Страница:
В десять сели за стол. Стивен убедился, что соседкой слева от него была миссис Эллис. Справа сидела мисс Уэйд — непритязательная, добродушная девушка, отличавшаяся хорошим аппетитом, которую не смущала влажность при температуре девяносто градусов по Фаренгейту или требования моды. Рядом с нею сидел Джек, затем миссис Харт, справа от нее — полковник Питт. Вместе с мисс Уэйд Стивен увлеченно обсуждал сравнительные достоинства раков и омаров, когда слева от него прозвучал громкий голос Летиции — он был настолько настойчивым, что было невозможно не обратить на него внимания.
— Не могу взять в толк: если вы, как он мне заявляет, настоящий врач, то каким образом вы попали на флот? Как вы попали на флот, если вы действительно доктор?
— По бедности, мадам, по бедности. Кроме того, на берегу клистирами золота не добыть. И, конечно же, благодаря пламенному желанию пролить кровь за отчизну.
— Джентльмен шутит, любимая, — произнес ее муж, сидевший напротив нее. — Со всеми этими призами он просто золотой мешок, как говорят у нас в Сити, — кивая головой и лукаво улыбаясь, добавил он.
— Ах вот как, — воскликнула пораженная Летиция. — Мой муж такой остряк. Но вот заботиться о нем должна я. А вы должны заботиться и о простых матросах, доктор Мэтьюрин, а не только о мичманах и офицерах, иначе это будет ужасно.
— Что вы, мадам, — отвечал Стивен, с любопытством разглядывая ее: для такой миниатюрной и богобоязненной женщины она выпила удивительно большое количество вина, отчего лицо ее покрылось пятнами. — Что вы, мадам, я справляюсь с ними в два счета, уверяю вас. Обычное мое лекарство — всыпать по первое число.
— Вот это правильно, — произнес все это время молчавший полковник Питт. — У себя в полку я не допускаю никаких жалоб.
— Доктор Мэтьюрин отменно строг, — заметил Джек Обри. — Он зачастую рекомендует мне пороть матросов для профилактики — это выводит их из апатии, да и небольшое кровопускание идет им на пользу. Мы всегда говорим, что сотня ударов плетью у трапа стоит пятнадцати фунтов серы и патоки.
— Вот это дисциплина, — кивая головой, сказал мистер Эллис.
Стивен заметил, что у него с колен сползла на пол салфетка. Нагнувшись, он увидел двенадцать пар ног, три из которых принадлежали столу и девять — гостям. Мисс Уэйд скинула туфли; дама напротив него уронила смятый платок; начищенный сапог полковника Питта прижимался к правой ноге миссис Харт, а к левой — не менее массивный башмак Джека, украшенный пряжкой.
Одно блюдо сменялось другим. Гости поглощали пресную местную пищу, состряпанную на английской воде, пили вино, разбавленное кислым соком местных фруктов. Стивену довелось услышать от соседки следующую фразу:
— Я слышала, что у вас на корабле очень высока мораль.
Спустя некоторое время миссис Харт встала из-за стола и, немного прихрамывая, направилась в гостиную. Мужчины собрались в конце стола, продолжая щедро угощаться мутным портвейном.
Вино наконец-то раскрыло подлинную натуру мистера Эллиса. Робость и неуверенность, спрятанные под лоском богатства, исчезли, и он принялся рассказывать собравшимся о дисциплине — порядок и дисциплина существуют испокон веков. Семья, дисциплинированная семья, является краеугольным камнем христианской цивилизации; начальники — так сказать, отцы своих многочисленных семей, и любовь к ним проявляется в их твердости. Твердость. Его друг Бентам — джентльмен, написавший «В защиту ростовщичества» (книга эта достойна быть напечатанной золотыми буквами), — изобрел машину для порки. Твердость и страх, поскольку двумя важнейшими двигателями прогресса в мире являются жадность и страх, джентльмены. Посмотрите на французскую революцию, на позорный мятеж в Ирландии, не говоря о неприятностях в Спитхеде и на Норе (при этом он лукаво посмотрел на каменные лица слушателей), — все это вызвано жадностью, и подавить ее можно страхом.
Мистер Эллис чувствовал себя у капитана Харта как дома. Без спроса подошел к буфету, открыл отделанные свинцом дверцы и достал ночную вазу. Посмотрев через плечо, он, не останавливаясь ни на минуту, продолжал рассуждать, что нижние классы, вполне естественно, смотрят снизу вверх на джентльменов и любят их, как подобает простым людям. Только джентльмены годны на то, чтобы стать офицерами. Так повелел Господь, объяснил он, застегивая ширинку. Снова сев за стол, он заметил, что знает один дом, где ночной горшок из литого серебра. Семья дело хорошее — он выпьет за дисциплину. Розга вещь хорошая — он выпьет за розгу во всех ее формах. Пожалеешь розг — испортишь ребенка: тот, кто любит, тот наказывает.
— Вы бы пришли к нам на судно как — нибудь утром в четверг. Вы бы увидели, как помощник боцмана любит наших наказуемых, — заметил Джек Обри.
Полковник Питт, смотревший на банкира тяжелым взглядом, в котором сквозило неприкрытое презрение, громко расхохотался и ушел, сославшись на свои служебные обязанности. Джек Обри намеревался последовать его примеру, но тут мистер Эллис попросил его остаться. Ему нужно было сказать капитану несколько слов.
— Я веду некоторые дела в интересах миссис Джордан и имею честь, великую честь быть представленным герцогу Кларенсу, — с важным видом заговорил он. — Вы когда — нибудь встречали его?
— Я знаком с его высочеством, — отвечал Джек Обри, который служил вместе с этим в высшей степени непривлекательным громилой — выходцем из Ганновера, у которого была горячая голова и холодное сердце.
— Я осмелился упомянуть имя нашего Генри и сказал, что мы надеемся сделать из него морского офицера. Он снизошел до того, что посоветовал отправить его в плавание. Мы с женой тщательно обсудили этот вопрос и решили, что будет лучше всего, если он попадет на небольшой военный корабль, поскольку экипаж там зачастую бывает смешанный. Вы понимаете, что я имею в виду. А моя жена очень разборчива, она из рода Плантагенетов. Кроме того, некоторые из этих капитанов захотят, чтобы их юные джентльмены получали надбавку пятьдесят фунтов в год.
