Страница:
Это означало, что нужно мыслить по-йилайлски и наделять символы — чужие символы — значением понятным для человека.
Виригу села рядом с музыковедом и стала нажимать по одной клавише. При этом на дисплее монитора складывались сложные символы. Спокойно и терпеливо она описывала каждый из них, потом предоставляла Сабе возможность повторить определение, а потом сама набирала по пять значков — каждым из пяти пальцев. Группы из пяти значков, похоже, имели большое значение для обучения здешней письменности, хотя Мариам предпочла бы группировать знаки по два, а лучше вообще заучивать по одному.
Шло время. Профессор успела освоить первую группировку и поверхностно ознакомилась со следующей пятёркой значков, когда вдруг зазвенел негромкий колокольчик. Это означало, что наступил перерыв.
Они с виригу пошли в столовую. Саба заставила себя выпить немного бульона, который пили все остальные. Она понимала — поданный ей бульон каким-то образом учитывает обмен веществ её организма. Чтобы убедиться в этом, достаточно было бросить быстрый взгляд на чашки остальных учащихся и убедиться: бульон у всех был разного цвета и консистенции.
Однако где-то в глубине души музыковед все больше опасалась, что пища может иметь отношение к её болезни. Во всяком случае, у неё пропал аппетит. Как бы то ни было, она заставила себя проглотить суп.
А потом настало время для очередного занятия с Жотом.
На этот раз темой урока стали знания.
Двое других учащихся отсутствовали. В аудитории находились только виригу, рилла и Саба.
И снова все пошло, как было уже не раз… У Мариам голова пошла кругом, когда она попыталась сосчитать, сколько прошло дней, настолько они походили один на другой. Три недели? Четыре? Как обычно, высокие модуляции включали странные глагольные времена и условные видовременные конструкции, которые, как казалось профессору, смущают не только её, но и виригу с риллой.
И все-таки наставник не отступался. Попросив всех троих дать определение знаний, он повернулся к человеку и встал, топорща усы и не спуская с неё пытливого взгляда.
Как обычно, когда она сталкивалась с многозначным понятием, Саба для начала выбрала самое простое определение.
— Знание, — просвистела она, — это то, что известно.
Жот посвистел-прогудел быстрый и сложный ответ.
— Последствия-узнавания… как есть-было… проистекающие из действий, которые будут…
Остальная фраза у музыковеда попросту не укладывалась в сознании. Она покачала головой и сказала:
— Я осознаю лишь, что знание неподвластно времени.
— Что такое время? — незамедлительно осведомился учитель.
— Время… — это искусственная мера, которой мы пользуемся для описания течения событий, — ответила Саба, для начала остановив свой выбор на самом простом описании.
— Имеет ли время смысл для тех, кто живёт мгновенно?
Женщина прикусила губу, сдерживая желание ответить: «Вот встретите таких, у них и спрашивайте».
Но нет, она не позволит себя разозлить. Условные наклонения — гипотетические состояния бытия… На уроках Жота всегда велись подобные дискуссии. Пока они ещё не успели затронуть другую странность местного языка — замысловатые сенсорные соответствия. Мариам гадала, что кроется за ними.
«Нечего удивляться тому, что я учусь так медленно, — мысленно усмехаясь, подумала Саба. — Почему бы им не обучать языку так, как это делается везде — пользуясь типичными диалогами о реальной деятельности типа еды, сна, чтения или работы?»
Профессор снова собрала воедино свои разрозненные мысли и сосредоточилась.
— Я не могу ответить на этот вопрос, — в конце концов ответила она. — Но могу предположить, что не имеет.
Жот с поразительной для рептилии быстротой крутанулся на месте.
— Живущие-за-пределами-времени встречаются с теми-кто-живёт-мгновенно. — Затем он просвистел другую фразу с высокими модуляциями, похожую на первую. — Если существа-во-времени не удовлетворительны к концу-времён, жизнь тех-кто-внутри меняется в-начале-времён. Знание — это… — И он снова просвистел что-то в невероятной системе глагольных времён.
Саба с трудом удерживалась от того, чтобы в отчаянии не обхватить голову руками, а наставник неожиданно развернулся к виригу и рилле и потребовал, чтобы они ответили ему, какова роль знаний, исходя из этих предпосылок.
Ответ риллы понять оказалось почти так же сложно, как и предыдущие высказывания Жота, но все же немногим проще. Из этого ответа женщина уяснила, что цель знаний — предотвращение энтропии.
Услышав этот термин, музыковед сразу вспомнила то занятие, темой которого была энтропия. Так, может быть, какая-то связь все же существует? Ей казалось, что темы для обсуждения берутся «с потолка», что они просто-напросто «обрамляют» уроки языка.
«Ничего случайного тут нет», — подумала женщина, и по её спине пробежал холодок.
Она попыталась вспомнить все темы, обсуждавшиеся на занятиях до её долгого сна. Рост деревьев и посадка новых деревьев. Потом — измерение размеров небесных тел, движущихся в космосе. А до того…
— …танец-над-распадом, — прервал её мысли голос учителя, и снова Сабе стало не по себе.
Тут что-то происходило, она пока не могла понять что, но понимала — это что-то очень важное.
Она всеми силами заставила себя расслабиться, прогнать все посторонние мысли — но Жот, судя по всему, больше ничего говорить не собирался.
Вернувшись к себе в комнату, женщина обнаружила, что монитор включён и выдвинут из ниши в стене, а перед монитором стоит небольшая табуретка.
Профессор попила воды и неторопливо села. Набрала на клавиатуре выученные сегодня символы, проследила за тем, как они выстраиваются на дисплее. Потом попробовала нажать две клавиши одновременно — просто, чтобы посмотреть, что из этого получится, — и первоначальное значение этих двух символов не сохранилось, а появилось некое третье, совершенно непостижимое.
Музыковед вздохнула, встала и легла на кровать.
Время… Нет, хватит уже думать об их времени. Её время. Время перестать разъединять.
Её послание самой себе, Гордон, задание, болезнь, музыка, образ.
Все надо было отбросить, кроме образа.
Образ за-пределами-времени?
«Даже не думай об этом. Сначала надо создать образ».
Саба закрыла глаза и уснула.
Струи дождя пробивали кроны деревьев в джунглях. Ливень так шумел, что не были слышны шаги людей, быстро шедших вперёд. Гордон следовал за Виктором и Михаилом. Чтобы было легче дышать, он раскрыл рот, а голова у него с каждым шагом болела все сильнее.
