Страница:
Она подошла к клеткам.
«Где же Просперо?» – волновалась она.
Она поднимала выше фонарь и заглядывала в клетки. Всё было неподвижно и тихо. Свет фонаря разбивался о прутья клеток и слетал неровными кусками на туши спящих за этими прутьями.
Она видела мохнатые толстые уши, иногда вытянутую лапу, иногда полосатую спину... Орлы спали, раскрыв крылья, и походили на старинные гербы. В глубине некоторых клеток чернели какие-то непонятные громады.
В клетке за тонкой серебряной решёткой сидели на жёрдочках, на разной высоте, попугаи. И когда Суок остановилась у этой клетки, ей показалось, что один из них, который сидел ближе всех к решётке, старый, с длинной красной бородой, открыл один глаз и посмотрел на неё. А глаз его был похож на слепое лимонное зерно.
И мало того: он быстро закрыл этот глаз, точно притворился спящим. При этом Суок показалось, что он улыбнулся в свою красную бороду.
«Я просто дура», – успокоила себя Суок. Однако ей стало страшно.
То и дело то тут, то там среди тишины что-то пощёлкивало, похрустывало, пищало...
Попробуйте ночью зайти в конюшню или прислушайтесь к курятнику: вас поразит тишина, и вместе с тем вы будете слышать очень много маленьких звуков – то движение крыла, то чавканье, то треск насеста, то тоненький голос, выскочивший, точно капелька, из горла спящей птицы.
«Где же Просперо? – снова подумала Суок, но уже с большей тревогой. – А вдруг его казнили сегодня и в его клетку посадили орла?»
И тут из темноты чей-то хриплый голос сказал:
– Суок!
И тут же она услышала тяжкое и частое дыхание и ещё какие-то звуки, точно скулила большая больная собака.
– Ах! – вскрикнула Суок.
Она метнула фонарь в ту сторону, откуда её позвали. Там горели два красноватых огонька. Большое чёрное существо стояло в клетке подобно медведю, держась за прутья и прижав к ним голову.
– Просперо! – тихо сказала Суок.
И в одну минуту передумала целую кучу мыслей:
«Почему он такой страшный? Он оброс шерстью, как медведь. В глазах у него красные искры. У него длинные, загнутые когти. Он без одежды. Это не человек, а горилла...»
Суок готова была заплакать.
– Наконец-то ты пришла, Суок, – сказало странное существо. – Я знал, что я тебя увижу.
– Здравствуй. Я пришла тебя освободить, – промолвила Суок дрогнувшим голосом.
– Я не выйду из клетки. Я сегодня околею.
И опять послышались жуткие, скулящие звуки. Существо упало, потом приподнялось и снова прижалось к прутьям.
– Подойди, Суок.
Суок подошла. Страшное лицо смотрело на неё. Конечно, это было не человеческое лицо. Больше всего оно походило на волчью морду. И самое страшное было то, что уши этого волка имели форму человеческих ушей, хотя и покрыты были короткой твёрдой шерстью.
Суок хотела закрыть глаза ладонью. Фонарь прыгал в её руке. Жёлтые пятна света летали по воздуху.
– Ты боишься меня, Суок... Я потерял человеческий облик. Не бойся! Подойди... Ты выросла, похудела. У тебя печальное личико...
Он говорил с трудом. Он опускался всё ниже и наконец лёг на деревянный пол своей клетки. Он дышал всё чаще и чаще, широко раскрывая рот, полный длинных жёлтых зубов.
– Сейчас я умру. Я знал, что увижу тебя перед смертью...
Он протянул свою косматую обезьянью руку. Он чего-то искал в темноте. Раздался звук, как будто выдернули гвоздь, и потом страшная рука протянулась сквозь прутья.
В руке была небольшая дощечка.
– Возьми это. Там записано всё.
Суок спрятала дощечку.
– Просперо! – сказала она тихо.
Ответа не последовало.
Суок приблизила фонарь. Зубы оскалились навсегда. Мутные, остановившиеся глаза смотрели сквозь неё.
– Просперо! – закричала Суок, роняя фонарь. – Он умер! Он умер! Просперо!
Фонарь потух.
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Глава 11
Глава 12
«Где же Просперо?» – волновалась она.
Она поднимала выше фонарь и заглядывала в клетки. Всё было неподвижно и тихо. Свет фонаря разбивался о прутья клеток и слетал неровными кусками на туши спящих за этими прутьями.
Она видела мохнатые толстые уши, иногда вытянутую лапу, иногда полосатую спину... Орлы спали, раскрыв крылья, и походили на старинные гербы. В глубине некоторых клеток чернели какие-то непонятные громады.
В клетке за тонкой серебряной решёткой сидели на жёрдочках, на разной высоте, попугаи. И когда Суок остановилась у этой клетки, ей показалось, что один из них, который сидел ближе всех к решётке, старый, с длинной красной бородой, открыл один глаз и посмотрел на неё. А глаз его был похож на слепое лимонное зерно.
И мало того: он быстро закрыл этот глаз, точно притворился спящим. При этом Суок показалось, что он улыбнулся в свою красную бороду.
«Я просто дура», – успокоила себя Суок. Однако ей стало страшно.
То и дело то тут, то там среди тишины что-то пощёлкивало, похрустывало, пищало...
Попробуйте ночью зайти в конюшню или прислушайтесь к курятнику: вас поразит тишина, и вместе с тем вы будете слышать очень много маленьких звуков – то движение крыла, то чавканье, то треск насеста, то тоненький голос, выскочивший, точно капелька, из горла спящей птицы.
«Где же Просперо? – снова подумала Суок, но уже с большей тревогой. – А вдруг его казнили сегодня и в его клетку посадили орла?»
И тут из темноты чей-то хриплый голос сказал:
– Суок!
И тут же она услышала тяжкое и частое дыхание и ещё какие-то звуки, точно скулила большая больная собака.
– Ах! – вскрикнула Суок.
Она метнула фонарь в ту сторону, откуда её позвали. Там горели два красноватых огонька. Большое чёрное существо стояло в клетке подобно медведю, держась за прутья и прижав к ним голову.
– Просперо! – тихо сказала Суок.
И в одну минуту передумала целую кучу мыслей:
«Почему он такой страшный? Он оброс шерстью, как медведь. В глазах у него красные искры. У него длинные, загнутые когти. Он без одежды. Это не человек, а горилла...»
Суок готова была заплакать.
– Наконец-то ты пришла, Суок, – сказало странное существо. – Я знал, что я тебя увижу.
– Здравствуй. Я пришла тебя освободить, – промолвила Суок дрогнувшим голосом.
– Я не выйду из клетки. Я сегодня околею.