— Я всегда настаиваю, чтобы моим мичманам их попечители гарантировали, самое малое, пятьдесят фунтов, — отозвался Джек Обри.
— Ах вот как, — немного смутившись, произнес мистер Эллис. — Но я полагаю, что не вся экипировка должна быть непременно новой. Насчет расходов я не беспокоюсь. В начале войны все мы, живущие по соседству, направили Его Величеству адрес, заверяя его в том, что мы готовы отдать ему свою жизнь и имущество. Я не возражаю против того, чтобы выплачивать полсотни или даже больше, если только судно окажется подходящим. Миссис X. , старинная подруга моей жены, рассказывала нам о вас, сэр. Кроме того, вы твердый тори, как и я. А вчера мы видели лейтенанта Диллона, который, насколько мне известно, приходится племянником лорду Кенмеру и имеет собственное поместье. Он мне кажется настоящим джентльменом. Короче говоря, сэр, если вы возьмете к себе моего мальчика, — прибавил он со странной веселостью, явно вопреки своему желанию,-то могу сказать, опираясь на мои предчувствия и мое знание рынка, вы об этом не пожалеете. Вы не останетесь внакладе, хи — хи — хи!
— Давайте присоединимся к дамам, — предложил капитан Харт, краснея от стыда за своего гостя.
— Лучше всего взять его в плавание на месяц или около того, — произнес Джек Обри, поднимаясь. — Тогда он поймет, нравится ли ему флотская служба и годен ли он к ней. А потом мы сможем вернуться к этому разговору.
— В алом с золотом мундире и сапогах?
— Именно. Он являет собой превосходный пример того, о чем я твердил, — армия делится на два сорта людей: одни — добрые и вежливые, каких не сыскать, вроде моего милого старого дядюшки; другие — неотесанные, грубые мужланы вроде этого. Не то что на флоте. Сколько раз я видел подобную картину и до сих пор не могу понять, как такие разные люди уживаются. Хотелось бы, чтобы он не слишком досаждал миссис Харт. Иногда она ведет себя чересчур свободно и раскованно, ни о чем не задумываясь, и это может повредить ее репутации.
— Господин, чью фамилию я забыл, — денежный мешок, — оказался весьма любопытным объектом для наблюдения, — заметил Стивен Мэтьюрин.
— Ах, вы о нем, — отозвался Джек Обри без всякого интереса. — А чего вы хотите, когда человек весь день напролет думает лишь о деньгах? Такие, как он, даже выпитое вино не могут удержать. Должно быть, Харт многим ему обязан, если впускает его дальше порога.
— Он действительно оказался тупым невеждой и наглым глупцом, но я искренне восхитился им. Типичный буржуа в стадии социального брожения. И столь же типичные признаки страдающего запорами и геморроем пациента: вогнутые внутрь колени, опущенные плечи, плоские ступни, смотрящие в разные стороны, запах изо рта, крупные выпученные глаза, внешняя кротость. Но вы, конечно, заметили, с какой женской настойчивостью он твердил об авторитете и порке, после того как напился в стельку? Могу поспорить, что он страдает почти полным мужским бессилием. Этим объясняется несносная говорливость его жены, ее желание преобладать, глупейшим образом сочетающееся с девичьими манерами и редеющими волосами. Через год, а то и раньше она облысеет.
— Хорошо бы, все страдали этим самым бессилием, — мрачно заметил Джек Обри. — Это уберегло бы нас от многих неприятностей.
— После того как я увидел родителей, мне не терпится познакомиться с этим юношей, плодом крайне непривлекательных чресел. Окажется ли он такой же рептилией, как его папаша? Или маленьким капралом? А может, детское упорство…
— Могу сказать наперед, что он окажется обычным маменькиным сынком и занудой. Но, по крайней мере к тому времени, как вернемся из Александрии, мы будем знать, может ли из него получиться что — нибудь толковое. До конца испытательного срока нас ничто не связывает.
— Вы упомянули Александрию?
— Да.
— В Нижнем Египте?
— Да. Разве я вам не говорил об этом? Мы должны доставить донесение эскадре сэра Сиднея Смита до того, как отправимся в следующее крейсерство. Видите ли, он наблюдает за французами.
— Александрия, — произнес Стивен, останавливаясь посередине набережной. — О радость! До чего же добрый адмирал — pater classis[49]. О, как я ценю этого достойного господина!
— Нам предстоит всего лишь прогулка по Средиземному морю — по пятьсот лье в каждый конец, имея лишь ничтожные шансы наткнуться на приз.
— Я и не знал, что вы такой приземленный, — воскликнул Стивен. — Как не стыдно! Александрия — это же классика.
— И то правда, — отозвался Джек Обри, к которому при виде радостного настроения Стивена вернулись его обычная веселость и жизнерадостность. — А если нам повезет, то мы увидим и горы Кандии. Впрочем, надо возвращаться на судно. Если мы по-прежнему будем здесь стоять, то нас собьет какой — нибудь экипаж.
Глава девятая
— Не могу взять в толк: если вы, как он мне заявляет, настоящий врач, то каким образом вы попали на флот? Как вы попали на флот, если вы действительно доктор?
— По бедности, мадам, по бедности. Кроме того, на берегу клистирами золота не добыть. И, конечно же, благодаря пламенному желанию пролить кровь за отчизну.
— Джентльмен шутит, любимая, — произнес ее муж, сидевший напротив нее. — Со всеми этими призами он просто золотой мешок, как говорят у нас в Сити, — кивая головой и лукаво улыбаясь, добавил он.
— Ах вот как, — воскликнула пораженная Летиция. — Мой муж такой остряк. Но вот заботиться о нем должна я. А вы должны заботиться и о простых матросах, доктор Мэтьюрин, а не только о мичманах и офицерах, иначе это будет ужасно.
— Что вы, мадам, — отвечал Стивен, с любопытством разглядывая ее: для такой миниатюрной и богобоязненной женщины она выпила удивительно большое количество вина, отчего лицо ее покрылось пятнами. — Что вы, мадам, я справляюсь с ними в два счета, уверяю вас. Обычное мое лекарство — всыпать по первое число.
