Она сделала паузу, и я решилась привести свое главное возражение:
– И доносить на нее ее брату!
– Естественно, вам противна такая мысль, – согласилась мадам Эшли, – но это вовсе не то, чего желает мистер Соваж. Ему не нужны доклады о сестре, он только хочет знать, не попытается ли какой-нибудь иностранец тайно встретиться с ней. Ваш главный долг – сделать ее жизнь такой приятной и привлекательной, чтобы Викторина убедилась: брат желает ей добра, готовя ей блестящее и счастливое будущее. Это успокаивает сомнения, вызванные вашей природной совестливостью?
– Итак, вы советуете мне принять это предложение?
– Я верю, что это возможность, какая редко предоставляется. Но решать вам и только вам.
Возможно, все это время я стремилась сказать «да», цепляясь за обычный здравый смысл из-за несвойственной мне робости. Возможно, бродяжья кровь, унаследованная мной от отца взыграла сейчас, когда я ответила, противореча себе:
– Тогда я согласна.
Теперь во мне росло возбуждение, поглотившее все сомнения, хотя было бы гораздо лучше, если бы я позволила благоразумию одержать в этот момент верх.
[4], мисс Пенфолд. Это последний шик – носить таких тварей, не живых, naturellement [5], но прекрасные копии. Смотрите – я тоже следую моде. Я ношу 1а couleuvre [6].
Викторина указала на свою шею, где под кружевным воротничком свернулась змея с глазами из драгоценных камней, кусающая собственный хвост. Это было странное и, по-моему, неприятное украшение, совершенно не подходящее для молодой девушки. Я подумала, что мне знаком лукавый блеск в ее глазах. Это было похоже на то, как девочки в Эшли-Мэнор испытывали новую учительницу, стараясь выяснить, много ли свободы она им предоставит. Поняв это, я почти совсем победила свое волнение; с подобным отношением я научилась управляться.
– Это воистину прекрасная работа, мадемуазель…
– Нет, прошу вас, не «мадемуазель». Я – Викторина, а мой брат сказал, что вас зовут… Тамарис, – она слегка запнулась, произнося мое имя. – Вот увидите, мы подружимся. Только, если честно, мне трудно выговаривать ваше имя. Оно часто встречается в Америке?
– Нет. Но оно было в обычае в семье моей матери, и давалось многим поколениям дочерей.
– Тамарис, – повторила она. – Теперь я начинаю думать, что это звучит красиво. Идите сюда. – Она, дотянувшись, схватила меня за руку, заставив сесть подле нее на диване. – Вы должны посидеть здесь, пока мы будем болтать и учиться быть друзьями.
– Миссис Дивз сказала, что вы не вполне здоровы… Викторина засмеялась и скорчила гримасу.
– Да, мигрень. Здесь с самого утра была такая суматоха… Но Амели приготовила мне свой особый отвар, потом помассировала мою бедную голову и… вся боль прошла! Я, хочу открыть вам секрет, Тамарис: я провела с дорогой Огастой много чудесных дней, и нахожу ее утомительной. Она уж больно пристально следит за мной. Я уверена, что она испытывает tendresse [7] к моему брату, и хочет произвести на него впечатление, заботясь о его бедной маленькой сестричке. Она не так умна, как сама себя считает, и я не стану ей подыгрывать. У меня нет никакого желания в один прекрасный день назвать Огасту сестрой.
Она пристально следила за мной, ни на секунду не сводя с меня взгляда. И вдруг снова рассмеялась, на этот раз громче.
– Я не слишком напугала вас своими откровениями, Тамарис? Ах, если бы каждый говорил только правду, скольких трудностей можно было бы избежать! Огаста хочет использовать меня, чтобы поймать Алена, а я… – тут она осеклась. – Бедная Тамарис, вы решили, что язык мой мелет слишком быстро и свободно, как говаривала моя добрая бонна Софи, когда я была маленькой. Давайте лучше поговорим о вас.
Она спрашивала меня прямо, так прямо, что я не в силах была обижаться. Ее вопросы обнаруживали глубокий интерес к моему прошлому, и здесь, возможно, начинался кратчайший путь к доверию, которое должно было установиться между нами, если мы будем жить вместе, как хотел мистер Соваж. Поэтому я рассказала ей о моих странствиях на борту «Королевы Индии», принадлежавшей отцу, о времени, проведенном в школе в Брюсселе, и о моей недавней жизни в Эшли-Мэнор.
