Страница:
Нина Георгиевна Шнирман
Счастливая девочка растет. Повесть-воспоминание
Око за око
Воскресенье, мы обедаем – я так люблю, когда мы все вшестером за столом – Мамочка, Бабуся, Папа, Ёлка, Анночка и я. Сидим и разговариваем. А Мишенька – ему пять месяцев – спит в коляске в столовой, с нами, за буфетом между роялем и родительской кроватью – мы это место называем спальней.
Война закончилась две недели назад, и у меня сейчас совсем другие мысли: завтра Папа уезжает в Германию демонтировать там какие-то заводы и ещё что-то. Он объяснил нам, что такое демонтировать. Я тогда спрашиваю:
– А зачем у них всё это забирать? Почему?
Мамочка говорит, что раз они на нас напали, столько городов разбомбили, разрушили, столько заводов и фабрик уничтожили – значит, сейчас, после нашей победы, мы имеем право у них что-то отобрать – всё равно это не заменит “наших потерь”!
– Вот именно, не заменит! – говорит Ёлка и делает кривую голову.
Бабушка вдруг говорит громко и грозно:
– Око за око, зуб за зуб! – И как стукнет кулаком по столу.
Мы с Анночкой немножко испугались, потому что Бабушка так никогда не делает.
– Мама! – говорит наша Мама немножко строго. – Ты Мишеньку разбудишь и напугаешь!
– Да! Око за око и зуб за зуб! – повторяет Бабушка тихо, но грозно.
Мне так в груди стало неприятно и даже холодно. Я не понимаю: Бабушка такая добрая… Даже зуб, по-моему, у человека отнять нельзя, а уж глаз вынуть – просто ужас какой-то!
– Ну Бабушка, – говорю, – как же можно у человека глаз вынимать?!
– А ты что хочешь? – спрашивает меня Бабушка, и совсем недобро спрашивает. – Тебя по одной щеке ударят, а ты другую подставишь?
Ёлка хмурится и опускает голову – она всегда так думает.
Я рассердилась – не нравится мне этот разговор – и говорю:
– Не подставлю! Но я, Бабушка, око у человека вынимать не буду! И зуб не буду!
– А тебе, Мартышка, – Папа говорит неожиданно весело, – недавно зуб вынули и отобрали.
– Не отобрали! – сержусь я. – Мне его выдрали, потому что он молочный и качался. Мама меня послала в поликлинику – мне его щипцами… раз… положили на ладошку, и доктор сказал: “Маме отнеси!” Я отнесла!
– Нинуша! – смеётся Мамочка. – Это же всё в переносном смысле – всё, что Бабушка говорит, всё это не имеет прямого смысла.
Я знаю, что такое “в переносном смысле”, но всё равно у меня какая-то получилась картинка в голове, и она не уходит – это про “око за око”, – и мурашки по спине. Анка сидит и глазами моргает, Ёлка хмурится.
Бабушка вдруг встаёт с кресла, делает так сильно рукой по воздуху, как будто она хочет его замесить, и говорит опять тихо, но грозно:
– Терпеть я не могу всю эту толстовщину! – И уходит из комнаты.
– Это ваш Дедушка был толстовцем! – смеётся Мама.
– Но ведь Бабушка Дедушку любила, тогда почему?.. – удивляюсь я.
– Любила, – кивает головой Мамочка, смотрит в окно и говорит как будто никому: – Стоял у нас на рояле… нет, рояля тогда ещё не было… стоял у нас на пианино маленький бюст Толстого – вы знаете, что такое бюст? – Это она у меня и Анночки спрашивает.
– Ну Мама! – Я даже удивилась, ведь мы уже большие – мне восемь, Анночке шесть.
– Конечно знаете! – Она кивает головой и продолжает: – И вот стоял он, стоял и вдруг… раз – упал и разбился!
– Ой! – сказала Анночка.
– Кто-то пыль вытирал и случайно его столкнул, – говорю, – потому что пыль бывает очень неудобная – когда много всего стоит, а вытирать надо.
– Да-а, – улыбается Мама, – пыль надо вытирать, – смеётся и продолжает: – Папа мой, ваш Дедушка, купил новый бюстик, поставил на то же место… и через месяц он тоже разбился!
– Вот и понятно! – Я радуюсь, что догадалась. – Наверное, место у него было неудобное.
– Очень неудобное – три бюста разбилось! – Мама смеётся, смеётся, потом машет рукой, как будто сама себе машет, и говорит: – Все могут выйти из-за стола, а я пойду Мишеньку кормить. – И уходит за буфет.
Ёлка вдруг странно улыбается – она иногда улыбается совсем непонятной улыбкой.
Анночка встаёт и спрашивает меня:
– Мы будем в “эвакуацию” играть?
– Будем-будем! – говорю. – Иди, сейчас приду.
Она кивает головой и уходит в детскую.
Папа встаёт из-за стола и садится за свой письменный стол. Он вынимает из ящика какие-то “инструменты”, раскладывает их, поднимает голову и улыбается мне. Я очень люблю смотреть на Папины глаза – они такие добрые, красивые, и ещё кажется, что там, внутри, за ними есть какая-то удивительная жизнь.
– Пап, – спрашиваю, – ты в Германии долго будешь?
– Недолго, – говорит Папа, – не больше месяца.
Ну, думаю, ничего себе – недолго! Месяц – это очень долго! Это ужасно долго! А я очень люблю с Папой разговаривать!
Я улыбаюсь Папе и иду в детскую – будем с Анкой в “эвакуацию” играть. А Ёлка никуда не идёт и всё улыбается непонятной улыбкой. Из коридора вижу Бабушку на кухне – стоит неподвижно, наверное, задумалась.
И я вспоминаю: пыль-то я совсем неправильно вытираю! Столько красивых вещей – я их люблю, а ведь могу случайно и столкнуть! Надо сначала всё снять, пыль вытереть, потом всё на место поставить. Да!
Но это всё-таки лень!
Надо подумать!
Война закончилась две недели назад, и у меня сейчас совсем другие мысли: завтра Папа уезжает в Германию демонтировать там какие-то заводы и ещё что-то. Он объяснил нам, что такое демонтировать. Я тогда спрашиваю:
– А зачем у них всё это забирать? Почему?
Мамочка говорит, что раз они на нас напали, столько городов разбомбили, разрушили, столько заводов и фабрик уничтожили – значит, сейчас, после нашей победы, мы имеем право у них что-то отобрать – всё равно это не заменит “наших потерь”!
– Вот именно, не заменит! – говорит Ёлка и делает кривую голову.
Бабушка вдруг говорит громко и грозно:
– Око за око, зуб за зуб! – И как стукнет кулаком по столу.
Мы с Анночкой немножко испугались, потому что Бабушка так никогда не делает.
– Мама! – говорит наша Мама немножко строго. – Ты Мишеньку разбудишь и напугаешь!
