Нина Шнирман. Счастливая девочка растет

   – Помнишь, недавно, в начале сентября, вы уже в школу пошли после лагеря, мы говорили об этой трагедии – Хиросимы и Нагасаки? Японцы второго капитуляцию подписали.
   – Конечно помню! – говорю.
   – Помнишь, что ты сказала?
   – Да! Я сказала, что американское правительство – они не люди, а звери! Бабуся сказала, что даже звери просто так не убивают, а только когда есть хотят. А ты сказал, что это… очень… масштабная человеческая трагедия… с огромными последствиями! Так? И ещё ты в конце сказал, что это политика. Политика войны!
   – Слово в слово! – говорит Папа. – Теперь о твоих снах. На тебя ведь очень сильное впечатление произвела трагедия Хиросимы и Нагасаки?
   – Такое сильное и ужасное… что мне, с одной стороны, иногда не верится, что это могло быть, а когда верится… очень хочется забыть!
   – Так! Теперь скажи, ты видела когда-нибудь бомбёжку?
   – Никогда не видела!
   – Нет, видела! И не раз! Но ты видела её не в жизни, а в кино. Ведь с сорок третьего года, когда вы вернулись из эвакуации, вы не часто, но иногда ходили в “Перекоп” на Грохольском. А в кино перед любым фильмом показывают “Новости дня”, вот там ты и видела эти бомбёжки. Особенно типична съёмка с самолёта. В твоём первом сне ты “на небе” и вниз летят бомбы – это съёмка с самолёта. Да и внизу, на земле, тоже очень много было съёмок бомбёжек. А в сентябре, сейчас, вы были в кино?
   – Нет, очень было много разных занятий – в третьем классе больше предметов, – объясняю Папе. – На скрипке занимаюсь, немножко пою, Бабушке на кухне помогаю…
   – Так что кадров этой трагедии ты не видела. Во сне всё очень сложно и перепутано. Но, если примитивно… можно сказать, что ты видела трагедию Хиросимы и Нагасаки, только кадры были из хроники войны с фашистами. Кстати, и на Хиросиму и на Нагасаки было сброшено всего по одной бомбе. Но теперь, Мартышка, больше ты таких снов никогда не увидишь. Никогда! Потому что Вторая мировая война закончилась. Американцы же больше никогда ни на кого не сбросят атомную бомбу. У тебя больше никогда не будет таких снов. Это я тебе обещаю!
   – Спасибо, Папочка. Большое тебе спасибо! – Я улыбаюсь ему, машу рукой, иду в детскую.
   Я знаю: если Папа что-то обещал, так всё и будет!
   Правда, мне как-то неудобно, что я не рассказала ему о своей радости из второго сна – радости, что мы умрём все вместе…
   Но это оттого, что я немножко смутилась об этом говорить.

