Страница:
Когда темнота окончательно окутала землю, двое бродяг с выбитыми и кривыми зубами попытались лишить Руиза его выгодного места, но он завращал на них глазами, словно сумасшедший, и заставил свой посох-ружье испускать в их сторону инфразвуковые колебания самого зубодробительного регистра. Бродяги пропали из виду с почтительной скоростью, делая на ходу знаки, оберегающие от нечисти и проклятий.
Плакальщики-музыканты, которые расположились ритуальными рядами между сценой и павильоном, начали играть трогательную траурную песнь. На сцене поднялась крышка позолоченного саркофага. Когда тяжелая каменная крышка совершенно откинулась на скрытых петлях, оттуда выпрыгнули трое магов. Оркестр издал финальное скрежещущее крещендо, а потом резко замолк.
Трое фокусников стояли рядом на авансцене, подняв руки, на всех были мрачные черные одежды, лица их были скрыты под фантастическими масками Мертвой Троицы. В центре стоял Бхас, бог засухи, бог смерти, жара и удушающей пыли. Нижняя часть его маски состояла из сложного рта какого-то насекомого, верхняя часть, с бронированными отверстиями для глаз, была черепом смертоносной ящерицы, той, которая носила яд в шипах спины. Маска была разукрашена плюмажем желтых и ржаво-рыжих перьев, которые символизировали засуху.
По бокам Бхаса стояли два его сына от потерянной богини Нехрет, божества непредусмотрительности. Слева стоял Тетри, бог голода, замаскированный под изможденное дитя. Справа стоял Менк, бог рабства, с глазами человека, но собачьей мордой.
За ними четвертая фигура появилась из саркофага, поднятая скрытым поршнем. Это была богиня Хашипут. В этот момент Руиз с трудом узнал в ней феникса. Ее покрывали вышитые одеяния богини, она была похожа на драгоценный бледный камень в богатейшей оправе. В фараонском театре боги выступают в масках, но богини показываются с обнаженным лицом.
Ее лицо с тонкими прекрасными чертами теперь было полно живости, словно удовольствие от представления победило страх.
Флейты взвизгнули, и темные боги сорвали свои маски, показав маски поменьше, которые крепко обхватывали их головы, и они были еще противнее и еще реалистичнее, чем верхние маски. Верхние маски боги швырнули в кучу посреди сцены и прыгали в хороводе, а богиня не обращала на них внимания. Облако зеленого дыма заслонило маски, а когда оно рассеялось, груда масок шевелилась от неприятного зловещего движения. Фокусники отошли в сторону и стояли как статуи. Куча масок взорвалась с шипеньем и воплем боли. Шакалоподобное существо вырвалось из нее на свободу, волоча задние ноги, а за ним в погоню устремилась бронированная ящерица. Одним прыжком ящерица настигла шакала, вспрыгнула ему на спину, размозжив его лисообразную голову одним сжатием челюстей.
Пока ящерица пировала, звуки крушимых костей стали заглушать шорохи лапок насекомых. Руиз удивился, видя, что первые ряды зрителей, поближе к сцене, отпрянули назад под аккомпанемент перевернутых стульев и пролитого из мехов вина. Потом он увидел первых бонанов, насекомых с болезненным и толстым, но не ядовитым жалом. Крылья этих насекомых были так толсто покрыты позолотой, что они могли делать только коротенькие перелеты среди визжащей толпы, но, пролетая среди факелов, они представляли собой очень красивое зрелище.
Стоило раздавить под ногами последнего бонана, а зрителям — занять прежние места и малость успокоиться, как ящерица бросилась к краю платформы. В ответ на это раздались подлинные вопли ужаса из зрительного зала, даже в павильоне знати кое-кто бросился бежать. Но ящерица провалилась в люк в метре от края сцены. Слабый вопль из-под сцены вызвал мрачное перешептывание среди зрителей.
Во все время этой свирепой суматохи и страха феникс смотрел вперед с легкой, погруженной в себя улыбкой на устах.
Тут началось представление традиционной пьесы, называемой «Гибель мира».
Это было в Эпоху Зелени, еще до Ошибки, когда земля была покрыта сладкой травой, а вода бежала неприкрыто под небом. Трое были в великом изгнании, запертые в тюрьме Ада, далеко внизу под краем мира. Трое покрывались там язвами миллионы лет, и все наверху было спокойно и безмятежно.
В один прекрасный день богиня Хашипут гуляла у края мира совершенно одна. Это было задолго до постройки Стены Мира, поэтому она могла встать на краю и смотреть вниз на ядовитые облака..
Она услышала сухой голосок, который звал ее откуда-то очень издалека. «Хашипут, прохладная, беленькая Хашипут», — говорил он.
Она остановилась и посмотрела в бездну Ада, потому что голос, как ни невероятно это было, казалось, исходил из пустоты. Но она ничего не увидела, кроме испарений Ада. Потом она почувствовала страх, и это было в первый раз за все время веков ее существования. Больше она ничего не слышала, поэтому она пожала своими совершенными плечами и вернулась во дворец своего отца.
На следующий день она не гуляла, не пошла она на прогулку и день спустя.
Когда наконец она возобновила свои прогулки, она держалась подальше от края мира. Но когда она услышала этот голос снова, то он стал сильнее, и под его сухим скрипеньем она услышала несомненные нотки силы. «Хашипут, прекрасная, прохладная, с облаком волос, Хашипут, — говорил он, а потом голос перевел дыхание, как меха, которые раздувают огонь. — Я могу показать тебе хитрый фокус, Хашипут».
Она подождала на безопасном расстоянии от края почти до темноты, а потом убежала домой, чувствуя странное смешение ужаса и любопытства. Миллион длинных лет прошел с тех пор, как у нее был новый поклонник.
Руиз был поражен тонкостью представления. Нежными, продуманными штрихами феникс играл роль богини, нежной и глупенькой, так впечатляюще это было, что Руиз забыл о примитивном механизме представления. Иллюзия была поразительна.
Трое фокусников собрались вместе на нижнем уровне сцены. Из их группы время от времени вверх выстреливала тоненькая оранжевая змейка, символизировавшая отравленные мысли, которые адресовались добрым богам наверху. Змеи уплывали в ночной воздух и падали среди зрителей, которые раздирали их на части ради дешевых бумаг и конфет, которыми они были начинены.
