Страница:
Очень много думаю о детях. Ведь они – самое верное, самое прекрасное, неисчерпаемый источник деятельности и наблюдений.
Эти дни, что в Париже, почти не читаю и не пишу, а это ослабляет духовную деятельность, ибо назад человек катится всегда быстрее, чем шагает вперед.
18 июня
2 июля
19 июля
20 июля
1 августа
6 августа
9 августа
10 августа
11 августа
13 августа
14 августа.
24 октября
25 октября
19 ноября
20 ноября
27 ноября
9 декабря
1934 год
2 января
3 января
10 января
15 января
26 января
27 января
3 февраля
28 марта, 12 час. 30 мин.
13 апреля
26 мая
12 июня
14 июня
15 июня
Тетрадь № 2
18 августа
Эти дни, что в Париже, почти не читаю и не пишу, а это ослабляет духовную деятельность, ибо назад человек катится всегда быстрее, чем шагает вперед.
18 июня
Кавказ, Сочи, санаторий Ленина.
В сущности, человек живет один день, всякий другой день – НОВАЯ ЖИЗНЬ…
Утро. Был рад, вспомнив, что отослал свою пьесу в Москву.
Завтрак. Тороплюсь на автобус, в Мацесту.
Сидел в ванне. Потом ингаляция. Лежал в зале отдыха. Читал П. Сухотина «Человеческая комедия». Читал, чтоб познакомиться, что берут наши театры. Вещь сама по себе несерьезная и неважная, хотя и сделана по Бальзаку и принята в театр Вахтангова. Она не отвечает современности. Пошел на почту (против здания ванн). Сдал письма.
В сущности, человек живет один день, всякий другой день – НОВАЯ ЖИЗНЬ…
Утро. Был рад, вспомнив, что отослал свою пьесу в Москву.
Завтрак. Тороплюсь на автобус, в Мацесту.
Сидел в ванне. Потом ингаляция. Лежал в зале отдыха. Читал П. Сухотина «Человеческая комедия». Читал, чтоб познакомиться, что берут наши театры. Вещь сама по себе несерьезная и неважная, хотя и сделана по Бальзаку и принята в театр Вахтангова. Она не отвечает современности. Пошел на почту (против здания ванн). Сдал письма.
2 июля
В 9 утра выехал в Красную Поляну. Это в 93 километрах от Сочи. Сначала вдоль берега моря, а потом, не доезжая одного километра до Адлера, в сторону, в глубь Кавказа.
Впечатление неотразимое и несравнимое по силе ни с чем. Не хотелось даже себя самого ощущать. И до сумасшествия стало жалко моей прошлой кривой жизни.
Дико в Красной Поляне: горы, леса, в них медведи, гиены, шакалы. Ночью, говорят, слышно, как они кричат. Горы стоят, как живые неподвижные гиганты. Здесь охватывает чувство предысторического, животное просыпается в человеке. Вдруг веет первобытным. Мозг костей знает, что в таких лесах и горах вместе со зверями мой предок жил долгие тысячелетия.
По дороге туда и оттуда нас останавливали разъезды ГПУ’сских патрулей. Видно, на дороге шалят.
Дорога в Красную Поляну идет через ущелья. Она строилась в 1872 г. пленными турками, стоила жизни многим сотням рабочих и нескольким инженерам. Место для прокладывания дороги расчищали, взрывая скалы.
В Красной Поляне – пустующий санаторий в здании большой царской дачи для охоты. В прошлом году был тут пионерский лагерь, теперь за отсутствием продуктов нет ничего.
Так же пустует и дача ЦИКа. Она оборудована хорошо, и можно было бы в ней жить. В избе около этой дачи живет ее сторож с женой и сыном. Повыше на горе – рабочий-украинец с больной сердцем женой и двумя детьми. Врачи посылали его жену то в Кисловодск, то в Мацесту – ничего не помогало, сердечные припадки продолжались. Болезнь прошла здесь, в горах. Мы дали хлеба семье, они были очень рады. Картошки много посажено вокруг их домика, но эту картошку они не могут копать – она принадлежит дому ЦИКа.
Дикие леса, дикие горы… Кажется, даже чувствуешь запах зверя, звериной хищной жизни. Впечатление никогда раньше не бывалое. Что-то очень первобытное закрадывается в душу. От этого делаешься молодым и по-особенному, как зверь, чистым. Сама земля здесь первобытна… Уголок земного шара – теперь немного таких – сохранивший всю первобытность, всю юность нашей планеты. Впечатление глубже всех других, родившихся во мне…
Впечатление неотразимое и несравнимое по силе ни с чем. Не хотелось даже себя самого ощущать. И до сумасшествия стало жалко моей прошлой кривой жизни.
