить, если только не бредишь?
– И что я говорила?
Девочки молчат.
– Галя! – Я подружилась с одной девочкой, она спокойная и “рассудительная”. – Я ничего не понимаю! Расскажи мне, пожалуйста, что случилось, когда я заснула.
Галя садится в ноги моей кровати, девочки рассаживаются рядом, и она рассказывает:
– Ниночка, ты ведь вчера раньше легла? Раньше, и сразу заснула. А мы тут играли, разговаривали, и вдруг приходят эти женщины, которые к тебе раньше приходили, и только они входят, играют отбой. Та, которая с тобой пела, спрашивает: “А где же Ниночка?” Мы ей говорим: “Она спит!” А та, которая с тобой не пела, говорит: “Ещё рано, мы сейчас её разбудим!” – и громко говорит: “Ниночка, просыпайся!” Ты спишь и не просыпаешься. Та, которая с тобой не пела, садится к тебе на кровать и очень громко говорит: “Ниночка, просыпайся!” Ты спишь. Она начинает трясти тебя за плечи – ты не просыпаешься. Тогда та, которая с тобой пела, говорит: “Может, не будем её будить – очень крепко спит!” – “Подумаешь, крепко спит! Попоём – ещё крепче заснёт! – И опять начинает кричать: – Просыпайся!” – и трясти!
– А вы что? – спрашиваю.
– Мы сначала растерялись, а когда она сказала “подумаешь…”, мы решили позвать Наташу, – объясняет Галя. – Но эта, которая с тобой не пела, вдруг так разозлилась и говорит: “Сейчас она у меня быстренько проснётся!” Схватила тебя за плечи, посадила, к себе подтянула и как начнёт трясти и кричать: “Просыпайся! Просыпайся!” Мы очень испугались, а ты вдруг довольно громко и понятно, но с закрытыми глазами говоришь: “Пошли к чёрту!”
Я захохотала – остановиться не могу, так это всё неожиданно и смешно. Девочки тоже захохотали. И вдруг я смеяться перестала и думаю: неужели я могла так сказать?! Я спрашиваю у Гали:
– Неужели я их к чёрту послала? Ужас какой! Просто не верится. Взрослых людей взяла и послала к чёрту!
– Да-да! – хохочет Галя. – Ты очень чётко сказала: “Пошли к чёрту!”
– И что дальше было?
– Они обе так испугались… Эта трясти тебя перестала, руки отпустила, ты сразу бряк на подушку, на правый бок повернулась, спишь! – Галя очень довольна. – И они сразу убежали!
– Ну неужели ты ничего не помнишь? – удивляется одна девочка.
Тут я обозлилась и спрашиваю сухо:
– Неужели ты считаешь, что я могла наяву, то есть в сознании, а не во сне послать взрослых к чёрту?
– Нина очень хорошо воспитана, – говорит спокойно Галя. – Она нас хоть раз послала к чёрту?
После завтрака встретились с Ёлкой. Я всё ей подробно рассказала, и мы долго хохотали.
– Теперь они к тебе больше не придут! – сказала Ёлка.
– Ты уверена? – Мне очень хотелось ещё раз это услышать.
– Абсолютно уверена. Так же, как я уверена в том, что никто не сможет тебя разбудить, если ты этого не хочешь!
Я обрадовалась, но мне было неудобно перед Ниной – мы так хорошо с ней пели. А я её к чёрту послала! Я сказала Ёлке, она подумала и ответила:
– Нина хорошая, она поймёт: это не ты сказала, а кто-то из глубины твоего сна!
Мэри
Влюблённые
Страшные сны
Какая-то вожатая (Наташи нет) говорит:
– Ниночке спать пора, да и прохладно, иди спать!
Я встаю, улыбаюсь всем и говорю:
– Спасибо, так хорошо попели! Спокойной ночи!
Они чуть не хором мне отвечают:
– Это тебе спасибо!
Иду в лагерь, даже бежать не могу, захожу в палатку… а все уже спят.
На следующий день всё прекрасно – вкусный завтрак, нас здесь очень хорошо кормят, так мы с Ёлкой считаем. Потом мы опять с Наташей и всем отрядом гуляем по опушке леса. Лес всегда разный – вот ты входишь в него в том же месте, но что-то изменилось! Он всегда разный, но всегда прекрасный! После обеда мы с Ёлкой обсуждаем, какой сюрприз приготовить Мамочке с Папой на родительский день. После ужина я иду в камеру хранения, и мне выдают там мою кофточку – теперь спать будет теплее.
Играют отбой, и почти с последней нотой в палату входит Нина с другой женщиной. Я так и села на кровать. Они быстро подходят, Нина берёт меня за руку, улыбается, тащит к выходу и при этом говорит:
– Со всеми договорились, Ниночка, не волнуйся – сейчас от души напоёмся!
Мы опять поём у костра – теперь я в кофточке и спине не так холодно, но быстрее, чем вчера, мне становится не по себе: опять жарко груди, спине всё равно холодно и тошнит сильнее, чем вчера. Мы уже довольно долго поём, и я вдруг понимаю: надо скорей идти и ложиться. После очередной песни я встаю и говорю:
– Большое спасибо, но мне уже пора! Спокойной ночи!
Все сразу засуетились, громко мне говорят разное: “Конечно, иди спать!”, “Это тебе большое спасибо!”, “Наверно, замёрзла”, “Спокойной ночи!”.
Машу им рукой и тащусь в лагерь. Медленно иду – тошнит. Пришла – все спят. Вот хорошо, думаю, а то мне сейчас совсем не хочется разговаривать! Я снимаю кофточку, кладу её на подушку – подушка холодная и влажная, не хочется на неё ложиться. Раздеваюсь и ложусь.
Утром просыпаюсь от горна – побудка, быстро одеваюсь, подгоняю девочек, бежим на линейку, рапортую Тасе. Но помню всё, что было вчера вечером, – ив груди помню, и в голове помню! Надо что-то придумать, так я больше не могу, но и жаловаться взрослым нельзя: Нина же не виновата, что я… слабоватая оказалась. Надо посоветоваться с Ёлкой.
