Страница:
Слева от входа в дом, примерно в пятнадцати ярдах, на опушке сада росло довольно высокое дерево. А над ним, позади, возвышались голова и плечи, и эти голова и плечи принадлежали моему брату. Я уставился на видение взглядом, которым, согласно общепринятому мнению, зачарованное животное смотрит на ядовитую змею, готовящуюся нанести смертельный удар. Брат неестественно замахал руками, и следующей увиденной мною частью его тела оказалась спина. Он возвращался в дом, и он шел по воздуху. Насмерть перепуганный, я подумал о Другом, о Том, Кто ходил по воде. Беспомощно оглядевшись и немного потоптавшись на месте, я нетвердой походкой направился домой. Видимо, я был очень бледен, но вошел молча.
Мистера Коллопи на его обычном месте — в кресле возле плиты — не было. Анни — к тому времени мы научились произносить ее имя без приставки «мисс» — поставила передо мной картошку и большую тарелку тушеного мяса. Я подумал, что лучше всего вести себя будто ничего не случилось.
— Где мистер Коллопи? — спросил я. Она кивнула в сторону задней комнаты:
— Где-то там внутри, но не знаю, где именно. Он что-то там измеряет рулеткой. Боюсь, бедной миссис Кротти становится хуже. Этим утром у нее снова был доктор Бленнерхассет. Храни нас всех Бог!
Миссис Кротти, вне всякого сомнения, была больна. Она слегла двумя месяцами раньше и настаивала, чтобы дверь между ее спальней и кухней всегда оставалась слегка приоткрытой, чтобы ее крики, зачастую слабые, могли услышать либо Анни, либо мистер Коллопи. Ни я, ни брат никогда не входили в ее комнату, хотя мне несколько раз случалось видеть миссис Кротти. Это бывало тогда, когда она спускалась вниз, повиснув на мистере Коллопи, судорожно сжимая перила свободной слабой рукой, в халате или ночной рубашке фантастической формы и цвета, с пугающей бледностью на истощенном лице.
— Боюсь, она действительно сильно больна, — сказал я.
— Похоже на то.
Когда, закончив пить чай, я без особой цели вышел из кухни и поднялся наверх, мое сердце вновь забилось от волнения. Я вошел в нашу спальню.
Брат, нагнувшись над столом, стоял ко мне спиной и тщательно изучал какие-то небольшие металлические предметы.
Он поднял голову и рассеянно кивнул мне.
— Надеюсь, — сказал я нервно, — надеюсь, ты не откажешься ответить мне на один вопрос?
— Какой вопрос? Мне надо разобраться с этой штукой.
— Слушай мой вопрос. Когда я подходил к дому, мне показалось, будто ты шел по воздуху. Я действительно видел это?
Он снова повернулся, уставился на меня, а затем расхохотался.
— Черт побери, — хихикнул он, — судя по тону твоего вопроса, ты действительно видел это.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Интересный вопрос. Как это выглядело? Надеюсь, здорово?
— Если хочешь знать, все это выглядело противоестественно, и если ты получил помощь не от божественной силы, если ты связался с безбожными силами тьмы, я бы настоятельно посоветовал тебе обратиться к отцу Фарту, поскольку подобные вещи до добра не доводят.
Тут он снова захихикал.
— Посмотри в окно, — сказал он.
Я подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Между подоконником и довольно прочной веткой, росшей неподалеку от вершины дерева, была протянута очень тугая проволока, которая, как я теперь разглядел, проходила через основание закрытого окна и крепилась к довольно сложному натяжному устройству в ногах кровати, стоявшей у противоположной стены.
— Боже всемогущий! — воскликнул я.
— Разве плохо?
— Проклятый канатоходец!
— Я получил все это оборудование от Джема, но не от того Джема, который живет в Куинсе. Тут нет абсолютно ничего сложного. Если я завтра натяну проволоку поперек комнаты всего лишь в футе от пола, ты сможешь пройти по ней после небольшой тренировки. Так в чем же разница? Какая разница, идти на высоте одного дюйма или одной мили? Единственное препятствие кроется в том, что принято называть психологией. Это новое слово, но я знаю, что оно означает. Сохранять равновесие — детская игра. Фокус в том, чтобы выбросить из головы все мысли о высоте. Конечно, это кажется опасным, но риск такого сорта приносит деньги. Безопасный риск.
— Что будет, если ты упадешь и сломаешь себе шею?
— Ты когда-нибудь слышал о Бло́ндине? Он умер в своей постели в возрасте семидесяти трех лет, а пятьдесят лет назад он ходил по проволоке над Ниагарским водопадом, на высоте ста шестидесяти метров над ревущей водой. И несколько раз — неся на плечах человека, с остановками, чтобы поджарить яичницу. Воистину великий человек. И почему он ни разу не появился в Белфасте?
— По-моему, ты начинаешь сходить с ума.
— Я начинаю делать деньги, поскольку у меня есть... кое-какие планы, кое-какие очень важные планы. Посмотри, что я приобрел. Пишущую машинку. Мне дал ее один парень с Вестерн-роу, стащил ее у своего дяди. Ее легко освоить, несмотря на то что она старая.
Но я не позволил отвлечь себя от темы.
— Так что, ты собираешься стать Бло́ндином Дублина?
— Ну, а почему бы и нет.
— Конечно, Ниагара слишком далеко. Наверное, ты протянешь свою проволоку над рекой Лиффи?
Он вздрогнул, сбросил со стола какую-то металлическую деталь и повернулся ко мне, в изумлении широко раскрыв глаза.
— О, великий Боже, — воскликнул он, — в твоих словах определенно что-то есть. В твоих словах определенно что-то есть. Натянуть проволоку над рекой Лиффи? Одетый в Маску Сорвиголовы с Маунт-стрит! Это удачная мысль — определенно удачная мыслъ. Спаси нас Бог, почему я сам не подумал об этом?
— Ради Бога, я просто пошутил.
— Пошутил? Надеюсь, ты и дальше будешь шутить подобным образом. Я должен переговорить об этом с отцом Фартом.
— Чтобы исповедоваться перед тем, как поставить на карту свою жизнь?
— Болван! Мне будет нужен организатор, менеджер. Отец Фарт знает многих молодых учителей, и я попрошу его представить меня одному из них. Это лихая компания. Ты помнишь Фрэнка Горки? Этот развращенный иезуит бывал как-то раз в нашем доме. Человек, который способен разрушить стены Иерусалима за две понюшки табаку. Вот кто мне нужен.
