О. М. Буранок. Русская литература XVIII века. Учебно-методический комплекс.

 
А я знаю, что когда хвалы принимаюсь
Писать, когда, музо, твой нрав сломить стараюсь,
Сколько ногти ни грызу и тру лоб вспотелый,
С трудом стишка два сплету, да и те неспелы [14. С. 112].
 

   А сатирические стихи рождаются, словно сами собой.
   Такое односторонне сатирическое направление – не случайность, а сознательная творческая позиция. Она требовала определённой осторожности, ибо сатиры навлекают на автора гнев: “сатира, что чистосердечно писана, колет глаза многим”, и “ворчит уж не один, что где нет мне дела, там мешаюсь и кажу себя чересчур смела” [14. С. 109].
   Воинствующий сатирический пафос, присущий творчеству молодого сатирика, мог при дворе Анны Иоанновны вызвать одно только раздражение. Поэтому сатирик старается внушить читателю мысль о добродетельном и патриотическом значении сатирического творчества. В предисловии к сатирам он заявляет: “Пишу по должности гражданина”.
   Он стремится заручиться поддержкой императрицы. Её одобрение сделало бы сатиры неприкосновенными для недоброжелателей, обеспечило бы им авторитетность. Но ни в 1740, ни в 1743 (новая попытка обратиться уже к Елизавете Петровне) разрешение на печатание сатир получено не было (хотя они расходились по России тысячами рукописных списков). Только в 1762 году они были опубликованы на русском языке, (до тех пор издавались за границей на французском и немецком языках). Первого печатного издания сатир Кантемира в России добился М. В. Ломоносов.
   В 1732 году Кантемир покидает Россию. Ему уже не суждено было вернуться на Родину.
   Смелым и талантливым дипломатом он показал себя на посту русского посланника в Лондоне (1732–1738) и Париже (с 1738 до конца жизни). Дружба Кантемира с деятелями европейской культуры, в частности с Монтескье, “неопровержимо свидетельствует, как рано устанавливались крепкие связи между передовыми представителями французской и русской культур” [76. С. 146].
   За границей наступит шестилетний перерыв в работе над сатирами, когда он в 1738 году вновь вернётся к этому жанру, это будет уже не тот Кантемир. Прежний идеал активного просветительства сменится идеалом мудреца, борющегося не за исправление мира, а за ограждение собственной души от мелких страстей, за просвещение собственного ума.
   В заграничных сатирах происходит понижение политической заостренности сатир Кантемира. Это связано и с тем, что Кантемир был теперь оторван от живой русской действительности. Но полного разрыва с прошлым всё-таки не произошло: за границей Кантемир перерабатывает свои первые сатиры, пишет оды в похвалу науке. Заграничные сатиры – скорее, морально-философские рассуждения.
   Лучшей из четырёх заграничных сатир считается седьмая сатира – “Князю Никите Юрьевичу Трубецкому. О воспитании” (1739). Сатира посвящена другу Кантемира, человеку передовых взглядов.
   Трубецкой получил дворянство и княжеский титул за ревностную службу отечеству, а когда-то он был денщиком Петра I.
   Кантемир ставит в сатире одну из важных для эпохи просвещения тем – о воспитании детей. В своих взглядах на воспитание Кантемир придерживается наиболее передовых философско-педагогических идей эпохи. Белинский через сто с лишним лет напишет о седьмой сатире: “Эта сатира исполнена таких здравых, гуманных понятий о воспитании, что стоила бы и теперь быть напечатанною золотыми буквами; и не худо было бы, если бы вступающие в брак предварительно заучивали её наизусть” [89. Т. 7. С. 295].
   В сатире Кантемир говорит, как надо воспитывать детей для новой жизни. Слово гражданин звучит здесь уже не в прежнем своем значении горожанин, а означает общественного деятеля, проникнутого не личными, а общими интересами. Эти понятия новые, они не входили в мораль старинной русской жизни. С новым идеалом вносится новое понятие о гражданине, а значит, и воспитание должно быть новым. В примечаниях к сатире Кантемир пишет: “Главная причина злых и добрых наших дел – воспитание”. С постановкой воспитания в семье и обществе он связывает появление в России истинных сынов отечества.