И опять послышались жуткие, скулящие звуки. Существо упало, потом приподнялось и снова прижалось к прутьям.
– Подойди, Суок.
Суок подошла. Страшное лицо смотрело на неё. Конечно, это было не человеческое лицо. Больше всего оно походило на волчью морду. И самое страшное было то, что уши этого волка имели форму человеческих ушей, хотя и покрыты были короткой твёрдой шерстью.
Суок хотела закрыть глаза ладонью. Фонарь прыгал в её руке. Жёлтые пятна света летали по воздуху.
– Ты боишься меня, Суок... Я потерял человеческий облик. Не бойся! Подойди... Ты выросла, похудела. У тебя печальное личико...
Он говорил с трудом. Он опускался всё ниже и наконец лёг на деревянный пол своей клетки. Он дышал всё чаще и чаще, широко раскрывая рот, полный длинных жёлтых зубов.
– Сейчас я умру. Я знал, что увижу тебя перед смертью...
Он протянул свою косматую обезьянью руку. Он чего-то искал в темноте. Раздался звук, как будто выдернули гвоздь, и потом страшная рука протянулась сквозь прутья.
В руке была небольшая дощечка.
– Возьми это. Там записано всё.
Суок спрятала дощечку.
– Просперо! – сказала она тихо.
Ответа не последовало.
Суок приблизила фонарь. Зубы оскалились навсегда. Мутные, остановившиеся глаза смотрели сквозь неё.
– Просперо! – закричала Суок, роняя фонарь. – Он умер! Он умер! Просперо!
Фонарь потух.
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
ОРУЖЕЙНИК ПРОСПЕРО
Глава 11
ГИБЕЛЬ КОНДИТЕРСКОЙ
Гвардеец, с которым мы познакомились у входа в зверинец как раз в тот момент, когда Суок стянула у него решетчатый фонарь, проснулся от шума, поднявшегося в зверинце.
Звери рычали, выли, пищали, ударяли хвостами по железным прутьям, птицы хлопали крыльями...
Гвардеец зевнул со страшным треском, потянулся, больно ударившись о решётку кулаком, и наконец окончательно пришёл в себя.
Тогда он вскочил. Фонаря не было. Мирно блестели звезды. Благоухал жасмин.
– Черт возьми!
Гвардеец плюнул с такой злобой, что плевок полетел, как пуля, и сбил чашечку жасмина.
Звериный концерт гремел с нарастающей силой.
Гвардеец поднял тревогу. Через минуту сбежались люди с факелами. Факелы трещали. Гвардейцы бранились. Кто-то запутался в сабле и упал, разбив нос о чью-то шпору.
– У меня украли фонарь!
– Кто-то прошёл в зверинец!
– Воры!
– Мятежники!
Гвардеец с разбитым носом и другой гвардеец с разбитой шпорой, а также остальные, раздирая темноту факелами, двинулись против неизвестного врага.
Но ничего подозрительного в зверинце не обнаружилось.
Тигры ревели, разевая красные вонючие пасти. Львы бегали по клеткам в большой тревоге. Попугаи устроили целый кавардак. Они вертелись, создавая впечатление разноцветной карусели. Обезьяны раскачивались на трапециях. А медведи пели низким, красивым басом.
Появление огня и людей ещё больше растревожило эту компанию.
Гвардейцы осмотрели все клетки.
Всё было в порядке.
Даже фонаря, оброненного Суок, они не нашли.
И вдруг гвардеец с разбитым носом сказал:
– Стой! – и поднял высоко факел.
Все посмотрели наверх. Там чернела зелёная крона дерева. Листья не двигались. Была тихая ночь.
– Видите? – спросил гвардеец грозно. Он потряс факелом.
– Да. Что-то розовое...
– Маленькое...
– Сидит...
– Дураки! Знаете, что это? Это попугай. Он вылетел из клетки и уселся там, черт бы его побрал!
Караульный гвардеец, поднявший тревогу, сконфуженно молчал.
– Нужно его снять. Он переполошил всех зверей.
– Верно. Лезь, Вурм. Ты моложе всех.
Тот, кого назвали Вурмом, подошёл к дереву. Он колебался.
– Лезь и сними его за бороду.
Попугай сидел неподвижно. Перья его розовели в гуще листьев, освещённой факелами.
Вурм сдвинул шляпу на лоб и почесал в затылке.
– Я боюсь... Попугаи кусаются очень больно.
– Дурак.
Вурм всё-таки полез на дерево. Но на половине ствола остановился, удержался на секунду и потом скользнул вниз.
– Ни за что! – сказал он. – Это не моё дело. Я не умею сражаться с попугаями.
Тут раздался чей-то сердитый старческий голос. Какой-то человек, шаркая туфлями, спешил из темноты к гвардейцам.
– Не нужно его трогать! – кричал он. – Не тревожьте его!
Кричавший оказался главным смотрителем зверинца. Он был большой учёный и специалист по зоологии, то есть знал в совершенстве всё, что только можно знать о животных.
Его разбудил шум.
Он жил тут же, при зверинце, и прибежал прямо с постели, даже не сняв колпака и даже с большим блестящим клопом на носу.
Он был очень возбуждён. В самом деле: какие-то солдаты осмелились вмешиваться в его мир, какой-то олух хочет хватать его попугая за бороду!
Гвардейцы расступились.
Зоолог задрал голову. Он тоже увидел нечто розовое среди листьев.
– Да, – заявил он, – это попугай. Это мой лучший попугай. Он всегда капризничает. Ему не сидится в клетке. Это Лаура... Лаура! Лаура! – стал он звать тоненьким голоском. – Он любит ласковое обращение. Лаура! Лаура! Лаура!
Гвардейцы прыснули. Вообще этот маленький старичок в цветном халате, в ночных туфлях, с задранной головой, с которой свисала до полу кисть колпака, представлял забавное зрелище среди громадных гвардейцев, ярко пылавших факелов и воя зверей.
Потом произошло самое смешное. Зоолог полез на дерево. Делал он это довольно ловко – очевидно, не в первый раз. Раз, два, три. Несколько раз мелькнули из-под халата его ноги в полосатом белье, и почтенный старик очутился наверху, у цели своего недальнего, но опасного путешествия.
– Лаура! – снова сладко и льстиво пролепетал он.
И вдруг пронзительный его крик огласил зверинец, парк и всю окрестность по крайней мере на целый километр.
– Дьявол! – так закричал он.
Очевидно, вместо попугая на ветке сидело какое-то чудовище.
Гвардейцы отпрянули от дерева. Зоолог летел вниз. Случай в виде короткой, но довольно крепкой ветки спас его: он повис, зацепившись халатом.