Жезл Руиза задрожал в руках, сигнализируя, что неподалеку движется большая масса металла, и Руиз перевел внимание на дисплей жезла, замаскированный как инкрустация эмалью. Он неровно мерцал. Но минутой позже индикатор вернулся к норме. Руиз нахмурился. Либо жезл реагировал на случайное скопление в толпе, в которой было много всякого металла, либо на том корабле, на который он надеялся попасть, были очень хорошие гасители.
В любом случае пока он не мог сделать ничего, поэтому он вернулся к представлению.
Теперь Хашипут приходила к краю мира каждый день, но голос молчал.
Однако неделю спустя, когда она почти потеряла интерес, он вернулся, и сила в нем была, как в лавине пыли.
— Хашипут, гладкокожая, росистая Хашипут, ты меня забыла?
— Кто ты? — спросила она, набравшись храбрости.
Внизу, под краем мира, Бхас остановился в своих попытках подняться, он был страшно доволен. Прекрасные боги наверху по-настоящему забыли про него.
— Я дух этого места, — ответил он. — Я могу доставить много удовольствия.
— Ты просто покажись, — сказала она.
Руиз увидел, как актер натянул черный шелковый капюшон на страшные черты Бхаса. Он влез на верхнюю часть сцены ловким движением, имитирующим ползанье змеи. Он стоял перед Хашипут, из его сжатой руки рос букет ядовитых розовых колючек, перемежающихся черной бритвенной травой.
Он представился богине интересным. Он был высок, изысканно тонок, и, хотя его черные одеяния были не в моде, она увидела, что он одевается с щегольским вниманием к деталям.
— Вот мы и встретились, — сказал он, низко кланяясь. Он вручил ей букет. — С подножий Ада, для вас.
Она взяла букет, но цветы укололи ее, а когда она его уронила, бритвенная трава порезала ей пальцы.
Она рассердилась, красноватая дымка наполнила воздух.
— Это мир моего отца, — сказала она. — Прочь отсюда, прежде чем я позову его, и он тебя пожрет.
— Как тебе угодно, — сказал Бхас. — Но сперва позволь мне принести свои извинения, пожалуйста.
Он высоко поднял руку, и красная дымка ее гнева стянулась из воздуха в его сложенную ковшиком руку. В одно мгновение в ней появилась серебряная чаша, и Бхас протягивал ее богине.
— Вот, прелестная Хашипут, промой в ней свои пальчики, — сказал вежливым тоном Бхас.
Ее гнев слетел с нее так быстро, что она была сбита с толку и послушна, поэтому она бездумно опустила руку в прозрачную жидкость. Кровь с ее пальцев темным вихрем закружилась в чаше, и жидкость стала темнеть от винного цвета к темно-багровому, затем к черному. Хашипут почувствовала невыносимую боль в руке. Она рывком отдернула ее.
— Что ты сделал? — ахнула она.
Бхас рассмеялся. Это был сухой, каркающий смех злорадства.
— Бедная Хашипут, — сказал он весело, — ты не должна с этим обращаться к отцу. Если ты станешь искать его помощи, то твои пальчики никогда уже не станут красивыми. Посмотри-ка, Хашипут.
Она посмотрела на руку, и это было еще хуже, чем боль. Кожа стала темной и пятнистой, пальцы раздулись, как пять мерзких колбас.
— Ты заплатишь за это… — сказала она, но Бхас схватил ее руку горячей сухой лапой.
— Я заплатил, не сомневайся, — заскрежетал он низким и злобным голосом, — но эти времена прошли. Помни, если ты пойдешь к своему отцу и скажешь ему об этом, руке станет гораздо хуже. Подумай о морщинах, о обвисшей плоти старости, о противных костях под ней.
Тут он ее отпустил, и она побрела прочь как можно быстрее.
Во дворце она прокралась в свои покои, пряча руку в складках платья, пробираясь малоизвестными коридорчиками. Она не встретила никого из богов и полубогов и была этим счастлива. Боль в ее руке утихла, спала, превратилась в тупую и тянущую, сосредоточенную в пальцах и запястье. Она со страхом смотрела на нее, держа ее перед глазами.
В те времена боги были выше смерти и разложения, они были, можно сказать, бессмертны. Хашипут смотрела на свою руку, иссохшую, с распухшими костяшками, с синими венами, покрытую пятнами старости. Она издала маленький, затравленный крик и упала без чувств на пол своей спальни, выстланный золотыми листьями.
14
Плакальщики-музыканты, которые расположились ритуальными рядами между сценой и павильоном, начали играть трогательную траурную песнь. На сцене поднялась крышка позолоченного саркофага. Когда тяжелая каменная крышка совершенно откинулась на скрытых петлях, оттуда выпрыгнули трое магов. Оркестр издал финальное скрежещущее крещендо, а потом резко замолк.
Трое фокусников стояли рядом на авансцене, подняв руки, на всех были мрачные черные одежды, лица их были скрыты под фантастическими масками Мертвой Троицы. В центре стоял Бхас, бог засухи, бог смерти, жара и удушающей пыли. Нижняя часть его маски состояла из сложного рта какого-то насекомого, верхняя часть, с бронированными отверстиями для глаз, была черепом смертоносной ящерицы, той, которая носила яд в шипах спины. Маска была разукрашена плюмажем желтых и ржаво-рыжих перьев, которые символизировали засуху.
По бокам Бхаса стояли два его сына от потерянной богини Нехрет, божества непредусмотрительности. Слева стоял Тетри, бог голода, замаскированный под изможденное дитя. Справа стоял Менк, бог рабства, с глазами человека, но собачьей мордой.
За ними четвертая фигура появилась из саркофага, поднятая скрытым поршнем. Это была богиня Хашипут. В этот момент Руиз с трудом узнал в ней феникса. Ее покрывали вышитые одеяния богини, она была похожа на драгоценный бледный камень в богатейшей оправе. В фараонском театре боги выступают в масках, но богини показываются с обнаженным лицом.
Ее лицо с тонкими прекрасными чертами теперь было полно живости, словно удовольствие от представления победило страх.
Флейты взвизгнули, и темные боги сорвали свои маски, показав маски поменьше, которые крепко обхватывали их головы, и они были еще противнее и еще реалистичнее, чем верхние маски. Верхние маски боги швырнули в кучу посреди сцены и прыгали в хороводе, а богиня не обращала на них внимания. Облако зеленого дыма заслонило маски, а когда оно рассеялось, груда масок шевелилась от неприятного зловещего движения. Фокусники отошли в сторону и стояли как статуи. Куча масок взорвалась с шипеньем и воплем боли. Шакалоподобное существо вырвалось из нее на свободу, волоча задние ноги, а за ним в погоню устремилась бронированная ящерица. Одним прыжком ящерица настигла шакала, вспрыгнула ему на спину, размозжив его лисообразную голову одним сжатием челюстей.