— Это тот, которого выгнали из его школы за то, что он помог молодому сумасшедшему совершить самоубийство?
— Я столкуюсь с ним. Подожди немного, сам увидишь.
На этом наш неожиданный спор и закончился. Я в глубине души поразился, как брату могла прийти в голову мысль пойти к отцу Фарту, чтобы просить его помочь организовать хождение по туго натянутой над рекой Лиффи проволоке, в то время как на расстоянии всего лишь в несколько футов мистер Коллопи, неуклюже развалясь в своем бамбуковом кресле, напряженно прислушивался, не позовет ли его миссис Кротти. Мне приходилось слышать о землетрясениях и тех страшных разрушениях, которые они приносят. Я не сомневался, что впереди нас ждут ужасные потрясения.
Но я в очередной раз не принял в расчет способности своего брата. Не сказав никому ни слова, он тайком ускользнул на Нижнюю Лисон-стрит, 35, и с глазу на глаз повидался с отцом Фартом. Брат сам рассказал мне об этом, когда вечером вернулся домой. Выглядел он слегка обескураженным.
— Святой монах, — сказал он, — не желает даже слышать об этом. Сказал, что я клоун и не уважаю собственную семью. Назвал хождение по проволоке прилюдным безобразием. Пригрозил рассказать все мистеру Коллопи, если я не выброшу эту идею из головы. Просил меня обещать это. Я, конечно, пообещал. Но я сам отыщу Горки, и мы обтяпаем все на славу, поверь. Я не уважаю собственную семью, каково? Какую такую семью?
— Иезуиты не любят, когда их водят за нос, — заметил я.
— Ты еще услышишь обо всем этом, — сказал брат довольно горько.
И я понял, что так оно и будет.
5
Мистера Коллопи на его обычном месте — в кресле возле плиты — не было. Анни — к тому времени мы научились произносить ее имя без приставки «мисс» — поставила передо мной картошку и большую тарелку тушеного мяса. Я подумал, что лучше всего вести себя будто ничего не случилось.
— Где мистер Коллопи? — спросил я. Она кивнула в сторону задней комнаты:
— Где-то там внутри, но не знаю, где именно. Он что-то там измеряет рулеткой. Боюсь, бедной миссис Кротти становится хуже. Этим утром у нее снова был доктор Бленнерхассет. Храни нас всех Бог!
Миссис Кротти, вне всякого сомнения, была больна. Она слегла двумя месяцами раньше и настаивала, чтобы дверь между ее спальней и кухней всегда оставалась слегка приоткрытой, чтобы ее крики, зачастую слабые, могли услышать либо Анни, либо мистер Коллопи. Ни я, ни брат никогда не входили в ее комнату, хотя мне несколько раз случалось видеть миссис Кротти. Это бывало тогда, когда она спускалась вниз, повиснув на мистере Коллопи, судорожно сжимая перила свободной слабой рукой, в халате или ночной рубашке фантастической формы и цвета, с пугающей бледностью на истощенном лице.
— Боюсь, она действительно сильно больна, — сказал я.
— Похоже на то.
Когда, закончив пить чай, я без особой цели вышел из кухни и поднялся наверх, мое сердце вновь забилось от волнения. Я вошел в нашу спальню.
Брат, нагнувшись над столом, стоял ко мне спиной и тщательно изучал какие-то небольшие металлические предметы.
Он поднял голову и рассеянно кивнул мне.
— Надеюсь, — сказал я нервно, — надеюсь, ты не откажешься ответить мне на один вопрос?
— Какой вопрос? Мне надо разобраться с этой штукой.
— Слушай мой вопрос. Когда я подходил к дому, мне показалось, будто ты шел по воздуху. Я действительно видел это?
Он снова повернулся, уставился на меня, а затем расхохотался.
— Черт побери, — хихикнул он, — судя по тону твоего вопроса, ты действительно видел это.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Интересный вопрос. Как это выглядело? Надеюсь, здорово?
— Если хочешь знать, все это выглядело противоестественно, и если ты получил помощь не от божественной силы, если ты связался с безбожными силами тьмы, я бы настоятельно посоветовал тебе обратиться к отцу Фарту, поскольку подобные вещи до добра не доводят.
Тут он снова захихикал.
— Посмотри в окно, — сказал он.
Я подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Между подоконником и довольно прочной веткой, росшей неподалеку от вершины дерева, была протянута очень тугая проволока, которая, как я теперь разглядел, проходила через основание закрытого окна и крепилась к довольно сложному натяжному устройству в ногах кровати, стоявшей у противоположной стены.
— Боже всемогущий! — воскликнул я.
— Разве плохо?
— Проклятый канатоходец!
— Я получил все это оборудование от Джема, но не от того Джема, который живет в Куинсе. Тут нет абсолютно ничего сложного. Если я завтра натяну проволоку поперек комнаты всего лишь в футе от пола, ты сможешь пройти по ней после небольшой тренировки. Так в чем же разница? Какая разница, идти на высоте одного дюйма или одной мили? Единственное препятствие кроется в том, что принято называть психологией. Это новое слово, но я знаю, что оно означает. Сохранять равновесие — детская игра. Фокус в том, чтобы выбросить из головы все мысли о высоте. Конечно, это кажется опасным, но риск такого сорта приносит деньги. Безопасный риск.
— Что будет, если ты упадешь и сломаешь себе шею?
— Ты когда-нибудь слышал о Бло́ндине? Он умер в своей постели в возрасте семидесяти трех лет, а пятьдесят лет назад он ходил по проволоке над Ниагарским водопадом, на высоте ста шестидесяти метров над ревущей водой. И несколько раз — неся на плечах человека, с остановками, чтобы поджарить яичницу. Воистину великий человек. И почему он ни разу не появился в Белфасте?
— По-моему, ты начинаешь сходить с ума.
— Я начинаю делать деньги, поскольку у меня есть... кое-какие планы, кое-какие очень важные планы. Посмотри, что я приобрел. Пишущую машинку. Мне дал ее один парень с Вестерн-роу, стащил ее у своего дяди. Ее легко освоить, несмотря на то что она старая.
Но я не позволил отвлечь себя от темы.
