Страница:
Несколько дней было похоже, что я не попаду в Англию. Мне казалось неправильным ехать без Анг Ламу и дочерей, а у экспедиции не хватало денег оплатить проезд всем. Правда, тут газета «Дейли Экспресс» предложила мне совершить большое турне, обязавшись покрыть все расходы. Однако, подумав, я отказался, так как опасался, что этому будет придан политический характер, а после того, что случилось в Непале, я всячески избегал таких вещей. Вместо этого я, все ещё надеясь, что выход будет найден, отправился из Калькутты в Нью-Дели, где собрались остальные участники экспедиции.
В Дели происходило то же, что в Катманду и Калькутте, только в ещё больших масштабах. На аэродроме состоялась грандиозная встреча — такой толпы я не видал за всю свою жизнь. Затем нас привезли в непальское посольство и устроили там.
В тот же вечер состоялся приём у Неру. Настал великий момент, о котором давным-давно говорил профессор Туччи в Тибете и о котором я думал в ту ночь в палатке, высоко на Эвересте. Все произошло так, как я надеялся и мечтал. С первого же мгновения «Пандичи» отнёсся ко мне, как отец, — ласково и дружелюбно, причём в отличие от многих других думал не о том, какую выгоду можно извлечь из меня, а исключительно о том, как помочь мне и сделать меня счастливым. На следующий день Неру пригласил меня в свою канцелярию и настоятельно посоветовал мне поехать в Лондон. Он считал, что и так уже вокруг восхождения было слишком много осложнений и споров, что лучше не примешивать к Эвересту политику. Он надеялся, что будет сделано все возможное, чтобы залечить причинённые раны. Я присоединился к его словам от всего сердца. И, наконец, для полноты счастья оставалось только услышать от него, что моей жене и дочерям будет обеспечен проезд до Лондона вместе со мной.
Однако «Пандичи» не ограничился этим. У меня было плохо с одеждой; он пригласил меня к себе домой, открыл гардероб и поделился своим. Он дал мне пиджаки, брюки, рубашки — все необходимое, а так как мы с ним одного роста, то все отлично подошло. Сверх того Неру подарил мне несколько вещиц, которые принадлежали его отцу и которыми он очень дорожил. Анг Ламу получила красивую сумочку и плащ, причём «Пандичи» сказал с улыбкой, что в Лондоне часто бывает хмурая погода. Наконец он вручил мне портфель. Я подумал: «Теперь я больше не бедный шерпа, а бизнесмен или дипломат». Чуть не единственное из одежды, чем он со мной не поделился, были белые конгрессистские шапочки — это имело бы политический смысл, а Неру был совершенно согласен, что мне следует держаться в стороне от политики.
В это же время возник вопрос о документах: несмотря на все мои путешествия, у меня до сих пор не было паспорта. Зато теперь я получил сразу два, индийский и непальский, что как раз отвечало моим собственным желаниям. Спустя несколько дней мы вылетели на Запад. Других шерпов с нами не было, за исключением Лакпа Черинга, который по-прежнему был моим секретарём и советником. Остальные шерпы, участники восхождения, не попали ни в Калькутту, ни в Дели, а вернулись прямо в Дарджилинг из Катманду. Зато в самолёте находилось большинство английских членов экспедиции, а из женщин, кроме Анг Ламу и моих дочерей, ещё и миссис — вернее, уже леди — Хант. Она прилетела встретить своего мужа, когда мы были ещё в Непале. Наш самолёт, принадлежавший британской авиационной корпорации, совершил первую посадку в Карачи, где мы задержались около часа, приветствуемые огромной толпой. Далее мы летели через Багдад, Каир, Рим. Наконец-то я видел страны за пределами Индии и Пакистана, о чем так давно мечтал!
В Риме нас встречали индийский и английский послы, там нам пришлось переночевать из-за неполадок с мотором. На следующее утро, когда мы снова сели в самолёт, полковник Хант выглядел заметно озабоченным, и я очень скоро узнал, чем именно. Оказывается, газеты как раз напечатали первую часть моего рассказа для Юнайтед Пресс, в которой шла, в частности, речь об известных недоразумениях во время экспедиции между англичанами и шерпами. Хант подошёл ко мне тут же в самолёте, и мы переговорили обо всем начистоту. Я сказал ему, как меня задело его заявление для печати, будто меня нельзя считать опытным альпинистом, а он, в свою очередь, рассказал о своих затруднениях. Майор Уайли ещё раньше обсуждал со мной это дело. Он подчёркивал, как важно, чтобы случившиеся недоразумения не послужили поводом для неприязни, и я согласился с ним. Теперь я повторил то же самое Ханту. Известные недоразумения имели место во время экспедиции и после. Отрицать это не было никакого смысла, и я просто рассказал корреспонденту все так, как оно мне представлялось, стараясь быть совершенно искренним. Но это вовсе не означало, что я затаил обиду или пытаюсь раздуть происшедшее, как это сделали другие в политических целях.
Мы говорили дружески и откровенно, и я думаю, что мы оба почувствовали себя лучше после этого разговора.
После Рима самолёт совершил посадку в Цюрихе. Мы задержались здесь очень недолго, но это было для меня чудесное время, потому что на аэродром встретить меня приехали многие старые швейцарские друзья. И самое главное, среди них был Ламбер. Он крепко обнял меня, воскликнув: «Са va bien!», а я рассказал ему про заключительный бросок, про то, как вспоминал его, когда стоял на вершине. Затем мы вылетели дальше, в Лондон. Перед самой посадкой полковник Хант спросил, не буду ли я возражать, если он выйдет из самолёта первый, держа в руке ледоруб с английским флагом. Разумеется, я согласился. Так и сделали, и скоро мы уже стояли на аэродроме, окружённые большой толпой встречающих.
В Лондоне меня с семьёй поселили в Индийском клубе; индийский посол мистер Кер отнёсся к нам с исключительным вниманием. Сразу же по прибытии остальные члены экспедиции разъехались по всей Англии, повидать своих родных, так что я остался в городе чуть ли не один. Впрочем, мне, конечно, не приходилось ломать голову над тем, чем заняться. Большая часть времени уходила на то, чтобы встречаться с разными людьми и пожимать им руки, сверх того надо было давать интервью газетам, позировать фотографам, разъезжать по городу и присутствовать на всякого рода официальных собраниях. Англичане приняли меня исключительно тепло и заботливо. Они приветствовали меня, уроженца чужой, далёкой страны, ничуть не менее горячо, чем своих соотечественников; я невольно сравнивал этот приём с тем, как встречали англичан непальцы.
