Страница:
Патрушев взглянул на напольные часы, стоящие в углу. Его поразил маятник: казалось, еще немного и он навсегда зависнет, замрет в какой-нибудь точке — так ленив и медлителен был его ход.
— Сейчас почти двенадцать, через час я вылетаю в Ханкалу… Вместе с Рушайло. В Ханкале возьмем с собой командующего группировкой или его зама ну и, конечно, врачей и пару рот спецназа…
— Прошу вас, как только что-то прояснится, сообщите мне лично… А главное, чтобы я мог связаться с президентом. И еще, позвоните Людмиле Путиной, возможно, она захочет с вами полететь в Сочи.
На лице Патрушева появилось недоумение, но Касьянов не дал ему задаться вопросом:
— Так надо, Людмила сейчас для него лучше любого реабилитационного центра.
«Если только он жив и не попал в плен», — пронеслась шальная мысль в голове Патрушева и он устыдился ее.
39. Гнилая яма. 13 августа, вторая половина дня.
40. Бочаров ручей, 14 августа.
— Сейчас почти двенадцать, через час я вылетаю в Ханкалу… Вместе с Рушайло. В Ханкале возьмем с собой командующего группировкой или его зама ну и, конечно, врачей и пару рот спецназа…
— Прошу вас, как только что-то прояснится, сообщите мне лично… А главное, чтобы я мог связаться с президентом. И еще, позвоните Людмиле Путиной, возможно, она захочет с вами полететь в Сочи.
На лице Патрушева появилось недоумение, но Касьянов не дал ему задаться вопросом:
— Так надо, Людмила сейчас для него лучше любого реабилитационного центра.
«Если только он жив и не попал в плен», — пронеслась шальная мысль в голове Патрушева и он устыдился ее.
39. Гнилая яма. 13 августа, вторая половина дня.
— Да вы осторожнее, у него, кажется, серьезная контузия.
Он силился вспомнить, кому принадлежит этот голос, но не смог. Начал перебирать имена: Гулбе, Изербеков, Воропаев, Виктор Шторм, Андрей Алексеевич… «А где Сайгак, где остальные? Наверное, пошли обедать. А мне бы попить минералки или пива… Пустой желудок, но тошнит…»
— Кладите на носилки и ставьте капельницу. Сейчас прилетит санитарный вертолет. Волошин уже связался с госпиталем Бурденко, в Бочаров Ручей вылетела бригада хирургов и анестезиологов.
Он открыл глаза и первое, что увидел — болтающейся кусок сожженной сетки. И сквозь дыру — небо, не менее прекрасное, чем ему привиделось в бредовых видениях. Он повернул голову: помощник Тишков, стоя рядом с группой военных и людей в гражданке, что-то им говорил. Кто-то, заметил ожившего Путина, сказал: «Президент, кажется, пришел в себя… Где этот чертов вертолет, уже давно должен быть здесь…»
Рука у врача Козиорова теплая, он положил ее ему на плечо и она греет через камуфляж.
— Владимир Владимирович, как вы себя чувствуете? — спросил он. — Впрочем, ничего не говорите, набирайтесь сил, скоро мы вас отсюда эвакуируем.
Подошел Рушайло. Он встал рядом со штативом, на котором держится капельница — пятисотграммовая колба с физраствором. Шеф МВД тоже в камуфляже, в пятнистой шапочке с длинным козырьком. Улыбается. Но улыбается как-то натянуто — его беспокоит ситуация: ведь по логике все должно быть наоборот. Не президент здесь должен лежать на носилках, а кто-нибудь из силовиков… Однако об этом никто не говорит. Подошедшие Патрушев с Волошиным тоже улыбаются. Искренне улыбаются, и ничего другого им не остается, как улыбаться. Однако Патрушев, как профессионал, восхищен поступком президента, который сделал то, чего не могли сделать несколько диверсионных групп. Но глава ФСБ не очень понимает, что же двигало этим человеком и потому в его взгляде много невысказанного недоумения…
Президент, глядя на Патрушева, силится что-то тому сказать, но язык по-прежнему связан липкой слюной. И он поднятой рукой указывает вверх, на гребень ущелья, дает знать, что там лежит Шторм. И не только Шторм, там еще главный трофей, обожженный инвалид войны Шамиль… Затем на глаза ему попадается Сайгак, который вместе с работниками ставропольской прокуратуры выступает в роли экскурсовода по подземелью.
Путин еще не знает, что Щербаков, полковник Шторм и все, кто с ним пришел, собраны и положены у восточной стены ущелья в ряд… Среди них не было только Виктора Шторма…
Доктор со шприцом в руках наклонился и взял его руку. Однако укола президент не ощутил — болело все и нигде в отдельности. Врач задрал ему штанину и стал разматывать бинт. Попросил у кого-то полить на бинт раствором, чтобы мягче тот отслаивался. Но все равно было больно и Путин, отвернувшись, заскрипел зубами, сильно ухватившись пальцами за край носилок. «Все хорошо, дорогой мой, все хорошо, — сказал врач и действительно боль немного ослабла. — Сейчас начнет действовать укольчик и станет совсем хорошо».
Козиоров в резиденции Бочаров ручей работает давно, но еще ни разу второй президент России не попадал в его руки. И оттого, наверное, столь повышенное чувство ответственности.
Подошедший ближе Волошин, наклонился и что-то спросил, но президент его не понял — в голове еще все гудело и слова до него долетали в несобранном виде. Он мотнул головой, давая знать, что не понял слов главы своей администрации.
— У него сильная контузия, — сказал врач, — и сегодня его, пожалуй, не стоит тревожить. Сейчас начнет действовать релаксатор и он немного успокоится и, возможно, поспит.
— А как рана? Насколько она серьезна?
— Задета двуглавая мышца… Нагноение довольно серьезное, но кость, слава Богу, цела.
Путин хотел сказать, чтобы позвали Сайгака. Ему надо было спросить у него о Шторме… может, он все-таки жив? И надо срочно переговорить с Касьяновым. И он опять раскрыл рот и не очень внятно сложил фразу: «Какое сегодня число?»
— Тринадцатое августа, — голос Волошина слышался как бы из глубокого колодца.
И мысли стали хаотично нагромождаться на эту цифру и он никак не мог сообразить, сколько же времени он здесь, под скалами, провел? Неужели целые сутки? Да, не меньше. Иначе никто из присутствующих не успел бы прилететь из Москвы… А как они узнали — где я и что со мной?
— Мне надо немедленно связаться Касьяновым, — посиневшие губы, наконец, одолели этот несложный текст.
