Страница:
— Мистер Коллопи, не надо ставить меня в неловкое положение подобными разговорами.
— Насколько я помню, — вмешался отец Фарт, — наши люди все еще содержат в Лондоне приют. Эти братья всегда на своем посту, и, мне кажется, плата за ночлег там просто мизерная. Я, разумеется, мог бы дать тебе рекомендательное письмо.
— У тебя есть деньги? — спросил мистер Коллопи.
— Есть, или появятся в течение недели.
— Это честно заработанные деньги? Если это какая-нибудь проклятая чепуха, что-то связанное с надувательством, или грабежом магазинов, или обманом простых людей, тогда я скажу тебе просто и прямо: тебе не стоит забираться так далеко, аж в самый Лондон, чтобы попасть в полицию. Без малейших колебаний я сам вызову полицейских, ибо на свете нет ничего отвратительнее бесчестности. Это одно из худших изобретений сатаны. Я не хочу, чтобы проклятие пало на этот дом. Ты слышал о майоре Линче из Голуэя? Запомни это. Крепко запомни.
— Вы слишком суровы, Коллопи, — сказал отец Фарт. — Зачем сразу предполагать худшее? Зачем накликать дьявола?
— Я живу в этом доме, — раздраженно ответил мистер Коллопи, — и у меня есть кое-какой опыт.
— Если учесть все, что нам известно, этот предприимчивый молодой человек может еще принести славу вашему дому.
— Да, конечно. — В тоне мистера Коллопи послышалась легкая горечь. — Я тоже могу принести великую славу этому дому, если достигну своей великой цели. Тогда потомки установят на стене этого дома мемориальную доску, и вы еще увидите женщин со всего света, совершающих паломничество, чтобы узреть мое скромное жилище. В свое время, конечно. А я тогда буду уже высоко на небесах, где смогу наконец-то отдохнуть.
Брат демонстративно зевнул.
— Джентльмены, — сказал он. — Я устал и хотел бы отправиться спать. Мы сможем поговорить о моих планах завтра.
Он встал и спотыкаясь направился к лестнице. Мы, оставшиеся в кухне, переглянулись.
11
12
— Насколько я помню, — вмешался отец Фарт, — наши люди все еще содержат в Лондоне приют. Эти братья всегда на своем посту, и, мне кажется, плата за ночлег там просто мизерная. Я, разумеется, мог бы дать тебе рекомендательное письмо.
— У тебя есть деньги? — спросил мистер Коллопи.
— Есть, или появятся в течение недели.
— Это честно заработанные деньги? Если это какая-нибудь проклятая чепуха, что-то связанное с надувательством, или грабежом магазинов, или обманом простых людей, тогда я скажу тебе просто и прямо: тебе не стоит забираться так далеко, аж в самый Лондон, чтобы попасть в полицию. Без малейших колебаний я сам вызову полицейских, ибо на свете нет ничего отвратительнее бесчестности. Это одно из худших изобретений сатаны. Я не хочу, чтобы проклятие пало на этот дом. Ты слышал о майоре Линче из Голуэя? Запомни это. Крепко запомни.
— Вы слишком суровы, Коллопи, — сказал отец Фарт. — Зачем сразу предполагать худшее? Зачем накликать дьявола?
— Я живу в этом доме, — раздраженно ответил мистер Коллопи, — и у меня есть кое-какой опыт.
— Если учесть все, что нам известно, этот предприимчивый молодой человек может еще принести славу вашему дому.
— Да, конечно. — В тоне мистера Коллопи послышалась легкая горечь. — Я тоже могу принести великую славу этому дому, если достигну своей великой цели. Тогда потомки установят на стене этого дома мемориальную доску, и вы еще увидите женщин со всего света, совершающих паломничество, чтобы узреть мое скромное жилище. В свое время, конечно. А я тогда буду уже высоко на небесах, где смогу наконец-то отдохнуть.
Брат демонстративно зевнул.
— Джентльмены, — сказал он. — Я устал и хотел бы отправиться спать. Мы сможем поговорить о моих планах завтра.
Он встал и спотыкаясь направился к лестнице. Мы, оставшиеся в кухне, переглянулись.
11
Когда я немного позже лег в постель, брат уже спал, несомненно убаюканный виски. Утром я спросил его, всерьез ли он говорил о намерении открыть офис на Тули-стрит.
— Конечно, всерьез, — ответил он.
— И что ты собираешься там делать?
— Я собираюсь открыть Лондонскую Университетскую Академию. Я буду учить всему по переписке, разрешать любые проблемы, отвечать на любые вопросы. Сперва я, вероятно, начну издавать журнал, затем газету, но, главное, я хочу раскручиваться не спеша. Я буду учить британцев французскому языку и тому, как лечить обморожения. Это, разумеется, будет компания с ограниченной ответственностью. Я также собираюсь нанять юрисконсультов для работы с бумагами. У меня будет филиал в Британском Музее. Если хочешь, потом я возьму тебя к себе на работу.
Мне его предложение показалось весьма великодушным, но по некоторым причинам оно пока еще не привлекало меня. Я сухо спросил:
— Хотелось бы знать, о какой такой железнодорожной станции ты упоминал вчера вечером, говоря о том, что тебе, может быть, придется бежать. В спешке.
— Не пори чепуху. Я всегда действую в рамках закона. Но британцев ничуть не тронет, если полиция явится за мной и постарается перекрыть все шоссейные и железные дороги, а также водные пути. И разве они остановятся перед тем, чтобы упечь меня в лондонский Тауэр? Он, между прочим, находится как раз напротив Тули-стрит, на противоположном берегу реки.
— Да, и многие добрые ирландцы сидели там.
— Верно.
— И расстались там с жизнью.
— Точно. Я выпущу и стану рассылать серию брошюр, озаглавленную: «Как бежать из лондонского Тауэра». Три гинеи за полный курс вместе с кинжалами, револьверами и веревочными лестницами, предоставляемыми ученикам за весьма умеренную дополнительную цену.
— Да заткнись ты, — ответил я.
