— Ну так что, доктор, вы по-прежнему считаете меня параноиком?
Он пожал плечами. Следующим был Зильберман.
— А вы, мэтр, все так же убеждены, что я — Грегор фон Клаузен?
— Кем бы вы ни были, вы — гнусное отродье.
— Ну что ж, имея в виду моего папашу, этот ваш эпитет мне кажется вполне оправданным. Вы сказали доктору, что ищете?
— Это его не касается.
— Напротив. Его беспристрастный анализ мог бы оказать нам неоценимую помощь. С вашего позволения, я быстренько введу его в курс дела. Доктор, эта молодая женщина — моя жена Марта.
Ланцманн надел очки, словно ему предстояло осмотреть экспонат, представленный в музее. Марта не шелохнулась; она с отсутствующим видом сидела положив голову на спинку. Я продолжал:
— И однако же она никакая мне не жена. Она — наймитка Зильбермана, в ее обязанности входило шпионить за мной, чтобы выяснить, где я мог спрятать документ, который упорно разыскивают эти дамы и господа и в котором содержатся сведения о незаконной и нелегальной организации «Железная Роза». Мой отец, покойный Лукас фон Клаузен, возглавлял эту организацию. А мой брат, Грегор фон Клаузен, которого я считал погибшим в раннем детстве, раскрыл ее существование, убил моего отца и похитил этот документ. Похоже, что сейчас Грегор действительно мертв. Но эти кретины уперлись, что я — это он и что я их шантажирую.
Разъяренный Зильберман прервал меня, пародируя Лафонтена:
— А коль это не вы, то кто?
— Это могут быть и Грубер, и Марта, и вообще любой из ваших людей, контактировавших с Грегором.
— Марта до знакомства с вами не сталкивалась с ним.
— А Грубер?
Зильберман с явной неуверенностью тихо пробормотал: «Грубер… » — и повернулся к Марте-Магдалене, словно ища у нее поддержки. Кровь у него остановилась, но ему было чудовищно больно: кость-то раздроблена… А я снова обратился к Ланцманну:
— Доктор, вы давно знаете меня. Я был откровенен с вами. Часто рассказывал о своем брате. Подтвердите этим неудачливым шпионам, что я не Грегор фон Клаузен, а Жорж Лион.
Ланцманн пристально смотрел на меня. Потом он хрустнул пальцами и повернулся к Зильберману:
— Так вот, мэтр, уж коли мы оказались в таком положении, я могу заверить вас, что этот человек…
Ланцманн сделал паузу, отпил глоток шампанского.
— М-м-м… «Кристалл-рёдерер» шестьдесят третьего года… превосходно… да, так вот, я говорил: этот человек и есть Грегор фон Клаузен.
Я не верил собственным ушам!
— Мерзавец! — взвыл Зильберман, адресуя это определение мне и вскочив в порыве негодования.
— А ну сядьте! — приказал я ему.
Прозвучал выстрел, и Зильберман рухнул на пол.
Я ошеломленно смотрел на свой пистолет. Прозвучал второй выстрел, и мне показалось, будто у меня оторвали руку вместе с оружием. Я как куль повалился на пол.
Ланцманн ухмылялся. Из кармана его пиджака высовывался ствол пистолета. Этот самодовольный мудак Зильберман даже не обыскал его! И Ланцманн продырявил мне вторую, и последнюю, руку.
Теперь уже моя кровь текла на персидский ковер. Пуля прошла через предплечье, кость, слава Богу, не задела, но я месяца два, если не больше, не рискну никому заехать в челюсть!
Кое-как я поднялся под насмешливым взглядом Ланцманна. В комнате пахло порохом. «Вальтер» улетел под канапе, вне пределов досягаемости. Марта по-прежнему сидела в кресле. Я с тоской подумал, смогу ли что-нибудь сделать, если Ланцманн захочет расправиться с ней. Зильберман, хрипя, валялся на полу лицом вниз, в спине у него была огромная дыра, глаза остекленели. И хотя этот человек пустил под откос мою жизнь, я, глядя на его агонию, испытывал сострадание. Я указал на него Ланцманну, который смотрел на меня взглядом энтомолога.
— Он умирает.
Ланцманн пожал плечами:
— Вам это мешает?
— Нельзя оставлять человека так подыхать, это подло.
— Да, вы правы, — согласился он с мерзкой улыбкой, спокойно приставил пистолет к голове Зильбермана и выстрелил.
Черепная коробка раскололась, и кляксы мозга обляпали весь пол. Леденящая душу уверенность, что Ланцманн сошел с ума, парализовала меня. Он повернулся к Марте, и я не выдержал и крикнул:
— Марта, берегись!
Ланцманн расхохотался:
— Не бойтесь, я просто хотел попросить моего друга Марту налить мне попить. Разговор вызвал у меня жажду.
Марта встала и налила шампанского. Когда она подала ему бокал, он ласково взял ее за руку и поцеловал в ладонь. Обжигающая волна ударила мне изнутри в виски. Марта не отняла у него руку, она улыбалась! И как при свете вспышки, я увидел кабинет Ланцманна, услышал голос Марты в дверях. Так эти двое были заодно, Марта предала и меня, и Зильбермана! Охваченный бешенством, я попытался подняться.
— Марта и вы… — прохрипел я.
— Марта и я заключили соглашение. Видите ли, она очень скоро поняла, что вы действительно не знаете, где список. И так же быстро сообразила, куда тянутся нити в этом деле. Но она сочла, что гораздо полезнее будет заставить Зильбермана и его шайку поверить, что это вы шантажируете их.
— Потому что…
— Браво, дорогой Жорж. Да, действительно, это я сумел убедить нашего незабвенного друга Зильбермана раскошелиться, как пишут в романах. И все благодаря этому глупцу Грегору, который сам пришел и сунулся ко мне в лапы.
Ну вот, наконец он и раскололся! Славный доктор Ланцманн, угрожающий мне пистолетом, раскололся! Он был похож на хитрого и самодовольного Котанмордана из детских книжек. Я спросил:
— А как вы вошли в контакт с Грегором?
Ланцманн насмешливо глянул на меня:
— Это он вошел со мной в контакт. Ему назвали меня как связника бригад Эрреры.
— Бригад Эрреры?
Наверно, вид у меня был дурацкий, потому что Марта чуть заметно усмехнулась, и я почувствовал, что краснею. Да, даже и сейчас, когда я был на волосок от смерти, мнение этой девки, что предала меня, оставалось для меня страшно важным. Ланцманн завел учительным тоном:
— Бригады Эрреры поставили себе целью преследовать военных преступников и очищать от них нашу бедную землю без каких бы то ни было судебных формальностей. Их основатель Луис Эррера, мадридский еврей, бежавший после тридцать шестого года во Францию и впоследствии выданный французами гестаповцам, третьего июня тысяча девятьсот сорок четвертого года в Аушвице вместе с группой единомышленников дал клятву мстить. Спустя два дня за какую-то ничтожную провинность эсэсовцы затравили его собаками.