После завтрака встречаю её и всё рассказываю. Я никогда не видела Ёлку в таком бешенстве!
– Вот чертовки! Дуры толстые! Идиотки! – Она сквозь зубы просто шипит, глаза у неё светлеют и леденеют, а ноздри – как у Мамочки, когда она очень сердится.
Но вдруг лицо у неё становится растерянным, она хватает меня за руку и быстро спрашивает:
– Как ты себя чувствуешь? Сейчас как ты себя чувствуешь?
– Неплохо! – говорю и улыбаюсь, чтобы она так не расстраивалась.
– “Неплохо!” – повторяет она мрачно.
Она меня очень внимательно оглядывает, опускает голову, думает. Я жду.
Ёлка поднимает голову. Я так рада – у неё обычное лицо, только немножко тонкие глаза.
– Сделаем так! – Она говорит очень спокойно, и я понимаю, что всё будет теперь хорошо. – Сегодня сразу после ужина не жди отбоя, а сразу иди в палатку, там какие-то девочки уже будут обязательно. Ты им скажешь: “Девочки, я сегодня немножко устала и сейчас лягу спать”. И быстро ложись!
– А если девочки начнут… что-нибудь про… лазарет? – Я расстраиваюсь, потому что зачем мне лазарет?!
– А ты им ответишь, вернее, засмеёшься и скажешь: “Ну какой лазарет? Просто я вчера не выспалась!” И они это знают, потому что вчера заснули, а тебя ещё не было.
– И позавчера меня не было, – добавляю я и смеюсь.
– Ух, чертовки! – Ёлка опять становится мрачная, но ненадолго. – Значит, повторяем: сразу после ужина приходишь в палатку, предупреждаешь девочек, что просто очень хочешь спать, быстро ложишься… ну а засыпаешь ты в ту секунду, когда кладёшь голову на подушку!
– Они придут, обязательно придут… и начнут меня будить, – говорю.
Тут у Ёлки становится такое лицо… оно всё больше морщится, и она через хохот с трудом говорит:
– Ну… пусть… будят!
Мы обе хохочем.
После ужина я бегу в палатку – там довольно много девочек – раскрываю кровать, надеваю кофточку и говорю:
– Девочки! Я очень хочу спать. А вы занимайтесь своими делами, как всегда.
– А ты не заболела? – спрашивает одна девочка.
– Что ты! – машу я рукой. – Я прекрасно себя чувствую, просто сегодня недоспала. Вы ведь заметили, все вчера заснули, а меня нет.
– Да-да! Мы заснули, а тебя не было! – несколько девочек сразу хором говорят.
– Ну вот! – радуюсь я. – Очень спать хочется, спокойной ночи!
И падаю на подушку.
Открываю глаза – надо мной очень много глаз. Ничего не понимаю, но по освещению понятно, что утро. Я моргаю глазами – глаза надо мной отодвигаются, я поднимаюсь на подушке, сажусь, прислоняюсь к спинке кровати – вокруг меня собралось очень много девочек, ну просто все, наверное. И у всех взволнованные лица!
– Что случилось? – спрашиваю.
– Ты что, не помнишь? – спрашивает одна девочка почти с ужасом.
– Что я не помню?
– Что вечером было!
– А что было вечером?
– Ты что, ничего не помнишь, что было, когда ты заснула?!
– Ну как я могу помнить, если я спала! – Я уже сердиться начинаю.
– Но ты говорила! Разве можно во сне говорить, если только не бредишь?
– И что я говорила?
Девочки молчат.
– Галя! – Я подружилась с одной девочкой, она спокойная и “рассудительная”. – Я ничего не понимаю! Расскажи мне, пожалуйста, что случилось, когда я заснула.
Галя садится в ноги моей кровати, девочки рассаживаются рядом, и она рассказывает:
– Ниночка, ты ведь вчера раньше легла? Раньше, и сразу заснула. А мы тут играли, разговаривали, и вдруг приходят эти женщины, которые к тебе раньше приходили, и только они входят, играют отбой. Та, которая с тобой пела, спрашивает: “А где же Ниночка?” Мы ей говорим: “Она спит!” А та, которая с тобой не пела, говорит: “Ещё рано, мы сейчас её разбудим!” – и громко говорит: “Ниночка, просыпайся!” Ты спишь и не просыпаешься. Та, которая с тобой не пела, садится к тебе на кровать и очень громко говорит: “Ниночка, просыпайся!” Ты спишь. Она начинает трясти тебя за плечи – ты не просыпаешься. Тогда та, которая с тобой пела, говорит: “Может, не будем её будить – очень крепко спит!” – “Подумаешь, крепко спит! Попоём – ещё крепче заснёт! – И опять начинает кричать: – Просыпайся!” – и трясти!
– А вы что? – спрашиваю.
– Мы сначала растерялись, а когда она сказала “подумаешь…”, мы решили позвать Наташу, – объясняет Галя. – Но эта, которая с тобой не пела, вдруг так разозлилась и говорит: “Сейчас она у меня быстренько проснётся!” Схватила тебя за плечи, посадила, к себе подтянула и как начнёт трясти и кричать: “Просыпайся! Просыпайся!” Мы очень испугались, а ты вдруг довольно громко и понятно, но с закрытыми глазами говоришь: “Пошли к чёрту!”
Я захохотала – остановиться не могу, так это всё неожиданно и смешно. Девочки тоже захохотали. И вдруг я смеяться перестала и думаю: неужели я могла так сказать?! Я спрашиваю у Гали:
– Неужели я их к чёрту послала? Ужас какой! Просто не верится. Взрослых людей взяла и послала к чёрту!
– Да-да! – хохочет Галя. – Ты очень чётко сказала: “Пошли к чёрту!”
– И что дальше было?
– Они обе так испугались… Эта трясти тебя перестала, руки отпустила, ты сразу бряк на подушку, на правый бок повернулась, спишь! – Галя очень довольна. – И они сразу убежали!
– Ну неужели ты ничего не помнишь? – удивляется одна девочка.
Тут я обозлилась и спрашиваю сухо:
– Неужели ты считаешь, что я могла наяву, то есть в сознании, а не во сне послать взрослых к чёрту?