Когда я вечером вернулся из школы на Синг-стрит, дома никого не было, но записка, оставленная Анни, гласила, что мой обед стоит в духовке. Сразу после еды я яростно набросился на свое проклятое домашнее задание, так как намеревался провести остаток вечера в небольшой школе покера, открывшейся на дому у моего товарища Джека Маллоу. Привлекали ли меня карточные игры? Не знаю. Но сестра Джека — Пенелопа, которая во время перерывов приносила нам чашки чая и кексы, — определенно, да. Она была то, что называется красотка, с золотисто-каштановыми волосами, голубыми глазами и прекрасной улыбкой. И если быть честным до конца, я считал, что нравлюсь ей. Помню, как я был поражен мыслью, что она и Анни принадлежат одному и тому же полу. Анни была ужасным, хромым, тощим созданием. Правда, у нее было доброе сердце и она много трудилась. Мистер Коллопи был весьма привередлив в еде, и хотя одевался скорее как какой-то бродяга, мысль об общественных банях и прачечных приводила его в ужас. Пользоваться ими, считал он, — верный путь заполучить сифилис или тяжелую кожную болезнь. Поэтому Анни была вынуждена стирать его рубашки и другие вещи, хотя за своим целлулоидным воротничком он следил самостоятельно и мыл его горячей водой через день. Ей также приходилось смешивать для него различные лекарства, в состав которых непременно входила сера, хотя я никогда не слышал, какие болезни эти снадобья призваны были лечить или предотвращать. В последние полтора года, или около того, к ней обратились с просьбой принять на себя еще кое-какие функции, на что она согласилась достаточно охотно. Брат уже не вставал рано по утрам, чтобы идти в школу и частенько давал Анни немного денег, чтобы она приносила ему «сами знаете что» для поправки здоровья. Он нуждался в лекарстве, и бедной девушке приходилось незаметно выскальзывать из дому, чтобы принести ему стаканчик виски.
Мистер Коллопи вернулся около пяти часов, а вскоре после него появилась и Анни. Похоже, он пребывал в дурном расположении духа. Не сказав никому ни слова, он рухнул в кресло и стал читать газету. Брат пришел около шести, нагруженный несколькими книгами и маленькими пакетами. Он, естественно, заметил плохое настроение мистера Коллопи и не проронил ни слова. Чаепитие также прошло в молчании, которое приняло почти угрожающий характер. Я продолжал думать о Пенелопе. Чаепитие с ней выглядело бы совсем иначе. Это было бы совместное вкушение амброзии, неслыханной утонченности, за которым последовал бы милый разговор у огня, быть может с легким оттенком меланхолии. Легко ли, размышлял я, или же совершенно невозможно написать по-настоящему хорошее, берущее за душу стихотворение? Такое, что тронет ее сердце, расскажет ей о моей любви. Весьма вероятно, что человеку моего типа нечего и пытаться сделать что-либо в этом роде. В то время как моему брату можно было бы доверить просто и доступно изложить это искусство в ходе шести легких уроков по переписке. Конечно, я никогда не обсуждал с ним этот вопрос, поскольку его насмешки только вывели бы меня из себя.
Пенелопа? Я стал размышлять над этим именем. Я помнил, что Пенелопа была женой Улисса[42], и сколько бы распутников ни осаждало ее, пока законный муж пропадал на войне, она сохраняла ему верность. Они считали, что Пенелопа должна уступить их низким и неподобающим поползновениям. Она отвечала, что согласна, но только после того, как закончит свою пряжу. Каждую ночь ей приходилось расплетать то, что сплела за день, для того чтобы работа так и не была бы закончена. О чем свидетельствовало подобное поведение? О глубокой и чистой любви, конечно. Возможно, с изрядной долей хитрости и коварства. Интересно, обладает ли моя любимая Пенелопа обоими этими качествами? Ладно, я еще увижусь с ней сегодня вечером.
После того как мы кончили пить чай и Анни убрала со стола, мистер Коллопи возобновил чтение газеты, но через некоторое время отложил ее, выпрямился в кресле и пристально уставился на брата, дремавшего напротив, возле плиты.
— Я хотел бы сказать тебе пару слов, мистер-мой-дружочек, — неожиданно заявил он.
Брат тоже выпрямился.
— Ну, — сказал он, — я слушаю.
— Ты знаешь человека по имени сержант Дрисколл из DMP?
— Я не знаком ни с кем из полисменов. Стараюсь держаться от них подальше. Это весьма опасные типы, продвигающиеся по службе со скоростью, пропорциональной количеству людей, которым они доставили неприятности. И у них есть способ доставить самым уважаемым людям самые большие неприятности.
— Да что ты говоришь! И что это за способ?
— Лжесвидетельство. Они даже телеграфный столб заставят дать нужные показания. Все они — сыновья стервятников из глухой провинции.
— Я хотел сказать, что сержант Дрисколл из DMP...
— Настоящий дикарь из Керри, могу поручиться. Этот болван встает в шесть утра, чтобы приготовить тринадцать порций завтрака из картошки, может быть, с несколькими листьями капусты, соли и пахты, — еда не для белого человека. Завтрак для Него Самого, Ее Самой, девяти детей и трех свиней, причем для всех из одного котла. И этот стручок должен следить за законом и порядком в Дублине!
— Я говорю о сержанте Дрисколле из DMP. Он был здесь сегодня утром. Помоги мне Боже, но отвечать всю жизнь на вопросы полиции — это мой крест.
— Для таких случаев есть хорошее правило: не давайте никаких показаний. Не доставляйте им такого удовольствия. Скажите, что сначала должны переговорить со своим адвокатом, независимо от того, в чем вас обвиняют.
— Обвиняют меня! Это касалось не меня. Он искал тебя. Он вел следствие. Может быть большой скандал, поверь моему слову.
— Искал меня! Да что я сделал?
— Один молодой парень свалился в реку возле Айлендбридж, повредил голову и чуть не утонул. Его отправили в больницу. Сержант Дрисколл и его люди допросили этого парня и других молодых хулиганов, которые были вместе с ним. И те упомянули твое имя.
— Ничего не знаю ни о каких парнях с Айлендбридж.
— Тогда почему они назвали тебя? Полиции даже известен наш адрес. Сержант сказал, что к ним в руки попала записная книжка с этим адресом на обложке.
— Вы видели эту записную книжку?
— Нет.
— Это дело рук какого-то пройдохи, который не любит меня за какую-нибудь воображаемую обиду. Любителя доставлять неприятности. Этот город кишит ими. Я ужасно рад, что убираюсь отсюда. Лучше уж каждый день иметь дело с кровожадными и развращенными саксами.
— Я всегда знал, что у тебя найдется ответ на любой вопрос. Ты непробиваем.