Мой отец, Юлиус Ланцманн, скорняк по профессии, был в числе тех, кто принес клятву. Все свое детство я только и слышал что о розысках, о преступниках, укрывающихся в Южной Америке, о преследовании, о казнях, и, чуть повзрослев, сам стал членом бригад. Марта, пожалуйста, шампанского.
Марта налила ему бокал. Захваченный рассказом Ланцманна, я почти забыл о своей кровоточащей руке. Он выпил и продолжил звучным голосом, словно читал лекцию студентам:
— Я расскажу вам поучительную историю Грегора фон Клаузена, поскольку вам хочется знать ее. Возражений нет?
Я замотал головой — дескать, нет. Сволочь, он издевался надо мной. Но я хотел все знать.
— Итак, прибыв в Швейцарию, Грегор установил со мной контакт. Он не погиб в той авиакатастрофе. Она была подстроена, чтобы сбить со следа его преследователей. Он рассказал мне свою историю и про то, как, разоблаченный фон Клаузеном, вынужден был убить его. Ужасно, не правда ли? Правда, старик, похоже, не оставил ему выбора. Либо он, либо Грегор… А бедняжка Грегор никак не мог прийти в себя. Он повторял мне со слезами в голосе: «Я — отцеубийца!» Да, Грегор был крайне чувствительный молодой человек.
Я прервал Ланцманна:
— Грегор вырос в Германии. Надо полагать, он говорил по-немецки…
— Совершенно верно. Но, как вы знаете, этот язык не тайна для меня. Отец с детства научил меня ему. Тем не менее, чтобы не выделяться, Грегор чаще всего пользовался французским, на котором говорил вполне бегло, как, впрочем, и на русском, и на английском, поскольку принадлежал к специальному подразделению в управлении военных архивов. Но дело не в этом. После множества перипетий Грегору удалось напасть на след своего дорогого, давным-давно пропавшего Жоржа.
— Как!
Грегор нашел меня? Но почему он со мной не встретился?
— Не знаю как. Просто Грегор много рассказывал мне о Жорже и сообщил, что никому неизвестно, что у него есть брат-близнец. Даже старик фон Клаузен не знал об этом. О печальной судьбе Грегора этому престарелому садисту сообщила его давняя подруга Грета Маркус, но того ничуть не интересовало, как растет его сын-полуеврей.
При одном упоминании об этом жестоком старике, моем отце, я почувствовал, как меня заполнила ненависть. И еще мне стало стыдно. Стыдно, оттого что я его сын. Не приведи Господь, если я хоть в чем-то окажусь похожим на него. Ланцманн усмехнулся:
— Вы разгневаны. Может, вы предпочитаете прервать на этом воспоминания о тех горестных событиях?
— Продолжайте!
Голос у меня был резкий, жесткий. Похоже, Ланцманн был рад продолжить рассказ. Он пустился в долгое повествование, и, по мере того как он говорил, все фрагменты головоломки становились на свои места.
Добравшись до Швейцарии, Грегор фон Клаузен пришел к Ланцманну и рассказал все, что удалось ему обнаружить насчет «Железной Розы». Учуяв прибыльное дело, Ланцманн попросил представить доказательства существования списка. Грегор дал их. И тогда Ланцманн пообещал, что подключит к расследованию людей из бригад Эрреры, а самому Грегору посоветовал отсидеться в спокойном месте. Ну а шантажировать Зильбермана, который по предъявлении ему фрагмента фотокопии списка стал исключительно покладист, оказалось проще простого.
Однако Грегор начал становиться обременительным. И какова же была радость Ланцманна, когда он узнал в клинике, куда привезли меня, что я зовусь Жорж Лион, что я пострадал в автомобильной катастрофе двадцать пятого мая и что из моей сгоревшей машины извлекли неопознанный труп. Грегор ведь сообщил Ланцманну, что напал на мой след и в тот день собирался встретиться со мной. И вот двойная удача — Грегор исчез, а я ничего не помню!
Зильберман же считал, что я и есть Грегор, скрывающийся под другой фамилией, и потому подослал ко мне Марту, чтобы выведать, где находится список. Естественно, Марта ничего не узнала, но зато добралась до Ланцманна, который очень щедро заплатил ей за молчание.
Правда, существовало одно «но»: Грегор предупредил свой банк и нотариуса, что, если он перестанет ежегодно присылать свою фотографию, на которой он читает газету за текущий год, им следует изъять из его сейфа запечатанный конверт и опубликовать содержимое; ни при каких иных обстоятельствах сейф не может быть открыт, разве что Грегор самолично пожелает это сделать. К несчастью, Грегор рассказал об этих своих распоряжениях Ланцманну, и тот после гибели моего брата тайно фотографировал меня у себя в приемной; хоть раз-то в году может случиться такое, что я просматриваю газеты.
Короче, план Ланцманна отлично удался.
И потому тихой швейцарской ночью я, истекая кровью, стоял на коленях на ковре в окружении покойника, моей жены и моего психоаналитика.
Ланцманн умолк и выпил бокал шампанского. Казалось, он наслаждался впечатлением, которое произвел его ядовитый рассказ, и внимательно наблюдал за мной. Я ощущал непонятное возбуждение, точно после напряженного поединка. Ох, что-то тут не сходятся концы с концами. Где-то Ланцманн врет, но мне не удавалось понять где. Если бы я мог отдохнуть и заняться раной… Я потерял много крови и чувствовал, что здорово ослаб. Ну почему, почему Ланцманн хотел убить меня у себя в кабинете? Ведь живой я ему куда полезней, чем мертвый. Может, он испугался? Испугался, что я… что я…
— Жорж, смотрите на меня…
Я машинально повернулся к нему, и его чудовищно расширившиеся глаза властно впились в меня.
— Нет! — крикнул я, закрыв лицо действующей рукою.
— Это приказ, Жорж!
Я чувствовал, что неодолимая сила притягивает меня к нему. Марта! Где Марта? Марта с озабоченным видом смотрела на меня. С трудом, преодолевая сопротивление в себе, я дернулся к ней:
— Марта!
Голос Ланцманна ввинчивался мне в голову, как сверло коловорота:
— Не двигайтесь! Жорж, вы решительно невыносимы, и я думаю, что мне придется расстаться с вами. Я скопил достаточно денег, чтобы уйти на отдых, вполне заслуженный отдых после тридцати лет, проведенных за выслушиванием иеремиад невротиков наподобие вас.
Пистолетом он указал на неподвижное тело Зильбермана.
— Полиция и друзья Зильбермана решат, что вы застрелили друг друга. Надеюсь, вам будут устроены роскошные похороны. Но я, к сожалению, не смогу на них присутствовать, мы с Мартой отправляемся на Галапагосские острова, собираемся там немножко отдохнуть.