 
Главное воспитания в том состоит дело,
Чтоб сердце, страсти изгнав, младенчее зрело
В добрых нравах утвердить, чтоб чрез то полезен
Сын твой был отечеству, меж людьми любезен
И всегда желателен… [14. С. 159].
 

   Воспитывают не одни только добрые наставления, а вся окружающая ребенка обстановка:…все, что окружает // Младенца, произвести в нем нрав помогает… [14. С. 161].
   В воспитании детей – будущего отечества – не может быть мелочей, – снова и снова подчеркивает Кантемир. Самое действенное воспитание – собственным примером; оно даёт и добрые, и горькие плоды:

 
…Родителей – злее
Всех пример. Часто дети были бы честнее,
Если бы и мать, и отец пред младенцем знали
Собой владеть и язык свой в узде держали [14. С. 162].
И с каким лицом журить сына ты посмеешь,
Когда своим наставлять его не умеешь
Примером? Когда в тебе видит повсечасно,
Что винишь, – и ищет он, что хвалишь, напрасно? [14. С. 163]
 

   Кантемир отстаивает гуманные принципы воспитания:

 
Ласковость больше в один час детей исправит,
Чем суровость в целый год [14. С. 160].
 

   Мысли о воспитании, изложенные в сатире, оформлены своеобразной композиционной рамкой. Во вступлении и заключении Кантемир обращается к своему другу Трубецкому и рассуждает о том, что “ум в людях не растёт месяцем и годом” [14. С. 157], то есть не обязательно молодость связывать с глупостью, а старость с мудростью. И молодой человек может подать дельный совет, хоть и назовут его иные старики “молокососом” (здесь он имеет в виду и себя: не достиг ещё 30-летнего возраста, а “поправлять довлеет седых, пожилых людей”). Ум и поведение человека определяется не возрастом, а воспитанием. О том и идёт речь в сатире. В “Изъяснении” к сатире он ещё раз поясняет эту мысль: “повадки, которые мы в детстве получаем, почти всегда в гроб сносим…” [14. С. 164].
   Тема воспитания юношества, поднятая Кантемиром в седьмой сатире, станет одной из главных тем просветительской литературы XVIII века, красной нитью пройдёт через произведения Новикова, Фонвизина, Радищева.
   За границей Кантемир занимался также переводами на русский язык античных поэтов. В 1736 году перевёл стихотворения, приписывавшиеся в то время Анакреонту, а в 1742 году – стихотворения Горация. Таким образом, и здесь Кантемир стремился первым знакомить русского читателя с поэтами, чья лирика станет для последователей классицизма образцом “лёгкой поэзии”^[38], но, к сожалению, переводы эти увидели свет только в XIX в. и не могли, следовательно, повлиять на развитие русской анакреонтики и горацианской поэзии XVIII века.
   Одновременно Кантемир работает над теоретическим трактатом по русскому стихосложению. Он называет его “Письмо Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских”, имя Харитон Макентин составлено из букв имени Антиох Кантемир. Трактат является откликом на появившийся в печати в 1735 году “Новый и краткий способ к сложению российских стихов” В. К. Тредиаковского. Кантемир не принял предложенную Тредиаковским силлабо-тоническую систему для русской поэзии. В вопросе о языке и стихотворстве Кантемир занял архаическую позицию. В “Письме Харитона Макентина…” он изложил силлабическую систему^[39]. Почему? Очевидно, в его приверженности к старой системе стихосложения “повинны” пребывание за границей, отрыв от петербургских споров 1730 – 1740-х годов вокруг вопроса о стихе. Сыграло известную роль французское и особенно итальянское окружение, в котором жил Кантемир в Лондоне и Париже [279. С. 83—102].
   Теоретически не принимая тонический принцип^[40], Кантемир на деле делает ему уступку: он стремится сделать ритмичным длинный силлабический 13-сложник (такие стихи очень трудно читать, ритм не чувствуется) и для этого вводит обязательную постоянную цезуру с ударением на пятом или седьмом слоге стиха. Но в таком виде стих Кантемира не очень-то отличается от реформированного стиха Тредиаковского. Вместе с тем, в “Письме Харитона Макентина…” есть очень интересные замечания о русском стихе. Так, Кантемир резко, полемично защищает возможность переноса (в силлабической системе перенос части фразы или слова в другую стихотворную строку недопустим) Соответствующий параграф так и озаглавлен: “Перенос дозволен”, так как у Тредиаковского ничего не сказано о переносе, то Кантемир, очевидно, спорит с нормами французской силлабики.
   В своих произведениях Кантемир постоянно пользуется переносом. В противовес трактату Тредиаковского Кантемир горячо отстаивает и применение в русской поэзии белого, нерифмованного стиха (он его называет “свободным”): “Не могу согласиться, что такие без рифмы стихи некрасивы на русском языке”.
   В статье “Портретная галерея русских писателей. I. Кантемир” (1845) Белинский писал:
   “Кантемир не столько начинает собою историю русской литературы, сколько заканчивает период русской письменности. Кантемир писал так называемыми силлабическими стихами, – размером, который совершенно несвойственен русскому языку; этот размер существовал на Руси задолго до Кантемира… но содержание, характер и цель его стихов были уже совсем другие, нежели у его предшественников на стихотворном поприще. Кантемир начал собой историю светской русской литературы. Вот почему все, справедливо считая Ломоносова отцом русской литературы, в то же время не совсем без основания Кантемиром начинают её историю” [89. Т. 7. С. 283].
   Значение Кантемира в русской литературе велико. Он был не только родоначальником нашего классицизма, но и основоположником наиболее жизненного в нём сатирического направления. Кантемир явился выразителем своей эпохи, он твёрдо сознавал себя поэтом-гражданином и старался своим творчеством воспитывать истинных сынов отечества. Как представитель своей эпохи, он нарисовал в сатирах идеал нового человека и боролся с теми, кто не отвечал этому гражданскому идеалу.
   В его литературных произведениях были затронуты почти все темы, характерные для русского классицизма. Важнейшей особенностью литературы XVIII века является просветительская традиция, и утвердил её именно Кантемир.
   Антиох Дмитриевич Кантемир не только сатирами, а всей своей литературной деятельностью воздвиг себе скромный, но бессмертный памятник в русской литературе.