Я побывал в стольких местах, что потерял им счёт. Я говорил по радио, выступал по телевидению, не успев ещё увидеть ни одного телевизионного приёмника, давал одно интервью за другим. В конце концов у меня просто закружилась голова от бесконечных расспросов о том, что я чувствовал на вершине Эвереста.
— Послушайте, у меня есть предложение, — сказал я журналистам. — Следующий раз вы совершите восхождение на Эверест, а я буду репортёром. Когда вы спуститесь, я спрошу вас тысячу и один раз, как вы себя чувствовали на вершине, и тогда вы будете знать не только, что я чувствовал на Эвересте, но и что чувствую сейчас.
Мы провели в Лондоне шестнадцать дней, которые пролетели, словно сон. Единственной неприятностью было то, что Пем Пем заболела вскоре по приезде, и ей пришлось провести все время в больнице. Зато Анг Ламу и Нима ходили со мной повсюду — по театрам, магазинам, достопримечательным местам. Один раз мы попали в увеселительный парк и катались там на американских горах. Они мне очень понравились, напомнив о спуске с горы на лыжах. Но Анг Ламу до того перепугалась, что все время стучала кулаком по моей спине, а когда катанье кончилось, воскликнула:
— Ты что, убить меня хочешь?!
Как и положено женщине, она лучше всего чувствовала себя в магазинах, и скоро у нас набралось немало вещей, которые предстояло везти в Индию. К тому же люди постоянно делали нам подарки. Я высоко ценил их доброту, однако считал, что нам не следует брать слишком много.
— Почему? — удивлялись Анг Ламу и Нима.
— Потому что это нехорошо, — отвечал я.
И начиналась семейная ссора. Помню, как мы зашли однажды в фотомагазин и хозяин предложил нам в подарок аппараты по нашему выбору. Нима немедленно отобрала себе дорогой «Роллейфлекс», но тут вмешался я:
— Нет, нет, так не годится. Возьми что-нибудь попроще.
Впоследствии, уже в Дарджилинге, она сказала моему другу Митре:
— Папа поскупился, не захотел, чтобы у меня был хороший аппарат.
Тогда я возразил:
— Не я поскупился, а ты пожадничала. В том-то и вся беда с вами, женщинами, вы всегда страдаете жадностью.
Полковник Хант пригласил нас к себе в деревню. Мы охотно поехали бы к нему, но не сочли возможным оставлять Лондон, пока не выздоровела Пем Пем; зато мы дважды побывали у жившего поблизости майора Уайли. Я повидал много старых друзей, в том числе Эрика Шиптона и Хью Раттледжа, с которым мы поговорили всласть о прошлом. Меня глубоко тронул доктор Н. Д. Джекоб, тот самый, который так тепло отнёсся ко мне в Читрале в годы войны, — он проехал около восьмисот километров, чтобы повидаться со мной.
За всем этим время проходило очень быстро. Порой, когда мне не нужно было встречаться с людьми или куда-то ехать, я отправлялся гулять по улицам Лондона. Эти прогулки доставляли мне громадное удовольствие. При этом я переодевался в европейскую одежду, чтобы меня не узнали, и иногда это удавалось. Для официальных целей я обычно надевал индийский костюм, пользуясь тем, что дал мне Неру в Нью-Дели.
Немного спустя в город стали съезжаться другие участники экспедиции, и, наконец, произошло самое выдающееся событие за все пребывание в Лондоне — представление королеве. Все улицы на пути в Бакингемский дворец были переполнены людьми; большое впечатление произвела на меня дворцовая охрана в красных мундирах и высоких меховых шапках. Перед представлением королеве был подан чай под открытым небом, причём и здесь собралось множество людей, так много, что я боялся быть раздавленным. Но тут же я подумал: «Нет, мне грех жаловаться. Я хоть худой, а вот каково приходится бедной Анг Ламу?»
После чая нас провели в большой зал во дворце, где мы увидели королеву и герцога Эдинбургского. Здесь находились все члены экспедиции и их родные; королева и герцог вручили нам награды и знаки отличия. Затем подали освежающие напитки, и на секунду я было подумал, что опять очутился на Эвересте, потому что нам предложили… лимонад! Королева была очень приветлива и внимательна, расспрашивала меня о восхождении, о других экспедициях, в которых я участвовал. Полковник Хант стал было переводить для меня, но тут я обнаружил, что сам достаточно хорошо понимаю и отвечаю по-английски, и это, разумеется, очень меня порадовало.
После приёма состоялся мужской обед, даваемый герцогом, причём мы были при всех наградах. Затем последовал ещё приём. И завтра и послезавтра все продолжались приёмы, большинство из которых давалось различными послами. Настал момент, когда вся моя жизнь казалась одним сплошным приёмом, и я невольно подумал: «Что было бы со мной, если бы все это время я пил не чай и лимонад, а чанг?»
Но вот настало время прощаться с Лондоном. Хант, Уайли и многие другие пришли проводить нас, и всякий мог видеть, что между нами нет никакой неприязни. Англичане приняли меня замечательно. Английские восходители, мои друзья, были прекрасными людьми. Несмотря на мелкие недоразумения и усилия людей, которые пытались раздуть их, мы провели большую и успешную экспедицию. И если полковник Хант когда-нибудь снова возглавит экспедицию в Гималаи, он убедится, что я готов всячески помочь ему, хотя бы и не смог сам пойти с ним.
— До свидания! Счастливо! Счастливо долететь!
И вот мы уже в самолёте, летим в обратном направлении, в Швейцарию. Экспедиция наконец-то окончилась совсем, я остался только со своей семьёй и моим помощником Лакпа Черингом. Швейцарская организация содействия альпийским исследователям, организовавшая обе экспедиции 1952 года, пригласила меня провести две недели в Швейцарии. И снова нас ожидал грандиозный приём и приятные встречи. Правда, на этот раз моё время не было исключительно занято приёмами, интервью и встречами с людьми. Проведя в Цюрихе всего одну ночь, я отправился со старыми друзьями в горы: теперь я получил возможность не только посмотреть знаменитые Альпы, но и походить по ним. Мистер Эрнст Фойц, представитель организации, и его жена сопровождали нас и позаботились, чтобы мы чудесно провели время.
Сначала мы направились в маленький горный курорт Розенлауи, где находится альпинистская школа, руководимая известным проводником Арнольдом Глаттхардом. Мы поднялись на красивый пик Семилистокк. Оттуда доехали до Юнгфрау, остановились в гостинице на Юнгфрауйох, а на следующее утро совершили ещё одно восхождение. В числе других вместе со мной шёл Раймон Ламбер. Мы стояли на вершине, смотрели на простиравшуюся под нами землю и думали, наверное, одно и то же: если бы погода была тогда немного лучше и если бы нам сопутствовала удача, мы стояли бы так год назад в высочайшей точке земли.