Дико в Красной Поляне: горы, леса, в них медведи, гиены, шакалы. Ночью, говорят, слышно, как они кричат. Горы стоят, как живые неподвижные гиганты. Здесь охватывает чувство предысторического, животное просыпается в человеке. Вдруг веет первобытным. Мозг костей знает, что в таких лесах и горах вместе со зверями мой предок жил долгие тысячелетия.
По дороге туда и оттуда нас останавливали разъезды ГПУ’сских патрулей. Видно, на дороге шалят.
Дорога в Красную Поляну идет через ущелья. Она строилась в 1872 г. пленными турками, стоила жизни многим сотням рабочих и нескольким инженерам. Место для прокладывания дороги расчищали, взрывая скалы.
В Красной Поляне – пустующий санаторий в здании большой царской дачи для охоты. В прошлом году был тут пионерский лагерь, теперь за отсутствием продуктов нет ничего.
Так же пустует и дача ЦИКа. Она оборудована хорошо, и можно было бы в ней жить. В избе около этой дачи живет ее сторож с женой и сыном. Повыше на горе – рабочий-украинец с больной сердцем женой и двумя детьми. Врачи посылали его жену то в Кисловодск, то в Мацесту – ничего не помогало, сердечные припадки продолжались. Болезнь прошла здесь, в горах. Мы дали хлеба семье, они были очень рады. Картошки много посажено вокруг их домика, но эту картошку они не могут копать – она принадлежит дому ЦИКа.
Дикие леса, дикие горы… Кажется, даже чувствуешь запах зверя, звериной хищной жизни. Впечатление никогда раньше не бывалое. Что-то очень первобытное закрадывается в душу. От этого делаешься молодым и по-особенному, как зверь, чистым. Сама земля здесь первобытна… Уголок земного шара – теперь немного таких – сохранивший всю первобытность, всю юность нашей планеты. Впечатление глубже всех других, родившихся во мне…
19 июля
Выехали из Сочи в 9.30 утра в Гагры. Платановой аллеей прошли в город, восточный, пыльный, но культурный. В кафе чистые скатерти, за столиками люди… Чем-то страшно напоминает Неаполь. Море прозрачное и синее. Даже бухта похожа… Магазины полны товаров.
Дети мои живут плохо, а я в раю. Я сделал неправильно, что отдал их матери, надо было, как предполагал раньше, отправить их в Крым… Стал писать письмо Леночке.
Дети мои живут плохо, а я в раю. Я сделал неправильно, что отдал их матери, надо было, как предполагал раньше, отправить их в Крым… Стал писать письмо Леночке.
20 июля
Новый Афон, предмет моих давнишних мечтаний. Головокружительная, какая-то околдовывающая красота. Выехал из Гагр утром, отправив Лене и Оле письма.
1 августа
Беспокоюсь… Что-то ожидает меня в Москве…
6 августа
Ночью ездили на обсерваторию. Смотрели Луну. Мехлис[41] проявил невежество, характерное почти для всех теперешних культработников: он спрашивал, почему светит Луна. Получив надлежащий ответ, удивлялся. Удивился также, узнав, что над Луной нет облаков, ибо на ней нет атмосферы. И уже совсем был поражен, когда ему разъяснил профессор (о, терпеливый!), что на Луне нет воды…
9 августа
Ко мне в поезде подошел мой старинный знакомый Пешков Максим, сын Горького, познакомил с женой. Рассказывал много интересного. Между прочим и то, что обе дочери писателя Гарина («Детство Темы», «Гимназисты», «Инженеры») расстреляны ГПУ за шпионаж против СССР. Брат их, сын Гарина, работает как чекист.
10 августа
С вокзала поехали в 1-й Дом Советов. Оказывается, комнаты забронированы в «Савое». Переехали в «Савой».
С нетерпением жду детей. Приехали наконец. Похудевшие. Мать настаивает оставить Олю у нее. Спорили. Я стою за патронат.
Звонил в секретариат Кагановича, Сталина. Звонил Вяче Молотову. Он деликатно расспрашивал, как я лечился, однако к себе не приглашал, несмотря на то что я говорил ему, что хочу прочитать ему свой роман.