– Нина очень хорошо воспитана, – говорит спокойно Галя. – Она нас хоть раз послала к чёрту?
После завтрака встретились с Ёлкой. Я всё ей подробно рассказала, и мы долго хохотали.
– Теперь они к тебе больше не придут! – сказала Ёлка.
– Ты уверена? – Мне очень хотелось ещё раз это услышать.
– Абсолютно уверена. Так же, как я уверена в том, что никто не сможет тебя разбудить, если ты этого не хочешь!
Я обрадовалась, но мне было неудобно перед Ниной – мы так хорошо с ней пели. А я её к чёрту послала! Я сказала Ёлке, она подумала и ответила:
– Нина хорошая, она поймёт: это не ты сказала, а кто-то из глубины твоего сна!
Мэри
Как всё здорово! И в лагере было хорошо, и домой вернулись – это замечательно, я скучаю без дома, особенно скучаю без Мамочки и Анночки. Анночка так обрадовалась, и я её сразу научила делать “ласточку” и “кольцо”. У нас опять в лагере не было никаких кружков, но было много свободного времени, и мы друг другу показывали, кто что умеет.
31 августа был самый наш любимый праздник – годовщина свадьбы Мамы и Папы. Бабушка сделала очень много вкусных вещей, а мы с Ёлкой и Анночкой нарисовали праздничный весёлый плакат. И пришли, конечно, Садовские и Соболевы. Я показала им, как я стойку делаю. Дядя Миша сказал, что это ерунда, а не стойка, потому что я её об дверь делаю. Тётя Зина сказала, что он “дурак” и просто завидует. Папа хмыкнул, а Мамочка очень смеялась!
А сегодня 1 сентября 1945 года. Я иду в третий класс, в новую Ёлкину школу. Она на Безбожном переулке, почти у самой Мещанской, туда идти совсем недалеко – Банный, Капельский и Безбожный. По Безбожному ходит трамвай, и на последнем вагоне сзади мальчишки висят!
Я очень радуюсь новой школе – в Железнодорожной, когда ушла Мария Григорьевна, стало плохо, а теперь всё будет очень хорошо!
И вот я в новой школе, сижу недалеко от дверей, меня туда учительница посадила – по-моему, она хорошая и добрая. Я разглядываю девочек – хорошие девочки, улыбаются, разговаривают, но ко мне ещё никто не подходил. Ладно, потом со всеми познакомлюсь. Первый урок – арифметика, с арифметикой здесь у девочек не очень, ну и там было не очень! Я разглядываю девочек и вдруг вижу какую-то странность у одной. Она сидит на первой парте, в ряду, который у окна, но сидит не у окна. У неё красивые светлые волосы, они как-то непонятно все сверху собраны, а оттуда много локонов, локоны струятся вниз, до лопаток – они очень аккуратные и ровные. Очень красивая причёска! Но я ни в одной школе – а я уже учусь в четвёртой школе: две простых, две музыкалки – и два раза в лагере была – ни разу не видела такой причёски… у девочки! Учительниц тоже таких не видела. Меня вызывают к доске, я быстро пишу всё что надо, учительница меня хвалит, ставит пятёрку, я сажусь на место.
Звенит звонок. Сейчас, думаю, пойду знакомиться. И тут происходит странная вещь: учительница выходит из класса, а все девочки не идут, а просто бросаются к девочке с локонами, облепляют её так, что она и не видна, но сразу слышится шипящий гул: жу-жу-жу-жу-жу! Я смотрю – в классе за партой сижу только я, все остальные около той, с локонами.
Плохо дело, думаю, надо приготовиться – к чему, правда, не знаю, но чувствую, что-то будет! И сразу приготовилась. Девочки на меня всё время оглядываются, потом опять туда носами. Это смешно! По-моему, уже скоро переменка кончится, а они всё жужжат! Вдруг одна девочка отходит от этой плотной кучи, идёт ко мне. Ага, началось! Я выпрямляюсь, как Мамочка, откидываюсь немного на парте и делаю, как Ёлка, кривую голову. Девочка останавливается около меня, с ноги на ногу качается и молчит. Я тоже молчу, но сразу вспоминаю: где-то мы это читали – в Америке мужчины кладут ноги на стол, – и я думаю: вот здорово было бы сейчас ноги на парту положить, и усмехаюсь. У девочки в глазах то страх, то нахальство. Я молчу и спокойно на неё смотрю. И она наконец говорит, нахально говорит:
– Мэри сказала, чтобы ты к ней подошла!
В музыке есть очень много разных… действий, они обозначаются знаками. Есть такое действие – пауза, в это время никто не поёт и не играет. И я делаю паузу. У неё глаза бегают и моргают, и сама она не может стоять – качается и вихляется. Я паузу закончила и говорю спокойно:
– Если Мэри надо, она может сама ко мне подойти!
Девочка вздрагивает, поворачивается и бежит к Мэри.
Звенит звонок – переменка кончилась, но они всё равно там жужжат. Входит учительница и строго говорит:
– Почему вы не на своих местах?
Все быстро рассаживаются. Учительница другая, ведёт русский язык, она тоже хорошая и добрая, всё время улыбается, зовут Ксения Кузьминична. Седые волосы у неё собраны в большой пучок, глаза голубые, а платье тёмно-синее с белым воротничком. Она вызывает по очереди двух девочек – они читают из учебника. Первая неплохо читает, вторая спотыкается. Потом учительница вызывает меня, я выхожу к доске, она спрашивает очень ласково:
– Как тебя зовут?
– Нина, – говорю.
– Ниночка! – Она говорит это так ласково, что непонятно, как дело дальше пойдёт. – Почитай нам, пожалуйста, из этой книжки про осень! – И протягивает мне книжку.
Я беру книжку – она для взрослых, мелкий шрифт, но я уже много таких книжек читала – и читаю про осень. С выражением читаю. Она внимательно слушает и одновременно очень внимательно меня разглядывает.
– Спасибо! – вдруг говорит и берёт у меня книжку. – Ты хорошо читаешь! У тебя здесь учится сестра? – И улыбается такой улыбкой, что я немножко пугаюсь. Кажется, что на её лице что-то защёлкнулось, и непонятно, как это расщёлкнется обратно.
