Страница:
Среди русского населения выделялись по благоустройству селения староверов («семейских» — см. выше). Они отличались от других крестьян и особенно казаков пограничных караулов своим ростом, здоровьем, красотой, трезвостью, работоспособностью и держались обособленно. В казачьих и русских (не семейских) селениях некоторый процент населения составляли так называемые карымы, крещеные буряты, подвергшиеся путем смешанных браков с русскими старожилами ассимиляции.
Бурятское население вело большею частью только полукочевой образ жизни, пользуясь не войлочными, т. е. передвижными юртами, а деревянными постоянными (описанными мною в части I), которые я видел в степи между Иркутском и Верхоленском, также заселенной бурятами. Одна такая юрта стояла в зимнем поселке (улусе), а другая где-либо обособленно на летнем пастбище, куда бурят с семьей переселялся на теплое время года. Буряты придерживались ламаизма (тибетской формы буддизма) и имели несколько храмов, называемых дацанами, вокруг которых жили в отдельных домах монахи-ламы. Самый крупный храм находился на южной половине западного берега Гусиного озера, второй, поменьше — в долине речки Чесана, правого притока р. Худуна. Ежегодно ламы устраивали несколько праздников для привлечения богомольцев и сбора подаяний, необходимых для поддержания храмов и существования лам. Верховный лама, главный в Забайкалье, жил в Гусиноозерском дацане (фиг. 30).
В конце XIX века в Селенгинской Даурии было только три города — Верхнеудинск (ныне Улан-Удэ, столица Бурят-Монголии), Селенгинск и Троицкосавск с купеческой слободой Кяхтой. В этих городах было управление их уездами и жили чиновники, купцы, ремесленники и воинские отряды. Дома здесь преобладали деревянные одноэтажные, улицы были немощеные, ни водопровода, ни канализации не было, численность населения была небольшая.
Чтобы закончить изложение моих путешествий этого периода и их результатов, остается сказать несколько слов о зимних занятиях в эти годы в Иркутске и работах двух последующих лет до третьего возвращения в Сибирь.
В Иркутске в эти годы я принимал участие в деятельности Восточно-Сибирского отдела Географического общества, которая оживилась после того, как его председателем был избран молодой городской голова В. П. Сукачев, а в члены распорядительного комитета вошли новые силы в лице земских статистиков, прибывших для выполнения статистико-экономического обследования Енисейской и Иркутской губерний, организованного генерал-губернатором А. Д. Горемыкиным. В этот комитет вошли также мой сотрудник А. П. Герасимов и новый директор метеорологической обсерватории А. В. Вознесенский, знакомый мне по Петербургу. В отделе работали также Д. А. Клеменц, в качестве правителя дел, редактор местной газеты И. И. Попов и окончивший университет В. Б. Шостакович. Устраивались собрания секций физической географии, этнографии и статистики с докладами о результатах исследований в Забайкалье, изучения быта и фольклора бурят, быта сельского населения, по данным статистики и др.. Одну зиму мы с А. П. Герасимовым прочитали посменно серию лекций по физической геологии в зале музея, впервые применив для их иллюстраций раскрашенные нами самими диапозитивы; выручка с этих лекций была назначена на покупку волшебного фонаря для музея.
Во вторую половину этого периода Д. А. Клеменц уехал в Якутск для организации большой экспедиции по изучению быта якутов на средства, пожертвованные отделу золотопромышленником Сибиряковым. Большую часть сотрудников этой экспедиции генерал-губернатор по ходатайству отдела разрешил составить из политических ссыльных, живших в Якутске и в наслегах области и хорошо познакомившихся с жизнью и нуждами населения. Это обеспечивало получение объективных сведений независимо от влияния местной власти и, с другой стороны, давало ссыльным интересную pa боту и заработок. Отъезд Д. А. Клеменца повлек за собой избрание меня правителем дел отдела и редактирование мною его «Известий» в течение двух лет.