Конкурс

   – Нинуша! – Мама говорит серьёзно, но и с какой-то радостью. – В воскресенье ты приглашена участвовать в конкурсе пения – московском или всесоюзном, я не знаю. Тебя выдвинул на конкурс пионерский лагерь “Поречье”, мне сегодня звонили. Конкурс будет проходить в Доме учёных.
   – А Наташа там будет? – спрашиваю.
   – Не знаю. Главное, чтобы там была ты! – смеётся Мама. – С тобой поедет Бабушка – это далеко и на разных транспортах. Мне очень жалко, что я поехать не могу, Мишка вылезает из кровати и ползает по всему дому, боюсь, Папа с Ёлкой за ним не углядят.
   – Мамочка, ну зачем мне этот конкурс? – Я расстраиваюсь, потому что никогда не была на конкурсе… и мне туда совсем не хочется. Глупость, наверное, какая-то этот конкурс – и всё!
   – Нинуша, – смеётся Мамочка, – ведь ты никогда не была на конкурсе – откуда ты можешь знать, нужен он тебе или не нужен?
   – Ой! Ну ладно, – говорю, – пусть будет конкурс.
   – Теперь, Нинуша, – Мама говорит очень серьёзно, – нам нужно решить одну не самую простую проблему. Это ноты. У тебя контральто, а все ноты для сопрано. Что бы ты хотела спеть?
   – “Рябину” и “Ночь тиха”. Буду петь а капелла. Тебя же не будет, чтобы транспонировать это на два тона вниз! Я могу спеть и как в нотах, но мне больше нравится петь низко… и, кроме того, редко кто хорошо аккомпанирует – только ты и Александр Сергеевич!
   – Александр Сергеевич – прекрасный скрипач, – говорит Мама задумчиво, – но на рояле он играет как прекрасный пианист. Я такого больше никогда не видела и не слышала. Теперь о конкурсе. По телефону дама, которая нам звонила, просила меня проследить, чтобы ты не забыла ноты песен, которые будешь исполнять. Я сказала: не беспокойтесь, Ниночка к конкурсу готова!
   – Но ведь нот-то нет! Они скажут: “Где ноты?”, а когда узнают, что нот нет, просто нас с Бабусей выгонят! – И я начинаю хохотать, потому что получается какая-то глупая история.
   – Нет, Нинуша, – Мама говорит очень серьёзно, – я тебе сейчас расскажу, как всё будет. Вы приедете в Дом учёных, найдёте там человека, который составляет концерт…
   – Какой концерт? – удивляюсь я.
   – Конкурс всегда проходит в форме концерта – в зале зрители, вас объявляют – всё как на концерте, только в конце объявляют: первое место в конкурсе получила или получил… Вернёмся к нашему делу. Вы нашли эту женщину. И вот теперь, Нинуша, слушай внимательно и запоминай. Она спросит: “Как твоя фамилия?” И тут ты, как ты очень хорошо умеешь, быстро, чётко, уверенно и без остановки скажешь: “Меня зовут Нина Шнирман, меня представил на конкурс академический пионерский лагерь “Поречье”, я пою “Тонкую рябину” и “Ночь тиха” – а капелла, так как у меня контральто, а все ноты этих песен для сопрано, я учусь в третьем классе музыкальной школы по классу скрипки!” И тут без перерыва – мамочка, запомни, без перерыва – ты говоришь: “У Ниночки абсолютный слух, а её Дедушка был концертмейстером скрипок в Мариинском театре!”
   Я начинаю хохотать. Мамочка с Бабушкой тоже смеются.
   – Ну Мамочка! – хохочу я. – При чём тут Дедушка?
   – А при том, – говорит Мамочка очень серьёзно, – что для концерта, где все поют под аккомпанемент рояля, для пения а капелла нужны веские основания, ведь тебя устроители конкурса не слышали и не знают. Вот основанием и будет Дедушка. Знаешь, что она скажет, когда услышит про Дедушку?
   – Что? – поражаюсь я.
   – “Ну, тогда понятно, – скажет эта женщина, – откуда у девочки абсолютный слух!” Вот что она скажет, запишет названия песен, которые ты поёшь, и спросит тебя: “А ты не боишься петь а капелла?”
   Я опять начинаю хохотать.
   – Вот-вот! – смеётся Мама. – Ты засмеёшься и скажешь: я всегда пою а капелла!
 