— Так что, ты собираешься стать Бло́ндином Дублина?
— Ну, а почему бы и нет.
— Конечно, Ниагара слишком далеко. Наверное, ты протянешь свою проволоку над рекой Лиффи?
Он вздрогнул, сбросил со стола какую-то металлическую деталь и повернулся ко мне, в изумлении широко раскрыв глаза.
— О, великий Боже, — воскликнул он, — в твоих словах определенно что-то есть. В твоих словах определенно что-то есть. Натянуть проволоку над рекой Лиффи? Одетый в Маску Сорвиголовы с Маунт-стрит! Это удачная мысль — определенно удачная мыслъ. Спаси нас Бог, почему я сам не подумал об этом?
— Ради Бога, я просто пошутил.
— Пошутил? Надеюсь, ты и дальше будешь шутить подобным образом. Я должен переговорить об этом с отцом Фартом.
— Чтобы исповедоваться перед тем, как поставить на карту свою жизнь?
— Болван! Мне будет нужен организатор, менеджер. Отец Фарт знает многих молодых учителей, и я попрошу его представить меня одному из них. Это лихая компания. Ты помнишь Фрэнка Горки? Этот развращенный иезуит бывал как-то раз в нашем доме. Человек, который способен разрушить стены Иерусалима за две понюшки табаку. Вот кто мне нужен.
— Это тот, которого выгнали из его школы за то, что он помог молодому сумасшедшему совершить самоубийство?
— Я столкуюсь с ним. Подожди немного, сам увидишь.
На этом наш неожиданный спор и закончился. Я в глубине души поразился, как брату могла прийти в голову мысль пойти к отцу Фарту, чтобы просить его помочь организовать хождение по туго натянутой над рекой Лиффи проволоке, в то время как на расстоянии всего лишь в несколько футов мистер Коллопи, неуклюже развалясь в своем бамбуковом кресле, напряженно прислушивался, не позовет ли его миссис Кротти. Мне приходилось слышать о землетрясениях и тех страшных разрушениях, которые они приносят. Я не сомневался, что впереди нас ждут ужасные потрясения.
Но я в очередной раз не принял в расчет способности своего брата. Не сказав никому ни слова, он тайком ускользнул на Нижнюю Лисон-стрит, 35, и с глазу на глаз повидался с отцом Фартом. Брат сам рассказал мне об этом, когда вечером вернулся домой. Выглядел он слегка обескураженным.
— Святой монах, — сказал он, — не желает даже слышать об этом. Сказал, что я клоун и не уважаю собственную семью. Назвал хождение по проволоке прилюдным безобразием. Пригрозил рассказать все мистеру Коллопи, если я не выброшу эту идею из головы. Просил меня обещать это. Я, конечно, пообещал. Но я сам отыщу Горки, и мы обтяпаем все на славу, поверь. Я не уважаю собственную семью, каково? Какую такую семью?
— Иезуиты не любят, когда их водят за нос, — заметил я.
— Ты еще услышишь обо всем этом, — сказал брат довольно горько.
И я понял, что так оно и будет.
5
Когда на имя брата хлынул поток писем, а сам он стал ходить с еще более таинственным, чем раньше, видом, мне стало ясно, что одна из его схем пришла в движение. Я не стал доставлять ему удовольствие и не спросил, что он там задумал. Подробнее я расскажу об этом после, а сейчас хочу привести пример того, как мы проводили вечера в нашей кухне и какого сорта разговоры вели, не единожды и не дважды, а много-много раз. Как обычно, предмет обсуждения прямо не упоминался.
Мы с братом сидели за столом, с трудом заставляя себя делать свои ненавистные домашние задания, проклиная и Вордсворта, и Евклида, и Христианскую Доктрину, и все прочие подобные вещи, отравлявшие наши юные годы.
Мистер Коллопи сидел, тяжело опустившись в свое бамбуковое кресло и держа возле самого носа стакан со стальным ободком. На легком стуле напротив него располагался отец Фарт — очень высокий, худой, аскетичный, седоволосый, выбритый до синевы, с такой тонкой шеей, что внутри его воротничка, если так можно выразится, их могло бы поместиться целых две.
На краю кухонной плиты, так, чтобы его было легко достать каждому из двоих философов, стоял стакан. На полу за креслом мистера Коллопи стояло то, что называлось «кувшин». Это был приземистое гончарное изделие с ручками по бокам, на котором стояло клеймо: дистиллировано в Килбеггане. На его лицевой стороне были выжжены два ирландских словечка для обозначения виски — Uisge Beatha[9]. Сей сосуд был, разумеется, непрозрачен и поэтому полон тайн; никто не мог знать, насколько пуст или полон он был и, следовательно, насколько пьян или трезв был мистер Коллопи. Дверь в комнату миссис Кротти оставалась, как обычно, слегка приоткрытой.
— Какой дьявол беспокоит вас, святой отец? — слегка раздраженно спросил мистер Коллопи.
— Ничего особенного, Коллопи, — ответил отец Фарт.
— Но, ради всего святого, эти царапанья и почесывания...
— Прошу прощения. У меня несильный псориаз на спине и подбородке.
— Сори куда?
— Псориаз. Неопасная кожная болезнь.
— Спаси нас Бог, мне послышалось, вы сказали «сори в глаз». Это как-то связано с чесоткой или с чем-нибудь подобным?
— О, совсем нет! Я пользуюсь лекарством. Мазью, содержащей вещество, именуемое крисаробин.
— А это сори-куда-то-там, оно что, вызывает зуд?
Отец Фарт тихонько засмеялся.
— Иногда это ощущение больше напоминает травление кислотой, — улыбнулся он.
— Против этого есть проверенное средство, и оно называется сера. Сера — одно из превосходнейших лекарств в мире. Будь я проклят, но один мой друг использует огромное ее количество даже в саду.
Тут отец Фарт снова непроизвольно почесался.
— Давайте забудем, — сказал он, — о столь прозаической и, благодарение Богу, не слишком серьезной вещи. Итак, вы собираетесь снова вернуться к своему плану?
— Это такой стыд, святой отец, — вполголоса сказал мистер Коллопи. — Стыд и позор, вот что это такое.
— Но, Коллопи, для чего мы все пришли в этот мир? Для того, чтобы страдать. Мы должны очищаться от порока. Вот для чего нужно страдание.