– Да, Элл очка, она в шестом классе учится! – Я знаю, она сейчас будет говорить, какая Ёлка умная и какая она отличница, но всё равно это приятно.
– Эллочка, – говорит учительница торжественно, – лучшая ученица в классе! И я уверена, что ты тоже будешь лучшей ученицей в классе! – Она расщёлкивает свою защёлкнутую улыбку и просто мне улыбается.
Ну уж нет, думаю, нам дома хватает одной отличницы! А у меня совсем другие планы. И улыбаюсь.
– Садись, Ниночка! Пять!
Я сажусь на место и думаю: две пятёрки ни за что, а потом будете тройки ставить из-за одной помарки. Ладно, пока всё хорошо!
На переменке выхожу в коридор – какой он широкий, длинный, окна большие, мне очень нравится эта школа. В коридоре много девочек – они смеются, разговаривают, иногда подпрыгивают, правда, никто не бегает. Ну ничего, я буду бегать – они привыкнут. Я иду, подпрыгиваю, всё разглядываю – здесь можно хорошо, очень хорошо побегать!
Вдруг чувствую, на меня кто-то смотрит. Я иногда чувствую, что на меня смотрят, и всегда ищу – откуда смотрят, кто смотрит? А тут искать даже нечего – не очень далеко, вижу, стоят две девочки, одна, по-моему, из нашего класса. Они видят, что я смотрю на них, прижимаются друг к другу плечами, головы чуть опускают и идут на меня. Мне становится смешно – сейчас вы у меня, как два мячика, разлетитесь!
Я делаю костяное лицо, наклоняю голову и быстро иду прямо на них, как будто я целюсь между ними. Не успеваю дойти – они отскакивают в разные стороны, а я иду дальше и подпрыгиваю. И почти сразу ко мне сзади подбегает одна из этих девочек, про которую я решила, что она из нашего класса. Она запыхающимся голосом говорит:
– Я тебя спросить хотела…
Я улыбаюсь ей и спрашиваю:
– Как тебя зовут?
Девочка как будто пугается или смущается, но тихо говорит:
– Валя.
– А меня зовут Нина, – говорю. – Что ты спросить хотела?
– Я хотела тебя спросить: тебе нравится… Мэри? – Она опять то ли смущается, то ли пугается. – Она у нас в школе самая красивая!
Вспоминаю лицо Мэри – оно какое-то немножко кукольное и совсем незапоминающееся, смотрю на Валино лицо, мне становится её жалко, и я понимаю, как я могу ей помочь.
– У Мэри очень красивые волосы, – говорю, – а причёска такая красивая – я ни у одной девочки такой красивой причёски не видела, только на картинках! – И я говорю правду, действительно ни у одной девочки не видела такой красивой, необыкновенной причёски.
Валя так радуется, как будто её очень похвалили… или что-то очень хорошее подарили. Она хватает меня за руку, тащит к окну и начинает вперемешку рассказывать, что у Мэри мама генеральша, папа генерал, у них есть домработница, а у мамы есть синий шёлковый халат с большими красивыми цветами, она его утром надевает и целый час делает Мэри локоны на щипцах…
– На каких щипцах?! – Я так удивляюсь, что даже Валю перебиваю. – Я знаю только щипцы для сахара!
– Я не видела, но есть специальные щипцы для волос, чтоб локоны делать! – Валя так радуется, что даже опять хватает меня за руку. – Я Мэри всё расскажу, что ты сказала… ты сказала ещё… про картинки…
– Я сказала, что “ни у одной девочки я такой красивой причёски не видела, только на картинках!”.
Мне очень жалко Валю и почему-то жалко Мэри. Наверное, потому, что ей из-за этих локонов приходится на целый час раньше вставать.
Дома я всё рассказываю за обедом. Нас только четверо – Папа на работе, Ёлка во второй смене, Мишенька ещё в коляске.
– И докуда же у неё локоны? – спрашивает Анночка.
– Лопатки почти закрывают, – говорю.
– Как красиво! – восхищается Анночка.
– Да-а! – задумчиво говорит Мама. – И как только этой девочке разрешают в школе ходить с такой причёской, сейчас с этим очень строго.
– Папа – генерал! – говорю. – Мама – генеральша!
– Генеральша – это серьёзно! Это очень серьёзно! – смеётся Мамочка.
– Почему? – спрашиваю.
– Понимаешь, Нинуша, – объясняет Мамочка, – во время этой войны генеральшами…
– Вавочка, “диван”! – спокойно, но строго говорит Бабушка.
– Да что же это такое за “диван”! – кричу я. – Вы последнее время так часто говорите вдруг, на самом интересном месте, “диван” – и всё, разговор прекращается! Что это значит – “диван”?
– Нинуша, не кричи, пожалуйста! – Мама недовольна. – Обо всём можно поговорить без крика. “Диван” – это сокращение поговорки: “Диван перед маленькими детьми!” Когда в компании в разговоре участвуют взрослые и дети, а дети неглупые и понимают всё, о чём идёт речь, иногда взрослые забываются, как я сейчас. И тогда кто-то из взрослых напоминает: в разговоре участвуют дети и тема, которая сейчас возникает, не детская. Для этого существует такая смешная фраза: “Диван перед маленькими детьми!” – это быстрое напоминание тому, кто забылся.
И тогда я говорю то, что давно хотела сказать, но как-то не получалось, случая не было. А сейчас как раз про это, и я говорю:
– Мамочка, Бабуся, как я хочу скорей вырасти, стать большой, взрослой, сидеть с вами за ужином долго-долго, обо всём разговаривать без всяких “диванов”, ложиться спать когда захочу, чтобы у меня была интересная работа – у Папы же очень интересная работа… И ещё много всего. Я очень хочу поскорее вырасти!
– Нинуша! – У Мамочки почему то становится печальное лицо. – Тебе плохо живётся?
– Замечательно! – Я хватаю Маму за руку. – Я замечательно живу!
– Девочка моя, не спеши вырастать! – Мамочка гладит меня по руке, потом обнимает. – Детство – это самая золотая пора жизни! Не спеши, не спеши, моя родная!