Новый директор обсерватории А. В. Вознесенский организовал временную станцию на Байкале на половине зимнего пути из Лиственничного в Мысовую для изучения всех метеорологических элементов, а также толщины ледяного покрова, его трещин, движений и температуры. Об этих особенностях льда не было еще систематических наблюдений. В одну из зим А. В. Вознесенский с женой и я со своей женой совершили поездку на Байкал к этой временной станции, и я имел возможность видеть ледяной покров озера, широкие трещины в нем, торосы вдоль них и у берегов. Зимние ветры сдували выпадавший снег большею частью к берегам с поверхности льда, которая на больших площадях средней части озера была совершенно чистая и гладкая и отражала солнечные лучи, как огромное зеркало. В одной из трещин, уже затянутой молодым льдом, мы видели голову лошади провалившейся в воду и замерзшей в ней в виду того, что ямщик не смог сам вытащить ее на гладкий лед. Простор ледяного покрова и горная рама озера с ее вершинами, ущельями, ковром тайги, усыпанная снегом, произвели незабываемое впечатление.
Будучи начальником Забайкальской горной партии, я продолжал занимать должность геолога Иркутского горного управления; хотя вознаграждения за это я не получал, но оставался в кругу горных инженеров Иркутска. Начальник управления во время моей экспедиции в Центральную Азию сменился, и место Л. А. Карпинского занял Н. С. Боголюбский, а в качестве помощника его приехал И. А. Огильви. Приходилось поддерживать отношения с этим кругом, хотя научные интересы связывали меня гораздо больше с другим, образовавшимся вокруг Отдела и метеорологической обсерватории. У директора последней собирались почти каждое воскресенье некоторые деятели Отдела, я с женой и мой сотрудник А. П. Герасимов.
Так как после летних работ 1898 г. Забайкальская партия намеревалась вернуться в С.-Петербург для обработки собранных материалов и составления полного отчета, моя жена не осталась на последнее лето в Иркутске, а уехала к своим родным в Петербург. Рельсовый путь по Сибирской железной дороге был уже готов до с. Черемхова, где можно было сесть в поезд. Моя семья уехала на пароходе, курсировавшем по Ангаре до с. Бархатова, где можно было достать лошадей, чтобы проехать до ближайшей станции, от которой начиналось временное движение поездов.
В конце сентября, закончив работы в Селенгинской Даурии, я также кончил отправку наших коллекций и ликвидировал квартиру партии в Иркутске. Рельсовый путь был уже уложен до станции на левом берегу р. Ангары, ниже устья р. Иркута, где я сел в вагон временного состава, доставивший меня в Красноярск, откуда начиналось регулярное движение. На этом пути интересно было спокойно наблюдать из окна вагона местность, знакомую по двум поездкам в тарантасе в 1888 и 1895 гг., видеть характерные формы столовых гор к западу от р. Оки, обусловленные покровами вулканической лавы — сибирского траппа, изливавшейся в конце палеозоя из больших трещин; далее мост через Енисей, еще более крупный через р. Обь, степи и колки Барабы и всей Западной Сибири, которая была еще незнакома мне, так как при плавании на пароходе по Оби с него видны только откосы берегов и редколесье на них.
В Петербурге жена уже успела найти и обставить квартиру на Петербургской стороне, недалеко от улицы, на которой Геологический комитет отвел квартиру для работы Забайкальской партии. Я с обоими сотрудниками начал обработку материалов, но в ноябре мне пришлось оторваться на месяц для поездки за границу, в Цюрих (в Швейцарии), где умер мой старший брат. По пути туда я заехал в Вену, по приглашению академика Эд. Зюсса, с которым уже переписывался раньше. Он составлял в это время первую половину III т. своего труда «Лик земли», значительная часть которого была посвящена Азии. Создавая сводку всех данных о составе и тектонике горных стран Азии, Зюсс, естественно, особенно нуждался в результатах новейших исследований и очень хотел получить от меня лично в беседах результаты моих наблюдений в Центральной Азии и Сибири. Я провел три дня в Вене в разговорах с Зюссом, обсуждая строение Внутренней Азии.