Хотя двое русских не скрывали того, что симптомы болезни у них те же самые, что и у остальных членов группы, на скорости их ходьбы это, похоже, никак не сказывалось. Не могло ли быть так, что они переносили болезнь в более лёгкой форме из-за того, что не жили в городе? Может быть, жизнь в городе служила отягощающим фактором?
Эш прислушался к хриплому кашлю Ушанова, время от времени звучащему на фоне шума воды, и решил, что пока об интенсивности болезни судить рано.
Вместо этого он постарался не отставать от русских, и чем дальше они шли, тем труднее это становилось.
А потом — как раз тогда, когда археолог подумал о том, что надо попросить русских сделать остановку, Никулин развернулся и сказал:
— Это здесь.
Гордон наклонился, положив ладони на колени, и какое-то время простоял так, тяжело дыша. Он заметил, что разведчики тоже дышат ртом. Виктор опустился на губчатый мох, которым поросла земля. Михаил прислонился к дереву с обманчиво небрежным видом. Эш удивлённо посмотрел на него и спросил:
— Здесь — что?
— Последний лагерь, — ответил Михаил и взмахнул рукой, будто фокусник.
Виктор молча поднялся, раздвинул переплетённые стебли кустов под большим деревом и вытащил ранец — изъеденный плесенью, полинявший, но все же узнаваемый. Такими ранцами была снаряжена первая экспедиция.
Никулин, сильно топая ботинками, примял росшие полукругом яркие цветы, и обнажились уложенные в кольцо камни — явно кто-то нарочно их так уложил. Гордон кивнул, по достоинству оценив работу, которая привела русских к этой находке.
Михаил порылся в одном из рюкзаков и вынул покоробившийся блокнот. Он осторожно открыл его и почти торжественно передал археологу. Никулин вёл себя настолько нетипично, что, даже не заглядывая в блокнот, Эш понял: это находка чрезвычайной важности.
Он взглянул на страницу, увидел строчки на русском языке, написанные убористым аккуратным почерком, и смог разобрать несколько слов.
Писал, определённо, кто-то из русских агентов — участников пропавшей миссии. Гордон разобрал её имя.
Он посмотрел на Никулина.
— Светлана.
Михаил с необычайно потерянным выражением лица взял у археолога блокнот, но, прежде чем археолог успел сказать хоть слово, он дал знак Виктору, и тот подал американцу ещё один блокнот, и на этот раз ни тот, ни другой из русских не шевельнулись, чтобы забрать его.
— Нашли неподалёку, — объяснил Ушанов. — Его лагерь я вам тоже покажу.
Эш взглянул на блокнот, поднял глаза.
— Этот — Павла.
Никулин коротко кивнул.
— Я был знаком с Павлом. Я их всех хорошо знал, — разобрал Гордон сквозь неожиданно прорезавшийся у русского сильный акцент.
— Вы успели прочесть блокнот Павла?
Михаил снова кивнул.
— Пробежал глазами, как только мы его нашли. Он стал последним. А Светлана… — он указал на блокнот, который все ещё держал в руке, — исчезла предпоследней.
— Исчезла?
Никулин снова кивнул, скорбно поджав губы.
— Нужно будет прочитать эти записи более внимательно, потому что многое тут не ясно, но одно я понял чётко. Тут нет никаких тел. И Павел не видел, чтобы кто-то умер — кроме единственной, самой первой смерти. Они просто исчезли. Один за другим.
Глава 19
Росс смотрел в глаза чужака, следил за тем, как зрачки сначала сузились, как у кошки, потом снова расширились.
Джекк что-то прошипел на своём языке, потом проверещал по-йилайлски:
— Моё потомство появится быстро!
Он схватил деталь и умчался прочь, вильнув длинным хвостом.
Мердок проводил инопланетянина взглядом, полным неподдельного изумления. Он ожидал какой угодно реакции — гнева, драки, возмущения, — только не такой. И при чем тут потомство? Может быть, Росс не так понял?
Только он успел задуматься, как почувствовал прикосновение пальцев к своему бедру, а когда опустил глаза, то увидел, как другой джекк мчится прочь, унося в щупальце калибр, который до того лежал у Мердока в кармане.
Мужчина рассмеялся и вернулся к работе — на время. Война началась.
Да нет, не война. Игра.
До конца рабочего дня Росс и джекки продолжали это проворное и непонятное занятие. Инопланетяне перестали толкать мужчину и налетать на него, когда он был занят делом, но все его мелкие инструменты — в особенности те, которые он прятал по карманам, исчезали. Агент примечал каждого джекка который его обкрадывал, чтобы потом забрать свои инструменты, и забирал. Его калибр перешёл из рук в руки раз шесть, причём большей частью этот инструмент курсировал между самим Мердоком и ещё двумя джекками, у одного из которых вокруг глаза имелся рисунок в виде звёздочки из лиловых точек, а другого можно было узнать по узору из косичек на затылке.
Росс начал улавливать закономерность в игре в воровство. Его калибр, который ничем не отличался от других инструментов, предоставляемых сотрудникам транспортного центра, крали у него, а потом инструмент попадал в складку кожи на животе джекка, прикрытую комбинезоном. Присмотревшись получше — но не слишком бесцеремонно, — можно было рассмотреть край этой складки, хотя чужаки старательно прятали её под комбинезоном. Эта складка напомнила человеку сумку кенгуру — или рот жабы. Через некоторое время джекк вынимал инструмент из этого «кармашка», пользовался им или просто клал рядом и… — оп! — кто-то ещё похищал его.
Так все и шло: положили в «карман», вынули из «кармана»… украли, убрали в карман, а потом вещь пропадала, так как её забрали у нового владельца.
Но между тем работа шла своим чередом. Да ещё быстрее, чем прежде. Росс заметил, как изменилась атмосфера в цеху. Его никто не беспокоил, никто ему не мешал, хотя он замечал, как джекки задевают то Эвелин, то других существ, не принадлежащих к их роду-племени, — как и прежде.
А Мердоку, невзирая на игру, работалось не в пример легче, чем когда-либо.
Вот он и играл до тех пор, пока в проёме большого ангара, где располагался цех, небо не начало темнеть. Сломанные глайдеры доставлять перестали. Те, кто работал снаружи, скорее всего, свой труд уже завершили.
Мужчину так увлекла игра, что он почти позабыл о постоянной головной боли и саднящей глотке, но вот он увидел рядом с собой жену и вспомнил о своём намерении закончить работу пораньше. Её глаза смотрели устало, в любимом голосе появилась хрипотца.
