Нина Георгиевна Шнирман
Счастливая девочка растет. Повесть-воспоминание

Око за око

   Воскресенье, мы обедаем – я так люблю, когда мы все вшестером за столом – Мамочка, Бабуся, Папа, Ёлка, Анночка и я. Сидим и разговариваем. А Мишенька – ему пять месяцев – спит в коляске в столовой, с нами, за буфетом между роялем и родительской кроватью – мы это место называем спальней.
   Война закончилась две недели назад, и у меня сейчас совсем другие мысли: завтра Папа уезжает в Германию демонтировать там какие-то заводы и ещё что-то. Он объяснил нам, что такое демонтировать. Я тогда спрашиваю:
   – А зачем у них всё это забирать? Почему?
   Мамочка говорит, что раз они на нас напали, столько городов разбомбили, разрушили, столько заводов и фабрик уничтожили – значит, сейчас, после нашей победы, мы имеем право у них что-то отобрать – всё равно это не заменит “наших потерь”!
   – Вот именно, не заменит! – говорит Ёлка и делает кривую голову.
   Бабушка вдруг говорит громко и грозно:
   – Око за око, зуб за зуб! – И как стукнет кулаком по столу.
   Мы с Анночкой немножко испугались, потому что Бабушка так никогда не делает.
   – Мама! – говорит наша Мама немножко строго. – Ты Мишеньку разбудишь и напугаешь!
   – Да! Око за око и зуб за зуб! – повторяет Бабушка тихо, но грозно.
   Мне так в груди стало неприятно и даже холодно. Я не понимаю: Бабушка такая добрая… Даже зуб, по-моему, у человека отнять нельзя, а уж глаз вынуть – просто ужас какой-то!
   – Ну Бабушка, – говорю, – как же можно у человека глаз вынимать?!
   – А ты что хочешь? – спрашивает меня Бабушка, и совсем недобро спрашивает. – Тебя по одной щеке ударят, а ты другую подставишь?
   Ёлка хмурится и опускает голову – она всегда так думает.
   Я рассердилась – не нравится мне этот разговор – и говорю:
   – Не подставлю! Но я, Бабушка, око у человека вынимать не буду! И зуб не буду!
   – А тебе, Мартышка, – Папа говорит неожиданно весело, – недавно зуб вынули и отобрали.
   – Не отобрали! – сержусь я. – Мне его выдрали, потому что он молочный и качался. Мама меня послала в поликлинику – мне его щипцами… раз… положили на ладошку, и доктор сказал: “Маме отнеси!” Я отнесла!
   – Нинуша! – смеётся Мамочка. – Это же всё в переносном смысле – всё, что Бабушка говорит, всё это не имеет прямого смысла.
   Я знаю, что такое “в переносном смысле”, но всё равно у меня какая-то получилась картинка в голове, и она не уходит – это про “око за око”, – и мурашки по спине. Анка сидит и глазами моргает, Ёлка хмурится.
   Бабушка вдруг встаёт с кресла, делает так сильно рукой по воздуху, как будто она хочет его замесить, и говорит опять тихо, но грозно:
   – Терпеть я не могу всю эту толстовщину! – И уходит из комнаты.
   – Это ваш Дедушка был толстовцем! – смеётся Мама.
   – Но ведь Бабушка Дедушку любила, тогда почему?.. – удивляюсь я.
   – Любила, – кивает головой Мамочка, смотрит в окно и говорит как будто никому: – Стоял у нас на рояле… нет, рояля тогда ещё не было… стоял у нас на пианино маленький бюст Толстого – вы знаете, что такое бюст? – Это она у меня и Анночки спрашивает.
   – Ну Мама! – Я даже удивилась, ведь мы уже большие – мне восемь, Анночке шесть.
   – Конечно знаете! – Она кивает головой и продолжает: – И вот стоял он, стоял и вдруг… раз – упал и разбился!
   – Ой! – сказала Анночка.
   – Кто-то пыль вытирал и случайно его столкнул, – говорю, – потому что пыль бывает очень неудобная – когда много всего стоит, а вытирать надо.
   – Да-а, – улыбается Мама, – пыль надо вытирать, – смеётся и продолжает: – Папа мой, ваш Дедушка, купил новый бюстик, поставил на то же место… и через месяц он тоже разбился!
   – Вот и понятно! – Я радуюсь, что догадалась. – Наверное, место у него было неудобное.
   – Очень неудобное – три бюста разбилось! – Мама смеётся, смеётся, потом машет рукой, как будто сама себе машет, и говорит: – Все могут выйти из-за стола, а я пойду Мишеньку кормить. – И уходит за буфет.
   Ёлка вдруг странно улыбается – она иногда улыбается совсем непонятной улыбкой.
   Анночка встаёт и спрашивает меня:
   – Мы будем в “эвакуацию” играть?
   – Будем-будем! – говорю. – Иди, сейчас приду.
   Она кивает головой и уходит в детскую.
   Папа встаёт из-за стола и садится за свой письменный стол. Он вынимает из ящика какие-то “инструменты”, раскладывает их, поднимает голову и улыбается мне. Я очень люблю смотреть на Папины глаза – они такие добрые, красивые, и ещё кажется, что там, внутри, за ними есть какая-то удивительная жизнь.
   – Пап, – спрашиваю, – ты в Германии долго будешь?
   – Недолго, – говорит Папа, – не больше месяца.
   Ну, думаю, ничего себе – недолго! Месяц – это очень долго! Это ужасно долго! А я очень люблю с Папой разговаривать!
   Я улыбаюсь Папе и иду в детскую – будем с Анкой в “эвакуацию” играть. А Ёлка никуда не идёт и всё улыбается непонятной улыбкой. Из коридора вижу Бабушку на кухне – стоит неподвижно, наверное, задумалась.
   И я вспоминаю: пыль-то я совсем неправильно вытираю! Столько красивых вещей – я их люблю, а ведь могу случайно и столкнуть! Надо сначала всё снять, пыль вытереть, потом всё на место поставить. Да!
   Но это всё-таки лень!
   Надо подумать!