На другие восхождения у меня не было времени, но я получил большое удовольствие; мне очень понравились надёжные, крепкие скалы альпийских вершин. Особенно мне бросилось в глаза сходство швейцарских долин с моими родными местами в Соло Кхумбу, хотя, разумеется, высоты и расстояния в Альпах гораздо меньше, чем в Гималаях. Ещё мне было интересно видеть, как много людей ходит по горам — мужчины и женщины, старые и молодые, даже совсем маленькие дети.
Мы провели один день в Шамони, на французской территории. Здесь я встретил нескольких членов лионской экспедиции на Нанда Деви, знакомых мне по 1952 году, а также Мориса Эрцога, возглавлявшего великий штурм Аннапурны в 1950 году. Это был прекрасный человек, успешно прошедший через многие тяжёлые испытания. Я восхищался тем, как уверенно он ведёт свой автомобиль, несмотря на потерю пальцев на руках и ногах. К сожалению, время позволяло мне только посмотреть на Монблан, восхождение совершать было некогда. Впрочем, я сомневаюсь, нашлось ли бы место на горе для нас, даже если бы мы сделали попытку. В день моего пребывания в Шамони там собралось столько альпинистов, что гора была скорее похожа на вокзал.
Не успел я оглянуться, как прошли и эти две недели. Настала пора распрощаться с друзьями — и снова мы в самолёте, летим домой… «Домой, — подумал я. — Что меня ждёт там после такого длительного отсутствия?» Я оставил Дарджилинг 1 марта, теперь было начало августа, и в течение всех этих пяти месяцев я почти непрерывно находился в пути. Я достиг вершины Эвереста. Я спустился с Эвереста совсем в другой мир. Я проехал полмира, меня приветствовали толпы людей, я встречался с премьер-министрами и монархами. «Все изменилось для меня, — думал я. — И вместе с тем, по существу, не изменилось ничего, потому что в глубине души я остаюсь все тем же старым Тенцингом…» Я еду домой, это так. Но что ждёт меня дома? Что я буду делать? Что случится со мной?.. Сначала, очевидно, ещё приёмы, интервью, толпы людей, «синдабад». Ну, а после?
Я взошёл на свою гору, но ведь жизнь продолжается…
Снова Индия…
В Нью-Дели я ещё раз встретился с Неру, а также с президентом Индийской Республики Раджендра Прасадом. Они выслушали рассказ о моей поездке и снабдили меня добрыми советами на будущее. Ещё сильнее, чем прежде, я ощутил отеческое отношение ко мне со стороны «Пандичи» и решил, что если когда-нибудь в жизни у меня возникнут трудности или неприятности, я обращусь за советом только к нему.
Но вот, наконец, спустя много месяцев, проехав много тысяч километров, я вернулся в Дарджилинг. Мой старый дом в Тоонг Соонг Бусти был так набит присланными мне отовсюду подарками, что для нас самих уже не оставалось места. Сначала мы поселились в гостинице, потом переехали на небольшую квартиру, а одновременно стали подумывать о новом домике.
Я встречался с товарищами по последней экспедиции и старыми дарджилингскими друзьями. Снова восторженные толпы, приёмы, интервью, ликование… Приятно было, что меня так встречают дома, но я сильно нуждался в отдыхе, а отдыхать было некогда. Дни и недели проходили, словно сумбурный сон.
Несколько ранее, когда я ещё не выезжал из Непала, мой друг Роби Митра написал премьер-министру Западной Бенгалии (провинция, в которой находится Дарджилинг) доктору Б. Рою и предложил ему учредить Индийскую горнолазную школу со мной в качестве руководителя. Доктор Рой отнёсся одобрительно к этому замыслу, мне он тоже понравился, и вскоре после моего возвращения домой мы собрались вместе обсудить этот вопрос. Решили, что школа будет называться Гималайский институт альпинизма; задача её — развивать среди жителей Индии любовь к горам, а также дать возможность нашей молодёжи стать настоящими восходителями. Мне предложили руководить обучением и тренировкой, административное руководство поручалось Н. Д. Джайялу, моему старому товарищу по восхождениям на Бандар Пунч и Нанда Деви; он был теперь майором индийской армии. Центр школы предполагалось разместить в Дарджилинге, но так как вблизи города нет больших гор, необходимо было найти базу для практических занятий. Решили, что лучше всего подходит величественная горная цепь на севере, около Канченджунги.
Мы нуждались в консультации лучших специалистов и обратились к Швейцарской организации содействия альпинистским исследованиям. Из Швейцарии приехал Арнольд Глаттхард, руководитель альпинистской школы в Розенлауи. В октябре, примерно два месяца спустя после моего возвращения, мы отправились втроём — Глаттхард, Джайял и я — в Сиккимские Гималаи подобрать место для высокогорной базы. После длительных поисков остановили свой выбор на одном месте в районе Коктана и пика Канг; я побывал там с Джорджем Фреем за два года до этого. Здесь имелись не только снеговые горы, но и много скальных массивов, таким образом, местность подходила для всех видов восхождений и тренировок. Вернувшись, мы изложили свои предложения, и начался организационный период, причём намечалось открыть школу к осени следующего года.
А пока я оставался со своей семьёй в Дарджилинге; причём мы сразу убедились, что нас ждёт новая жизнь, мало чем похожая на прежнюю. Нас постоянно окружали толпы людей; приёмы и интервью не прекращались. При всей моей глубокой признательности за внимание и честь я временами приходил в отчаяние. Я всегда любил пройтись по улицам Дарджилинга, однако теперь обнаружил, что должен выходить в город до рассвета, если не хочу идти в сопровождении целой процессии. Гости являлись ко мне в дом не только по приглашению, не только в обычные часы, но круглые сутки, днём и ночью, причём некоторые чуть ли не силой врывались в двери и окна. Приходили представители всевозможных фирм и организаций, настаивая, чтобы я подписал им какие-то бумаги. А журналисты не оставляли меня в покое ни на минуту. Сплошь и рядом они извращали мои слова в своих целях, так что я потом не узнавал в их статьях собственных высказываний. Легко было понять, что полковник Хант вышел из себя в Неаполе, где его вертели во все стороны и приписывали ему чужие слова. Разумеется, чаще всего меня спрашивали, какова будет моя следующая экспедиция. В конце концов я стал отвечать:
— Я уже сейчас работаю в экспедиции — газетно-фотографической экспедиции…
Я чувствовал себя зверем в зоопарке. «Похоже, ламы из Тьянгбоче оказались все-таки правы, — думал я. — Бог Эвереста карает меня теперь».