Казалось, болезнь стала теперь частью их жизни.
Сделать Росс ничего не мог, поэтому решил рассказать жене о чем-нибудь, чтобы отвлечь её от мрачных мыслей.
— У джекков — сумки как у кенгуру, — сообщил он Эвелин, когда они вышли из цеха, взявшись за руки.
— Говори по-йилайлски, — просвистела Риордан. Мужчина скривился и повторил сказанное на йилайлском. И верно: он весь день думал по-английски.
«Это — не лучший вариант в нашей нынешней миссии, — понял Мердок, — но насколько это проще!»
Он не знал, как сказать по-йилайлски «сумка», и занялся словотворчеством, что для йилайлского языка было весьма характерно. Женщина кивнула, смахнула с лица капли дождя и задумалась.
Росс стал объяснять ей суть игры в воровство, рассказал о неожиданном эффекте, который эта игра оказала на процесс работы. Эвелин заинтересовалась — Мердок почувствовал это, несмотря на то, что жена молчала. Ливень нещадно лупил по их дождевикам. Его рассказ занял все время, пока они шли домой.
Женщина откинула капюшон за спину. Мужчина посмотрел вперёд, оглянулся назад. Дождавшись, когда маленькое зеленое существо, ритмично помахивающее щупальцами, исчезнет за поворотом пандуса, Росс наклонился и поцелуем снял с ресниц жены капельки дождя.
Она улыбнулась, но подтолкнула его вперёд.
Супруги молча добрались до своей комнатушки, где было чисто и сухо. Тогда Эвелин сказала:
— Мне кажется, опасно было это затевать…
— Знаю, — отозвался её муж, чувствуя себя немного виноватым.
Риордан покачала головой.
— Я никого ни в чем не упрекаю. Я ведь для общего дела ничего не сделала.
Она повернулась к мужчине спиной. Не горечь ли прозвучала в её голосе? Ей не следовало злиться на себя за то, что пока она не совершила никаких открытий. А как она, интересно, могла их совершить?
И снова Россу безумно захотелось, как на первой неделе пребывания здесь, выбраться на разведку под покровом ночи. Не ради приключений, а просто для того, чтобы что-то увидеть, узнать, разнюхать самостоятельно. Он помотал головой, пытаясь прогнать эту мысль.
Эвелин сделала глубокий вдох, обернулась и улыбнулась.
— Я всегда знала, что с интуицией у тебя — полный порядок. Может быть, в этой дикой игре с джекками и есть что-то такое, о чем нам следует узнать.
Мужчина пожал плечами и с трудом удержался от зевка во весь рот.
— Не понимаю, что тут можно узнать и как. Но одно я заметил: они перестали мне мешать. Я уже привык ждать нужных мне деталей и инструментов, но после того, как один из джекков поймал меня на воровстве, все оказывалось под рукой в нужный момент, никто на меня не наскакивал, не злил меня и все пошло как по маслу.
— Может быть, и мне попытать счастья в кражах? — с кривой усмешкой проговорила Риордан. — У меня-то сегодня все было как обычно.
— Я заметил, — сочувственно кивнул её муж. — И у тебя, и у всех прочих не-джекков, которые ютятся в углу.
— Скорее всего, они так поступают из самозащиты, — сказала женщина. — Я в своё время подумывала о том, чтобы к ним при возможности присоединиться. Туда хотя бы джекки не наведываются, а если наведываются, то очень редко. К тем, кто там работает, они не пристают так часто, как к тем, кто трудится рядом с ними.
— Может быть, это и стоит сделать, но не…
Росс умолк. Послышался знакомый стук в дверь.
— Это Гордон, — сказал Мердок и нахмурился. — Он никогда не приходит раньше Ирины и Веры.
— Вот-вот, — озабоченно подтвердила Эвелин.
Росс поспешил к двери и открыл её.
Вошёл Гордон. Его ярко-синие глаза смотрели устало, а губы вытянулись в ровную решительную линию, и это напомнило Россу о былом — о готовности действовать.
— Есть находка, — коротко сообщил Эш и нетерпеливо стряхнул с выцветших волос капли дождя.
Эвелин поджала губы.
— Тела?..
— Нет. — Археолог повернулся к ней. — Записи. Михаил и Виктор набрели на лагерь, где жили двое из первой экспедиции.
Он вынул из-за пазухи растрёпанный блокнот, листки которого показались Россу похожими на листья салата. Пролежать сто лет в такой сырости без последствий не смог бы даже блокнот, упакованный в водонепроницаемый пакет. Им ещё повезло, что записи русских не сгнили целиком.
— Этот блокнот я просмотрю более тщательно и сравню его содержание с теми материалами, которыми мы располагали до сих пор, но разведчики уже успели пробежать глазами записи и вкратце передали мне их смысл.
— И смысл в том, что?.. — поторопил Мердок товарища.
— Участники той экспедиции исчезли друг за другом. Сначала они болели, как мы с вами. Но заболели они гораздо позже.
Супруги кивнули. Они хорошо помнили изученные записи.
— Вероятно, у всех русских состояние быстро и резко ухудшалось — если судить по записям в одном из этих блокнотов. Во втором все изложено более туманно.
Эш запнулся.
— Пить хочется.
Росс направился к гигиенической нише.
— Сейчас принесу тебе воды.
— Спасибо.
Через пару секунд Гордон взял у Мердока чашку, залпом выпил воду и обессилено прислонился спиной к стене.
— Есть что-то пострашнее, — поторопила его Эвелин, — да?
Это прозвучало даже не как вопрос.
Эш коротко кивнул.
— Хуже, лучше — не знаю. Нет никаких ответов, только вопросов стало ещё больше. Вкратце вот что: члены группы не держались все вместе, как мы думали раньше.
— Но ведь приказ был именно таков, — возразил Росс. — При возникновении опасности…
— Таков был приказ, и, вероятно, они держались группой, как мы и заключили, исходя из записей, которые были обнаружены вместе с генератором. Но может быть, это произошло после того, как тот человек исчез…
— Исчез? — переспросила Риордан. — Не умер?
Их разговор прервал стук в дверь. Мердок открыл её и впустил русских женщин.
Пока Вера всем раздавала порции еды, Эш коротко посвятил её и Ирину в суть происшедшего.
Пока он рассказывал, все молчали. Затем Базарова проговорила — медленно, с сильным акцентом:
— Они исчезли друг за другом? Что это означает для нас?