Пока ящерица пировала, звуки крушимых костей стали заглушать шорохи лапок насекомых. Руиз удивился, видя, что первые ряды зрителей, поближе к сцене, отпрянули назад под аккомпанемент перевернутых стульев и пролитого из мехов вина. Потом он увидел первых бонанов, насекомых с болезненным и толстым, но не ядовитым жалом. Крылья этих насекомых были так толсто покрыты позолотой, что они могли делать только коротенькие перелеты среди визжащей толпы, но, пролетая среди факелов, они представляли собой очень красивое зрелище.
Стоило раздавить под ногами последнего бонана, а зрителям — занять прежние места и малость успокоиться, как ящерица бросилась к краю платформы. В ответ на это раздались подлинные вопли ужаса из зрительного зала, даже в павильоне знати кое-кто бросился бежать. Но ящерица провалилась в люк в метре от края сцены. Слабый вопль из-под сцены вызвал мрачное перешептывание среди зрителей.
Во все время этой свирепой суматохи и страха феникс смотрел вперед с легкой, погруженной в себя улыбкой на устах.
Тут началось представление традиционной пьесы, называемой «Гибель мира».
Это было в Эпоху Зелени, еще до Ошибки, когда земля была покрыта сладкой травой, а вода бежала неприкрыто под небом. Трое были в великом изгнании, запертые в тюрьме Ада, далеко внизу под краем мира. Трое покрывались там язвами миллионы лет, и все наверху было спокойно и безмятежно.
В один прекрасный день богиня Хашипут гуляла у края мира совершенно одна. Это было задолго до постройки Стены Мира, поэтому она могла встать на краю и смотреть вниз на ядовитые облака..
Она услышала сухой голосок, который звал ее откуда-то очень издалека. «Хашипут, прохладная, беленькая Хашипут», — говорил он.
Она остановилась и посмотрела в бездну Ада, потому что голос, как ни невероятно это было, казалось, исходил из пустоты. Но она ничего не увидела, кроме испарений Ада. Потом она почувствовала страх, и это было в первый раз за все время веков ее существования. Больше она ничего не слышала, поэтому она пожала своими совершенными плечами и вернулась во дворец своего отца.
На следующий день она не гуляла, не пошла она на прогулку и день спустя.
Когда наконец она возобновила свои прогулки, она держалась подальше от края мира. Но когда она услышала этот голос снова, то он стал сильнее, и под его сухим скрипеньем она услышала несомненные нотки силы. «Хашипут, прекрасная, прохладная, с облаком волос, Хашипут, — говорил он, а потом голос перевел дыхание, как меха, которые раздувают огонь. — Я могу показать тебе хитрый фокус, Хашипут».
Она подождала на безопасном расстоянии от края почти до темноты, а потом убежала домой, чувствуя странное смешение ужаса и любопытства. Миллион длинных лет прошел с тех пор, как у нее был новый поклонник.
Руиз был поражен тонкостью представления. Нежными, продуманными штрихами феникс играл роль богини, нежной и глупенькой, так впечатляюще это было, что Руиз забыл о примитивном механизме представления. Иллюзия была поразительна.
Трое фокусников собрались вместе на нижнем уровне сцены. Из их группы время от времени вверх выстреливала тоненькая оранжевая змейка, символизировавшая отравленные мысли, которые адресовались добрым богам наверху. Змеи уплывали в ночной воздух и падали среди зрителей, которые раздирали их на части ради дешевых бумаг и конфет, которыми они были начинены.
Жезл Руиза задрожал в руках, сигнализируя, что неподалеку движется большая масса металла, и Руиз перевел внимание на дисплей жезла, замаскированный как инкрустация эмалью. Он неровно мерцал. Но минутой позже индикатор вернулся к норме. Руиз нахмурился. Либо жезл реагировал на случайное скопление в толпе, в которой было много всякого металла, либо на том корабле, на который он надеялся попасть, были очень хорошие гасители.
В любом случае пока он не мог сделать ничего, поэтому он вернулся к представлению.
Теперь Хашипут приходила к краю мира каждый день, но голос молчал.
Однако неделю спустя, когда она почти потеряла интерес, он вернулся, и сила в нем была, как в лавине пыли.
— Хашипут, гладкокожая, росистая Хашипут, ты меня забыла?
— Кто ты? — спросила она, набравшись храбрости.
Внизу, под краем мира, Бхас остановился в своих попытках подняться, он был страшно доволен. Прекрасные боги наверху по-настоящему забыли про него.
— Я дух этого места, — ответил он. — Я могу доставить много удовольствия.
— Ты просто покажись, — сказала она.
Руиз увидел, как актер натянул черный шелковый капюшон на страшные черты Бхаса. Он влез на верхнюю часть сцены ловким движением, имитирующим ползанье змеи. Он стоял перед Хашипут, из его сжатой руки рос букет ядовитых розовых колючек, перемежающихся черной бритвенной травой.
Он представился богине интересным. Он был высок, изысканно тонок, и, хотя его черные одеяния были не в моде, она увидела, что он одевается с щегольским вниманием к деталям.
— Вот мы и встретились, — сказал он, низко кланяясь. Он вручил ей букет. — С подножий Ада, для вас.
Она взяла букет, но цветы укололи ее, а когда она его уронила, бритвенная трава порезала ей пальцы.
Она рассердилась, красноватая дымка наполнила воздух.
— Это мир моего отца, — сказала она. — Прочь отсюда, прежде чем я позову его, и он тебя пожрет.
— Как тебе угодно, — сказал Бхас. — Но сперва позволь мне принести свои извинения, пожалуйста.
Он высоко поднял руку, и красная дымка ее гнева стянулась из воздуха в его сложенную ковшиком руку. В одно мгновение в ней появилась серебряная чаша, и Бхас протягивал ее богине.
— Вот, прелестная Хашипут, промой в ней свои пальчики, — сказал вежливым тоном Бхас.
Ее гнев слетел с нее так быстро, что она была сбита с толку и послушна, поэтому она бездумно опустила руку в прозрачную жидкость. Кровь с ее пальцев темным вихрем закружилась в чаше, и жидкость стала темнеть от винного цвета к темно-багровому, затем к черному. Хашипут почувствовала невыносимую боль в руке. Она рывком отдернула ее.
— Что ты сделал? — ахнула она.
Бхас рассмеялся. Это был сухой, каркающий смех злорадства.