С нетерпением жду детей. Приехали наконец. Похудевшие. Мать настаивает оставить Олю у нее. Спорили. Я стою за патронат.
Звонил в секретариат Кагановича, Сталина. Звонил Вяче Молотову. Он деликатно расспрашивал, как я лечился, однако к себе не приглашал, несмотря на то что я говорил ему, что хочу прочитать ему свой роман.
11 августа
Еще не принят нигде. Кругом холодная стена. Получил билет об-ва Старых большевиков. Дружно живу с Леной и Олей.
Гуляли в Кремле.
Гуляли в Кремле.
13 августа
Мать детей городила чепуху. Передавала сплетни Полины[42]. Была мною разбита, разоблачена. Но упряма. Увезла детей до 15 августа к себе.
Вечером было грустно. Один. И стена.
Вечером было грустно. Один. И стена.
14 августа.
Весь день идет зря. Ягоды нет в ГПУ (или не хочет принять). Кагановича нет (или не хочет принять). Пахомов[43] обещает предоставить квартиру в первую очередь, а когда – неизвестно. Как будет с детьми? Был Ильин-Женевский[44], он едет в Прагу…
24 октября
Вечер. 11 часов… Вчера и сегодня два хороших дня.
Вчера Ворошилов и Бубнов[45] уехали в Турцию. Большая делегация… Все работают. Все горят. Почему же меня держат перед холодной стеной… «Держат». Буду в таком случае активен сам: писать, читать, работать систематически над своим образованием (по истории и математике, история включает и философию). Пойду учиться в Университет. Такое решение зреет… То, что держат меня без работы, неприятно и для детей. Наташа говорит: «Все девочки могут сказать, кто их папа, а кто – мой?» Не знаю.
Это вовсе не стремление к чинам, а к тому, чтобы сознавать свое место в Социалистической стране.
Я бесквартирный. Это состояние доводит меня почти до физической тошноты. Главное, не видно просвета. Вот записка Кагановича. Да разве они понимают?!
Вопрос о смерти, мучивший меня много лет, мешающий и писать, и работать, и прямо, без изгибов жить, кажется, приходит к разрешению. Смерть неизбежна. В ней я так же неповинен, как в рождении. Надо только смотреть решительно ей в глаза и приготовиться уйти не вяло и кое-как, врасплох, а приготовившись, устроив детей. Главное – устроить детей. Это трудно (в Европе кризис хозяйства, у нас кризис культуры, а воспитание – первое дело культуры). Если их устрою, тогда – сколько угодно! Не побоюсь тлена и могилы. Тогда будет уж другая забота: уйти с презрением к небытию… Теперь надо много записывать. Все для дочерей!
Вчера Ворошилов и Бубнов[45] уехали в Турцию. Большая делегация… Все работают. Все горят. Почему же меня держат перед холодной стеной… «Держат». Буду в таком случае активен сам: писать, читать, работать систематически над своим образованием (по истории и математике, история включает и философию). Пойду учиться в Университет. Такое решение зреет… То, что держат меня без работы, неприятно и для детей. Наташа говорит: «Все девочки могут сказать, кто их папа, а кто – мой?» Не знаю.
Это вовсе не стремление к чинам, а к тому, чтобы сознавать свое место в Социалистической стране.
Я бесквартирный. Это состояние доводит меня почти до физической тошноты. Главное, не видно просвета. Вот записка Кагановича. Да разве они понимают?!
Вопрос о смерти, мучивший меня много лет, мешающий и писать, и работать, и прямо, без изгибов жить, кажется, приходит к разрешению. Смерть неизбежна. В ней я так же неповинен, как в рождении. Надо только смотреть решительно ей в глаза и приготовиться уйти не вяло и кое-как, врасплох, а приготовившись, устроив детей. Главное – устроить детей. Это трудно (в Европе кризис хозяйства, у нас кризис культуры, а воспитание – первое дело культуры). Если их устрою, тогда – сколько угодно! Не побоюсь тлена и могилы. Тогда будет уж другая забота: уйти с презрением к небытию… Теперь надо много записывать. Все для дочерей!
25 октября
Сказали, наконец, что квартира может быть предоставлена в 4 комнаты. Предложил поселить с нами Наташу (что очень необходимо в воспитательных целях). Натолкнулся на решительный протест со стороны жены. Вот так утро!