Волошин кинул взгляд на врача, ожидая ответа.
— Еще немного подождем… хотя бы полчасика, — ответил Козиоров и стал нащупывать у президента пульс.
Он не видел, как к Патрушеву подошел загорелый, с зеленой косынкой на голове, командир разведки капитан Безуглов и тихо сказал, что со стороны Панкийского ущелья направляются две группы боевиков — двести-триста человек. Передовая группа на лошадях передвигается довольно быстро и через пару часов будет здесь…
Патрушев, Рушайло и заместитель командующего войсковой группировки на Северном Кавказе отошли под натянутый тент и начали обсуждение ситуации.
— Этого надо было ожидать… и мы их встретим. Какие у вас силы? — обратился он к Рушайло.
— Ребята из «Вымпела» уже заняли позицию… сейчас посмотрим… Дайте, пожалуйста, карту, обратился он к своему помощнику.
Когда принесли карту, Рушайло, устроив ее на коленях, тут же развернул.
— Ну и прекрасно, еще две роты спецназа разведки уже на подходе… Боевиков надо встретить и добить здесь, — сказал он. — Я свяжусь с Корнуковым, пусть его вертолеты немного поработают. А остатки боевиков прижмем к скалам…
— Но не лучше ли позволить им войти в ущелье, после чего как следует отбомбиться. Ведь здесь группа Шторма установила маяки, так что есть неплохой целеуказатель для крылатых ракет.
Однако Рушайло, внимательно слушающий генерала, возразил:
— Прежде чем отсюда уйти, в ущелье и в казематах должны поработать следственные группы — нашего МВД и ставропольской прокуратуры. Здесь полно работы для экспертов, при этом нужно эвакуировать убитых, а для этого нужно время…
— Значит, устроим засаду в двух-трех километрах отсюда, завяжем бой пока тут ведутся работы, а после нашего ухода все равно надо эту берлогу того… — генерал сделал выразительный жест большим пальцем, — нужно взорвать к чертовой матери. Чтобы другие не могли ее использовать…
Подошел помощник президента Тишков. Обратился к Патрушеву — вышли из-под тента.
— Вас хочет видеть президент, — сказал помощник. — Он, кажется, выходит из пике.
— Хорошо, Лев Евгеньевич, я сейчас, а вы, пожалуйста, найдите нашего радиста, пусть он свяжется с правительством… с Касьяновым лично… И побыстрее…
— Хорошо, я это сделаю.
Президент был бледен, но глаза, как прежде, наполнились голубизной. Возможно, в них отражалось небо, которое в августе в этих широтах по особому наливается густой синевой.
— Я вас слушаю, товарищ президент, сказал подошедший к носилкам Патрушев. — Все готово для связи с правительством.
— Николай Платонович, вы нашли Шторма… Андрея Алексеевича?
— Да, он здесь со всеми вместе, — Патрушев вполоборота обратился к тому месту, где лежали убитые разведчики.
— А Тайпана?
— К сожалению, эта одноногая сволочь опять уползла… А может, взрывом разложило на молекулы и следов не осталось.
— Этого не может быть, — беззвучно шептали губы Путина, — не может быть, он же не дьявол, он всего лишь человек.
Патрушев, глядя на приближающегося радиста, за плечами которого колыхалась длинная антенна, неопределенно произнес:
— Никуда Шамилек от нас не уйдет, рано или поздно попадет в петельку. Зато ошметки Эмира и Барса разметаны по всему гребню ущелья… И как вам это удалось, Владимир Владимирович? Не приложу ума…
— Одну минутку… Какое сегодня число? — Он забыл, что несколько минут назад об этом спрашивал Волошина.
— Тринадцатое… Счастливое для вас число, можно поздравить с успехом…
— Это не ко мне, — вялым движением Путин указал куда-то наверх. — Все сделали ребята из «Дельты»…
Патрушев сглотнув нервную сухость, сказал:
— Да, я в курсе… Двоих американцев мы нашли наверху, к сожалению, убитыми… Полковник Дорман тоже убит, поймал три пули…
— Это работа Гараева…
— Мы его тоже нашли… в сортире. Очень неплохая тема для гусенят…
Путин отвернулся, ему снова стало не по себе, однако вида не показал.
Радист пристроился рядом с носилками. У него капельки пота на раскрасневшихся щеках и вихор торчит из-под голубого берета. Рацию снял со спины и поставил перед собой. Он осторожно приподнялся и надел наушники на голову президента.
— Немного в эфире пошумит и перестанет, — сказал радист и положил палец на тумблер.
Когда в наушниках послышался голос Касьянова, Путин вместо того, чтобы говорить, замешкался, начал тереть лоб, словно силился что-то вспомнить. А он и в самом деле не мог сразу сосредоточиться, мысли разлетелись и ему мучительно захотелось остаться одному. Но пересилив неопределенность, он сказал: «Михаил Михайлович, надеюсь у вас все в порядке? У меня тоже, если не считать легкого насморка. Теперь о деле: пишите указ… В связи с болезнью президента, его полномочия переходят к главе кабинета министров, ну и т. д. Сегодня 13 августа, а я приступлю к своим обязанностям только 14, то есть завтра, так что продлите свои полномочия… Не будем об этом, это отдельный разговор… У меня к вам небольшая просьба… Свяжитесь с Людмилой и скажите, что я завтра ей позвоню, а может, даже сегодня попозже, вечерком. Вылетела в Бочаров ручей? Ну это еще лучше… Нет, все рассказы будут при встрече…»
От напряжения у него перед глазами заплясали черные мотыльки, мир как-то скособочился и стоящий рядом доктор и сидящий на корточках радист вдруг куда-то отдалились, и в искаженных пропорциях стали напрягать его воображение. Однако, сделав несколько движений головой, — от плеча к плечу — в голове вновь прояснилось, если, конечно, можно говорить о какой бы то ни было ясности в контуженном сознании.
Он опять вспомнил Сайгака — не терпелось узнать, куда он в ту ночь убежал и что ему сказал Шторм? И опять мысли завертелись вокруг убитых спецназовцев и, словно в фотовспышке, перед глазами отчетливо появлялись лица Гулбе, Изербекова, морпехов, а главное, Шторма — его донельзя усталый взгляд, устремленный в вечность…
…Бой, как и все чуждое здравому смыслу, начался внезапно. Сначала послышались отдаленные автоматные очереди, затем — взрывы, которые звучали с нарастающей интенсивностью. Путин хотел приподняться, но его успокоил доктор, вдруг побледневший, с трудом скрывающий волнение. К носилкам подбежал Патрушев — у него тоже осунувшееся лицо, но голос, когда он заговорил, был твердый, без малейшей ущербинки.