По возвращении в Петербург зиму и весну 1899 г. я провел за обработкой привезенных материалов, но занимался главным образом подготовкой к печати дневников из своего путешествия по Центральной Азии, отодвигая забайкальские на вторую очередь, так как предварительные отчеты партии по годам были уже напечатаны и давали представление о выполненной работе. Мы составили общий краткий отчет по всему Забайкалью, изученному за 4 года, кроме отчета за последний год, и представили все это в Геологический комитет.
На лето 1899 г. я получил от горного ведомства командировку в Германию, Австрию и Швейцарию для ознакомления с геологическим строением этих стран в природе и в музеях, жил с семьей в разных местах, делал экскурсии в Альпах Швейцарии, в вулканической области по Рейну, осмотрел геологические музеи в Берлине, Вене и Будапеште; в последнем познакомился с геологом Лочи, изучавшим Китай за 7 лет до меня. В Берлине посетил геолога Рихтгофена, известного исследователя Китая, присутствовал на Международном географическом конгрессе, на котором сделал маленький доклад об исследованиях Забайкалья. В Вене я снова провел несколько дней в беседе с Зюссом о строении Азии.
Осень, зима и весна 1899—1900 гг. были опять посвящены обработке центральноазиатских и забайкальских материалов, а летом я получил командировку в Париж для участия в Международном геологическом конгрессе и посещения Всемирной выставки. После конгресса я участвовал в экскурсии в Овернь, где познакомился с областью развития молодых вулканических пород и видел прекрасные остатки третичных и четвертичных вулканов.
Полные отчеты Забайкальской партии появились не так скоро по окончании полевых работ. Обработанные дневники наблюдений были напечатаны — мои в 1905 г., А. П. Герасимова— в 1910 г. и А. Э. Гедройца — в 1909 г. Последний, а также мой, сопровождались обзором всей старой литературы. Мой полный отчет, составивший солидный том, вышел в 1914 г.; в его состав вошли описания изверженных горных пород Селенгинской Даурии, сделанные студентами Томского технологического института в качестве дипломных работ. Это были первые петрографические характеристики главных типов массивных пород этой страны.
Часть третья. 1901—1911 гг. Ленские прииски. Киргизская степь. Столбы на р. Енисее. Богомдарованный рудник. Калбинскил хребет и его золотые рудники XVI. Изучение бассейна р. Бодайбо
Двухлетний перерыв после исследований 1886—1898 гг. в Туркмении, Сибири и Центральной Азии, сделанный для обработки результатов и связанный с командировками за границу для ознакомления с геологией Западной Европы и участия на конгрессах, закончился в начале 1901 г. изданием второго тома дневников экспедиции в Центральную Азию. Геологические исследования, связанные с постройкой железной дороги через Сибирь, заканчивались; вместо постройки оказавшегося очень трудным участка от г. Сретенска на р. Шилке до Хабаровска строилась Китайская железная дорога от границы Восточного Забайкалья через Северную Маньчжурию во Владивосток. Горное ведомство приступило уже к геологическому обследованию главных золотоносных районов Сибири, поручая его партиям геологов, освободившимся от работ вдоль железной дороги. Было начато изучение Енисейского золотоносного района, в который направились геологи Средне- и Западносибирских партий Ижицкий, Мейстер и Ячевский, а мой сотрудник по Забайкалью А. П. Герасимов побывал в 1900 г. в Ленском районе. Весной 1901 г. я получил предложение стать начальником Ленской геологической партии. Мое знакомство с этим районом, основанное на летних исследованиях 1890 и 1891 гг., конечно побуждало меня принять это предложение, чтобы продолжать наблюдения, оставшиеся незаконченными из-за экспедиции в Центральную Азию.