19 ноября
Всеми покинут. В большом живом городе – один. Упорно никто не говорит со мной о работе. Был у Орджоникидзе. Говорит, что Сталин меня любит, хорошо ко мне относится. Быть может. А почему же все остальные носы воротят? Исторгают из жизни, делают чужим.
Детей, Лену и Олю, устроил в лесную школу. Сердце щемит без них.
Живем на новой квартире и каждый день в мещанстве совершаем прогресс: то скатерки лучшие на столе, то после долгих трудов добьемся какого-нибудь мастера или рабочего, который, не торопясь, что-нибудь улучшит в нашей квартире.
Америка, Америка открылась для СССР. На первой странице «Правды» – смеющийся Литвинов.
Вчера подал коротенькую записку Сталину, просил вызвать. Едва ли что выйдет, он занят перед пленумом и перед съездом…
Был третьего дня у Молотова. Шутили, говорили о пустяках да еще о моем романе. О работе – ни слова. А может быть, в этом я виноват? Не взять ли инициативу в свои руки?
О, мудрость жизни! Как ты проста и капризна.
Опять без завещания. Надо торопиться написать и встретить неизбежное как самое нужное.
Весь дом спит. Прощай, вечер!..
Детей, Лену и Олю, устроил в лесную школу. Сердце щемит без них.
Живем на новой квартире и каждый день в мещанстве совершаем прогресс: то скатерки лучшие на столе, то после долгих трудов добьемся какого-нибудь мастера или рабочего, который, не торопясь, что-нибудь улучшит в нашей квартире.
Америка, Америка открылась для СССР. На первой странице «Правды» – смеющийся Литвинов.
Вчера подал коротенькую записку Сталину, просил вызвать. Едва ли что выйдет, он занят перед пленумом и перед съездом…
Был третьего дня у Молотова. Шутили, говорили о пустяках да еще о моем романе. О работе – ни слова. А может быть, в этом я виноват? Не взять ли инициативу в свои руки?
О, мудрость жизни! Как ты проста и капризна.
Опять без завещания. Надо торопиться написать и встретить неизбежное как самое нужное.
Весь дом спит. Прощай, вечер!..
20 ноября
Со мной до сих пор никто ни полслова о работе. Итак, я остаюсь литератором. Это звание Салтыков заповедал своим детям ценить выше любого другого.
Наше государство, все общество впервые создает реальный идеал: хорошо жить всем (коммунизм). Раньше идеалы искали в отвлеченном или религиозном. Идеалом этим определялась и мораль. Теперь идеал материальный, хозяйственный (коммунизм – это преимущественно понятие хозяйственной категории), следовательно, и мораль будет иная, более реальная. А мораль дает тип человека.
День опять закатился морозным туманом в тот склад, где лежит все то, что было.
Наше государство, все общество впервые создает реальный идеал: хорошо жить всем (коммунизм). Раньше идеалы искали в отвлеченном или религиозном. Идеалом этим определялась и мораль. Теперь идеал материальный, хозяйственный (коммунизм – это преимущественно понятие хозяйственной категории), следовательно, и мораль будет иная, более реальная. А мораль дает тип человека.
День опять закатился морозным туманом в тот склад, где лежит все то, что было.
27 ноября
Неотправленное письмо. «Прошу использовать мои силы на той работе, где я мог бы приложить их на все сто процентов. Это можно сделать, только приняв во внимание мой предыдущий опыт и мои знания. Мой опыт – это дипломатическая работа в течение 10 лет. При этом – ни одного замечания как со стороны НКИД, так и ЦК ВКП. Наоборот, имею письмо Литвинова с хорошим отзывом и подобный же отзыв имею от руководящей инстанции.
Знания мои – языки: французский, немецкий, английский, плюс то, что я знаком с европейскими политическими направлениями, взаимоотношениями политиков между собою. Многих из них знаю по работе. Считал бы нецелесообразным терять эту свою квалификацию и приобретать новую ценою невольного нанесения ущерба делу новому для меня. Это было бы бесполезное рассеивание энергии и сил. Мне хотелось бы шире и глубже поработать в своей области и поэтому предпочитал бы остаться в Москве на работе в Коллегии наркома по иностранным делам, хотя бы руководя отделом печати или другим отделом.
С настоящим заявлением в ЦК заставляет меня обратиться то обстоятельство, что я в течение последних четырех месяцев живу как подвергнутый остракизму, несмотря на своевременную подачу о себе сведений в ЦК – и о своем прибытии в Москву, и о своих намерениях».