Это последнее, казалось, зачаровало Викторину.
– Школа, из которой выпускают молодых леди! Но, Тамарис, можно ли сделать настоящую молодую леди из простой честолюбивой девицы? – Когда она задавала этот вопрос, ее лицо приобрело такое комичное выражение, что я невольно рассмеялась.
– Конечно, но она должна и сама здорово стараться. И уверяю вас, мадам Эшли в этом весьма преуспела.
– А теперь мой дорогой братец решил молодую леди сделать из меня по патентованному образцу. – Добродушная веселость исчезла с ее лица. – Ведь вы для этого со мной, Тамарис?
Я решила, что полная откровенность, к которой она прежде прибегла, будет для меня лучшим выходом.
– Нет, я с вами потому, что он считает, будто вам нужна будет подруга, когда вы займете надлежащее место в обществе. Существует множество различий между обычаями в Европе и здесь, в этой стране.
– Об этом мне уже говорили, – произнесла она с каким-то особым выражением.
Кругом в беспорядке валялись мелкие безделушки, кружевной носовой платок, флакончик, маленькое ручное зеркальце, веер. Она взяла зеркало. Стекло было оправлено в серебро, а на обратной стороне был изображен купидон среди роз. Теперь она изучала свое отражение, словно бы не ради самолюбования, но внимательно, будто искала что-то важное.
– Мне говорили, – она резко сменила тему, – что в этой стране браки заключаются не по воле семьи, и каждый может вступить в брак с кем пожелает.
– Но семья этого каждого все же заинтересована в его будущем и счастье, – парировала я, гадая, не услышу ли я сейчас историю того самого неугодного поклонника, против которого я должна служить своего рода бастионом. – Любящие родственники, стараются удержать девушек от ошибок, за которые тем, возможно, пришлось бы дорого заплатить.
– Как корректно вы отвечаете! – Викторина зевнула. – Этот отвар Амели… от него меня клонит в сон. Тамарис, извините меня…
Меня довольно грубо выставляли за дверь. Но терпенье и внешняя невозмутимость – это азы моей профессии.
Выйдя в коридор, я увидела, как в дверях столовой мелькнула голубая юбка Амели. Та, должно быть, направлялась на кухню. Неожиданно я тоже почувствовала усталость, и меня непреодолимо потянуло прилечь.
В купе я сменила платье на свободный халат и свернулась на диване, укрывшись индийской шалью моей матери. Уже давно она принадлежала к самым дорогим для меня вещам. Не похожая ни на китайские, ни на английские шали, какие носят сейчас, она была изготовлена из множества узких полос красивой пряжи, соединенных в одно гармоничное целое. Я любовно огладила ее руками, позволяя воспоминаниям течь сквозь мое сознание.
Но тут мои блуждающие по шали пальцы нащупали бугорок, которого я не помнила. Я села и внимательно осмотрела рубец. Там оказался крошечный мешочек, едва ли толще шпагата. Если бы я его не нащупала, он бы еще долго оставался незамеченным. С величайшей осторожностью действуя ножницами, я высвободила его.
Я не нашла в нем никаких отверстий, но он был чем-то заполнен. В конце концов я зацепила ножницами какой-то крохотный стежок на одном конце. Затем я зажала разрыв, пока не отыскала на столике лист бумаги, на который и вытряхнула содержимое мешочка.
Оттуда высыпался желтый порошок мельче любого песка. И вместе с ним – три очень маленьких предмета. Один белый, как слоновая кость – зуб какого-то мелкого животного. Другие два – какие-то семена.
Как я не давила и не трясла мешочек, все его содержимое могло заполнить не больше половины чайной ложки. От него исходил слабый тошнотворно-сладкий запах. Я понюхала еще раз, а затем откинулась на спинку дивана, мотая головой и безудержно чихая. Что-то здесь было такое… злое… или это было только мое воображение?
