Мы заметили, что Вы очень часто употребляли слово «слава», избегая слова «величие». Можно ли провести различие между этими двумя словами?
 
    Отец Рафаил Я не избегалслова «величие». Из шести языков, которыми я владею, только в румынском есть недопустимая путаница между «славой» и «величием». И не только. Если вы проанализируете наш язык, то заметите, что путаница внесена между всеми близкими определениями. Например, в старом переводе Пятидесятого Псалма мы говорим Богу: «Яко да исправишьсяво словесех Твоих…». То есть как должен исправитьсяБог? Но я думаю, что ни один румын не подумал, что Бог должен исправиться, а понял, что: «Яко да оправдишасяво словесех Твоих…». Итак, между словами « оправдаться» и « исправиться» (в румынском языке: a se о ndrept i и a se о ndrepta) снова произошла путаница!
   Румынское мышление ещё не доработано. «Слава» и «величие» - это два близких понятия, но различных. Нет языка из тех, которыми я владею, которые бы их смешивали. Они так близки, что сложно сказать, в чём состоит различие, и единственной истинной возможностью их различения являются правильные переводы, а уже из контекста мы увидим, где «величие» и где «слава».
   Теперь могу вам сказать, что в греческом языке слово «величие» используется намного реже, чем «слава». Не могу вам объяснить, почему. Я мог бы проанализировать и произвести какой-то синтез, но используется оно намного реже. У нас по разным мотивам (между прочим, историческим и идеологическим) даже были попытки заменить слово «слава» словом «величие», что является просто-напросто заблуждением, семантическим и филологическим. Есть два слова: ’ (величать) и ’ (славить); ’ (величие) и ’ (слава). - великий(megaloman, человек с манией величия), а ’, которое происходит от другого определения, означало изначально «мнение». В притче о Добром Самарянине, когда Спаситель спрашивает Законника: «Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам?» (Лук.10:36), используется слово: ’ «кто тебе кажется», «кто, по твоему мнению…». Это ’ даёт ’, и считаю, что эволюция слова ведёт к тому, что тот, кто высок или велик во мнении людей, - прославлен. Итак, «слава» имеет иное существование, чем слово «величие».
   Сложно определить все эти понятия духовно. «Величать» - значит делать более великим, величить Бога - значит делать Его великим среди всего другого, что встречается в нашей жизни; а «славить» Бога - в этом чувствуется что-то намного более высокое - переживание этого слова «слава» чувствуется как что-то намного более духовное.
   Я не столько избегал слова, сколько мне не представили контекст, в котором его нужно использовать, потому что я говорил о правильном славлении; иначе говоря, «правильное величание» нигде в греческом языке не существует. Выражения «правовеличающая Церковь» нет в греческом языке. Это путаница нашего пока ещё неясного мышления. И думаю, что мышление менее спутано, чем речь, которая осталась у нас смешанной в силу нашей истории. Есть и ещё один момент, который мы должны осознать и в некоторой степени доработать, а дорабатывать - простите меня, братья учёные! - не исходя из филологии, я надеюсь, а более - из литургики. Осознание слова рождается в литургике и молитве. А затем уже наука, например, филология может демонстрировать свою силу. Но первично необходимо духовное осознание, литургическое осознание.
 
   Что в связи с этим вы думаете о переводах Святого Писания и религиозных книг на румынский язык?
 