Он поднял пистолет, тщательно прицелился в меня, и я уже совершенно безнадежно бросил наудачу:
— Почему вы помешали Груберу уничтожить меня?
— Что такое?
Судя по выражению его лица, он был в полной растерянности. А я, почуяв это, продолжал:
— Почему вы убили его?
— Грубера? Но я не…
Ланцманн резко повернулся к Марте:
— Что он плетет? Налейте мне попить, я умираю от жажды.
Он стал бледен, весь покрылся испариной. Крупные капли пота ползли вдоль седых висков. И хотя я чувствовал, что скатываюсь в какой-то густой туман, тем не менее удивился, почему известие о смерти Грубера произвело на него такое впечатление. Ланцманн залпом осушил бокал и протянул его Марте, которая снова наполнила его. Теперь он опять повернулся ко мне. Мне удалось продвинуться на несколько сантиметров к «6еретте», которую, падая, выпустил Зильберман.
— Объяснитесь, Жорж. Что это за выдумки?
— Грубера обезглавили. Очень чисто, вам бы это понравилось, доктор… Ну а если это сделал призрак, плод моего воображения, то он чертовски ловок и умел.
Я никогда раньше не замечал под глазами Ланцманна таких синих мешков. Он неподвижно стоял, впившись в меня взглядом и сжимая пистолет.
— Вы плетете всякую чушь, чтобы выиграть время…
Я передернул плечами:
— Но кто-то же убил его. Сходите в подвал, убедитесь сами.
Ланцманн бросил с судорожной гримасой:
— Ваша хитрость столь же посредственна, сколь и ваша психика, милейший мой Жорж.
Капли пота теперь уже ползли по его поплиновой рубашке в тонкую полоску. И тут меня осенило: ему плохо. Физически плохо. Одновременно я понял почему. И в этот момент единственная, кто мог убить Грубера и вне всяких сомнений подсунуть Ланцманну наркотик, промолвила своим мягким голосом:
— Доктор, отдайте мне пистолет, если хотите, чтобы я вам дала противоядие.
— Противоядие?
Ошеломленный, Ланцманн резко повернулся к Марте. А она спокойно протянула к нему руку:
— Вы приняли концентрированную дозу производного фенициклидина, от которой через пятнадцать минут, то есть, — Марта посмотрела на часы, — ровно в половину, вы умрете. У меня, как я вам уже сообщила, имеется противоядие. Но прежде я хотела бы получить от вас пистолет, который вы и без того едва держите в руке.
Никогда до сих пор мне не доводилось слышать, чтобы Марта говорила таким холодным, бесстрастным тоном; я узнал и тон, и стиль: так изъясняются профессионалы, сроднившиеся с насилием, совершенно лишенные души.
Ланцманн уцепился за револьвер, как ребенок за игрушку. Я незаметно продвигался к «беретте» Зильбермана. Ланцманн пытался хорохориться, но голос у него был померкший:
— Вы… насмотрелись комиксов… Марта. И не подумали… о собственных… интересах.
Ноги у него подгибались, и ему пришлось, чтобы не упасть, ухватиться за кресло. Марта воспользовалась этим и вырвала у него пистолет, одновременно и я схватил «беретту» Зильбермана. Мы, держа в руках оружие, напряженно смотрели друг на друга. Марта недобро улыбнулась, блеснув перламутровыми зубами:
— Левой рукой, Жорж? А тебе не кажется, что ты переоцениваешь себя?
— На таком расстоянии, любимая, я ни за что в тебя не промахнусь.
Лицо Ланцманна посерело. Он схватился за горло:
— Пить… Господи, пить. Дайте же мне ваше противоядие. ..
— Где копия списка, которую вы получили?
Ланцманн захлопал глазами, точно сова, удивленная наступлением дня.
— Так вы… ничего… не поняли!
Мы с Мартой уставились на него. Он рассмеялся болезненным смехом:
— Прелестная парочка! Готовы… прикончить друг друга из-за… клочка бумаги, которого я… в глаза не видел!
— Что вы сказали?
— Никогда! Никогда не видел! Безумно… смешно!
Запинаясь, я пробормотал:
— А… фотокопия, посланная Зильберману?
— Фрагмент, который дал мне… Грегор, чтобы доказать… что он говорит… правду. Ах, бедняжки, до чего вы… глупы!
— Но где же тогда список?
Марта встряхнула Ланцманна. Он зашелся кашлем, содрогаясь в конвульсиях. Глаза вылезали у него из орбит. Марта отпустила его. И тут прозвучал его прерывистый, страдальческий голос:
— Горло огнем горит… Марта, вы… закоренелая потаскуха, но все равно… я вам расскажу кое-что… это меня позабавит… Не люблю… ординарных людей… они слишком скучны…
Его тело корчилось от невыносимой боли, он прижимал руки к сердцу.
— Какая боль… Я не знаю… где список. Есть лишь один человек… который знает… но он никогда… не сможет вам сказать.
— Почему?
Этот вопрос вырвался у нас с Мартой одновременно.
— Потому что он… неизлечимо… сумасшедший.
— Кто он?
Я встряхнул его. Лицо у него стало свинцово-синим, рот приоткрылся, обнажив зубы, и он выдохнул:
— Сейф двести восемьдесят восемь… пятьдесят два… триста пятьдесят семь… Федеральный банк… Вы будете… потрясены…
— Ланцманн!
Тело его судорожно выгнулось, в уголках рта появилась пена. Я обернулся к Марте с криком:
— Марта, быстрей противоядие!
Но он уже упал мне на руки, и его застывшие светлые глаза с немым укором уставились на меня. За последние двенадцать часов это уже второй мертвец, который смотрит мне в глаза. Ланцманн! Я не мог поверить, что никогда больше он уже не раздвинет губы в недоброй улыбке и не произнесет какую-нибудь саркастическую фразу. Он выглядел старым и усталым. Мертвый, он как-то съежился. Марта подошла к нему, приподняла веки:
— Сердце отказало.
На какой-то миг наши руки соприкоснулись на мертвой щеке Ланцманна. И мне показалось, будто рука Марты дрогнула. Я взглянул на нее:
— Противоядия не существует, да?
Марта спокойно закурила сигарету.
— Да. Но если бы оно и существовало, не знаю, дала ли бы я его Ланцманну. Этот подлец поставил под удар всю организацию, из-за него мы потеряли годы.
— Мы?
— Бригады Эрреры, — ответила она, выпустив мне в лицо струю дыма.