О, если бы другие учёные увидели теперь своего почтенного собрата в таком виде, то, конечно, они отвернулись бы из уважения к его лысине и знаниям! Уж слишком неприлично задрался его халат.
Гвардейцы обратились в бегство. Пламя факелов летело по ветру. В темноте можно было подумать, что скачут чёрные лошади с огненными гривами.
В зверинце тревога улеглась. Зоолог висел без движения. Зато во дворце началось волнение.
Три Толстяка за четверть часа до появления на дереве таинственного попугая получили неприятные известия.
«В городе беспорядки. У рабочих появились пистолеты и ружья. Рабочие стреляют в гвардейцев и сбрасывают всех толстяков в воду».
«Гимнаст Тибул на свободе и собирает жителей окраин в одно войско».
«Множество гвардейцев ушло в рабочие кварталы, чтобы не служить Трём Толстякам».
«Фабричные трубы не дымят. Машины бездействуют. Шахтёры отказываются лезть в землю за углем для богачей».
«Окрестные крестьяне воюют с владельцами поместий».
Вот что доложили Трём Толстякам министры.
По обыкновению, от тревоги Три Толстяка начали жиреть. На глазах Государственного совета у каждого из них прибавилось по четверти фунта.
– Я не могу! – жаловался один из них. – Я не могу... Это выше моего терпения... Ах, ах! Запонка впилась мне в горло...
И тут с треском лопнул его ослепительный воротничок.
– Я жирею! – выл другой. – Спасите меня!
А третий уныло смотрел на своё брюхо.
Таким образом, перед Государственным советом встало два вопроса: во-первых, немедленно придумать средство для прекращения жирения и, во-вторых, подавить беспорядки в городе.
По первому поводу решили следующее:
– Танцы!
– Танцы! Танцы! Да, конечно, танцы. Это наилучший моцион.
– Не теряя ни минуты, пригласить учителя танцев. Он должен давать Трём Толстякам уроки балетного искусства.
– Да, – взмолился Первый Толстяк, – но...
И как раз в это время прилетел из зверинца крик уважаемого зоолога, увидевшего на дереве черта вместо любимого попугая Лауры.
Всё правительство понеслось в парк, по аллеям к зверинцу.
– Уф! Уф! Уф! – слышалось в парке.
Тридцать семейств самых лучших бабочек, оранжевых с чёрными разводами, покинули с перепугу парк.
Появилось множество факелов. Целый горящий, распространяющий запах смолы лес. Этот лес бежал и горел.
И когда до зверинца оставалось шагов десять, всё, что бежало, как будто вдруг внезапно лишилось ног. И сразу же всё ринулось обратно с воем и писком, падая друг на друга, мечась и ища спасения. Факелы валялись на земле, пламя разлилось, чёрный дым побежал волной.
– О!
– А!
– Спасайтесь!
Голоса потрясали парк. Пламя разлетелось, озаряя картину бегства и смятения багровым блеском.
А оттуда, из зверинца, из-за железной ограды, спокойно, твёрдыми, широкими шагами шёл огромный человек.
В этом блеске, рыжеголовый, со сверкающими глазами, в разорванной куртке, он шёл, как грозное видение. Одной рукой он держал за ошейник, скрученный из железного обрывка цепи, пантеру. Жёлтый и тонкий зверь, силясь вырваться из страшного ошейника, прыгал, визжал, вился и, как лев на рыцарском флаге, то выпускал, то втягивал длинный малиновый язык.
И те, которые решились оглянуться, увидели, что на другой руке этот человек нёс девочку в сияющем розовом платье. Девочка испуганно смотрела на бесившуюся пантеру, поджимала ноги в туфельках с золотыми розами и жалась к плечу своего друга.
– Просперо! – вопили люди, удирая.
– Просперо! Это Просперо!
– Спасайтесь!
– Кукла!
– Кукла!
И тогда Просперо выпустил зверя. Пантера, размахивая хвостом, огромными скачками ринулась за убегавшими.
Суок спрыгнула с руки оружейника. Много пистолетов было брошено на траву в этом бегстве. Суок подобрала три пистолета. Двумя вооружился Просперо, один взяла Суок. Он был почти в половину её роста. Но она знала, как справиться с этой чёрной, блестящей штукой: в цирке она научилась стрелять из пистолета.
– Идём! – скомандовал оружейник.
Их не интересовало то, что творилось в глубине парка. Они не думали о дальнейших похождениях пантеры.
Нужно было искать выход из дворца. Нужно было спасаться.
Где заветная кастрюля, о которой говорил Тибул? Где таинственная кастрюля, через которую спасся продавец детских воздушных шаров?
– В кухню! В кухню! – кричала Суок, на ходу размахивая пистолетом.
Они бежали в полной темноте, разрывая кусты и выгоняя заснувших птиц. О, как пострадало чудесное платье Суок!
– Пахнет чем-то сладким, – вдруг заявила Суок, остановившись под какими-то освещёнными окнами.
И вместо пальца, который поднимают в случаях, требующих общего внимания, она подняла чёрный пистолет.
Подбежавшие гвардейцы увидели их уже наверху, у вершины дерева. Мгновение – и с ветвей, простёртых к этим окнам, они перебрались в главное окно.
Это было то же окно, через которое вчера влетел продавец детских воздушных шаров.
Это было окно кондитерской.
Здесь, несмотря на поздний час и даже несмотря на общую тревогу, кипела работа. Весь штат кондитеров и хитрых мальчишек в белых колпаках суетился вовсю: они готовили какой-то особенный компот к завтрашнему обеду в честь возвращения куклы наследника Тутти. На этот раз торт уже решено было не делать, из опасения, чтобы ещё какой-нибудь летающий гость не погубил и французский крем и удивительного качества цукаты.
Посередине стоял чан. В нем кипятилась вода. Белый пар заволок всё. Под этим покровом поварята блаженствовали: они нарезали для компота фрукты.
Итак... Но тут, сквозь пар и суматоху, кухонные мастера увидели страшную картину.
За окном качнулись ветви, зашумели листья, точно перед бурей, и на подоконнике появились двое: рыжеволосый гигант и девочка.
– Руки вверх! – сказал Просперо. В каждой руке он держал по пистолету.
– Ни с места! – звонко сказала Суок, поднимая свой пистолет.
Две дюжины белых рукавов, не дожидаясь более внушительного приглашения, взметнулись.
А потом полетели кастрюли.
Это был разгром сверкающего стеклянного, медного, горячего, сладкого, душистого мира кондитерской.
Оружейник искал главную кастрюлю. В ней было спасение его и спасение маленькой его спасительницы.