– Да! Око за око и зуб за зуб! – повторяет Бабушка тихо, но грозно.
Мне так в груди стало неприятно и даже холодно. Я не понимаю: Бабушка такая добрая… Даже зуб, по-моему, у человека отнять нельзя, а уж глаз вынуть – просто ужас какой-то!
– Ну Бабушка, – говорю, – как же можно у человека глаз вынимать?!
– А ты что хочешь? – спрашивает меня Бабушка, и совсем недобро спрашивает. – Тебя по одной щеке ударят, а ты другую подставишь?
Ёлка хмурится и опускает голову – она всегда так думает.
Я рассердилась – не нравится мне этот разговор – и говорю:
– Не подставлю! Но я, Бабушка, око у человека вынимать не буду! И зуб не буду!
– А тебе, Мартышка, – Папа говорит неожиданно весело, – недавно зуб вынули и отобрали.
– Не отобрали! – сержусь я. – Мне его выдрали, потому что он молочный и качался. Мама меня послала в поликлинику – мне его щипцами… раз… положили на ладошку, и доктор сказал: “Маме отнеси!” Я отнесла!
– Нинуша! – смеётся Мамочка. – Это же всё в переносном смысле – всё, что Бабушка говорит, всё это не имеет прямого смысла.
Я знаю, что такое “в переносном смысле”, но всё равно у меня какая-то получилась картинка в голове, и она не уходит – это про “око за око”, – и мурашки по спине. Анка сидит и глазами моргает, Ёлка хмурится.
Бабушка вдруг встаёт с кресла, делает так сильно рукой по воздуху, как будто она хочет его замесить, и говорит опять тихо, но грозно:
– Терпеть я не могу всю эту толстовщину! – И уходит из комнаты.
– Это ваш Дедушка был толстовцем! – смеётся Мама.
– Но ведь Бабушка Дедушку любила, тогда почему?.. – удивляюсь я.
– Любила, – кивает головой Мамочка, смотрит в окно и говорит как будто никому: – Стоял у нас на рояле… нет, рояля тогда ещё не было… стоял у нас на пианино маленький бюст Толстого – вы знаете, что такое бюст? – Это она у меня и Анночки спрашивает.
– Ну Мама! – Я даже удивилась, ведь мы уже большие – мне восемь, Анночке шесть.
– Конечно знаете! – Она кивает головой и продолжает: – И вот стоял он, стоял и вдруг… раз – упал и разбился!
– Ой! – сказала Анночка.
– Кто-то пыль вытирал и случайно его столкнул, – говорю, – потому что пыль бывает очень неудобная – когда много всего стоит, а вытирать надо.
– Да-а, – улыбается Мама, – пыль надо вытирать, – смеётся и продолжает: – Папа мой, ваш Дедушка, купил новый бюстик, поставил на то же место… и через месяц он тоже разбился!
– Вот и понятно! – Я радуюсь, что догадалась. – Наверное, место у него было неудобное.
– Очень неудобное – три бюста разбилось! – Мама смеётся, смеётся, потом машет рукой, как будто сама себе машет, и говорит: – Все могут выйти из-за стола, а я пойду Мишеньку кормить. – И уходит за буфет.
Ёлка вдруг странно улыбается – она иногда улыбается совсем непонятной улыбкой.
Анночка встаёт и спрашивает меня:
– Мы будем в “эвакуацию” играть?
– Будем-будем! – говорю. – Иди, сейчас приду.
Она кивает головой и уходит в детскую.
Папа встаёт из-за стола и садится за свой письменный стол. Он вынимает из ящика какие-то “инструменты”, раскладывает их, поднимает голову и улыбается мне. Я очень люблю смотреть на Папины глаза – они такие добрые, красивые, и ещё кажется, что там, внутри, за ними есть какая-то удивительная жизнь.
– Пап, – спрашиваю, – ты в Германии долго будешь?
– Недолго, – говорит Папа, – не больше месяца.
Ну, думаю, ничего себе – недолго! Месяц – это очень долго! Это ужасно долго! А я очень люблю с Папой разговаривать!
Я улыбаюсь Папе и иду в детскую – будем с Анкой в “эвакуацию” играть. А Ёлка никуда не идёт и всё улыбается непонятной улыбкой. Из коридора вижу Бабушку на кухне – стоит неподвижно, наверное, задумалась.
И я вспоминаю: пыль-то я совсем неправильно вытираю! Столько красивых вещей – я их люблю, а ведь могу случайно и столкнуть! Надо сначала всё снять, пыль вытереть, потом всё на место поставить. Да!
Но это всё-таки лень!
Надо подумать!
Дворец
Мы с Бабушкой на трамвае приехали в Останкинский дворец, а он закрыт – входная дверь заперта! Рядом с дверью стоит маленькая худенькая пожилая женщина и говорит:
– Для посетителей и экскурсий дворец закрыт.
Я не понимаю, как дворец может быть закрыт – он должен быть всегда открыт, там ведь никто сейчас не живёт, а всем хочется посмотреть, по-моему, это какая-то глупость.
Ёлка ворчит:
– Я говорила, я говорила! – И отходит от двери.
Мы с Анкой идём за ней, я расстраиваюсь и сержусь, потому что очень не люблю, когда хочу что-то сделать, а мне мешают, и даже не просто мешают, а не дают это сделать.
– Давайте посмотрим его снаружи! – говорю, потому что я никогда не видела дворец – только на картинках.
Немножко отходим от него и разглядываем – мне кажется, что на картинках в книжках дворцы как-то… волшебнее и роскошнее, а это просто красивое здание. Оно очень красивое, но не очень-то дворцовое.
– Дети, идите сюда! – зовёт нас Бабушка. – Сейчас для вас откроют дворец! – И у неё очень торжественный голос.
Прибегаем к входу, маленькая женщина вынимает из кармана ключ, отпирает дверь, распахивает и говорит тоже торжественно:
– Проходите, пожалуйста!
Мы кричим:
– Спасибо! – И заходим внутрь.
Ой! Ой! Мы все просто остолбенели от восторга – там так красиво, такой простор, такая высота… а пол, он совершенно удивительно красивый!
– Какая прекрасная зала! – говорит Бабушка.
Мы с Ёлкой вздрагиваем, таращимся друг на друга, потом, не сговариваясь, хватаем Анку, бежим к стене, делаем вид, что разглядываем её, и хохочем.
– Почему зала́?! – хохочу я и остановиться не могу.
– Да откуда я знаю? – хохочет Ёлка.
Анка вдруг перестаёт хохотать и говорит:
– Какой красивый дворец!
И мы начинаем ходить по залу и всё разглядывать – так всё красиво и необыкновенно, это действительно настоящий прекрасный дворец! Подходим к Бабушке с пожилой женщиной, Эллочка спрашивает:
– А для чего этот зал?
– Для приёмов, танцев и театральных представлений! – гордо говорит пожилая женщина.