Были неприятности и другого рода. Я получил немалую сумму денег от Юнайтед Пресс, да ещё поступили щедрые дары от ряда городов и организаций Индии, и мы могли жить уже не в такой бедности, как прежде. Одни относились к этому с полным пониманием, но нашлись и завистники; некоторые говорили даже, что Анг Ламу «зазналась» только потому, что она стала ходить с зонтиком в дождь. Другая неприятность была связана с Лакпа Черингом, моим советником. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что он не руководствовался моими интересами и наше сотрудничество кончилось. Была в этой истории, однако, своя хорошая сторона — его место занял Роби Митра, целиком посвятивший себя моим делам. С тех пор своим неутомимым трудом, добрыми советами и преданностью он сделал неизмеримо много, чтобы облегчить мне жизнь и сделать её счастливее.
Новый дом, который я купил, расположен на крутом склоне холма на окраине Дарджилинга; отсюда открывается чудесный вид на Сикким и вечные снега Канченджунги. Однако наш переезд состоялся не сразу, требовалось кое-что достроить. Анг Ламу приходилось работать айя во многих английских семьях. Она хорошо изучила западную меблировку и захотела обставить комнаты по-современному, оборудовать кухню на европейский лад. Состоялось обычное семейное препирательство, я говорил жене:
— До сих пор у нас все шло хорошо. Не поднимай того, что тебе не по силам. Лучше будем жить скромно.
Боюсь, однако, что это легче сказать, чем сделать. Даже по своему собственному адресу, при моих ограниченных потребностях, мне приходилось слышать упрёки в связи с моей страстью коллекционировать вещи, собранные за время многочисленных экспедиций и путешествий. «И что это он не избавится от этого хлама, — говорят некоторые. — Превратил свой дом в музей какой-то». Нет, мой дом не музей. Я храню в нем вещи, которые мне близки и дороги.
Дома у меня царит большое оживление. Помимо жены, дочерей и меня, в нем живут две мои племянницы (а теперь ещё и мать). Их родители, Ламу Кипа и лама Нванг Ла, с которыми девушки переехали из Соло Кхумбу, поселились в нашем старом доме в Тоонг Соонг Бусти; они часто бывают у меня в гостях, причём Нванг Ла «заведует» специально оборудованной молельней в моем доме.
Почти ежедневно я получаю письма и даю интервью. Пасанг Пхутар и многие другие родственники и друзья помогали мне перестроить дом, теперь они то и дело заходят ко мне. Посетителей всегда много, когда десятки, а когда и сотни, есть среди них старые друзья, а есть и совершенно незнакомые люди. Но самый важный житель моего дома — Гхангар, мой лхасский терьер с его многочисленным семейством. Единственный, кого вы не увидите в моей гостиной, — мой конь; он обитает в конюшне и усиленно торопится отъесться так, чтобы потерять всякую надежду на успех на скачках.
Меня всегда беспокоил вопрос о воспитании Пем Пем и Нимы. Несколько лет они ходили в непальскую школу, но теперь у меня появилась возможность поместить их в монастырскую школу в Дарджилинге. Здесь они учатся английскому языку, получают хорошее современное образование и встречаются с различными людьми. Для совершенствования моих собственных познаний в английском языке я приобрёл лингафон — благодаря ему, а также большой разговорной практике я могу с радостью сообщить, что начинаю говорить все более свободно. Конечно, мне очень хотелось бы научиться писать и читать, но жизнь так коротка, а дел так много… Я знаю уже все буквы, печатные и письменные, но мне все ещё трудно заставить их складываться в слова. Исключение составляет, понятно, моё собственное имя. Мне столько раз приходилось давать автограф, что я теперь, наверное, смог бы расписаться во сне левой рукой.
Едва я приехал домой, как на меня посыпались приглашения посетить другие части Индии и Востока вообще. Некоторые приглашения, например из Бирмы и Цейлона, я, к сожалению, не смог принять, зато побывал в Калькутте, Дели, Бомбее, Пенджабе и многих других местах. Как и в Дарджилинге, мне было приятно, что меня искренне приветствует так много людей, но, как и там, я страшно уставал от приемов, интервью и ликующих толп. Нередко происходили вещи, которые невозможны на Западе. От меня постоянно ждут, чтобы я рассказал о каких-то сверх естественных видениях на вершине Эвереста, и мне приходится разочаровывать людей. Многие стремятся прикоснуться ко мне, думая таким образом исцелиться от болезни. Были и такие, которые во что бы то ни стало хотели видеть во мне второго Будду или земное воплощение Шивы, а однажды в Мадрасе несколько старух зажгли лампады и повалились ниц передо мной. Мне оставалось только ласково заговорить с ними и помочь им подняться на ноги.
У меня было много возможностей заработать деньги. Конечно, моё состояние не сравнишь с богатством какого-нибудь магараджи, но все же я живу значительно обеспеченнее, чем прежде. Помимо гонорара от Юнайтед Пресс и даров городов и организаций, мне предлагали немало денег различные фирмы, желавшие использовать моё имя для рекламы. Правда, я принял только два таких предложения, после чего решил, что лучше не впутываться в подобные дела.
Я уже говорил о двух камнях, которые подобрал у самой вершины Эвереста. Было у меня и ещё несколько штук, взятых немного ниже, и едва из печати стало известно о камнях с Эвереста, как любители сувениров стали предлагать мне большие деньги за них. Однако я не стал ничего продавать. Несколько камешков я подарил Неру, остальные оставил себе. Кроме шарфа Ламбера, который я отослал хозяину, я не расстанусь ни с чем из того, что было на мне во время заключительного восхождения. Слишком дорог мне Эверест, слишком велик, чтобы я мог позволить себе наживаться таким путём.
В начале 1954 года я получил от ньюйоркского Клуба исследователей приглашение посетить США. Приглашение было передано через моего друга принца Петра Греческого и Датского, проживающего близ Калимпонга. Как ни хотелось мне согласиться, я решил в конце концов, что самым правильным будет отказаться. Причин было несколько, и все самые простые и исключительно личного порядка. Во-первых, в этот момент была в самом разгаре перестройка моёго дома. Он обошёлся мне вдвое дороже, чем предполагалось, подобно большинству домов, и я предпочитал оставаться дома, чтобы наблюдать за работами. Затем надо было сделать кое-что для горнолазной школы, в которой мне уже шло жалованье от правительства Западной Бенгалии. Далее, я не смог бы взять с собой жену и дочерей, да ещё клуб сообщил, что не может оплатить проезд Роби Митра, а он был мне просто необходим как переводчик и советник. И, наконец, я счёл самым правильным отложить поездку в Америку до издания моей книги, которая уже тогда планировалась и на которую я возлагал большие надежды. «Если я поеду теперь, — писал я принцу Петру, — это будет все равно, что возить напоказ дурачка, и люди получат обо мне неправильное представление».