— Вот это правильно, — произнес все это время молчавший полковник Питт. — У себя в полку я не допускаю никаких жалоб.
— Доктор Мэтьюрин отменно строг, — заметил Джек Обри. — Он зачастую рекомендует мне пороть матросов для профилактики — это выводит их из апатии, да и небольшое кровопускание идет им на пользу. Мы всегда говорим, что сотня ударов плетью у трапа стоит пятнадцати фунтов серы и патоки.
— Вот это дисциплина, — кивая головой, сказал мистер Эллис.
Стивен заметил, что у него с колен сползла на пол салфетка. Нагнувшись, он увидел двенадцать пар ног, три из которых принадлежали столу и девять — гостям. Мисс Уэйд скинула туфли; дама напротив него уронила смятый платок; начищенный сапог полковника Питта прижимался к правой ноге миссис Харт, а к левой — не менее массивный башмак Джека, украшенный пряжкой.
Одно блюдо сменялось другим. Гости поглощали пресную местную пищу, состряпанную на английской воде, пили вино, разбавленное кислым соком местных фруктов. Стивену довелось услышать от соседки следующую фразу:
— Я слышала, что у вас на корабле очень высока мораль.
Спустя некоторое время миссис Харт встала из-за стола и, немного прихрамывая, направилась в гостиную. Мужчины собрались в конце стола, продолжая щедро угощаться мутным портвейном.
Вино наконец-то раскрыло подлинную натуру мистера Эллиса. Робость и неуверенность, спрятанные под лоском богатства, исчезли, и он принялся рассказывать собравшимся о дисциплине — порядок и дисциплина существуют испокон веков. Семья, дисциплинированная семья, является краеугольным камнем христианской цивилизации; начальники — так сказать, отцы своих многочисленных семей, и любовь к ним проявляется в их твердости. Твердость. Его друг Бентам — джентльмен, написавший «В защиту ростовщичества» (книга эта достойна быть напечатанной золотыми буквами), — изобрел машину для порки. Твердость и страх, поскольку двумя важнейшими двигателями прогресса в мире являются жадность и страх, джентльмены. Посмотрите на французскую революцию, на позорный мятеж в Ирландии, не говоря о неприятностях в Спитхеде и на Норе (при этом он лукаво посмотрел на каменные лица слушателей), — все это вызвано жадностью, и подавить ее можно страхом.
Мистер Эллис чувствовал себя у капитана Харта как дома. Без спроса подошел к буфету, открыл отделанные свинцом дверцы и достал ночную вазу. Посмотрев через плечо, он, не останавливаясь ни на минуту, продолжал рассуждать, что нижние классы, вполне естественно, смотрят снизу вверх на джентльменов и любят их, как подобает простым людям. Только джентльмены годны на то, чтобы стать офицерами. Так повелел Господь, объяснил он, застегивая ширинку. Снова сев за стол, он заметил, что знает один дом, где ночной горшок из литого серебра. Семья дело хорошее — он выпьет за дисциплину. Розга вещь хорошая — он выпьет за розгу во всех ее формах. Пожалеешь розг — испортишь ребенка: тот, кто любит, тот наказывает.
— Вы бы пришли к нам на судно как — нибудь утром в четверг. Вы бы увидели, как помощник боцмана любит наших наказуемых, — заметил Джек Обри.
Полковник Питт, смотревший на банкира тяжелым взглядом, в котором сквозило неприкрытое презрение, громко расхохотался и ушел, сославшись на свои служебные обязанности. Джек Обри намеревался последовать его примеру, но тут мистер Эллис попросил его остаться. Ему нужно было сказать капитану несколько слов.
— Я веду некоторые дела в интересах миссис Джордан и имею честь, великую честь быть представленным герцогу Кларенсу, — с важным видом заговорил он. — Вы когда — нибудь встречали его?
— Я знаком с его высочеством, — отвечал Джек Обри, который служил вместе с этим в высшей степени непривлекательным громилой — выходцем из Ганновера, у которого была горячая голова и холодное сердце.
— Я осмелился упомянуть имя нашего Генри и сказал, что мы надеемся сделать из него морского офицера. Он снизошел до того, что посоветовал отправить его в плавание. Мы с женой тщательно обсудили этот вопрос и решили, что будет лучше всего, если он попадет на небольшой военный корабль, поскольку экипаж там зачастую бывает смешанный. Вы понимаете, что я имею в виду. А моя жена очень разборчива, она из рода Плантагенетов. Кроме того, некоторые из этих капитанов захотят, чтобы их юные джентльмены получали надбавку пятьдесят фунтов в год.
— Я всегда настаиваю, чтобы моим мичманам их попечители гарантировали, самое малое, пятьдесят фунтов, — отозвался Джек Обри.
— Ах вот как, — немного смутившись, произнес мистер Эллис. — Но я полагаю, что не вся экипировка должна быть непременно новой. Насчет расходов я не беспокоюсь. В начале войны все мы, живущие по соседству, направили Его Величеству адрес, заверяя его в том, что мы готовы отдать ему свою жизнь и имущество. Я не возражаю против того, чтобы выплачивать полсотни или даже больше, если только судно окажется подходящим. Миссис X. , старинная подруга моей жены, рассказывала нам о вас, сэр. Кроме того, вы твердый тори, как и я. А вчера мы видели лейтенанта Диллона, который, насколько мне известно, приходится племянником лорду Кенмеру и имеет собственное поместье. Он мне кажется настоящим джентльменом. Короче говоря, сэр, если вы возьмете к себе моего мальчика, — прибавил он со странной веселостью, явно вопреки своему желанию,-то могу сказать, опираясь на мои предчувствия и мое знание рынка, вы об этом не пожалеете. Вы не останетесь внакладе, хи — хи — хи!
— Давайте присоединимся к дамам, — предложил капитан Харт, краснея от стыда за своего гостя.
— Лучше всего взять его в плавание на месяц или около того, — произнес Джек Обри, поднимаясь. — Тогда он поймет, нравится ли ему флотская служба и годен ли он к ней. А потом мы сможем вернуться к этому разговору.