    Отец Рафаил В действительности их следовало бы переделать снова. Это тяжело, я вам скажу! Если я, встретившись с нашей Церковью на греческом языке и в славянском переводе, возвратился к нашему языку, то скажу, что очень болезненно переживаю всё, что встречаю. Но не знаю, возможно ли ещё в этот исторический период что-либо сделать, потому что перевод начинается всё-таки с совершенствования жизни, с литургическогопонимания. Невозможно, взяв словарь, просто читать по-гречески и переводить на румынский язык; необходимо переживатьпо-гречески и даже по-славянски, если сможешь. Славянский - почти что «калька» греческого языка, но славянский перевод был сделан не славянами. Вся литургика и Писание, были переведены, начиная с Кирилла и Мефодия, двух святых греческого языка. Всё, что они переживали на своём языке, они перенесли в язык, которым очень хорошо владели. Но этих переводов было недостаточно, и они были пересмотрены святым Максимом Греком, Ватопедским Монахом со Святой Горы Афон, который пересмотрел от начала и до конца всё, что существовало в славянской Церкви, проделав прекрасную работу. И скажу, что если сегодня потерялся бы греческий перевод и пришлось бы переводить слово за словом из славянского, перевод получился бы почти что схожим с первоисточником.
   Таким должен быть и румынский язык, и наш румынский способен, он обладает большим потенциалом, но некому было актуализировать его в истории. А сегодня не думаю, что есть ещё возможность и время. Думаю, что мы находимся в конце истории. Всё-таки надеюсь, что это ещё может совершиться, а если нет, то остаётся слово Апокалипсиса: «Иной ноши не даю тебе: храни, что имеешь». То есть худо-бедно в этих переводах, которыми я так был расстроен прежде, но мало что мог сделать с ними, а особенно теперь, потому что восемь лет только этим и занимался - всё-таки что-то от истинного, правильного славления сохраняется, и, может, этого достаточно, чтобы мы спаслись. Так что в самом худшем случае будем «хранить, что имеем», но не будем больше терять! И хорошо было бы нам осознавать всё более и более, может, подобно Золушке, и прежде полуночи достигнуть более полного осознания. Думаю, что это возможно. Но это между Богом и моим народом.
 
    Уместно ли актуализировать язык церковных книг?
 
    Отец Рафаил Это зависит от того, что вы называете актуализацией. То, что я называю актуализацией, - это созидание языка, который достойнымобразом выражает то, что хочет выразить. И в этом я упрекаю наш язык, потому что он недостаточно полновыражает духовное. А может! Потому что скажу вам, и во французском языке та же проблема, но французский не может, не обладает! Во французском, думаю, необходимы не знаю сколько поколений монахов, чтобы они переработали литургический язык. У нас естьпотенциал! Вот это - актуализация. А чтобы совать в церковный язык все неологизмы, которыми мы загрузили нашу речь, начиная с Хелиаде-Радулеску и до сих пор - мерси, нет! Простите меня! Чтобы наш нежный язык не был лишь музейным экспонатом где-то в Музее Села в Бухаресте. Но сможем ли мы? Не знаю… Скажу вам даже и это: я бы избежал этого вопроса, но если вы задали его мне, то… отвечаю вам.
 
    Вы упомянули об отце Софронии, старце монастыря в Эссексе, расскажите нам об опыте Вашей жизни около этого Духовного Отца, ученика Святого Силуана Афонского.
   