— Как раз это я и пытаюсь выяснить, — ответил Гордон. — Михаил и Виктор не обнаружили человеческих останков, а они обшарили почти весь остров. Ну и конечно же, Никулин хочет отправиться в прошлое, к одному из лагерей своих соотечественников, и понаблюдать, что же там происходило.
Павлова бросила на археолога резкий взгляд и непроизвольно приоткрыла губы — словно хотела что-то сказать или вскрикнуть. Ирина покачала головой, слегка сдвинула тонкие брови.
— Нет. Это плохая идея. Если они все заболели так быстро… Очень может быть, что сто лет назад болезнь, которой все мы страдаем, была более опасной.
— Но если бы они просто заболели и умерли, — возразила американка, — тогда мы нашли бы их тела, верно?
— Это кажется логичным, — отозвался Эш. — Правда, не исключено, что какие-нибудь бродячие йилайлы или нурайлы подобрали их тела и уничтожили, хотя пока мы не имеем никаких данных, свидетельствующих о том, что здесь распространены подобные погребальные обряды. Но, может быть, к смерти от болезни здесь относятся иначе, чем к смерти вследствие казни или от более естественных причин.
Вера тихо проговорила:
— Миша… У него были друзья в той экспедиции…
Археолог негромко проговорил:
— Я знаю об этом. Он мне объяснил… кое-что. Михаил — не самый открытый в этом плане человек. — Он криво усмехнулся, а Вера улыбнулась ему в ответ, но в её глазах затаилась тревога.
— Я взял с него слово, что он ничего не предпримет, пока мы не проконсультируемся с полковником.
У Росса сразу стало легче на душе.
— Это ты хорошо придумал, Эш. Надо отправить кого-то туда, к нашим умникам. Пусть учёные разберутся, что это за хворь и вообще как нам быть.
Гордон кивнул.
— Я хочу попросить вас, чтобы вы помогли мне скопировать записи из блокнота Павла, — мне бы не хотелось, чтобы он совсем истлел и рассыпался, — сказал он. — С блокнотом Светланы будет работать Михаил — он сам на этом настоял. Сказал, что время для такой работы у них выдаётся, когда они прячутся от летунов. Как только у нас будут копии этих записей, я отправлю Виктора в наше время с отчётом, и мы будем ждать решения Зинаиды, а уже потом действовать.
Морщинки на лбу у Ирины разгладились.
— Хорошо, — сказала она по-русски и добавила по-английски: — Очень хорошо.
Глава 20
Виригу села рядом с музыковедом и стала нажимать по одной клавише. При этом на дисплее монитора складывались сложные символы. Спокойно и терпеливо она описывала каждый из них, потом предоставляла Сабе возможность повторить определение, а потом сама набирала по пять значков — каждым из пяти пальцев. Группы из пяти значков, похоже, имели большое значение для обучения здешней письменности, хотя Мариам предпочла бы группировать знаки по два, а лучше вообще заучивать по одному.
Шло время. Профессор успела освоить первую группировку и поверхностно ознакомилась со следующей пятёркой значков, когда вдруг зазвенел негромкий колокольчик. Это означало, что наступил перерыв.
Они с виригу пошли в столовую. Саба заставила себя выпить немного бульона, который пили все остальные. Она понимала — поданный ей бульон каким-то образом учитывает обмен веществ её организма. Чтобы убедиться в этом, достаточно было бросить быстрый взгляд на чашки остальных учащихся и убедиться: бульон у всех был разного цвета и консистенции.
Однако где-то в глубине души музыковед все больше опасалась, что пища может иметь отношение к её болезни. Во всяком случае, у неё пропал аппетит. Как бы то ни было, она заставила себя проглотить суп.
А потом настало время для очередного занятия с Жотом.
На этот раз темой урока стали знания.
Двое других учащихся отсутствовали. В аудитории находились только виригу, рилла и Саба.
И снова все пошло, как было уже не раз… У Мариам голова пошла кругом, когда она попыталась сосчитать, сколько прошло дней, настолько они походили один на другой. Три недели? Четыре? Как обычно, высокие модуляции включали странные глагольные времена и условные видовременные конструкции, которые, как казалось профессору, смущают не только её, но и виригу с риллой.
И все-таки наставник не отступался. Попросив всех троих дать определение знаний, он повернулся к человеку и встал, топорща усы и не спуская с неё пытливого взгляда.
Как обычно, когда она сталкивалась с многозначным понятием, Саба для начала выбрала самое простое определение.
— Знание, — просвистела она, — это то, что известно.
Жот посвистел-прогудел быстрый и сложный ответ.
— Последствия-узнавания… как есть-было… проистекающие из действий, которые будут…
Остальная фраза у музыковеда попросту не укладывалась в сознании. Она покачала головой и сказала:
— Я осознаю лишь, что знание неподвластно времени.
— Что такое время? — незамедлительно осведомился учитель.
— Время… — это искусственная мера, которой мы пользуемся для описания течения событий, — ответила Саба, для начала остановив свой выбор на самом простом описании.
— Имеет ли время смысл для тех, кто живёт мгновенно?
Женщина прикусила губу, сдерживая желание ответить: «Вот встретите таких, у них и спрашивайте».
Но нет, она не позволит себя разозлить. Условные наклонения — гипотетические состояния бытия… На уроках Жота всегда велись подобные дискуссии. Пока они ещё не успели затронуть другую странность местного языка — замысловатые сенсорные соответствия. Мариам гадала, что кроется за ними.
«Нечего удивляться тому, что я учусь так медленно, — мысленно усмехаясь, подумала Саба. — Почему бы им не обучать языку так, как это делается везде — пользуясь типичными диалогами о реальной деятельности типа еды, сна, чтения или работы?»
Профессор снова собрала воедино свои разрозненные мысли и сосредоточилась.
— Я не могу ответить на этот вопрос, — в конце концов ответила она. — Но могу предположить, что не имеет.
Жот с поразительной для рептилии быстротой крутанулся на месте.
— Живущие-за-пределами-времени встречаются с теми-кто-живёт-мгновенно. — Затем он просвистел другую фразу с высокими модуляциями, похожую на первую. — Если существа-во-времени не удовлетворительны к концу-времён, жизнь тех-кто-внутри меняется в-начале-времён. Знание — это… — И он снова просвистел что-то в невероятной системе глагольных времён.
Саба с трудом удерживалась от того, чтобы в отчаянии не обхватить голову руками, а наставник неожиданно развернулся к виригу и рилле и потребовал, чтобы они ответили ему, какова роль знаний, исходя из этих предпосылок.