Мне так хорошо, когда Мамочка меня обнимает, но я думаю: как это – не спешить! Я очень, очень хочу поскорее вырасти и я буду спешить!
Я буду очень спешить!
31 августа был самый наш любимый праздник – годовщина свадьбы Мамы и Папы. Бабушка сделала очень много вкусных вещей, а мы с Ёлкой и Анночкой нарисовали праздничный весёлый плакат. И пришли, конечно, Садовские и Соболевы. Я показала им, как я стойку делаю. Дядя Миша сказал, что это ерунда, а не стойка, потому что я её об дверь делаю. Тётя Зина сказала, что он “дурак” и просто завидует. Папа хмыкнул, а Мамочка очень смеялась!
А сегодня 1 сентября 1945 года. Я иду в третий класс, в новую Ёлкину школу. Она на Безбожном переулке, почти у самой Мещанской, туда идти совсем недалеко – Банный, Капельский и Безбожный. По Безбожному ходит трамвай, и на последнем вагоне сзади мальчишки висят!
Я очень радуюсь новой школе – в Железнодорожной, когда ушла Мария Григорьевна, стало плохо, а теперь всё будет очень хорошо!
И вот я в новой школе, сижу недалеко от дверей, меня туда учительница посадила – по-моему, она хорошая и добрая. Я разглядываю девочек – хорошие девочки, улыбаются, разговаривают, но ко мне ещё никто не подходил. Ладно, потом со всеми познакомлюсь. Первый урок – арифметика, с арифметикой здесь у девочек не очень, ну и там было не очень! Я разглядываю девочек и вдруг вижу какую-то странность у одной. Она сидит на первой парте, в ряду, который у окна, но сидит не у окна. У неё красивые светлые волосы, они как-то непонятно все сверху собраны, а оттуда много локонов, локоны струятся вниз, до лопаток – они очень аккуратные и ровные. Очень красивая причёска! Но я ни в одной школе – а я уже учусь в четвёртой школе: две простых, две музыкалки – и два раза в лагере была – ни разу не видела такой причёски… у девочки! Учительниц тоже таких не видела. Меня вызывают к доске, я быстро пишу всё что надо, учительница меня хвалит, ставит пятёрку, я сажусь на место.
Звенит звонок. Сейчас, думаю, пойду знакомиться. И тут происходит странная вещь: учительница выходит из класса, а все девочки не идут, а просто бросаются к девочке с локонами, облепляют её так, что она и не видна, но сразу слышится шипящий гул: жу-жу-жу-жу-жу! Я смотрю – в классе за партой сижу только я, все остальные около той, с локонами.
Плохо дело, думаю, надо приготовиться – к чему, правда, не знаю, но чувствую, что-то будет! И сразу приготовилась. Девочки на меня всё время оглядываются, потом опять туда носами. Это смешно! По-моему, уже скоро переменка кончится, а они всё жужжат! Вдруг одна девочка отходит от этой плотной кучи, идёт ко мне. Ага, началось! Я выпрямляюсь, как Мамочка, откидываюсь немного на парте и делаю, как Ёлка, кривую голову. Девочка останавливается около меня, с ноги на ногу качается и молчит. Я тоже молчу, но сразу вспоминаю: где-то мы это читали – в Америке мужчины кладут ноги на стол, – и я думаю: вот здорово было бы сейчас ноги на парту положить, и усмехаюсь. У девочки в глазах то страх, то нахальство. Я молчу и спокойно на неё смотрю. И она наконец говорит, нахально говорит:
– Мэри сказала, чтобы ты к ней подошла!
В музыке есть очень много разных… действий, они обозначаются знаками. Есть такое действие – пауза, в это время никто не поёт и не играет. И я делаю паузу. У неё глаза бегают и моргают, и сама она не может стоять – качается и вихляется. Я паузу закончила и говорю спокойно:
– Если Мэри надо, она может сама ко мне подойти!
Девочка вздрагивает, поворачивается и бежит к Мэри.
Звенит звонок – переменка кончилась, но они всё равно там жужжат. Входит учительница и строго говорит:
– Почему вы не на своих местах?
Все быстро рассаживаются. Учительница другая, ведёт русский язык, она тоже хорошая и добрая, всё время улыбается, зовут Ксения Кузьминична. Седые волосы у неё собраны в большой пучок, глаза голубые, а платье тёмно-синее с белым воротничком. Она вызывает по очереди двух девочек – они читают из учебника. Первая неплохо читает, вторая спотыкается. Потом учительница вызывает меня, я выхожу к доске, она спрашивает очень ласково:
– Как тебя зовут?
– Нина, – говорю.
– Ниночка! – Она говорит это так ласково, что непонятно, как дело дальше пойдёт. – Почитай нам, пожалуйста, из этой книжки про осень! – И протягивает мне книжку.
Я беру книжку – она для взрослых, мелкий шрифт, но я уже много таких книжек читала – и читаю про осень. С выражением читаю. Она внимательно слушает и одновременно очень внимательно меня разглядывает.
– Спасибо! – вдруг говорит и берёт у меня книжку. – Ты хорошо читаешь! У тебя здесь учится сестра? – И улыбается такой улыбкой, что я немножко пугаюсь. Кажется, что на её лице что-то защёлкнулось, и непонятно, как это расщёлкнется обратно.
– Да, Элл очка, она в шестом классе учится! – Я знаю, она сейчас будет говорить, какая Ёлка умная и какая она отличница, но всё равно это приятно.
– Эллочка, – говорит учительница торжественно, – лучшая ученица в классе! И я уверена, что ты тоже будешь лучшей ученицей в классе! – Она расщёлкивает свою защёлкнутую улыбку и просто мне улыбается.
Ну уж нет, думаю, нам дома хватает одной отличницы! А у меня совсем другие планы. И улыбаюсь.
– Садись, Ниночка! Пять!
Я сажусь на место и думаю: две пятёрки ни за что, а потом будете тройки ставить из-за одной помарки. Ладно, пока всё хорошо!