    Отец Рафаил В связи с тем, что я говорил выше, предвечно святость не была задумана Богом лишь для некоторых, и никого из людей с рождения Бог не воздвиг на высокий пьедестал. Отец Софроний ценил, возможно, превыше многих вещей, естественность. И он был настолько естественным человеком! В одном из Евангелий говорится, что Апостолы окаменели сердцем, привыкнув к чудесам, которые творил Учитель. Видите, это естественность святости, но как можно привыкнуть, как тебе может надоесть добро! Это я созерцал, в определённой степени сознательно, когда был с отцом Софронием; я замечал, что привыкаю к отцу Софронию. Это один элемент из множества других; я мог бы рассказывать днями напролёт, но не знаю, почему этот элемент естественностипришёл мне на ум первым.
   До каких пор он распространяется? В старости отец Софроний уже не принимал, уже не мог ни исповедовать, ни общаться с людьми. Он оставлял это нам. Редко, если приезжал какой-то Епископ, скажем, приезжал Высокопреосвященнийший Серафим, митрополит Германии, тогда отец Софроний делал усилие поговорить с ним, но это было очень редко. А если какой-нибудь больной раком приезжал просить его молитв, то в этом случае он всегда выходил, часто поддерживаемый с обеих сторон людьми, которые вели его. Те, кто приезжали из Греции лечиться от рака в Англии, прежде чем обратиться в больницу или сразу после, приходили в Монастырь просить молитв отца Софрония. И я начал понимать, что это была не случайность, что, возможно, что-то происходило в Греции. И вот этим летом я узнал о множестве чудес, которые случались. И я жил около отца Софрония, в этой естественности - и как я говорил вначале, святых не чудеса увлекают и интересуют больше всего, а смирение и любовь, которые являются основанием человека, часто незримым. Основанием, на котором затем могут совершаться, по правде говоря, и чудеса. Чудо естественно человеку, когда он совершенен, и совершенство - это святость. Отец Софроний говорил, что рак - это болезнь, которая боится молитвы. И улыбался, и даже смеялся. А о себе самом часто говорил, когда я вечером приходил к нему: «Посмотри, опять приехали из Греции. Они считают, что я святой, обо мне идёт сейчас слава по Греции, что я святой. Но ничего, пусть верят, что я святой. Они будут верить в мою молитву, и тогда она исцелит их. Но Бог находит средство смирить меня». И смеялся, его распирало от смеха, говоря: «Для меня сейчас существует единственная реальность: всё болит! Все мои кости болят!» И действительно, так и было. Говорил это и смеялся.
   Вот один фрагмент из жизни рядом с таким человеком. И я видел эту естественность и у отца Порфирия. Я не знал его лично, но через его учеников и по книгам, которые имел. И у отца Паисия - его я знал - и у других, Ефрема из Катунак (о нём тоже писалось). Все эти люди, будучи почти что «ангелами», были такимипростыми людьми! Одни - потому что были крестьянами, простолюдинами, безграмотными; другие, как отец Софроний - образованные, обладая огромной культурой и воспитанием, но простые и естественные!
   И говорю это, потому что и мы должны этому следовать. Отец Софроний призывал к этому, к естественности. Он не любил притворства, наигранности и манерности. Совсем не любил. Он говорил: «Смирение воистину естественно, оно красиво, свято». И « красиво, свято и естественно» были три слова, которые часто сочетались у него вместе в одной фразе.
 