Знания мои – языки: французский, немецкий, английский, плюс то, что я знаком с европейскими политическими направлениями, взаимоотношениями политиков между собою. Многих из них знаю по работе. Считал бы нецелесообразным терять эту свою квалификацию и приобретать новую ценою невольного нанесения ущерба делу новому для меня. Это было бы бесполезное рассеивание энергии и сил. Мне хотелось бы шире и глубже поработать в своей области и поэтому предпочитал бы остаться в Москве на работе в Коллегии наркома по иностранным делам, хотя бы руководя отделом печати или другим отделом.
С настоящим заявлением в ЦК заставляет меня обратиться то обстоятельство, что я в течение последних четырех месяцев живу как подвергнутый остракизму, несмотря на своевременную подачу о себе сведений в ЦК – и о своем прибытии в Москву, и о своих намерениях».
9 декабря
Утро. Коля Мальцев приехал из Персии. Помолодел и более глубоко смотрит на вещи. Согласен со мною, что аппаратчики (шефы аппаратов) фактически очень часто контрреволюционеры. Он будет докладывать… Едва ли поможет, дельцы – в чести.
Один. Товарищи изолировали меня (одни из чиновничьей трусости, потому что я никуда еще не назначен, другие из растерянности или осторожности, замкнутости, в которой теперь живут все, третьи – вожди ЦК – не хотят беседовать со мной по неизвестной мне причине). Теперь я совсем… непонятно одинок. Сначала это остро переживал, не спал ночами, теперь свыкся. «В своей земле я словно иностранец» (Есенин). Как он прав, наш белокурый Сергей. Бывает же! И Чацкий приехал, как в чужую землю…
Один. Товарищи изолировали меня (одни из чиновничьей трусости, потому что я никуда еще не назначен, другие из растерянности или осторожности, замкнутости, в которой теперь живут все, третьи – вожди ЦК – не хотят беседовать со мной по неизвестной мне причине). Теперь я совсем… непонятно одинок. Сначала это остро переживал, не спал ночами, теперь свыкся. «В своей земле я словно иностранец» (Есенин). Как он прав, наш белокурый Сергей. Бывает же! И Чацкий приехал, как в чужую землю…
1934 год
2 января
Даже тебе, мой дневник, признаться не хочу, как мне тяжело, очень тяжело. По-настоящему тяжко… Нет работы. Статей моих газеты не берут. На любые темы, любые газеты – не берут. Канальи журнальные выстроились в ряд и холодно стеной встречают меня. Потому что холодной встретил ЦК. Почему?
Только что закончил беседу с Мальцевым. Он нежен был и просил прощения, что не был на встрече Нового года. А не был опять-таки из-за страха: не знает, кто он (т. е. – я). Люди-человеки.
Дневнику можно жаловаться, лить чернила, как черные слезы, а с завтрашнего дня опять грудь вперед – нужно делать вид бодрый и взаправду быть бодрым и бороться…
Был на похоронах Луначарского. Замуровали пепел его в стену.
Только что закончил беседу с Мальцевым. Он нежен был и просил прощения, что не был на встрече Нового года. А не был опять-таки из-за страха: не знает, кто он (т. е. – я). Люди-человеки.
Дневнику можно жаловаться, лить чернила, как черные слезы, а с завтрашнего дня опять грудь вперед – нужно делать вид бодрый и взаправду быть бодрым и бороться…
Был на похоронах Луначарского. Замуровали пепел его в стену.
3 января
Был в об-ве старых большевиков. Вечер воспоминаний о Луначарском. Речи хорошие. Говорил и я. Публика поняла, кое-где посмеялись.
По пути с собрания Вегер (старш. дочь)[46] рассказывала, как поступили с Луначарским. Однажды он пришел на фракцию ЦИКа, сел за стол президиума. Кто-то подошел к нему, сказал:
– Напрасно Вы, Анатолий Васильевич, тут, на видном месте сели, ведь сегодня Вас будут «выводить» и из ЦИКа, и из Президиума ЦИКа.
Анатолий Васильевич был удручен, сгорбился. Собрался уходить и тут увидел Енукидзе. Но он отвернулся, не смотрит в глаза, избегая здороваться. Убитый неожиданностью, грубостью, унизительной формой, безмотивировочностью своей отставки, Луначарский ушел к себе в кабинет и там один переживал горечь. В это время напротив (перейти только через Красную площадь) его «выводили» из состава…
Потом он долго, месяцы и месяцы, добивался поговорить с Кагановичем или с И. В., или с кем-либо, от кого зависит многое – никто его не принял. Один Литвинов из симпатии к нему стал протежировать и после нескольких бесплодных попыток провел все-таки в полпреды в Испании. Как радовался Луначарский!