* * *
— Прошу прощения за то, что затащил вас в это общество, — произнес капитан, взяв Стивена под локоть и помогая спуститься по «Поросячьим хвостикам». При их появлении вверх по раскаленным стенам взбежали зеленые ящерицы. — Даже не предполагал, что Молли Харт способна устроить такой отвратительный обед. Не понимаю, что это нашло на нее. Вы заметили того солдафона?— В алом с золотом мундире и сапогах?
— Именно. Он являет собой превосходный пример того, о чем я твердил, — армия делится на два сорта людей: одни — добрые и вежливые, каких не сыскать, вроде моего милого старого дядюшки; другие — неотесанные, грубые мужланы вроде этого. Не то что на флоте. Сколько раз я видел подобную картину и до сих пор не могу понять, как такие разные люди уживаются. Хотелось бы, чтобы он не слишком досаждал миссис Харт. Иногда она ведет себя чересчур свободно и раскованно, ни о чем не задумываясь, и это может повредить ее репутации.
— Господин, чью фамилию я забыл, — денежный мешок, — оказался весьма любопытным объектом для наблюдения, — заметил Стивен Мэтьюрин.
— Ах, вы о нем, — отозвался Джек Обри без всякого интереса. — А чего вы хотите, когда человек весь день напролет думает лишь о деньгах? Такие, как он, даже выпитое вино не могут удержать. Должно быть, Харт многим ему обязан, если впускает его дальше порога.
— Он действительно оказался тупым невеждой и наглым глупцом, но я искренне восхитился им. Типичный буржуа в стадии социального брожения. И столь же типичные признаки страдающего запорами и геморроем пациента: вогнутые внутрь колени, опущенные плечи, плоские ступни, смотрящие в разные стороны, запах изо рта, крупные выпученные глаза, внешняя кротость. Но вы, конечно, заметили, с какой женской настойчивостью он твердил об авторитете и порке, после того как напился в стельку? Могу поспорить, что он страдает почти полным мужским бессилием. Этим объясняется несносная говорливость его жены, ее желание преобладать, глупейшим образом сочетающееся с девичьими манерами и редеющими волосами. Через год, а то и раньше она облысеет.
— Хорошо бы, все страдали этим самым бессилием, — мрачно заметил Джек Обри. — Это уберегло бы нас от многих неприятностей.
— После того как я увидел родителей, мне не терпится познакомиться с этим юношей, плодом крайне непривлекательных чресел. Окажется ли он такой же рептилией, как его папаша? Или маленьким капралом? А может, детское упорство…
— Могу сказать наперед, что он окажется обычным маменькиным сынком и занудой. Но, по крайней мере к тому времени, как вернемся из Александрии, мы будем знать, может ли из него получиться что — нибудь толковое. До конца испытательного срока нас ничто не связывает.
— Вы упомянули Александрию?
— Да.
— В Нижнем Египте?
— Да. Разве я вам не говорил об этом? Мы должны доставить донесение эскадре сэра Сиднея Смита до того, как отправимся в следующее крейсерство. Видите ли, он наблюдает за французами.
— Александрия, — произнес Стивен, останавливаясь посередине набережной. — О радость! До чего же добрый адмирал — pater classis[49]. О, как я ценю этого достойного господина!
— Нам предстоит всего лишь прогулка по Средиземному морю — по пятьсот лье в каждый конец, имея лишь ничтожные шансы наткнуться на приз.
— Я и не знал, что вы такой приземленный, — воскликнул Стивен. — Как не стыдно! Александрия — это же классика.
— И то правда, — отозвался Джек Обри, к которому при виде радостного настроения Стивена вернулись его обычная веселость и жизнерадостность. — А если нам повезет, то мы увидим и горы Кандии. Впрочем, надо возвращаться на судно. Если мы по-прежнему будем здесь стоять, то нас собьет какой — нибудь экипаж.
Глава девятая
«Грех мне жаловаться, — писал Стивен Мэтьюрин, — но когда я думаю, что мог бы ходить по раскаленным пескам Ливии, кишащим (по словам Голдсмита) ядовитыми и не очень ядовитыми гадами; что я мог бы ступить на берег Канопы, взирать на мириады mareotic grallatores, возможно, увидел бы даже крокодилов; что меня провезли мимо северного побережья Кандии, где я целый день наблюдал за горой Ида; что настанет минута, когда Цитера окажется на расстоянии всего лишь получаса ходу, но, несмотря на все мои просьбы, не будет сделано остановки и не „лягут в дрейф“ ради чудес, которые так близко от курса нашего судна, — Циклады, острова Пелопоннеса, великие Афины, — но есть запрет отклоняться от него даже на полдня, то мне трудно воздержаться от того, чтобы не послать Джека Обри к дьяволу. С другой стороны, когда я рассматриваю эти записи не как серию неисполнившихся возможностей, а как результат достижений, то сколько поводов я нахожу для разумных восторгов! Достойное уст Гомера море (раз уж не суша), пеликан, огромная белая акула, которую поймали матросы, чтобы ублажить меня, голотурии, euspongia mollissima[50] (те самые, которыми, по словам Поггия, Ахилл набивал свой шлем), невзрачная чайка, черепахи! Ко всему, эти недели были одними из самых спокойных в моей жизни и могли бы стать счастливейшими, если бы я не знал, что Д. О. и Д. Д. могли бы убить друг друга самым цивилизованным способом, окажись рядом суша, поскольку, как мне представляется, на море такие вещи не могут произойти. Д. О. до сих пор крайне уязвлен некоторыми замечаниями относительно «Какафуэго»: он считает, что Д. Д. усомнился в его храбрости, — это для него непереносимо, мысль эта угнетает его. Что касается Д. Д. , то, хотя он стал поспокойнее, он совершенно непредсказуем: внутри его кипят гнев и недовольство, которые однажды каким-то образом вырвутся наружу. Как именно — не знаю. Кажется, что мы сидим на пороховой бочке в кузнице, а кругом разлетаются искры (я имею в виду возможности совершения преступления)». Действительно, если бы не эта напряженная обстановка, эта нависшая над всеми туча, то было бы трудно вообразить себе более приятный способ провести последние дни лета, чем плавание через все Средиземное море с такой скоростью, на которую был способен шлюп. Теперь судно шло гораздо быстрее, чем прежде, потому что Джеку Обри удалось самым удачным образом удифферентовать его, переместив грузы в трюме таким образом, чтобы приподнять корму и восстановить то положение, которое придали мачтам испанские корабелы. Более того, братья — ловцы губок вместе с дюжиной ныряльщиков, следовавших их указаниям, использовали каждую минуту штиля во время пребывания шлюпа в родных для них греческих водах, очищая днище от ракушек. Стивену вспомнился вечер, когда он сидел на палубе в теплых сгущающихся сумерках, созерцая водную поверхность, на которой не было почти ни одной морщинки. Однако «Софи» удалось поймать брамселями струю ветра, оставляя на воде прямой шепчущий след, переливавшийся неземной красоты сиянием, которое было видно за четверть мили. Ясные дни и звездные ночи. Ночи — когда постоянно дувший с побережья Ионического моря бриз наполнял прямой грот, когда вахтам, сменявшим одна другую, не надо было прикасаться к брасам, они с Джеком сидели на палубе и упоенно пиликали на скрипках до тех пор, пока роса не расстраивала струны. И дни — когда рассветы были так прекрасны, а кругом царило такое безмолвие, что моряки боялись произнести лишнее слово.