– Для танцев, – повторяет Ёлка задумчиво… И вдруг отбегает от нас, выпрямляется, разводит руки в стороны, как будто собирается улететь, и начинает кружиться, но она не просто кружится – я чётко чувствую ритм, который в ней звучит, и вижу по движениям: она танцует вальс.
Мы недавно по книжке все втроём – Ёлка была главной – научились танцевать вальс. Мамочка посмотрела и доучила то, что мы делали плохо. А потом сказала:
– Девочки, в вальсе особенно важна прямая спина, радость внутри вас и чувство, что с каждым витком вы взлетаете всё выше и выше!
Я хватаю Анночку – когда мы с ней танцуем, я танцую за мужчину – и говорю:
– “На сопках Маньчжурии”!
И мы поём и танцуем вальс под собственное пение. И с каждым витком мне кажется, что мы становимся легче и легче и вот-вот взлетим.
Мы опять ходим и всё разглядываем, очень долго разглядываем удивительный пол. Вдруг Ёлка меня спрашивает:
– А ты бы могла здесь жить?
Какой странный вопрос! Я думаю, думаю и говорю:
– Могла бы!
– А я бы не могла, – говорит Ёлка, – здесь такое огромное пространство, такой высокий потолок, ужасно неуютно – я бы не смогла здесь жить!
– Огромное пространство – разве плохо? – удивляюсь я.
– А помните, – говорит Анночка, – Мама рассказывала, что у неё в детской была ширма с очень красивыми китайскими рисунками? – И она ведёт нас в правый угол зала. – Вот здесь, – говорит, – можно поставить две большие ширмы – и получится наша детская.
Ёлка хмыкает, пожимает плечами и спрашивает:
– А куда ты денешь этот высоченный потолок?
– Я никуда его не буду девать, пусть остаётся, – отвечает Анночка.
Я поражаюсь: какая она иногда бывает умная, ведь ей всего шесть лет! Мы-то с Ёлкой взрослые – мне восемь, Ёлке одиннадцать.
К нам подходят Бабушка с пожилой женщиной.
– А здесь ещё есть другие комнаты? – спрашивает Анночка у женщины.
– Да! – радуется женщина. – Здесь ещё много комнат: столовые, гостиные, спальни, но они пока все заперты – даже я не могу их отпереть.
Я думаю: а где сейчас те люди, которые здесь жили, ели, спали?
– Дети, нам пора уходить! – говорит Бабушка. – Вам понравился дворец?
– Очень! – не сговариваясь, говорим мы хором пожилой женщине. – Большое спасибо!
Женщина улыбается и говорит:
– Для вас и ваших внучек дворец всегда открыт!
И мне кажется, что она уже не такая пожилая и не такая худенькая.
Мы едем домой на трамвае, я сижу с Ёлкой. Ёлка молчит-молчит, а потом вдруг говорит:
– Конечно, у нас маленькая квартира, но она очень-очень уютная!
– Что-о? – Я даже подскочила на сиденье. – У нас “маленькая квартира”?!
– А ты что считаешь? – Ёлка делает кривую голову и тонкие глаза. – Тридцать шесть квадратных метров жилой площади – это много? Ведь нас семь человек!
– Ничего не знаю про… квадратные метры, – говорю, – но у нас очень много замечательных и красивых вещей и везде можно пройти!
– А как ты пройдёшь в столовой к окну, если кто-то на рояле играет? – спрашивает Ёлка очень ехидно.
Я расстраиваюсь и сержусь – не знаю, что сказать, как ответить, потому что там действительно не пройти к окну, если кто-то играет на рояле.
– Ну ведь не обязательно к окну идти, если кто-то играет на рояле! – говорю.
– Нинуша! – Ёлка так бывает похожа на Маму, когда говорит “Нинуша”. – Мы называем эту комнату столовой, а там на самом деле на двадцати квадратных метрах три комнаты – столовая, папин кабинет и родительская спальня. Да ещё рояль! Мама мне сказала, что только такой замечательный конструктор, как Папа, мог втиснуть в эту комнату столько вещей.
Я чего-то не понимаю, не знаю, что сказать, и поэтому молчу. Ёлка тоже молчит и смотрит в окно. А я думаю: сейчас приедем домой и я всё у Мамы расспрошу, как это Папа взял всё и втиснул в одну комнату, если Ёлка говорит, что это три комнаты?
Думаю о дворце: это так замечательно, что мы сможем туда ходить!
И ещё я думаю о Ёлкином странном вопросе – могла бы я там жить или нет? Я очень люблю нашу квартиру – она большая и замечательная, я бы хотела жить в ней! А дворец можно было бы оставить, как свою дачу… ну так… понарошку.
Когда Папа был маленький, у них была своя дача в Мустомяках.
Но потом она почему-то сгорела!
– Для посетителей и экскурсий дворец закрыт.
Я не понимаю, как дворец может быть закрыт – он должен быть всегда открыт, там ведь никто сейчас не живёт, а всем хочется посмотреть, по-моему, это какая-то глупость.
Ёлка ворчит:
– Я говорила, я говорила! – И отходит от двери.
Мы с Анкой идём за ней, я расстраиваюсь и сержусь, потому что очень не люблю, когда хочу что-то сделать, а мне мешают, и даже не просто мешают, а не дают это сделать.
– Давайте посмотрим его снаружи! – говорю, потому что я никогда не видела дворец – только на картинках.
Немножко отходим от него и разглядываем – мне кажется, что на картинках в книжках дворцы как-то… волшебнее и роскошнее, а это просто красивое здание. Оно очень красивое, но не очень-то дворцовое.
– Дети, идите сюда! – зовёт нас Бабушка. – Сейчас для вас откроют дворец! – И у неё очень торжественный голос.
Прибегаем к входу, маленькая женщина вынимает из кармана ключ, отпирает дверь, распахивает и говорит тоже торжественно:
– Проходите, пожалуйста!
Мы кричим:
– Спасибо! – И заходим внутрь.
Ой! Ой! Мы все просто остолбенели от восторга – там так красиво, такой простор, такая высота… а пол, он совершенно удивительно красивый!
– Какая прекрасная зала! – говорит Бабушка.
Мы с Ёлкой вздрагиваем, таращимся друг на друга, потом, не сговариваясь, хватаем Анку, бежим к стене, делаем вид, что разглядываем её, и хохочем.
– Почему зала́?! – хохочу я и остановиться не могу.
– Да откуда я знаю? – хохочет Ёлка.
Анка вдруг перестаёт хохотать и говорит:
– Какой красивый дворец!
И мы начинаем ходить по залу и всё разглядывать – так всё красиво и необыкновенно, это действительно настоящий прекрасный дворец! Подходим к Бабушке с пожилой женщиной, Эллочка спрашивает:
– А для чего этот зал?
– Для приёмов, танцев и театральных представлений! – гордо говорит пожилая женщина.