Они опрокидывали банки, разбрасывали сковороды, воронки, тарелки, блюда. Стекло разлеталось во все стороны и билось со звоном и громом; рассыпанная мука вертелась столбом, как самум в Сахаре; поднялся вихрь миндаля, изюма, черешен; сахарный песок хлестал с полок с грохотом водопада; наводнение сиропов поднялось на целый аршин; брызгала вода, катились фрукты, рушились медные башни кастрюль... Всё стало кверху дном. Вот так бывает иногда во сне, когда снится сон и знаешь, что это сон, и поэтому можно делать всё, что захочешь.
– Есть! – завизжала Суок. – Вот она!
То, что искали, нашлось. Крышка полетела в груду развалин. Она шлёпнулась в густое малиновое, зелёное и золотисто-жёлтое озеро сиропов. Просперо увидел кастрюлю без дна.
– Беги! – крикнула Суок. – Я за тобой.
Оружейник влез в кастрюлю. И, уже исчезнув внутри, услышал вопли тех, кто остался в кондитерской.
Суок не успела. Пантера, совершая свой страшный путь по парку и дворцу, появилась здесь. Раны от пуль гвардейцев цвели на её шкуре розами.
Кондитеры и повара повалились в один угол. Суок, забыв о пистолете, швырнула в пантеру подвернувшейся под руку грушей.
Зверь бросился за Просперо – головой в кастрюлю. Он провалился за ним в тёмный и узкий ход. Все увидели жёлтый хвост, торчавший из этой кастрюли точно из колодца. А потом всё скрылось.
Суок закрыла глаза руками:
– Просперо! Просперо!
А кондитеры зловеще хохотали. Тут же ворвались гвардейцы. Мундиры их были изорваны, лица в крови, пистолеты дымились: они сражались с пантерой.
– Просперо погиб! Его разорвёт пантера! Тогда мне всё равно. Я сдаюсь.
Суок говорила спокойно, опустив маленькую руку с очень большим пистолетом.
Но грянул выстрел. Это Просперо, удирая вниз по подземному ходу, выстрелил в пантеру, летевшую за ним.
Гвардейцы столпились над кастрюлей. Сиропное озеро доходило до половины их огромных сапог.
Один заглянул в кастрюлю. Потом он сунул туда руку и потянул. Тогда на помощь пришли ещё двое. Натужившись, они вытащили за хвост мёртвого зверя, застрявшего в воронке.
– Он мёртв, – сказал гвардеец, отдуваясь.
– Он жив! Он жив! Я его спасла! Я спасла друга народа!
Так радовалась Суок, бедная маленькая Суок, в изорванном платьице, с помятыми золотыми розами в волосах и на туфельках.
Она розовела от счастья.
Она исполнила поручение, которое дал ей её друг, гимнаст Тибул: она освободила оружейника Просперо.
– Так! – говорил гвардеец, беря Суок за руку. – Посмотрим, хвалёная кукла, что ты теперь будешь делать! Посмотрим...
– Отвести её к Трём Толстякам...
– Они приговорят тебя к смерти.
– Дурак, – спокойно ответила Суок, слизывая с розового кружева сладкую сиропную кляксу, попавшую на её платье в то время, когда Просперо громил кондитерскую.
Звери рычали, выли, пищали, ударяли хвостами по железным прутьям, птицы хлопали крыльями...
Гвардеец зевнул со страшным треском, потянулся, больно ударившись о решётку кулаком, и наконец окончательно пришёл в себя.
Тогда он вскочил. Фонаря не было. Мирно блестели звезды. Благоухал жасмин.
– Черт возьми!
Гвардеец плюнул с такой злобой, что плевок полетел, как пуля, и сбил чашечку жасмина.
Звериный концерт гремел с нарастающей силой.
Гвардеец поднял тревогу. Через минуту сбежались люди с факелами. Факелы трещали. Гвардейцы бранились. Кто-то запутался в сабле и упал, разбив нос о чью-то шпору.
– У меня украли фонарь!
– Кто-то прошёл в зверинец!
– Воры!
– Мятежники!
Гвардеец с разбитым носом и другой гвардеец с разбитой шпорой, а также остальные, раздирая темноту факелами, двинулись против неизвестного врага.
Но ничего подозрительного в зверинце не обнаружилось.
Тигры ревели, разевая красные вонючие пасти. Львы бегали по клеткам в большой тревоге. Попугаи устроили целый кавардак. Они вертелись, создавая впечатление разноцветной карусели. Обезьяны раскачивались на трапециях. А медведи пели низким, красивым басом.
Появление огня и людей ещё больше растревожило эту компанию.
Гвардейцы осмотрели все клетки.
Всё было в порядке.
Даже фонаря, оброненного Суок, они не нашли.
И вдруг гвардеец с разбитым носом сказал:
– Стой! – и поднял высоко факел.
Все посмотрели наверх. Там чернела зелёная крона дерева. Листья не двигались. Была тихая ночь.
– Видите? – спросил гвардеец грозно. Он потряс факелом.
– Да. Что-то розовое...
– Маленькое...
– Сидит...
– Дураки! Знаете, что это? Это попугай. Он вылетел из клетки и уселся там, черт бы его побрал!
Караульный гвардеец, поднявший тревогу, сконфуженно молчал.
– Нужно его снять. Он переполошил всех зверей.
– Верно. Лезь, Вурм. Ты моложе всех.
Тот, кого назвали Вурмом, подошёл к дереву. Он колебался.
– Лезь и сними его за бороду.
Попугай сидел неподвижно. Перья его розовели в гуще листьев, освещённой факелами.
Вурм сдвинул шляпу на лоб и почесал в затылке.
– Я боюсь... Попугаи кусаются очень больно.
– Дурак.
Вурм всё-таки полез на дерево. Но на половине ствола остановился, удержался на секунду и потом скользнул вниз.
– Ни за что! – сказал он. – Это не моё дело. Я не умею сражаться с попугаями.
Тут раздался чей-то сердитый старческий голос. Какой-то человек, шаркая туфлями, спешил из темноты к гвардейцам.
– Не нужно его трогать! – кричал он. – Не тревожьте его!
Кричавший оказался главным смотрителем зверинца. Он был большой учёный и специалист по зоологии, то есть знал в совершенстве всё, что только можно знать о животных.
Его разбудил шум.
Он жил тут же, при зверинце, и прибежал прямо с постели, даже не сняв колпака и даже с большим блестящим клопом на носу.
Он был очень возбуждён. В самом деле: какие-то солдаты осмелились вмешиваться в его мир, какой-то олух хочет хватать его попугая за бороду!
Гвардейцы расступились.
Зоолог задрал голову. Он тоже увидел нечто розовое среди листьев.
– Да, – заявил он, – это попугай. Это мой лучший попугай. Он всегда капризничает. Ему не сидится в клетке. Это Лаура... Лаура! Лаура! – стал он звать тоненьким голоском. – Он любит ласковое обращение. Лаура! Лаура! Лаура!