Я быстро свернула вместе бумажку и мешочек, отнесла пакет в уборную и выбросила его. Вернувшись, я снова принялась дюйм за дюймом осматривать свою шаль. Я была уверена что мешочек здесь спрятали совсем недавно – ведь шаль была моей постоянной спутницей.
Я вздрогнула. Кто зашил его в рубчик и с какой целью? Такая маленькая вещь, и однако…
Спросить? Но кого?
Я встряхнула шаль, не в силах избавиться от странного ощущения, будто ее кто-то испачкал. Как будто на моих глазах ее грубо проволокли по грязной канаве. Однако я решила не углубляться в мысли о моей находке, не поддаваться тревожным и странным фантазиям.
Но я все-таки то и дело вспоминала об этом, вспомнила и тогда, когда вся наша компания вечером собралась в элегантной столовой вагона. Мое настроение несколько улучшилось в ярко освещенной комнате. То и дело окна ловили отблески света из домов фермеров, поскольку плотные парчовые занавески не опустили с наступлением темноты.
Викторина сидела за столом напротив меня. Усталое выражение исчезло с ее лица, растворилось в живости, которой я прежде в ней не видела. Казалось, она внимательно слушает рассказ мистера Соважа о достопримечательностях Запада.
У него оказались в запасе разные волнующие истории, выдававшие такое же воодушевление, как и у его сестры, его смуглое лицо утратило холодное выражение, превращавшее его в маску. Я предположила, что чем ближе мы будем к избранным им местам, тем больше он будет расслабляться, освобождаясь от наносного городского лоска.
Пока он говорил, я почти закрыла глаза, и вернулась сквозь годы в другое время, к другому столу. Именно так мой отец открывал для меня двери в мир знаний. Но это было так давно…
Во всяком случае, я на какое-то время забыла про шаль. Но когда в конце вечера, вернувшись в купе, обнаружила ее поверх своей разобранной постели, я снова ощутила неприятный, почти болезненный укол, а потому села и снова обследовала все края. На этот раз я ничего не нашла.
На протяжении нескольких последующих дней Викторина не жаловалась на здоровье, но, по-видимому, разделяла мое удовольствие от созерцания – иногда со смотровой платформы, иногда из окон салона – разворачивающихся перед нами ландшафтов. По ее просьбе мы всегда говорили по-английски. Она настаивала, чтобы я поправляла те ее выражения, которые звучали странно или непонятно. Вдобавок она велела Амели принести множество модных журналов, очевидно, вывезенных из Франции, и мы втроем (ибо миссис Дивз проявила такой же энтузиазм, как и остальные) выбирали себе фасоны. Именно миссис Дивз убедила нас, что Сан-Франциско – не какая-нибудь провинциальная дыра, но город, с магазинами, способными соперничать с парижскими, да и содержатся иные из них выходцами из Парижа.
Значительная часть города – французы по своим симпатиям и по крови. Иммигранты, порой из благородных фамилий, были среди первых золотоискателей. Она со смехом рассказывала, что сегодня не составляет секрета – когда золотые сны рассеялись, среди докеров на верфях оказались и графы, а иные особы голубых кровей торговали вразнос апельсинами и сигаретами. Там существует французская газета и театр. А что до магазинов – есть, например «Билль де Пари», названный в честь корабля, роскошный груз с которого был продан с аукциона в 1850 году. Есть также магазин шелковых тканей братьев Беллок, шляпный магазин мадам Олив. Нет француженки, уверяла она Викторину, которая чувствовала бы себя в Сан-Франциско изгнанницей.
Викторина заворожено слушала, глаза ее сияли. Было ясно, что такие рассказы быстро примирят ее с новым домом. Но в ту же самую ночь мое благодушие было вдребезги разбито.
Наш вагон, отцепленный от поезда, довезшего нас до своей конечной станции, был оставлен на запасном пути ожидать другой состав, который должен везти нас остаток пути. Мистер Соваж предупредил нас, – а миссис Дивз повторила это предупреждение строгим начальственным тоном, – что нам следует пораньше уйти в свои купе и тщательно занавесить окна. Здесь могут оказаться любопытные, что попытаются заглянуть внутрь.