Плавание, начальный и конечный пункты которого далеко отстояли друг от друга, само по себе было событием. После того как призовые команды вернулись, судно было полностью укомплектовано. Работы было немного, особенной спешки не было, изо дня в день служба шла своим чередом, ежедневно повторялись артиллерийские учения, убивая минуту за минутой до тех пор, пока однажды, достигнув остовой долготы 16° 31``, вахте левого борта удалось уложиться ровно в пять минут, чтобы произвести три бортовых залпа. И самое главное — чрезвычайно ясная погода и (помимо ничегонеделанья во время штиля, продолжавшегося неделю с лишним, далеко на востоке, почти сразу после того, как они расстались с эскадрой сэра Сиднея) задувшие попутные ветра. Когда умеренный ветер «левантинец» задул сразу после того, как хроническая нехватка воды вынудила экипаж идти к Мальте, Джек Обри невесело заметил:
— Не все коту масленица, будет и Великий пост. Боюсь, нам придется за это заплатить, и очень скоро.
У него было горячее желание совершить быстрый переход, который убедил бы лорда Кейта в его приверженности долгу, его надежности. Ни одна фраза, которую он услышал за всю свою взрослую жизнь, так не подействовала на него, как брошенное адмиралом замечание относительно чина капитана первого ранга. Произнесенная с самыми добрыми намерениями, она прозвучала весьма убедительно и теперь преследовала его.
— Не понимаю, почему вас так заботит этот византийский чин, — заметил Стивен. — Ведь, в конце концов, вас уже называют капитаном Обри, и точно так же вас будут называть после предполагаемого повышения. Насколько мне известно, никто не говорит: «Капитан первого ранга такой-то и такой-то». Неужели вами движет желание капризного ребенка — заполучить, для симметрии, и второй эполет?
— Разумеется, это желание заполняет мои мысли наряду с желанием получать лишние восемнадцать пенсов в день. Но позвольте указать вам, сэр, что вы во всем заблуждаетесь. В настоящее время меня титулуют капитаном лишь из вежливости. Я завишу от любезности шайки окаянных мерзавцев — так судового лекаря из вежливости называют доктором. Как бы вам понравилось, если бы какой-то хам, решив проявить свою натуру, вздумал назвать вас мистером М.? Между тем, если бы наконец мне присвоили чин каперанга, то я по праву стал бы капитаном. Да и то я переместил бы свою «швабру» с одного плеча на другое. Право носить оба эполета я получил бы лишь после трех лет выслуги. Дело вот в чем. Всякий морской офицер, у которого голова на месте, страстно желает получить приставку «первого ранга» по следующей причине. Стоит преодолеть этот барьер — и с тобой все в порядке. Я имею в виду, что отныне только и остается ждать, пока тебя не произведут в адмиралы.
— Это и есть вершина человеческого счастья?
— Конечно! — воскликнул Джек, выпучив на него глаза. — Разве вам это непонятно?
— Ну разумеется.
— А потом, — продолжал Джек Обри, улыбаясь карьерным грезам, — а потом будешь подниматься по служебной лестнице, получив этот чин независимо от того, командуешь ты кораблем или нет, строго в соответствии с выслугой. Сначала ты контр — адмирал синего вымпела, контр — адмирал белого, затем красного вымпела. Потом ты вице — адмирал синего вымпела — и так далее, до упора. Причем от тебя не требуется никаких заслуг, не будет никакого отбора.
Вот что мне нравится. А до той поры необходим интерес, удача или одобрение начальников — главным образом компании старух. Ты должен им угождать: так точно, сэр; никак нет, сэр; с вашего позволения, сэр; ваш покорный слуга, сэр… Слышите этот запах баранины? Вы не откажетесь отобедать со мной? Я пригласил на обед вахтенных офицера и мичмана.
Вахтенным офицером оказался Диллон, а исполняющим должность мичмана — Эллис. Джек Обри давно решил, что в их отношениях не будет явного разрыва, варварской угрюмости, и раз в неделю приглашал к столу офицера (а иногда и мичмана), стоявшего на полуденной вахте, кто бы это ни был. Раз в неделю его, в свою очередь, приглашали на обед в кают-компанию. Диллон молча согласился с заведенным порядком, и на первый взгляд между ним и капитаном были вполне безоблачные отношения, чему способствовало то, что они редко оставались с глазу на глаз.
В данном случае в качестве громоотвода выступал Генри Эллис. Он оказался обыкновенным юношей, скорее приятным, чем наоборот. Чрезвычайно робкий и скромный, он с самого начала стал объектом издевательств и шуток со стороны Бабингтона и Риккетса. Но теперь он освоился и стал чересчур разговорчив. Впрочем, за капитанским столом он сидел словно проглотив аршин и набрав в рот воды. Кончики его пальцев и ушей были так чисты, что просвечивали. Прижав локти к бокам, он по-волчьи глотал, не разжевывая, куски баранины. Джеку Обри всегда нравилась молодежь, и поэтому он решил оказать внимание гостю. Налив ему вина, он дружелюбно улыбнулся и сказал:
— Утром на марсовой площадке вы читали какие-то стихи. Я бы сказал, превосходные стихи. Мистера Моуэта? Мистер Моуэт владеет искусством стихосложения.