— Я не желаю волноваться по поводу того, что скажет или подумает какое-нибудь отродье из городских трущоб или из деревни.
— Эти подростки, как утверждает сержант Дрисколл, экспериментировали с каким-то ужасно опасным приспособлением, своего рода смертельной машиной. Они натянули проволоку через реку Лиффи, прикрепив ее не то к деревьям, не то к фонарным столбам на другой стороне. А этот молодой идиот вставил ноги в пару специальных туфель или чего-то в этом роде. Что ты об этом думаешь?
— Ничего особенного, за исключением того, что все это напоминает какой-то цирк.
— Да, Танец Смерти в Императорском Театре на Рождество. Видит Бог, но мне никогда прежде не доводилось слышать о такой безрассудной, греховной и нелепой выходке. Единственные, кого я жалею, — это родители, несчастные страдающие родители, которые трудились, сдирая кожу до костей, вскормили и воспитали этих оболтусов и обрекли себя на голодную старость ради того, чтобы дать им образование. Хорошая порка, с утра до вечера, — вот что крайне необходимо этим поганцам.
— А как один из них очутился в воде?
— А как ты думаешь? Он прошел по проволоке до половины пути, затем запаниковал, растерялся и свалился в воду, ударившись головой о плывущий деревянный брус. И конечно же, никто из этих болванов не умел плавать. Слава Богу, что неподалеку оказался судебный пристав. Он услышал крики и вопли и поспешил на выручку. Но первым подоспел один безработный. Вдвоем они вытащили уже почти захлебнувшегося паренька, из реки и перевернули вверх ногами, чтобы вылить из него воду.
— Ну, и... — прервал его брат.
— Это просто рука Провидения, что эти люди оказались там. Гения эквилибристики отвезли в больницу на Джервис-стрит, и в этом нет ничего забавного. Тебя могли бы обвинить в непредумышленном убийстве.
— Повторяю, я не имею к этому никакого отношения. Я ничего не знаю. Мне эти факты не известны.
— По-моему, тебе придется присягнуть в этом.
— Я и присягну.
— И у тебя хватает бесстыдства и наглости сидеть здесь и обвинять многострадальную полицию в предвзятости?
— Но так оно и есть.
— Клянусь, будь я судьей, я бы знал, чьим показаниям можно верить в деле об Айлендбридж.
— Если бы меня обвинили в том, что я затеял эту глупую выходку, я бы не остановился ни перед чем, чтобы разоблачить низких негодяев, пытающихся бросить тень на мою репутацию.
— Да, я хорошо знаю, что ты имеешь в виду. Одно вранье неизбежно повлечет за собой следующее, и так будет до тех пор, пока ты окончательно не увязнешь в ужасной лжи и лжесвидетельстве, так что судья или судебный секретарь, или кто-там-еще, будет вынужден прервать процесс и передать его материалы генеральному прокурору. И, будь уверен, мало тебе не покажется. Ты сможешь получить пять лет за лжесвидетельство и попытку запутать судебный процесс. А когда ты выйдешь, тебя снова привлекут по делу на Айлендбридж.
— Черт побери, я не собираюсь иметь дело с этими людьми.
— Вот как? Хорошо, тогда это сделаю я. Это мой дом.
— Вы же знаете, я очень скоро покину его.
— Сержант Дрисколл сказал, что ты должен явиться на Колледж-стрит для дачи показаний.
— Я не пойду на Колледж-стрит. Сержант Дрисколл может убираться к черту.
— Прекрати употреблять в моем доме бранные слова, или ты покинешь его раньше, чем собирался. Ты сильно ошибаешься, если думаешь, что мне доставит удовольствие отвечать перед полицией за низменные и презренные махинации, с помощью которых ты пытался обманывать простодушных юнцов.
— Какая чепуха!
— Да, и грабить их, отнимать у них деньги, которые они не заработали, а тянули из кошельков своих многострадальных родителей и опекунов.
— Говорю вам, я не знаю никаких простодушных молодых людей в Айлендбридж. Все те молодые люди, с которыми я знаком, отнюдь не простодушны.
— Твой язык — один из самых подлых и лживых во всей Ирландии — это проверенный факт. Ты не что иное, как презренный бродяга. Я достоин осуждения за то, как воспитал тебя. Может быть, Бог меня простит.
— Почему вы не считаете достойными осуждения этих стервятников, святых христианских братьев? Отошедших от Бога христианских братьев?
— Я неоднократно просил тебя не осквернять мою кухню трусливым поношением твоих преданных своему делу, высоконравственных христианских учителей.
— А я слышал, что брат Граппи собирается сложить с себя сан и жениться.
— Послушай меня! — возопил мистер Коллопи. — Ты еще не настолько взрослый, чтобы тебе нельзя было прописать березовой каши. Помни это. Хорошая порка порой творит чудеса.
Определенно, он очень сильно разозлился. Брат презрительно пожал плечами, но, к счастью, в этот момент во входную дверь постучали. Это был мистер Рафферти. Услышав мое приглашение войти, он заколебался.
— Я всего лишь проходил мимо, — сказал он. — Просто хотел увидеться с мистером Коллопи.
Но все же он вошел. Я был рад, что военные действия на время утихли. Мистер Коллопи протянул вошедшему руку, не вставая с кресла.
— Берите стул, Рафферти, берите стул. Нынче слегка суматошный вечер.
— Совершенно верно, мистер Коллопи. Очень суматошный.
— Не хотите ли выпить со мной?
— Нет, мистер Коллопи... Только по выходным, вы же знаете. Таково мое правило, железное правило. Я обещал это своей жене.
— Хорошо. Держите слово. Наше старое слово должно быть твердым. То есть, я хотел сказать, наше собственное слово. Я же вручаю себя Господу, поскольку не слишком хорошо себя чувствую. Вернее, совсем плохо.
Он поднялся, чтобы подойти к кувшину.
— Вы, конечно, знаете, за чем я зашел?
— Разумеется. И я сделал это. Оно здесь.
Поставив стакан рядом с глиняным кувшином, мистер Коллопи вытащил из-за пресса длинный пакет, завернутый в оберточную бумагу, и бережно положил его на стол. Затем налил себе выпить и сел.
— Название этого предмета, Рафферти, стоит того, чтобы его запомнили.
К моему удивлению, он повернулся ко мне.