О человеке

 
   Антропология изучает человека, чтоб узнать, что он собой представляет; мы же изучаем Христа, чтоб познать человека. Христос - это Бог, но это Бог, который принял наше естество, чтоб показать, что есть человек, как Он его замыслил. Ни одному из сыновей Адамовых не удалось достичь той славы, которой должен был стать всецелый человек. И тогда Господь, как «мастер», «закатав рукава», взялся за работу, показывая ученику, как надо работать. То есть Он стал Человеком, облёкся в наше естество, которое Он Сам сотворил, показав нам, что есть Человек.
   Чем был Адам до грехопадения? И что это такое, грех, в конце концов? Грех не только познание как такового, что есть добро, а что зло, как сказал змий: «Будете подобны богам, познав добро и зло». Бог, будучи безгрешен, знает добро и зло и различает их. Пища сродни причастию: Адам причастилсязлу. Смысл пищи в том, чтобы через неё получать жизнь, усваивать её. А жизнь, полученная Адамом от причастия злу, была гнилью, ядом его жизни.
   Разумеется, Христос жил в этом мире, и, как говорит Святой Апостол Павел в Послании к Евреям, показывая, каким Архиереем был для нас Христос, говорит, что Он был таким же человеком, как и мы, искушаемым во всем, подобно нам, но без греха. Он единственный человек, который не сошёл с пути истинного, который держался пути истинного человеколюбия от начала и до конца, воссоздав этим заново образ человека, каким он был создан Им в Раю.
   Чем же был человек до грехопадения? Говоря словами Святого Серафима Саровского, царём творения. Святой Серафим говорил, что человек в воде не тонул, огонь не мог причинить ему вреда, все животные были ему друзья, он не отягощался тяжким трудом, усталостью - обладал совершенством, которое потерял после падения.
   После грехопадения он влился в этот поток животной жизни, подобно всем животным. Наука даже не в состоянии полностью провести границу между человеком и животным. Этим наука признала, что человек - животное с высшим интеллектом, даже если и пыталась это иногда отрицать. Без духовного понимания нет никакой возможности постичь разницу между человеком и животным.
   Христос, проведя жизнь без греха, был единственным Человеком, который прожил совершенно от зачатия до самой смерти. Что же происходит? Все мы причащаемся человеческого естества, потому что оно одно. Делание Христа заключалось в том, чтобы, причастившись естества человека и прожив его совершенно, исцелить его. Таким образом, в умирающее от Адама и до наших дней человеческое естество Он добавил новый потенциал: возрождение естества, его полное исцеление вплоть до воскрешения из мертвых (даже тела на Страшном Суде) и восседание одесную Отца. Когда причащаемся Тела и Крови Христовой, мы причащаемся Человека, через Которого восстановилось естество. Причастившись этого восстановления, каждый на своём жизненном пути получает исцеление, добавляя свои подвиги как проявление нашего свободного выбора.
   Правильнее рассматривать грехопадение не как нравственный аспект, а как болезнь. Это аспект бытийный: грех - это само естество, которое заболело, отравилось, и смерть уже не только касается тела, но в особенности духа. Кое-что из того, о чём я говорил этим вечером: горе нам, пытающимся усладиться тем, что не может усладить, потому что нам неведом вкус истинных услаждений благодати Святого Духа! Мы мертвыдля этого - мы не в состоянии этого почувствовать, не можем этого возжелать.
   Во Христе достигается постепенно исцеление естества каждой человеческой личности причащением Тому, в Котором естество восстановилось. Существует другой аспект, который я понял позднее: Адам не был цельным человеком в том смысле, что его естество не прошло свой путь от Альфы до Омеги (Христос говорит: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний» Откр. 22:13). Адам родился на земле, и гласит Литургия Святого Василия Великого, что Бог обещал ему «безсмертие жизни и наслаждение вечных благ в соблюдение заповедей». И первой же заповеди, с которой он столкнулся, сопутствовало искушение (то есть испытание заповеди - Господь позволил, как всегда, лукавому испытать Адама, потому что искушение означает испытание), Адам же не смог сохранить её.
   В истории человеческого естества Адам представляет собой детствочеловека. Ребёнка милого, красивого, нежного, чем-то беспорочного, невинного, чистого. И в то же время какое-то незнание, несовершенство, незрелость, так пугающие родителей. К примеру, ребёнок может обжечься, промочить ноги, его могут украсть цыгане, потому что он беспечен, беззащитен, и в какой-то мере Адам, хотя и был взрослым человеком, мог понимать, всё же в определённом смысле был несовершенен. В этом смысле ему было необходимо жизненно созреть.