— Бедная Хашипут, — сказал он весело, — ты не должна с этим обращаться к отцу. Если ты станешь искать его помощи, то твои пальчики никогда уже не станут красивыми. Посмотри-ка, Хашипут.
Она посмотрела на руку, и это было еще хуже, чем боль. Кожа стала темной и пятнистой, пальцы раздулись, как пять мерзких колбас.
— Ты заплатишь за это… — сказала она, но Бхас схватил ее руку горячей сухой лапой.
— Я заплатил, не сомневайся, — заскрежетал он низким и злобным голосом, — но эти времена прошли. Помни, если ты пойдешь к своему отцу и скажешь ему об этом, руке станет гораздо хуже. Подумай о морщинах, о обвисшей плоти старости, о противных костях под ней.
Тут он ее отпустил, и она побрела прочь как можно быстрее.
Во дворце она прокралась в свои покои, пряча руку в складках платья, пробираясь малоизвестными коридорчиками. Она не встретила никого из богов и полубогов и была этим счастлива. Боль в ее руке утихла, спала, превратилась в тупую и тянущую, сосредоточенную в пальцах и запястье. Она со страхом смотрела на нее, держа ее перед глазами.
В те времена боги были выше смерти и разложения, они были, можно сказать, бессмертны. Хашипут смотрела на свою руку, иссохшую, с распухшими костяшками, с синими венами, покрытую пятнами старости. Она издала маленький, затравленный крик и упала без чувств на пол своей спальни, выстланный золотыми листьями.
14
Пот струился по лицу Руиза Ава, хотя теперь воздух был вполне прохладен. Он понял, что не был готов к тому, что пьеса так быстро кончится. Феникс неподвижно лежал на полу сцены, отброшенный за ненадобностью увядший цветок. Зрители, казалось, как один человек затаили дыхание. Черный занавес спустился складками сверху, скрыв сцену.
Несколько секунд спустя он поднялся, и перед зрителями предстала Хашипут. Обе ее руки были обернуты в радужную кисею, и она прислуживала за гигантским столом своего отца, бога богов, Канеша.
Она стояла подальше от огромной, всепоглощающей пасти своего отца. Он никогда не пожрал бы ее намеренно, но его рот был столь велик, а голод его столь могуществен, что могли произойти всякие случаи. Лапы ее отца, длинные и узловатые, как ветви тернистого дерева, загребали жертвы в пасть бога. Наконец он очистил стол, и тут же немедленно появились новые кучи еды: быки, корзины сладких плодов, бесчисленные сонмы птицы, снопы спелого зерна, свиньи большие и поменьше — и все это присылали ему его жрецы, которые видели смысл в том, чтобы держать самого капризного и могущественного из богов постоянно занятым. Все на свете исчезало в глотке ее отца, но, хотя его челюсти бешено работали, он никогда не мог до конца справиться с потоком жертв или перегнать появление изобилия еды. Кое-что из еды падало, и крошки подбирали и уносили смертные прислужники, крохотные, словно насекомые, под столом божества.
— Отец! — приветствовала она его, собираясь признаться в своей глупости и положиться на его силу и способность все исправить.
— Дочь, как приятно мне тебя видеть, — ответил Канеш громовым голосом.
Хашипут почувствовала неприятное жжение в руке.
— Отец, — начала она, — очень странная вещь произошла со мной.
Она подавила вопль, когда ее рука вспыхнула страшной болью. Она держала ее под длинным столом, где ее отец не мог увидеть, что с ней. Украдкой она посмотрела на руку. Вверх по ее запястью ползла омерзительная темная полоса. Выше была гладкая, как полированная, кожа богини. Ниже была пятнистая, мерзкая плоть старости.
Она вспомнила предупреждение демона.
— Я… я страдаю болью… боль в животе, называют ее смертные. Возможно ли такое, отец?
Полоса разрушения остановилась чуть выше ее запястья, но не попятилась назад. Хашипут почувствовала, что сейчас снова упадет без чувств.
Ее отец долго смотрел на нее, слегка замедлив пережевывание. Потом он улыбнулся.
— Это все потому, что ты такая привереда в еде. Ты раньше не замечала, что обжорство мстит даже богам. — Канеш рассмеялся громовым хохотом. Его рыгание обволокло Хашипут зловонным облаком, и она затаила дыхание. — Может, ты выпила слишком много нектара из амбровых ягод? — Наверное, так и есть, — сказала она. Она смогла выдавить бледную улыбку и тихо ушла из трапезной своего отца.
Руиз смотрел, как феникс, снова вернувшись в свои покои, разматывает кисею с руки, медленно и методично. Он передернулся от сострадания и омерзения, когда она подняла руку, такую изуродованную, хотя информационное погружение сказало ему, что ее нервы были блокированы, прежде чем рука ее была поджарена в кипящем масле, а потом высушена в грубой вакуумной сушке. Рука стала страшной когтистой лапой, и феникс, не веря своим глазам, глядел на нее, прежде чем снова упасть в обморок.
Занавес возвестил окончание первого акта — только в этом случае он взвился со сцены вверх, волшебным образом подвешенный в ночном небе.
Во время короткого антракта Руиз уперся взглядом в землю и пытался думать о чем угодно, только не о фениксе и его боли.
Занавес упал, чтобы начать вторую половину пьесы. Феникс встал на колени главы фокусников, его божественная маска все еще была скрыта под капюшоном. В отдаленных углах сцены стояли остальные маги, тоже в масках. Факелы по периметру сцены то гасли, то зажигались, пульсируя без всякого внешнего вмешательства. Живая картина долго пребывала в неподвижности, прежде чем Бхас поднял руки в угловатом приветственном жесте.
Хашипут нашла Бхаса, который ждал ее на краю мира. Она положила руку к его ногам, плача и стеная:
— О, ради богов, — сказала она, — пожалуйста, скажи, чего ты хочешь от меня?
Ей отозвался сухой властный голос, который нежно говорил ей:
— Ах, прекрасная Хашипут, я же только хочу помочь. Мука необходима, чтобы стать залогом твоего будущего счастья. Это истина!
Хашипут, дрожа, молча подняла обезображенную руку.
Бхас долго молчал, глядя на нее, словно бы даже с нежностью. Потом он заговорил, и голос его вибрировал от любопытства и жалости, по крайней мере, так показалось Хашипут.
— Хашипут, — спросил он, — как получилось, что ты никогда не совокуплялась? Никогда за все долгие тысячелетия?
На секунду она забыла про боль и выпрямила спину в гордой царственной позе.
— Какое тебе дело до всего этого?