— Эй ты, — сказал он, — как по-гречески будет вода?
— Hydor, — ответиля. — High door[43].
— А измерение чего-нибудь. Как греки это называли?
— Metron. Met her on[44]. Измерение.
— Разве я вам этого не говорил, Рафферти? Предмет, лежащий на столе, — медицинский гидрометр. Как мы и договаривались, вы отнесете его миссис Флаэрти. Скажите ей, чтобы была аккуратна, снимала показания днем и ночью в течение двух недель, начиная с полудня следующей субботы. И чтобы сохраняла записи самым тщательным образом.
— О, я понимаю, как это важно, мистер Коллопи. И я передам это миссис Флаэрти.
— В наше новое время вы ни черта не стоите, если не умеете собирать статистические сведения. Столбцы чисел, один за другим. Чтение и вычисление процентов. Допустим, они созовут для разбирательства этого дела Королевскую Комиссию. Как мы будем выглядеть, если не сможем представить заверенную статистику? Как мы будем выглядеть, давая показания?
— Не очень убедительными, это несомненно, — сказал Рафферти.
— Но мы покажем себя во всей красе, прежде чем мир и люди спросят друг друга, кто позволил нам это. Разве не так?
— Совершенно верно, так.
— А когда миссис Флаэрти снимет и сообщит нам показания прибора, мы передадим его на следующие недели миссис Клохесси.
— Отличная идея, мистер Коллопи.
— И я предвижу одну вещь. Когда мы получим все показания и сравним их, черт побери, вы найдете в них очень мало отличий, только небольшие вариации. Возможно, мы установим новый великий научный закон. Кто знает?
— Вы так думаете, мистер Коллопи?
— Да, именно таким образом в прошлом изменялась история мира. Терпеливые люди, наблюдающие какое-то определенное явление, решают какую-то нетривиальную проблему. И что, скажите на милость, случается дальше? По чистой случайности они решают совершенно другую проблему. И меня не волнует, сколько проблем уже решено с помощью медицинского гидрометра, мы озабочены всего лишь тем, как правильно его применить.
— Послушайте-послушайте, мистер Коллопи. Я должен прямиком бежать к миссис Флаэрти.
— Да пребудет с вами Господь, Рафферти. Увидимся на очередном собрании в пятницу вечером.
— Отлично. Доброй ночи.
И он ушел, а я сразу же последовал за ним. Поскольку меня ждало свидание с друзьями. И с Пенелопой.
— Конечно, всерьез, — ответил он.
— И что ты собираешься там делать?
— Я собираюсь открыть Лондонскую Университетскую Академию. Я буду учить всему по переписке, разрешать любые проблемы, отвечать на любые вопросы. Сперва я, вероятно, начну издавать журнал, затем газету, но, главное, я хочу раскручиваться не спеша. Я буду учить британцев французскому языку и тому, как лечить обморожения. Это, разумеется, будет компания с ограниченной ответственностью. Я также собираюсь нанять юрисконсультов для работы с бумагами. У меня будет филиал в Британском Музее. Если хочешь, потом я возьму тебя к себе на работу.
Мне его предложение показалось весьма великодушным, но по некоторым причинам оно пока еще не привлекало меня. Я сухо спросил:
— Хотелось бы знать, о какой такой железнодорожной станции ты упоминал вчера вечером, говоря о том, что тебе, может быть, придется бежать. В спешке.
— Не пори чепуху. Я всегда действую в рамках закона. Но британцев ничуть не тронет, если полиция явится за мной и постарается перекрыть все шоссейные и железные дороги, а также водные пути. И разве они остановятся перед тем, чтобы упечь меня в лондонский Тауэр? Он, между прочим, находится как раз напротив Тули-стрит, на противоположном берегу реки.
— Да, и многие добрые ирландцы сидели там.
— Верно.
— И расстались там с жизнью.
— Точно. Я выпущу и стану рассылать серию брошюр, озаглавленную: «Как бежать из лондонского Тауэра». Три гинеи за полный курс вместе с кинжалами, револьверами и веревочными лестницами, предоставляемыми ученикам за весьма умеренную дополнительную цену.
— Да заткнись ты, — ответил я.
Когда я вечером вернулся из школы на Синг-стрит, дома никого не было, но записка, оставленная Анни, гласила, что мой обед стоит в духовке. Сразу после еды я яростно набросился на свое проклятое домашнее задание, так как намеревался провести остаток вечера в небольшой школе покера, открывшейся на дому у моего товарища Джека Маллоу. Привлекали ли меня карточные игры? Не знаю. Но сестра Джека — Пенелопа, которая во время перерывов приносила нам чашки чая и кексы, — определенно, да. Она была то, что называется красотка, с золотисто-каштановыми волосами, голубыми глазами и прекрасной улыбкой. И если быть честным до конца, я считал, что нравлюсь ей. Помню, как я был поражен мыслью, что она и Анни принадлежат одному и тому же полу. Анни была ужасным, хромым, тощим созданием. Правда, у нее было доброе сердце и она много трудилась. Мистер Коллопи был весьма привередлив в еде, и хотя одевался скорее как какой-то бродяга, мысль об общественных банях и прачечных приводила его в ужас. Пользоваться ими, считал он, — верный путь заполучить сифилис или тяжелую кожную болезнь. Поэтому Анни была вынуждена стирать его рубашки и другие вещи, хотя за своим целлулоидным воротничком он следил самостоятельно и мыл его горячей водой через день. Ей также приходилось смешивать для него различные лекарства, в состав которых непременно входила сера, хотя я никогда не слышал, какие болезни эти снадобья призваны были лечить или предотвращать. В последние полтора года, или около того, к ней обратились с просьбой принять на себя еще кое-какие функции, на что она согласилась достаточно охотно. Брат уже не вставал рано по утрам, чтобы идти в школу и частенько давал Анни немного денег, чтобы она приносила ему «сами знаете что» для поправки здоровья. Он нуждался в лекарстве, и бедной девушке приходилось незаметно выскальзывать из дому, чтобы принести ему стаканчик виски.