Дворец

   Мы с Бабушкой на трамвае приехали в Останкинский дворец, а он закрыт – входная дверь заперта! Рядом с дверью стоит маленькая худенькая пожилая женщина и говорит:
   – Для посетителей и экскурсий дворец закрыт.
   Я не понимаю, как дворец может быть закрыт – он должен быть всегда открыт, там ведь никто сейчас не живёт, а всем хочется посмотреть, по-моему, это какая-то глупость.
   Ёлка ворчит:
   – Я говорила, я говорила! – И отходит от двери.
   Мы с Анкой идём за ней, я расстраиваюсь и сержусь, потому что очень не люблю, когда хочу что-то сделать, а мне мешают, и даже не просто мешают, а не дают это сделать.
   – Давайте посмотрим его снаружи! – говорю, потому что я никогда не видела дворец – только на картинках.
   Немножко отходим от него и разглядываем – мне кажется, что на картинках в книжках дворцы как-то… волшебнее и роскошнее, а это просто красивое здание. Оно очень красивое, но не очень-то дворцовое.
   – Дети, идите сюда! – зовёт нас Бабушка. – Сейчас для вас откроют дворец! – И у неё очень торжественный голос.
   Прибегаем к входу, маленькая женщина вынимает из кармана ключ, отпирает дверь, распахивает и говорит тоже торжественно:
   – Проходите, пожалуйста!
   Мы кричим:
   – Спасибо! – И заходим внутрь.
   Ой! Ой! Мы все просто остолбенели от восторга – там так красиво, такой простор, такая высота… а пол, он совершенно удивительно красивый!
   – Какая прекрасная зала! – говорит Бабушка.
   Мы с Ёлкой вздрагиваем, таращимся друг на друга, потом, не сговариваясь, хватаем Анку, бежим к стене, делаем вид, что разглядываем её, и хохочем.
   – Почему зала́?! – хохочу я и остановиться не могу.
   – Да откуда я знаю? – хохочет Ёлка.
   Анка вдруг перестаёт хохотать и говорит:
   – Какой красивый дворец!
   И мы начинаем ходить по залу и всё разглядывать – так всё красиво и необыкновенно, это действительно настоящий прекрасный дворец! Подходим к Бабушке с пожилой женщиной, Эллочка спрашивает:
   – А для чего этот зал?
   – Для приёмов, танцев и театральных представлений! – гордо говорит пожилая женщина.
   – Для танцев, – повторяет Ёлка задумчиво… И вдруг отбегает от нас, выпрямляется, разводит руки в стороны, как будто собирается улететь, и начинает кружиться, но она не просто кружится – я чётко чувствую ритм, который в ней звучит, и вижу по движениям: она танцует вальс.
   Мы недавно по книжке все втроём – Ёлка была главной – научились танцевать вальс. Мамочка посмотрела и доучила то, что мы делали плохо. А потом сказала:
   – Девочки, в вальсе особенно важна прямая спина, радость внутри вас и чувство, что с каждым витком вы взлетаете всё выше и выше!
   Я хватаю Анночку – когда мы с ней танцуем, я танцую за мужчину – и говорю:
   – “На сопках Маньчжурии”!
   И мы поём и танцуем вальс под собственное пение. И с каждым витком мне кажется, что мы становимся легче и легче и вот-вот взлетим.
   Мы опять ходим и всё разглядываем, очень долго разглядываем удивительный пол. Вдруг Ёлка меня спрашивает:
   – А ты бы могла здесь жить?
   Какой странный вопрос! Я думаю, думаю и говорю:
   – Могла бы!