Бхас стал выше, шире, темнее. Его голос прокатился по ней, давя ее своей силой:
— Ты забываешься, Хашипут! Мое дело то, которое я сам себе назначу.
На сцене факелы замигали быстрее, а из оркестра раздался низкий, режущий ухо вопль инструментов. Звук резанул Руиза по нервам.
Сыновья Бхаса подошли ближе. Там, где ступал Тетри, бог голода, прорастала трава засухи, извиваясь с судорожной силой. Там, где ступал Менк, бог рабства, прорастал смертник вонючими клубками, и запах этого противного растения прошелся по зрителям, гнилостный, затхлый. Богиня поднялась и отпрянула, заметив этих двоих в первый раз.
— А эти чудовища, кто они? — спросила она с такой издевкой, какую только позволяли ей дрожащие губы.
Бхас схватил ее за руку и наказал ее болью, болью, которая прожгла ее руку и схватила ее за сердце. Она упала на землю, катаясь из стороны в сторону, колотя больную руку здоровой, чтобы наказать источник своих страданий. Когда наконец боль прекратилась, она села и посмотрела на Бхаса глазами, в которых больше не было непокорности.
Бхас улыбнулся под маской, и впечатление было такое, что под черным шелком проползли черви.
— Вот тебе на выбор, Хашипут, — сказал он, показывая на своих сыновей. — Один из них станет твоим супругом, супругом, который был тебе обещан, когда мир еще был молод, так же, как ты была обещана нам, прекрасная Хашипут. Твой отец никогда не говорил тебе про этот договор, нет?
— Нет, — сказала она.
Она не могла заставить себя смотреть на ужасную троицу, но их божественные эманации касались ее, словно горячий грязный ветер. Черная сила Бхаса, пустая алчность Менка, безнадежное отчаяние Тетри.
— Но это правда, о да, это правда. — Бхас шагнул к ней. Запустив свою тощую сильную руку ей в волосы, он рывком поднял ее на ноги. Она была слишком слаба, чтобы сопротивляться или даже самой перенести свой вес на ноги, поэтому она висела в его руке, как добыча.
— Могу ли я, — сказал Бхас, — представить тебе моих любимых сыновей?
Он показал своей свободной рукой.
— Это мой первенец, Менк.
Менк отвесил униженный поклон, деревянно, как оживленный труп. Хашипут передернулась, и Бхас для предостережения потряс ее.
— А это, — продолжал он, — Тетри, мой младший.
Тетри не кланялся. Он протянул вперед руки молящим жестом. Там, где одеяние открывало, спадая, его руки, они казались почти лишенными плоти, кости были покрыты туго натянутой кожей, а пальцы казались когтями.
Хашипут наконец нашла в себе силы встать, и Бхас отпустил ее. Он отступил, положив руку ей на плечи.
— Ты должна выбрать, — прошептал он ей на ухо. — У тебя нет выбора, кроме как сделать выбор. Если ты не выберешь, ты не умрешь, но пожелаешь себе смерти. Тебе придется прятать свое уродство в самой глубокой пещере, какую ты только сможешь найти, чтобы те, кто тебя превозносили за красоту, не забили бы тебя камнями от бешенства и омерзения. А?
Хашипут не смела сомневаться в его словах.
— Разве для твоих сыновей нет жен в Аду? — спросила она, и голос ее звучал смиренно, полный поражения.
Бхас рассмеялся, и руки его сомкнулись на ее плечах, впиваясь в тело. Но эта маленькая боль была как ласка, в сравнении с болью в ее руке.
— Может, и есть, — ответил он, — но женщины Ада грубы и жестки в сравнении с тобой, зрелая, сочная Хашипут.
Словно для того, чтобы подчеркнуть его слова, боль в ее руке вспыхнула с новой силой так, что она почти потеряла сознание.
— Да, — сказала она, — я сделаю выбор.
Руиз дрожал в нарастающем холоде. Он смотрел, совершенно завороженный, как продвигается пьеса.
Он смотрел, как богиня выбрала Тетри. Он смотрел, как боги сняли с себя маски, и Хашипут снова лишилась чувств. В вихре голубого сияния сцена превратилась во дворец отца Хашипут. Действие пьесы становилось все динамичнее, когда Хашипут провела Бхаса и его сыновей в позолоченные палаты, где сладкие плоды свисали с ветвей, растущих из прохладного белого камня, где молодое вино струилось из каждого дворцового фонтана. Фокусники выполняли чудеса обмана, переменяя сцену не хуже пангалактической холодрамы, а красота феникса становилась измученной, ее терзали боль и ужас. Лицо ее бледнело с каждой секундой, волосы слипались от пота. Бог засухи и его сыновья крались по коридорам и садам, и там, где они проходили, за ними следовала смерть, останавливая фонтаны и иссушая цветы.
Руиз почувствовал холодный ужас. Невзирая на свое выученное равнодушие, отстраненность от этой сцены, он стал смотреть на феникса, как на нечто… человеческое, нечто большее, чем безымянная жертва на богом забытой планетке-поставщице рабов. По мере того, как она извивалась и боролась, катясь все ниже по сужающемуся тоннелю сюжета, все ближе и ближе к собственной смерти. Руизу все труднее и труднее становилось смотреть. Глаза ее, казалось, смотрели внутрь, ее полные губы были сжаты в тонкую линию несчастья, но сквозь все муки она играла свою роль безупречно, восхитительно, все еще она была нежной, глупенькой богиней.
Приближалась развязка пьесы. Руиз шевельнулся, спуститься со своего выгодного места. Он стал скользить в толпе, не встречая никакого сопротивления от биддерумцев, которые были еще более захвачены пьесой, чем он. Руиз протолкался поближе к сцене, его навыки взяли ситуацию под контроль, пока его сознание все еще было захвачено мистерией и ее чудесами и ужасами.
Во дворце Канеша, где раньше все было сплошной усладительной прохладой, воцарилось засушливое запустение. Бхас делал, что хотел, разлагая все во дворце, даже те жертвы, которыми питался отец Хашипут, поэтому величайший из богов смертельно заболел. У Канеша едва оставались силы, чтобы смести загнивающие остатки в пасть, и, когда Канеш ослабел, весь Фараон был близок к смерти. Менк и Тетри бродили по земле, заражая мир своими особенными кошмарами и страхами.
Что же до богини Хашипут, то она сидела на дальнем конце пиршественного стола ее отца и смотрела, думая о своей брачной церемонии на следующее утро. Она не верила, что проживет долго после этого, после того, как Бхас укрепит свою триумфальную победу, и, в любом случае, Фараон станет пылью окончательно и вовеки.