Мистер Коллопи вернулся около пяти часов, а вскоре после него появилась и Анни. Похоже, он пребывал в дурном расположении духа. Не сказав никому ни слова, он рухнул в кресло и стал читать газету. Брат пришел около шести, нагруженный несколькими книгами и маленькими пакетами. Он, естественно, заметил плохое настроение мистера Коллопи и не проронил ни слова. Чаепитие также прошло в молчании, которое приняло почти угрожающий характер. Я продолжал думать о Пенелопе. Чаепитие с ней выглядело бы совсем иначе. Это было бы совместное вкушение амброзии, неслыханной утонченности, за которым последовал бы милый разговор у огня, быть может с легким оттенком меланхолии. Легко ли, размышлял я, или же совершенно невозможно написать по-настоящему хорошее, берущее за душу стихотворение? Такое, что тронет ее сердце, расскажет ей о моей любви. Весьма вероятно, что человеку моего типа нечего и пытаться сделать что-либо в этом роде. В то время как моему брату можно было бы доверить просто и доступно изложить это искусство в ходе шести легких уроков по переписке. Конечно, я никогда не обсуждал с ним этот вопрос, поскольку его насмешки только вывели бы меня из себя.
Пенелопа? Я стал размышлять над этим именем. Я помнил, что Пенелопа была женой Улисса[42], и сколько бы распутников ни осаждало ее, пока законный муж пропадал на войне, она сохраняла ему верность. Они считали, что Пенелопа должна уступить их низким и неподобающим поползновениям. Она отвечала, что согласна, но только после того, как закончит свою пряжу. Каждую ночь ей приходилось расплетать то, что сплела за день, для того чтобы работа так и не была бы закончена. О чем свидетельствовало подобное поведение? О глубокой и чистой любви, конечно. Возможно, с изрядной долей хитрости и коварства. Интересно, обладает ли моя любимая Пенелопа обоими этими качествами? Ладно, я еще увижусь с ней сегодня вечером.
После того как мы кончили пить чай и Анни убрала со стола, мистер Коллопи возобновил чтение газеты, но через некоторое время отложил ее, выпрямился в кресле и пристально уставился на брата, дремавшего напротив, возле плиты.
— Я хотел бы сказать тебе пару слов, мистер-мой-дружочек, — неожиданно заявил он.
Брат тоже выпрямился.
— Ну, — сказал он, — я слушаю.
— Ты знаешь человека по имени сержант Дрисколл из DMP?
— Я не знаком ни с кем из полисменов. Стараюсь держаться от них подальше. Это весьма опасные типы, продвигающиеся по службе со скоростью, пропорциональной количеству людей, которым они доставили неприятности. И у них есть способ доставить самым уважаемым людям самые большие неприятности.
— Да что ты говоришь! И что это за способ?
— Лжесвидетельство. Они даже телеграфный столб заставят дать нужные показания. Все они — сыновья стервятников из глухой провинции.
— Я хотел сказать, что сержант Дрисколл из DMP...
— Настоящий дикарь из Керри, могу поручиться. Этот болван встает в шесть утра, чтобы приготовить тринадцать порций завтрака из картошки, может быть, с несколькими листьями капусты, соли и пахты, — еда не для белого человека. Завтрак для Него Самого, Ее Самой, девяти детей и трех свиней, причем для всех из одного котла. И этот стручок должен следить за законом и порядком в Дублине!
— Я говорю о сержанте Дрисколле из DMP. Он был здесь сегодня утром. Помоги мне Боже, но отвечать всю жизнь на вопросы полиции — это мой крест.
— Для таких случаев есть хорошее правило: не давайте никаких показаний. Не доставляйте им такого удовольствия. Скажите, что сначала должны переговорить со своим адвокатом, независимо от того, в чем вас обвиняют.
— Обвиняют меня! Это касалось не меня. Он искал тебя. Он вел следствие. Может быть большой скандал, поверь моему слову.
— Искал меня! Да что я сделал?
— Один молодой парень свалился в реку возле Айлендбридж, повредил голову и чуть не утонул. Его отправили в больницу. Сержант Дрисколл и его люди допросили этого парня и других молодых хулиганов, которые были вместе с ним. И те упомянули твое имя.
— Ничего не знаю ни о каких парнях с Айлендбридж.
— Тогда почему они назвали тебя? Полиции даже известен наш адрес. Сержант сказал, что к ним в руки попала записная книжка с этим адресом на обложке.
— Вы видели эту записную книжку?
— Нет.
— Это дело рук какого-то пройдохи, который не любит меня за какую-нибудь воображаемую обиду. Любителя доставлять неприятности. Этот город кишит ими. Я ужасно рад, что убираюсь отсюда. Лучше уж каждый день иметь дело с кровожадными и развращенными саксами.
— Я всегда знал, что у тебя найдется ответ на любой вопрос. Ты непробиваем.
— Я не желаю волноваться по поводу того, что скажет или подумает какое-нибудь отродье из городских трущоб или из деревни.
— Эти подростки, как утверждает сержант Дрисколл, экспериментировали с каким-то ужасно опасным приспособлением, своего рода смертельной машиной. Они натянули проволоку через реку Лиффи, прикрепив ее не то к деревьям, не то к фонарным столбам на другой стороне. А этот молодой идиот вставил ноги в пару специальных туфель или чего-то в этом роде. Что ты об этом думаешь?
— Ничего особенного, за исключением того, что все это напоминает какой-то цирк.
— Да, Танец Смерти в Императорском Театре на Рождество. Видит Бог, но мне никогда прежде не доводилось слышать о такой безрассудной, греховной и нелепой выходке. Единственные, кого я жалею, — это родители, несчастные страдающие родители, которые трудились, сдирая кожу до костей, вскормили и воспитали этих оболтусов и обрекли себя на голодную старость ради того, чтобы дать им образование. Хорошая порка, с утра до вечера, — вот что крайне необходимо этим поганцам.
— А как один из них очутился в воде?
— А как ты думаешь? Он прошел по проволоке до половины пути, затем запаниковал, растерялся и свалился в воду, ударившись головой о плывущий деревянный брус. И конечно же, никто из этих болванов не умел плавать. Слава Богу, что неподалеку оказался судебный пристав. Он услышал крики и вопли и поспешил на выручку. Но первым подоспел один безработный. Вдвоем они вытащили уже почти захлебнувшегося паренька, из реки и перевернули вверх ногами, чтобы вылить из него воду.
— Ну, и... — прервал его брат.
— Это просто рука Провидения, что эти люди оказались там. Гения эквилибристики отвезли в больницу на Джервис-стрит, и в этом нет ничего забавного. Тебя могли бы обвинить в непредумышленном убийстве.