Когда я явился в Геологический комитет, к его директору А. П. Карпинскому, чтобы доложить о своем согласии и поговорить о программе работ на лето 1901 г., я неожиданно узнал, что план исследований этого района был уже намечен на каком-то совещании и что мне поручается на это лето геологическая съемка всего бассейна р. Бодайбо. Зная хорошо, сколько в этом бассейне действующих приисков с подземными и открытыми работами, требующими осмотра, я заявил, что выполнить съемку этого бассейна один геолог в одно лето не может; он не успеет осмотреть все эти работы и изучить также выходы коренных пород на водоразделах между отводами приисков. А. П. Карпинский мне ответил, что план уже утвержден и должен быть выполнен. Видно было, что он недоволен моим возражением; очевидно, геологи, лично не знавшие бассейна, составили этот план, просто сопоставляя размер его площади и норму летней работы геолога, а он его одобрил и представил на утверждение в Горный департамент.
Так как бассейн р. Бодайбо, главный по добыче золота в Ленском районе, меня особенно интересовал и мне хотелось дополнить мои исследования прежних лет, несистематические и незаконченные, более полными, я согласился выполнить изучение бассейна в одно лето. Но я предупредил А. П. Карпинского, что за счет средств, отпущенных на эту работу, я приглашу двух нештатных помощников — молодых геологов. Я намеревался посвятить свое время, главным образом, осмотру подземных и открытых работ на приисках, требующему наибольшей опытности и внимания, а помощникам поручить выполнение экскурсий на водоразделы и осмотр выходов коренных пород, конечно под моим контролем и руководством. Один из этих помощников, студент университета Л. Я. Лурье, работал у меня уже два года, определяя под микроскопом шлифы горных пород Центральной Азии; это было необходимо, чтобы в дневниках, которые я подготовлял к изданию, предварительные определения горных пород, сделанные в поле во время экспедиции, были заменены точными. Вторым помощником, более высокой квалификации, явился молодой горный инженер П. И. Преображенский, уже побывавший на полевой работе в Туркестане и нуждавшийся в это лето в заработке.
Таким образом, на лето 1901 г. я уже намеревался в третий раз вернуться в Сибирь, чтобы начать, вернее возобновить, изучение Ленского золотоносного района. Но судьба захотела привязать меня к Сибири еще крепче. В апреле мой учитель И. В. Мушкетов приехал ко мне в сопровождении профессора Е. Л. Зубашева, директора открытого только в 1900 г. технологического института в Томске. Последний предложил мне занять в этом институте кафедру геологии и организовать горное отделение, сделавшись его деканом. Педагогическая деятельность меня еще не манила, и я уже два раза отказывался от предложений занять кафедру в высшей школе. В первый раз, весной 1895 г., после экспедиции в Центральную Азию, меня приглашали на кафедру минералогии и геологии в Петровско-Разумовский сельскохозяйственный институт в Москве (ныне Тимирязевская академия). Во второй раз, в 1896 г. И. В. Мушкетов, занявший в Горном институте кафедру геологии после освобождения ее А. П. Карпинским, предложил мне сделаться доцентом в этом институте. В обоих случаях взяло верх желание продолжать начатую геологическую работу в Сибири, которую трудно было совместить с профессурой в Европейской России из-за продолжительности проезда оттуда на летние работы и обратно при отсутствии железной дороги.