Ответ риллы понять оказалось почти так же сложно, как и предыдущие высказывания Жота, но все же немногим проще. Из этого ответа женщина уяснила, что цель знаний — предотвращение энтропии.
Услышав этот термин, музыковед сразу вспомнила то занятие, темой которого была энтропия. Так, может быть, какая-то связь все же существует? Ей казалось, что темы для обсуждения берутся «с потолка», что они просто-напросто «обрамляют» уроки языка.
«Ничего случайного тут нет», — подумала женщина, и по её спине пробежал холодок.
Она попыталась вспомнить все темы, обсуждавшиеся на занятиях до её долгого сна. Рост деревьев и посадка новых деревьев. Потом — измерение размеров небесных тел, движущихся в космосе. А до того…
— …танец-над-распадом, — прервал её мысли голос учителя, и снова Сабе стало не по себе.
Тут что-то происходило, она пока не могла понять что, но понимала — это что-то очень важное.
Она всеми силами заставила себя расслабиться, прогнать все посторонние мысли — но Жот, судя по всему, больше ничего говорить не собирался.
Вернувшись к себе в комнату, женщина обнаружила, что монитор включён и выдвинут из ниши в стене, а перед монитором стоит небольшая табуретка.
Профессор попила воды и неторопливо села. Набрала на клавиатуре выученные сегодня символы, проследила за тем, как они выстраиваются на дисплее. Потом попробовала нажать две клавиши одновременно — просто, чтобы посмотреть, что из этого получится, — и первоначальное значение этих двух символов не сохранилось, а появилось некое третье, совершенно непостижимое.
Музыковед вздохнула, встала и легла на кровать.
Время… Нет, хватит уже думать об их времени. Её время. Время перестать разъединять.
Её послание самой себе, Гордон, задание, болезнь, музыка, образ.
Все надо было отбросить, кроме образа.
Образ за-пределами-времени?
«Даже не думай об этом. Сначала надо создать образ».
Саба закрыла глаза и уснула.
Струи дождя пробивали кроны деревьев в джунглях. Ливень так шумел, что не были слышны шаги людей, быстро шедших вперёд. Гордон следовал за Виктором и Михаилом. Чтобы было легче дышать, он раскрыл рот, а голова у него с каждым шагом болела все сильнее.
Хотя двое русских не скрывали того, что симптомы болезни у них те же самые, что и у остальных членов группы, на скорости их ходьбы это, похоже, никак не сказывалось. Не могло ли быть так, что они переносили болезнь в более лёгкой форме из-за того, что не жили в городе? Может быть, жизнь в городе служила отягощающим фактором?
Эш прислушался к хриплому кашлю Ушанова, время от времени звучащему на фоне шума воды, и решил, что пока об интенсивности болезни судить рано.
Вместо этого он постарался не отставать от русских, и чем дальше они шли, тем труднее это становилось.
А потом — как раз тогда, когда археолог подумал о том, что надо попросить русских сделать остановку, Никулин развернулся и сказал:
— Это здесь.
Гордон наклонился, положив ладони на колени, и какое-то время простоял так, тяжело дыша. Он заметил, что разведчики тоже дышат ртом. Виктор опустился на губчатый мох, которым поросла земля. Михаил прислонился к дереву с обманчиво небрежным видом. Эш удивлённо посмотрел на него и спросил:
— Здесь — что?
— Последний лагерь, — ответил Михаил и взмахнул рукой, будто фокусник.
Виктор молча поднялся, раздвинул переплетённые стебли кустов под большим деревом и вытащил ранец — изъеденный плесенью, полинявший, но все же узнаваемый. Такими ранцами была снаряжена первая экспедиция.
Никулин, сильно топая ботинками, примял росшие полукругом яркие цветы, и обнажились уложенные в кольцо камни — явно кто-то нарочно их так уложил. Гордон кивнул, по достоинству оценив работу, которая привела русских к этой находке.
Михаил порылся в одном из рюкзаков и вынул покоробившийся блокнот. Он осторожно открыл его и почти торжественно передал археологу. Никулин вёл себя настолько нетипично, что, даже не заглядывая в блокнот, Эш понял: это находка чрезвычайной важности.
Он взглянул на страницу, увидел строчки на русском языке, написанные убористым аккуратным почерком, и смог разобрать несколько слов.
Писал, определённо, кто-то из русских агентов — участников пропавшей миссии. Гордон разобрал её имя.
Он посмотрел на Никулина.
— Светлана.
Михаил с необычайно потерянным выражением лица взял у археолога блокнот, но, прежде чем археолог успел сказать хоть слово, он дал знак Виктору, и тот подал американцу ещё один блокнот, и на этот раз ни тот, ни другой из русских не шевельнулись, чтобы забрать его.
— Нашли неподалёку, — объяснил Ушанов. — Его лагерь я вам тоже покажу.
Эш взглянул на блокнот, поднял глаза.
— Этот — Павла.
Никулин коротко кивнул.
— Я был знаком с Павлом. Я их всех хорошо знал, — разобрал Гордон сквозь неожиданно прорезавшийся у русского сильный акцент.
— Вы успели прочесть блокнот Павла?
Михаил снова кивнул.
— Пробежал глазами, как только мы его нашли. Он стал последним. А Светлана… — он указал на блокнот, который все ещё держал в руке, — исчезла предпоследней.
— Исчезла?
Никулин снова кивнул, скорбно поджав губы.
— Нужно будет прочитать эти записи более внимательно, потому что многое тут не ясно, но одно я понял чётко. Тут нет никаких тел. И Павел не видел, чтобы кто-то умер — кроме единственной, самой первой смерти. Они просто исчезли. Один за другим.
Глава 19
Росс смотрел в глаза чужака, следил за тем, как зрачки сначала сузились, как у кошки, потом снова расширились.
Джекк что-то прошипел на своём языке, потом проверещал по-йилайлски:
— Моё потомство появится быстро!
Он схватил деталь и умчался прочь, вильнув длинным хвостом.
Мердок проводил инопланетянина взглядом, полным неподдельного изумления. Он ожидал какой угодно реакции — гнева, драки, возмущения, — только не такой. И при чем тут потомство? Может быть, Росс не так понял?
Только он успел задуматься, как почувствовал прикосновение пальцев к своему бедру, а когда опустил глаза, то увидел, как другой джекк мчится прочь, унося в щупальце калибр, который до того лежал у Мердока в кармане.