— Повторяю, я не имею к этому никакого отношения. Я ничего не знаю. Мне эти факты не известны.
— По-моему, тебе придется присягнуть в этом.
— Я и присягну.
— И у тебя хватает бесстыдства и наглости сидеть здесь и обвинять многострадальную полицию в предвзятости?
— Но так оно и есть.
— Клянусь, будь я судьей, я бы знал, чьим показаниям можно верить в деле об Айлендбридж.
— Если бы меня обвинили в том, что я затеял эту глупую выходку, я бы не остановился ни перед чем, чтобы разоблачить низких негодяев, пытающихся бросить тень на мою репутацию.
— Да, я хорошо знаю, что ты имеешь в виду. Одно вранье неизбежно повлечет за собой следующее, и так будет до тех пор, пока ты окончательно не увязнешь в ужасной лжи и лжесвидетельстве, так что судья или судебный секретарь, или кто-там-еще, будет вынужден прервать процесс и передать его материалы генеральному прокурору. И, будь уверен, мало тебе не покажется. Ты сможешь получить пять лет за лжесвидетельство и попытку запутать судебный процесс. А когда ты выйдешь, тебя снова привлекут по делу на Айлендбридж.
— Черт побери, я не собираюсь иметь дело с этими людьми.
— Вот как? Хорошо, тогда это сделаю я. Это мой дом.
— Вы же знаете, я очень скоро покину его.
— Сержант Дрисколл сказал, что ты должен явиться на Колледж-стрит для дачи показаний.
— Я не пойду на Колледж-стрит. Сержант Дрисколл может убираться к черту.
— Прекрати употреблять в моем доме бранные слова, или ты покинешь его раньше, чем собирался. Ты сильно ошибаешься, если думаешь, что мне доставит удовольствие отвечать перед полицией за низменные и презренные махинации, с помощью которых ты пытался обманывать простодушных юнцов.
— Какая чепуха!
— Да, и грабить их, отнимать у них деньги, которые они не заработали, а тянули из кошельков своих многострадальных родителей и опекунов.
— Говорю вам, я не знаю никаких простодушных молодых людей в Айлендбридж. Все те молодые люди, с которыми я знаком, отнюдь не простодушны.
— Твой язык — один из самых подлых и лживых во всей Ирландии — это проверенный факт. Ты не что иное, как презренный бродяга. Я достоин осуждения за то, как воспитал тебя. Может быть, Бог меня простит.
— Почему вы не считаете достойными осуждения этих стервятников, святых христианских братьев? Отошедших от Бога христианских братьев?
— Я неоднократно просил тебя не осквернять мою кухню трусливым поношением твоих преданных своему делу, высоконравственных христианских учителей.
— А я слышал, что брат Граппи собирается сложить с себя сан и жениться.
— Послушай меня! — возопил мистер Коллопи. — Ты еще не настолько взрослый, чтобы тебе нельзя было прописать березовой каши. Помни это. Хорошая порка порой творит чудеса.
Определенно, он очень сильно разозлился. Брат презрительно пожал плечами, но, к счастью, в этот момент во входную дверь постучали. Это был мистер Рафферти. Услышав мое приглашение войти, он заколебался.
— Я всего лишь проходил мимо, — сказал он. — Просто хотел увидеться с мистером Коллопи.
Но все же он вошел. Я был рад, что военные действия на время утихли. Мистер Коллопи протянул вошедшему руку, не вставая с кресла.
— Берите стул, Рафферти, берите стул. Нынче слегка суматошный вечер.
— Совершенно верно, мистер Коллопи. Очень суматошный.
— Не хотите ли выпить со мной?
— Нет, мистер Коллопи... Только по выходным, вы же знаете. Таково мое правило, железное правило. Я обещал это своей жене.
— Хорошо. Держите слово. Наше старое слово должно быть твердым. То есть, я хотел сказать, наше собственное слово. Я же вручаю себя Господу, поскольку не слишком хорошо себя чувствую. Вернее, совсем плохо.
Он поднялся, чтобы подойти к кувшину.
— Вы, конечно, знаете, за чем я зашел?
— Разумеется. И я сделал это. Оно здесь.
Поставив стакан рядом с глиняным кувшином, мистер Коллопи вытащил из-за пресса длинный пакет, завернутый в оберточную бумагу, и бережно положил его на стол. Затем налил себе выпить и сел.
— Название этого предмета, Рафферти, стоит того, чтобы его запомнили.
К моему удивлению, он повернулся ко мне.
— Эй ты, — сказал он, — как по-гречески будет вода?
— Hydor, — ответиля. — High door[43].
— А измерение чего-нибудь. Как греки это называли?
— Metron. Met her on[44]. Измерение.
— Разве я вам этого не говорил, Рафферти? Предмет, лежащий на столе, — медицинский гидрометр. Как мы и договаривались, вы отнесете его миссис Флаэрти. Скажите ей, чтобы была аккуратна, снимала показания днем и ночью в течение двух недель, начиная с полудня следующей субботы. И чтобы сохраняла записи самым тщательным образом.
— О, я понимаю, как это важно, мистер Коллопи. И я передам это миссис Флаэрти.
— В наше новое время вы ни черта не стоите, если не умеете собирать статистические сведения. Столбцы чисел, один за другим. Чтение и вычисление процентов. Допустим, они созовут для разбирательства этого дела Королевскую Комиссию. Как мы будем выглядеть, если не сможем представить заверенную статистику? Как мы будем выглядеть, давая показания?
— Не очень убедительными, это несомненно, — сказал Рафферти.
— Но мы покажем себя во всей красе, прежде чем мир и люди спросят друг друга, кто позволил нам это. Разве не так?
— Совершенно верно, так.
— А когда миссис Флаэрти снимет и сообщит нам показания прибора, мы передадим его на следующие недели миссис Клохесси.
— Отличная идея, мистер Коллопи.
— И я предвижу одну вещь. Когда мы получим все показания и сравним их, черт побери, вы найдете в них очень мало отличий, только небольшие вариации. Возможно, мы установим новый великий научный закон. Кто знает?
— Вы так думаете, мистер Коллопи?
— Да, именно таким образом в прошлом изменялась история мира. Терпеливые люди, наблюдающие какое-то определенное явление, решают какую-то нетривиальную проблему. И что, скажите на милость, случается дальше? По чистой случайности они решают совершенно другую проблему. И меня не волнует, сколько проблем уже решено с помощью медицинского гидрометра, мы озабочены всего лишь тем, как правильно его применить.