От удивления у меня отпала челюсть. Марта — наймитка Зильбермана, Марта — наймитка Ланцманна, Марта — в бригадах; метаморфозы совершались слишком стремительно для моего разумения. Я уже ничего не понимал. У меня было ощущение, будто я проваливаюсь в бездонный колодец, где каждый ответ вызывает новый вопрос. А Марта как ни в чем не бывало продолжала:
— Мы знали, что существует бесценный документ, который позволил бы нам добраться до самых высокопоставленных членов «Железной Розы». Я проникла в организацию Зильбермана именно с этой целью: добыть список. Воспользовалась Грубером. Убедила его, что всецело сочувствую их идеалам. А он, дурак, совершенно потерял голову. Сходил по мне с ума и очень скоро предложил присоединиться к ним. И тут Зильберману пришла идея использовать меня для контроля за тобой. Поначалу я тоже верила, что ты их шантажируешь, и надеялась выкрасть список и передать его бригадам. Потом поняла, что ты тут ни при чем. И что в нашей организации имеется предатель. Я долго думала.
Я слушал, не упуская ни слова.
— Я была уверена: Грегор фон Клаузен добрался до Швейцарии, был поставлен в такие условия, что ему пришлось убить своего отца, завладел этим списком и исчез. Мне было очевидно, что ты об этом ничего не знаешь. Следовательно, ты не Грегор!
Наконец-то я вижу человека, который признал это!
— Кто-то перехватил Грегора, вероятней всего, ликвидировал его и забрал этот проклятый список. Кто-то, кто достаточно хорошо знает тебя, чтобы принудить тебя без твоего ведома играть роль Грегора. Кто-то, кто является членом бригад и кому мог довериться Грегор. Так я вышла на Ланцманна. «Темная дорожка психиатра». Как тебе нравится такое название детективного романа?
Марта безрадостно улыбнулась. И я вдруг увидел ее такой, какая она есть: молодая женщина с осунувшимся лицом, хрупкая и несчастная. И у меня внезапно возникло нелепое желание обнять ее, привлечь к себе. Но я справился с ним. Она выпустила дым и продолжала, словно мы вели обычный, ничего не значащий разговор:
— Я притворилась, будто вступила с ним в союз. Мне нужно было выиграть время. Подготовить план атаки. Мне и в голову не приходило, что произойдет вся эта каша…
Она кивком указала на трупы Зильбермана и Ланцманна. Два мертвеца в роскошной гостиной перед камином, где тлеют красные угли. Но хуже всего, что после всех событий последних дней мне вовсе не казалось, будто они тут не к месту. Как если бы для смерти место всюду, особенно рядом со мной. Я поднял голову:
— Ты убила Грубера?
Марта выдержала мой взгляд.
— Прежде чем стать активным членом бригад, я прошла специальную подготовку. По-настоящему специальную. Я — наемная убийца, Жорж. Так я зарабатываю на жизнь. Приводя в исполнение приговоры. Не слишком романтично, да? Ну а что до Грубера, я сказала Зильберману, что забыла сумочку. Он ждал меня в лимузине. А я взяла в кухне нож и спустилась в подвал. Действовать надо было быстро и бесшумно. Я приоткрыла дверь, Грубер меня не услышал. Он стоял спиной и насвистывал. Я подняла нож и изо всех сил ударила его между вторым и третьим позвонками. Он без единого звука осел. А я вернулась в лимузин, и мы поехали на прием. Я тебя шокирую?
— Думаю, отныне меня уже ничто никогда не способно шокировать.
Она придвинулась, прикоснулась ко мне. Я ощутил опьяняющий аромат ее кожи. Наемная убийца. Исполнительница приговоров, заочно вынесенных скрывающимся военным преступникам. Моя мирная историк искусств, оказывается, опасней гремучей змеи. А она закатала мне рукав рубашки.
— Сейчас я сделаю тебе перевязку. Стой смирно.
— Марта…
Я притянул ее к себе действующей рукой. Она мягко высвободилась.
— Жорж, ты… сын Лукаса фон Клаузена… Мясника…
Я запротестовал:
— Но ты же знаешь, что я ни сном ни духом обо всей этой истории!
— Вся моя семья была уничтожена во время войны. Ты можешь это понять, Жорж? Вся, вплоть до младенцев. Мой отец — единственный, кто уцелел из семьи в пятьдесят два человека. Ему было десять лет, и он ждал в медчасти своей очереди, чтобы послужить фон Клаузену и его банде подопытной свинкой, но эти мерзавцы в тот день сбежали как крысы с корабля.
Я родилась, когда моему отцу было двадцать пять, но он выглядел на все пятьдесят и умер, не дожив до своего тридцатилетия. В лагере его подвергали воздействию радиоактивных лучей. Знаешь, иногда у меня возникает ощущение, что мы по-настоящему свихнулись на мести, но сколько людей вроде Лукаса фон Клаузена не предстали после войны перед трибуналами! А ты, ты — его сын!
Сначала я думала, что ты такой же, как они, один из этих гнусных фашистиков, что еще отвратительней своих отцов, потому что ты их предал ради выгоды. Но потом, со временем, я вдруг почувствовала, что…
— Что? Говори!
Действующей рукой я встряхнул ее. Но она замкнулась, как устрица.
— Ты мне делаешь больно!
Я отпустил ее. И резко отвернулся. Ее низкий голос пронзил меня до самых недр души:
— Что я полюбила тебя. Я люблю тебя, Жорж. Кем бы ты ни был.
Слезы закипели у меня в глазах. Я сглотнул и постарался сдержать их.
— Марта, я же был всего пешкой в этой игре.
— Жорж, прошу тебя, хотя бы сегодня не будем больше говорить об этом. Нам надо отсюда уходить.
В мгновение ока она превратилась в идеальную шпионку из фоторомана, промыла мне рану спиртом, наложила временную повязку из салфетки, и мы ушли. Путь наш лежал в Женеву, в Федеральный банк…
Марта мчалась очертя голову в сером полусвете нарождающегося утра. Позади мы оставили три трупа и шофера Зильбермана, который, надо думать, сейчас в одних подштанниках улепетывал во весь дух по шоссе, смываясь из этого осиного гнезда, прежде чем туда сунет нос полиция. Дело в том, что перед отъездом я открыл багажник лимузина и с помощью Марты вытащил из него связанного шофера; мне отвратительна мысль выдать человека, каков бы он ни был, полиции. Короче, мы извлекли его и перерезали узы, связывающие ему ноги, не обращая внимания на свирепое бурчание, раздававшееся из-под кляпа.
Откинувшись на мягкую спинку сиденья, я прикрыл глаза. Старая рана ныла, а новая отчаянно болела. Я чувствовал себя слабым, чудовищно слабым и, видимо, впал в обморочное состояние; голос Марты внезапно вырвал меня из мучительного сна, в котором старик фон Клаузен, вооружившись острым секачом, пытался зарубить меня. Охваченный бешеной яростью, я вырвал у него секач и уже собирался снести ему голову, но тут голос Марты сумел прорваться в мой затуманенный мозг:
— Мы приехали.
Я вздрогнул. Приехали? Куда?
— Мы возле банка. Туда я пойду одна. Ты подождешь меня в машине. У тебя слишком подозрительный вид, чтобы появляться в банке.