— Знаете, святой отец, — осторожно заметил мистер Коллопи, — от ваших разговоров о страданиях у меня начинается небольшое расстройство желудка. Вы, похоже, приходите в восторг от страданий, — когда страдают другие. А что бы вы делали, если бы такая ситуация возникла в вашем собственном доме?
— В своем собственном доме я бы стал делать то, что велит мне делать настоятель. Орден, к которому я принадлежу, — самая настоящая армия. Все мы выполняем приказ.
— Дайте мне ваш стакан, ваше святейшество.
— Больше не надо, Коллопи.
Последовало непродолжительное молчание, которое показалось мне зловещим, хотя я и не поднял голову, чтобы посмотреть, чем они там занимаются.
— Святой отец, — сказал наконец мистер Коллопи, — вы сошли бы с вашего проклятого ума, если бы в вашем собственном доме возникла подобная ситуация. Вот тогда и доказали бы, чего стоят все ваши рассуждения. Вы послали бы своего игумена к черту, выскочили бы через парадную дверь и смылись бы вниз по Стивенс-Грин. Я к вашим услугам, святой отец. Вполне к вашим услугам. Вы никогда не задумывались над тем, что, может быть, женщины и так, как вы изволили выразиться, достаточно страдают, принося детей в этот мир? И почему они делают это? Потому что так безумны, что желают очиститься от порока? Ручаюсь, нет! Все потому, что каждый муж — это гигантский факел, пылающий огнем вожделения!
— Коллопи, пожалуйста, — сказал отец Фарт с мягким укором. — Ваша позиция совершенно ошибочна. Продолжение рода — это право женатого мужчины. Более того — это долг перед Господом, умножающий его славу. Это долг, предписанный таинством брака.
— О, это так, — сказал мистер Коллопи, повысив голос, — это в самом деле так. Приносить новых несчастных ублюдков в эту юдоль слез, чтобы еще больше увеличить количество страждущих, каково? Новых женщин, быть может. Святой Боже!
— Нет, нет, Коллопи.
— Скажите мне вот что, святой отец. Вы согласны с тем, что для женщины естественно иметь детей?
— При условии, что она замужем и этот союз освящен церковью, — да. Наиболее естественно и наиболее желательно. Святое дело — растить детей к вящей славе Господа. Ваш катехизис скажет вам это. Целомудрие и священнический статус — это самые святые вещи, но и в положении женатого мужчины нет ничего постыдного. И конечно, скромная замужняя женщина служит Господу.
— Очень хорошо, — тихо проговорил мистер Коллопи. — Тогда скажите мне вот что. Являются ли остальные отправления естественными?
— Конечно. Наши тела — это священные храмы. Это их функция.
— Очень хорошо. Как вы назовете грязных невежд, которые в той или иной мере запрещают эти функции?
— Это... э... глупость, — сказал отец Фарт, самым мягким тоном. — Возможно, если бы вы более прозрачно намекнули...
— Если бы вы более прозрачно намекнули, — взорвался мистер Коллопи. — Если бы вы более прозрачно намекнули! Я думаю, вы стараетесь вывести меня из себя, святой отец, свести с ума и сделать из меня несчастного идиота. Если это называть намеками, тогда я готов съесть свою шляпу! Вы хорошо знаете, что я ноги сносил, пытаясь достучаться до этой грязной Корпорации, умоляя их, объясняя им, приказывая им сделать что-нибудь. Я показывал вам копии писем, которые я посылал этому болвану лорду-мэру[10]. Как бы то ни было, это единственный человек, который знает все об узах. И что в результате? Совсем ничего, кроме оскорблений от зевак и мелких клерков в офисе.
— А вам никогда не приходило в голову, Коллопи, что вы, возможно, не самый тактичный человек на свете?
— Такт, вы говорите? И это все, что вы можете сказать? Дайте сюда ваш стакан.
Во время последовавшей за этим паузы сосуды были вновь наполнены, а спорщики собрались с мыслями.
— Что я хотел бы сделать, — нравоучительно заговорил мистер Коллопи, — это написать и опубликовать длинную книгу рассказов, посвященную вашей теории во славу страданий. Сами вы ни черта об этом не знаете. Только люди, не имеющие собственного опыта, строят теории. Конечно, вы просто изрыгаете то, чему вас научили в высшей школе... О, великая католическая церковь всегда очень ценила страдальцев.
— Фраза, которую вы процитировали, не точна, Коллопи.
— Вы считаете, что я дьякон, или знаток Библии, или кто? Вы никогда не увидите квакеров, выходящих к народу с этой пустой болтовней о страдании. Они обращаются со своими наемными работниками так, как подобает, они дают им приличествующие жилищные условия, они знают, как честными способами заработать кучу денег, и они — даже самые последние из них — столь же святы, как любой высокопоставленный иезуит или даже сам Папа Римский.
— Давайте не будем обсуждать Его Святейшество, что бы вы ни думали относительно скромных членов моего ордена, — благочестиво сказал отец Фарт. Неожиданно он снова сильно почесался.
— Я не ослышался, отец, вы сказали — скромных? Скромный иезуит такая же редкость, как собака без хвоста или женщина, не носящая украшений. Вы когда-нибудь слышали об испанской инквизиции?
— Разумеется, слышал, — ответил отец Фарт невозмутимо. — Вера в Испании подверглась опасности. Если ветер грозит задуть вашу свечу, вы заслоните ее ладонями. Или, возможно, картонным щитом.
— Картонным щитом? — иронически повторил мистер Коллопи. — Да уж знаем мы, какие, черт побери, картонные щиты использовали в Испании доминиканцы, эти с ног до головы запятнанные кровью садисты.
— Мой собственный орден в Мадриде, — скромно заметил отец Фарт, — всецело находился под их властью, но тем не менее я не жалуюсь.
— Разве это не прекрасно, святой отец? Ваш собственный орден третировали варвары-хулиганы в сутанах, и вы, сидя здесь со стаканом пива в руках, не жалуетесь. Клянусь, вы действительно скромный, достойный человек, благослови вас Бог.
— Это всего лишь означает, Коллопи, что, искореняя истинное зло, мы все должны иногда страдать.
— И что же тут не так, святой отец? Разве страдание не величественно?
— Оно неприятно, но оно целительно.