— Послушайте-послушайте, мистер Коллопи. Я должен прямиком бежать к миссис Флаэрти.
— Да пребудет с вами Господь, Рафферти. Увидимся на очередном собрании в пятницу вечером.
— Отлично. Доброй ночи.
И он ушел, а я сразу же последовал за ним. Поскольку меня ждало свидание с друзьями. И с Пенелопой.
12
Казалось, в нашей маленькой кухне все осталось по-прежнему, но в ней больше не появлялся мой брат, и вместе с его уходом прекратились маленькие скандальчики между ним и мистером Коллопи. Простите, но я не могу привести здесь подлинную запись слов и действий, сопровождавших его отъезд. В разговоре с Анни он особо подчеркнул, как важно, чтобы она разбудила его пораньше — тогда он будет уверен, что успеет на мерный почтовый катер из Кингстона в Холихед. Анни сделала как ее просили, но не обнаружила ни брата в постели, ни его вещей в комнате. Он незаметно ускользнул где-то в середине ночи, может быть для того, чтобы досмотреть свой последний ирландский сон в чей-нибудь чужой постели, а может быть, для того, чтобы отметить отъезд прощальной пирушкой с ближайшими друзьями. Я почувствовал себя оскорбленным тем, что он включил и меня в список лиц, подвергнутых бойкоту, поскольку считал себя кем-то вроде его сотоварища-конспиратора. Не говоря уже о том, что, в конце концов, был его братом. Что касается мистера Коллопи, таинственное исчезновение брата привело его в ярость. Я так никогда и не узнал, почему именно. Но предполагаю, что тот планировал величественную церемонию прощания, с молитвой о даровании попутного ветра и, быть может, с преподнесением в качестве дара одного из своих смертельно опасных для горла бритвенных лезвий. Мистер Коллопи все время искал случая сделать это, и в присутствии слушателей, черпая вдохновенье из своего глиняного кувшина, он, несомненно, достиг бы самых вершин ораторского искусства. Неожиданным отъездом брат выказал свое пренебрежение к мистеру Коллопи как к шоумену и тем самым глубоко оскорбил его. Он при случае спросил меня, не собирается ли брат приехать с визитом на Рождество, и я честно ответил, что не имею ни малейшего представления. Анни, похоже, вообще не заметила в доме никаких перемен, если не считать того, что у нее поубавилось работы.
Примерно через три недели после бегства брата я получил от него письмо. Оно было запечатано в длинный дорогой конверт, в левом верхнем углу которого были изображены переплетающиеся буквы L.U.A. (Позднее я был очень удивлен, узнав из ирландского словаря, что lua означает пинок.) Внутри конверта был гладкий листок тонкой дорогой бумаги яркого цвета. Заголовок, набранный блестящими жирными черными буквами, гласил:
Примерно через три недели после бегства брата я получил от него письмо. Оно было запечатано в длинный дорогой конверт, в левом верхнем углу которого были изображены переплетающиеся буквы L.U.A. (Позднее я был очень удивлен, узнав из ирландского словаря, что lua означает пинок.) Внутри конверта был гладкий листок тонкой дорогой бумаги яркого цвета. Заголовок, набранный блестящими жирными черными буквами, гласил:
ЛОНДОНСКАЯ УНИВЕРСИТЕТСКАЯ АКАДЕМИЯНиже по всему левому полю шел список предметов, преподаваемых в Академии: Бокс, Иностранные Языки, Ботаника, Разведение Домашней Птицы, Журналистика, Выпиливание Лобзиком, Археология, Плавание, Дикция, Диетология, Лечение Высокого Кровяного давления, Джиу-джитсу, Политические Науки, Гипноз, Астрономия, Медицина на дому, Работы по дереву, Акробатика и Хождение по Проволоке, Ораторское Искусство, Музыка, Уход за Зубами, Египтология, Курс для желающих похудеть, Психиатрия, Разведка Нефти, Проектирование Железных Дорог, Лечение Рака, Избавление от Плешивости, Французская Кухня, Бридж и другие Карточные Игры, Атлетика на свежем воздухе, Профилактика и Лечение Фурункулеза, Стирка Белья, Шахматы, Огородничество, Разведение Овец, Травление и Гравировка Металлов, Колбасное Производство на Дому, Классическая Античность, Магия с Последующим Разоблачением и еще несколько предметов, сути которых я, как ни старался, по их названиям понять не смог. Какие дисциплины должны соответствовать таким, например, названиям, как Три Шара? Или Панпендаризм? Или Культивация Кислотности? А вот и само письмо:
(LONDON UNIVERSITY ACADEMY)
120 Тули-стрит, Лондон.
Прости, я не мог написать раньше не только потому, что был ужасно занят поселением на Тули-стрит и устройством там офиса, но и потому, что должен был встречаться с разными людьми и устанавливать с ними контакты. Полагаю, все были слегка шокированы, когда в то утро обнаружили, что птичка упорхнула. Но вынести официальное прощание с мистером Коллопи, бесконечно тянущееся и тошнотворное, с пьяными слезами, текущими по его щекам, с изможденным отцом Фартом, дающим мне свое благословение на пышной латыни, и, возможно, с тихо плачущей мисс Анни, было выше моих сил. Ты знаешь, как я ненавижу такого рода вещи. Они действуют мне на нервы. Тем не менее прости меня за то, что я не посвятил в свой план тебя, но для его осуществления было крайне важно, чтобы Коллопи оставался в неведении. Поскольку он обладает чудесным даром доставлять всем неприятности и совать повсюду свой нос, чтобы наградить всех своим грязным чиханием. Ты знаешь, что у него есть брат в полиции Хенли? Это недалеко от моего дома. Если он узнает мой настоящий адрес — который ты ни при каких обстоятельствах не должен открывать этому педерасту, — я уверен, парень начнет совать нос в мои дела. Все, что я о нем знаю, говорит за то, что он может оказаться даже хуже, чем сам Коллопи. Нечего и говорить, что я не воспользовался ни одним из адресов, которые мне дал преподобный отец Фарт, поскольку иезуиты могут оказаться куда теснее связанными с полицией, чем простые люди. После того как я немного встану на ноги, ты сможешь приехать и начать помогать мне, поскольку, как я понял, род деятельности, которым я занялся, находится еще в зачаточном состоянии. Если вести дело должным образом, можно грести деньги лопатой, и каждому найдется работа. К тому же жить здесь гораздо лучше. Пивные здесь лучше, еда хорошая и дешевая, а улицы не кишат вечно толкающимся народом, как в Дублине. Информацию о любом предмете или человеке на Земле можно получить за фунт стерлингов, а часто даже просто за пару стаканов выпивки.