Капитан был прав. Стихотворение мичмана, посвященное постановке нового грота, восхитило всю команду шлюпа. Но его угораздило написать еще и вот такое двустишие:
Белее облаков, скажи мне, отчего
Сверкает жопа грота моего?
Двустишие это испортило его репутацию среди молодежи. Именно его и распевали юноши на марсовой площадке, тем самым провоцируя поэта создать очередной стихотворный шедевр.
— Вы нам его не прочтете? Уверен, доктору хочется послушать его.
— А то как же, — подхватил Стивен.
Проглотив кусок баранины, бедный юноша пожелтел и, собрав все свое мужество, произнес: «Слушаюсь, сэр» — и, уставясь на кормовое окно, начал декламировать:
Белее облаков, скажи мне, отчего…
(О боже, не дай мне умереть…)
Белее облаков, скажи мне, отчего
Сверкает… —
Голос юного Эллиса задрожал, затих, затем, едва слышно, зазвучал вновь:
Сверкает жопа.. —
но больше он не смог произнести ни звука.
— Чертовски великолепное стихотворение, — после непродолжительной паузы воскликнул Джек. — К тому же поучительное. Доктор Мэтьюрин, не выпьете со мной бокал вина?
Чуть запоздав, появился — легок на помине — Моуэт и произнес:
— Прошу прощения, что помешал, сэр, но в направлении три румба справа по носу видны марсели какого-то судна.
В продолжение всего этого безмятежного плавания в открытом море они почти никого не видели, не считая нескольких каиков, замеченных в греческих водах, и транспортного судна, шедшего от Сицилии к Мальте. Когда их новый знакомый приблизился настолько, что можно было с палубы разглядеть его марсели и прямые паруса, его стали разглядывать гораздо внимательнее, чем обычно. Выйдя в то утро из Сицилийского пролива, «Софи» шла курсом чуть южнее вест-норд-веста. Мыс Теулада на Сардинии, находившийся в двадцати трех лье, был виден в направлении норд-тень-ост. С норд-оста дул умеренный бриз, от порта Магон бриг отделяли двести пятьдесят миль открытого моря. Незнакомец, похоже, шел курсом чуть южнее вест — зюйд-вест на Гибралтар или, возможно, Оран, находясь по пеленгу норд-вест-тень-норд от шлюпа. Продолжая двигаться прежними курсами, они должны были встретиться, но пока было непонятно, которое из судов раньше пересечет кильватерную струю другого.
Независимый наблюдатель заметил бы, что «Софи» немного накренилась на правый борт, на котором собралась ее команда, и стихли оживленные разговоры на полубаке. Он бы улыбнулся, увидев, что две трети команды и все офицеры поджали губы, когда видневшееся вдали судно поставило брамсели. Это означало, что перед ними почти наверняка военное судно, скорее всего фрегат, если не линейный корабль. Шкоты брамселей были выбраны не очень аккуратно — вряд ли на судне Его Величества допустили бы подобную неряшливость.
— Поднимите опознавательный сигнал, мистер Пуллингс. Мистер Маршалл, начинайте отклоняться от курса. Мистер Дей, стойте наготове у пушки.
Поднявшийся на стеньгу алый комок развернулся во всю ширь и затрепетал на ветру. На грот-мачте взвились белый флаг и вымпел, в наветренную сторону выстрелило одно орудие.
— Синий флаг, сэр, — доложил Пуллингс, прилипший к окуляру подзорной трубы. — Красный вымпел на грот-мачте и «синий Питер» на фок-мачте.
— Выбрать брасы, — скомандовал Джек Обри. — Курс зюйд-вест-тень — зюйд, полрумба к зюйду, — обратился он к рулевому, поскольку поднятый сигнал был изменен полгода назад. — Поставить бом — брамсели и марсель — лисели. Мистер Диллон, прошу выяснить, что это за судно.
Джеймс Диллон поднялся на краспицы и навел подзорную трубу на находившееся вдалеке судно. Как только «Софи» легла на новый курс и стала покачиваться на длинных волнах зыби, шедшей на юг, он выставил вперед руку и поймал корабль в сверкающий окуляр. В лучах полуденного солнца сверкнула бронза носового погонного орудия. С достаточной определенностью можно было сказать, что это фрегат. Он не смог сосчитать количество портов, но это был тяжелый фрегат — в этом не стоило сомневаться. Элегантный корабль. На нем тоже ставили нижние лисели, и у них появились какие-то затруднения с установкой выстрела[51].
— Сэр, — произнес мичман, спускавшийся с грот-марсовой площадки, — Эндрюз считает, что это «Дедэньёз».
— Взгляни-ка еще раз в мою подзорную трубу, — сказал лейтенант, протягивая матросу свой оптический прибор — лучший на шлюпе.
— Да. Это «Дедэньёз», — подтвердил моряк, среднего возраста мужчина в грязном красном жилете, надетом на голое загорелое тело. — Видите его закругленный по-новомодному бак? Три с лишком недели я находился на нем в плену, работал угольщиком.
— Какое у него вооружение?
— Двадцать шесть восемнадцатифунтовых орудий на главной палубе, сэр, восемнадцать длинноствольных восьмифунтовых орудий на квартердеке и полубаке и длинноствольное бронзовое двенадцатифунтовое погонное орудие на носу. Меня заставляли драить его.
— Это определенно фрегат, сэр, — доложил Диллон. — Эндрюз, толковый грот-марсовый, говорит, что это «Дедэньёз». Он находился на нем в плену.
— Что же, — с улыбкой произнес Джек Обри,-как удачно, что вечера становятся короче.