– Для танцев, – повторяет Ёлка задумчиво… И вдруг отбегает от нас, выпрямляется, разводит руки в стороны, как будто собирается улететь, и начинает кружиться, но она не просто кружится – я чётко чувствую ритм, который в ней звучит, и вижу по движениям: она танцует вальс.
Мы недавно по книжке все втроём – Ёлка была главной – научились танцевать вальс. Мамочка посмотрела и доучила то, что мы делали плохо. А потом сказала:
– Девочки, в вальсе особенно важна прямая спина, радость внутри вас и чувство, что с каждым витком вы взлетаете всё выше и выше!
Я хватаю Анночку – когда мы с ней танцуем, я танцую за мужчину – и говорю:
– “На сопках Маньчжурии”!
И мы поём и танцуем вальс под собственное пение. И с каждым витком мне кажется, что мы становимся легче и легче и вот-вот взлетим.
Мы опять ходим и всё разглядываем, очень долго разглядываем удивительный пол. Вдруг Ёлка меня спрашивает:
– А ты бы могла здесь жить?
Какой странный вопрос! Я думаю, думаю и говорю:
– Могла бы!
– А я бы не могла, – говорит Ёлка, – здесь такое огромное пространство, такой высокий потолок, ужасно неуютно – я бы не смогла здесь жить!
– Огромное пространство – разве плохо? – удивляюсь я.
– А помните, – говорит Анночка, – Мама рассказывала, что у неё в детской была ширма с очень красивыми китайскими рисунками? – И она ведёт нас в правый угол зала. – Вот здесь, – говорит, – можно поставить две большие ширмы – и получится наша детская.
Ёлка хмыкает, пожимает плечами и спрашивает:
– А куда ты денешь этот высоченный потолок?
– Я никуда его не буду девать, пусть остаётся, – отвечает Анночка.
Я поражаюсь: какая она иногда бывает умная, ведь ей всего шесть лет! Мы-то с Ёлкой взрослые – мне восемь, Ёлке одиннадцать.
К нам подходят Бабушка с пожилой женщиной.
– А здесь ещё есть другие комнаты? – спрашивает Анночка у женщины.
– Да! – радуется женщина. – Здесь ещё много комнат: столовые, гостиные, спальни, но они пока все заперты – даже я не могу их отпереть.
Я думаю: а где сейчас те люди, которые здесь жили, ели, спали?
– Дети, нам пора уходить! – говорит Бабушка. – Вам понравился дворец?
– Очень! – не сговариваясь, говорим мы хором пожилой женщине. – Большое спасибо!
Женщина улыбается и говорит:
– Для вас и ваших внучек дворец всегда открыт!
И мне кажется, что она уже не такая пожилая и не такая худенькая.
Мы едем домой на трамвае, я сижу с Ёлкой. Ёлка молчит-молчит, а потом вдруг говорит:
– Конечно, у нас маленькая квартира, но она очень-очень уютная!
– Что-о? – Я даже подскочила на сиденье. – У нас “маленькая квартира”?!
– А ты что считаешь? – Ёлка делает кривую голову и тонкие глаза. – Тридцать шесть квадратных метров жилой площади – это много? Ведь нас семь человек!
– Ничего не знаю про… квадратные метры, – говорю, – но у нас очень много замечательных и красивых вещей и везде можно пройти!
– А как ты пройдёшь в столовой к окну, если кто-то на рояле играет? – спрашивает Ёлка очень ехидно.
Я расстраиваюсь и сержусь – не знаю, что сказать, как ответить, потому что там действительно не пройти к окну, если кто-то играет на рояле.
– Ну ведь не обязательно к окну идти, если кто-то играет на рояле! – говорю.
– Нинуша! – Ёлка так бывает похожа на Маму, когда говорит “Нинуша”. – Мы называем эту комнату столовой, а там на самом деле на двадцати квадратных метрах три комнаты – столовая, папин кабинет и родительская спальня. Да ещё рояль! Мама мне сказала, что только такой замечательный конструктор, как Папа, мог втиснуть в эту комнату столько вещей.
Я чего-то не понимаю, не знаю, что сказать, и поэтому молчу. Ёлка тоже молчит и смотрит в окно. А я думаю: сейчас приедем домой и я всё у Мамы расспрошу, как это Папа взял всё и втиснул в одну комнату, если Ёлка говорит, что это три комнаты?
Думаю о дворце: это так замечательно, что мы сможем туда ходить!
И ещё я думаю о Ёлкином странном вопросе – могла бы я там жить или нет? Я очень люблю нашу квартиру – она большая и замечательная, я бы хотела жить в ней! А дворец можно было бы оставить, как свою дачу… ну так… понарошку.
Когда Папа был маленький, у них была своя дача в Мустомяках.
Но потом она почему-то сгорела!
Папа приехал из Германии
Входит Мама и говорит торжественно: “Сюрприз!” И мы бежим в столовую. А там стол совсем к левой стенке сдвинули – на полу около рояля и Папиного стола огромная куча каких-то коробок и вещей, Папа рядом стоит и улыбается сюрпризной улыбкой. Мы все втроём бросаемся на него, он обнимает нас, а потом здоровается с Бабушкой, почему-то за руку, – потом спрошу у Мамы.
– Мышка, ты с чего начнёшь… смотреть? – спрашивает Папа у Мамы.
Мамочка быстро, но внимательно осматривает кучу и показывает на вторую коробку сверху.
– Вот с этого, – говорит.
– Начинай, – кивает Папа, и улыбка у него становится такая сюрпризная, что я уже просто терпеть не могу.
– Мама, Мамочка! – кричу я. – Открывай скорей!
Мама берёт коробку, ставит её на кресло, открывает, вынимает и говорит тихо и медленно:
– Чер-но-бур-ка!
Бабушка хлопает в ладоши, качается и говорит, по-моему, со слезами, но, может, мне кажется:
– Вавочка, милая, теперь тебе зимой будет всегда тепло!
– И красиво! – добавляет Элл очка.
Вдруг я вижу – а раньше не видела, не заметила – у самой стенки, то есть у стенного шкафа, задвинутое столом, стоит что-то большое. Я подхожу – ой, ой, ой! – это же большой, очень красивый велосипед, но немножко не похож на Папин.
– Папа! – кричу. – Почему он такой… красивый?
– Верхней перекладины нет, – смеётся Папа. – Это дамский велосипед!
И тут же открывает одну из коробок и говорит:
– Девочки! Вам я привёз по два нарядных платья – для зимы и для лета, немножко белья и по паре нарядных туфель. У Мартышки и Анки зимние платья одинаковые – я думаю, они вам понравятся. И ещё, – тут Папа делает загадочное лицо, – есть маленький сюрприз, но этот сюрприз на троих!
Анночка вдруг спрашивает:
– Папочка! А где он?