Руиз стоял у передника сцены, ожидая. Посох дрожал в его руке. Но он был так захвачен пьесой, что посох повысил уровень своего сигнала до болезненной вибрации, прежде чем он ответил на него и посмотрел на индикатор. Поблизости двигался металл, масса, похожая по размерам на ту лодку браконьеров, которую поджидал Руиз. Он оглянулся через плечо, пытаясь вглядеться в темноту за зрительной площадкой, хотя он знал, что у такого корабля должна быть великолепная визуальная защита. Он почувствовал, как ему знакомо сводит лопатки, что ему надо принять все меры к тому, чтобы прочистить мозги от очарования пьесы. Индикаторы снова встали на нулевые отметки, и он немного расслабился. Видимо, браконьеры готовы были подождать до конца пьесы.
В последний раз Хашипут стояла на южном краю мира, глядя вниз в Ад, ее шелковые туфельки касались осыпающегося края, там, где человек потяжелее не осмелился бы стоять. Горячий ветер вздымал облако ее прекрасных волос и бросал ей в ноздри запах ее тела. На ней было ее любимое платье, так что ее прекрасная плоть видна была под прозрачной тканью. Ее погубленная рука была завернута в шелковое полотнище, стянутое нитями черных песчаных жемчужин. Она снова являла собой великолепное зрелище, настоящая богиня.
С севера пришел Бхас, чтобы выполнить церемонию единения, последнюю, чтобы окончательно укрепить свое могущество. С востока прибрел Тетри, жених, придерживая свое раздувшееся брюхо, словно оно могло отпасть прочь. С запада пришел Менк, завистливый свидетель на церемонии. Они медленно окружали богиню, которая подошла еще ближе к краю.
Бхас в тревоге выкрикнул:
— Осторожно, прекрасная Хашипут, бездна очень глубока. Тебе не понравятся испарения Ада, а я не стану спускаться туда за тобой.
Тетри издал слабый булькающий звук и протянул ей свои руки скелета.
— Видишь, — сказал Бхас, — как волнуется твой будущий муж. Пожалуйста, отойди от края.
Она вытянула вперед руку, перевязанную лентой.
— Я ведь уже не так прекрасна, правда?
— Неважно, — ответил Бхас, незаметно придвигаясь к ней. — Тетри не очень разборчив.
— Так я и поняла.
Бхас остановился так, чтобы Хашипут до него не достала. Он беспокойно посмотрел на бездну Ада, потом немного отступил назад.
— Менк, — приказал он, — оттащи ее от края.
Менк скрестил на груди свои массивные лапы.
— Нет, отец. У меня не хватит смелости еще раз миллион лет карабкаться наверх. Если хочешь, оттащи ее сам. Или, может, лучше пусть Тетри это сделает.
Менк рассмеялся тихим издевательским гортанным смехом.
Конец наступил быстро.
Тетри рванулся вперед с вырвавшимся у него криком желания, и богиня приняла его в объятия. Бхас тоже бросился вперед, но слишком поздно, те двое уже упали с края мира: Тетри — визжа от ужаса, Хашипут — улыбаясь, как невеста, крепко прижавшись к нему.
На сцене специальные приспособления выстрелили вверх, унося Бхаса и Менка выше, за пределы света факелов, создавая иллюзию, что Тетри и Хашипут падают. Их тела, поддерживаемые какими-то невидимыми способами, извивались и трепетали в потоке воздуха, который ветродуй под сценой гнал на них. Мгновением позже они «упали» до уровня первых паров Ада, представленных цветными вуалями, которые появились в воздухе. Эти переливы кисеи постепенно пополнялись все более темными и темными слоями ткани, по мере того, как двое падали все глубже и глубже в Ад, чистый белый цвет постепенно желтел до охры, темнел до багрянца артериальной крови, наконец, до самого темного черного цвета. Перед тем, как факелы погасли почти совсем, Тетри упал, размахивая руками, вглубь, а потом внутрь сцены, а тело богини упало на выступ, который выдвинулся, чтобы принять ее тело. Оно высоко подлетело в воздух, безвольное, а потом упало неподвижной грудой.
Несколько секунд спустя он поднялся, и перед зрителями предстала Хашипут. Обе ее руки были обернуты в радужную кисею, и она прислуживала за гигантским столом своего отца, бога богов, Канеша.
Она стояла подальше от огромной, всепоглощающей пасти своего отца. Он никогда не пожрал бы ее намеренно, но его рот был столь велик, а голод его столь могуществен, что могли произойти всякие случаи. Лапы ее отца, длинные и узловатые, как ветви тернистого дерева, загребали жертвы в пасть бога. Наконец он очистил стол, и тут же немедленно появились новые кучи еды: быки, корзины сладких плодов, бесчисленные сонмы птицы, снопы спелого зерна, свиньи большие и поменьше — и все это присылали ему его жрецы, которые видели смысл в том, чтобы держать самого капризного и могущественного из богов постоянно занятым. Все на свете исчезало в глотке ее отца, но, хотя его челюсти бешено работали, он никогда не мог до конца справиться с потоком жертв или перегнать появление изобилия еды. Кое-что из еды падало, и крошки подбирали и уносили смертные прислужники, крохотные, словно насекомые, под столом божества.
— Отец! — приветствовала она его, собираясь признаться в своей глупости и положиться на его силу и способность все исправить.
— Дочь, как приятно мне тебя видеть, — ответил Канеш громовым голосом.
Хашипут почувствовала неприятное жжение в руке.
— Отец, — начала она, — очень странная вещь произошла со мной.
Она подавила вопль, когда ее рука вспыхнула страшной болью. Она держала ее под длинным столом, где ее отец не мог увидеть, что с ней. Украдкой она посмотрела на руку. Вверх по ее запястью ползла омерзительная темная полоса. Выше была гладкая, как полированная, кожа богини. Ниже была пятнистая, мерзкая плоть старости.
Она вспомнила предупреждение демона.
— Я… я страдаю болью… боль в животе, называют ее смертные. Возможно ли такое, отец?
Полоса разрушения остановилась чуть выше ее запястья, но не попятилась назад. Хашипут почувствовала, что сейчас снова упадет без чувств.
Ее отец долго смотрел на нее, слегка замедлив пережевывание. Потом он улыбнулся.