   В воскресенье мы с Бабушкой приехали в Дом учёных. Прошли за кулисы, а там очень неприятно – все бегают, что-то спрашивают, и у всех такие лица, как в магазине, когда люди карточки отоваривают и не знают, в какую очередь лучше бежать.
   Находим эту женщину Она не смотрит на меня и уставшим голосом спрашивает: “Как твоя фамилия?”
   Дальше происходит… просто волшебство, такое чувство, что мы читаем текст по книжке – до последнего слова всё происходит так, как сказала Мама. Я говорю последнюю фразу: “Я всегда пою а капелла!” Женщина кивает и, уходя, говорит: “Ты где-то посередине… тебя объявят… будь поближе к кулисам!”
   И вот меня объявляют, я выхожу на сцену – свет в глаза яркий, но мне кажется, что всё-таки не такой яркий, как на концерте для раненых в Свердловске, в “Мадриде”, в сорок третьем году. Я подхожу ближе к залу и кланяюсь. Бабушка сказала, что поклон – это уважение к людям. Зал сильно хлопает. А я смотрю поверх зала и думаю: сейчас вам всем будет очень жалко бедную рябину, потому что мне её очень жалко, она такая красивая и такая несчастная – и ничего нельзя изменить! И я начинаю петь: “Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…” И у меня странное чувство, будто по залу прошла какая-то волна, а потом стало так тихо, кажется, что в зале никто не дышит, но я об этом не думаю, а уже пою: “С ветром речь веду я о своей невзгоде…” Закончила – в зале тихо-тихо, а потом начинают так хлопать, что я волнуюсь, кланяюсь и опять смотрю поверх зала. Зал перестаёт хлопать, и я пою “Ночь тиха”. Закончила – и тут они так начинают хлопать, что у меня сердце очень сильно начинает бить в грудь. Я быстро кланяюсь и ухожу за кулисы. А там стоит эта женщина вместе с объявляльщицей, и у них очень странные лица. Они обе что-то мне кричат и толкают меня обратно на сцену. Я слышу, там хлопают. И вдруг слышу, что обе женщины кричат: “Выходи на поклон!”, а я не хочу, но они меня выталкивают. Я тогда не выхожу на середину сцены, а здесь, рядом с кулисами, подхожу близко к залу, улыбаюсь всем, кланяюсь и убегаю. И убегаю далеко, мимо этих женщин, чтоб они меня больше не выталкивали.
   Что за безобразие – человека выталкивать!
   Иду совсем за другие кулисы и осторожно подсматриваю в зал. Бабушку ищу – вот она сидит, пятый или шестой ряд, сбоку, и вытирает глаза платком! И начинаю слушать концерт – это ужас какой-то, как все плохо поют. Самое неприятное – почти все поют фальшиво, у меня от этого прямо живот начинает болеть, совсем не могу фальшь слышать. И Папа не может. Когда мы в столовой с Мамочкой играем – я, естественно, на скрипке, а Мама мне аккомпанирует, – я иногда немножко сфальшивлю – на скрипке фальшь может получиться, даже если слабо струну прижмёшь, – Папа сразу кричит: “Мартышка, фальшивишь!” А я ему отвечаю: “Знаю!”
   Мама с Ёлкой всегда очень смеются.
   Слушаю этот концерт и думаю: как могли взрослые люди послать на конкурс детей, которые совсем не умеют петь? Но вот слышу такой хороший, нежный голос. Я подсматриваю на сцену – чей голос? Тоненькая, симпатичная девочка – голос нежный, и поёт очень чисто.
   За ней на сцену выходит мальчишка, толстый и нахальный, поёт противно, фальшиво, но очень уверенно и громко. Я ухожу подальше – надоел мне этот концерт! Хожу, вспоминаю Свердловск, концерт нашей музыкальной школы, как я там опозорилась – хором дирижировала и спиной к залу поклонилась. Смешно! Ко мне подходит Бабушка:
   – Ну всё, концерт окончен. Сейчас объявят победителя!
   Я радуюсь и говорю:
   – Вот и замечательно! Пошли, Бабусь, домой!
   – Да как же так, деточка?! – удивляется Бабушка. – Надо же узнать, кто победил!
   И я слышу голос объявляльщицы со сцены, и тут же ко мне подбегает женщина, которая меня записывала, она улыбается Бабушке и тащит меня.
   А голос на сцене говорит: “…и победителем конкурса стала Нина Шнирман – пионерский лагерь Академии наук ‘Поречье’”. И меня выталкивают на сцену. Все очень громко хлопают. Я подхожу к женщине, она что-то говорит, хлопать перестают, но я не понимаю, что она говорит, только вдруг слышу и понимаю: “… небольшой приз победителю нашего конкурса”. На сцену выходит девушка, что-то передаёт женщине, а та передаёт мне – и у меня в руках маленькая, тоненькая то ли тарелочка, то ли блюдце. Я говорю женщине громко: “Большое спасибо!”, потом поворачиваюсь лицом к залу, говорю: “Большое спасибо!” – и кланяюсь.
   Мы едем домой. Бабушка меня обнимает за плечи и говорит:
   – Деточка, как чудесно ты спела!
   Я спрашиваю:
   – Бабусь, как тебе это блюдце? – Потому что мне оно совсем не понравилось, а я хотела его Мамочке подарить.
   – Прекрасная тарелочка! – говорит Бабушка очень серьёзно.
   Приезжаем домой, нас все встречают в прихожей. Мамочка говорит:
   – Победила!
   Я киваю головой, протягиваю Маме блюдце и говорю:
   – А это мой тебе подарок, правда, очень маленький!
   Мама берёт блюдце, переворачивает его и охает:
   – Спасибо, милая, замечательный подарок!
   Мы все всемером обедаем. А Мишенька сидит на таком необыкновенном раскладном высоком стуле – Мамочка говорит, что мы все на нём сидели, когда были маленькие. И я вспоминаю, как Анночка на нём сидела до войны.
   Рассказываю про конкурс – все смеются. Я, конечно, рассказываю немножко смешнее, чем было на самом деле, потому что там всё было неинтересно и глупо, а мне хочется, чтобы было смешно, но я рассказываю правду, просто, когда что-то описываешь, можно про одно сказать – это будет, как говорит Папа, “информация”, а можно про другое – тогда это будет смешно. И я рассказываю про толстого мальчишку – у него два живота и два подбородка, и он так нахально поёт… и все его подбородки и животы трясутся в такт.
   – Вот видишь, Нинуша, – говорит Мамочка, – ты на конкурс идти не хотела, а стала его победителем!
   – Мамочка, ты не представляешь, как там все ужасно пели – фальшиво, только один красивый голос, у одной девочки… Вообще, нормально пели там только человек… пять, не больше!
   – Но ты победила! – говорит Ёлка гордо. – Не важно, сколько там человек, ты победила!
   – А как ты сама считаешь, – спрашивает Папа, – как ты спела?
   – Неплохо! – говорю. – Совсем неплохо!
   И я думаю: почему у меня в груди вдруг такая радость – и когда мы с Бабушкой домой ехали, и сейчас?
   И понимаю: я впервые пела в таком большом зале и люди, которые меня слушали, очень тихо дышали!