На переменке выхожу в коридор – какой он широкий, длинный, окна большие, мне очень нравится эта школа. В коридоре много девочек – они смеются, разговаривают, иногда подпрыгивают, правда, никто не бегает. Ну ничего, я буду бегать – они привыкнут. Я иду, подпрыгиваю, всё разглядываю – здесь можно хорошо, очень хорошо побегать!
Вдруг чувствую, на меня кто-то смотрит. Я иногда чувствую, что на меня смотрят, и всегда ищу – откуда смотрят, кто смотрит? А тут искать даже нечего – не очень далеко, вижу, стоят две девочки, одна, по-моему, из нашего класса. Они видят, что я смотрю на них, прижимаются друг к другу плечами, головы чуть опускают и идут на меня. Мне становится смешно – сейчас вы у меня, как два мячика, разлетитесь!
Я делаю костяное лицо, наклоняю голову и быстро иду прямо на них, как будто я целюсь между ними. Не успеваю дойти – они отскакивают в разные стороны, а я иду дальше и подпрыгиваю. И почти сразу ко мне сзади подбегает одна из этих девочек, про которую я решила, что она из нашего класса. Она запыхающимся голосом говорит:
– Я тебя спросить хотела…
Я улыбаюсь ей и спрашиваю:
– Как тебя зовут?
Девочка как будто пугается или смущается, но тихо говорит:
– Валя.
– А меня зовут Нина, – говорю. – Что ты спросить хотела?
– Я хотела тебя спросить: тебе нравится… Мэри? – Она опять то ли смущается, то ли пугается. – Она у нас в школе самая красивая!
Вспоминаю лицо Мэри – оно какое-то немножко кукольное и совсем незапоминающееся, смотрю на Валино лицо, мне становится её жалко, и я понимаю, как я могу ей помочь.
– У Мэри очень красивые волосы, – говорю, – а причёска такая красивая – я ни у одной девочки такой красивой причёски не видела, только на картинках! – И я говорю правду, действительно ни у одной девочки не видела такой красивой, необыкновенной причёски.
Валя так радуется, как будто её очень похвалили… или что-то очень хорошее подарили. Она хватает меня за руку, тащит к окну и начинает вперемешку рассказывать, что у Мэри мама генеральша, папа генерал, у них есть домработница, а у мамы есть синий шёлковый халат с большими красивыми цветами, она его утром надевает и целый час делает Мэри локоны на щипцах…
– На каких щипцах?! – Я так удивляюсь, что даже Валю перебиваю. – Я знаю только щипцы для сахара!
– Я не видела, но есть специальные щипцы для волос, чтоб локоны делать! – Валя так радуется, что даже опять хватает меня за руку. – Я Мэри всё расскажу, что ты сказала… ты сказала ещё… про картинки…
– Я сказала, что “ни у одной девочки я такой красивой причёски не видела, только на картинках!”.
Мне очень жалко Валю и почему-то жалко Мэри. Наверное, потому, что ей из-за этих локонов приходится на целый час раньше вставать.
Дома я всё рассказываю за обедом. Нас только четверо – Папа на работе, Ёлка во второй смене, Мишенька ещё в коляске.
– И докуда же у неё локоны? – спрашивает Анночка.
– Лопатки почти закрывают, – говорю.
– Как красиво! – восхищается Анночка.
– Да-а! – задумчиво говорит Мама. – И как только этой девочке разрешают в школе ходить с такой причёской, сейчас с этим очень строго.
– Папа – генерал! – говорю. – Мама – генеральша!
– Генеральша – это серьёзно! Это очень серьёзно! – смеётся Мамочка.
– Почему? – спрашиваю.
– Понимаешь, Нинуша, – объясняет Мамочка, – во время этой войны генеральшами…
– Вавочка, “диван”! – спокойно, но строго говорит Бабушка.
– Да что же это такое за “диван”! – кричу я. – Вы последнее время так часто говорите вдруг, на самом интересном месте, “диван” – и всё, разговор прекращается! Что это значит – “диван”?
– Нинуша, не кричи, пожалуйста! – Мама недовольна. – Обо всём можно поговорить без крика. “Диван” – это сокращение поговорки: “Диван перед маленькими детьми!” Когда в компании в разговоре участвуют взрослые и дети, а дети неглупые и понимают всё, о чём идёт речь, иногда взрослые забываются, как я сейчас. И тогда кто-то из взрослых напоминает: в разговоре участвуют дети и тема, которая сейчас возникает, не детская. Для этого существует такая смешная фраза: “Диван перед маленькими детьми!” – это быстрое напоминание тому, кто забылся.
И тогда я говорю то, что давно хотела сказать, но как-то не получалось, случая не было. А сейчас как раз про это, и я говорю:
– Мамочка, Бабуся, как я хочу скорей вырасти, стать большой, взрослой, сидеть с вами за ужином долго-долго, обо всём разговаривать без всяких “диванов”, ложиться спать когда захочу, чтобы у меня была интересная работа – у Папы же очень интересная работа… И ещё много всего. Я очень хочу поскорее вырасти!
– Нинуша! – У Мамочки почему то становится печальное лицо. – Тебе плохо живётся?
– Замечательно! – Я хватаю Маму за руку. – Я замечательно живу!
– Девочка моя, не спеши вырастать! – Мамочка гладит меня по руке, потом обнимает. – Детство – это самая золотая пора жизни! Не спеши, не спеши, моя родная!
Мне так хорошо, когда Мамочка меня обнимает, но я думаю: как это – не спешить! Я очень, очень хочу поскорее вырасти и я буду спешить!
Я буду очень спешить!
Влюблённые
Анночка уже давно влюбилась в Исю. Ися – племянник Михлиных и сейчас живёт в их старой квартире в нашем доме на Мещанской, в которой они жили до войны. А Михлины, к сожалению, живут теперь опять в Ленинграде. Ися – “аспирант”, ему двадцать три года, он высокий, худенький, очень хороший и добрый. Он тоже любит Анночку, но её, правда, почти все любят – мне кажется, что её нельзя не любить.
Сегодня я пришла из школы – она плачет. Я спрашиваю:
– Что случилось?
Она говорит, что случилась ужасная история! Я расстроилась и говорю:
– Рассказывай быстро, какая история случилась.