— Это все потому, что ты такая привереда в еде. Ты раньше не замечала, что обжорство мстит даже богам. — Канеш рассмеялся громовым хохотом. Его рыгание обволокло Хашипут зловонным облаком, и она затаила дыхание. — Может, ты выпила слишком много нектара из амбровых ягод? — Наверное, так и есть, — сказала она. Она смогла выдавить бледную улыбку и тихо ушла из трапезной своего отца.
Руиз смотрел, как феникс, снова вернувшись в свои покои, разматывает кисею с руки, медленно и методично. Он передернулся от сострадания и омерзения, когда она подняла руку, такую изуродованную, хотя информационное погружение сказало ему, что ее нервы были блокированы, прежде чем рука ее была поджарена в кипящем масле, а потом высушена в грубой вакуумной сушке. Рука стала страшной когтистой лапой, и феникс, не веря своим глазам, глядел на нее, прежде чем снова упасть в обморок.
Занавес возвестил окончание первого акта — только в этом случае он взвился со сцены вверх, волшебным образом подвешенный в ночном небе.
Во время короткого антракта Руиз уперся взглядом в землю и пытался думать о чем угодно, только не о фениксе и его боли.
Занавес упал, чтобы начать вторую половину пьесы. Феникс встал на колени главы фокусников, его божественная маска все еще была скрыта под капюшоном. В отдаленных углах сцены стояли остальные маги, тоже в масках. Факелы по периметру сцены то гасли, то зажигались, пульсируя без всякого внешнего вмешательства. Живая картина долго пребывала в неподвижности, прежде чем Бхас поднял руки в угловатом приветственном жесте.
Хашипут нашла Бхаса, который ждал ее на краю мира. Она положила руку к его ногам, плача и стеная:
— О, ради богов, — сказала она, — пожалуйста, скажи, чего ты хочешь от меня?
Ей отозвался сухой властный голос, который нежно говорил ей:
— Ах, прекрасная Хашипут, я же только хочу помочь. Мука необходима, чтобы стать залогом твоего будущего счастья. Это истина!
Хашипут, дрожа, молча подняла обезображенную руку.
Бхас долго молчал, глядя на нее, словно бы даже с нежностью. Потом он заговорил, и голос его вибрировал от любопытства и жалости, по крайней мере, так показалось Хашипут.
— Хашипут, — спросил он, — как получилось, что ты никогда не совокуплялась? Никогда за все долгие тысячелетия?
На секунду она забыла про боль и выпрямила спину в гордой царственной позе.
— Какое тебе дело до всего этого?
Бхас стал выше, шире, темнее. Его голос прокатился по ней, давя ее своей силой:
— Ты забываешься, Хашипут! Мое дело то, которое я сам себе назначу.
На сцене факелы замигали быстрее, а из оркестра раздался низкий, режущий ухо вопль инструментов. Звук резанул Руиза по нервам.
Сыновья Бхаса подошли ближе. Там, где ступал Тетри, бог голода, прорастала трава засухи, извиваясь с судорожной силой. Там, где ступал Менк, бог рабства, прорастал смертник вонючими клубками, и запах этого противного растения прошелся по зрителям, гнилостный, затхлый. Богиня поднялась и отпрянула, заметив этих двоих в первый раз.
— А эти чудовища, кто они? — спросила она с такой издевкой, какую только позволяли ей дрожащие губы.
Бхас схватил ее за руку и наказал ее болью, болью, которая прожгла ее руку и схватила ее за сердце. Она упала на землю, катаясь из стороны в сторону, колотя больную руку здоровой, чтобы наказать источник своих страданий. Когда наконец боль прекратилась, она села и посмотрела на Бхаса глазами, в которых больше не было непокорности.
Бхас улыбнулся под маской, и впечатление было такое, что под черным шелком проползли черви.
— Вот тебе на выбор, Хашипут, — сказал он, показывая на своих сыновей. — Один из них станет твоим супругом, супругом, который был тебе обещан, когда мир еще был молод, так же, как ты была обещана нам, прекрасная Хашипут. Твой отец никогда не говорил тебе про этот договор, нет?
— Нет, — сказала она.
Она не могла заставить себя смотреть на ужасную троицу, но их божественные эманации касались ее, словно горячий грязный ветер. Черная сила Бхаса, пустая алчность Менка, безнадежное отчаяние Тетри.
— Но это правда, о да, это правда. — Бхас шагнул к ней. Запустив свою тощую сильную руку ей в волосы, он рывком поднял ее на ноги. Она была слишком слаба, чтобы сопротивляться или даже самой перенести свой вес на ноги, поэтому она висела в его руке, как добыча.
— Могу ли я, — сказал Бхас, — представить тебе моих любимых сыновей?
Он показал своей свободной рукой.
— Это мой первенец, Менк.
Менк отвесил униженный поклон, деревянно, как оживленный труп. Хашипут передернулась, и Бхас для предостережения потряс ее.
— А это, — продолжал он, — Тетри, мой младший.
Тетри не кланялся. Он протянул вперед руки молящим жестом. Там, где одеяние открывало, спадая, его руки, они казались почти лишенными плоти, кости были покрыты туго натянутой кожей, а пальцы казались когтями.
Хашипут наконец нашла в себе силы встать, и Бхас отпустил ее. Он отступил, положив руку ей на плечи.
— Ты должна выбрать, — прошептал он ей на ухо. — У тебя нет выбора, кроме как сделать выбор. Если ты не выберешь, ты не умрешь, но пожелаешь себе смерти. Тебе придется прятать свое уродство в самой глубокой пещере, какую ты только сможешь найти, чтобы те, кто тебя превозносили за красоту, не забили бы тебя камнями от бешенства и омерзения. А?
Хашипут не смела сомневаться в его словах.
— Разве для твоих сыновей нет жен в Аду? — спросила она, и голос ее звучал смиренно, полный поражения.
Бхас рассмеялся, и руки его сомкнулись на ее плечах, впиваясь в тело. Но эта маленькая боль была как ласка, в сравнении с болью в ее руке.
— Может, и есть, — ответил он, — но женщины Ада грубы и жестки в сравнении с тобой, зрелая, сочная Хашипут.
Словно для того, чтобы подчеркнуть его слова, боль в ее руке вспыхнула с новой силой так, что она почти потеряла сознание.
— Да, — сказала она, — я сделаю выбор.
Руиз дрожал в нарастающем холоде. Он смотрел, совершенно завороженный, как продвигается пьеса.