Я была занята дневником в письмах, который обещала писать для мадам Эшли, и только успела окунуть перо в чернильницу на дорожном бюро, когда меня встревожил звук, словно бы кто-то тростью скребся снаружи в мое стекло. Это повторилось еще раз, уже с явным нетерпением. Памятуя предупреждение, я не собиралась выглядывать, чтобы не увидеть за стеклом какого-нибудь пьяницу.
Царапанье послышалось в третий раз, а потом – тихий мелодичный свист. Теперь я отложила пюпитр и прислушалась. Я знала этот мотив. Только сегодня утром Викторина развлекала нас, насвистывая разные птичьи трели, которым, по ее словам, ее научили во Франции.
Этот человек… предупреждение мадам Эшли… письмо Алена Соважа… может, брошенный поклонник, преследующий девушку, стоит там, в ночи, стараясь таким образом привлечь ее внимание? Он, вероятно, ошибся окном. Следовало отыскать какую-нибудь подходящую точку, откуда можно было бы незаметно посмотреть, кто там.
Лампы в коридоре были притушены. В полумраке я пробежала через столовую к тяжелой двери в другом ее конце. Она была не заперта, и я приоткрыла ее так, чтобы можно было выбраться на маленькую обзорную площадку. Отсюда я могла смотреть вдоль вагона.
Я была права! Тень перед занавешенным окном. Но фигура удалялась, причем, в сторону купе Викторины. Оттуда неожиданно ярко блеснул свет – отодвинулась занавеска.
Придерживая юбки, я поспешила отнюдь не церемониальным шагом назад, через весь вагон, к двери хозяина, в которую немедленно и постучала. Мистер Соваж откликнулся сразу, как будто ожидал такого сигнала. За несколько мгновений, понадобившихся мне, чтобы достигнуть его двери, я решила отредактировать свое первое подозрение. В конце концов, я не была уверена, что Викторина привечала этого ночного посетителя.
– Мисс Пенфолд! В чем дело?
– Кто-то шумел под моим окном, сэр. Я подумала, что это какой-то бродяга…
Я не успела закончить фразу. Он повернулся, схватил со стола пистолет и ринулся мимо меня на обзорную площадку. Я услышала его оклик, а затем раздался грохот выстрела.
– Мисс Пенфолд!
– Тамарис!
Дверь миссис Дивз была распахнута. Когда она сделала шажок-другой в коридор, я увидела за ней Викторину. Итак, я правильно поступила, удержав первоначальное подозрение при себе. Викторина просто не могла отодвинуть занавеску, чтобы приветствовать того, кто скрывался в тени.
Тогда кто же был этот наглец? Вор, пытающийся проверить, есть ли кто-нибудь в купе? Но для вора он действовал слишком неосторожно.
– Что это значит? – Миссис Дивз плотнее запахнула пеньюар на своей полной груди.
Ее волосы, освобожденные от своего обычного замысловатого убранства, волнами падали на пышные плечи, отливая металлическим, почти искусственным блеском.
– Там кто-то бродил возле вагона. Я вышла на площадку посмотреть, а он приблизился к окну Викторины…
– Вор! – Викторина казалась, скорее, возбужденной, чем испуганной – Но что он надеялся найти? Все мои драгоценности в банке. Что он мог выглядывать… этот бродяга?
– Возможно, все что подвернется. Что-нибудь, за что можно выручить деньги на выпивку. – Миссис Дивз плотнее запахнулась в свой пеньюар, голос ее источал презрение. Было очевидно, что она находит приключение просто неприличным. – Но как неосторожно с его стороны было встревожить вас, мисс Пенфолд. Без сомнения, он был пьян. Он пытался разбить ваше окно?
Она буквально впилась в меня взглядом, и теперь в ее расширенных глазах и в голосе обозначился намек на возбуждение. Или мысль обо мне, как о приманке для разбойника, доставляла ей удовольствие? Нетрудно было сделать такое предположение касательно миссис Дивз, ибо с тех пор, как мне было навязано ее близкое общество, она успела совершенно ясно дать мне понять, что не, одобряет ни меня, ни причины, по которой я здесь нахожусь, хотя и маскировала это так хорошо, что только тот, кто хорошо искушен в тонкостях женского общения, мог бы это обнаружить.
Я же теперь была уверена, что человек, которого я видела, вовсе не вор.