— Доктор, возьмите пару бойцов и внесите носилки в укрытие.
Патрушев кого-то позвал и через минуту президент снова оказался под сводами пещеры. И первое, что он ощутил — умопомрачительные запахи разлагающихся тел. Снаружи раздавались команды и он отчетливо слышал голос Рушайло: «Просочились, сволочи, шмаляют из минометов…» Президент не видел, как министр МВД, бегом, направился в сторону южного створа ущелья, увлекая за собой десяток собровцев.
Патрушев, примостившись у рации, пытался соединиться с командиром высланной вперед роты. И по мере того, как шло время, а отклика не было, тревога ядовитой змеей заползала за воротник камуфляжа. Тяжелая мысль помимо воли напомнила ему о гибельной судьбе 6-й роты и группы псковских десантников. «Неужели, — думал он, — я вместе с президентом попаду в официальные сводки погибших от рук террористов? Бред какой-то… Застрелю его и себя, но только не в руки бандитов». Однако через пару секунд он об этом забыл, потому что в наушниках загрохотал бас командира роты капитана Чабана. Он докладывал обстановку, которая с его слов не была катастрофической: действительно, группа из пятнадцати-двадцати боевиков, на лошадях, обошла отряд и углубилась в район квадрата Е-9… Собровцы настигли боевиков и ввязались в бой…. «Мы немного растянулись, — говорил Чабан, — но до подхода основных сил бандитов есть еще время. Я думаю, мы их сейчас отбарабаним…» «Нет, это не затухнет, если даже мы переловим и перебьем всех главарей, — пронеслась в голове шефа ФСБ нерадостная мысль, однако Чабану он сказал другое: — Я прошу вас, капитан, сделать все возможное, чтобы задержать продвижение основных сил, скоро должно подойти наше подкрепление…»
Патрушев взглянул на небо, которое уже утратило свой жар и понемногу сгущалось в оттенках. Когда он подошел к проему, ведущему в подземелье, увидел Волошина и Тишкова и едва сдержал смех. Волошин, словно заправский вояка, в одной руке за ствол держал АК, свободной рукой играл гранатой — подкидывал и ловил… Лысина его блестела капельками пота, лицо, как всегда невозмутимое. Тишков сидел у стены, держа автомат между согнутых в коленях ног. Они решили ни на шаг не отходить от своего шефа.
— Что там происходит? — спросил Волошин. — Никогда не думал, что придется участвовать в антитеррористической акции. Между прочим, я понимаю Владимира Владимировича, это весьма и весьма заразительная игра.
— Будьте осторожнее с гранатой, Александр Стальевич, — бросил на ходу Патрушев. — Надеюсь, скоро вся эта лабуда кончится.
Выстрелы, между тем, спустились в ущелье и Патрушев, когда бежал вдоль него, едва не схлопотал пулю в голову. Она подло проныла над ухом и, чтобы не нарваться еще на одну, он согнулся и, прижавшись к скале, быстро побежал вперед. Упал рядом с Рушайло, плечо которого то и дело сотрясалось от толчков автомата. Присмотревшись, Патрушев увидел откуда исходит огонь боевиков и, не суетясь, прицелился. Ему нравилось стрелять, и когда он ощущал удары приклада в плечо, страха не испытывал. Впрочем, с самого прилета в ущелье он для себя решил эту задачу самым кардинальным образом: что бы ни случилось, сохранить лицо и не отдать президента… А приняв такой план, страх стал лишним, и он был ему неподвластен.
Трое человек в гражданской одежде, пригнувшись перебежали к западной стене ущелья и притаились за блокпостом. Патрушев понимал, насколько это удачная позиция и если туда еще подтянутся бандиты, бой может принять совершенно непредсказуемый характер. Взяв у собровца гранатомет, он направился к сгоревшему вертолету и изготовился к стрельбе. Его граната угодила в железобетонные блоки, но цели не достигла: стрельба со стороны блокпоста не прекратилась. И тут он осознал свою ошибку: в магазине осталось чуть-чуть патронов, и две обоймы для «стечкина» , который находился за пазухой, вряд ли могли помочь ему при затянувшемся бое. И когда он хотел отступить и вернуться к своим, из-за сдвинутых блоков вышел боевик, направив в него ствол крупнокалиберного пулемета. Однако очередь прошла поверху, как ножницами, отрезав порядочный кусок подгоревшей сетки… И, возможно, через минуту-другую Патрушева измочалили бы бронебойные пули, если бы не Рушайло. Тот заметил, в какую переделку попал его коллега из ФСБ и приказал двум бойцам прикрыть его. И собровцы не опоздали: обойдя вертолет с другой стороны, они двумя гранатами снесли блокпост и тех, кто за ним засел. Человека с пулеметом взрывная волна высоко вознесла к небу и бросила на стену ущелья…
…Путин находился в забытье, когда позади, в глубине ущелья, раздались шаркающие, вперемежку с одиноким перестуком шаги. Еще не придя как следует в себя, он повернул голову и напряженно стал всматриваться в сумрак казематов. И чем дольше всматривался, тем отчетливее возникала огромная фигура, опирающаяся на костыль. Она передвигалась какими-то качающимися движениями: выброс ноги, за ней — тяжелая поступь костыля, нога — костыль, шарк — стук-стук, шарк — стук-стук… «Вот и глюки начались, — президент взглянул на сидящего на патронном ящике доктора, склоненного головой в колени. — Так, видимо, всегда бывает при контузии…» Но по мере того как он сквозь паутину сознания пытался связать концы с концами, существо приближалось и воздух еще гуще наполнился гноящимися запахами. Но что странно: в свободной руке, словно невесомый, болтался автомат, который по мере приближения человекоподобного существа стал стволом вынюхивать цель. И когда раздалась очередь и огненные звездочки пронизали сумрак подземелья, Путин из последних сил, преодолевая действия релаксаторов, перевернулся на бок и скатился с носилок. Пули прошли над ним и, вырвав из спины врача клок мяса, уложили его на пол. Президент видел, как белоснежный халат на глазах стал превращаться в багровое полотнище, под которым хрипел и бился в конвульсиях человек. И двое собровцев, которых ему для охраны выделил Рушайло, тоже не успели сделать то, ради чего они тут находились. Они упали среди седел и стреляные гильзы сыграли им неуместно звонкий реквием.