Я больше не Шнирман

   С конкурса прошло несколько дней. Вечером садимся всей семьёй ужинать, и вдруг Папа говорит задумчиво:
   – Да-а-а! А я ведь больше не Шнирман и даже не Георгий Львович!
   – Как это? – поражается Ёлка, и глаза у неё становятся большие-большие.
   – Ну вот так получилось – больше не Шнирман!
   – Нет, Папочка, ты Шнирман! – Анночка говорит очень уверенно.
   – Не-ет, не-ет! Я больше не Шнирман, – качает Папа головой печально, но я вдруг чувствую, что здесь что-то не то, здесь что-то вроде шутки.
   – Жоржик! – смеётся Мама. – Ну хватит! Расскажи!
   – Прихожу я сегодня по делам в Президиум Академии наук, – рассказывает Папа. – Встречают меня там знакомые и малознакомые люди, и все говорят: “Вот отец той девочки, которая так замечательно поёт!” И пальцем на меня показывают. И никто мне не говорит, – я чувствую, как Папа с трудом сдерживает улыбку, – “Здравствуйте, Георгий Львович!” или “Вот Шнирман пришёл!”. Нет! Все говорят: “А вот отец той девочки, которая так замечательно поет!
   – Ну, Пап, знаешь… – Я даже не понимаю, сержусь я или мне смешно. – Ты Большой Учёный… а тут какой-то дурацкий конкурс, где никто петь не умеет! Тоже сравнили в вашем Президиуме!
   – Скажи, Мартышка, – Папа говорит вполне серьёзно, – вот ты что-то хорошо делаешь, а рядом человек это же делает хуже тебя. Ты что, считаешь, что он никуда не годится?
   – Да, – говорю, – он никуда не годится! Потому что в конкурсе пения не могут принимать участие люди без голоса, без слуха и без всяких чувств!
   – А кто может принимать участие в конкурсе? – спрашивает Мама. – Назови конкретно!
   – Бабушка, – начинаю я перечислять, – ты, Ёлка, Анночка, я, Бебочка даже могла бы принимать в нём участие – у неё хоть и слабый голосок, но она чисто поёт и с чувством! Нина с нашей кухни в лагере, дядя Шура…
   – Ты ещё назови мою крёстную! – предлагает Папа.
   – А что твоя крёстная?
   – А моя крёстная была оперной певицей, – сообщает Папа, – и, когда она пела в комнате, стаканы лопались!
   – Нинуша, – говорит Мама, – у тебя редкий, очень красивый голос, ты прекрасно поёшь, и я была уверена, что в конкурсе ты победишь.
   И тут я понимаю: Папа эту смешную историю рассказал, потому что он очень радуется, что я победила в конкурсе!
   И даже гордится! И Мамочка так обо мне сказала…
   Тогда я думаю: может, я действительно хорошо пою?