Лекция № 6. Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1769)

   Тредьяковский никогда не будет забыт, потому что родился вовремя.

В. Г. Белинский

 

План

   1. Биография (доклад студента).
   2. Ранняя лирика.
   3. Роман “Езда в остров Любви”.
   4. Начало реформы русского стихосложения. Трактат “Новый и краткий способ к сложению российских стихов”.
   5. Поздняя лирика.
   6. Поэма “Тилемахида”. Полемика вокруг перевода Тредиаковского.
   7. Место Тредиаковского в истории русской литературы.

Литература

Тексты

   Тредиаковский В. К. Сочинения и переводы. СПб., 1752.
   Тредиаковский В. К. Избранные произведения. Л., 1963.

Исследования

   Соответствующие главы учебников и учебных пособий.
   Гончаров Б. П. О реформе русского стихосложения в XVIII веке (к проблеме ее национальных истоков) // Русская литература. 1975. № 2.
   Калачева С. В. Эволюция русского стиха. Гл. 3. М., 1986.
   Курилов А. С. Литературоведение в России XVIII века. М., 1981.
   Москвичева Г. В. Русский классицизм. М., 1978.
   Орлов А. С. “Тилемахида” В. К. Тредиаковского // XVIII век: Сб. 1. М.; Л., 1835. С. 5—56.
   Соколов А. Н. Очерки по истории русской поэмы XVIII и первой половины XIX века. М., 1955. С. 128–144.
   Шишкин А. Б. Тредиаковский и традиции барокко в русской литературе XVIII века // Барокко в славянских культурах. М., 1982.
   Шишкин А. Б. Поэтическое состязание Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова // XVIII век: Сб. 14. Л., 1983.