– Пошли в ванную! – зовет Папа. Он вынимает откуда-то небольшую коробочку – такие бывают из-под шоколадных конфет, у Мамочки есть, – берёт из кучи большую картонку и смеётся: – Пошли!
В ванной Папа часто занимается фотографией, у него есть для этого несколько деревянных досок, он кладёт их на ванну рядом – получается как стол, и на этот “стол” он кладёт картонку – ух, как темно и здорово, сейчас сюрприз будет! – и велит нам:
– Закройте глаза! – Мы закрываем глаза, что-то шуршит, и Папа говорит: – Открывайте!
Ой, ой!!! Мы обалдели все втроём! На картонке лежит очень много разных фигурок – и все они светятся! Мы наклоняемся и разглядываем их: вот это кошка… вот это ягодка… какой-то человечек… жучок… а это… не может быть… я как закричу:
– Па-ро-ход!!!
– Папочка, что это? – умоляет Анночка.
– Это брошки вам на троих, общие, – будете носить, когда захотите, и вечером, в темноте, они будут светиться.
У Папы такой голос, хоть он немножко и притворяется, что ему всё равно, но я слышу – он ужасно радуется!
– А как же их носить? – удивляется Ёлка.
– Сзади у каждой брошки булавка, – объясняет Папа, – открываешь булавку и прикрепляешь куда хочешь.
– Девочки! – прошу я. – Можно, я немножко сейчас пароход поношу, потом вы?
– Можно, можно! – разрешает Ёлка. – А я поношу этого человечка! – Ёлка берёт человечка в руки, разглядывает и говорит торжественно: – Это матрос!
– Папочка! – просит Анночка. – Прикрепи мне, пожалуйста, вот этого жучка! – И она берёт жучка в руки. – Он очень красивый!
Папа прикрепляет слева на груди на платье Анке жучка, мне – пароход, а Ёлке – матроса. Мы смотрим друг на друга – брошки так ярко светятся в темноте! – и мы кричим “ура!”. Хохочем и опять кричим “ура!”.
Папа открывает дверь и говорит:
– Идите, пусть Мама и Бабушка посмотрят!
Вбегаем в столовую. Бабушка сидит на кресле, Мамочка рядом с ней на стуле, они обе, глядя на нас, ну… на наши брошки, сначала охают, а потом хлопают в ладоши. Входит Папа, он сдерживает улыбку, но она не сдерживается.
– Жоржик, милый! – Мама смотрит на Папу и улыбается, у неё есть такая улыбка и качание головой – только для Папы. – Ты замечательно придумал!
– Вавочка, а теперь ты сделай нам сюрприз, – просит Бабуся и руки к груди прижимает. – В Палате мер и весов в Ленинграде, где мы жили, где работал ваш дедушка, – объясняет она, – мне все говорили: “Надежда Ивановна! Вавочка у вас просто как статуэтка!”
Мамочка смеётся и говорит:
– Девочки, вот вам ваша коробка – идите в детскую, примеряйте, радуйтесь, и ты, Мамочка, с ними, а я пока тут что-нибудь придумаю и позову.
В детской мы раскладываем на Ёлкиной атаманке всё, что Папа нам привёз. Я никогда не видела столько красивых вещей. Вообще-то я никогда не обращала внимания на вещи, особенно на свои, – мне как-то это было неинтересно, и всё казалось одинаковым. Когда меня спрашивали: а какое на ней было платье? – я не могла ответить, не помнила. Потому что мне неинтересно, во что одет человек, а вот что он говорит, мне интересно! Я могу запомнить любое количество текста с одного раза, любое количество музыкального “текста”, любой самый длинный разговор – не хочу, но запоминаю. А вот, во что одет человек, не помню – неинтересно. Кроме Мамочки – я знаю и могу подробно рассказать все её платья, туфли, бусы, шляпы, их немного, но они все очень красивые – я ни у кого таких не видела! А Бабушка говорит: ваша Мама украсит любое платье!
И сейчас я разглядываю все эти прекрасные платья, туфли, шёлковые рубашечки и удивляюсь: как я раньше могла не замечать вещи? А Ёлка как будто подслушала мои мысли и говорит:
– Никогда у нас не было таких красивых вещей! Никогда! Только до войны у меня были шёлковые трусики, но они были одноцветные!
Совсем недавно я случайно услышала, Бабушка сказала Мамочке:
– Вавочка, у Ниночки осталась только одна ночная рубашка! Это невозможно, когда воспаление лёгких, она в одной лежит, а другая сохнет. Я из своей ей рубашку перешью.
– Но у тебя одна ночная рубашка! – говорит Мама.
– Посплю пока в старом сарафане – он уже весь как сито, ходить в нём нельзя!
И совсем недавно у нас было только по одному платью.
Когда я очень удивляюсь, я забываю дышать, и сейчас я не дышу – в самом низу моей стопки лежат шёлковые трусики, они в каких-то чудных цветочках, цветных разводах – я даже представить себе не могла, что трусики могут быть прекрасными! Я начинаю дышать, быстро снимаю свои трусики и надеваю эти, прекрасные! Ёлка смотрит на меня, хмурится, потом тоже быстро снимает свои трусики и надевает подарочные – они у неё тоже прекрасные!
Бабушка хлопает в ладоши, прижимает руки к груди, она смеётся, но, как всегда, непонятно – она плачет или смеётся, хотя она, как и все мы, хохотушка.
– А ты почему не надеваешь? – спрашиваю у Анки.
– Я их поберегу! – объясняет Анночка.
– Для чего их беречь? – Ёлка делает кривую голову и тонкие глаза. – Смешно!
– Вот будет праздник – я их надену! – Она так спокойно и уверенно говорит, как взрослая.
– Мамочка! Девочки! – зовёт Мама из столовой.
Мы вбегаем в столовую. Между обеденным столом и Папиным “письменным” стоит Мамочка – я никогда не видела её такой прекрасной!
На ней большая белая, с волнистыми полями и чёрной лентой блестящая шляпа, она как будто сплетена из белых и немножко чёрных лент, моё любимое платье, на шее белые новые бусы, на руках новые длинные белые шёлковые перчатки с чёрными пуговками, левая рука согнута – на ней висит новая чёрная кожаная (так Бабушка сказала) сумка, на ногах новые замшевые туфли на блестящем каблуке, и весь носок у них как будто обсыпан конфетти! Все хлопают в ладоши, я тоже, но я ничего не могу сказать, хочу, но не могу – потому что я не могу найти слов, правильных слов, для моей любви и восхищения!
Мы ложимся спать. Я сижу в ночной рубашке на своей кровати и разглядываю трусики и брошку-пароход, они рядом на стуле. Не буду ложиться, если лягу, сразу засну, а мне ещё хочется всё вспомнить и посмотреть на свои трусики и пароход!
Взрослые часто говорят, что у них что-то не помещается в голове, у меня всегда в голове всё помещается! И сегодня Папка привёз такой замечательный сюрприз – он весь поместился у меня в голове, я сижу и всё вспоминаю.