Не придавай слишком большого значения списку преподаваемых дисциплин на полях. Не вижу причин, по которым не следовало бы заниматься всем этим и еще многими другими вещами, например Религиозным Паломничеством. Но я еще не довел содержимое этого листка до широкой публики. Ты можешь рассматривать этот список как манифест, как программу того, что мы намерены делать. Наша действительная цель — массовое распространение знаний, улучшение и цивилизация рода человеческого. Мы проектируем мир будущего, мир мудрых и гениальных людей, умеющих делать все одинаково хорошо, нетерпимых к нытикам, трусам, подлецам и политиканам. Не Утопию, но общество, в котором все ненужные ошибки, неудачи и неправильные поступки будут исключены. Простейший способ решить эту проблему — нанести удар по причине всего этого, которая кроется в невежестве и недостатке образования или в неправильном образовании. Каждый день ты встречаешь людей, бродящих вокруг с мешаниной в голове. Жизнь приводит их в замешательство, они практически ничего не понимают и убеждены только в одном — в конце концов они должны умереть. Я не собираюсь заходить слишком далеко и разубеждать их в этом, но верю, что смогу предложить им несколько хороших способов наполнить смыслом оставшиеся дни. Неделю назад я встретил на Тауэрбридж-роуд совершенно замечательного негра, по-видимому моряка. Это был абсолютно невежественный тип, но за три встречи я научил его играть в шахматы. Теперь он весьма горд собой и считает себя колдуном. Однажды вечером я выпивал с одной из тысяч дамочек, наводняющих здешние улицы. Она хотела, чтобы я пошел с ней, но я отказался. По ее акценту я понял, что она из Ирландии, и действительно, она оказалась из Кэслконнела, что в графстве Шэннон. Все та же старая история про работу в качестве горничной, про тиранку-хозяйку и ее молокососа сынка, который пытался затащить ее в кровать, как только она принималась за уборку постелей. Она пришла к заключению, что если в этой стране приняты такого сорта вещи, она может, по крайней мере, брать за это плату. В ее доводах присутствовала некоторая логика, но было до боли ясно, что она почти ничего не знает о бизнесе. Я заговорил с ней о ее матери и о зеленых холмах Родины. И почти тотчас услышал ее плач. Хотя, возможно, причиной ее слез был джин. Эти девицы весьма чувствительны к такого сорта вещам. Но пусть у тебя не складывается впечатление, будто я заделался проповедником, который еженощно спасает заблудшие души, наводняющие пивные. Это была единственная странная ночь, когда я был свободен. Обычно я слишком занят для подобных похождений. Общее число работников в нашем офисе в настоящий момент равно четырем. Кроме меня это машинистка, клерк и Еще Другой. Еще Другой — это мой партнер, который вложил в предприятие немалую сумму. С его деньгами и моими мозгами — нет в мире силы, способной нас остановить. К тому же у него есть влиятельная мамочка, которая живет в большом доме в Хемпстеде. Он не живет вместе с ней и вообще-то не слишком с ней ладит, видимо потому, что, когда он был моложе, она заставила его провести два года в Оксфорде. Он говорит, что это место повергло его в ужас. Он подписывается как М. Б. Бернс. Когда я решил узнать его имя (нельзя же заводить партнера в совершенно новом деле и знать при этом только его фамилию, ведь имя необходимо хотя бы для того, чтобы сделать ему выговор или выругать), выяснилось, что полностью парня зовут Мильтон Байрон Бернс[45]. Возможно, это сделало его объектом злых шуток со стороны оксфордских недоучек и отравило ему жизнь. Он довольно-таки темный тип, но знает, что такое тяжелый труд, и умеет разговаривать с людьми. Он не поэт, конечно же, но убежден, что его давно умерший отец считал себя поэтом. И вследствие этого пришел к выводу, что обязан почтить память гениев прошлого, дав своему несчастному сыну их имена. В настоящий момент между нами наметились легкие разногласия. Он решил, что одним из видов деятельности, которыми нам следует заняться, является реклама в газетах, журналах и где только можно. Он считает это многообещающим полем деятельности. Он прав в том, что на этом можно сделать большие деньги, но у нас нет стартового капитала. Пока нет. Я продолжаю талдычить ему, что гораздо больше счастья и морального удовлетворения можно получить, обучая десять тысяч англичан тому, как правильно играть в бильярд, по четыре гинеи за четыре урока, нежели урывать куски и пресмыкаться в этом вертепе рекламы. Но он заявил, что вовсе не желает делать кого бы то ни было счастливым и определенно не желает быть счастлив сам; он просто хочет сделать кучу денег. Я нахожу подобное умонастроение слегка циничным, но уверен, что в скором времени мне удастся привить ему свои здоровые взгляды. Мы дважды обедали с его матушкой, и я нашел, что она весьма умна. Чувствую, пройдет совсем немного времени, и она сделается патроном нашей Академии и поможет ей на самой важной стадии вливанием горячей красной крови LSD[46]. Ты знаешь, для чего нужны богачи и почему мы не должны им завидовать и обижаться на них? Это люди, пришедшие в наш мир во всеоружии, чтобы помогать другим. Какой контраст они составляют с людьми, подобными Коллопи, которые тратят все свое время на то, чтобы мешать и надоедать всем остальным, совать повсюду свой нос, выискивая дурное, чтобы сделать его еще хуже, вмешиваться во все, пререкаться, разжигать ненависть и раздувать ссоры между друзьями. Не один раз я задумывался над тем, чтобы начать преподавать курс, озаглавленный: Ваш Собственный Бизнес и Забота о Нем. Я мог бы взять Коллопи в качестве вольнослушателя. Я пашу вместе с еще одним человеком — пожилым холостяком, который владеет табачным магазином и проводит свободное время, читая древнегреческих философов. Нравится ли мне эта компания? Да, и даже очень, поскольку теперь мне не нужно покупать сигареты, а леди домовладетельница так стара, что порой забывает брать с меня квартирную плату.