— У вас на все есть готовый ответ. «Вы исповедуете истинную веру?» — «Нет». — «Отлично, восемьсот ударов плетью». Если именно в этом заключается для вас католическая вера, что удивительного в том, что произошла реформация? Да здравствует Мартин Лютер!
Отец Фарт был шокирован.
— Коллопи, пожалуйста не забывайте, что вы сами принадлежите к истинной церкви. Вы говорите скандальные вещи.
— К истинной церкви? Я? А разве лорд-мэр и все остальные идиоты в Сити-Холл к ней не принадлежат? Взгляните, что они делают — убивают несчастных женщин.
— Не принимайте это близко к сердцу.
— Я буду принимать это близко к сердцу до самой своей смерти, — взволнованно ответил мистер Коллопи. — Восемьсот ударов плетью за то, что человек сказал правду, как велела ему совесть. Об этом я и толкую — святые монахи в Испании тоже распространяли истинную веру, загоняя раскаленные докрасна гвозди в спины несчастных евреев.
— Чепуха.
— И ошпаривая им яйца кипящей водой.
— Вы преувеличиваете, Коллопи.
— И вколачивая им зазубренную проволоку или что-нибудь вроде этого сами знаете куда. И все A. M. D. G.[11], если пользоваться вашим собственным девизом, святой отец.
— Ради Бога, Коллопи, имейте совесть, — сказал отец Фарт спокойно и грустно. — Я не знаю, где вы вычитали такие страшные и глупые вещи.
— Отец Фарт, — серьезно сказал мистер Коллопи, — вы не любите реформацию. Может быть, я и сам от нее не в восторге. Но те негодяи в Испании и те, кто их провоцировал, — это наша собственная команда. Они называли достойных людей еретиками, а в качестве средства исправления выбирали костер. Не говоря уже о массе плутов пап с их армиями и с их папскими государствами. Пап, брюхативших монашек и герцогинь, пап, наводнивших всю Италию своими ублюдками. Пап, не годных ни на что, кроме закулисных интриг и подкупа, который они осуществляли при дворах Бог знает скольких достойных королей. Разве это неправда?
— Нет, неправда, Коллопи. Реформация была переворотом в мировоззрении, инспирированным, в чем я нисколько не сомневаюсь, самим Сатаной. Ничего не поделаешь с мирскими человеческими слабостями, касается это пап или кого-нибудь еще.
— И вы говорите это мне, — усмехнулся мистер Коллопи.
— Да, я говорю это вам. Я ни к кому не испытываю ненависти. Даже к Лютеру. Более того, он заслуживает похвалы за то, что, переведя Библию, сделал церковным мой родной язык, die schöne deutsche Sprache[12]. Но им овладел дьявол. Он был еретиком. Правильнее было бы сказать архиеретиком. И когда он умер в тысяча пятьсот сорок пятом году...
— Простите, отец Фарт...
Я очень удивился, услышав, что брат вставил свое замечание. Он с неприкрытым интересом следил за этим горячим спором, но даже мысль о том, что он может вмешаться, казалась мне невозможной и дерзкой. Совершенно ясно, что мистер Коллопи и отец Фарт были в равной степени удивлены, поскольку они дружно повернули головы, чтобы посмотреть на него.
— Да, мой мальчик? — спросил отец Фарт.
— Лютер умер не в тысяча пятьсот сорок пятом году, — сказал брат. — Это произошло в тысяча пятьсот сорок шестом.
— Ну, ну, возможно, ты и прав, — добродушно улыбнулся отец Фарт. — Возможно, ты и прав. Увы, моя старая голова и прежде не очень хорошо запоминала цифры. Отлично, Коллопи, я вижу, у вас в семье растет теолог.
— Историк, — ответил брат.
— А я, со своей стороны, исправлю это исправление, — сказал мистер Коллопи ядовитым тоном. — Проклятый мальчишка, который любит поучать всех и вся, но не желает применить свои способности к учебе, — вот кто он такой. Дайте мне ваш стакан, святой отец.
Последовал еще один перерыв в разговоре, во время которого брат с подчеркнутым вниманием уткнулся в учебник. Сделав большой глоток из вновь наполненного стакана, мистер Коллопи откинулся далеко назад в своем кресле и тяжело вздохнул.
— Боюсь, отец Фарт, — сказал он наконец, — что мы просто зря тратим время и только раздражаем друг друга этими аргументами. Эти же вещи были предметом спора многие годы назад. Представьте, мы здесь — как наш Господь, дискутирующий с фарисеями в Храме. Истинная проблема в том, какие действия мы можем предпринять. Что можно сделать?
— Ну, это определенно более разумный подход, Коллопи. Гораздо более разумный. И гораздо более практичный.
— Quod faciamemus[13], а?
— Вы не задумывались над тем, чтобы созвать публичный митинг?
— Много раз, — ответил мистер Коллопи с некоторой грустью. — И обдумал этот вопрос самым тщательным образом. Никуда не годная идея. И знаете почему? На митинги ходят только мужчины. Вы там не найдете даже мертвую леди. Знаете что? Там слоняются только проститутки. А мужчины? Что хорошего можно сказать о них? Они, я уверен, и бровью бы не повели, если бы женщины стали умирать на улице, как мухи. Святой отец, по их мнению, женщины годятся только для двух вещей — либо для того, чтобы отправиться с ними в постель, либо для того, чтобы прожигать жизнь без них. Я уже почти решился было попробовать заручиться поддержкой Гэльской лиги[14], но боюсь, что и это — не более чем сборище кретинов. Они не способны осознать кризис нашей национальной жизни. Они бы подумали, что я грязный старикашка, и послали бы меня к D. M. P.[15]
— Гм... — Отец Фарт задумчиво насупил брови. — А как насчет того, чтобы пойти в Дублинский Замок? Они определенно могли бы оказать давление на Корпорацию.
— А меня посадить в сумасшедший дом. Я, черт побери, не идиот.
— Увы, я плохо ориентируюсь в политике.
— Будь я проклят, если вижу в этом хоть каплю политики, но эти негодяи из Замка арестуют ирландца и осудят за государственную измену, если его брюки будут чуть мешковаты или если он забудет побриться. Но вот что мне приходит в голову...
— Что именно, Коллопи?
— Почему бы вам не осудить эту совершенно скандальную ситуацию с церковной кафедры?