— Ты думал я себя убью? — спросил человек с костылем, приставив к голове Путина ствол автомата. — У судьбы два лица — твое и мое, но Аллах увидел только мое. Я сейчас разнесу твой череп и в каждый нейрон пущу по пуле… Тысячу лет ты будешь умирать и не умрешь, ибо это для тебя было бы самое легкое.
— Пусть будет так как ты говоришь, но дай мне сначала встать на ноги.
— Вставай! — человек протянул автомат и, президент, ухватившись за цевье, поднялся с земли. — Это тебе мой долг за укол, которым ты облегчил мою боль,
Он встал и ощутил вдруг необыкновенную остойчивость и непоколебимость в ногах. И резким, отбойным ударом выбил автомат из рук одноногого, схватил его поперек перебинтованного туловища, поднял высоко над собой и бросил на пол. И сам бросился на него: руками вцепился в окровавленные бинты, подтянулся, подгребся к бороде и, ощущая несвежее дыхание врага, впился зубами ему в горло. «У меня, кажется, бульдожья хватка» , — пронеслась в голове болезненная мысль и он еще крепче сжал зубы. И терзал жилу до тех пор, пока не ощутил языком и нёбом соленую, густую, как автол, кровь.
Грудью своей он слышал биение сердца того, кто был повержен, и которое он заглушил словами: «Один из нас должен умереть и на этот раз, кажется, это сделаешь ты, Шамиль…» Но открыв глаза, Путин не увидел того, с кем только что происходила кровавая схватка. Над ним наклонился врач и президент услышал его голос, доносящийся из какого-то далека: «Потерпите, Владимир Владимирович, мы сейчас сделаем укольчик и вам станет лучше… Вы так кричали и ругались, видимо, что-то пригрезилось… Успокойтесь, прошу вас, скоро, надеюсь, эта дьявольская катавасия закончится, прилетит вертолет и…»
— Хорошо, спасибо, мне уже лучше, — Путин снова смежил глаза и попытался мысленно возвратиться к только что пережитому видению. Оно не отпускало его, как не отпускает затяжная боль, к которой нельзя привыкнуть и о которой невозможно не помнить…
Но грудь президента уже не ощущала бешеных ударов сердца, они были столь уходяще слабы и редки, что через мгновение слились с тишиной, которая, казалось, накрыла все мирозданье…
Он силился вспомнить, кому принадлежит этот голос, но не смог. Начал перебирать имена: Гулбе, Изербеков, Воропаев, Виктор Шторм, Андрей Алексеевич… «А где Сайгак, где остальные? Наверное, пошли обедать. А мне бы попить минералки или пива… Пустой желудок, но тошнит…»
— Кладите на носилки и ставьте капельницу. Сейчас прилетит санитарный вертолет. Волошин уже связался с госпиталем Бурденко, в Бочаров Ручей вылетела бригада хирургов и анестезиологов.
Он открыл глаза и первое, что увидел — болтающейся кусок сожженной сетки. И сквозь дыру — небо, не менее прекрасное, чем ему привиделось в бредовых видениях. Он повернул голову: помощник Тишков, стоя рядом с группой военных и людей в гражданке, что-то им говорил. Кто-то, заметил ожившего Путина, сказал: «Президент, кажется, пришел в себя… Где этот чертов вертолет, уже давно должен быть здесь…»
Рука у врача Козиорова теплая, он положил ее ему на плечо и она греет через камуфляж.
— Владимир Владимирович, как вы себя чувствуете? — спросил он. — Впрочем, ничего не говорите, набирайтесь сил, скоро мы вас отсюда эвакуируем.
Подошел Рушайло. Он встал рядом со штативом, на котором держится капельница — пятисотграммовая колба с физраствором. Шеф МВД тоже в камуфляже, в пятнистой шапочке с длинным козырьком. Улыбается. Но улыбается как-то натянуто — его беспокоит ситуация: ведь по логике все должно быть наоборот. Не президент здесь должен лежать на носилках, а кто-нибудь из силовиков… Однако об этом никто не говорит. Подошедшие Патрушев с Волошиным тоже улыбаются. Искренне улыбаются, и ничего другого им не остается, как улыбаться. Однако Патрушев, как профессионал, восхищен поступком президента, который сделал то, чего не могли сделать несколько диверсионных групп. Но глава ФСБ не очень понимает, что же двигало этим человеком и потому в его взгляде много невысказанного недоумения…
Президент, глядя на Патрушева, силится что-то тому сказать, но язык по-прежнему связан липкой слюной. И он поднятой рукой указывает вверх, на гребень ущелья, дает знать, что там лежит Шторм. И не только Шторм, там еще главный трофей, обожженный инвалид войны Шамиль… Затем на глаза ему попадается Сайгак, который вместе с работниками ставропольской прокуратуры выступает в роли экскурсовода по подземелью.
Путин еще не знает, что Щербаков, полковник Шторм и все, кто с ним пришел, собраны и положены у восточной стены ущелья в ряд… Среди них не было только Виктора Шторма…
Доктор со шприцом в руках наклонился и взял его руку. Однако укола президент не ощутил — болело все и нигде в отдельности. Врач задрал ему штанину и стал разматывать бинт. Попросил у кого-то полить на бинт раствором, чтобы мягче тот отслаивался. Но все равно было больно и Путин, отвернувшись, заскрипел зубами, сильно ухватившись пальцами за край носилок. «Все хорошо, дорогой мой, все хорошо, — сказал врач и действительно боль немного ослабла. — Сейчас начнет действовать укольчик и станет совсем хорошо».
Козиоров в резиденции Бочаров ручей работает давно, но еще ни разу второй президент России не попадал в его руки. И оттого, наверное, столь повышенное чувство ответственности.
Подошедший ближе Волошин, наклонился и что-то спросил, но президент его не понял — в голове еще все гудело и слова до него долетали в несобранном виде. Он мотнул головой, давая знать, что не понял слов главы своей администрации.
— У него сильная контузия, — сказал врач, — и сегодня его, пожалуй, не стоит тревожить. Сейчас начнет действовать релаксатор и он немного успокоится и, возможно, поспит.
— А как рана? Насколько она серьезна?
— Задета двуглавая мышца… Нагноение довольно серьезное, но кость, слава Богу, цела.
Путин хотел сказать, чтобы позвали Сайгака. Ему надо было спросить у него о Шторме… может, он все-таки жив? И надо срочно переговорить с Касьяновым. И он опять раскрыл рот и не очень внятно сложил фразу: «Какое сегодня число?»
— Тринадцатое августа, — голос Волошина слышался как бы из глубокого колодца.