Смерть ураганом все превратила в прошлое… В свете рассказа Вегер мне понятнее стала моя безработица.
Ох, дети. Забота о них неотступно сидит в мозгу. Мне больше всего на свете стыдно перед ними, что я до сих пор не имею обязательной работы, т. е. в наших условиях я – никто…
По пути с собрания Вегер (старш. дочь)[46] рассказывала, как поступили с Луначарским. Однажды он пришел на фракцию ЦИКа, сел за стол президиума. Кто-то подошел к нему, сказал:
– Напрасно Вы, Анатолий Васильевич, тут, на видном месте сели, ведь сегодня Вас будут «выводить» и из ЦИКа, и из Президиума ЦИКа.
Анатолий Васильевич был удручен, сгорбился. Собрался уходить и тут увидел Енукидзе. Но он отвернулся, не смотрит в глаза, избегая здороваться. Убитый неожиданностью, грубостью, унизительной формой, безмотивировочностью своей отставки, Луначарский ушел к себе в кабинет и там один переживал горечь. В это время напротив (перейти только через Красную площадь) его «выводили» из состава…
Потом он долго, месяцы и месяцы, добивался поговорить с Кагановичем или с И. В., или с кем-либо, от кого зависит многое – никто его не принял. Один Литвинов из симпатии к нему стал протежировать и после нескольких бесплодных попыток провел все-таки в полпреды в Испании. Как радовался Луначарский!
Смерть ураганом все превратила в прошлое… В свете рассказа Вегер мне понятнее стала моя безработица.
Ох, дети. Забота о них неотступно сидит в мозгу. Мне больше всего на свете стыдно перед ними, что я до сих пор не имею обязательной работы, т. е. в наших условиях я – никто…
10 января
Мне всегда лучше думается по вечерам, когда истек день. Перевалило за полночь.
Что было сегодня.
Утром с Наташей. Все добивался, чтобы она стала ближе ко мне, чтобы поняла меня, что я изо всех сил хочу ее поднять и сделать из нее сильного волей человека. И хочу с ней в дружбе жить. Вместе с тем неотвязно думал о младших дочерях…
Вечером на партконференции Ленинского района. Говорил Микоян. Источник воровства – карточная система, по его словам. Довольно правильно!
Что было сегодня.
Утром с Наташей. Все добивался, чтобы она стала ближе ко мне, чтобы поняла меня, что я изо всех сил хочу ее поднять и сделать из нее сильного волей человека. И хочу с ней в дружбе жить. Вместе с тем неотвязно думал о младших дочерях…
Вечером на партконференции Ленинского района. Говорил Микоян. Источник воровства – карточная система, по его словам. Довольно правильно!
15 января
Полночь. Чувствую бодрость, работаю. Окончательно выяснил для себя, что без детей больше жить не могу. Коллектив хорош, но он убивает в ребенке индивидуальность. Для правильного воспитания нужна комбинация коллективизма с индивидуальным воспитанием. Но к чему все это говорить, к чему эти жалкие слова…
По приезде из Праги, вернее после моего отъезда оттуда, дети мои не укладывались мною спать, не проводили ночи со мной под одной кровлей. А Леночка, обнимая меня и обливаясь слезами, сказала: «А ведь это папа, самое главное». Вот из-за этих-то слез все поставлю на карту, но возьму себе детей. Милые мои.
Сегодня не хватило храбрости прямо напомнить Полине о ее долге мне, хватит ли – прямо поставить вопрос перед Герой?
Да, хватит. Смелость, свежая смелость, приди и выпрями меня. Привет тебе, смелость!
По приезде из Праги, вернее после моего отъезда оттуда, дети мои не укладывались мною спать, не проводили ночи со мной под одной кровлей. А Леночка, обнимая меня и обливаясь слезами, сказала: «А ведь это папа, самое главное». Вот из-за этих-то слез все поставлю на карту, но возьму себе детей. Милые мои.
Сегодня не хватило храбрости прямо напомнить Полине о ее долге мне, хватит ли – прямо поставить вопрос перед Герой?
Да, хватит. Смелость, свежая смелость, приди и выпрями меня. Привет тебе, смелость!