   – А я бы не могла, – говорит Ёлка, – здесь такое огромное пространство, такой высокий потолок, ужасно неуютно – я бы не смогла здесь жить!
   – Огромное пространство – разве плохо? – удивляюсь я.
   – А помните, – говорит Анночка, – Мама рассказывала, что у неё в детской была ширма с очень красивыми китайскими рисунками? – И она ведёт нас в правый угол зала. – Вот здесь, – говорит, – можно поставить две большие ширмы – и получится наша детская.
   Ёлка хмыкает, пожимает плечами и спрашивает:
   – А куда ты денешь этот высоченный потолок?
   – Я никуда его не буду девать, пусть остаётся, – отвечает Анночка.
   Я поражаюсь: какая она иногда бывает умная, ведь ей всего шесть лет! Мы-то с Ёлкой взрослые – мне восемь, Ёлке одиннадцать.
   К нам подходят Бабушка с пожилой женщиной.
   – А здесь ещё есть другие комнаты? – спрашивает Анночка у женщины.
   – Да! – радуется женщина. – Здесь ещё много комнат: столовые, гостиные, спальни, но они пока все заперты – даже я не могу их отпереть.
   Я думаю: а где сейчас те люди, которые здесь жили, ели, спали?
   – Дети, нам пора уходить! – говорит Бабушка. – Вам понравился дворец?
   – Очень! – не сговариваясь, говорим мы хором пожилой женщине. – Большое спасибо!
   Женщина улыбается и говорит:
   – Для вас и ваших внучек дворец всегда открыт!
   И мне кажется, что она уже не такая пожилая и не такая худенькая.
 
   Мы едем домой на трамвае, я сижу с Ёлкой. Ёлка молчит-молчит, а потом вдруг говорит:
   – Конечно, у нас маленькая квартира, но она очень-очень уютная!
   – Что-о? – Я даже подскочила на сиденье. – У нас “маленькая квартира”?!
   – А ты что считаешь? – Ёлка делает кривую голову и тонкие глаза. – Тридцать шесть квадратных метров жилой площади – это много? Ведь нас семь человек!
   – Ничего не знаю про… квадратные метры, – говорю, – но у нас очень много замечательных и красивых вещей и везде можно пройти!
   – А как ты пройдёшь в столовой к окну, если кто-то на рояле играет? – спрашивает Ёлка очень ехидно.
   Я расстраиваюсь и сержусь – не знаю, что сказать, как ответить, потому что там действительно не пройти к окну, если кто-то играет на рояле.
   – Ну ведь не обязательно к окну идти, если кто-то играет на рояле! – говорю.
   – Нинуша! – Ёлка так бывает похожа на Маму, когда говорит “Нинуша”. – Мы называем эту комнату столовой, а там на самом деле на двадцати квадратных метрах три комнаты – столовая, папин кабинет и родительская спальня. Да ещё рояль! Мама мне сказала, что только такой замечательный конструктор, как Папа, мог втиснуть в эту комнату столько вещей.
   Я чего-то не понимаю, не знаю, что сказать, и поэтому молчу. Ёлка тоже молчит и смотрит в окно. А я думаю: сейчас приедем домой и я всё у Мамы расспрошу, как это Папа взял всё и втиснул в одну комнату, если Ёлка говорит, что это три комнаты?
   Думаю о дворце: это так замечательно, что мы сможем туда ходить!
   И ещё я думаю о Ёлкином странном вопросе – могла бы я там жить или нет? Я очень люблю нашу квартиру – она большая и замечательная, я бы хотела жить в ней! А дворец можно было бы оставить, как свою дачу… ну так… понарошку.
   Когда Папа был маленький, у них была своя дача в Мустомяках.
   Но потом она почему-то сгорела!