Мужчина рассмеялся и вернулся к работе — на время. Война началась.
Да нет, не война. Игра.
До конца рабочего дня Росс и джекки продолжали это проворное и непонятное занятие. Инопланетяне перестали толкать мужчину и налетать на него, когда он был занят делом, но все его мелкие инструменты — в особенности те, которые он прятал по карманам, исчезали. Агент примечал каждого джекка который его обкрадывал, чтобы потом забрать свои инструменты, и забирал. Его калибр перешёл из рук в руки раз шесть, причём большей частью этот инструмент курсировал между самим Мердоком и ещё двумя джекками, у одного из которых вокруг глаза имелся рисунок в виде звёздочки из лиловых точек, а другого можно было узнать по узору из косичек на затылке.
Росс начал улавливать закономерность в игре в воровство. Его калибр, который ничем не отличался от других инструментов, предоставляемых сотрудникам транспортного центра, крали у него, а потом инструмент попадал в складку кожи на животе джекка, прикрытую комбинезоном. Присмотревшись получше — но не слишком бесцеремонно, — можно было рассмотреть край этой складки, хотя чужаки старательно прятали её под комбинезоном. Эта складка напомнила человеку сумку кенгуру — или рот жабы. Через некоторое время джекк вынимал инструмент из этого «кармашка», пользовался им или просто клал рядом и… — оп! — кто-то ещё похищал его.
Так все и шло: положили в «карман», вынули из «кармана»… украли, убрали в карман, а потом вещь пропадала, так как её забрали у нового владельца.
Но между тем работа шла своим чередом. Да ещё быстрее, чем прежде. Росс заметил, как изменилась атмосфера в цеху. Его никто не беспокоил, никто ему не мешал, хотя он замечал, как джекки задевают то Эвелин, то других существ, не принадлежащих к их роду-племени, — как и прежде.
А Мердоку, невзирая на игру, работалось не в пример легче, чем когда-либо.
Вот он и играл до тех пор, пока в проёме большого ангара, где располагался цех, небо не начало темнеть. Сломанные глайдеры доставлять перестали. Те, кто работал снаружи, скорее всего, свой труд уже завершили.
Мужчину так увлекла игра, что он почти позабыл о постоянной головной боли и саднящей глотке, но вот он увидел рядом с собой жену и вспомнил о своём намерении закончить работу пораньше. Её глаза смотрели устало, в любимом голосе появилась хрипотца.
Казалось, болезнь стала теперь частью их жизни.
Сделать Росс ничего не мог, поэтому решил рассказать жене о чем-нибудь, чтобы отвлечь её от мрачных мыслей.
— У джекков — сумки как у кенгуру, — сообщил он Эвелин, когда они вышли из цеха, взявшись за руки.
— Говори по-йилайлски, — просвистела Риордан. Мужчина скривился и повторил сказанное на йилайлском. И верно: он весь день думал по-английски.
«Это — не лучший вариант в нашей нынешней миссии, — понял Мердок, — но насколько это проще!»
Он не знал, как сказать по-йилайлски «сумка», и занялся словотворчеством, что для йилайлского языка было весьма характерно. Женщина кивнула, смахнула с лица капли дождя и задумалась.
Росс стал объяснять ей суть игры в воровство, рассказал о неожиданном эффекте, который эта игра оказала на процесс работы. Эвелин заинтересовалась — Мердок почувствовал это, несмотря на то, что жена молчала. Ливень нещадно лупил по их дождевикам. Его рассказ занял все время, пока они шли домой.
Женщина откинула капюшон за спину. Мужчина посмотрел вперёд, оглянулся назад. Дождавшись, когда маленькое зеленое существо, ритмично помахивающее щупальцами, исчезнет за поворотом пандуса, Росс наклонился и поцелуем снял с ресниц жены капельки дождя.
Она улыбнулась, но подтолкнула его вперёд.
Супруги молча добрались до своей комнатушки, где было чисто и сухо. Тогда Эвелин сказала:
— Мне кажется, опасно было это затевать…
— Знаю, — отозвался её муж, чувствуя себя немного виноватым.
Риордан покачала головой.
— Я никого ни в чем не упрекаю. Я ведь для общего дела ничего не сделала.
Она повернулась к мужчине спиной. Не горечь ли прозвучала в её голосе? Ей не следовало злиться на себя за то, что пока она не совершила никаких открытий. А как она, интересно, могла их совершить?
И снова Россу безумно захотелось, как на первой неделе пребывания здесь, выбраться на разведку под покровом ночи. Не ради приключений, а просто для того, чтобы что-то увидеть, узнать, разнюхать самостоятельно. Он помотал головой, пытаясь прогнать эту мысль.
Эвелин сделала глубокий вдох, обернулась и улыбнулась.
— Я всегда знала, что с интуицией у тебя — полный порядок. Может быть, в этой дикой игре с джекками и есть что-то такое, о чем нам следует узнать.
Мужчина пожал плечами и с трудом удержался от зевка во весь рот.
— Не понимаю, что тут можно узнать и как. Но одно я заметил: они перестали мне мешать. Я уже привык ждать нужных мне деталей и инструментов, но после того, как один из джекков поймал меня на воровстве, все оказывалось под рукой в нужный момент, никто на меня не наскакивал, не злил меня и все пошло как по маслу.
— Может быть, и мне попытать счастья в кражах? — с кривой усмешкой проговорила Риордан. — У меня-то сегодня все было как обычно.
— Я заметил, — сочувственно кивнул её муж. — И у тебя, и у всех прочих не-джекков, которые ютятся в углу.
— Скорее всего, они так поступают из самозащиты, — сказала женщина. — Я в своё время подумывала о том, чтобы к ним при возможности присоединиться. Туда хотя бы джекки не наведываются, а если наведываются, то очень редко. К тем, кто там работает, они не пристают так часто, как к тем, кто трудится рядом с ними.
— Может быть, это и стоит сделать, но не…
Росс умолк. Послышался знакомый стук в дверь.
— Это Гордон, — сказал Мердок и нахмурился. — Он никогда не приходит раньше Ирины и Веры.
— Вот-вот, — озабоченно подтвердила Эвелин.
Росс поспешил к двери и открыл её.
Вошёл Гордон. Его ярко-синие глаза смотрели устало, а губы вытянулись в ровную решительную линию, и это напомнило Россу о былом — о готовности действовать.
— Есть находка, — коротко сообщил Эш и нетерпеливо стряхнул с выцветших волос капли дождя.