И мысли стали хаотично нагромождаться на эту цифру и он никак не мог сообразить, сколько же времени он здесь, под скалами, провел? Неужели целые сутки? Да, не меньше. Иначе никто из присутствующих не успел бы прилететь из Москвы… А как они узнали — где я и что со мной?
— Мне надо немедленно связаться Касьяновым, — посиневшие губы, наконец, одолели этот несложный текст.
Волошин кинул взгляд на врача, ожидая ответа.
— Еще немного подождем… хотя бы полчасика, — ответил Козиоров и стал нащупывать у президента пульс.
Он не видел, как к Патрушеву подошел загорелый, с зеленой косынкой на голове, командир разведки капитан Безуглов и тихо сказал, что со стороны Панкийского ущелья направляются две группы боевиков — двести-триста человек. Передовая группа на лошадях передвигается довольно быстро и через пару часов будет здесь…
Патрушев, Рушайло и заместитель командующего войсковой группировки на Северном Кавказе отошли под натянутый тент и начали обсуждение ситуации.
— Этого надо было ожидать… и мы их встретим. Какие у вас силы? — обратился он к Рушайло.
— Ребята из «Вымпела» уже заняли позицию… сейчас посмотрим… Дайте, пожалуйста, карту, обратился он к своему помощнику.
Когда принесли карту, Рушайло, устроив ее на коленях, тут же развернул.
— Ну и прекрасно, еще две роты спецназа разведки уже на подходе… Боевиков надо встретить и добить здесь, — сказал он. — Я свяжусь с Корнуковым, пусть его вертолеты немного поработают. А остатки боевиков прижмем к скалам…
— Но не лучше ли позволить им войти в ущелье, после чего как следует отбомбиться. Ведь здесь группа Шторма установила маяки, так что есть неплохой целеуказатель для крылатых ракет.
Однако Рушайло, внимательно слушающий генерала, возразил:
— Прежде чем отсюда уйти, в ущелье и в казематах должны поработать следственные группы — нашего МВД и ставропольской прокуратуры. Здесь полно работы для экспертов, при этом нужно эвакуировать убитых, а для этого нужно время…
— Значит, устроим засаду в двух-трех километрах отсюда, завяжем бой пока тут ведутся работы, а после нашего ухода все равно надо эту берлогу того… — генерал сделал выразительный жест большим пальцем, — нужно взорвать к чертовой матери. Чтобы другие не могли ее использовать…
Подошел помощник президента Тишков. Обратился к Патрушеву — вышли из-под тента.
— Вас хочет видеть президент, — сказал помощник. — Он, кажется, выходит из пике.
— Хорошо, Лев Евгеньевич, я сейчас, а вы, пожалуйста, найдите нашего радиста, пусть он свяжется с правительством… с Касьяновым лично… И побыстрее…
— Хорошо, я это сделаю.
Президент был бледен, но глаза, как прежде, наполнились голубизной. Возможно, в них отражалось небо, которое в августе в этих широтах по особому наливается густой синевой.
— Я вас слушаю, товарищ президент, сказал подошедший к носилкам Патрушев. — Все готово для связи с правительством.
— Николай Платонович, вы нашли Шторма… Андрея Алексеевича?
— Да, он здесь со всеми вместе, — Патрушев вполоборота обратился к тому месту, где лежали убитые разведчики.
— А Тайпана?
— К сожалению, эта одноногая сволочь опять уползла… А может, взрывом разложило на молекулы и следов не осталось.
— Этого не может быть, — беззвучно шептали губы Путина, — не может быть, он же не дьявол, он всего лишь человек.
Патрушев, глядя на приближающегося радиста, за плечами которого колыхалась длинная антенна, неопределенно произнес:
— Никуда Шамилек от нас не уйдет, рано или поздно попадет в петельку. Зато ошметки Эмира и Барса разметаны по всему гребню ущелья… И как вам это удалось, Владимир Владимирович? Не приложу ума…
— Одну минутку… Какое сегодня число? — Он забыл, что несколько минут назад об этом спрашивал Волошина.
— Тринадцатое… Счастливое для вас число, можно поздравить с успехом…
— Это не ко мне, — вялым движением Путин указал куда-то наверх. — Все сделали ребята из «Дельты»…
Патрушев сглотнув нервную сухость, сказал:
— Да, я в курсе… Двоих американцев мы нашли наверху, к сожалению, убитыми… Полковник Дорман тоже убит, поймал три пули…
— Это работа Гараева…
— Мы его тоже нашли… в сортире. Очень неплохая тема для гусенят…
Путин отвернулся, ему снова стало не по себе, однако вида не показал.
Радист пристроился рядом с носилками. У него капельки пота на раскрасневшихся щеках и вихор торчит из-под голубого берета. Рацию снял со спины и поставил перед собой. Он осторожно приподнялся и надел наушники на голову президента.
— Немного в эфире пошумит и перестанет, — сказал радист и положил палец на тумблер.
Когда в наушниках послышался голос Касьянова, Путин вместо того, чтобы говорить, замешкался, начал тереть лоб, словно силился что-то вспомнить. А он и в самом деле не мог сразу сосредоточиться, мысли разлетелись и ему мучительно захотелось остаться одному. Но пересилив неопределенность, он сказал: «Михаил Михайлович, надеюсь у вас все в порядке? У меня тоже, если не считать легкого насморка. Теперь о деле: пишите указ… В связи с болезнью президента, его полномочия переходят к главе кабинета министров, ну и т. д. Сегодня 13 августа, а я приступлю к своим обязанностям только 14, то есть завтра, так что продлите свои полномочия… Не будем об этом, это отдельный разговор… У меня к вам небольшая просьба… Свяжитесь с Людмилой и скажите, что я завтра ей позвоню, а может, даже сегодня попозже, вечерком. Вылетела в Бочаров ручей? Ну это еще лучше… Нет, все рассказы будут при встрече…»
От напряжения у него перед глазами заплясали черные мотыльки, мир как-то скособочился и стоящий рядом доктор и сидящий на корточках радист вдруг куда-то отдалились, и в искаженных пропорциях стали напрягать его воображение. Однако, сделав несколько движений головой, — от плеча к плечу — в голове вновь прояснилось, если, конечно, можно говорить о какой бы то ни было ясности в контуженном сознании.