— О... дорогой... — Отец Фарт издал низкий, короткий сардонический смешок. — Церковь, Коллопи, в первую очередь имеет дело с вопросами веры и морали. Ее затрагивают достаточно многие стороны повседневной жизни, но боюсь, ваша частная проблема находится далеко-далеко за рамками ее интересов. Невозможно поднять подобный вопрос в церкви. Это может вызвать скандал. Мне кажется, я знаю, что сказал бы отец-настоятель, если бы я начал распространяться на эту тему в университетской церкви. Не говоря уже о его милости архиепископе.
— Но послушайте...
— Нет, нет и нет, Коллопи. Ecclesia locuta, causa finite est[16].
— Именно это я и предполагал, — сказал мистер Коллопи с усталым смирением. — Церковь держится слишком далеко от людей с их повседневными заботами и тяжелым трудом. Но, черт побери, все меняется, когда речь заходит об уголовном кодексе. Когда Пэдди[17] Хак, остерегаясь властей, нарушает закон или одетые в лохмотья крестьяне читают «Аве Мария» на ирландском[18]. Вот тогда вы считаете возможным вмешаться, святой отец, вы сами и ваша церковь.
— Боюсь, вы забываете, что существует такая вещь, как каноническое право, Коллопи.
— У нас в стране и так слишком много законов. Я даже подумывал о том, чтобы войти в контакт с масонами.
— Надеюсь, вы этого не сделаете. Поддерживать отношения с этими людьми — грех. Они презирают Святого духа.
— Сомневаюсь, чтобы они презирали женщин так, как их презирает проклятый лорд-мэр и его Корпорация.
— Есть одно средство, Коллопи, которое, я уверен, вы еще не испробовали.
Тут отец Фарт снова стал яростно чесаться.
— Конечно, есть. Вероятно, есть тысячи средств, которые я не испробовал. Что это за «одно средство»?
Мы с братом сидели за столом, с трудом заставляя себя делать свои ненавистные домашние задания, проклиная и Вордсворта, и Евклида, и Христианскую Доктрину, и все прочие подобные вещи, отравлявшие наши юные годы.
Мистер Коллопи сидел, тяжело опустившись в свое бамбуковое кресло и держа возле самого носа стакан со стальным ободком. На легком стуле напротив него располагался отец Фарт — очень высокий, худой, аскетичный, седоволосый, выбритый до синевы, с такой тонкой шеей, что внутри его воротничка, если так можно выразится, их могло бы поместиться целых две.
На краю кухонной плиты, так, чтобы его было легко достать каждому из двоих философов, стоял стакан. На полу за креслом мистера Коллопи стояло то, что называлось «кувшин». Это был приземистое гончарное изделие с ручками по бокам, на котором стояло клеймо: дистиллировано в Килбеггане. На его лицевой стороне были выжжены два ирландских словечка для обозначения виски — Uisge Beatha[9]. Сей сосуд был, разумеется, непрозрачен и поэтому полон тайн; никто не мог знать, насколько пуст или полон он был и, следовательно, насколько пьян или трезв был мистер Коллопи. Дверь в комнату миссис Кротти оставалась, как обычно, слегка приоткрытой.
— Какой дьявол беспокоит вас, святой отец? — слегка раздраженно спросил мистер Коллопи.
— Ничего особенного, Коллопи, — ответил отец Фарт.
— Но, ради всего святого, эти царапанья и почесывания...
— Прошу прощения. У меня несильный псориаз на спине и подбородке.
— Сори куда?
— Псориаз. Неопасная кожная болезнь.
— Спаси нас Бог, мне послышалось, вы сказали «сори в глаз». Это как-то связано с чесоткой или с чем-нибудь подобным?
— О, совсем нет! Я пользуюсь лекарством. Мазью, содержащей вещество, именуемое крисаробин.
— А это сори-куда-то-там, оно что, вызывает зуд?
Отец Фарт тихонько засмеялся.
— Иногда это ощущение больше напоминает травление кислотой, — улыбнулся он.
— Против этого есть проверенное средство, и оно называется сера. Сера — одно из превосходнейших лекарств в мире. Будь я проклят, но один мой друг использует огромное ее количество даже в саду.
Тут отец Фарт снова непроизвольно почесался.
— Давайте забудем, — сказал он, — о столь прозаической и, благодарение Богу, не слишком серьезной вещи. Итак, вы собираетесь снова вернуться к своему плану?
— Это такой стыд, святой отец, — вполголоса сказал мистер Коллопи. — Стыд и позор, вот что это такое.
— Но, Коллопи, для чего мы все пришли в этот мир? Для того, чтобы страдать. Мы должны очищаться от порока. Вот для чего нужно страдание.
— Знаете, святой отец, — осторожно заметил мистер Коллопи, — от ваших разговоров о страданиях у меня начинается небольшое расстройство желудка. Вы, похоже, приходите в восторг от страданий, — когда страдают другие. А что бы вы делали, если бы такая ситуация возникла в вашем собственном доме?
— В своем собственном доме я бы стал делать то, что велит мне делать настоятель. Орден, к которому я принадлежу, — самая настоящая армия. Все мы выполняем приказ.
— Дайте мне ваш стакан, ваше святейшество.
— Больше не надо, Коллопи.
Последовало непродолжительное молчание, которое показалось мне зловещим, хотя я и не поднял голову, чтобы посмотреть, чем они там занимаются.
— Святой отец, — сказал наконец мистер Коллопи, — вы сошли бы с вашего проклятого ума, если бы в вашем собственном доме возникла подобная ситуация. Вот тогда и доказали бы, чего стоят все ваши рассуждения. Вы послали бы своего игумена к черту, выскочили бы через парадную дверь и смылись бы вниз по Стивенс-Грин. Я к вашим услугам, святой отец. Вполне к вашим услугам. Вы никогда не задумывались над тем, что, может быть, женщины и так, как вы изволили выразиться, достаточно страдают, принося детей в этот мир? И почему они делают это? Потому что так безумны, что желают очиститься от порока? Ручаюсь, нет! Все потому, что каждый муж — это гигантский факел, пылающий огнем вожделения!
— Коллопи, пожалуйста, — сказал отец Фарт с мягким укором. — Ваша позиция совершенно ошибочна. Продолжение рода — это право женатого мужчины. Более того — это долг перед Господом, умножающий его славу. Это долг, предписанный таинством брака.