26 января
Слушал Сталина на съезде. Говорил пять часов, не торопясь, будто беседуя. Острил. Чем дальше говорил, тем ближе был к аудитории.
Овации. Взрывы смеха. Полнокровно. Но речь практическая. Большое стремление быть хорошо понятым.
Овации. Взрывы смеха. Полнокровно. Но речь практическая. Большое стремление быть хорошо понятым.
27 января
На съезде. Говорил Постышев[47]. Хвалил, говорил общие фразы. Интересны некоторые данные и бытовые рассказы.
Н. К. Крупская говорила о необходимости нажать на культуру и – очень хорошо – о разнице между нэповским хозрасчетом и социалистическим. Если из-за хозрасчета нет библиотек в совхозах, то это нэпманский хозрасчет и т. п.
После нее Хатаевич[48] очень возвеличивал Сталина (а Сталин его вчера укорял и острил на его счет).
В кулуарах много публики, когда говорит второстепенный оратор. Зал заседаний наполняется регулярно, когда берет слово «большой» товарищ. Делегаты получали «Беломорстрой». Эта книга – коллективный труд писателей.
Н. К. Крупская говорила о необходимости нажать на культуру и – очень хорошо – о разнице между нэповским хозрасчетом и социалистическим. Если из-за хозрасчета нет библиотек в совхозах, то это нэпманский хозрасчет и т. п.
После нее Хатаевич[48] очень возвеличивал Сталина (а Сталин его вчера укорял и острил на его счет).
В кулуарах много публики, когда говорит второстепенный оратор. Зал заседаний наполняется регулярно, когда берет слово «большой» товарищ. Делегаты получали «Беломорстрой». Эта книга – коллективный труд писателей.
3 февраля
Говорит Вяча М. Довольно шумно в зале: уходят, приходят, занимаются разговорами. А он говорит с душой и сердцем. Коля Мальцев слушает, превратив лицо в кувшинное рыло, оттого что сдерживает зевоту…
28 марта, 12 час. 30 мин.
Звонок. Поскребышев. Просит прийти к 2 час. Значит, или к Сталину, или на Политбюро. Ожидал назначения. Что-то скажут. Жаль, что до сих пор не приступил к изложению истории моего назначения. Занятно было бы. Волнуюсь. Пришел в Кремль, в секретариат т. Сталина. Ждал в приемной. Вошел Жданов, говорил по телефону. Пошел куда-то. Вызвали меня в кабинет Сталина. Там все: он, Ворошилов, Молотов, Каганович, Жданов…[49]
13 апреля
Вечером пошли в театр Немировича-Данченко смотреть «Катерину Измайлову» («Леди Макбет Мценского уезда»), муз. Шостаковича. Взяли Наташу.
Вещь большая и сильная. Музыка тесно спаяна с содержанием. В некоторых местах музыка жуткая… Удивительный ритм, дающий темп всей пьесе, темп – быстрый. В антрактах пили чай у Немировича-Данченко. Там был и Буденный с женой.
Пришло известие, что спасены 22 челюскинца, осталось на льдине 6, но и они, кажется, спасены. Перед первым актом Немирович-Данченко, находившийся в зале, сообщил это публике и сам возглавил хорошо, человечно «Ура». Ему, через него героям-авиаторам публика сделала овацию…
Сегодня, 13 апреля, звонил в ЦК, чтобы узнать, как обстоит дело с моим назначением. Оказывается, прошло в Оргбюро и дано на утверждение Политбюро.
Звонил Поскребышеву. Он говорит, что Сталин с удовлетворением читал тетрадку, которую я послал ему (стихи, старинные)…
Взял у секретаря Томского[50] разрешение на книги. После обеда хотел их получить. Поздно. Направился в ЦК, не пускают. Поздно. С партбилетами только до 5 час. вечера!
Ужин. Бережливость Геры (не дает лимона, печенье от древности пахнет затхлостью, несъедобное). Работаю над романом. Из рабочей колеи выбила Гера каким-то кухонным предложением: дать Наташе маленький чайник с недопитым нами чаем, а то она возьмет, чего доброго, новую щепотку чая. Работа над романом была нарушена. Сел за этот дневник.
На завтра работ полон рот, а концерт Прокофьева!
Вещь большая и сильная. Музыка тесно спаяна с содержанием. В некоторых местах музыка жуткая… Удивительный ритм, дающий темп всей пьесе, темп – быстрый. В антрактах пили чай у Немировича-Данченко. Там был и Буденный с женой.