Гвардейцы прыснули. Вообще этот маленький старичок в цветном халате, в ночных туфлях, с задранной головой, с которой свисала до полу кисть колпака, представлял забавное зрелище среди громадных гвардейцев, ярко пылавших факелов и воя зверей.
Потом произошло самое смешное. Зоолог полез на дерево. Делал он это довольно ловко – очевидно, не в первый раз. Раз, два, три. Несколько раз мелькнули из-под халата его ноги в полосатом белье, и почтенный старик очутился наверху, у цели своего недальнего, но опасного путешествия.
– Лаура! – снова сладко и льстиво пролепетал он.
И вдруг пронзительный его крик огласил зверинец, парк и всю окрестность по крайней мере на целый километр.
– Дьявол! – так закричал он.
Очевидно, вместо попугая на ветке сидело какое-то чудовище.
Гвардейцы отпрянули от дерева. Зоолог летел вниз. Случай в виде короткой, но довольно крепкой ветки спас его: он повис, зацепившись халатом.
О, если бы другие учёные увидели теперь своего почтенного собрата в таком виде, то, конечно, они отвернулись бы из уважения к его лысине и знаниям! Уж слишком неприлично задрался его халат.
Гвардейцы обратились в бегство. Пламя факелов летело по ветру. В темноте можно было подумать, что скачут чёрные лошади с огненными гривами.
В зверинце тревога улеглась. Зоолог висел без движения. Зато во дворце началось волнение.
Три Толстяка за четверть часа до появления на дереве таинственного попугая получили неприятные известия.
«В городе беспорядки. У рабочих появились пистолеты и ружья. Рабочие стреляют в гвардейцев и сбрасывают всех толстяков в воду».
«Гимнаст Тибул на свободе и собирает жителей окраин в одно войско».
«Множество гвардейцев ушло в рабочие кварталы, чтобы не служить Трём Толстякам».
«Фабричные трубы не дымят. Машины бездействуют. Шахтёры отказываются лезть в землю за углем для богачей».
«Окрестные крестьяне воюют с владельцами поместий».
Вот что доложили Трём Толстякам министры.
По обыкновению, от тревоги Три Толстяка начали жиреть. На глазах Государственного совета у каждого из них прибавилось по четверти фунта.
– Я не могу! – жаловался один из них. – Я не могу... Это выше моего терпения... Ах, ах! Запонка впилась мне в горло...
И тут с треском лопнул его ослепительный воротничок.
– Я жирею! – выл другой. – Спасите меня!
А третий уныло смотрел на своё брюхо.
Таким образом, перед Государственным советом встало два вопроса: во-первых, немедленно придумать средство для прекращения жирения и, во-вторых, подавить беспорядки в городе.
По первому поводу решили следующее:
– Танцы!
– Танцы! Танцы! Да, конечно, танцы. Это наилучший моцион.
– Не теряя ни минуты, пригласить учителя танцев. Он должен давать Трём Толстякам уроки балетного искусства.
– Да, – взмолился Первый Толстяк, – но...
И как раз в это время прилетел из зверинца крик уважаемого зоолога, увидевшего на дереве черта вместо любимого попугая Лауры.
Всё правительство понеслось в парк, по аллеям к зверинцу.
– Уф! Уф! Уф! – слышалось в парке.
Тридцать семейств самых лучших бабочек, оранжевых с чёрными разводами, покинули с перепугу парк.
Появилось множество факелов. Целый горящий, распространяющий запах смолы лес. Этот лес бежал и горел.
И когда до зверинца оставалось шагов десять, всё, что бежало, как будто вдруг внезапно лишилось ног. И сразу же всё ринулось обратно с воем и писком, падая друг на друга, мечась и ища спасения. Факелы валялись на земле, пламя разлилось, чёрный дым побежал волной.
– О!
– А!
– Спасайтесь!
Голоса потрясали парк. Пламя разлетелось, озаряя картину бегства и смятения багровым блеском.
А оттуда, из зверинца, из-за железной ограды, спокойно, твёрдыми, широкими шагами шёл огромный человек.
В этом блеске, рыжеголовый, со сверкающими глазами, в разорванной куртке, он шёл, как грозное видение. Одной рукой он держал за ошейник, скрученный из железного обрывка цепи, пантеру. Жёлтый и тонкий зверь, силясь вырваться из страшного ошейника, прыгал, визжал, вился и, как лев на рыцарском флаге, то выпускал, то втягивал длинный малиновый язык.
И те, которые решились оглянуться, увидели, что на другой руке этот человек нёс девочку в сияющем розовом платье. Девочка испуганно смотрела на бесившуюся пантеру, поджимала ноги в туфельках с золотыми розами и жалась к плечу своего друга.
– Просперо! – вопили люди, удирая.
– Просперо! Это Просперо!
– Спасайтесь!
– Кукла!
– Кукла!
И тогда Просперо выпустил зверя. Пантера, размахивая хвостом, огромными скачками ринулась за убегавшими.
Суок спрыгнула с руки оружейника. Много пистолетов было брошено на траву в этом бегстве. Суок подобрала три пистолета. Двумя вооружился Просперо, один взяла Суок. Он был почти в половину её роста. Но она знала, как справиться с этой чёрной, блестящей штукой: в цирке она научилась стрелять из пистолета.
– Идём! – скомандовал оружейник.
Их не интересовало то, что творилось в глубине парка. Они не думали о дальнейших похождениях пантеры.
Нужно было искать выход из дворца. Нужно было спасаться.
Где заветная кастрюля, о которой говорил Тибул? Где таинственная кастрюля, через которую спасся продавец детских воздушных шаров?
– В кухню! В кухню! – кричала Суок, на ходу размахивая пистолетом.
Они бежали в полной темноте, разрывая кусты и выгоняя заснувших птиц. О, как пострадало чудесное платье Суок!
– Пахнет чем-то сладким, – вдруг заявила Суок, остановившись под какими-то освещёнными окнами.
И вместо пальца, который поднимают в случаях, требующих общего внимания, она подняла чёрный пистолет.
Подбежавшие гвардейцы увидели их уже наверху, у вершины дерева. Мгновение – и с ветвей, простёртых к этим окнам, они перебрались в главное окно.
Это было то же окно, через которое вчера влетел продавец детских воздушных шаров.
Это было окно кондитерской.
Здесь, несмотря на поздний час и даже несмотря на общую тревогу, кипела работа. Весь штат кондитеров и хитрых мальчишек в белых колпаках суетился вовсю: они готовили какой-то особенный компот к завтрашнему обеду в честь возвращения куклы наследника Тутти. На этот раз торт уже решено было не делать, из опасения, чтобы ещё какой-нибудь летающий гость не погубил и французский крем и удивительного качества цукаты.