Он смотрел, как богиня выбрала Тетри. Он смотрел, как боги сняли с себя маски, и Хашипут снова лишилась чувств. В вихре голубого сияния сцена превратилась во дворец отца Хашипут. Действие пьесы становилось все динамичнее, когда Хашипут провела Бхаса и его сыновей в позолоченные палаты, где сладкие плоды свисали с ветвей, растущих из прохладного белого камня, где молодое вино струилось из каждого дворцового фонтана. Фокусники выполняли чудеса обмана, переменяя сцену не хуже пангалактической холодрамы, а красота феникса становилась измученной, ее терзали боль и ужас. Лицо ее бледнело с каждой секундой, волосы слипались от пота. Бог засухи и его сыновья крались по коридорам и садам, и там, где они проходили, за ними следовала смерть, останавливая фонтаны и иссушая цветы.
Руиз почувствовал холодный ужас. Невзирая на свое выученное равнодушие, отстраненность от этой сцены, он стал смотреть на феникса, как на нечто… человеческое, нечто большее, чем безымянная жертва на богом забытой планетке-поставщице рабов. По мере того, как она извивалась и боролась, катясь все ниже по сужающемуся тоннелю сюжета, все ближе и ближе к собственной смерти. Руизу все труднее и труднее становилось смотреть. Глаза ее, казалось, смотрели внутрь, ее полные губы были сжаты в тонкую линию несчастья, но сквозь все муки она играла свою роль безупречно, восхитительно, все еще она была нежной, глупенькой богиней.
Приближалась развязка пьесы. Руиз шевельнулся, спуститься со своего выгодного места. Он стал скользить в толпе, не встречая никакого сопротивления от биддерумцев, которые были еще более захвачены пьесой, чем он. Руиз протолкался поближе к сцене, его навыки взяли ситуацию под контроль, пока его сознание все еще было захвачено мистерией и ее чудесами и ужасами.
Во дворце Канеша, где раньше все было сплошной усладительной прохладой, воцарилось засушливое запустение. Бхас делал, что хотел, разлагая все во дворце, даже те жертвы, которыми питался отец Хашипут, поэтому величайший из богов смертельно заболел. У Канеша едва оставались силы, чтобы смести загнивающие остатки в пасть, и, когда Канеш ослабел, весь Фараон был близок к смерти. Менк и Тетри бродили по земле, заражая мир своими особенными кошмарами и страхами.
Что же до богини Хашипут, то она сидела на дальнем конце пиршественного стола ее отца и смотрела, думая о своей брачной церемонии на следующее утро. Она не верила, что проживет долго после этого, после того, как Бхас укрепит свою триумфальную победу, и, в любом случае, Фараон станет пылью окончательно и вовеки.
Руиз стоял у передника сцены, ожидая. Посох дрожал в его руке. Но он был так захвачен пьесой, что посох повысил уровень своего сигнала до болезненной вибрации, прежде чем он ответил на него и посмотрел на индикатор. Поблизости двигался металл, масса, похожая по размерам на ту лодку браконьеров, которую поджидал Руиз. Он оглянулся через плечо, пытаясь вглядеться в темноту за зрительной площадкой, хотя он знал, что у такого корабля должна быть великолепная визуальная защита. Он почувствовал, как ему знакомо сводит лопатки, что ему надо принять все меры к тому, чтобы прочистить мозги от очарования пьесы. Индикаторы снова встали на нулевые отметки, и он немного расслабился. Видимо, браконьеры готовы были подождать до конца пьесы.
В последний раз Хашипут стояла на южном краю мира, глядя вниз в Ад, ее шелковые туфельки касались осыпающегося края, там, где человек потяжелее не осмелился бы стоять. Горячий ветер вздымал облако ее прекрасных волос и бросал ей в ноздри запах ее тела. На ней было ее любимое платье, так что ее прекрасная плоть видна была под прозрачной тканью. Ее погубленная рука была завернута в шелковое полотнище, стянутое нитями черных песчаных жемчужин. Она снова являла собой великолепное зрелище, настоящая богиня.
С севера пришел Бхас, чтобы выполнить церемонию единения, последнюю, чтобы окончательно укрепить свое могущество. С востока прибрел Тетри, жених, придерживая свое раздувшееся брюхо, словно оно могло отпасть прочь. С запада пришел Менк, завистливый свидетель на церемонии. Они медленно окружали богиню, которая подошла еще ближе к краю.
Бхас в тревоге выкрикнул:
— Осторожно, прекрасная Хашипут, бездна очень глубока. Тебе не понравятся испарения Ада, а я не стану спускаться туда за тобой.
Тетри издал слабый булькающий звук и протянул ей свои руки скелета.
— Видишь, — сказал Бхас, — как волнуется твой будущий муж. Пожалуйста, отойди от края.
Она вытянула вперед руку, перевязанную лентой.
— Я ведь уже не так прекрасна, правда?
— Неважно, — ответил Бхас, незаметно придвигаясь к ней. — Тетри не очень разборчив.
— Так я и поняла.
Бхас остановился так, чтобы Хашипут до него не достала. Он беспокойно посмотрел на бездну Ада, потом немного отступил назад.
— Менк, — приказал он, — оттащи ее от края.
Менк скрестил на груди свои массивные лапы.
— Нет, отец. У меня не хватит смелости еще раз миллион лет карабкаться наверх. Если хочешь, оттащи ее сам. Или, может, лучше пусть Тетри это сделает.
Менк рассмеялся тихим издевательским гортанным смехом.
Конец наступил быстро.
Тетри рванулся вперед с вырвавшимся у него криком желания, и богиня приняла его в объятия. Бхас тоже бросился вперед, но слишком поздно, те двое уже упали с края мира: Тетри — визжа от ужаса, Хашипут — улыбаясь, как невеста, крепко прижавшись к нему.
На сцене специальные приспособления выстрелили вверх, унося Бхаса и Менка выше, за пределы света факелов, создавая иллюзию, что Тетри и Хашипут падают. Их тела, поддерживаемые какими-то невидимыми способами, извивались и трепетали в потоке воздуха, который ветродуй под сценой гнал на них. Мгновением позже они «упали» до уровня первых паров Ада, представленных цветными вуалями, которые появились в воздухе. Эти переливы кисеи постепенно пополнялись все более темными и темными слоями ткани, по мере того, как двое падали все глубже и глубже в Ад, чистый белый цвет постепенно желтел до охры, темнел до багрянца артериальной крови, наконец, до самого темного черного цвета. Перед тем, как факелы погасли почти совсем, Тетри упал, размахивая руками, вглубь, а потом внутрь сцены, а тело богини упало на выступ, который выдвинулся, чтобы принять ее тело. Оно высоко подлетело в воздух, безвольное, а потом упало неподвижной грудой.