Он пожал плечами. Следующим был Зильберман.
— А вы, мэтр, все так же убеждены, что я — Грегор фон Клаузен?
— Кем бы вы ни были, вы — гнусное отродье.
— Ну что ж, имея в виду моего папашу, этот ваш эпитет мне кажется вполне оправданным. Вы сказали доктору, что ищете?
— Это его не касается.
— Напротив. Его беспристрастный анализ мог бы оказать нам неоценимую помощь. С вашего позволения, я быстренько введу его в курс дела. Доктор, эта молодая женщина — моя жена Марта.
Ланцманн надел очки, словно ему предстояло осмотреть экспонат, представленный в музее. Марта не шелохнулась; она с отсутствующим видом сидела положив голову на спинку. Я продолжал:
— И однако же она никакая мне не жена. Она — наймитка Зильбермана, в ее обязанности входило шпионить за мной, чтобы выяснить, где я мог спрятать документ, который упорно разыскивают эти дамы и господа и в котором содержатся сведения о незаконной и нелегальной организации «Железная Роза». Мой отец, покойный Лукас фон Клаузен, возглавлял эту организацию. А мой брат, Грегор фон Клаузен, которого я считал погибшим в раннем детстве, раскрыл ее существование, убил моего отца и похитил этот документ. Похоже, что сейчас Грегор действительно мертв. Но эти кретины уперлись, что я — это он и что я их шантажирую.
Разъяренный Зильберман прервал меня, пародируя Лафонтена:
— А коль это не вы, то кто?
— Это могут быть и Грубер, и Марта, и вообще любой из ваших людей, контактировавших с Грегором.
— Марта до знакомства с вами не сталкивалась с ним.
— А Грубер?
Зильберман с явной неуверенностью тихо пробормотал: «Грубер… » — и повернулся к Марте-Магдалене, словно ища у нее поддержки. Кровь у него остановилась, но ему было чудовищно больно: кость-то раздроблена… А я снова обратился к Ланцманну:
— Доктор, вы давно знаете меня. Я был откровенен с вами. Часто рассказывал о своем брате. Подтвердите этим неудачливым шпионам, что я не Грегор фон Клаузен, а Жорж Лион.
Ланцманн пристально смотрел на меня. Потом он хрустнул пальцами и повернулся к Зильберману:
— Так вот, мэтр, уж коли мы оказались в таком положении, я могу заверить вас, что этот человек…
Ланцманн сделал паузу, отпил глоток шампанского.
— М-м-м… «Кристалл-рёдерер» шестьдесят третьего года… превосходно… да, так вот, я говорил: этот человек и есть Грегор фон Клаузен.
Я не верил собственным ушам!
— Мерзавец! — взвыл Зильберман, адресуя это определение мне и вскочив в порыве негодования.
— А ну сядьте! — приказал я ему.
Прозвучал выстрел, и Зильберман рухнул на пол.
Я ошеломленно смотрел на свой пистолет. Прозвучал второй выстрел, и мне показалось, будто у меня оторвали руку вместе с оружием. Я как куль повалился на пол.
Ланцманн ухмылялся. Из кармана его пиджака высовывался ствол пистолета. Этот самодовольный мудак Зильберман даже не обыскал его! И Ланцманн продырявил мне вторую, и последнюю, руку.
Теперь уже моя кровь текла на персидский ковер. Пуля прошла через предплечье, кость, слава Богу, не задела, но я месяца два, если не больше, не рискну никому заехать в челюсть!
Кое-как я поднялся под насмешливым взглядом Ланцманна. В комнате пахло порохом. «Вальтер» улетел под канапе, вне пределов досягаемости. Марта по-прежнему сидела в кресле. Я с тоской подумал, смогу ли что-нибудь сделать, если Ланцманн захочет расправиться с ней. Зильберман, хрипя, валялся на полу лицом вниз, в спине у него была огромная дыра, глаза остекленели. И хотя этот человек пустил под откос мою жизнь, я, глядя на его агонию, испытывал сострадание. Я указал на него Ланцманну, который смотрел на меня взглядом энтомолога.
— Он умирает.
Ланцманн пожал плечами:
— Вам это мешает?
— Нельзя оставлять человека так подыхать, это подло.
— Да, вы правы, — согласился он с мерзкой улыбкой, спокойно приставил пистолет к голове Зильбермана и выстрелил.
Черепная коробка раскололась, и кляксы мозга обляпали весь пол. Леденящая душу уверенность, что Ланцманн сошел с ума, парализовала меня. Он повернулся к Марте, и я не выдержал и крикнул:
— Марта, берегись!
Ланцманн расхохотался:
— Не бойтесь, я просто хотел попросить моего друга Марту налить мне попить. Разговор вызвал у меня жажду.
Марта встала и налила шампанского. Когда она подала ему бокал, он ласково взял ее за руку и поцеловал в ладонь. Обжигающая волна ударила мне изнутри в виски. Марта не отняла у него руку, она улыбалась! И как при свете вспышки, я увидел кабинет Ланцманна, услышал голос Марты в дверях. Так эти двое были заодно, Марта предала и меня, и Зильбермана! Охваченный бешенством, я попытался подняться.
— Марта и вы… — прохрипел я.
— Марта и я заключили соглашение. Видите ли, она очень скоро поняла, что вы действительно не знаете, где список. И так же быстро сообразила, куда тянутся нити в этом деле. Но она сочла, что гораздо полезнее будет заставить Зильбермана и его шайку поверить, что это вы шантажируете их.
— Потому что…
— Браво, дорогой Жорж. Да, действительно, это я сумел убедить нашего незабвенного друга Зильбермана раскошелиться, как пишут в романах. И все благодаря этому глупцу Грегору, который сам пришел и сунулся ко мне в лапы.
Ну вот, наконец он и раскололся! Славный доктор Ланцманн, угрожающий мне пистолетом, раскололся! Он был похож на хитрого и самодовольного Котанмордана из детских книжек. Я спросил:
— А как вы вошли в контакт с Грегором?
Ланцманн насмешливо глянул на меня:
— Это он вошел со мной в контакт. Ему назвали меня как связника бригад Эрреры.
— Бригад Эрреры?
Наверно, вид у меня был дурацкий, потому что Марта чуть заметно усмехнулась, и я почувствовал, что краснею. Да, даже и сейчас, когда я был на волосок от смерти, мнение этой девки, что предала меня, оставалось для меня страшно важным. Ланцманн завел учительным тоном:
— Бригады Эрреры поставили себе целью преследовать военных преступников и очищать от них нашу бедную землю без каких бы то ни было судебных формальностей. Их основатель Луис Эррера, мадридский еврей, бежавший после тридцать шестого года во Францию и впоследствии выданный французами гестаповцам, третьего июня тысяча девятьсот сорок четвертого года в Аушвице вместе с группой единомышленников дал клятву мстить. Спустя два дня за какую-то ничтожную провинность эсэсовцы затравили его собаками.