В Дели происходило то же, что в Катманду и Калькутте, только в ещё больших масштабах. На аэродроме состоялась грандиозная встреча — такой толпы я не видал за всю свою жизнь. Затем нас привезли в непальское посольство и устроили там.
В тот же вечер состоялся приём у Неру. Настал великий момент, о котором давным-давно говорил профессор Туччи в Тибете и о котором я думал в ту ночь в палатке, высоко на Эвересте. Все произошло так, как я надеялся и мечтал. С первого же мгновения «Пандичи» отнёсся ко мне, как отец, — ласково и дружелюбно, причём в отличие от многих других думал не о том, какую выгоду можно извлечь из меня, а исключительно о том, как помочь мне и сделать меня счастливым. На следующий день Неру пригласил меня в свою канцелярию и настоятельно посоветовал мне поехать в Лондон. Он считал, что и так уже вокруг восхождения было слишком много осложнений и споров, что лучше не примешивать к Эвересту политику. Он надеялся, что будет сделано все возможное, чтобы залечить причинённые раны. Я присоединился к его словам от всего сердца. И, наконец, для полноты счастья оставалось только услышать от него, что моей жене и дочерям будет обеспечен проезд до Лондона вместе со мной.
Однако «Пандичи» не ограничился этим. У меня было плохо с одеждой; он пригласил меня к себе домой, открыл гардероб и поделился своим. Он дал мне пиджаки, брюки, рубашки — все необходимое, а так как мы с ним одного роста, то все отлично подошло. Сверх того Неру подарил мне несколько вещиц, которые принадлежали его отцу и которыми он очень дорожил. Анг Ламу получила красивую сумочку и плащ, причём «Пандичи» сказал с улыбкой, что в Лондоне часто бывает хмурая погода. Наконец он вручил мне портфель. Я подумал: «Теперь я больше не бедный шерпа, а бизнесмен или дипломат». Чуть не единственное из одежды, чем он со мной не поделился, были белые конгрессистские шапочки — это имело бы политический смысл, а Неру был совершенно согласен, что мне следует держаться в стороне от политики.
В это же время возник вопрос о документах: несмотря на все мои путешествия, у меня до сих пор не было паспорта. Зато теперь я получил сразу два, индийский и непальский, что как раз отвечало моим собственным желаниям. Спустя несколько дней мы вылетели на Запад. Других шерпов с нами не было, за исключением Лакпа Черинга, который по-прежнему был моим секретарём и советником. Остальные шерпы, участники восхождения, не попали ни в Калькутту, ни в Дели, а вернулись прямо в Дарджилинг из Катманду. Зато в самолёте находилось большинство английских членов экспедиции, а из женщин, кроме Анг Ламу и моих дочерей, ещё и миссис — вернее, уже леди — Хант. Она прилетела встретить своего мужа, когда мы были ещё в Непале. Наш самолёт, принадлежавший британской авиационной корпорации, совершил первую посадку в Карачи, где мы задержались около часа, приветствуемые огромной толпой. Далее мы летели через Багдад, Каир, Рим. Наконец-то я видел страны за пределами Индии и Пакистана, о чем так давно мечтал!
В Риме нас встречали индийский и английский послы, там нам пришлось переночевать из-за неполадок с мотором. На следующее утро, когда мы снова сели в самолёт, полковник Хант выглядел заметно озабоченным, и я очень скоро узнал, чем именно. Оказывается, газеты как раз напечатали первую часть моего рассказа для Юнайтед Пресс, в которой шла, в частности, речь об известных недоразумениях во время экспедиции между англичанами и шерпами. Хант подошёл ко мне тут же в самолёте, и мы переговорили обо всем начистоту. Я сказал ему, как меня задело его заявление для печати, будто меня нельзя считать опытным альпинистом, а он, в свою очередь, рассказал о своих затруднениях. Майор Уайли ещё раньше обсуждал со мной это дело. Он подчёркивал, как важно, чтобы случившиеся недоразумения не послужили поводом для неприязни, и я согласился с ним. Теперь я повторил то же самое Ханту. Известные недоразумения имели место во время экспедиции и после. Отрицать это не было никакого смысла, и я просто рассказал корреспонденту все так, как оно мне представлялось, стараясь быть совершенно искренним. Но это вовсе не означало, что я затаил обиду или пытаюсь раздуть происшедшее, как это сделали другие в политических целях.
Мы говорили дружески и откровенно, и я думаю, что мы оба почувствовали себя лучше после этого разговора.
После Рима самолёт совершил посадку в Цюрихе. Мы задержались здесь очень недолго, но это было для меня чудесное время, потому что на аэродром встретить меня приехали многие старые швейцарские друзья. И самое главное, среди них был Ламбер. Он крепко обнял меня, воскликнув: «Са va bien!», а я рассказал ему про заключительный бросок, про то, как вспоминал его, когда стоял на вершине. Затем мы вылетели дальше, в Лондон. Перед самой посадкой полковник Хант спросил, не буду ли я возражать, если он выйдет из самолёта первый, держа в руке ледоруб с английским флагом. Разумеется, я согласился. Так и сделали, и скоро мы уже стояли на аэродроме, окружённые большой толпой встречающих.
В Лондоне меня с семьёй поселили в Индийском клубе; индийский посол мистер Кер отнёсся к нам с исключительным вниманием. Сразу же по прибытии остальные члены экспедиции разъехались по всей Англии, повидать своих родных, так что я остался в городе чуть ли не один. Впрочем, мне, конечно, не приходилось ломать голову над тем, чем заняться. Большая часть времени уходила на то, чтобы встречаться с разными людьми и пожимать им руки, сверх того надо было давать интервью газетам, позировать фотографам, разъезжать по городу и присутствовать на всякого рода официальных собраниях. Англичане приняли меня исключительно тепло и заботливо. Они приветствовали меня, уроженца чужой, далёкой страны, ничуть не менее горячо, чем своих соотечественников; я невольно сравнивал этот приём с тем, как встречали англичан непальцы.
Я побывал в стольких местах, что потерял им счёт. Я говорил по радио, выступал по телевидению, не успев ещё увидеть ни одного телевизионного приёмника, давал одно интервью за другим. В конце концов у меня просто закружилась голова от бесконечных расспросов о том, что я чувствовал на вершине Эвереста.