Посередине стоял чан. В нем кипятилась вода. Белый пар заволок всё. Под этим покровом поварята блаженствовали: они нарезали для компота фрукты.
Итак... Но тут, сквозь пар и суматоху, кухонные мастера увидели страшную картину.
За окном качнулись ветви, зашумели листья, точно перед бурей, и на подоконнике появились двое: рыжеволосый гигант и девочка.
– Руки вверх! – сказал Просперо. В каждой руке он держал по пистолету.
– Ни с места! – звонко сказала Суок, поднимая свой пистолет.
Две дюжины белых рукавов, не дожидаясь более внушительного приглашения, взметнулись.
А потом полетели кастрюли.
Это был разгром сверкающего стеклянного, медного, горячего, сладкого, душистого мира кондитерской.
Оружейник искал главную кастрюлю. В ней было спасение его и спасение маленькой его спасительницы.
Они опрокидывали банки, разбрасывали сковороды, воронки, тарелки, блюда. Стекло разлеталось во все стороны и билось со звоном и громом; рассыпанная мука вертелась столбом, как самум в Сахаре; поднялся вихрь миндаля, изюма, черешен; сахарный песок хлестал с полок с грохотом водопада; наводнение сиропов поднялось на целый аршин; брызгала вода, катились фрукты, рушились медные башни кастрюль... Всё стало кверху дном. Вот так бывает иногда во сне, когда снится сон и знаешь, что это сон, и поэтому можно делать всё, что захочешь.
– Есть! – завизжала Суок. – Вот она!
То, что искали, нашлось. Крышка полетела в груду развалин. Она шлёпнулась в густое малиновое, зелёное и золотисто-жёлтое озеро сиропов. Просперо увидел кастрюлю без дна.
– Беги! – крикнула Суок. – Я за тобой.
Оружейник влез в кастрюлю. И, уже исчезнув внутри, услышал вопли тех, кто остался в кондитерской.
Суок не успела. Пантера, совершая свой страшный путь по парку и дворцу, появилась здесь. Раны от пуль гвардейцев цвели на её шкуре розами.
Кондитеры и повара повалились в один угол. Суок, забыв о пистолете, швырнула в пантеру подвернувшейся под руку грушей.
Зверь бросился за Просперо – головой в кастрюлю. Он провалился за ним в тёмный и узкий ход. Все увидели жёлтый хвост, торчавший из этой кастрюли точно из колодца. А потом всё скрылось.
Суок закрыла глаза руками:
– Просперо! Просперо!
А кондитеры зловеще хохотали. Тут же ворвались гвардейцы. Мундиры их были изорваны, лица в крови, пистолеты дымились: они сражались с пантерой.
– Просперо погиб! Его разорвёт пантера! Тогда мне всё равно. Я сдаюсь.
Суок говорила спокойно, опустив маленькую руку с очень большим пистолетом.
Но грянул выстрел. Это Просперо, удирая вниз по подземному ходу, выстрелил в пантеру, летевшую за ним.
Гвардейцы столпились над кастрюлей. Сиропное озеро доходило до половины их огромных сапог.
Один заглянул в кастрюлю. Потом он сунул туда руку и потянул. Тогда на помощь пришли ещё двое. Натужившись, они вытащили за хвост мёртвого зверя, застрявшего в воронке.
– Он мёртв, – сказал гвардеец, отдуваясь.
– Он жив! Он жив! Я его спасла! Я спасла друга народа!
Так радовалась Суок, бедная маленькая Суок, в изорванном платьице, с помятыми золотыми розами в волосах и на туфельках.
Она розовела от счастья.
Она исполнила поручение, которое дал ей её друг, гимнаст Тибул: она освободила оружейника Просперо.
– Так! – говорил гвардеец, беря Суок за руку. – Посмотрим, хвалёная кукла, что ты теперь будешь делать! Посмотрим...
– Отвести её к Трём Толстякам...
– Они приговорят тебя к смерти.
– Дурак, – спокойно ответила Суок, слизывая с розового кружева сладкую сиропную кляксу, попавшую на её платье в то время, когда Просперо громил кондитерскую.
Глава 12
УЧИТЕЛЬ ТАНЦЕВ РАЗДВАТРИС
Что случилось с разоблачённой куклой дальше, пока неизвестно. Кроме того, мы воздержимся пока что и от прочих объяснений, а именно: какой такой попугай сидел на дереве и почему испугался почтенный зоолог, который, быть может, и до сих пор висит на суку, как выстиранная рубаха; каким образом оружейник Просперо оказался на свободе и откуда появилась пантера; каким способом Суок очутилась на плече оружейника; что это было за чудовище, говорившее на человеческом языке, какую оно передало дощечку Суок и почему оно умерло...
Всё разъяснится в своё время. Уверяю вас, что никаких чудес не происходило, а всё совершалось, как говорят учёные, по железным законам логики.
А сейчас утро. Как раз к этому утру удивительно похорошела природа. Даже у одной старой девы, имевшей выразительную наружность козла, перестала болеть голова, нывшая у неё с детства. Такой был воздух в это утро. Деревья не шумели, а пели детскими весёлыми голосами.
В такое утро каждому хочется танцевать. Поэтому неудивительно, что зал учителя танцев Раздватриса был переполнен.
На пустой желудок, конечно, не потанцуешь. Не потанцуешь, конечно, и с горя. Но пустые желудки и горе были только у тех, кто собирался сегодня в рабочих кварталах, чтобы снова идти в поход на Дворец Трёх Толстяков. А франты, дамы, сыновья и дочери обжор и богачей чувствовали себя превосходно. Они не знали, что гимнаст Тибул строит в полки бедный, голодный рабочий люд; они не знали, что маленькая танцовщица Суок освободила оружейника Просперо, которого только и ждал народ; они мало придавали значения тем волнениям, которые поднялись в городе.
– Пустяки! – говорила хорошенькая, но востроносая барышня, приготовляя бальные туфли. – Если они снова пойдут штурмовать дворец, гвардейцы уничтожат их, как в прошлый раз.
– Конечно! – заливался молодой франт, грызя яблоко и оглядывая свой фрак. – Эти рудокопы и эти грязные ремесленники не имеют ружей, пистолетов и сабель. А у гвардейцев есть даже пушки.
Пара за парой подходили беспечные и самодовольные люди к дому Раздватриса.
На дверях у него висела дощечка с надписью:
Он сам играл на чёрной флейте, которая каким-то чудом держалась у его губ, потому что он всё время размахивал руками в кружевных манжетах и белых лайковых перчатках. Он изгибался, принимал позы, закатывал глазки, отбивал каблуком такт и каждую минуту подбегал к зеркалу посмотреть: красив ли он, хорошо ли сидят бантики, блестит ли напомаженная голова...