Мой отец, Юлиус Ланцманн, скорняк по профессии, был в числе тех, кто принес клятву. Все свое детство я только и слышал что о розысках, о преступниках, укрывающихся в Южной Америке, о преследовании, о казнях, и, чуть повзрослев, сам стал членом бригад. Марта, пожалуйста, шампанского.
Марта налила ему бокал. Захваченный рассказом Ланцманна, я почти забыл о своей кровоточащей руке. Он выпил и продолжил звучным голосом, словно читал лекцию студентам:
— Я расскажу вам поучительную историю Грегора фон Клаузена, поскольку вам хочется знать ее. Возражений нет?
Я замотал головой — дескать, нет. Сволочь, он издевался надо мной. Но я хотел все знать.
— Итак, прибыв в Швейцарию, Грегор установил со мной контакт. Он не погиб в той авиакатастрофе. Она была подстроена, чтобы сбить со следа его преследователей. Он рассказал мне свою историю и про то, как, разоблаченный фон Клаузеном, вынужден был убить его. Ужасно, не правда ли? Правда, старик, похоже, не оставил ему выбора. Либо он, либо Грегор… А бедняжка Грегор никак не мог прийти в себя. Он повторял мне со слезами в голосе: «Я — отцеубийца!» Да, Грегор был крайне чувствительный молодой человек.
Я прервал Ланцманна:
— Грегор вырос в Германии. Надо полагать, он говорил по-немецки…
— Совершенно верно. Но, как вы знаете, этот язык не тайна для меня. Отец с детства научил меня ему. Тем не менее, чтобы не выделяться, Грегор чаще всего пользовался французским, на котором говорил вполне бегло, как, впрочем, и на русском, и на английском, поскольку принадлежал к специальному подразделению в управлении военных архивов. Но дело не в этом. После множества перипетий Грегору удалось напасть на след своего дорогого, давным-давно пропавшего Жоржа.
— Как!
Грегор нашел меня? Но почему он со мной не встретился?
— Не знаю как. Просто Грегор много рассказывал мне о Жорже и сообщил, что никому неизвестно, что у него есть брат-близнец. Даже старик фон Клаузен не знал об этом. О печальной судьбе Грегора этому престарелому садисту сообщила его давняя подруга Грета Маркус, но того ничуть не интересовало, как растет его сын-полуеврей.
При одном упоминании об этом жестоком старике, моем отце, я почувствовал, как меня заполнила ненависть. И еще мне стало стыдно. Стыдно, оттого что я его сын. Не приведи Господь, если я хоть в чем-то окажусь похожим на него. Ланцманн усмехнулся:
— Вы разгневаны. Может, вы предпочитаете прервать на этом воспоминания о тех горестных событиях?
— Продолжайте!
Голос у меня был резкий, жесткий. Похоже, Ланцманн был рад продолжить рассказ. Он пустился в долгое повествование, и, по мере того как он говорил, все фрагменты головоломки становились на свои места.
Добравшись до Швейцарии, Грегор фон Клаузен пришел к Ланцманну и рассказал все, что удалось ему обнаружить насчет «Железной Розы». Учуяв прибыльное дело, Ланцманн попросил представить доказательства существования списка. Грегор дал их. И тогда Ланцманн пообещал, что подключит к расследованию людей из бригад Эрреры, а самому Грегору посоветовал отсидеться в спокойном месте. Ну а шантажировать Зильбермана, который по предъявлении ему фрагмента фотокопии списка стал исключительно покладист, оказалось проще простого.
Однако Грегор начал становиться обременительным. И какова же была радость Ланцманна, когда он узнал в клинике, куда привезли меня, что я зовусь Жорж Лион, что я пострадал в автомобильной катастрофе двадцать пятого мая и что из моей сгоревшей машины извлекли неопознанный труп. Грегор ведь сообщил Ланцманну, что напал на мой след и в тот день собирался встретиться со мной. И вот двойная удача — Грегор исчез, а я ничего не помню!
Зильберман же считал, что я и есть Грегор, скрывающийся под другой фамилией, и потому подослал ко мне Марту, чтобы выведать, где находится список. Естественно, Марта ничего не узнала, но зато добралась до Ланцманна, который очень щедро заплатил ей за молчание.
Правда, существовало одно «но»: Грегор предупредил свой банк и нотариуса, что, если он перестанет ежегодно присылать свою фотографию, на которой он читает газету за текущий год, им следует изъять из его сейфа запечатанный конверт и опубликовать содержимое; ни при каких иных обстоятельствах сейф не может быть открыт, разве что Грегор самолично пожелает это сделать. К несчастью, Грегор рассказал об этих своих распоряжениях Ланцманну, и тот после гибели моего брата тайно фотографировал меня у себя в приемной; хоть раз-то в году может случиться такое, что я просматриваю газеты.
Короче, план Ланцманна отлично удался.
И потому тихой швейцарской ночью я, истекая кровью, стоял на коленях на ковре в окружении покойника, моей жены и моего психоаналитика.
Ланцманн умолк и выпил бокал шампанского. Казалось, он наслаждался впечатлением, которое произвел его ядовитый рассказ, и внимательно наблюдал за мной. Я ощущал непонятное возбуждение, точно после напряженного поединка. Ох, что-то тут не сходятся концы с концами. Где-то Ланцманн врет, но мне не удавалось понять где. Если бы я мог отдохнуть и заняться раной… Я потерял много крови и чувствовал, что здорово ослаб. Ну почему, почему Ланцманн хотел убить меня у себя в кабинете? Ведь живой я ему куда полезней, чем мертвый. Может, он испугался? Испугался, что я… что я…
— Жорж, смотрите на меня…
Я машинально повернулся к нему, и его чудовищно расширившиеся глаза властно впились в меня.
— Нет! — крикнул я, закрыв лицо действующей рукою.
— Это приказ, Жорж!
Я чувствовал, что неодолимая сила притягивает меня к нему. Марта! Где Марта? Марта с озабоченным видом смотрела на меня. С трудом, преодолевая сопротивление в себе, я дернулся к ней:
— Марта!
Голос Ланцманна ввинчивался мне в голову, как сверло коловорота:
— Не двигайтесь! Жорж, вы решительно невыносимы, и я думаю, что мне придется расстаться с вами. Я скопил достаточно денег, чтобы уйти на отдых, вполне заслуженный отдых после тридцати лет, проведенных за выслушиванием иеремиад невротиков наподобие вас.
Пистолетом он указал на неподвижное тело Зильбермана.
— Полиция и друзья Зильбермана решат, что вы застрелили друг друга. Надеюсь, вам будут устроены роскошные похороны. Но я, к сожалению, не смогу на них присутствовать, мы с Мартой отправляемся на Галапагосские острова, собираемся там немножко отдохнуть.