Англичанка

   Ну как она сегодня это сделала! Просто что-то необыкновенное! Я всегда из школы не иду, а бегу, но сегодня я так быстро бежала, что даже немножко устала – очень хотелось скорее дома всем рассказать.
   – Что, Нинуша, что, милая? – Мамочка мне дверь открывает и смеётся. – Что у тебя такое случилось, интересное?
   – Мамочка! – кричу я. – Она сегодня его так швырнула, что у меня глаза вылезли на лоб!
   – Это кто, ваша англичанка, да? – Мамочка смеётся, потом немножко задумывается.
   Я раздеваюсь, мою руки и опять кричу:
   – Англичанка! Англичанка!
   – Ты прости, Нинуша, я, может, не очень последнее время внимательно слушаю, – говорит Мамочка. – Англичанка портфель швыряет. Ты расскажи поподробнее.
   – Каждый урок английского у нас начинается так, – рассказываю я. – Звенит звонок, открывается дверь в класс, мы видим только руку или руку и ногу, и… на учительский стол летит портфель! И прямо посередине – плюх! После этого входит наша англичанка.
   – И что, она ни разу не промахнулась? – Маме очень интересно.
   – Ни разу, – говорю, – а стол от дверей далеко – он первый в среднем ряду!
   – Хорошо, что язык у вас с третьего класса. Во многих школах – с пятого. Нинуша, она тебе нравится?
   – Очень нравится! А сегодня я даже руки её не видела, портфель летит – и прямо на стол – плюх!
   – А как у тебя с английским?
   – Хорошо, – говорю, – четвёрки, пятёрки!
   – Интересно, как сейчас преподаётся язык? – задумчиво говорит Мамочка. – Покажи мне, пожалуйста, ваш учебник английского.
   Вынимаю из портфеля учебник, даю Маме, мы садимся за столовый стол и листаем учебник.
   – Какой последний текст ты знаешь? – спрашивает Мама.
   – Вот этот, – показываю.
   – Нинуша, прочитай, мне очень интересно!
   Я читаю – текст небольшой. Закончила. Мама думает, берёт меня за руку:
   – Этот текст, Нинуша, ты читала не по-английски, ты читала его по-русски.
   – Почему? – Я ужасно удивляюсь.
   – А потому что есть такое важное, очень важное понятие – произношение и “тьюн”! – Мама говорит очень серьёзно. – Ну, про “тьюн” сейчас вообще забудем, а вот произношение у тебя русское! Нет такого английского слова “зис”! И нет такого английского слова “зе”! Сейчас я тебе прочитаю, как это звучит на родном языке текста. На английском!
   Мамочка читает. Как красиво и совсем по-другому! Я расстраиваюсь.
   – Расстраиваться не надо! – говорит Мама. – Ты читаешь так, как тебя научили, а учили тебя уже почти месяц. Сейчас я тебя быстренько переучу!
   И Мамочка показывает мне, как надо правильно произносить – язык, губы, зубы, – всё очень понятно, я пару раз за Мамой повторила и потом снова прочитала весь текст.
   – Другое дело! Это уже практически по-английски – теперь надо подправить только “t” и “table”.
   Подправляем, я опять читаю.
   – Хорошо! – говорит Мама. – А теперь прочитай, пожалуйста, следующий текст.
   Читаю. Мамочка кивает головой и говорит:
   – Теперь немножко займёмся транскрипцией, ты тогда сможешь сама правильно читать любой текст!
   Мама объясняет мне транскрипцию – слова берём из нового текста. Всё так здорово и просто – я читаю новый текст, и всё звучит по-другому.
   – Теперь всё хорошо, как надо! – улыбается Мамочка. Приползает Мишенька, он очень смешно ползает – одна нога прямая, второй загребает.
   – Кто к нам приполз? – Мама спрашивает так деловито, что я понимаю: надо ответить по-английски.
   – Воу! – отвечаю.
   Мамочка берёт Мишеньку на руки и добавляет нежно:
   – Little boy!
   Я смотрю на Мишеньку и удивляюсь: как же мы раньше без него жили?
 
   Вечером, когда все собрались за ужином, я рассказываю про нашу англичанку. Папа тоже спрашивает:
   – Неужели ни разу не промахнулась?
   – Ни разу! – смеюсь я.
   – Эллочка, а кто у вас английский преподаёт? – спрашивает Мама.
   – Да эта же ворона! – Ёлка говорит так презрительно, что я даже обижаюсь.
   – Никакая она не ворона! – Я очень сержусь. – Обычная женщина!
   – Обычные женщины портфелями не швыряются! – Ёлка пожимает плечами и продолжает: – Но дело даже не в портфеле – она же страшно неопрятная, толстая, вечно не на те пуговицы застёгнута! А голова, причёска! – Тут Элка даже глаза закатила. – Страшные растрёпанные чёрные волосы!
   – Какой ужас! – Бабушка прижимает руки к щекам и качает головой. – Ну разве можно такого человека допускать до преподавания?!
   – Бабушка! – кричу я. – Элка всё преувеличила и обезобразила! Она совсем не очень толстая, просто нехудая, ходит в чёрной юбке, чёрном пиджаке и белой кофточке, и никакие пуговицы не путает – я не видела, и причёска у неё нормальная – ну, нет пучка сзади!
   – Она называет вас “идиотками” и “баранами”? – спрашивает Ёлка ехидно.