— О, это так, — сказал мистер Коллопи, повысив голос, — это в самом деле так. Приносить новых несчастных ублюдков в эту юдоль слез, чтобы еще больше увеличить количество страждущих, каково? Новых женщин, быть может. Святой Боже!
— Нет, нет, Коллопи.
— Скажите мне вот что, святой отец. Вы согласны с тем, что для женщины естественно иметь детей?
— При условии, что она замужем и этот союз освящен церковью, — да. Наиболее естественно и наиболее желательно. Святое дело — растить детей к вящей славе Господа. Ваш катехизис скажет вам это. Целомудрие и священнический статус — это самые святые вещи, но и в положении женатого мужчины нет ничего постыдного. И конечно, скромная замужняя женщина служит Господу.
— Очень хорошо, — тихо проговорил мистер Коллопи. — Тогда скажите мне вот что. Являются ли остальные отправления естественными?
— Конечно. Наши тела — это священные храмы. Это их функция.
— Очень хорошо. Как вы назовете грязных невежд, которые в той или иной мере запрещают эти функции?
— Это... э... глупость, — сказал отец Фарт, самым мягким тоном. — Возможно, если бы вы более прозрачно намекнули...
— Если бы вы более прозрачно намекнули, — взорвался мистер Коллопи. — Если бы вы более прозрачно намекнули! Я думаю, вы стараетесь вывести меня из себя, святой отец, свести с ума и сделать из меня несчастного идиота. Если это называть намеками, тогда я готов съесть свою шляпу! Вы хорошо знаете, что я ноги сносил, пытаясь достучаться до этой грязной Корпорации, умоляя их, объясняя им, приказывая им сделать что-нибудь. Я показывал вам копии писем, которые я посылал этому болвану лорду-мэру[10]. Как бы то ни было, это единственный человек, который знает все об узах. И что в результате? Совсем ничего, кроме оскорблений от зевак и мелких клерков в офисе.
— А вам никогда не приходило в голову, Коллопи, что вы, возможно, не самый тактичный человек на свете?
— Такт, вы говорите? И это все, что вы можете сказать? Дайте сюда ваш стакан.
Во время последовавшей за этим паузы сосуды были вновь наполнены, а спорщики собрались с мыслями.
— Что я хотел бы сделать, — нравоучительно заговорил мистер Коллопи, — это написать и опубликовать длинную книгу рассказов, посвященную вашей теории во славу страданий. Сами вы ни черта об этом не знаете. Только люди, не имеющие собственного опыта, строят теории. Конечно, вы просто изрыгаете то, чему вас научили в высшей школе... О, великая католическая церковь всегда очень ценила страдальцев.
— Фраза, которую вы процитировали, не точна, Коллопи.
— Вы считаете, что я дьякон, или знаток Библии, или кто? Вы никогда не увидите квакеров, выходящих к народу с этой пустой болтовней о страдании. Они обращаются со своими наемными работниками так, как подобает, они дают им приличествующие жилищные условия, они знают, как честными способами заработать кучу денег, и они — даже самые последние из них — столь же святы, как любой высокопоставленный иезуит или даже сам Папа Римский.
— Давайте не будем обсуждать Его Святейшество, что бы вы ни думали относительно скромных членов моего ордена, — благочестиво сказал отец Фарт. Неожиданно он снова сильно почесался.
— Я не ослышался, отец, вы сказали — скромных? Скромный иезуит такая же редкость, как собака без хвоста или женщина, не носящая украшений. Вы когда-нибудь слышали об испанской инквизиции?
— Разумеется, слышал, — ответил отец Фарт невозмутимо. — Вера в Испании подверглась опасности. Если ветер грозит задуть вашу свечу, вы заслоните ее ладонями. Или, возможно, картонным щитом.
— Картонным щитом? — иронически повторил мистер Коллопи. — Да уж знаем мы, какие, черт побери, картонные щиты использовали в Испании доминиканцы, эти с ног до головы запятнанные кровью садисты.
— Мой собственный орден в Мадриде, — скромно заметил отец Фарт, — всецело находился под их властью, но тем не менее я не жалуюсь.
— Разве это не прекрасно, святой отец? Ваш собственный орден третировали варвары-хулиганы в сутанах, и вы, сидя здесь со стаканом пива в руках, не жалуетесь. Клянусь, вы действительно скромный, достойный человек, благослови вас Бог.
— Это всего лишь означает, Коллопи, что, искореняя истинное зло, мы все должны иногда страдать.
— И что же тут не так, святой отец? Разве страдание не величественно?
— Оно неприятно, но оно целительно.
— У вас на все есть готовый ответ. «Вы исповедуете истинную веру?» — «Нет». — «Отлично, восемьсот ударов плетью». Если именно в этом заключается для вас католическая вера, что удивительного в том, что произошла реформация? Да здравствует Мартин Лютер!
Отец Фарт был шокирован.
— Коллопи, пожалуйста не забывайте, что вы сами принадлежите к истинной церкви. Вы говорите скандальные вещи.
— К истинной церкви? Я? А разве лорд-мэр и все остальные идиоты в Сити-Холл к ней не принадлежат? Взгляните, что они делают — убивают несчастных женщин.
— Не принимайте это близко к сердцу.
— Я буду принимать это близко к сердцу до самой своей смерти, — взволнованно ответил мистер Коллопи. — Восемьсот ударов плетью за то, что человек сказал правду, как велела ему совесть. Об этом я и толкую — святые монахи в Испании тоже распространяли истинную веру, загоняя раскаленные докрасна гвозди в спины несчастных евреев.
— Чепуха.
— И ошпаривая им яйца кипящей водой.
— Вы преувеличиваете, Коллопи.
— И вколачивая им зазубренную проволоку или что-нибудь вроде этого сами знаете куда. И все A. M. D. G.[11], если пользоваться вашим собственным девизом, святой отец.
— Ради Бога, Коллопи, имейте совесть, — сказал отец Фарт спокойно и грустно. — Я не знаю, где вы вычитали такие страшные и глупые вещи.
— Отец Фарт, — серьезно сказал мистер Коллопи, — вы не любите реформацию. Может быть, я и сам от нее не в восторге. Но те негодяи в Испании и те, кто их провоцировал, — это наша собственная команда. Они называли достойных людей еретиками, а в качестве средства исправления выбирали костер. Не говоря уже о массе плутов пап с их армиями и с их папскими государствами. Пап, брюхативших монашек и герцогинь, пап, наводнивших всю Италию своими ублюдками. Пап, не годных ни на что, кроме закулисных интриг и подкупа, который они осуществляли при дворах Бог знает скольких достойных королей. Разве это неправда?