Он опять вспомнил Сайгака — не терпелось узнать, куда он в ту ночь убежал и что ему сказал Шторм? И опять мысли завертелись вокруг убитых спецназовцев и, словно в фотовспышке, перед глазами отчетливо появлялись лица Гулбе, Изербекова, морпехов, а главное, Шторма — его донельзя усталый взгляд, устремленный в вечность…
…Бой, как и все чуждое здравому смыслу, начался внезапно. Сначала послышались отдаленные автоматные очереди, затем — взрывы, которые звучали с нарастающей интенсивностью. Путин хотел приподняться, но его успокоил доктор, вдруг побледневший, с трудом скрывающий волнение. К носилкам подбежал Патрушев — у него тоже осунувшееся лицо, но голос, когда он заговорил, был твердый, без малейшей ущербинки.
— Доктор, возьмите пару бойцов и внесите носилки в укрытие.
Патрушев кого-то позвал и через минуту президент снова оказался под сводами пещеры. И первое, что он ощутил — умопомрачительные запахи разлагающихся тел. Снаружи раздавались команды и он отчетливо слышал голос Рушайло: «Просочились, сволочи, шмаляют из минометов…» Президент не видел, как министр МВД, бегом, направился в сторону южного створа ущелья, увлекая за собой десяток собровцев.
Патрушев, примостившись у рации, пытался соединиться с командиром высланной вперед роты. И по мере того, как шло время, а отклика не было, тревога ядовитой змеей заползала за воротник камуфляжа. Тяжелая мысль помимо воли напомнила ему о гибельной судьбе 6-й роты и группы псковских десантников. «Неужели, — думал он, — я вместе с президентом попаду в официальные сводки погибших от рук террористов? Бред какой-то… Застрелю его и себя, но только не в руки бандитов». Однако через пару секунд он об этом забыл, потому что в наушниках загрохотал бас командира роты капитана Чабана. Он докладывал обстановку, которая с его слов не была катастрофической: действительно, группа из пятнадцати-двадцати боевиков, на лошадях, обошла отряд и углубилась в район квадрата Е-9… Собровцы настигли боевиков и ввязались в бой…. «Мы немного растянулись, — говорил Чабан, — но до подхода основных сил бандитов есть еще время. Я думаю, мы их сейчас отбарабаним…» «Нет, это не затухнет, если даже мы переловим и перебьем всех главарей, — пронеслась в голове шефа ФСБ нерадостная мысль, однако Чабану он сказал другое: — Я прошу вас, капитан, сделать все возможное, чтобы задержать продвижение основных сил, скоро должно подойти наше подкрепление…»
Патрушев взглянул на небо, которое уже утратило свой жар и понемногу сгущалось в оттенках. Когда он подошел к проему, ведущему в подземелье, увидел Волошина и Тишкова и едва сдержал смех. Волошин, словно заправский вояка, в одной руке за ствол держал АК, свободной рукой играл гранатой — подкидывал и ловил… Лысина его блестела капельками пота, лицо, как всегда невозмутимое. Тишков сидел у стены, держа автомат между согнутых в коленях ног. Они решили ни на шаг не отходить от своего шефа.
— Что там происходит? — спросил Волошин. — Никогда не думал, что придется участвовать в антитеррористической акции. Между прочим, я понимаю Владимира Владимировича, это весьма и весьма заразительная игра.
— Будьте осторожнее с гранатой, Александр Стальевич, — бросил на ходу Патрушев. — Надеюсь, скоро вся эта лабуда кончится.
Выстрелы, между тем, спустились в ущелье и Патрушев, когда бежал вдоль него, едва не схлопотал пулю в голову. Она подло проныла над ухом и, чтобы не нарваться еще на одну, он согнулся и, прижавшись к скале, быстро побежал вперед. Упал рядом с Рушайло, плечо которого то и дело сотрясалось от толчков автомата. Присмотревшись, Патрушев увидел откуда исходит огонь боевиков и, не суетясь, прицелился. Ему нравилось стрелять, и когда он ощущал удары приклада в плечо, страха не испытывал. Впрочем, с самого прилета в ущелье он для себя решил эту задачу самым кардинальным образом: что бы ни случилось, сохранить лицо и не отдать президента… А приняв такой план, страх стал лишним, и он был ему неподвластен.
Трое человек в гражданской одежде, пригнувшись перебежали к западной стене ущелья и притаились за блокпостом. Патрушев понимал, насколько это удачная позиция и если туда еще подтянутся бандиты, бой может принять совершенно непредсказуемый характер. Взяв у собровца гранатомет, он направился к сгоревшему вертолету и изготовился к стрельбе. Его граната угодила в железобетонные блоки, но цели не достигла: стрельба со стороны блокпоста не прекратилась. И тут он осознал свою ошибку: в магазине осталось чуть-чуть патронов, и две обоймы для «стечкина» , который находился за пазухой, вряд ли могли помочь ему при затянувшемся бое. И когда он хотел отступить и вернуться к своим, из-за сдвинутых блоков вышел боевик, направив в него ствол крупнокалиберного пулемета. Однако очередь прошла поверху, как ножницами, отрезав порядочный кусок подгоревшей сетки… И, возможно, через минуту-другую Патрушева измочалили бы бронебойные пули, если бы не Рушайло. Тот заметил, в какую переделку попал его коллега из ФСБ и приказал двум бойцам прикрыть его. И собровцы не опоздали: обойдя вертолет с другой стороны, они двумя гранатами снесли блокпост и тех, кто за ним засел. Человека с пулеметом взрывная волна высоко вознесла к небу и бросила на стену ущелья…
…Путин находился в забытье, когда позади, в глубине ущелья, раздались шаркающие, вперемежку с одиноким перестуком шаги. Еще не придя как следует в себя, он повернул голову и напряженно стал всматриваться в сумрак казематов. И чем дольше всматривался, тем отчетливее возникала огромная фигура, опирающаяся на костыль. Она передвигалась какими-то качающимися движениями: выброс ноги, за ней — тяжелая поступь костыля, нога — костыль, шарк — стук-стук, шарк — стук-стук… «Вот и глюки начались, — президент взглянул на сидящего на патронном ящике доктора, склоненного головой в колени. — Так, видимо, всегда бывает при контузии…» Но по мере того как он сквозь паутину сознания пытался связать концы с концами, существо приближалось и воздух еще гуще наполнился гноящимися запахами. Но что странно: в свободной руке, словно невесомый, болтался автомат, который по мере приближения человекоподобного существа стал стволом вынюхивать цель. И когда раздалась очередь и огненные звездочки пронизали сумрак подземелья, Путин из последних сил, преодолевая действия релаксаторов, перевернулся на бок и скатился с носилок. Пули прошли над ним и, вырвав из спины врача клок мяса, уложили его на пол. Президент видел, как белоснежный халат на глазах стал превращаться в багровое полотнище, под которым хрипел и бился в конвульсиях человек. И двое собровцев, которых ему для охраны выделил Рушайло, тоже не успели сделать то, ради чего они тут находились. Они упали среди седел и стреляные гильзы сыграли им неуместно звонкий реквием.