Он поднял пистолет, тщательно прицелился в меня, и я уже совершенно безнадежно бросил наудачу:
— Почему вы помешали Груберу уничтожить меня?
— Что такое?
Судя по выражению его лица, он был в полной растерянности. А я, почуяв это, продолжал:
— Почему вы убили его?
— Грубера? Но я не…
Ланцманн резко повернулся к Марте:
— Что он плетет? Налейте мне попить, я умираю от жажды.
Он стал бледен, весь покрылся испариной. Крупные капли пота ползли вдоль седых висков. И хотя я чувствовал, что скатываюсь в какой-то густой туман, тем не менее удивился, почему известие о смерти Грубера произвело на него такое впечатление. Ланцманн залпом осушил бокал и протянул его Марте, которая снова наполнила его. Теперь он опять повернулся ко мне. Мне удалось продвинуться на несколько сантиметров к «6еретте», которую, падая, выпустил Зильберман.
— Объяснитесь, Жорж. Что это за выдумки?
— Грубера обезглавили. Очень чисто, вам бы это понравилось, доктор… Ну а если это сделал призрак, плод моего воображения, то он чертовски ловок и умел.
Я никогда раньше не замечал под глазами Ланцманна таких синих мешков. Он неподвижно стоял, впившись в меня взглядом и сжимая пистолет.
— Вы плетете всякую чушь, чтобы выиграть время…
Я передернул плечами:
— Но кто-то же убил его. Сходите в подвал, убедитесь сами.
Ланцманн бросил с судорожной гримасой:
— Ваша хитрость столь же посредственна, сколь и ваша психика, милейший мой Жорж.
Капли пота теперь уже ползли по его поплиновой рубашке в тонкую полоску. И тут меня осенило: ему плохо. Физически плохо. Одновременно я понял почему. И в этот момент единственная, кто мог убить Грубера и вне всяких сомнений подсунуть Ланцманну наркотик, промолвила своим мягким голосом:
— Доктор, отдайте мне пистолет, если хотите, чтобы я вам дала противоядие.
— Противоядие?
Ошеломленный, Ланцманн резко повернулся к Марте. А она спокойно протянула к нему руку:
— Вы приняли концентрированную дозу производного фенициклидина, от которой через пятнадцать минут, то есть, — Марта посмотрела на часы, — ровно в половину, вы умрете. У меня, как я вам уже сообщила, имеется противоядие. Но прежде я хотела бы получить от вас пистолет, который вы и без того едва держите в руке.
Никогда до сих пор мне не доводилось слышать, чтобы Марта говорила таким холодным, бесстрастным тоном; я узнал и тон, и стиль: так изъясняются профессионалы, сроднившиеся с насилием, совершенно лишенные души.
Ланцманн уцепился за револьвер, как ребенок за игрушку. Я незаметно продвигался к «беретте» Зильбермана. Ланцманн пытался хорохориться, но голос у него был померкший:
— Вы… насмотрелись комиксов… Марта. И не подумали… о собственных… интересах.
Ноги у него подгибались, и ему пришлось, чтобы не упасть, ухватиться за кресло. Марта воспользовалась этим и вырвала у него пистолет, одновременно и я схватил «беретту» Зильбермана. Мы, держа в руках оружие, напряженно смотрели друг на друга. Марта недобро улыбнулась, блеснув перламутровыми зубами:
— Левой рукой, Жорж? А тебе не кажется, что ты переоцениваешь себя?
— На таком расстоянии, любимая, я ни за что в тебя не промахнусь.
Лицо Ланцманна посерело. Он схватился за горло:
— Пить… Господи, пить. Дайте же мне ваше противоядие. ..
— Где копия списка, которую вы получили?
Ланцманн захлопал глазами, точно сова, удивленная наступлением дня.
— Так вы… ничего… не поняли!
Мы с Мартой уставились на него. Он рассмеялся болезненным смехом:
— Прелестная парочка! Готовы… прикончить друг друга из-за… клочка бумаги, которого я… в глаза не видел!
— Что вы сказали?
— Никогда! Никогда не видел! Безумно… смешно!
Запинаясь, я пробормотал:
— А… фотокопия, посланная Зильберману?
— Фрагмент, который дал мне… Грегор, чтобы доказать… что он говорит… правду. Ах, бедняжки, до чего вы… глупы!
— Но где же тогда список?
Марта встряхнула Ланцманна. Он зашелся кашлем, содрогаясь в конвульсиях. Глаза вылезали у него из орбит. Марта отпустила его. И тут прозвучал его прерывистый, страдальческий голос:
— Горло огнем горит… Марта, вы… закоренелая потаскуха, но все равно… я вам расскажу кое-что… это меня позабавит… Не люблю… ординарных людей… они слишком скучны…
Его тело корчилось от невыносимой боли, он прижимал руки к сердцу.
— Какая боль… Я не знаю… где список. Есть лишь один человек… который знает… но он никогда… не сможет вам сказать.
— Почему?
Этот вопрос вырвался у нас с Мартой одновременно.
— Потому что он… неизлечимо… сумасшедший.
— Кто он?
Я встряхнул его. Лицо у него стало свинцово-синим, рот приоткрылся, обнажив зубы, и он выдохнул:
— Сейф двести восемьдесят восемь… пятьдесят два… триста пятьдесят семь… Федеральный банк… Вы будете… потрясены…
— Ланцманн!
Тело его судорожно выгнулось, в уголках рта появилась пена. Я обернулся к Марте с криком:
— Марта, быстрей противоядие!
Но он уже упал мне на руки, и его застывшие светлые глаза с немым укором уставились на меня. За последние двенадцать часов это уже второй мертвец, который смотрит мне в глаза. Ланцманн! Я не мог поверить, что никогда больше он уже не раздвинет губы в недоброй улыбке и не произнесет какую-нибудь саркастическую фразу. Он выглядел старым и усталым. Мертвый, он как-то съежился. Марта подошла к нему, приподняла веки:
— Сердце отказало.
На какой-то миг наши руки соприкоснулись на мертвой щеке Ланцманна. И мне показалось, будто рука Марты дрогнула. Я взглянул на нее:
— Противоядия не существует, да?
Марта спокойно закурила сигарету.
— Да. Но если бы оно и существовало, не знаю, дала ли бы я его Ланцманну. Этот подлец поставил под удар всю организацию, из-за него мы потеряли годы.
— Мы?
— Бригады Эрреры, — ответила она, выпустив мне в лицо струю дыма.