Папа приехал из Германии

   Входит Мама и говорит торжественно: “Сюрприз!” И мы бежим в столовую. А там стол совсем к левой стенке сдвинули – на полу около рояля и Папиного стола огромная куча каких-то коробок и вещей, Папа рядом стоит и улыбается сюрпризной улыбкой. Мы все втроём бросаемся на него, он обнимает нас, а потом здоровается с Бабушкой, почему-то за руку, – потом спрошу у Мамы.
   – Мышка, ты с чего начнёшь… смотреть? – спрашивает Папа у Мамы.
   Мамочка быстро, но внимательно осматривает кучу и показывает на вторую коробку сверху.
   – Вот с этого, – говорит.
   – Начинай, – кивает Папа, и улыбка у него становится такая сюрпризная, что я уже просто терпеть не могу.
   – Мама, Мамочка! – кричу я. – Открывай скорей!
   Мама берёт коробку, ставит её на кресло, открывает, вынимает и говорит тихо и медленно:
   – Чер-но-бур-ка!
   Бабушка хлопает в ладоши, качается и говорит, по-моему, со слезами, но, может, мне кажется:
   – Вавочка, милая, теперь тебе зимой будет всегда тепло!
   – И красиво! – добавляет Элл очка.
   Вдруг я вижу – а раньше не видела, не заметила – у самой стенки, то есть у стенного шкафа, задвинутое столом, стоит что-то большое. Я подхожу – ой, ой, ой! – это же большой, очень красивый велосипед, но немножко не похож на Папин.
   – Папа! – кричу. – Почему он такой… красивый?
   – Верхней перекладины нет, – смеётся Папа. – Это дамский велосипед!
   И тут же открывает одну из коробок и говорит:
   – Девочки! Вам я привёз по два нарядных платья – для зимы и для лета, немножко белья и по паре нарядных туфель. У Мартышки и Анки зимние платья одинаковые – я думаю, они вам понравятся. И ещё, – тут Папа делает загадочное лицо, – есть маленький сюрприз, но этот сюрприз на троих!
   Анночка вдруг спрашивает:
   – Папочка! А где он?
   – Пошли в ванную! – зовет Папа. Он вынимает откуда-то небольшую коробочку – такие бывают из-под шоколадных конфет, у Мамочки есть, – берёт из кучи большую картонку и смеётся: – Пошли!
   В ванной Папа часто занимается фотографией, у него есть для этого несколько деревянных досок, он кладёт их на ванну рядом – получается как стол, и на этот “стол” он кладёт картонку – ух, как темно и здорово, сейчас сюрприз будет! – и велит нам:
   – Закройте глаза! – Мы закрываем глаза, что-то шуршит, и Папа говорит: – Открывайте!
   Ой, ой!!! Мы обалдели все втроём! На картонке лежит очень много разных фигурок – и все они светятся! Мы наклоняемся и разглядываем их: вот это кошка… вот это ягодка… какой-то человечек… жучок… а это… не может быть… я как закричу:
   – Па-ро-ход!!!
   – Папочка, что это? – умоляет Анночка.
   – Это брошки вам на троих, общие, – будете носить, когда захотите, и вечером, в темноте, они будут светиться.
   У Папы такой голос, хоть он немножко и притворяется, что ему всё равно, но я слышу – он ужасно радуется!
   – А как же их носить? – удивляется Ёлка.
   – Сзади у каждой брошки булавка, – объясняет Папа, – открываешь булавку и прикрепляешь куда хочешь.