А история такая: Папа недавно завёл какой-то странный дневник и ставит каждый день туда отметки по поведению – Ёлке, мне и Анночке. И вот сегодня приходит Ися и видит этот дневник. И говорит:
– А ну-ка посмотрим, Анночка, какие у тебя отметки по поведению?
А Папа вчера, не разобравшись, в чём дело, взял да и поставил Анке двойку по поведению – до этого у неё одни пятёрки были. Анночка мне объяснила, что я что-то сделала не так, а Папа решил, что это сделала Анночка! И она не смогла ему это объяснить, а он поставил ей двойку! И вот эту двойку на следующий день увидел Ися, очень удивился и сказал:
– Ты такая хорошая, послушная девочка, почему же у тебя двойка по поведению?
Анночка заплакала и тоже ничего не смогла ему объяснить. Мне так стало её жалко… Анночка, бедная, и так из-за всего этого расстраивается, так тут ей ещё мою двойку поставили! Мне безразличны почти любые отметки, а уж то, что Папка за поведение ставит, – совсем безразлично. Я говорю: хочешь, я пойду и всё Исе объясню? Она говорит:
– Нет! Не надо! – И так решительно и серьёзно говорит, что я понимаю, что не могу нарушать её запрет.
Тогда я думаю, но уже про себя, что пойду поговорю с Мамой – уверена, что она в своих очень разных новых делах просто не заметила этот дневник. А сейчас нужно Анночку чем-нибудь отвлечь и насмешить.
– Знаешь, Анка, – говорю, – в тебя уже давно влюбился мальчик со второго этажа – из того двухэтажного дома на Переяславском.
– Знаю, – говорит Анночка грустно, и большие-большие слёзы текут у неё по лицу. – Когда я к окошку подхожу, он всегда будильник заводит, и он звенит.
Я хохочу и говорю:
– А когда я подхожу к окошку, он сразу отходит от окошка – хочешь, посмотрим?
– Давай посмотрим! – говорит Анночка и уже не плачет.
– Подойди к окошку! – говорю.
Она подходит, я незаметно из-за занавески смотрю.
У окошка стоит грустный мальчик, видит Анночку, улыбается, заводит будильник, будильник звенит, Анночка его слушает, потом отходит от окна.
Я говорю ей:
– Теперь смотри незаметно из-за занавески!
Она становится за занавеску, и я подхожу к окну. Мальчик смотрит на меня… и отходит от окна.
– Видишь, – говорю, – он меня просто видеть не хочет! А в тебя он влюбился и будильником звенит!
И мы обе хохочем!
Сегодня я пришла из школы – она плачет. Я спрашиваю:
– Что случилось?
Она говорит, что случилась ужасная история! Я расстроилась и говорю:
– Рассказывай быстро, какая история случилась.
А история такая: Папа недавно завёл какой-то странный дневник и ставит каждый день туда отметки по поведению – Ёлке, мне и Анночке. И вот сегодня приходит Ися и видит этот дневник. И говорит:
– А ну-ка посмотрим, Анночка, какие у тебя отметки по поведению?
А Папа вчера, не разобравшись, в чём дело, взял да и поставил Анке двойку по поведению – до этого у неё одни пятёрки были. Анночка мне объяснила, что я что-то сделала не так, а Папа решил, что это сделала Анночка! И она не смогла ему это объяснить, а он поставил ей двойку! И вот эту двойку на следующий день увидел Ися, очень удивился и сказал:
– Ты такая хорошая, послушная девочка, почему же у тебя двойка по поведению?
Анночка заплакала и тоже ничего не смогла ему объяснить. Мне так стало её жалко… Анночка, бедная, и так из-за всего этого расстраивается, так тут ей ещё мою двойку поставили! Мне безразличны почти любые отметки, а уж то, что Папка за поведение ставит, – совсем безразлично. Я говорю: хочешь, я пойду и всё Исе объясню? Она говорит:
– Нет! Не надо! – И так решительно и серьёзно говорит, что я понимаю, что не могу нарушать её запрет.
Тогда я думаю, но уже про себя, что пойду поговорю с Мамой – уверена, что она в своих очень разных новых делах просто не заметила этот дневник. А сейчас нужно Анночку чем-нибудь отвлечь и насмешить.
– Знаешь, Анка, – говорю, – в тебя уже давно влюбился мальчик со второго этажа – из того двухэтажного дома на Переяславском.
– Знаю, – говорит Анночка грустно, и большие-большие слёзы текут у неё по лицу. – Когда я к окошку подхожу, он всегда будильник заводит, и он звенит.
Я хохочу и говорю:
– А когда я подхожу к окошку, он сразу отходит от окошка – хочешь, посмотрим?
– Давай посмотрим! – говорит Анночка и уже не плачет.
– Подойди к окошку! – говорю.
Она подходит, я незаметно из-за занавески смотрю.
У окошка стоит грустный мальчик, видит Анночку, улыбается, заводит будильник, будильник звенит, Анночка его слушает, потом отходит от окна.
Я говорю ей:
– Теперь смотри незаметно из-за занавески!
Она становится за занавеску, и я подхожу к окну. Мальчик смотрит на меня… и отходит от окна.
– Видишь, – говорю, – он меня просто видеть не хочет! А в тебя он влюбился и будильником звенит!
И мы обе хохочем!
Страшные сны
Мне приснились два страшных сна. Раньше мне никогда не снились сны. Папа сказал, что сны снятся всем, просто не все их помнят. Я не знаю про всех, но я обычно кладу голову на подушку, открываю глаза – а уже новый день!
А тут подряд два дня я просыпаюсь не от того, что новый день, а от страшного сна. Первый страшный сон мне приснился вчера. Сон такой: я слышу странный шум… или гул, но я не на земле – где-то высоко в небе. И я вижу, как передо мной, но чуть ниже, летят бомбы – я знаю, что это бомбы, они гудят, свистят, я вижу, как они долетают до земли и там – взрыв. Мне так страшно, я хочу крикнуть, но не могу, мне кажется, что я громко кричу, но я не слышу своего голоса. Вокруг нет ни одного человека – только небо и бомбы летят, летят вниз… и взрывы. Я опять кричу… и просыпаюсь. Лежу в своей кровати мокрая, как при воспалении лёгких. Входит Бабуся.