От удивления у меня отпала челюсть. Марта — наймитка Зильбермана, Марта — наймитка Ланцманна, Марта — в бригадах; метаморфозы совершались слишком стремительно для моего разумения. Я уже ничего не понимал. У меня было ощущение, будто я проваливаюсь в бездонный колодец, где каждый ответ вызывает новый вопрос. А Марта как ни в чем не бывало продолжала:
— Мы знали, что существует бесценный документ, который позволил бы нам добраться до самых высокопоставленных членов «Железной Розы». Я проникла в организацию Зильбермана именно с этой целью: добыть список. Воспользовалась Грубером. Убедила его, что всецело сочувствую их идеалам. А он, дурак, совершенно потерял голову. Сходил по мне с ума и очень скоро предложил присоединиться к ним. И тут Зильберману пришла идея использовать меня для контроля за тобой. Поначалу я тоже верила, что ты их шантажируешь, и надеялась выкрасть список и передать его бригадам. Потом поняла, что ты тут ни при чем. И что в нашей организации имеется предатель. Я долго думала.
Я слушал, не упуская ни слова.
— Я была уверена: Грегор фон Клаузен добрался до Швейцарии, был поставлен в такие условия, что ему пришлось убить своего отца, завладел этим списком и исчез. Мне было очевидно, что ты об этом ничего не знаешь. Следовательно, ты не Грегор!
Наконец-то я вижу человека, который признал это!
— Кто-то перехватил Грегора, вероятней всего, ликвидировал его и забрал этот проклятый список. Кто-то, кто достаточно хорошо знает тебя, чтобы принудить тебя без твоего ведома играть роль Грегора. Кто-то, кто является членом бригад и кому мог довериться Грегор. Так я вышла на Ланцманна. «Темная дорожка психиатра». Как тебе нравится такое название детективного романа?
Марта безрадостно улыбнулась. И я вдруг увидел ее такой, какая она есть: молодая женщина с осунувшимся лицом, хрупкая и несчастная. И у меня внезапно возникло нелепое желание обнять ее, привлечь к себе. Но я справился с ним. Она выпустила дым и продолжала, словно мы вели обычный, ничего не значащий разговор:
— Я притворилась, будто вступила с ним в союз. Мне нужно было выиграть время. Подготовить план атаки. Мне и в голову не приходило, что произойдет вся эта каша…
Она кивком указала на трупы Зильбермана и Ланцманна. Два мертвеца в роскошной гостиной перед камином, где тлеют красные угли. Но хуже всего, что после всех событий последних дней мне вовсе не казалось, будто они тут не к месту. Как если бы для смерти место всюду, особенно рядом со мной. Я поднял голову:
— Ты убила Грубера?
Марта выдержала мой взгляд.
— Прежде чем стать активным членом бригад, я прошла специальную подготовку. По-настоящему специальную. Я — наемная убийца, Жорж. Так я зарабатываю на жизнь. Приводя в исполнение приговоры. Не слишком романтично, да? Ну а что до Грубера, я сказала Зильберману, что забыла сумочку. Он ждал меня в лимузине. А я взяла в кухне нож и спустилась в подвал. Действовать надо было быстро и бесшумно. Я приоткрыла дверь, Грубер меня не услышал. Он стоял спиной и насвистывал. Я подняла нож и изо всех сил ударила его между вторым и третьим позвонками. Он без единого звука осел. А я вернулась в лимузин, и мы поехали на прием. Я тебя шокирую?
— Думаю, отныне меня уже ничто никогда не способно шокировать.
Она придвинулась, прикоснулась ко мне. Я ощутил опьяняющий аромат ее кожи. Наемная убийца. Исполнительница приговоров, заочно вынесенных скрывающимся военным преступникам. Моя мирная историк искусств, оказывается, опасней гремучей змеи. А она закатала мне рукав рубашки.
— Сейчас я сделаю тебе перевязку. Стой смирно.
— Марта…
Я притянул ее к себе действующей рукой. Она мягко высвободилась.
— Жорж, ты… сын Лукаса фон Клаузена… Мясника…
Я запротестовал:
— Но ты же знаешь, что я ни сном ни духом обо всей этой истории!
— Вся моя семья была уничтожена во время войны. Ты можешь это понять, Жорж? Вся, вплоть до младенцев. Мой отец — единственный, кто уцелел из семьи в пятьдесят два человека. Ему было десять лет, и он ждал в медчасти своей очереди, чтобы послужить фон Клаузену и его банде подопытной свинкой, но эти мерзавцы в тот день сбежали как крысы с корабля.
Я родилась, когда моему отцу было двадцать пять, но он выглядел на все пятьдесят и умер, не дожив до своего тридцатилетия. В лагере его подвергали воздействию радиоактивных лучей. Знаешь, иногда у меня возникает ощущение, что мы по-настоящему свихнулись на мести, но сколько людей вроде Лукаса фон Клаузена не предстали после войны перед трибуналами! А ты, ты — его сын!
Сначала я думала, что ты такой же, как они, один из этих гнусных фашистиков, что еще отвратительней своих отцов, потому что ты их предал ради выгоды. Но потом, со временем, я вдруг почувствовала, что…
— Что? Говори!
Действующей рукой я встряхнул ее. Но она замкнулась, как устрица.
— Ты мне делаешь больно!
Я отпустил ее. И резко отвернулся. Ее низкий голос пронзил меня до самых недр души:
— Что я полюбила тебя. Я люблю тебя, Жорж. Кем бы ты ни был.
Слезы закипели у меня в глазах. Я сглотнул и постарался сдержать их.
— Марта, я же был всего пешкой в этой игре.
— Жорж, прошу тебя, хотя бы сегодня не будем больше говорить об этом. Нам надо отсюда уходить.
В мгновение ока она превратилась в идеальную шпионку из фоторомана, промыла мне рану спиртом, наложила временную повязку из салфетки, и мы ушли. Путь наш лежал в Женеву, в Федеральный банк…
Марта мчалась очертя голову в сером полусвете нарождающегося утра. Позади мы оставили три трупа и шофера Зильбермана, который, надо думать, сейчас в одних подштанниках улепетывал во весь дух по шоссе, смываясь из этого осиного гнезда, прежде чем туда сунет нос полиция. Дело в том, что перед отъездом я открыл багажник лимузина и с помощью Марты вытащил из него связанного шофера; мне отвратительна мысль выдать человека, каков бы он ни был, полиции. Короче, мы извлекли его и перерезали узы, связывающие ему ноги, не обращая внимания на свирепое бурчание, раздававшееся из-под кляпа.
Откинувшись на мягкую спинку сиденья, я прикрыл глаза. Старая рана ныла, а новая отчаянно болела. Я чувствовал себя слабым, чудовищно слабым и, видимо, впал в обморочное состояние; голос Марты внезапно вырвал меня из мучительного сна, в котором старик фон Клаузен, вооружившись острым секачом, пытался зарубить меня. Охваченный бешеной яростью, я вырвал у него секач и уже собирался снести ему голову, но тут голос Марты сумел прорваться в мой затуманенный мозг:
— Мы приехали.
Я вздрогнул. Приехали? Куда?
— Мы возле банка. Туда я пойду одна. Ты подождешь меня в машине. У тебя слишком подозрительный вид, чтобы появляться в банке.