   – Девочки! – прошу я. – Можно, я немножко сейчас пароход поношу, потом вы?
   – Можно, можно! – разрешает Ёлка. – А я поношу этого человечка! – Ёлка берёт человечка в руки, разглядывает и говорит торжественно: – Это матрос!
   – Папочка! – просит Анночка. – Прикрепи мне, пожалуйста, вот этого жучка! – И она берёт жучка в руки. – Он очень красивый!
   Папа прикрепляет слева на груди на платье Анке жучка, мне – пароход, а Ёлке – матроса. Мы смотрим друг на друга – брошки так ярко светятся в темноте! – и мы кричим “ура!”. Хохочем и опять кричим “ура!”.
   Папа открывает дверь и говорит:
   – Идите, пусть Мама и Бабушка посмотрят!
   Вбегаем в столовую. Бабушка сидит на кресле, Мамочка рядом с ней на стуле, они обе, глядя на нас, ну… на наши брошки, сначала охают, а потом хлопают в ладоши. Входит Папа, он сдерживает улыбку, но она не сдерживается.
   – Жоржик, милый! – Мама смотрит на Папу и улыбается, у неё есть такая улыбка и качание головой – только для Папы. – Ты замечательно придумал!
   – Вавочка, а теперь ты сделай нам сюрприз, – просит Бабуся и руки к груди прижимает. – В Палате мер и весов в Ленинграде, где мы жили, где работал ваш дедушка, – объясняет она, – мне все говорили: “Надежда Ивановна! Вавочка у вас просто как статуэтка!”
   Мамочка смеётся и говорит:
   – Девочки, вот вам ваша коробка – идите в детскую, примеряйте, радуйтесь, и ты, Мамочка, с ними, а я пока тут что-нибудь придумаю и позову.
   В детской мы раскладываем на Ёлкиной атаманке всё, что Папа нам привёз. Я никогда не видела столько красивых вещей. Вообще-то я никогда не обращала внимания на вещи, особенно на свои, – мне как-то это было неинтересно, и всё казалось одинаковым. Когда меня спрашивали: а какое на ней было платье? – я не могла ответить, не помнила. Потому что мне неинтересно, во что одет человек, а вот что он говорит, мне интересно! Я могу запомнить любое количество текста с одного раза, любое количество музыкального “текста”, любой самый длинный разговор – не хочу, но запоминаю. А вот, во что одет человек, не помню – неинтересно. Кроме Мамочки – я знаю и могу подробно рассказать все её платья, туфли, бусы, шляпы, их немного, но они все очень красивые – я ни у кого таких не видела! А Бабушка говорит: ваша Мама украсит любое платье!
   И сейчас я разглядываю все эти прекрасные платья, туфли, шёлковые рубашечки и удивляюсь: как я раньше могла не замечать вещи? А Ёлка как будто подслушала мои мысли и говорит:
   – Никогда у нас не было таких красивых вещей! Никогда! Только до войны у меня были шёлковые трусики, но они были одноцветные!
 
   Совсем недавно я случайно услышала, Бабушка сказала Мамочке:
   – Вавочка, у Ниночки осталась только одна ночная рубашка! Это невозможно, когда воспаление лёгких, она в одной лежит, а другая сохнет. Я из своей ей рубашку перешью.
   – Но у тебя одна ночная рубашка! – говорит Мама.
   – Посплю пока в старом сарафане – он уже весь как сито, ходить в нём нельзя!
   И совсем недавно у нас было только по одному платью.
 