Но в этот раз условия были другие: кафедра находилась в самой Сибири и совместить лекции с полевой работой было вполне возможно. А организация горного отделения и основание школы сибирских геологов представляли почетную задачу, и я согласился, поставив только условием, что явлюсь в Томск не весной, а к осени, по окончании изучения бассейна р. Бодайбо. Это было приемлемо для Томского технологического института, так как в августе 1901 г. только предполагалось открыть горное отделение и провести прием студентов на первый курс, на котором лекции по геологии еще не были нужны; поэтому я был нужен осенью не как профессор, а как декан. И. В. Мушкетов очень поддерживал предложение Е. Л. Зубашева и уговаривал меня согласиться: Все-таки приходилось ликвидировать хорошую квартиру в С.-Петербурге, в спокойной местности на Петербургской стороне, где я рассчитывал прожить долго, уезжая на летние работы в Сибирь или в Среднюю Азию, снова укладывать и свою библиотеку, и привезенные сибирские и китайские коллекции и переселяться в третий раз на новое место. В начале мая я выехал в Сибирь и там сначала завернул в Томск, чтобы посмотреть обстановку будущей жизни; если она не понравится — я мог бы еще отказаться. Но уже законченный главный корпус технологического института и строившиеся химический и физический по своим размерам и расположению на окраине города между садом университета и рощами на возвышенности правого берега р. Томи произвели прекрасное впечатление. Тут же предполагалось построить хорошие квартиры для профессоров, в ожидании чего директор института обещал мне за лето подыскать квартиру поблизости, чтобы моя семья могла приехать, когда сможет, не дожидаясь моего возвращения с Ленских приисков. Поэтому я сообщил жене, чтобы она готовилась к переселению в конце лета с сыновьями, которые по возрасту должны были уже поступить в среднюю школу. Нахождение в Томске реального училища было очень приятно, так как я был противником классического образования и сам учился в реальном училище по желанию отца.
В Иркутске я встретился с моими вышеуказанными помощниками, приехавшими туда прямо из Петербурга, и далее на Ленские прииски мы ехали вместе. По р. Лене весной пароходы доходили уже до ст. Жигалова, что избавило нас от плавания в лодках и ускорило проезд на несколько дней. В самом конце мая мы прибыли уже в резиденцию Бодайбо. За десять лет, истекших со времени моей работы на приисках, здесь произошли большие изменения. От Бодайбо до устья р. Накатами была проложена узкоколейная железная дорога, и мы проехали в вагончике ее почти до Успенского прииска. Все прииски в бассейне р. Бодайбо, принадлежавшие Компании промышленности, перешли во владение Ленского товарищества, главноуправляющий которого, горный инженер Л. Ф. Грауман, знакомый мне по лету 1891 г., развил энергичную деятельность и сделал Ленское товарищество первым в России по добыче золота. Прииски Ратькова-Рожнова, Базилевского и другие по верхнему течению р, Бодайбо также работались Ленским товариществом, и во всем этом бассейне у других владельцев остались только отводы по некоторым мелким притокам, а из самых крупных отводов — Прокопьевский прииск в среднем течении реки, который по-прежнему работался Бодайбинской компанией. Со стороны Л. Ф. Граумана мы встретили самый радушный прием и всестороннюю помощь в отношении изучения бассейна, значение которого для него было ясно.
Работу мы начали с бассейна р. Накатами; на Успенском прииске получили комнату в доме, где жили приисковый доктор Браун и механик Николин. Я начал осмотр всех подземных и открытых работ на этом и соседнем приисках, а мои помощники П. И. Преображенский и Л. Я. Лурье (фиг. 35) выполняли маршруты по склонам и водоразделам долин этого бассейна для изучения выходов коренных горных пород в качестве материала для составления геологической карты. Основа для последней уже имелась в виде хорошей карты в масштабе 1:42 000, снятой топографами по всему бассейну р. Бодайбо на 10 листах, что избавляло нас от маршрутной съемки. Опыт 1890 и 1891 гг. показал мне, что в Ленском районе вообще наибольшее количество выходов коренных пород можно найти на гребне всех водоразделов, хотя бы в разрушенном на обломки виде, тогда как склоны и дно долин были покрыты мощной толщей четвертичных рыхлых отложений, скрывающих коренные породы. Поэтому и маршруты геологической съемки следовало вести по водоразделам, конечно не пропуская те редкие скалы, которые попадаются на склонах и на дне долин в виде исключения и бросаются в глаза. Каждый из помощников ежедневно получал свои маршруты и ходил пешком или ездил верхом, если расстояние было большое, в сопровождении рабочего, который нес в наплечной сетке собираемые образчики пород. На работы мы выходили или выезжали с восьми часов утра и возвращались часа в три или четыре, обедали и затем занимались разбором собранных материалов.