— Ты думал я себя убью? — спросил человек с костылем, приставив к голове Путина ствол автомата. — У судьбы два лица — твое и мое, но Аллах увидел только мое. Я сейчас разнесу твой череп и в каждый нейрон пущу по пуле… Тысячу лет ты будешь умирать и не умрешь, ибо это для тебя было бы самое легкое.
— Пусть будет так как ты говоришь, но дай мне сначала встать на ноги.
— Вставай! — человек протянул автомат и, президент, ухватившись за цевье, поднялся с земли. — Это тебе мой долг за укол, которым ты облегчил мою боль,
Он встал и ощутил вдруг необыкновенную остойчивость и непоколебимость в ногах. И резким, отбойным ударом выбил автомат из рук одноногого, схватил его поперек перебинтованного туловища, поднял высоко над собой и бросил на пол. И сам бросился на него: руками вцепился в окровавленные бинты, подтянулся, подгребся к бороде и, ощущая несвежее дыхание врага, впился зубами ему в горло. «У меня, кажется, бульдожья хватка» , — пронеслась в голове болезненная мысль и он еще крепче сжал зубы. И терзал жилу до тех пор, пока не ощутил языком и нёбом соленую, густую, как автол, кровь.
Грудью своей он слышал биение сердца того, кто был повержен, и которое он заглушил словами: «Один из нас должен умереть и на этот раз, кажется, это сделаешь ты, Шамиль…» Но открыв глаза, Путин не увидел того, с кем только что происходила кровавая схватка. Над ним наклонился врач и президент услышал его голос, доносящийся из какого-то далека: «Потерпите, Владимир Владимирович, мы сейчас сделаем укольчик и вам станет лучше… Вы так кричали и ругались, видимо, что-то пригрезилось… Успокойтесь, прошу вас, скоро, надеюсь, эта дьявольская катавасия закончится, прилетит вертолет и…»
— Хорошо, спасибо, мне уже лучше, — Путин снова смежил глаза и попытался мысленно возвратиться к только что пережитому видению. Оно не отпускало его, как не отпускает затяжная боль, к которой нельзя привыкнуть и о которой невозможно не помнить…
Но грудь президента уже не ощущала бешеных ударов сердца, они были столь уходяще слабы и редки, что через мгновение слились с тишиной, которая, казалось, накрыла все мирозданье…
40. Бочаров ручей, 14 августа.
На лужайке началась пресс-конференция, которую присутствующий на ней Тишков ограничил тремя вопросами. Путин-Фоменко отвечал с легкостью, и тем деловым, безапелляционным тоном, какой в общем присущ второму российскому президенту. Правда, ему помогал небольшой наушник-суфлер, на втором конце которого, перед микрофоном, находился глава президентской администрации Волошин и диктовал Фоменко ответы на задаваемые вопросы.
— Всего три вопроса, — внушал Тишков разгоряченной прессе, — президенту, как и вам жарко, и не забывайте — он на отдыхе… Кто первый задает вопрос? Газета «Новые перспективы» ? Пожалуйста, только от каждого по одному вопросу…
Раздался женский голос, низкий, прокуренный:
— Товарищ президент, ходят слухи, будто вы, будучи замом управделами Кремля Бородина, тоже открыли себе счет в одном из швейцарских банков…
Паша Фоменко отреагировал моментально, и его голос был больше похож на президентский, нежели голос самого Путина.
— По чьему заданию вы задаете мне этот вопрос? Впрочем, не отвечайте, мне и без того известно, что ваша газета за три миллиона долларов взялась обслуживать интересы российских олигархов, занятых в производстве алюминия…
— Это неправда! — выкрикнула журналистка. — Это ложь и газета может подать в суд….
— Отлично! Вот там и встретимся, пусть суд решит — у кого имеется счет в швейцарском банке, а у кого особые интересы с не очень чистоплотными корпорациями.
Снова вмешался Тишков, попросивший прессу задавать вопросы по существу.
В разговор встрял Овидий Рубцов, который от жары, кажется, превратился в вареную сардельку.
— Вопрос по существу… Как вы относитесь к заявлению ведущего программу «Итоги» Киселева, относительно того, что президент России потворствует зажиму гласности в нашей стране?..
— Ну, если вы это, — Фоменко широким жестом очертил поляну, где расположились журналисты, — называете зажимом гласности, тогда ваш Киселев говорит святую правду…
Вспыхнули эмоции, кто-то пытался выведать у президента о том, как он покатался на лыжах, но его бесцеремонно перебил назойливый фальцет представителя CNN Сандлера:
— Господин Путин, как известно, сейчас в Баренцевом море проходят военно-морские маневры… Норвежская сейсмическая станция 12 августа зафиксировала в районе учений два мощных взрыва… Известно ли вам что-нибудь о катастрофе, которая, по сведению агентства Рейтер, имела там место?
Волошин, находящийся на террасе, видел эту сцену и, разумеется, слышал выкрик Сандлера, однако не поверил своим ушам… Но пауз не должно быть. Президент не может перед телекамерами представлять из себя жалкое зрелище и Волошин, вскочив с не очень удобного пляжного стула, подошел к окну. «Паша, кончай базар! — крикнул он в микрофон. — Поблагодари журналистов и скажи… минуточку… и, — Волошин мучительно что-то пытался вспомнить, для чего большим и указательным пальцами стиснул виски… — Скажи: любой слух может наделать много бед…» Но Фоменко сымпровизировал: он повторил то, что ему подсказал Волошин и от себя добавил еще несколько слов: «Однако, господа, это неофициальная информация и у меня нет оснований ей доверять… Нас всех могут убедить факты и только факты…»
Волошин остался доволен экспромтом Фоменко и мысленно поаплодировал ему. Он видел, как телохранители оттеснили от президента-Фоменко журналистов и тот, в сопровождении охраны, направился в сторону главного корпуса. Шел он неподражаемо легко и Октавиан Рубцов, смотревший ему в спину, бросил своему оператору: «Кажется, это действительно сам Путин. Столь свободный ход только у него…»
Буквально через пятнадцать минут после пресс-конференции, когда Волошин находился в столовой, к нему подошел Тишков и, наклонившись к самому уху, тихо проговорил: «Александр Стальевич, что-то произошло экстраординарное, в Сочи вылетает Касьянов и с ним, как ни странно, секретарь Совета безопасности Иванов и главные чины Военно-морского флота…» Тишков тоже был на пресс-конференции и слышал вопрос корреспондента CNN насчет аварии подводной лодки и потому последние слова он интонационно подчеркнул…
Волошин, побросав на стол приборы, утерся углом салфетки и, отщипнув от виноградной грозди несколько виноградин, направился на выход.