   Когда я очень удивляюсь, я забываю дышать, и сейчас я не дышу – в самом низу моей стопки лежат шёлковые трусики, они в каких-то чудных цветочках, цветных разводах – я даже представить себе не могла, что трусики могут быть прекрасными! Я начинаю дышать, быстро снимаю свои трусики и надеваю эти, прекрасные! Ёлка смотрит на меня, хмурится, потом тоже быстро снимает свои трусики и надевает подарочные – они у неё тоже прекрасные!
   Бабушка хлопает в ладоши, прижимает руки к груди, она смеётся, но, как всегда, непонятно – она плачет или смеётся, хотя она, как и все мы, хохотушка.
   – А ты почему не надеваешь? – спрашиваю у Анки.
   – Я их поберегу! – объясняет Анночка.
   – Для чего их беречь? – Ёлка делает кривую голову и тонкие глаза. – Смешно!
   – Вот будет праздник – я их надену! – Она так спокойно и уверенно говорит, как взрослая.
   – Мамочка! Девочки! – зовёт Мама из столовой.
   Мы вбегаем в столовую. Между обеденным столом и Папиным “письменным” стоит Мамочка – я никогда не видела её такой прекрасной!
   На ней большая белая, с волнистыми полями и чёрной лентой блестящая шляпа, она как будто сплетена из белых и немножко чёрных лент, моё любимое платье, на шее белые новые бусы, на руках новые длинные белые шёлковые перчатки с чёрными пуговками, левая рука согнута – на ней висит новая чёрная кожаная (так Бабушка сказала) сумка, на ногах новые замшевые туфли на блестящем каблуке, и весь носок у них как будто обсыпан конфетти! Все хлопают в ладоши, я тоже, но я ничего не могу сказать, хочу, но не могу – потому что я не могу найти слов, правильных слов, для моей любви и восхищения!
   Мы ложимся спать. Я сижу в ночной рубашке на своей кровати и разглядываю трусики и брошку-пароход, они рядом на стуле. Не буду ложиться, если лягу, сразу засну, а мне ещё хочется всё вспомнить и посмотреть на свои трусики и пароход!
   Взрослые часто говорят, что у них что-то не помещается в голове, у меня всегда в голове всё помещается! И сегодня Папка привёз такой замечательный сюрприз – он весь поместился у меня в голове, я сижу и всё вспоминаю.
 
   Входит Бабушка, у неё мокрые глаза и руки прижаты к груди.
   – Жоржик! – Она говорит очень серьёзно, ласково, и мне опять кажется, что ей трудно не плакать. – У меня лет тридцать не было таких красивых, удобных, мягких туфель! Большое вам спасибо! И они мне удивительно по ноге!
   – Я рад, Надежда Ивановна. – Папа кивает головой и немножко смущается.
 
   – Посмотри, Мышка, я думаю, тебе понравится! – И Папа что-то протягивает Маме.
   Мама не просто охает, а прижимает “это” к лицу, и я вдруг вспоминаю: война, Свердловск, сорок третий год, лето, Мамин день рождения, Папин подарок, который дарит Ёлка, и что-то блестящее, прекрасное, лёгкое, жёлтое летит над столом – крепдешиновая косынка! И сейчас и тогда Мама прижимает “это” к лицу. Потом она ставит “это” на рояль, я вздрагиваю – Мамочка очень бережёт рояль. Мы все – нас трое и Бабушка – подходим к роялю и видим: на рояле стоят игрушечные, волшебные, маленькие-маленькие ярко-жёлтые босоножки.
   – Это Мишке на следующее лето, – объясняет Папа.
   – Правда, они похожи на сыроежки?! – У Мамы немножко хриплый голос.
 
   Два радиоприёмника, большой и поменьше, пишущая машинка с русскими буквами и пишущая машинка с английскими буквами, машинка для точки карандашей, чемодан с “отрезами материалов”… Папа говорит:
   – Мышка, только что открылось академическое ателье, может, ты сошьёшь себе там несколько платьев, а то ведь у тебя уже совсем ничего нет!
   Мамочка открывает следующую коробку… а там шёлковые перчатки – длинные, короткие, белые, чёрные, жёлтые, коричневые, с полосками, с дырочками, с пуговками, с кнопками. Мама охает! И шёлковые чулки. Мама опять охает, а под чулками коробочка – Мамочка её открывает и говорит:
   – Жоржик, милый, ну как ты догадался?!
   В коробке бусы – это называется “бижутерия”, – они все три одинаковые по форме, но разные по цвету – белые, нежно-голубые и нежно-зелёные.
 