Входит Бабушка, у неё мокрые глаза и руки прижаты к груди.
– Жоржик! – Она говорит очень серьёзно, ласково, и мне опять кажется, что ей трудно не плакать. – У меня лет тридцать не было таких красивых, удобных, мягких туфель! Большое вам спасибо! И они мне удивительно по ноге!
– Я рад, Надежда Ивановна. – Папа кивает головой и немножко смущается.
– Посмотри, Мышка, я думаю, тебе понравится! – И Папа что-то протягивает Маме.
Мама не просто охает, а прижимает “это” к лицу, и я вдруг вспоминаю: война, Свердловск, сорок третий год, лето, Мамин день рождения, Папин подарок, который дарит Ёлка, и что-то блестящее, прекрасное, лёгкое, жёлтое летит над столом – крепдешиновая косынка! И сейчас и тогда Мама прижимает “это” к лицу. Потом она ставит “это” на рояль, я вздрагиваю – Мамочка очень бережёт рояль. Мы все – нас трое и Бабушка – подходим к роялю и видим: на рояле стоят игрушечные, волшебные, маленькие-маленькие ярко-жёлтые босоножки.
– Это Мишке на следующее лето, – объясняет Папа.
– Правда, они похожи на сыроежки?! – У Мамы немножко хриплый голос.
Два радиоприёмника, большой и поменьше, пишущая машинка с русскими буквами и пишущая машинка с английскими буквами, машинка для точки карандашей, чемодан с “отрезами материалов”… Папа говорит:
– Мышка, только что открылось академическое ателье, может, ты сошьёшь себе там несколько платьев, а то ведь у тебя уже совсем ничего нет!
Мамочка открывает следующую коробку… а там шёлковые перчатки – длинные, короткие, белые, чёрные, жёлтые, коричневые, с полосками, с дырочками, с пуговками, с кнопками. Мама охает! И шёлковые чулки. Мама опять охает, а под чулками коробочка – Мамочка её открывает и говорит:
– Жоржик, милый, ну как ты догадался?!
В коробке бусы – это называется “бижутерия”, – они все три одинаковые по форме, но разные по цвету – белые, нежно-голубые и нежно-зелёные.
Лучше всего – Мамочка между столами в Папиных сюрпризах и босоножки-сыроежки. Они стоят сейчас на рояле – это чудо, как Мишенькины пальчики и брошка-пароход!
Я думаю: на свете нет брошки лучше!
Потому что это па-ро-ход!
– Мышка, ты с чего начнёшь… смотреть? – спрашивает Папа у Мамы.
Мамочка быстро, но внимательно осматривает кучу и показывает на вторую коробку сверху.
– Вот с этого, – говорит.
– Начинай, – кивает Папа, и улыбка у него становится такая сюрпризная, что я уже просто терпеть не могу.
– Мама, Мамочка! – кричу я. – Открывай скорей!
Мама берёт коробку, ставит её на кресло, открывает, вынимает и говорит тихо и медленно:
– Чер-но-бур-ка!
Бабушка хлопает в ладоши, качается и говорит, по-моему, со слезами, но, может, мне кажется:
– Вавочка, милая, теперь тебе зимой будет всегда тепло!
– И красиво! – добавляет Элл очка.
Вдруг я вижу – а раньше не видела, не заметила – у самой стенки, то есть у стенного шкафа, задвинутое столом, стоит что-то большое. Я подхожу – ой, ой, ой! – это же большой, очень красивый велосипед, но немножко не похож на Папин.
– Папа! – кричу. – Почему он такой… красивый?
– Верхней перекладины нет, – смеётся Папа. – Это дамский велосипед!
И тут же открывает одну из коробок и говорит:
– Девочки! Вам я привёз по два нарядных платья – для зимы и для лета, немножко белья и по паре нарядных туфель. У Мартышки и Анки зимние платья одинаковые – я думаю, они вам понравятся. И ещё, – тут Папа делает загадочное лицо, – есть маленький сюрприз, но этот сюрприз на троих!
Анночка вдруг спрашивает:
– Папочка! А где он?
– Пошли в ванную! – зовет Папа. Он вынимает откуда-то небольшую коробочку – такие бывают из-под шоколадных конфет, у Мамочки есть, – берёт из кучи большую картонку и смеётся: – Пошли!
В ванной Папа часто занимается фотографией, у него есть для этого несколько деревянных досок, он кладёт их на ванну рядом – получается как стол, и на этот “стол” он кладёт картонку – ух, как темно и здорово, сейчас сюрприз будет! – и велит нам:
– Закройте глаза! – Мы закрываем глаза, что-то шуршит, и Папа говорит: – Открывайте!
Ой, ой!!! Мы обалдели все втроём! На картонке лежит очень много разных фигурок – и все они светятся! Мы наклоняемся и разглядываем их: вот это кошка… вот это ягодка… какой-то человечек… жучок… а это… не может быть… я как закричу:
– Па-ро-ход!!!
– Папочка, что это? – умоляет Анночка.
– Это брошки вам на троих, общие, – будете носить, когда захотите, и вечером, в темноте, они будут светиться.
У Папы такой голос, хоть он немножко и притворяется, что ему всё равно, но я слышу – он ужасно радуется!
– А как же их носить? – удивляется Ёлка.
– Сзади у каждой брошки булавка, – объясняет Папа, – открываешь булавку и прикрепляешь куда хочешь.
– Девочки! – прошу я. – Можно, я немножко сейчас пароход поношу, потом вы?
– Можно, можно! – разрешает Ёлка. – А я поношу этого человечка! – Ёлка берёт человечка в руки, разглядывает и говорит торжественно: – Это матрос!
– Папочка! – просит Анночка. – Прикрепи мне, пожалуйста, вот этого жучка! – И она берёт жучка в руки. – Он очень красивый!
Папа прикрепляет слева на груди на платье Анке жучка, мне – пароход, а Ёлке – матроса. Мы смотрим друг на друга – брошки так ярко светятся в темноте! – и мы кричим “ура!”. Хохочем и опять кричим “ура!”.
Папа открывает дверь и говорит:
– Идите, пусть Мама и Бабушка посмотрят!
Вбегаем в столовую. Бабушка сидит на кресле, Мамочка рядом с ней на стуле, они обе, глядя на нас, ну… на наши брошки, сначала охают, а потом хлопают в ладоши. Входит Папа, он сдерживает улыбку, но она не сдерживается.
– Жоржик, милый! – Мама смотрит на Папу и улыбается, у неё есть такая улыбка и качание головой – только для Папы. – Ты замечательно придумал!
– Вавочка, а теперь ты сделай нам сюрприз, – просит Бабуся и руки к груди прижимает. – В Палате мер и весов в Ленинграде, где мы жили, где работал ваш дедушка, – объясняет она, – мне все говорили: “Надежда Ивановна! Вавочка у вас просто как статуэтка!”