Пары вертелись. Их было так много и они так потели, что можно было подумать: варится какой-то пёстрый и, должно быть, невкусный суп.
То кавалер, то дама, завертевшись в общей сутолоке, становились похожими либо на хвостатую репу, либо на лист капусты, или ещё на что-нибудь непонятное, цветное и причудливое, что можно найти в тарелке супа.
А Раздватрис исполнял в этом супе должность ложки. Тем более что он был очень длинный, тонкий и изогнутый.
Ах, если бы Суок посмотрела на эти танцы, вот бы она смеялась! Даже тогда, когда она играла роль Золотой Кочерыжки в пантомиме «Глупый король», и то она танцевала куда изящней. А между тем ей нужно было танцевать, как танцуют кочерыжки.
И в самый разгар танцев три огромных кулака в грубых кожаных перчатках постучали в дверь учителя танцев Раздватриса.
По виду эти кулаки мало чем отличались от глиняных деревянных кувшинов.
«Суп» остановился.
А через пять минут учителя танцев Раздватриса везли во Дворец Трёх Толстяков. Три гвардейца прискакали за ним. Один из них посадил его на круп своей лошади спиной к себе – другими словами, Раздватрис ехал задом наперёд. Другой гвардеец вёз его большую картонную коробку. Она была весьма вместительна.
– Я ведь должен взять с собой некоторые костюмы, музыкальные инструменты, а также парики, ноты и любимые романсы, – заявил Раздватрис, собираясь в путь. – Неизвестно, сколько мне придётся пробыть при дворе. А я привык к изяществу и красоте, а потому люблю часто менять одежду.
Танцоры бежали за лошадьми, махали платками и кричали Раздватрису приветствия.
Солнце влезло высоко.
Раздватрис был доволен, что его вызвали во дворец. Он любил Трёх Толстяков за то, что их любили сыновья и дочери не менее толстых богачей. Чем был богаче богач, тем больше он нравился Раздватрису.
«В самом деле, – рассуждал он, – какая мне польза от бедняков? Разве они учатся танцевать? Они всегда заняты работой и никогда не имеют денег. То ли дело богатые купцы, богатые франты и дамы! У них всегда много денег, и они никогда ничего не делают».
Как видите, Раздватрис был не глуп по-своему, но по-нашему – глуп.
«Дура эта Суок! – удивлялся он, вспоминая маленькую танцовщицу. – Зачем она танцует для нищих, для солдат, ремесленников и оборванных детей? Ведь они ей платят так мало денег».
Должно быть, ещё больше удивился бы глупый Раздватрис, если б узнал, что эта маленькая танцовщица рискнула своей жизнью, чтобы спасти вождя этих нищих, ремесленников и оборванных детей – оружейника Просперо.
Всадники скакали быстро.
Происшествия в пути были довольно странные. Постоянно вдалеке хлопали выстрелы. Кучки взволнованных людей толпились у ворот. Иногда через улицу перебегали два-три ремесленника, держа в руках пистолеты... Лавочникам, казалось бы, только и торговать в такой чудный день, а они закрывали окна и высовывали свои толстые, блестящие щеки из форточек. Разные голоса из квартала в квартал перекликались:
– Просперо!
– Просперо!
– Он с нами!
– С на-а-ми!
Порой пролетал гвардеец на разгорячённой лошади, разбрасывающей пену. Порой какой-нибудь толстяк, пыхтя, бежал в проулок, а по сторонам бежали ражие слуги, приготовив палки для защиты своего господина.
В одном месте такие слуги, вместо того чтобы защищать своего толстого хозяина, совершенно неожиданно принялись его избивать, производя шум на целый квартал.
Раздватрис сперва подумал, что это выколачивают пыль из турецкого дивана.
Отсыпав три дюжины ударов, слуги поочерёдно лягнули толстяка в зад, потом, обнявшись и потрясая палками, побежали куда-то, крича:
– Долой Трёх Толстяков! Мы не хотим служить богачам! Да здравствует народ!
А голоса перекликались:
– Просперо!
– Про-о-оспе-еро!
Словом, была большая тревога. В воздухе пахло порохом.
И наконец случилось последнее происшествие.
Десять гвардейцев преградили путь трём своим товарищам, вёзшим Раздватриса. Это были пешие гвардейцы.
– Стой! – сказал один из них. Голубые глаза его сверкали гневом. – Кто вы?
– Не видишь? – спросил так же гневно гвардеец, за спиной которого сидел Раздватрис.
Лошадям, задержанным на полном ходу, не стоялось. Тряслась сбруя. Тряслись поджилки у учителя танцев Раздватриса. Неизвестно, что тряслось громче.
– Мы солдаты дворцовой гвардии Трёх Толстяков.
– Мы спешим во дворец. Пропустите нас немедленно!
Тогда голубоглазый гвардеец вынул из-за шарфа пистолет и сказал:
– В таком случае, отдайте ваши пистолеты и сабли. Оружие солдата должно служить только народу, а не Трём Толстякам!
Все гвардейцы, окружившие всадников, вынули пистолеты. Всадники схватились за своё оружие. Раздватрис лишился чувств и свалился с лошади. Когда он очнулся – точно сказать нельзя, но во всяком случае уже после того, как бой между сопровождавшими его гвардейцами и теми, которые их задержали, окончился. Очевидно, победили последние. Раздватрис увидел около себя того самого, за чьей спиной он сидел. Этот гвардеец был мёртв.
Всё разъяснится в своё время. Уверяю вас, что никаких чудес не происходило, а всё совершалось, как говорят учёные, по железным законам логики.
А сейчас утро. Как раз к этому утру удивительно похорошела природа. Даже у одной старой девы, имевшей выразительную наружность козла, перестала болеть голова, нывшая у неё с детства. Такой был воздух в это утро. Деревья не шумели, а пели детскими весёлыми голосами.
В такое утро каждому хочется танцевать. Поэтому неудивительно, что зал учителя танцев Раздватриса был переполнен.
На пустой желудок, конечно, не потанцуешь. Не потанцуешь, конечно, и с горя. Но пустые желудки и горе были только у тех, кто собирался сегодня в рабочих кварталах, чтобы снова идти в поход на Дворец Трёх Толстяков. А франты, дамы, сыновья и дочери обжор и богачей чувствовали себя превосходно. Они не знали, что гимнаст Тибул строит в полки бедный, голодный рабочий люд; они не знали, что маленькая танцовщица Суок освободила оружейника Просперо, которого только и ждал народ; они мало придавали значения тем волнениям, которые поднялись в городе.