   Лучше всего – Мамочка между столами в Папиных сюрпризах и босоножки-сыроежки. Они стоят сейчас на рояле – это чудо, как Мишенькины пальчики и брошка-пароход!
   Я думаю: на свете нет брошки лучше!
   Потому что это па-ро-ход!

Мальчик Алёша

   Мы ужинаем, Бабушка вдруг говорит:
   – Дети, завтра пойдём в Ботанический сад.
   Анночка спрашивает:
   – А можно, Алёша с нами пойдёт?
   Бабушка говорит, что нельзя, потому что Алёшина бабушка разрешает ему без неё быть только во дворе с Анночкой или у нас дома.
   Наши соседи по лестнице очень странные люди – они похожи на засохшие растения, но почему-то их совсем не жалко, и когда о них думаешь, то о них совсем нечего подумать – они ни с кем не разговаривают, не улыбаются, не смотрят в глаза, а когда с ними поздороваешься, тихо и безразлично говорят: “Здравствуй”.
   Зимой, когда ещё была война, к ним приехал внук Алёша – и он оказался весёлый, добрый, хороший и даже красивый – совсем-совсем на них не похож! Он на несколько месяцев младше Анночки и немножко ниже её, но они оба красивые – только Анночка беленькая, а он чёрненький. Бабушка их скоро познакомила, они так подружились и стали почти всё свободное время проводить вместе. В школу-то они ещё не ходят!
   Я увидела их первый раз вдвоём зимой во дворе. Они стояли рядом: пальто, и валенки, и шапки – всё белое – и смеялись – в снегу же поваляться – это так здорово! Подхожу к ним и спрашиваю:
   – Хорошо повалялись?
   Алёша вдруг сделал такой небольшой шаг вперёд и в сторону – получается, перед Анночкой, – это было странно – он выпрямляется, вскидывает голову и смотрит мне прямо в глаза, спокойно смотрит, но я сразу понимаю: он заслоняет Анночку от меня, он защищает её… от меня!
   И в груди у меня что-то закололо!
 
   Мамочка уже покормила Мишеньку и ужинает с нами – это так хорошо, без неё всё мне кажется немножко ненастоящим.
   – Бабушка сказала, что вы теперь с Алёшей в шахматы играете? – спрашивает Мамочка Анку. – Нравится тебе?
   – Очень! – радуется Анночка.
   – Могу себе представить их шахматы! – Ёлка хмыкает и пожимает плечами.
   – А кто же чаще выигрывает? – спрашивает Папа.
   Анночка задумалась, потом говорит:
   – Не знаю!
   – Очень интересно! – говорит Папа, и сразу видно, что ему очень интересно. – Вы сегодня играли?
   – Играли, – кивает Анночка.
   – Ты играла белыми или чёрными?
   – Белыми.
   – И какой же ты сделала первый ход?
   – Е2 – Е4.
   – Прекрасно! Дальше что?
   – Дальше мы ели друг у друга – пешки ели, слонов ели, коней и ладьи!
   – Дальше, когда много всего съели, что было потом?
   – Потом… – Анночка немножко думает и говорит: – Алёша съел моего короля.
   – Очень интересно! – радуется Папа. – И что было потом?
   – Мы играли дальше, ведь ещё остались фигуры, – объясняет Анночка.
   – Так-так! – Папа просто в восторге. – Доедали оставшиеся фигуры!
   Мамочка закрыла лицо руками. Я чувствую – хохочет, но старается хохотать тихо.
   – Вы что, с ума сошли? Обалдели? – кричит Ёлка, она редко кричит, а сейчас от возмущения вся стала красная. – Если вы съели короля, это всё! Конец партии! Нельзя играть без короля!!!
   Мамочка снимает очки и вытирает платком глаза. Потом надевает очки, смотрит на Папу, и они начинают хохотать вместе.
   – Анночка, извини. – Мама сквозь смех еле говорит. – Это мы не над тобой смеёмся… просто мы с Папой… вспомнили… как мы с ним в шахматы играли… нам они так нравились!