Мамочка смеётся и говорит:
– Девочки, вот вам ваша коробка – идите в детскую, примеряйте, радуйтесь, и ты, Мамочка, с ними, а я пока тут что-нибудь придумаю и позову.
В детской мы раскладываем на Ёлкиной атаманке всё, что Папа нам привёз. Я никогда не видела столько красивых вещей. Вообще-то я никогда не обращала внимания на вещи, особенно на свои, – мне как-то это было неинтересно, и всё казалось одинаковым. Когда меня спрашивали: а какое на ней было платье? – я не могла ответить, не помнила. Потому что мне неинтересно, во что одет человек, а вот что он говорит, мне интересно! Я могу запомнить любое количество текста с одного раза, любое количество музыкального “текста”, любой самый длинный разговор – не хочу, но запоминаю. А вот, во что одет человек, не помню – неинтересно. Кроме Мамочки – я знаю и могу подробно рассказать все её платья, туфли, бусы, шляпы, их немного, но они все очень красивые – я ни у кого таких не видела! А Бабушка говорит: ваша Мама украсит любое платье!
И сейчас я разглядываю все эти прекрасные платья, туфли, шёлковые рубашечки и удивляюсь: как я раньше могла не замечать вещи? А Ёлка как будто подслушала мои мысли и говорит:
– Никогда у нас не было таких красивых вещей! Никогда! Только до войны у меня были шёлковые трусики, но они были одноцветные!
Совсем недавно я случайно услышала, Бабушка сказала Мамочке:
– Вавочка, у Ниночки осталась только одна ночная рубашка! Это невозможно, когда воспаление лёгких, она в одной лежит, а другая сохнет. Я из своей ей рубашку перешью.
– Но у тебя одна ночная рубашка! – говорит Мама.
– Посплю пока в старом сарафане – он уже весь как сито, ходить в нём нельзя!
И совсем недавно у нас было только по одному платью.
Когда я очень удивляюсь, я забываю дышать, и сейчас я не дышу – в самом низу моей стопки лежат шёлковые трусики, они в каких-то чудных цветочках, цветных разводах – я даже представить себе не могла, что трусики могут быть прекрасными! Я начинаю дышать, быстро снимаю свои трусики и надеваю эти, прекрасные! Ёлка смотрит на меня, хмурится, потом тоже быстро снимает свои трусики и надевает подарочные – они у неё тоже прекрасные!
Бабушка хлопает в ладоши, прижимает руки к груди, она смеётся, но, как всегда, непонятно – она плачет или смеётся, хотя она, как и все мы, хохотушка.
– А ты почему не надеваешь? – спрашиваю у Анки.
– Я их поберегу! – объясняет Анночка.
– Для чего их беречь? – Ёлка делает кривую голову и тонкие глаза. – Смешно!
– Вот будет праздник – я их надену! – Она так спокойно и уверенно говорит, как взрослая.
– Мамочка! Девочки! – зовёт Мама из столовой.
Мы вбегаем в столовую. Между обеденным столом и Папиным “письменным” стоит Мамочка – я никогда не видела её такой прекрасной!
На ней большая белая, с волнистыми полями и чёрной лентой блестящая шляпа, она как будто сплетена из белых и немножко чёрных лент, моё любимое платье, на шее белые новые бусы, на руках новые длинные белые шёлковые перчатки с чёрными пуговками, левая рука согнута – на ней висит новая чёрная кожаная (так Бабушка сказала) сумка, на ногах новые замшевые туфли на блестящем каблуке, и весь носок у них как будто обсыпан конфетти! Все хлопают в ладоши, я тоже, но я ничего не могу сказать, хочу, но не могу – потому что я не могу найти слов, правильных слов, для моей любви и восхищения!
Мы ложимся спать. Я сижу в ночной рубашке на своей кровати и разглядываю трусики и брошку-пароход, они рядом на стуле. Не буду ложиться, если лягу, сразу засну, а мне ещё хочется всё вспомнить и посмотреть на свои трусики и пароход!
Взрослые часто говорят, что у них что-то не помещается в голове, у меня всегда в голове всё помещается! И сегодня Папка привёз такой замечательный сюрприз – он весь поместился у меня в голове, я сижу и всё вспоминаю.
Входит Бабушка, у неё мокрые глаза и руки прижаты к груди.
– Жоржик! – Она говорит очень серьёзно, ласково, и мне опять кажется, что ей трудно не плакать. – У меня лет тридцать не было таких красивых, удобных, мягких туфель! Большое вам спасибо! И они мне удивительно по ноге!
– Я рад, Надежда Ивановна. – Папа кивает головой и немножко смущается.
– Посмотри, Мышка, я думаю, тебе понравится! – И Папа что-то протягивает Маме.
Мама не просто охает, а прижимает “это” к лицу, и я вдруг вспоминаю: война, Свердловск, сорок третий год, лето, Мамин день рождения, Папин подарок, который дарит Ёлка, и что-то блестящее, прекрасное, лёгкое, жёлтое летит над столом – крепдешиновая косынка! И сейчас и тогда Мама прижимает “это” к лицу. Потом она ставит “это” на рояль, я вздрагиваю – Мамочка очень бережёт рояль. Мы все – нас трое и Бабушка – подходим к роялю и видим: на рояле стоят игрушечные, волшебные, маленькие-маленькие ярко-жёлтые босоножки.
– Это Мишке на следующее лето, – объясняет Папа.
– Правда, они похожи на сыроежки?! – У Мамы немножко хриплый голос.
Два радиоприёмника, большой и поменьше, пишущая машинка с русскими буквами и пишущая машинка с английскими буквами, машинка для точки карандашей, чемодан с “отрезами материалов”… Папа говорит:
– Мышка, только что открылось академическое ателье, может, ты сошьёшь себе там несколько платьев, а то ведь у тебя уже совсем ничего нет!
Мамочка открывает следующую коробку… а там шёлковые перчатки – длинные, короткие, белые, чёрные, жёлтые, коричневые, с полосками, с дырочками, с пуговками, с кнопками. Мама охает! И шёлковые чулки. Мама опять охает, а под чулками коробочка – Мамочка её открывает и говорит:
– Жоржик, милый, ну как ты догадался?!
В коробке бусы – это называется “бижутерия”, – они все три одинаковые по форме, но разные по цвету – белые, нежно-голубые и нежно-зелёные.
Лучше всего – Мамочка между столами в Папиных сюрпризах и босоножки-сыроежки. Они стоят сейчас на рояле – это чудо, как Мишенькины пальчики и брошка-пароход!
Я думаю: на свете нет брошки лучше!
Потому что это па-ро-ход!
Мальчик Алёша
Мы ужинаем, Бабушка вдруг говорит:
– Дети, завтра пойдём в Ботанический сад.
Анночка спрашивает:
– А можно, Алёша с нами пойдёт?