Действительно, часа через четыре солнце зайдет, сумерки в этих широтах непродолжительны, а ночи безлунные. «Дедэньёз» придется идти на два узла быстрее «Софи», чтобы ее догнать. Джек не думал, что это удастся: у фрегата слишком тяжелое вооружение, да и ходок он неважный, не то что «Астрея» или «Помона». И тем не менее он направил все усилия на то, чтобы выжать из своего шлюпа, ставшего ему дорогим, все, на что он способен. Вполне возможно, что ему не удастся оторваться от француза за ночь. Он сам, служа в Вест — Индии, участвовал в преследовании, продолжавшемся тридцать два часа, за которые было пройдено свыше двухсот миль. Так что каждый ярд имеет значение. В настоящее время ветер дул почти со стороны левой раковины, так что шлюп находился в довольно благоприятных условиях и развивал добрых семь узлов. Многочисленная и хорошо натренированная команда поставила бом — брамсели и лисели так быстро, что в течение первой четверти часа «Софи», казалось, отрывается от фрегата.
Плавание, начальный и конечный пункты которого далеко отстояли друг от друга, само по себе было событием. После того как призовые команды вернулись, судно было полностью укомплектовано. Работы было немного, особенной спешки не было, изо дня в день служба шла своим чередом, ежедневно повторялись артиллерийские учения, убивая минуту за минутой до тех пор, пока однажды, достигнув остовой долготы 16° 31``, вахте левого борта удалось уложиться ровно в пять минут, чтобы произвести три бортовых залпа. И самое главное — чрезвычайно ясная погода и (помимо ничегонеделанья во время штиля, продолжавшегося неделю с лишним, далеко на востоке, почти сразу после того, как они расстались с эскадрой сэра Сиднея) задувшие попутные ветра. Когда умеренный ветер «левантинец» задул сразу после того, как хроническая нехватка воды вынудила экипаж идти к Мальте, Джек Обри невесело заметил:
— Не все коту масленица, будет и Великий пост. Боюсь, нам придется за это заплатить, и очень скоро.
У него было горячее желание совершить быстрый переход, который убедил бы лорда Кейта в его приверженности долгу, его надежности. Ни одна фраза, которую он услышал за всю свою взрослую жизнь, так не подействовала на него, как брошенное адмиралом замечание относительно чина капитана первого ранга. Произнесенная с самыми добрыми намерениями, она прозвучала весьма убедительно и теперь преследовала его.
— Не понимаю, почему вас так заботит этот византийский чин, — заметил Стивен. — Ведь, в конце концов, вас уже называют капитаном Обри, и точно так же вас будут называть после предполагаемого повышения. Насколько мне известно, никто не говорит: «Капитан первого ранга такой-то и такой-то». Неужели вами движет желание капризного ребенка — заполучить, для симметрии, и второй эполет?
— Разумеется, это желание заполняет мои мысли наряду с желанием получать лишние восемнадцать пенсов в день. Но позвольте указать вам, сэр, что вы во всем заблуждаетесь. В настоящее время меня титулуют капитаном лишь из вежливости. Я завишу от любезности шайки окаянных мерзавцев — так судового лекаря из вежливости называют доктором. Как бы вам понравилось, если бы какой-то хам, решив проявить свою натуру, вздумал назвать вас мистером М.? Между тем, если бы наконец мне присвоили чин каперанга, то я по праву стал бы капитаном. Да и то я переместил бы свою «швабру» с одного плеча на другое. Право носить оба эполета я получил бы лишь после трех лет выслуги. Дело вот в чем. Всякий морской офицер, у которого голова на месте, страстно желает получить приставку «первого ранга» по следующей причине. Стоит преодолеть этот барьер — и с тобой все в порядке. Я имею в виду, что отныне только и остается ждать, пока тебя не произведут в адмиралы.
— Это и есть вершина человеческого счастья?
— Конечно! — воскликнул Джек, выпучив на него глаза. — Разве вам это непонятно?
— Ну разумеется.
— А потом, — продолжал Джек Обри, улыбаясь карьерным грезам, — а потом будешь подниматься по служебной лестнице, получив этот чин независимо от того, командуешь ты кораблем или нет, строго в соответствии с выслугой. Сначала ты контр — адмирал синего вымпела, контр — адмирал белого, затем красного вымпела. Потом ты вице — адмирал синего вымпела — и так далее, до упора. Причем от тебя не требуется никаких заслуг, не будет никакого отбора.
Вот что мне нравится. А до той поры необходим интерес, удача или одобрение начальников — главным образом компании старух. Ты должен им угождать: так точно, сэр; никак нет, сэр; с вашего позволения, сэр; ваш покорный слуга, сэр… Слышите этот запах баранины? Вы не откажетесь отобедать со мной? Я пригласил на обед вахтенных офицера и мичмана.
Вахтенным офицером оказался Диллон, а исполняющим должность мичмана — Эллис. Джек Обри давно решил, что в их отношениях не будет явного разрыва, варварской угрюмости, и раз в неделю приглашал к столу офицера (а иногда и мичмана), стоявшего на полуденной вахте, кто бы это ни был. Раз в неделю его, в свою очередь, приглашали на обед в кают-компанию. Диллон молча согласился с заведенным порядком, и на первый взгляд между ним и капитаном были вполне безоблачные отношения, чему способствовало то, что они редко оставались с глазу на глаз.
В данном случае в качестве громоотвода выступал Генри Эллис. Он оказался обыкновенным юношей, скорее приятным, чем наоборот. Чрезвычайно робкий и скромный, он с самого начала стал объектом издевательств и шуток со стороны Бабингтона и Риккетса. Но теперь он освоился и стал чересчур разговорчив. Впрочем, за капитанским столом он сидел словно проглотив аршин и набрав в рот воды. Кончики его пальцев и ушей были так чисты, что просвечивали. Прижав локти к бокам, он по-волчьи глотал, не разжевывая, куски баранины. Джеку Обри всегда нравилась молодежь, и поэтому он решил оказать внимание гостю. Налив ему вина, он дружелюбно улыбнулся и сказал:
— Утром на марсовой площадке вы читали какие-то стихи. Я бы сказал, превосходные стихи. Мистера Моуэта? Мистер Моуэт владеет искусством стихосложения.
Капитан был прав. Стихотворение мичмана, посвященное постановке нового грота, восхитило всю команду шлюпа. Но его угораздило написать еще и вот такое двустишие:
Белее облаков, скажи мне, отчего
Сверкает жопа грота моего?
Двустишие это испортило его репутацию среди молодежи. Именно его и распевали юноши на марсовой площадке, тем самым провоцируя поэта создать очередной стихотворный шедевр.