– Пустяки! – говорила хорошенькая, но востроносая барышня, приготовляя бальные туфли. – Если они снова пойдут штурмовать дворец, гвардейцы уничтожат их, как в прошлый раз.
– Конечно! – заливался молодой франт, грызя яблоко и оглядывая свой фрак. – Эти рудокопы и эти грязные ремесленники не имеют ружей, пистолетов и сабель. А у гвардейцев есть даже пушки.
Пара за парой подходили беспечные и самодовольные люди к дому Раздватриса.
На дверях у него висела дощечка с надписью:
На большом паркете медового цвета в круглом зале Раздватрис преподавал своё искусство.Учитель танцев РАЗДВАТРИС
Учу не только танцам, но вообще красоте, изяществу, лёгкости, вежливости и поэтическому взгляду на жизнь.
ПЛАТА за десять танцев ВПЕРЁД.
Он сам играл на чёрной флейте, которая каким-то чудом держалась у его губ, потому что он всё время размахивал руками в кружевных манжетах и белых лайковых перчатках. Он изгибался, принимал позы, закатывал глазки, отбивал каблуком такт и каждую минуту подбегал к зеркалу посмотреть: красив ли он, хорошо ли сидят бантики, блестит ли напомаженная голова...
Пары вертелись. Их было так много и они так потели, что можно было подумать: варится какой-то пёстрый и, должно быть, невкусный суп.
То кавалер, то дама, завертевшись в общей сутолоке, становились похожими либо на хвостатую репу, либо на лист капусты, или ещё на что-нибудь непонятное, цветное и причудливое, что можно найти в тарелке супа.
А Раздватрис исполнял в этом супе должность ложки. Тем более что он был очень длинный, тонкий и изогнутый.
Ах, если бы Суок посмотрела на эти танцы, вот бы она смеялась! Даже тогда, когда она играла роль Золотой Кочерыжки в пантомиме «Глупый король», и то она танцевала куда изящней. А между тем ей нужно было танцевать, как танцуют кочерыжки.
И в самый разгар танцев три огромных кулака в грубых кожаных перчатках постучали в дверь учителя танцев Раздватриса.
По виду эти кулаки мало чем отличались от глиняных деревянных кувшинов.
«Суп» остановился.
А через пять минут учителя танцев Раздватриса везли во Дворец Трёх Толстяков. Три гвардейца прискакали за ним. Один из них посадил его на круп своей лошади спиной к себе – другими словами, Раздватрис ехал задом наперёд. Другой гвардеец вёз его большую картонную коробку. Она была весьма вместительна.
– Я ведь должен взять с собой некоторые костюмы, музыкальные инструменты, а также парики, ноты и любимые романсы, – заявил Раздватрис, собираясь в путь. – Неизвестно, сколько мне придётся пробыть при дворе. А я привык к изяществу и красоте, а потому люблю часто менять одежду.
Танцоры бежали за лошадьми, махали платками и кричали Раздватрису приветствия.
Солнце влезло высоко.
Раздватрис был доволен, что его вызвали во дворец. Он любил Трёх Толстяков за то, что их любили сыновья и дочери не менее толстых богачей. Чем был богаче богач, тем больше он нравился Раздватрису.
«В самом деле, – рассуждал он, – какая мне польза от бедняков? Разве они учатся танцевать? Они всегда заняты работой и никогда не имеют денег. То ли дело богатые купцы, богатые франты и дамы! У них всегда много денег, и они никогда ничего не делают».
Как видите, Раздватрис был не глуп по-своему, но по-нашему – глуп.
«Дура эта Суок! – удивлялся он, вспоминая маленькую танцовщицу. – Зачем она танцует для нищих, для солдат, ремесленников и оборванных детей? Ведь они ей платят так мало денег».
Должно быть, ещё больше удивился бы глупый Раздватрис, если б узнал, что эта маленькая танцовщица рискнула своей жизнью, чтобы спасти вождя этих нищих, ремесленников и оборванных детей – оружейника Просперо.
Всадники скакали быстро.
Происшествия в пути были довольно странные. Постоянно вдалеке хлопали выстрелы. Кучки взволнованных людей толпились у ворот. Иногда через улицу перебегали два-три ремесленника, держа в руках пистолеты... Лавочникам, казалось бы, только и торговать в такой чудный день, а они закрывали окна и высовывали свои толстые, блестящие щеки из форточек. Разные голоса из квартала в квартал перекликались:
– Просперо!
– Просперо!
– Он с нами!
– С на-а-ми!
Порой пролетал гвардеец на разгорячённой лошади, разбрасывающей пену. Порой какой-нибудь толстяк, пыхтя, бежал в проулок, а по сторонам бежали ражие слуги, приготовив палки для защиты своего господина.
В одном месте такие слуги, вместо того чтобы защищать своего толстого хозяина, совершенно неожиданно принялись его избивать, производя шум на целый квартал.
Раздватрис сперва подумал, что это выколачивают пыль из турецкого дивана.
Отсыпав три дюжины ударов, слуги поочерёдно лягнули толстяка в зад, потом, обнявшись и потрясая палками, побежали куда-то, крича:
– Долой Трёх Толстяков! Мы не хотим служить богачам! Да здравствует народ!
А голоса перекликались:
– Просперо!
– Про-о-оспе-еро!
Словом, была большая тревога. В воздухе пахло порохом.
И наконец случилось последнее происшествие.
Десять гвардейцев преградили путь трём своим товарищам, вёзшим Раздватриса. Это были пешие гвардейцы.
– Стой! – сказал один из них. Голубые глаза его сверкали гневом. – Кто вы?
– Не видишь? – спросил так же гневно гвардеец, за спиной которого сидел Раздватрис.
Лошадям, задержанным на полном ходу, не стоялось. Тряслась сбруя. Тряслись поджилки у учителя танцев Раздватриса. Неизвестно, что тряслось громче.
– Мы солдаты дворцовой гвардии Трёх Толстяков.
– Мы спешим во дворец. Пропустите нас немедленно!
Тогда голубоглазый гвардеец вынул из-за шарфа пистолет и сказал:
– В таком случае, отдайте ваши пистолеты и сабли. Оружие солдата должно служить только народу, а не Трём Толстякам!
Все гвардейцы, окружившие всадников, вынули пистолеты. Всадники схватились за своё оружие. Раздватрис лишился чувств и свалился с лошади. Когда он очнулся – точно сказать нельзя, но во всяком случае уже после того, как бой между сопровождавшими его гвардейцами и теми, которые их задержали, окончился. Очевидно, победили последние. Раздватрис увидел около себя того самого, за чьей спиной он сидел. Этот гвардеец был мёртв.