– Я не знаю, чего он хотел, – спокойно ответила я. – Я пошла предупредить мистера Соважа.
– Ах, вот как, – миссис Дивз дернулась. – Если бы не вы, нас всех могли бы задушить прямо в постелях!
Ее тон, полный иронии, наводил на вполне определенную мысль, что я действовала в каких-то собственных целях, несомненно, неприглядных.
Викторина, оттолкнув ее, прижалась к одному из окон салона, загораживаясь руками от тусклого света ламп, чтобы лучше видеть, что происходит снаружи.
– Но был еще выстрел… вы не слышали выстрела?
– Мистер Соваж взял с собой пистолет.
– Пистолет! Тогда он, наверное, убил бандита! Мой брат – хороший стрелок. Я слышала, как о нем это говорили. Да… фонари… люди несут фонари! Они бегут…
– Викторина! – миссис Дивз устремилась вперед и положила руку на плечо девушки, чтобы оттащить ее от стекла.
– Дорогая моя, если мы можем выглядывать наружу, еще более очевидно, что они могут заглянуть внутрь. Никто из нас не одет подобающим образом, чтобы встретиться с посторонними, и мы не должны являть собой неприличное зрелище для вульгарных зевак!
И тут я обратила внимание, что одна дама из нашей компании отсутствует.
– А где Амели?
Викторина оглянулась кругом. Возмущенная гримаса, бывшая ее ответом на предупреждение миссис Дивз, исчезла.
– Амели! – повторила она, словно призывая свою горничную. Подобрав полы пеньюара, она побежала по коридору.
– Но Амели… она должна быть в моем купе. Возможно этот… этот вор ранил ее! Ma pauvre [8] Амели!
Значит… кто-то был в купе Викторины и ответил на стук в окно. Может, этот тип пришел, чтобы встретиться с Амели? По контрасту с незамысловатой простотой своей одежды девушка была замечательно красива. Она вполне могла привлечь взгляды кого-нибудь из персонала поезда; возможно, она не отвергла его…
Викторина распахнула дверь купе и вновь громко крикнула:
– Амели!
Внутри мы увидели девушку. Она лежала на диване, руки ее закрывали лицо, плечи тряслись. Маленький кружевной чепчик выехал из наколки на узле ее волос, а сами волосы спутанными прядями свисали вокруг ее спрятанного в ладони лица.
Викторина тихо вскрикнула и села рядом с ней, обхватив трясущиеся плечи горничной.
– Амели… ma pauvre petite [9]… что с тобой? Что стряслось? Поток французских слов, хлынувший в ответ на вопрос Викторины, был мне почти не понятен.
Очевидно, от испуга служанка перешла на диалект. Но Викторина, похоже, его понимала и отвечала короткими ласковыми словами, стараясь успокоить девушку. Она взглянула на нас поверх плеча Амели.
– Это действительно ужасно. Ma pauvre Амели так испугалась. Она выглянула посмотреть, что за странный шум за окном, а там было лицо! Причем такое ужасное, что она почти лишилась чувств. Она даже не могла позвать на помощь, так она испугалась. – Викторина вздрогнула. – Потом лицо неожиданно исчезло. Она услышала крики… выстрел… это было ужасно… Послушай, ma petite, – теперь она говорила мягче, и целила явно дальше, чем просто успокоить Амели… Возможно, она намеренно нагнетала эмоции, чтобы мы наверняка оценили весь ужас происшедшего. – Ты теперь в полной безопасности, и мы все тоже. Мой брат, служащие в поезде, конечно же, не допустят, чтобы тебя коснулось зло. Спасибо вам, Тамарис, – обратилась она непосредственно ко мне. – Если бы не вы, неизвестно, что могло бы случиться.
Немного погодя – Викторина тем временем продолжала утешать обезумевшую, как нам казалось, девушку – вернулся мистер Соваж. Чужак бесследно исчез, а выстрел был в воздух. Однако заметив, как окаменело его лицо, когда он нам об этом сказал, я предположила, что он предпочел бы иметь на прицеле эту мишень.
– С этого момента, – сухо объявил он, – здесь будет охрана. Осталось недолго ждать, скоро наш вагон прицепят к поезду западного направления.