Я писал дневник своих наблюдений в шахтах и разрезах, этикетируя взятые в них, образцы коренных пород из плотика и рыхлых отложений из золотоносного пласта и торфов. В это время помощники приводили в порядок свои записи и образцы, и потом я, под их диктовку, писал дневник их наблюдений по маршрутам, что давало возможность полного руководства, контроля и, в случае надобности, разъяснения недоумений. Так мы работали изо дня в день, и только проливной дождь мешал маршрутным наблюдениям и давал дни отдыха. Этот метод разделения труда и дал возможность кончить за одно лето картирование всего бассейна р. Бодайбо посредством густой сети маршрутов и осмотра подземных и открытых работ для выяснения состава, строения и генезиса россыпных месторождений золота.
Отмечу некоторые интересные достижения первого месяца исследований: в бассейне р. Накатами подземные работы на одном из приисков обнаружили две россыпи, расположенные рядом: одну — по самому глубокому коренному дну долины, т. е. русловую, и вторую — на террасе размыва, менее глубокую и более древнюю, чем первая, так как она частично уцелела от размыва при последнем врезании русла речки в дно долины. Это открытие, сделанное при подземных работах случайно, заставило снова поставить вопрос о систематических поисках в бассейне р. Бодайбо, террасовых россыпей на дне долин и в нижней части их склонов, т. е. именно о поисках, вместо предоставления открытия их случаю, как было до сих пор.
В большом старом, давно уже оставленном открытом разрезе на левом склоне долины р. Накатами, в устье ее левого притока Аканак-Накатами, на отводе, называвшемся Кавказ, при изучении больших обнажений бортов я обнаружил основную морену второй и последней эпохи оледенения в виде типичной валунной глины, залегавшей вверху на мощной толще слоистых межледниковых песков и илов, подстилаемых мореной первой эпохи оледенения. Ниже последней в бортах кое-где были видны остатки орт, которыми добывали еще одну террасовую россыпь, залегавшую на более высоком уровне, чем та, которая была открыта также случайно в отводе по устью этой речки ниже Кавказа. Эти наблюдения подтвердили вывод, сделанный в 1890 г., о двукратном оледенении района и наличии межледниковых отложений. Ряд странных холмиков на нижней части левого склона долины р. Накатами выше устья р. Аканак можно было считать остатками оза последней эпохи оледенения, т. е. материалом, отложенным подледниковой речкой в то время, когда в долине лежал еще ледник.
Подземные работы выше Успенского прииска по долине р. Накатами обнаружили большой перерыв в глубокой россыпи, сменивший богатый пласт, выработанный ниже по течению. Несколько шахт, доведенных на протяжении этого перерыва до плотика, не обнаружили золотоносного пласта, достаточно выгодного для отработки. Даже старатели, которых пустили в эти шахты, пробовавшие копаться в разных местах, добывали мало. Я объяснил этот перерыв тем, что на его протяжении коренные породы дна долины были очень бедны вкраплениями серного колчедана, которым я приписывал большое значение в качестве первоисточника россыпного золота, согласно предложенной мною в 1890 г. элювиальной гипотезы генезиса глубоких россыпей этого района. Этому перерыву в долине р. Накатами соответствовал и перерыв в долине ее левого притока р. Аканак-Накатами, который обнаружили подземные работы последнего времени. Оба перерыва, как показала наша геологическая съемка, приходились на одну и ту же полосу коренных пород, которая по своему простиранию протягивалась из долины р. Накатами на ВЮВ в долину р. Аканак. Выше перерыва подземные работы опять обнаружили глубокую; россыпь, достаточно богатую для разработки, которая и велась по двум вершинам р. Накатами; только каждая из россыпей была не так широка, как россыпь ниже слияния вершин и перерыва, что было понятно — выше разделения реки на две вершины каждая могла иметь только менее широкую россыпь.