Бабушка говорит, что нельзя, потому что Алёшина бабушка разрешает ему без неё быть только во дворе с Анночкой или у нас дома.
Наши соседи по лестнице очень странные люди – они похожи на засохшие растения, но почему-то их совсем не жалко, и когда о них думаешь, то о них совсем нечего подумать – они ни с кем не разговаривают, не улыбаются, не смотрят в глаза, а когда с ними поздороваешься, тихо и безразлично говорят: “Здравствуй”.
Зимой, когда ещё была война, к ним приехал внук Алёша – и он оказался весёлый, добрый, хороший и даже красивый – совсем-совсем на них не похож! Он на несколько месяцев младше Анночки и немножко ниже её, но они оба красивые – только Анночка беленькая, а он чёрненький. Бабушка их скоро познакомила, они так подружились и стали почти всё свободное время проводить вместе. В школу-то они ещё не ходят!
Я увидела их первый раз вдвоём зимой во дворе. Они стояли рядом: пальто, и валенки, и шапки – всё белое – и смеялись – в снегу же поваляться – это так здорово! Подхожу к ним и спрашиваю:
– Хорошо повалялись?
Алёша вдруг сделал такой небольшой шаг вперёд и в сторону – получается, перед Анночкой, – это было странно – он выпрямляется, вскидывает голову и смотрит мне прямо в глаза, спокойно смотрит, но я сразу понимаю: он заслоняет Анночку от меня, он защищает её… от меня!
И в груди у меня что-то закололо!
Мамочка уже покормила Мишеньку и ужинает с нами – это так хорошо, без неё всё мне кажется немножко ненастоящим.
– Бабушка сказала, что вы теперь с Алёшей в шахматы играете? – спрашивает Мамочка Анку. – Нравится тебе?
– Очень! – радуется Анночка.
– Могу себе представить их шахматы! – Ёлка хмыкает и пожимает плечами.
– А кто же чаще выигрывает? – спрашивает Папа.
Анночка задумалась, потом говорит:
– Не знаю!
– Очень интересно! – говорит Папа, и сразу видно, что ему очень интересно. – Вы сегодня играли?
– Играли, – кивает Анночка.
– Ты играла белыми или чёрными?
– Белыми.
– И какой же ты сделала первый ход?
– Е2 – Е4.
– Прекрасно! Дальше что?
– Дальше мы ели друг у друга – пешки ели, слонов ели, коней и ладьи!
– Дальше, когда много всего съели, что было потом?
– Потом… – Анночка немножко думает и говорит: – Алёша съел моего короля.
– Очень интересно! – радуется Папа. – И что было потом?
– Мы играли дальше, ведь ещё остались фигуры, – объясняет Анночка.
– Так-так! – Папа просто в восторге. – Доедали оставшиеся фигуры!
Мамочка закрыла лицо руками. Я чувствую – хохочет, но старается хохотать тихо.
– Вы что, с ума сошли? Обалдели? – кричит Ёлка, она редко кричит, а сейчас от возмущения вся стала красная. – Если вы съели короля, это всё! Конец партии! Нельзя играть без короля!!!
Мамочка снимает очки и вытирает платком глаза. Потом надевает очки, смотрит на Папу, и они начинают хохотать вместе.
– Анночка, извини. – Мама сквозь смех еле говорит. – Это мы не над тобой смеёмся… просто мы с Папой… вспомнили… как мы с ним в шахматы играли… нам они так нравились!
– Дети, завтра пойдём в Ботанический сад.
Анночка спрашивает:
– А можно, Алёша с нами пойдёт?
Бабушка говорит, что нельзя, потому что Алёшина бабушка разрешает ему без неё быть только во дворе с Анночкой или у нас дома.
Наши соседи по лестнице очень странные люди – они похожи на засохшие растения, но почему-то их совсем не жалко, и когда о них думаешь, то о них совсем нечего подумать – они ни с кем не разговаривают, не улыбаются, не смотрят в глаза, а когда с ними поздороваешься, тихо и безразлично говорят: “Здравствуй”.
Зимой, когда ещё была война, к ним приехал внук Алёша – и он оказался весёлый, добрый, хороший и даже красивый – совсем-совсем на них не похож! Он на несколько месяцев младше Анночки и немножко ниже её, но они оба красивые – только Анночка беленькая, а он чёрненький. Бабушка их скоро познакомила, они так подружились и стали почти всё свободное время проводить вместе. В школу-то они ещё не ходят!
Я увидела их первый раз вдвоём зимой во дворе. Они стояли рядом: пальто, и валенки, и шапки – всё белое – и смеялись – в снегу же поваляться – это так здорово! Подхожу к ним и спрашиваю:
– Хорошо повалялись?
Алёша вдруг сделал такой небольшой шаг вперёд и в сторону – получается, перед Анночкой, – это было странно – он выпрямляется, вскидывает голову и смотрит мне прямо в глаза, спокойно смотрит, но я сразу понимаю: он заслоняет Анночку от меня, он защищает её… от меня!
И в груди у меня что-то закололо!
Мамочка уже покормила Мишеньку и ужинает с нами – это так хорошо, без неё всё мне кажется немножко ненастоящим.
– Бабушка сказала, что вы теперь с Алёшей в шахматы играете? – спрашивает Мамочка Анку. – Нравится тебе?
– Очень! – радуется Анночка.
– Могу себе представить их шахматы! – Ёлка хмыкает и пожимает плечами.
– А кто же чаще выигрывает? – спрашивает Папа.
Анночка задумалась, потом говорит:
– Не знаю!
– Очень интересно! – говорит Папа, и сразу видно, что ему очень интересно. – Вы сегодня играли?
– Играли, – кивает Анночка.
– Ты играла белыми или чёрными?
– Белыми.
– И какой же ты сделала первый ход?
– Е2 – Е4.
– Прекрасно! Дальше что?
– Дальше мы ели друг у друга – пешки ели, слонов ели, коней и ладьи!
– Дальше, когда много всего съели, что было потом?
– Потом… – Анночка немножко думает и говорит: – Алёша съел моего короля.
– Очень интересно! – радуется Папа. – И что было потом?
– Мы играли дальше, ведь ещё остались фигуры, – объясняет Анночка.
– Так-так! – Папа просто в восторге. – Доедали оставшиеся фигуры!
Мамочка закрыла лицо руками. Я чувствую – хохочет, но старается хохотать тихо.
– Вы что, с ума сошли? Обалдели? – кричит Ёлка, она редко кричит, а сейчас от возмущения вся стала красная. – Если вы съели короля, это всё! Конец партии! Нельзя играть без короля!!!
Мамочка снимает очки и вытирает платком глаза. Потом надевает очки, смотрит на Папу, и они начинают хохотать вместе.
– Анночка, извини. – Мама сквозь смех еле говорит. – Это мы не над тобой смеёмся… просто мы с Папой… вспомнили… как мы с ним в шахматы играли… нам они так нравились!