— Как там Владимир Владимирович? — спросил он у Тишкова, когда они зашли в кабинет Волошина.
Лев Евгеньевич пожал плечами:
— Да вроде бы ничего катастрофического. Уснул, там у него жена, все, кажется, нормально… Как говорит врач, посттравматический синдром ну и, конечно, ранение…
— Ты считаешь, что нам не следует его тревожить?
— Это будет зависеть от того, с какой информацией направляется сюда Касьянов. Если это дело президентского уровня, то без участия Путина, разумеется, не обойтись.
Встречали в аэропорту Касьянова Волошин, начальник протокола Горюнов, Тишков и примкнувшие к ним Патрушев и Рушайло. Уже в машине, когда они направлялись из аэропорта в Бочаров ручей, Волошин узнал о ЧП, произошедшем в Баренцевом море. «Черт возьми, — изумился он, — и откуда этот Рейтер выуживает информацию?»
Сообщение о гибели атомного подводного крейсера «Курск» проходило по принадлежности: командующий Северным флотом доложил главкому ВМФ Куроедову, тот сразу же созвонился с маршалом Сергеевым и уже министр обороны доложил о случившемся самому главе правительства Касьянову.
— Всего три вопроса, — внушал Тишков разгоряченной прессе, — президенту, как и вам жарко, и не забывайте — он на отдыхе… Кто первый задает вопрос? Газета «Новые перспективы» ? Пожалуйста, только от каждого по одному вопросу…
Раздался женский голос, низкий, прокуренный:
— Товарищ президент, ходят слухи, будто вы, будучи замом управделами Кремля Бородина, тоже открыли себе счет в одном из швейцарских банков…
Паша Фоменко отреагировал моментально, и его голос был больше похож на президентский, нежели голос самого Путина.
— По чьему заданию вы задаете мне этот вопрос? Впрочем, не отвечайте, мне и без того известно, что ваша газета за три миллиона долларов взялась обслуживать интересы российских олигархов, занятых в производстве алюминия…
— Это неправда! — выкрикнула журналистка. — Это ложь и газета может подать в суд….
— Отлично! Вот там и встретимся, пусть суд решит — у кого имеется счет в швейцарском банке, а у кого особые интересы с не очень чистоплотными корпорациями.
Снова вмешался Тишков, попросивший прессу задавать вопросы по существу.
В разговор встрял Овидий Рубцов, который от жары, кажется, превратился в вареную сардельку.
— Вопрос по существу… Как вы относитесь к заявлению ведущего программу «Итоги» Киселева, относительно того, что президент России потворствует зажиму гласности в нашей стране?..
— Ну, если вы это, — Фоменко широким жестом очертил поляну, где расположились журналисты, — называете зажимом гласности, тогда ваш Киселев говорит святую правду…
Вспыхнули эмоции, кто-то пытался выведать у президента о том, как он покатался на лыжах, но его бесцеремонно перебил назойливый фальцет представителя CNN Сандлера:
— Господин Путин, как известно, сейчас в Баренцевом море проходят военно-морские маневры… Норвежская сейсмическая станция 12 августа зафиксировала в районе учений два мощных взрыва… Известно ли вам что-нибудь о катастрофе, которая, по сведению агентства Рейтер, имела там место?
Волошин, находящийся на террасе, видел эту сцену и, разумеется, слышал выкрик Сандлера, однако не поверил своим ушам… Но пауз не должно быть. Президент не может перед телекамерами представлять из себя жалкое зрелище и Волошин, вскочив с не очень удобного пляжного стула, подошел к окну. «Паша, кончай базар! — крикнул он в микрофон. — Поблагодари журналистов и скажи… минуточку… и, — Волошин мучительно что-то пытался вспомнить, для чего большим и указательным пальцами стиснул виски… — Скажи: любой слух может наделать много бед…» Но Фоменко сымпровизировал: он повторил то, что ему подсказал Волошин и от себя добавил еще несколько слов: «Однако, господа, это неофициальная информация и у меня нет оснований ей доверять… Нас всех могут убедить факты и только факты…»
Волошин остался доволен экспромтом Фоменко и мысленно поаплодировал ему. Он видел, как телохранители оттеснили от президента-Фоменко журналистов и тот, в сопровождении охраны, направился в сторону главного корпуса. Шел он неподражаемо легко и Октавиан Рубцов, смотревший ему в спину, бросил своему оператору: «Кажется, это действительно сам Путин. Столь свободный ход только у него…»
Буквально через пятнадцать минут после пресс-конференции, когда Волошин находился в столовой, к нему подошел Тишков и, наклонившись к самому уху, тихо проговорил: «Александр Стальевич, что-то произошло экстраординарное, в Сочи вылетает Касьянов и с ним, как ни странно, секретарь Совета безопасности Иванов и главные чины Военно-морского флота…» Тишков тоже был на пресс-конференции и слышал вопрос корреспондента CNN насчет аварии подводной лодки и потому последние слова он интонационно подчеркнул…
Волошин, побросав на стол приборы, утерся углом салфетки и, отщипнув от виноградной грозди несколько виноградин, направился на выход.
— Как там Владимир Владимирович? — спросил он у Тишкова, когда они зашли в кабинет Волошина.
Лев Евгеньевич пожал плечами:
— Да вроде бы ничего катастрофического. Уснул, там у него жена, все, кажется, нормально… Как говорит врач, посттравматический синдром ну и, конечно, ранение…
— Ты считаешь, что нам не следует его тревожить?
— Это будет зависеть от того, с какой информацией направляется сюда Касьянов. Если это дело президентского уровня, то без участия Путина, разумеется, не обойтись.
Встречали в аэропорту Касьянова Волошин, начальник протокола Горюнов, Тишков и примкнувшие к ним Патрушев и Рушайло. Уже в машине, когда они направлялись из аэропорта в Бочаров ручей, Волошин узнал о ЧП, произошедшем в Баренцевом море. «Черт возьми, — изумился он, — и откуда этот Рейтер выуживает информацию?»
Сообщение о гибели атомного подводного крейсера «Курск» проходило по принадлежности: командующий Северным флотом доложил главкому ВМФ Куроедову, тот сразу же созвонился с маршалом Сергеевым и уже министр обороны доложил о случившемся самому главе правительства Касьянову.