   И заповедь Христа - потому что Христос был Тем, кто говорил с Адамом в раю - Слово Божье, Которое всегда говорило с человеком от имени Отца, - сопровождала бы Адама по ещё неведомым ему путям, со всем его «совершенством»; но он споткнулся о первое же препятствие. Впервые, когда он услышал голос « чужого» (поэтому я его сравнил с ребёнком в его невинности и неведении), ему надлежало слушаться Бога с большей любовью, большим доверием. Но он дал себя обмануть и пал, споткнувшись о «голос чужого» (см. Иоан.10:5).
   И вот Адам стал земным человеком, в то время как земля есть нечто преходящее, как и весь этот мир с его жизнью; но человек не животное, привязанное к этой земле, и не в состоянии насытится землёю. И если мы не в состоянии увидеть это в духе, то можем увидеть это хотя бы в грехе. Посмотрите на жизнь во грехе, и не только в нашей жизни: существуют разные истории, из которых видим, что ни один грешник никогда не нашёл полного удовлетворения, и, потому что грех не может его насытить, он ищет со всё большим желанием и рвением; даже должен разжигать в самом себе желание, когда оно ослабевает, потому что все эти земные желания, как и всё земное, в определённый момент ослабевают. Когда ты поел и уже не голоден, но всё же хочешь чего-то сладкого, чтоб себя побаловать, как ты поступаешь? Получается, как у древних римлян с их оргиями, и так далее. Но что это за удовольствие?
   Очевидно, что «не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» (Матф. 4:4), и если человек знает, откуда идёт у него эта ненасытность, то не может насытить дух свой материальными благами, будь они праведными или грешными.
   Христос - единственный Человек, восстановивший человеческое естество, пройдя путь человека не только от зачатия и до смерти, но и далее. Куда? На иконе Воскресения мы видим Христа, вызволяющего из ада Адама и Еву, а на более полных иконах узнаём ветхозаветных Пророков от Давида, Соломона, даже до Иоанна Крестителя. То есть насколько бы святы они ни были, они не были в состоянии исполнить своё естество, быть с Отцом.
   Иисус Человек, единственный после Воскресения, или, скажем, в Воскресении восстановил адамического человека, каким он был до грехопадения. Человека, которому нет более нужды стучаться в дверь: «Откройте!» Он входит, выходит, появляется, исчезает, не подчинён законам естества, может есть - Он ел рыбу и мёд перед Учениками - но уже не подчинялся законам, которым мы подчинены.
   Наше спасение состоит не только в восстановлении ветхого человека, но и в «путешествии» одесную Отца. И мы причащаемся сейчас Христа, Который не только привёл умершего к Воскресению, но и усадил его одесную Отца. После грехопадения Адама никто не мог достичь небес, потому что наше естество истлело, прежде чем кто-то совершил это путешествие. Христом нам через Воскресение снова была дарована жизнь, и более того: нам было даровано всё остальное путешествие, никем доселе не совершенное, до «одесную Отца».
   В связи со всем сказанным на ум приходит вопрос: что есть человек? И вот уже несколько лет мне раскрывается определение человека. Что есть человек? Человек - это то, что остаётся после Страшного Суда Господа нашего Иисуса Христа. Что остаётся после Страшного Суда?
   Мы видим на примере наших близких, надоедающих и утомляющих нас, докучающих нам советами принять сторону наших недругов, с которыми мы непримиримы, которые «нервируют» нас или которых мы боимся по поводу или без и так далее. Но это ли человек?
   Когда я достигну Суда Христова (а я предназначен Богом для вечности), и если не подпаду вечному проклятию, то пройду этот Суд, как фильтр: за моей спиной останутся мои грехи и смерть, а я спасусь. Возможно, я обидел тебя чем-то, брат мой, угрожал тебе, может, ты обиделся на меня, но ты должен видеть во мне то, что остаётся после Суда Христова, после «фильтра». И считаю, что это пока самое творческое определение человека: - Ч еловек - это то, что остаётся после Страшного Суда Христова.
   Вот почему среди прочего Христос мог заповедать нам: «Любите врагов ваших!» (Матф.5:44): потому что не знаем, кто наши враги. Вот один из Двенадцати возлюбленных Его Апостолов после Суда оказался предателем и врагом, а другой, который убивал и истреблял, становится Апостолом народов. И это суд всего лишь исторический, тем более Страшный Суд, за которым следует вечность!
   И может быть, этим определением я закончу слово о человеке.
 