— Вы нам его не прочтете? Уверен, доктору хочется послушать его.
— А то как же, — подхватил Стивен.
Проглотив кусок баранины, бедный юноша пожелтел и, собрав все свое мужество, произнес: «Слушаюсь, сэр» — и, уставясь на кормовое окно, начал декламировать:
Белее облаков, скажи мне, отчего…
(О боже, не дай мне умереть…)
Белее облаков, скажи мне, отчего
Сверкает… —
Голос юного Эллиса задрожал, затих, затем, едва слышно, зазвучал вновь:
Сверкает жопа.. —
но больше он не смог произнести ни звука.
— Чертовски великолепное стихотворение, — после непродолжительной паузы воскликнул Джек. — К тому же поучительное. Доктор Мэтьюрин, не выпьете со мной бокал вина?
Чуть запоздав, появился — легок на помине — Моуэт и произнес:
— Прошу прощения, что помешал, сэр, но в направлении три румба справа по носу видны марсели какого-то судна.
В продолжение всего этого безмятежного плавания в открытом море они почти никого не видели, не считая нескольких каиков, замеченных в греческих водах, и транспортного судна, шедшего от Сицилии к Мальте. Когда их новый знакомый приблизился настолько, что можно было с палубы разглядеть его марсели и прямые паруса, его стали разглядывать гораздо внимательнее, чем обычно. Выйдя в то утро из Сицилийского пролива, «Софи» шла курсом чуть южнее вест-норд-веста. Мыс Теулада на Сардинии, находившийся в двадцати трех лье, был виден в направлении норд-тень-ост. С норд-оста дул умеренный бриз, от порта Магон бриг отделяли двести пятьдесят миль открытого моря. Незнакомец, похоже, шел курсом чуть южнее вест — зюйд-вест на Гибралтар или, возможно, Оран, находясь по пеленгу норд-вест-тень-норд от шлюпа. Продолжая двигаться прежними курсами, они должны были встретиться, но пока было непонятно, которое из судов раньше пересечет кильватерную струю другого.
Независимый наблюдатель заметил бы, что «Софи» немного накренилась на правый борт, на котором собралась ее команда, и стихли оживленные разговоры на полубаке. Он бы улыбнулся, увидев, что две трети команды и все офицеры поджали губы, когда видневшееся вдали судно поставило брамсели. Это означало, что перед ними почти наверняка военное судно, скорее всего фрегат, если не линейный корабль. Шкоты брамселей были выбраны не очень аккуратно — вряд ли на судне Его Величества допустили бы подобную неряшливость.
— Поднимите опознавательный сигнал, мистер Пуллингс. Мистер Маршалл, начинайте отклоняться от курса. Мистер Дей, стойте наготове у пушки.
Поднявшийся на стеньгу алый комок развернулся во всю ширь и затрепетал на ветру. На грот-мачте взвились белый флаг и вымпел, в наветренную сторону выстрелило одно орудие.
— Синий флаг, сэр, — доложил Пуллингс, прилипший к окуляру подзорной трубы. — Красный вымпел на грот-мачте и «синий Питер» на фок-мачте.
— Выбрать брасы, — скомандовал Джек Обри. — Курс зюйд-вест-тень — зюйд, полрумба к зюйду, — обратился он к рулевому, поскольку поднятый сигнал был изменен полгода назад. — Поставить бом — брамсели и марсель — лисели. Мистер Диллон, прошу выяснить, что это за судно.
Джеймс Диллон поднялся на краспицы и навел подзорную трубу на находившееся вдалеке судно. Как только «Софи» легла на новый курс и стала покачиваться на длинных волнах зыби, шедшей на юг, он выставил вперед руку и поймал корабль в сверкающий окуляр. В лучах полуденного солнца сверкнула бронза носового погонного орудия. С достаточной определенностью можно было сказать, что это фрегат. Он не смог сосчитать количество портов, но это был тяжелый фрегат — в этом не стоило сомневаться. Элегантный корабль. На нем тоже ставили нижние лисели, и у них появились какие-то затруднения с установкой выстрела[51].
— Сэр, — произнес мичман, спускавшийся с грот-марсовой площадки, — Эндрюз считает, что это «Дедэньёз».
— Взгляни-ка еще раз в мою подзорную трубу, — сказал лейтенант, протягивая матросу свой оптический прибор — лучший на шлюпе.
— Да. Это «Дедэньёз», — подтвердил моряк, среднего возраста мужчина в грязном красном жилете, надетом на голое загорелое тело. — Видите его закругленный по-новомодному бак? Три с лишком недели я находился на нем в плену, работал угольщиком.
— Какое у него вооружение?
— Двадцать шесть восемнадцатифунтовых орудий на главной палубе, сэр, восемнадцать длинноствольных восьмифунтовых орудий на квартердеке и полубаке и длинноствольное бронзовое двенадцатифунтовое погонное орудие на носу. Меня заставляли драить его.
— Это определенно фрегат, сэр, — доложил Диллон. — Эндрюз, толковый грот-марсовый, говорит, что это «Дедэньёз». Он находился на нем в плену.
— Что же, — с улыбкой произнес Джек Обри,-как удачно, что вечера становятся короче.
Действительно, часа через четыре солнце зайдет, сумерки в этих широтах непродолжительны, а ночи безлунные. «Дедэньёз» придется идти на два узла быстрее «Софи», чтобы ее догнать. Джек не думал, что это удастся: у фрегата слишком тяжелое вооружение, да и ходок он неважный, не то что «Астрея» или «Помона». И тем не менее он направил все усилия на то, чтобы выжать из своего шлюпа, ставшего ему дорогим, все, на что он способен. Вполне возможно, что ему не удастся оторваться от француза за ночь. Он сам, служа в Вест — Индии, участвовал в преследовании, продолжавшемся тридцать два часа, за которые было пройдено свыше двухсот миль. Так что каждый ярд имеет значение. В настоящее время ветер дул почти со стороны левой раковины, так что шлюп находился в довольно благоприятных условиях и развивал добрых семь узлов. Многочисленная и хорошо натренированная команда поставила бом — брамсели и лисели так быстро, что в течение первой четверти часа «Софи», казалось, отрывается от фрегата.