– Ты уже проснулась, деточка? Сама проснулась! Доброе утро! – радуется Бабушка.
– Доброе утро, Бабуся! – говорю.
Бабушка внимательно смотрит на меня, трогает мне лоб, спрашивает:
– Деточка, ты хорошо себя чувствуешь? Ты совершенно мокрая!
– Мне было жарко, сейчас я умоюсь быстро до пояса – всё прекрасно! – улыбаюсь Бабушке и даже рукой машу.
Сегодня мне опять приснился страшный сон! Я на земле – и здесь вся наша семья, кроме Мишеньки. Мама, Папа, Бабушка, Эллочка, Анночка и я – мы все стоим, прижавшись друг к другу, около какого-то большого камня или кучи земли. Воют самолёты, свист падающих бомб и взрывы. Мы все смотрим наверх – там очень много самолётов, из всех падают бомбы, но перед нами и около нас. И вот один самолёт прямо над нами – из него падают бомбы, они сейчас нас взорвут. И у меня в груди такая… тоска… я никогда не знала, что такое тоска, а теперь я знаю – эта тоска, потому что мы сейчас все умрём. Бомбы всё ближе и ближе – сейчас мы все умрём, и вдруг быстрая мысль в голове, так Мамочка говорила во время войны: “Если уж суждено погибнуть, то это счастье, если мы погибнем все вместе, всей семьёй!” И сразу тоска проходит – мы же здесь все вместе, вся семья, и это большое счастье. Бомбы совсем близко, а мне не страшно, потому что мы умрём все вместе. И я чувствую такую нежную радость, как будто всех обнимаю… и просыпаюсь.
Весь день я вспоминаю эти сны, ну, конечно, не всё время, но иногда в голове выскакивает, и я думаю: с кем поговорить про сны? Поговорить обязательно надо – я никогда не видела в жизни во время войны бомбёжки, я думала, что бомбы круглые, а в моих снах они совсем не круглые, а такие длинноватые и внизу как плохо заточенный карандаш.
И ещё почему-то, не знаю почему, но знаю, что надо поговорить… про эти страшные сны. Вечером я дожидаюсь, когда Папа останется за столом один с газетой – иногда так бывает, потому что, когда все за столом, он никогда даже в руки газету не берёт. А когда он остаётся один, он берёт газету и читает.
Я подхожу к столу и говорю:
– Пап, мне очень надо с тобой поговорить!
Папа сразу откладывает газету и говорит серьёзно:
– Давай поговорим, Мартышка. Садись!
И я рассказываю ему оба сна. Он подпирает лоб руками, и я не вижу его глаз, совсем немного думает, потом выпрямляется, смотрит на меня.
А тут подряд два дня я просыпаюсь не от того, что новый день, а от страшного сна. Первый страшный сон мне приснился вчера. Сон такой: я слышу странный шум… или гул, но я не на земле – где-то высоко в небе. И я вижу, как передо мной, но чуть ниже, летят бомбы – я знаю, что это бомбы, они гудят, свистят, я вижу, как они долетают до земли и там – взрыв. Мне так страшно, я хочу крикнуть, но не могу, мне кажется, что я громко кричу, но я не слышу своего голоса. Вокруг нет ни одного человека – только небо и бомбы летят, летят вниз… и взрывы. Я опять кричу… и просыпаюсь. Лежу в своей кровати мокрая, как при воспалении лёгких. Входит Бабуся.
– Ты уже проснулась, деточка? Сама проснулась! Доброе утро! – радуется Бабушка.
– Доброе утро, Бабуся! – говорю.
Бабушка внимательно смотрит на меня, трогает мне лоб, спрашивает:
– Деточка, ты хорошо себя чувствуешь? Ты совершенно мокрая!
– Мне было жарко, сейчас я умоюсь быстро до пояса – всё прекрасно! – улыбаюсь Бабушке и даже рукой машу.
Сегодня мне опять приснился страшный сон! Я на земле – и здесь вся наша семья, кроме Мишеньки. Мама, Папа, Бабушка, Эллочка, Анночка и я – мы все стоим, прижавшись друг к другу, около какого-то большого камня или кучи земли. Воют самолёты, свист падающих бомб и взрывы. Мы все смотрим наверх – там очень много самолётов, из всех падают бомбы, но перед нами и около нас. И вот один самолёт прямо над нами – из него падают бомбы, они сейчас нас взорвут. И у меня в груди такая… тоска… я никогда не знала, что такое тоска, а теперь я знаю – эта тоска, потому что мы сейчас все умрём. Бомбы всё ближе и ближе – сейчас мы все умрём, и вдруг быстрая мысль в голове, так Мамочка говорила во время войны: “Если уж суждено погибнуть, то это счастье, если мы погибнем все вместе, всей семьёй!” И сразу тоска проходит – мы же здесь все вместе, вся семья, и это большое счастье. Бомбы совсем близко, а мне не страшно, потому что мы умрём все вместе. И я чувствую такую нежную радость, как будто всех обнимаю… и просыпаюсь.
Весь день я вспоминаю эти сны, ну, конечно, не всё время, но иногда в голове выскакивает, и я думаю: с кем поговорить про сны? Поговорить обязательно надо – я никогда не видела в жизни во время войны бомбёжки, я думала, что бомбы круглые, а в моих снах они совсем не круглые, а такие длинноватые и внизу как плохо заточенный карандаш.
И ещё почему-то, не знаю почему, но знаю, что надо поговорить… про эти страшные сны. Вечером я дожидаюсь, когда Папа останется за столом один с газетой – иногда так бывает, потому что, когда все за столом, он никогда даже в руки газету не берёт. А когда он остаётся один, он берёт газету и читает.
Я подхожу к столу и говорю:
– Пап, мне очень надо с тобой поговорить!
Папа сразу откладывает газету и говорит серьёзно:
– Давай поговорим, Мартышка. Садись!
И я рассказываю ему оба сна. Он подпирает лоб руками, и я не вижу его глаз, совсем немного думает, потом выпрямляется, смотрит на меня.