Эвелин поджала губы.
— Тела?..
— Нет. — Археолог повернулся к ней. — Записи. Михаил и Виктор набрели на лагерь, где жили двое из первой экспедиции.
Он вынул из-за пазухи растрёпанный блокнот, листки которого показались Россу похожими на листья салата. Пролежать сто лет в такой сырости без последствий не смог бы даже блокнот, упакованный в водонепроницаемый пакет. Им ещё повезло, что записи русских не сгнили целиком.
— Этот блокнот я просмотрю более тщательно и сравню его содержание с теми материалами, которыми мы располагали до сих пор, но разведчики уже успели пробежать глазами записи и вкратце передали мне их смысл.
— И смысл в том, что?.. — поторопил Мердок товарища.
— Участники той экспедиции исчезли друг за другом. Сначала они болели, как мы с вами. Но заболели они гораздо позже.
Супруги кивнули. Они хорошо помнили изученные записи.
— Вероятно, у всех русских состояние быстро и резко ухудшалось — если судить по записям в одном из этих блокнотов. Во втором все изложено более туманно.
Эш запнулся.
— Пить хочется.
Росс направился к гигиенической нише.
— Сейчас принесу тебе воды.
— Спасибо.
Через пару секунд Гордон взял у Мердока чашку, залпом выпил воду и обессилено прислонился спиной к стене.
— Есть что-то пострашнее, — поторопила его Эвелин, — да?
Это прозвучало даже не как вопрос.
Эш коротко кивнул.
— Хуже, лучше — не знаю. Нет никаких ответов, только вопросов стало ещё больше. Вкратце вот что: члены группы не держались все вместе, как мы думали раньше.
— Но ведь приказ был именно таков, — возразил Росс. — При возникновении опасности…
— Таков был приказ, и, вероятно, они держались группой, как мы и заключили, исходя из записей, которые были обнаружены вместе с генератором. Но может быть, это произошло после того, как тот человек исчез…
— Исчез? — переспросила Риордан. — Не умер?
Их разговор прервал стук в дверь. Мердок открыл её и впустил русских женщин.
Пока Вера всем раздавала порции еды, Эш коротко посвятил её и Ирину в суть происшедшего.
Пока он рассказывал, все молчали. Затем Базарова проговорила — медленно, с сильным акцентом:
— Они исчезли друг за другом? Что это означает для нас?
— Как раз это я и пытаюсь выяснить, — ответил Гордон. — Михаил и Виктор не обнаружили человеческих останков, а они обшарили почти весь остров. Ну и конечно же, Никулин хочет отправиться в прошлое, к одному из лагерей своих соотечественников, и понаблюдать, что же там происходило.
Павлова бросила на археолога резкий взгляд и непроизвольно приоткрыла губы — словно хотела что-то сказать или вскрикнуть. Ирина покачала головой, слегка сдвинула тонкие брови.
— Нет. Это плохая идея. Если они все заболели так быстро… Очень может быть, что сто лет назад болезнь, которой все мы страдаем, была более опасной.
— Но если бы они просто заболели и умерли, — возразила американка, — тогда мы нашли бы их тела, верно?
— Это кажется логичным, — отозвался Эш. — Правда, не исключено, что какие-нибудь бродячие йилайлы или нурайлы подобрали их тела и уничтожили, хотя пока мы не имеем никаких данных, свидетельствующих о том, что здесь распространены подобные погребальные обряды. Но, может быть, к смерти от болезни здесь относятся иначе, чем к смерти вследствие казни или от более естественных причин.
Вера тихо проговорила:
— Миша… У него были друзья в той экспедиции…
Археолог негромко проговорил:
— Я знаю об этом. Он мне объяснил… кое-что. Михаил — не самый открытый в этом плане человек. — Он криво усмехнулся, а Вера улыбнулась ему в ответ, но в её глазах затаилась тревога.
— Я взял с него слово, что он ничего не предпримет, пока мы не проконсультируемся с полковником.
У Росса сразу стало легче на душе.
— Это ты хорошо придумал, Эш. Надо отправить кого-то туда, к нашим умникам. Пусть учёные разберутся, что это за хворь и вообще как нам быть.
Гордон кивнул.
— Я хочу попросить вас, чтобы вы помогли мне скопировать записи из блокнота Павла, — мне бы не хотелось, чтобы он совсем истлел и рассыпался, — сказал он. — С блокнотом Светланы будет работать Михаил — он сам на этом настоял. Сказал, что время для такой работы у них выдаётся, когда они прячутся от летунов. Как только у нас будут копии этих записей, я отправлю Виктора в наше время с отчётом, и мы будем ждать решения Зинаиды, а уже потом действовать.
Морщинки на лбу у Ирины разгладились.
— Хорошо, — сказала она по-русски и добавила по-английски: — Очень хорошо.
Глава 20
То, что Саба обнаружила у себя в комнате включённый компьютер, стало для неё сигналом — следует посвятить себя изучению этого аспекта местной науки.
Два дня она заставляла себя садиться к монитору, то дрожа от озноба, то пылая от лихорадки. Она старательно изучала йилайлскую клавиатуру.
Эту работу музыковед чередовала с просмотром записей пропавшей русской экспедиции, сохранённых на жёстком диске её ноутбука. Растревоженное лихорадкой воображение создавало фантазии, которые казались реальными. Когда Мариам не занималась ни тем, ни другим, она включала аудиосистему и слушала йилайлскую музыку. Голоса певцов, исполнявших Великий танец, взмывали ввысь и опускались. Чем-то это напоминало музыку дорце, которую она слышала на родине, в Эфиопии. Эта музыка переплеталась с повседневной жизнью, она отмечала не только маленькие события дня — пробуждение, отход ко сну, различные трапезы, но и звучала на свадьбах и похоронах, на всевозможных празднествах, устраиваемых на протяжении года.
Местная музыка, в отличие от музыки дорце, оставалась для Сабы непонятной. Её детство прошло под музыку дорце. Она слушала йилайлскую музыку и улавливала какое-то сходство, родство, некую потребность, присущую обоим, совсем разным народам, — потребность выразить в музыке танец жизни и смерти.
Но подлинное понимание пока ускользало от неё. Все успехи имели разрозненный вид, походили на немногочисленные кусочки большой головоломки. Думать об этом было неприятно, но, хотя эфиопка мысленно гнала от себя этот образ, сознание постоянно показывало ей её цель в виде осколков стекла — или зеркала, — которые следовало собрать воедино. Но прикасаться к этим осколкам и ранить в кровь пальцы нужды не было: появлялись заботливые руки призрака — руки Екатерины, лингвиста из состава пропавшей экспедиции. Мариам придавала такое большое значение её советам, что многие записи Екатерины заучила наизусть, и теперь стала ощущать за этими записями слова человека.