— Послушайте, у меня есть предложение, — сказал я журналистам. — Следующий раз вы совершите восхождение на Эверест, а я буду репортёром. Когда вы спуститесь, я спрошу вас тысячу и один раз, как вы себя чувствовали на вершине, и тогда вы будете знать не только, что я чувствовал на Эвересте, но и что чувствую сейчас.
Мы провели в Лондоне шестнадцать дней, которые пролетели, словно сон. Единственной неприятностью было то, что Пем Пем заболела вскоре по приезде, и ей пришлось провести все время в больнице. Зато Анг Ламу и Нима ходили со мной повсюду — по театрам, магазинам, достопримечательным местам. Один раз мы попали в увеселительный парк и катались там на американских горах. Они мне очень понравились, напомнив о спуске с горы на лыжах. Но Анг Ламу до того перепугалась, что все время стучала кулаком по моей спине, а когда катанье кончилось, воскликнула:
— Ты что, убить меня хочешь?!
Как и положено женщине, она лучше всего чувствовала себя в магазинах, и скоро у нас набралось немало вещей, которые предстояло везти в Индию. К тому же люди постоянно делали нам подарки. Я высоко ценил их доброту, однако считал, что нам не следует брать слишком много.
— Почему? — удивлялись Анг Ламу и Нима.
— Потому что это нехорошо, — отвечал я.
И начиналась семейная ссора. Помню, как мы зашли однажды в фотомагазин и хозяин предложил нам в подарок аппараты по нашему выбору. Нима немедленно отобрала себе дорогой «Роллейфлекс», но тут вмешался я:
— Нет, нет, так не годится. Возьми что-нибудь попроще.
Впоследствии, уже в Дарджилинге, она сказала моему другу Митре:
— Папа поскупился, не захотел, чтобы у меня был хороший аппарат.
Тогда я возразил:
— Не я поскупился, а ты пожадничала. В том-то и вся беда с вами, женщинами, вы всегда страдаете жадностью.
Полковник Хант пригласил нас к себе в деревню. Мы охотно поехали бы к нему, но не сочли возможным оставлять Лондон, пока не выздоровела Пем Пем; зато мы дважды побывали у жившего поблизости майора Уайли. Я повидал много старых друзей, в том числе Эрика Шиптона и Хью Раттледжа, с которым мы поговорили всласть о прошлом. Меня глубоко тронул доктор Н. Д. Джекоб, тот самый, который так тепло отнёсся ко мне в Читрале в годы войны, — он проехал около восьмисот километров, чтобы повидаться со мной.
За всем этим время проходило очень быстро. Порой, когда мне не нужно было встречаться с людьми или куда-то ехать, я отправлялся гулять по улицам Лондона. Эти прогулки доставляли мне громадное удовольствие. При этом я переодевался в европейскую одежду, чтобы меня не узнали, и иногда это удавалось. Для официальных целей я обычно надевал индийский костюм, пользуясь тем, что дал мне Неру в Нью-Дели.
Немного спустя в город стали съезжаться другие участники экспедиции, и, наконец, произошло самое выдающееся событие за все пребывание в Лондоне — представление королеве. Все улицы на пути в Бакингемский дворец были переполнены людьми; большое впечатление произвела на меня дворцовая охрана в красных мундирах и высоких меховых шапках. Перед представлением королеве был подан чай под открытым небом, причём и здесь собралось множество людей, так много, что я боялся быть раздавленным. Но тут же я подумал: «Нет, мне грех жаловаться. Я хоть худой, а вот каково приходится бедной Анг Ламу?»
После чая нас провели в большой зал во дворце, где мы увидели королеву и герцога Эдинбургского. Здесь находились все члены экспедиции и их родные; королева и герцог вручили нам награды и знаки отличия. Затем подали освежающие напитки, и на секунду я было подумал, что опять очутился на Эвересте, потому что нам предложили… лимонад! Королева была очень приветлива и внимательна, расспрашивала меня о восхождении, о других экспедициях, в которых я участвовал. Полковник Хант стал было переводить для меня, но тут я обнаружил, что сам достаточно хорошо понимаю и отвечаю по-английски, и это, разумеется, очень меня порадовало.
После приёма состоялся мужской обед, даваемый герцогом, причём мы были при всех наградах. Затем последовал ещё приём. И завтра и послезавтра все продолжались приёмы, большинство из которых давалось различными послами. Настал момент, когда вся моя жизнь казалась одним сплошным приёмом, и я невольно подумал: «Что было бы со мной, если бы все это время я пил не чай и лимонад, а чанг?»
Но вот настало время прощаться с Лондоном. Хант, Уайли и многие другие пришли проводить нас, и всякий мог видеть, что между нами нет никакой неприязни. Англичане приняли меня замечательно. Английские восходители, мои друзья, были прекрасными людьми. Несмотря на мелкие недоразумения и усилия людей, которые пытались раздуть их, мы провели большую и успешную экспедицию. И если полковник Хант когда-нибудь снова возглавит экспедицию в Гималаи, он убедится, что я готов всячески помочь ему, хотя бы и не смог сам пойти с ним.
— До свидания! Счастливо! Счастливо долететь!
И вот мы уже в самолёте, летим в обратном направлении, в Швейцарию. Экспедиция наконец-то окончилась совсем, я остался только со своей семьёй и моим помощником Лакпа Черингом. Швейцарская организация содействия альпийским исследователям, организовавшая обе экспедиции 1952 года, пригласила меня провести две недели в Швейцарии. И снова нас ожидал грандиозный приём и приятные встречи. Правда, на этот раз моё время не было исключительно занято приёмами, интервью и встречами с людьми. Проведя в Цюрихе всего одну ночь, я отправился со старыми друзьями в горы: теперь я получил возможность не только посмотреть знаменитые Альпы, но и походить по ним. Мистер Эрнст Фойц, представитель организации, и его жена сопровождали нас и позаботились, чтобы мы чудесно провели время.
Сначала мы направились в маленький горный курорт Розенлауи, где находится альпинистская школа, руководимая известным проводником Арнольдом Глаттхардом. Мы поднялись на красивый пик Семилистокк. Оттуда доехали до Юнгфрау, остановились в гостинице на Юнгфрауйох, а на следующее утро совершили ещё одно восхождение. В числе других вместе со мной шёл Раймон Ламбер. Мы стояли на вершине, смотрели на простиравшуюся под нами землю и думали, наверное, одно и то же: если бы погода была тогда немного лучше и если бы нам сопутствовала удача, мы стояли бы так год назад в высочайшей точке земли.