О Святом Причастии

 
   Просим Вас немного рассказать о Причастии, о частом Причащении. Вы, может быть, знакомы с проблемой, существующей в нашей стране относительно двух великих светочей Православия, отца Иоанна из Речи и отца Клеопы, мнения которых по этому вопросу различны. Есть ли связь между их мнениями?
 
    Отец Рафаил Прежде всего я бы хотел призвать вас всех, братья, не разделять Церковь, «не поляризировать» её. Мы не должны воспринимать этих отцов как два полюса, я бы сказал, что вернее всего было бы рассматривать их как разные школы, используемые для разных целей.
   Я не знаю, отчего это так, и оставляю это в Воле Божьей, Который Единственный знает, как спасти человека; но, возможно, вокруг отца Клеопы мог бы спастись один определённый круг людей, а вокруг отца Иоанна - другой, воистину потому, что нужды различны!
   Это видение целостности Церкви не является лишь заступничеством во избежание скандала, но является более искренним переживанием, если живём в духе и истине Христовых. Итак, хочу призвать всех вас, братья и сёстры, к этой жизни, чтобы вы для начала умели это хотя бы теоретически; но молитесь, чтобы Бог открыл и нам, и всей Церкви это видение - потому что я иногда опасаюсь этого риска поляризации. И это в первую очередь.
   Во-вторых, читая работы отца Клеопы (я читал и слышал немногое из того бесчисленного, чем нас обогащает отец), я отметил для себя, что его позиция против частого причащения не настолько окончательна. Я бы сказал, что из прочитанного мною понял, что он по меньшей мере оставляет дверь открытой, но у него есть и определённая позиция, и, возможно, эта позиция связана с тем типом душ, которых Бог хочет поручить отцу Клеопе. Но между нами говоря, я скажу так: Господь да просветит каждого - если моя душа нуждается в школе отца Клеопы, тогда пусть в ней Бог меня и спасёт (не говорю, что мы непременно должны обращаться к этому отцу; но любой из отцов даст благословение, кому следует - реже, а кому - чаще). А если моя душа нуждается в школе отца Иоанна из Речи, тогда я буду обучаться по отцу Иоанну. Итак, мы должны иметь разрешение оставить «двери открытыми» и дать возможность Богу спасти каждого, как Он знает, потому что человек не предмет массового производства как на современных фабриках.
   Каждый человек - это другое спасение, каждая душа - это другой аспект образа Божьего, которого никогда ещё не было в истории и во всём творении, и никогда не будет. И так Он собирается поступить с величием каждого человека. Итак, каждый человек - это совсем иной путь от небытия к бытию. Пути могут быть схожи, иногда почти параллельны, но никогда идентичны: подобно лучам одного круга, по слову Аввы Дорофея Газского.
   В творении Бога не существует репетиций; кажется, что даже среди миллиардов снежинок нет двух одинаковых: так насколько же более индивидуален каждый человек! Теперь что же получается? (Я всё время был склонен размышлять между двумя полюсами, доводить размышления до конца и даже часто до абсурда). В Православной Церкви запрещено причащаться более одного раза в день. В католицизме можно служить до семи литургий в день, и при этом священник может причащаться семь раз. В нашей Церкви - нет.
   Я бы вернулся немного назад, к началам Божьего творения. Для Бога не существует репетиций, нигде и никаким образом. Бог творит однажды для вечности, и слово Божие не повторяется. Если Христос дал Своё Тело и Кровь для причащения человека, человек причащается однажды за всю вечность, и достаточно. Отец Софроний пошёл намного дальше; он говорил, что и любая молитва, если мы творим её однажды, и даже если не всю, лишь слова «Отче наш», но в полном духовном сознании, то уже спасены для вечности.
   То есть, в понимании Божием, в Его творении спасение совершилось. Но что получается: мы, которые живём в это время спирали, репетиции, возрождения, и так далее - циклы, эта цикличность времени и материи - нам необходимо сколько-то времени для достижения совершенства каждого дела, которое мы хотим совершить. Ничто не случается, как у Бога: «Да будет!» - и это случилось. Для человека - не так, он должен трудиться для этого в поте лица. Так и в спасении. Что происходит? Мы причащаемся; но познали ли мы благодать во всей её полноте благодаря тому, что причастились Тела и Крови Христовых? Или мы всего лишь предвкусили (или не дай, Бог, впустую, так, как мы часто причащаемся, как мы говорим в молитве «не рассуждая Твоего Тела и Крови»). И что тогда? Возвращаемся, и возвращаемся до тех пор, пока репетиция - не для Бога, а для меня - не станет привычкой, не накопит всё то, что даёт репетиция.
   И возвращаясь к Православной Церкви: не чаще одного раза в день, и лишь единожды, и лишь в определённом месте. Например, нельзя служить Литургию дважды в день на одном и том же престоле. В чём понимание этого дня? Для Бога это однажды, однажды и навеки.
   Что такое вечность? Это не «время», которое длится математическую бесконечность. Отец Софроний с хитрой улыбкой говорил: «Вечность очень коротка, это лишь миг», лишь миг, который не заканчивается, у него нет длительности, он вечное настоящее.
   Что такое настоящее для нас? Я сказал «настоящее», но сейчас моё слово уже в прошлом, а то, о чём я думаю как о будущем, когда я скажу об этом, - оно уйдёт в прошлое. В этом течении времени не существует настоящего. С точки зрения науки, мы можем сказать, что настоящее - это фикция. Но мы не говорим «фикция», чтобы не назвать Бога обманщиком, потому что настоящее мы проживаем: но настоящее является своего рода границеймежду прошлым и будущим, которое всё течёт и течёт…