— Нет, неправда, Коллопи. Реформация была переворотом в мировоззрении, инспирированным, в чем я нисколько не сомневаюсь, самим Сатаной. Ничего не поделаешь с мирскими человеческими слабостями, касается это пап или кого-нибудь еще.
— И вы говорите это мне, — усмехнулся мистер Коллопи.
— Да, я говорю это вам. Я ни к кому не испытываю ненависти. Даже к Лютеру. Более того, он заслуживает похвалы за то, что, переведя Библию, сделал церковным мой родной язык, die schöne deutsche Sprache[12]. Но им овладел дьявол. Он был еретиком. Правильнее было бы сказать архиеретиком. И когда он умер в тысяча пятьсот сорок пятом году...
— Простите, отец Фарт...
Я очень удивился, услышав, что брат вставил свое замечание. Он с неприкрытым интересом следил за этим горячим спором, но даже мысль о том, что он может вмешаться, казалась мне невозможной и дерзкой. Совершенно ясно, что мистер Коллопи и отец Фарт были в равной степени удивлены, поскольку они дружно повернули головы, чтобы посмотреть на него.
— Да, мой мальчик? — спросил отец Фарт.
— Лютер умер не в тысяча пятьсот сорок пятом году, — сказал брат. — Это произошло в тысяча пятьсот сорок шестом.
— Ну, ну, возможно, ты и прав, — добродушно улыбнулся отец Фарт. — Возможно, ты и прав. Увы, моя старая голова и прежде не очень хорошо запоминала цифры. Отлично, Коллопи, я вижу, у вас в семье растет теолог.
— Историк, — ответил брат.
— А я, со своей стороны, исправлю это исправление, — сказал мистер Коллопи ядовитым тоном. — Проклятый мальчишка, который любит поучать всех и вся, но не желает применить свои способности к учебе, — вот кто он такой. Дайте мне ваш стакан, святой отец.
Последовал еще один перерыв в разговоре, во время которого брат с подчеркнутым вниманием уткнулся в учебник. Сделав большой глоток из вновь наполненного стакана, мистер Коллопи откинулся далеко назад в своем кресле и тяжело вздохнул.
— Боюсь, отец Фарт, — сказал он наконец, — что мы просто зря тратим время и только раздражаем друг друга этими аргументами. Эти же вещи были предметом спора многие годы назад. Представьте, мы здесь — как наш Господь, дискутирующий с фарисеями в Храме. Истинная проблема в том, какие действия мы можем предпринять. Что можно сделать?
— Ну, это определенно более разумный подход, Коллопи. Гораздо более разумный. И гораздо более практичный.
— Quod faciamemus[13], а?
— Вы не задумывались над тем, чтобы созвать публичный митинг?
— Много раз, — ответил мистер Коллопи с некоторой грустью. — И обдумал этот вопрос самым тщательным образом. Никуда не годная идея. И знаете почему? На митинги ходят только мужчины. Вы там не найдете даже мертвую леди. Знаете что? Там слоняются только проститутки. А мужчины? Что хорошего можно сказать о них? Они, я уверен, и бровью бы не повели, если бы женщины стали умирать на улице, как мухи. Святой отец, по их мнению, женщины годятся только для двух вещей — либо для того, чтобы отправиться с ними в постель, либо для того, чтобы прожигать жизнь без них. Я уже почти решился было попробовать заручиться поддержкой Гэльской лиги[14], но боюсь, что и это — не более чем сборище кретинов. Они не способны осознать кризис нашей национальной жизни. Они бы подумали, что я грязный старикашка, и послали бы меня к D. M. P.[15]
— Гм... — Отец Фарт задумчиво насупил брови. — А как насчет того, чтобы пойти в Дублинский Замок? Они определенно могли бы оказать давление на Корпорацию.
— А меня посадить в сумасшедший дом. Я, черт побери, не идиот.
— Увы, я плохо ориентируюсь в политике.
— Будь я проклят, если вижу в этом хоть каплю политики, но эти негодяи из Замка арестуют ирландца и осудят за государственную измену, если его брюки будут чуть мешковаты или если он забудет побриться. Но вот что мне приходит в голову...
— Что именно, Коллопи?
— Почему бы вам не осудить эту совершенно скандальную ситуацию с церковной кафедры?
— О... дорогой... — Отец Фарт издал низкий, короткий сардонический смешок. — Церковь, Коллопи, в первую очередь имеет дело с вопросами веры и морали. Ее затрагивают достаточно многие стороны повседневной жизни, но боюсь, ваша частная проблема находится далеко-далеко за рамками ее интересов. Невозможно поднять подобный вопрос в церкви. Это может вызвать скандал. Мне кажется, я знаю, что сказал бы отец-настоятель, если бы я начал распространяться на эту тему в университетской церкви. Не говоря уже о его милости архиепископе.
— Но послушайте...
— Нет, нет и нет, Коллопи. Ecclesia locuta, causa finite est[16].
— Именно это я и предполагал, — сказал мистер Коллопи с усталым смирением. — Церковь держится слишком далеко от людей с их повседневными заботами и тяжелым трудом. Но, черт побери, все меняется, когда речь заходит об уголовном кодексе. Когда Пэдди[17] Хак, остерегаясь властей, нарушает закон или одетые в лохмотья крестьяне читают «Аве Мария» на ирландском[18]. Вот тогда вы считаете возможным вмешаться, святой отец, вы сами и ваша церковь.
— Боюсь, вы забываете, что существует такая вещь, как каноническое право, Коллопи.
— У нас в стране и так слишком много законов. Я даже подумывал о том, чтобы войти в контакт с масонами.
— Надеюсь, вы этого не сделаете. Поддерживать отношения с этими людьми — грех. Они презирают Святого духа.
— Сомневаюсь, чтобы они презирали женщин так, как их презирает проклятый лорд-мэр и его Корпорация.
— Есть одно средство, Коллопи, которое, я уверен, вы еще не испробовали.
Тут отец Фарт снова стал яростно чесаться.
— Конечно, есть. Вероятно, есть тысячи средств, которые я не испробовал. Что это за «одно средство»?