Когда тело Сабы уставало и она вынуждена была ложиться, приходило время бесед с Екатериной. Во время одного из инструктажей на Земле она видела фотографию русской-лингвиста и теперь отчётливо представляла себе её лицо — скуластое, с широко расставленными тёмными глазами, коротко стриженными чёрными блестящими волосами, тронутыми сединой. Форма головы у Екатерины была такая, как у монгольских предков — сильных, непоколебимых, отважных.
Мариам, принадлежавшая к совсем иной народности, все же ощущала странное родство с русской.
Транс, в который впадала музыковед, порой становился таким глубоким, что призрак казался ей совершенно реальным человеком.
«Слушай, — повторяла Екатерина снова и снова. — Слушай за пределами времени».
А дальше звучали фразы со странными глагольными временами.
Озадаченная диковинными видовременными конструкциями йилайлского языка, Саба углубилась в исследование чувственных противоречий. Она обнаружила, что один ряд клавиш содержал элементы, с помощью которых модуляции голоса приобретали эмоциональную окраску, и тогда обычные идеографы наделялись несколько противоречивыми оттенками значения. Почти как дзенские коаны — «зелёный вкус» был столь же парадоксален, как известный «хлопок одной ладонью». Профессор начала улавливать связь между странной системой глагольных времён и противоречивыми эмоциональными модуляциями. Но ухватить проблему целиком ей никак не удавалось.
«Образ, — говорила она призраку лингвиста. — Наверное, ты это почувствовала, да? Ведь это ты раскидала осколки этого зеркала».
«Это не зеркало, — отвечала Екатерина. — Это — окно. — Она улыбнулась, и её глаза стали похожими на полумесяцы. — Найди образ, Саба Мариам. Найди образ — и освободи меня».
Женщина с трудом поднялась с кровати, попила воды и села к компьютеру.
— Осколки… — бормотала она. — Осколки…
Но снова и снова её останавливало собственное неведение.
В конце концов она заставила себя подняться и, прислонившись к стене, дождалась, когда волны темноты, заполонившие поле зрения, отхлынут. Тогда музыковед надела балахон и, выйдя из комнаты, направилась в ту сторону, где находился зал переводов.
Два дня она заставляла себя садиться к монитору, то дрожа от озноба, то пылая от лихорадки. Она старательно изучала йилайлскую клавиатуру.
Эту работу музыковед чередовала с просмотром записей пропавшей русской экспедиции, сохранённых на жёстком диске её ноутбука. Растревоженное лихорадкой воображение создавало фантазии, которые казались реальными. Когда Мариам не занималась ни тем, ни другим, она включала аудиосистему и слушала йилайлскую музыку. Голоса певцов, исполнявших Великий танец, взмывали ввысь и опускались. Чем-то это напоминало музыку дорце, которую она слышала на родине, в Эфиопии. Эта музыка переплеталась с повседневной жизнью, она отмечала не только маленькие события дня — пробуждение, отход ко сну, различные трапезы, но и звучала на свадьбах и похоронах, на всевозможных празднествах, устраиваемых на протяжении года.
Местная музыка, в отличие от музыки дорце, оставалась для Сабы непонятной. Её детство прошло под музыку дорце. Она слушала йилайлскую музыку и улавливала какое-то сходство, родство, некую потребность, присущую обоим, совсем разным народам, — потребность выразить в музыке танец жизни и смерти.
Но подлинное понимание пока ускользало от неё. Все успехи имели разрозненный вид, походили на немногочисленные кусочки большой головоломки. Думать об этом было неприятно, но, хотя эфиопка мысленно гнала от себя этот образ, сознание постоянно показывало ей её цель в виде осколков стекла — или зеркала, — которые следовало собрать воедино. Но прикасаться к этим осколкам и ранить в кровь пальцы нужды не было: появлялись заботливые руки призрака — руки Екатерины, лингвиста из состава пропавшей экспедиции. Мариам придавала такое большое значение её советам, что многие записи Екатерины заучила наизусть, и теперь стала ощущать за этими записями слова человека.
Когда тело Сабы уставало и она вынуждена была ложиться, приходило время бесед с Екатериной. Во время одного из инструктажей на Земле она видела фотографию русской-лингвиста и теперь отчётливо представляла себе её лицо — скуластое, с широко расставленными тёмными глазами, коротко стриженными чёрными блестящими волосами, тронутыми сединой. Форма головы у Екатерины была такая, как у монгольских предков — сильных, непоколебимых, отважных.
Мариам, принадлежавшая к совсем иной народности, все же ощущала странное родство с русской.
Транс, в который впадала музыковед, порой становился таким глубоким, что призрак казался ей совершенно реальным человеком.
«Слушай, — повторяла Екатерина снова и снова. — Слушай за пределами времени».
А дальше звучали фразы со странными глагольными временами.
Озадаченная диковинными видовременными конструкциями йилайлского языка, Саба углубилась в исследование чувственных противоречий. Она обнаружила, что один ряд клавиш содержал элементы, с помощью которых модуляции голоса приобретали эмоциональную окраску, и тогда обычные идеографы наделялись несколько противоречивыми оттенками значения. Почти как дзенские коаны — «зелёный вкус» был столь же парадоксален, как известный «хлопок одной ладонью». Профессор начала улавливать связь между странной системой глагольных времён и противоречивыми эмоциональными модуляциями. Но ухватить проблему целиком ей никак не удавалось.
«Образ, — говорила она призраку лингвиста. — Наверное, ты это почувствовала, да? Ведь это ты раскидала осколки этого зеркала».
«Это не зеркало, — отвечала Екатерина. — Это — окно. — Она улыбнулась, и её глаза стали похожими на полумесяцы. — Найди образ, Саба Мариам. Найди образ — и освободи меня».
Женщина с трудом поднялась с кровати, попила воды и села к компьютеру.
— Осколки… — бормотала она. — Осколки…
Но снова и снова её останавливало собственное неведение.
В конце концов она заставила себя подняться и, прислонившись к стене, дождалась, когда волны темноты, заполонившие поле зрения, отхлынут. Тогда музыковед надела балахон и, выйдя из комнаты, направилась в ту сторону, где находился зал переводов.