На другие восхождения у меня не было времени, но я получил большое удовольствие; мне очень понравились надёжные, крепкие скалы альпийских вершин. Особенно мне бросилось в глаза сходство швейцарских долин с моими родными местами в Соло Кхумбу, хотя, разумеется, высоты и расстояния в Альпах гораздо меньше, чем в Гималаях. Ещё мне было интересно видеть, как много людей ходит по горам — мужчины и женщины, старые и молодые, даже совсем маленькие дети.
Мы провели один день в Шамони, на французской территории. Здесь я встретил нескольких членов лионской экспедиции на Нанда Деви, знакомых мне по 1952 году, а также Мориса Эрцога, возглавлявшего великий штурм Аннапурны в 1950 году. Это был прекрасный человек, успешно прошедший через многие тяжёлые испытания. Я восхищался тем, как уверенно он ведёт свой автомобиль, несмотря на потерю пальцев на руках и ногах. К сожалению, время позволяло мне только посмотреть на Монблан, восхождение совершать было некогда. Впрочем, я сомневаюсь, нашлось ли бы место на горе для нас, даже если бы мы сделали попытку. В день моего пребывания в Шамони там собралось столько альпинистов, что гора была скорее похожа на вокзал.
Не успел я оглянуться, как прошли и эти две недели. Настала пора распрощаться с друзьями — и снова мы в самолёте, летим домой… «Домой, — подумал я. — Что меня ждёт там после такого длительного отсутствия?» Я оставил Дарджилинг 1 марта, теперь было начало августа, и в течение всех этих пяти месяцев я почти непрерывно находился в пути. Я достиг вершины Эвереста. Я спустился с Эвереста совсем в другой мир. Я проехал полмира, меня приветствовали толпы людей, я встречался с премьер-министрами и монархами. «Все изменилось для меня, — думал я. — И вместе с тем, по существу, не изменилось ничего, потому что в глубине души я остаюсь все тем же старым Тенцингом…» Я еду домой, это так. Но что ждёт меня дома? Что я буду делать? Что случится со мной?.. Сначала, очевидно, ещё приёмы, интервью, толпы людей, «синдабад». Ну, а после?
Я взошёл на свою гору, но ведь жизнь продолжается…
20
С ТИГРОВОГО ХОЛМА
В Нью-Дели я ещё раз встретился с Неру, а также с президентом Индийской Республики Раджендра Прасадом. Они выслушали рассказ о моей поездке и снабдили меня добрыми советами на будущее. Ещё сильнее, чем прежде, я ощутил отеческое отношение ко мне со стороны «Пандичи» и решил, что если когда-нибудь в жизни у меня возникнут трудности или неприятности, я обращусь за советом только к нему.
Но вот, наконец, спустя много месяцев, проехав много тысяч километров, я вернулся в Дарджилинг. Мой старый дом в Тоонг Соонг Бусти был так набит присланными мне отовсюду подарками, что для нас самих уже не оставалось места. Сначала мы поселились в гостинице, потом переехали на небольшую квартиру, а одновременно стали подумывать о новом домике.
Я встречался с товарищами по последней экспедиции и старыми дарджилингскими друзьями. Снова восторженные толпы, приёмы, интервью, ликование… Приятно было, что меня так встречают дома, но я сильно нуждался в отдыхе, а отдыхать было некогда. Дни и недели проходили, словно сумбурный сон.
Несколько ранее, когда я ещё не выезжал из Непала, мой друг Роби Митра написал премьер-министру Западной Бенгалии (провинция, в которой находится Дарджилинг) доктору Б. Рою и предложил ему учредить Индийскую горнолазную школу со мной в качестве руководителя. Доктор Рой отнёсся одобрительно к этому замыслу, мне он тоже понравился, и вскоре после моего возвращения домой мы собрались вместе обсудить этот вопрос. Решили, что школа будет называться Гималайский институт альпинизма; задача её — развивать среди жителей Индии любовь к горам, а также дать возможность нашей молодёжи стать настоящими восходителями. Мне предложили руководить обучением и тренировкой, административное руководство поручалось Н. Д. Джайялу, моему старому товарищу по восхождениям на Бандар Пунч и Нанда Деви; он был теперь майором индийской армии. Центр школы предполагалось разместить в Дарджилинге, но так как вблизи города нет больших гор, необходимо было найти базу для практических занятий. Решили, что лучше всего подходит величественная горная цепь на севере, около Канченджунги.
Мы нуждались в консультации лучших специалистов и обратились к Швейцарской организации содействия альпинистским исследованиям. Из Швейцарии приехал Арнольд Глаттхард, руководитель альпинистской школы в Розенлауи. В октябре, примерно два месяца спустя после моего возвращения, мы отправились втроём — Глаттхард, Джайял и я — в Сиккимские Гималаи подобрать место для высокогорной базы. После длительных поисков остановили свой выбор на одном месте в районе Коктана и пика Канг; я побывал там с Джорджем Фреем за два года до этого. Здесь имелись не только снеговые горы, но и много скальных массивов, таким образом, местность подходила для всех видов восхождений и тренировок. Вернувшись, мы изложили свои предложения, и начался организационный период, причём намечалось открыть школу к осени следующего года.
А пока я оставался со своей семьёй в Дарджилинге; причём мы сразу убедились, что нас ждёт новая жизнь, мало чем похожая на прежнюю. Нас постоянно окружали толпы людей; приёмы и интервью не прекращались. При всей моей глубокой признательности за внимание и честь я временами приходил в отчаяние. Я всегда любил пройтись по улицам Дарджилинга, однако теперь обнаружил, что должен выходить в город до рассвета, если не хочу идти в сопровождении целой процессии. Гости являлись ко мне в дом не только по приглашению, не только в обычные часы, но круглые сутки, днём и ночью, причём некоторые чуть ли не силой врывались в двери и окна. Приходили представители всевозможных фирм и организаций, настаивая, чтобы я подписал им какие-то бумаги. А журналисты не оставляли меня в покое ни на минуту. Сплошь и рядом они извращали мои слова в своих целях, так что я потом не узнавал в их статьях собственных высказываний. Легко было понять, что полковник Хант вышел из себя в Неаполе, где его вертели во все стороны и приписывали ему чужие слова. Разумеется, чаще всего меня спрашивали, какова будет моя следующая экспедиция. В конце концов я стал отвечать:
— Я уже сейчас работаю в экспедиции — газетно-фотографической экспедиции…
Я чувствовал себя зверем в зоопарке. «Похоже, ламы из Тьянгбоче оказались все-таки правы, — думал я. — Бог Эвереста карает меня теперь».