Биография В. К. Тредиаковского

   Василий Кириллович Тредиаковский – выразитель эпохи петровских преобразований, пропагандировал новую науку, новое просвещение. Он родился в 1703 году в Астрахани, в семье священника, учился там же “словесным наукам на латинском языке” в школе у католических монахов. Этих знаний ему было мало, поэтому в 1723 году юноша бежал в Москву, где два года учился в Славяно-греко-латинской академии. Жажда новых знаний побуждает его в начале 1726 года уехать на свой страх и риск учиться за границу (Голландия, Париж). Молодому Тредиаковскому посчастливилось слушать лекции в Сорбонне. В 1730 году он возвращается в Россию и узнаёт, что остался сиротой: от эпидемии чумы умерли родители и все родственники. С 1732 года Тредиаковский служит в Академии наук переводчиком. Он отличался поразительной работоспособностью. Так, переведя в течение нескольких лет 30 томов “Римской истории” Роллена и Кревье, он повторил перевод 13-ти книг, погибших во время пожара его дома. В 1745 году Тредиаковский назначен профессором (академиком). Из-за происков иностранных профессоров, ссор с русскими писателями и профессорами (Сумароковым, Ломоносовым) создалось невыносимое положение для Тредиаковского в Академии наук, его перестали печатать в единственном тогда журнале “Ежемесячные сочинения”; ему приходилось печатать свои работы украдкой, под псевдонимами. В 1759 году последовала и отставка. Последнее десятилетие жизни прошло в нищете. Всеми забытый, он умер в 1769 году.

Раннее творчество. Лирика

   Ранний период творчества В. К. Тредиаковского почти неизвестен, между тем о самом этом творчестве известно со слов Тредиаковского достаточно много: до отъезда в Голландию 22-х летний студент уже был автором двух пьес (“Язон”, “Тит”), писал стихи и перевел “Аргениду” Д. Барклая (позднее он сделает перевод повторно). Но пьесы были потеряны во время путешествия по Европе, перевод “Аргениды” тоже утрачен, от стихотворений сохранилась незначительная часть. С. И. Николаев полагает, что “вряд ли этим перечнем исчерпывается всё созданное Тредиаковским до отъезда в Голландию, но если бы сохранилось и перечисленное, то у нас были бы основания считать Тредиаковского заметным литератором Петровской эпохи” [255. С. 93].
   Во Франции Тредиаковский написал “Стихи похвальные России”, положившие начало русской патриотической лирике XVIII в. В. И. Фёдоров рассматривает их как “одно из самых проникновенных, глубоко патриотических стихотворений не только молодого Тредиаковского, но и всей молодой русской поэзии” [333. С. 71–72].

 
Начну на флейте // стихи печальны,
Зря на Россию // чрез страны дальны…
Россия // свет мой безмерный!..
О благородстве // твоем высоком
Кто бы не ведал // в свете широком?..
Сто мне языков // надобно б было
Прославить все то, // что в тебе мило! [64. С. 60–61]
 

   К. В. Пигарев отмечает, что стихи эти тогда же были положены на музыку и широко распространились в рукописных списках [178. С. 421]. Эта популярность понятна: в них звучит неподдельное чувство любви к родине. Учёный подчеркивает, что для выражения своего чувства автор нашёл удачное словесное и ритмическое выражение. В его стихах четко соблюдается цезура (пауза, на языке Тредиаковского “пресечение”), в результате чего каждая строка распадается на два полустишия – выразительный пример тонизации силлабического стиха [178. С. 421]. В “Стихах похвальных России” Тредиаковский обращается к национальным традициям русской литературы. Так, его похвала Русской земле перекликается с зачином повести об Александре Невском: “О светло светлая и украсно украшенная земля Руськая!” (К этой традиции примыкают и “Слова” Феофана Прокоповича, в которых он раскрывает могущество и красоту Русской земли) [179. С. 508–509].
   Тредиаковским, пишет И. З. Серман, была создана русская литературная песня. В первой изданной им после возвращения из-за границы книге “Езда в остров Любви” (1730) находилось около сотни стихотворений, как в тексте романа, так и в приложении к нему, названном “Стихи на разные случаи” [306. С. 104]. В отличие от переводных в тексте романа, стихотворения в приложении – оригинальные песни Тредиаковского. Двадцать из тридцати напечатанных в приложении стихотворений – любовная лирика. Большинство из них написаны Тредиаковским на французском языке. По замечанию К. В. Пигарева, с точки зрения стихотворной техники французские стихотворения намного легче, изящнее русских [178. С. 421]. В текстах на русском языке Тредиаковский тоже старается употреблять характерные для французской салонной лирики поэтические образы и речевые фигуры. Так, в стихотворении “Прошение любви” всевластие любви и сила любовного чувства переданы сочетанием обычного для французской поэзии образа стрелы Купидона с изящным оксюмороном “сладко уязвлены”:

 
Покинь, Купило, стрелы:
Уже мы все не целы,
Но сладко уязвлены
Любовною стрелою
Твоею золотою;
Все любви покорены [64. С. 74].
 

   Через все стихотворение проходит тема любви как сладостной муки и мучительного счастья.
   В “Стихах о силе любви” ещё подробнее и обстоятельнее разработана тема всевластия любовной страсти:

 
Можно сказать всякому смело,
Что любовь есть великое дело:
Быть над всеми и везде сильну,
А казаться всем умильну —
Кому бы случилось?
В любви совершилось [64. С. 82].
 

   Любовь, по Тредиаковскому, подчеркивает И. З. Серман, сильнее религии, как это не покажется странным и дерзким, даже монашеские обеты бессильны перед властью этого чувства:

 
Все ей угождают,
Все любви желают [64. С. 83].
 

   Сама жизнь предстает в песнях Тредиаковского как непрерывный праздник любви:

 
Мы любви сами ищем.
Ту ища не устали,
А сласть ее познали,
Вскачь и пеши к той рыщем.
 

   В ранних оригинальных стихотворениях-песнях любовь осознаётся Тредиаковским как основа жизни, источник её радости и счастья, пир молодости и веселья [см.: 306. С. 110–113].

“Езда в остров Любви”

   “Езда в остров Любви” – первый печатный роман на русском языке (перевод книги Поля Тальмана). Такой философии любви, какая выражена в оригинальной любовной лирике Тредиаковского, нет в романе Поля Тальмана, как не было ее у того направления, с которым связана “Езда в остров Любви” [306. С. 113]. Любовно-аллегорический роман Тальмана Тредиаковский перевёл уже в самом конце своего пребывания за границей. Этот перевод – своеобразный отчёт Тредиаковского перед своими современниками, демонстрация его познаний, литературных дарований, итог его изучения современной французской литературы [306. С. 104].
   Тальман – третьестепенный автор второй половины XVII века, хотя роман пользовался популярностью: с 1664 по 1729 годы роман был опубликован 6 раз, а его автор был избран членом французской академии. Хронологически принадлежа к “аллегорически-помпезному стилю” (Л. В. Пумпянский), Тальман на практике этот стиль не использовал: объявив “искусственным”, “ненастоящим”: прециозность не нравилась ему. Роман аллегоричен, но не прециозен. Русского переводчика заинтересовала этико-эстетическая концепция романа, сочетание в нем прозы и стихов.
   Роман состоит из двух частей, двух путешествий на остров Любви. Обеим частям придана условная форма писем к другу автора Лициду. Форма частного письма давала возможность Тредиаковскому быть близким к читателю.
   В первой части – история несчастной любви Тирсиса к Аминте. Герой вместо страны Роскоши попадает на остров Любви, где и встречает и страстно влюбляется в неё. Не слушая “речей и здравых советов” Разума (аллегорический персонаж; в романе много персонифицированных образов), Тирсис стремится к Аминте. Его предостерегают Предосторожность и Почтение, но он их не слушает – и попадает в местечко Беспокойность, в город Надежду, стоящий на реке Претенция. Почтение и Купидон ведут героя в крепость, которую стерегут Молчание и Тайна. Пока столь длительно Тирсис разыскивал Аминту, она удалилась в пещеру Жестокости. Объятый горем, Тирсис приходит к озеру Отчаяние, а девица Жалость сочувствует ему и приводит к нему Аминту. Они удаляются в замок Искренности, а при выходе из замка Аминту похитила Должность. Опять Тирсис один и страдает. После всех приключений Тирсис и Аминта попадают, наконец, в город Любви, где счастливо живут, пока Рок не разлучает их. Так заканчивается первая часть романа.
   Вторая часть (или второе письмо к Лициду) сообщает об изменениях нравов героев. Тирсис убедился в измене Аминты. Он заводит интригу сразу с двумя женщинами – Сильвией и Ирисой. Сначала такая жизнь ему очень нравится: два письма в день, два “сходбища”; но вскоре надоедает, “ибо сие весьма трудно, чтоб жить с двумя персонами в одной союзности!” Он оставляет любовь, увлекается Славой и, следуя совету Разума, покидает остров Любви.
   В предисловии “К читателю” Тредиаковский говорит, что “сия книга есть сладкая любви”, “книга мирская” – тем самым подчеркивает её светский характер, новизну содержания. Петровская эпоха привнесла в жизнь новые нравы, новую этику: любовь перестала быть греховным чувством – человек первой трети XVIII в. вдруг осознал, что любовь – это высокое, нежное переживание души. Тредиаковский в этом первом любовном, галантном переводном романе в прозе и стихах впервые воспел земное, прекрасное чувство – “сладкия любовь”. “Кто залюбит больше, тот щастлив есть надольше!” – восклицает автор и переводчик. Тредиаковский-переводчик не слепо следовал оригиналу, особенно в стихах: менял строфику, ритмику. Если у Тальмана были отвлечённые суждения о женской красоте, то наш поэт конкретно изобразил внешний вид возлюбленной. Более того, И.3.Серман установил [306. C. 107–109], что Тредиаковский ввёл в роман эротические ситуации и описания, чего не было в оригинале, например:

 
– “Руки ей давил, щупал и все тело…”,
– “В жаре любовном целовал ю присно…”,
– “Вся она была тогда в его воли,
Чинил как хотел он с ней се ли то ли…”
 

   Конкретные описания любовных сцен явились полной неожиданностью для русского читателя. Поэт материализует и конкретизирует отвлечённое у Тальмана чувство любви.
   Успех книги был ошеломляющий. Поэт пишет Шумахеру: “Моя книга входит в моду и, к несчастию или к счастию, я также вместе с ней… Меня ищут со всех сторон, повсюду просят мою книгу” [цит. по: 306. C. 112]. От нападок же духовенства и реакционеров, осуждающих переводчика, поэт защищался новой песней:

 
Худо тому жити,
Кто хулит любовь:
Век ему тужити
Утирая бровь [64. C. 91].
 

   Несомненно влияние на Тредиаковского-поэта французской поэзии конца XVII – начала XVIII в., особенно школы поэтов-вольнодумцев (либертенов^[41]): Никола Ивето, Жана Эно, графа де Грамона, Шарля Лафара и др. “Гимн Амуру” аббата Шолье созвучен стихам Тредиаковского в изображении власти любви [306. C. 104–117].

Начало реформы русского стихосложения

   Работа над переводом романа “Езда в остров Любви”, над оригинальной лирикой поставила перед Тредиаковским ряд филологических проблем.
   Частично он говорит о них уже в своем предисловии “К читателю”: “сия книга мирская”, посвященная изображению “сладкия любви”, потребовала нового художественного языка; отказавшись от славянизмов, Тредиаковский переводит книгу “почти самым простым русским словом, то есть каковым мы между собою говорим”. Отказ от славянизмов – решительный разрыв с современным ему литературным языком.
   Перевод Тредиаковского стал дерзким вызовом всей официальной литературной традиции. По сути дела, перевод представил обширную программу литературных преобразований.
   В 1735 году Тредиаковский выступил в Академии наук с речью о необходимости реформы стихосложения, издания курса поэтики и подготовки полного словаря русского языка, и дело здесь не просто в назревшей необходимости заменить чуждую духу русского языка стихотворную форму (силлабику, пришедшую к нам из Польши ещё в конце XVII в.) – на естественную для него (русский народно-песенный стих – тонический).