Были неприятности и другого рода. Я получил немалую сумму денег от Юнайтед Пресс, да ещё поступили щедрые дары от ряда городов и организаций Индии, и мы могли жить уже не в такой бедности, как прежде. Одни относились к этому с полным пониманием, но нашлись и завистники; некоторые говорили даже, что Анг Ламу «зазналась» только потому, что она стала ходить с зонтиком в дождь. Другая неприятность была связана с Лакпа Черингом, моим советником. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что он не руководствовался моими интересами и наше сотрудничество кончилось. Была в этой истории, однако, своя хорошая сторона — его место занял Роби Митра, целиком посвятивший себя моим делам. С тех пор своим неутомимым трудом, добрыми советами и преданностью он сделал неизмеримо много, чтобы облегчить мне жизнь и сделать её счастливее.
Новый дом, который я купил, расположен на крутом склоне холма на окраине Дарджилинга; отсюда открывается чудесный вид на Сикким и вечные снега Канченджунги. Однако наш переезд состоялся не сразу, требовалось кое-что достроить. Анг Ламу приходилось работать айя во многих английских семьях. Она хорошо изучила западную меблировку и захотела обставить комнаты по-современному, оборудовать кухню на европейский лад. Состоялось обычное семейное препирательство, я говорил жене:
— До сих пор у нас все шло хорошо. Не поднимай того, что тебе не по силам. Лучше будем жить скромно.
Боюсь, однако, что это легче сказать, чем сделать. Даже по своему собственному адресу, при моих ограниченных потребностях, мне приходилось слышать упрёки в связи с моей страстью коллекционировать вещи, собранные за время многочисленных экспедиций и путешествий. «И что это он не избавится от этого хлама, — говорят некоторые. — Превратил свой дом в музей какой-то». Нет, мой дом не музей. Я храню в нем вещи, которые мне близки и дороги.
Дома у меня царит большое оживление. Помимо жены, дочерей и меня, в нем живут две мои племянницы (а теперь ещё и мать). Их родители, Ламу Кипа и лама Нванг Ла, с которыми девушки переехали из Соло Кхумбу, поселились в нашем старом доме в Тоонг Соонг Бусти; они часто бывают у меня в гостях, причём Нванг Ла «заведует» специально оборудованной молельней в моем доме.
Почти ежедневно я получаю письма и даю интервью. Пасанг Пхутар и многие другие родственники и друзья помогали мне перестроить дом, теперь они то и дело заходят ко мне. Посетителей всегда много, когда десятки, а когда и сотни, есть среди них старые друзья, а есть и совершенно незнакомые люди. Но самый важный житель моего дома — Гхангар, мой лхасский терьер с его многочисленным семейством. Единственный, кого вы не увидите в моей гостиной, — мой конь; он обитает в конюшне и усиленно торопится отъесться так, чтобы потерять всякую надежду на успех на скачках.
Меня всегда беспокоил вопрос о воспитании Пем Пем и Нимы. Несколько лет они ходили в непальскую школу, но теперь у меня появилась возможность поместить их в монастырскую школу в Дарджилинге. Здесь они учатся английскому языку, получают хорошее современное образование и встречаются с различными людьми. Для совершенствования моих собственных познаний в английском языке я приобрёл лингафон — благодаря ему, а также большой разговорной практике я могу с радостью сообщить, что начинаю говорить все более свободно. Конечно, мне очень хотелось бы научиться писать и читать, но жизнь так коротка, а дел так много… Я знаю уже все буквы, печатные и письменные, но мне все ещё трудно заставить их складываться в слова. Исключение составляет, понятно, моё собственное имя. Мне столько раз приходилось давать автограф, что я теперь, наверное, смог бы расписаться во сне левой рукой.
Едва я приехал домой, как на меня посыпались приглашения посетить другие части Индии и Востока вообще. Некоторые приглашения, например из Бирмы и Цейлона, я, к сожалению, не смог принять, зато побывал в Калькутте, Дели, Бомбее, Пенджабе и многих других местах. Как и в Дарджилинге, мне было приятно, что меня искренне приветствует так много людей, но, как и там, я страшно уставал от приемов, интервью и ликующих толп. Нередко происходили вещи, которые невозможны на Западе. От меня постоянно ждут, чтобы я рассказал о каких-то сверх естественных видениях на вершине Эвереста, и мне приходится разочаровывать людей. Многие стремятся прикоснуться ко мне, думая таким образом исцелиться от болезни. Были и такие, которые во что бы то ни стало хотели видеть во мне второго Будду или земное воплощение Шивы, а однажды в Мадрасе несколько старух зажгли лампады и повалились ниц передо мной. Мне оставалось только ласково заговорить с ними и помочь им подняться на ноги.
У меня было много возможностей заработать деньги. Конечно, моё состояние не сравнишь с богатством какого-нибудь магараджи, но все же я живу значительно обеспеченнее, чем прежде. Помимо гонорара от Юнайтед Пресс и даров городов и организаций, мне предлагали немало денег различные фирмы, желавшие использовать моё имя для рекламы. Правда, я принял только два таких предложения, после чего решил, что лучше не впутываться в подобные дела.
Я уже говорил о двух камнях, которые подобрал у самой вершины Эвереста. Было у меня и ещё несколько штук, взятых немного ниже, и едва из печати стало известно о камнях с Эвереста, как любители сувениров стали предлагать мне большие деньги за них. Однако я не стал ничего продавать. Несколько камешков я подарил Неру, остальные оставил себе. Кроме шарфа Ламбера, который я отослал хозяину, я не расстанусь ни с чем из того, что было на мне во время заключительного восхождения. Слишком дорог мне Эверест, слишком велик, чтобы я мог позволить себе наживаться таким путём.
В начале 1954 года я получил от ньюйоркского Клуба исследователей приглашение посетить США. Приглашение было передано через моего друга принца Петра Греческого и Датского, проживающего близ Калимпонга. Как ни хотелось мне согласиться, я решил в конце концов, что самым правильным будет отказаться. Причин было несколько, и все самые простые и исключительно личного порядка. Во-первых, в этот момент была в самом разгаре перестройка моёго дома. Он обошёлся мне вдвое дороже, чем предполагалось, подобно большинству домов, и я предпочитал оставаться дома, чтобы наблюдать за работами. Затем надо было сделать кое-что для горнолазной школы, в которой мне уже шло жалованье от правительства Западной Бенгалии. Далее, я не смог бы взять с собой жену и дочерей, да ещё клуб сообщил, что не может оплатить проезд Роби Митра, а он был мне просто необходим как переводчик и советник. И, наконец, я счёл самым правильным отложить поездку в Америку до издания моей книги, которая уже тогда планировалась и на которую я возлагал большие надежды. «Если я поеду теперь, — писал я принцу Петру, — это будет все равно, что возить напоказ дурачка, и люди получат обо мне неправильное представление».