Пришло известие, что спасены 22 челюскинца, осталось на льдине 6, но и они, кажется, спасены. Перед первым актом Немирович-Данченко, находившийся в зале, сообщил это публике и сам возглавил хорошо, человечно «Ура». Ему, через него героям-авиаторам публика сделала овацию…
Сегодня, 13 апреля, звонил в ЦК, чтобы узнать, как обстоит дело с моим назначением. Оказывается, прошло в Оргбюро и дано на утверждение Политбюро.
Звонил Поскребышеву. Он говорит, что Сталин с удовлетворением читал тетрадку, которую я послал ему (стихи, старинные)…
Взял у секретаря Томского[50] разрешение на книги. После обеда хотел их получить. Поздно. Направился в ЦК, не пускают. Поздно. С партбилетами только до 5 час. вечера!
Ужин. Бережливость Геры (не дает лимона, печенье от древности пахнет затхлостью, несъедобное). Работаю над романом. Из рабочей колеи выбила Гера каким-то кухонным предложением: дать Наташе маленький чайник с недопитым нами чаем, а то она возьмет, чего доброго, новую щепотку чая. Работа над романом была нарушена. Сел за этот дневник.
На завтра работ полон рот, а концерт Прокофьева!
26 мая
На днях был у Вс. Иванова, Павленко и Н. Тихонова[51] рассказывали, как отрыли прах Гоголя, Хомякова и Языкова. У Гоголя головы не нашли. Кто-то раньше ее взял, как и две другие. Черепа теперь хранятся в каком-то доме. Который Гоголя – определить трудно. Кто-то украл у Гоголя ребро. Сняли ботинки на высоких каблуках, отослали в Поленовский музей. Гоголь лежал в синем фраке. Хомяков – в поддевке. У него сквозь грудь пророс дуб.
Языкова (поэта) голова, когда открыли могилу, оказалась высунувшейся из гроба. Это потому, что крышка гроба треснула. Жутко. Прах этих людей перенесли в Новодевичий монастырь. Бессмысленная «унификация» и «централизация».
Языкова (поэта) голова, когда открыли могилу, оказалась высунувшейся из гроба. Это потому, что крышка гроба треснула. Жутко. Прах этих людей перенесли в Новодевичий монастырь. Бессмысленная «унификация» и «централизация».
12 июня
Долго не писал, но очень много думал. В особенности перед тем, как заснуть. Интимные думы о смысле жизни.
До сих пор не написал завещания.
Вчера жену свез в родильный дом. Она так сдержанна и трогательно-изящна в своей сдержанности! Вчера. А сегодня утром – приехал с проф. Корчагиным в роддом им. Крупской. Профессор щипцами вынимал сына. Он здоров, весит 8 фунтов. Жена тоже здорова. Щипцы стали необходимы потому, что пуповина двойной петлей обвилась вокруг шеи и душила мальчика. Если бы профессор запоздал, сын был бы задушен. Но профессор не опоздал, и вот он, новый человек, мой сын – на свете, среди нас, моя замена! Еду к дочерям – рассказать, что у них появился брат! Усталый я сегодня, две ночи не спал. А надо быть бодрым!
До сих пор не написал завещания.
Вчера жену свез в родильный дом. Она так сдержанна и трогательно-изящна в своей сдержанности! Вчера. А сегодня утром – приехал с проф. Корчагиным в роддом им. Крупской. Профессор щипцами вынимал сына. Он здоров, весит 8 фунтов. Жена тоже здорова. Щипцы стали необходимы потому, что пуповина двойной петлей обвилась вокруг шеи и душила мальчика. Если бы профессор запоздал, сын был бы задушен. Но профессор не опоздал, и вот он, новый человек, мой сын – на свете, среди нас, моя замена! Еду к дочерям – рассказать, что у них появился брат! Усталый я сегодня, две ночи не спал. А надо быть бодрым!
14 июня
Вечер. Ужин. У Крестинского. Во фраках. Микоян в белой рубашке, Бубнов в военном, Каминский[52] в простом сине-грязном пиджаке. Одна брючина поднялась выше носка. Глупо быть во фраках, когда руководители «налегке»…
Американский посол Буллит[53] немного краснокожий и глаза его темно-зеленые, глубоко сидящие, смеются над увиденным.
Англичанин с глазами, смотрящими в никуда.
Коллонтай совсем одинокая. Осталась только светскость. Редко говорит небанально о политике.
Шутки плоские.
Многие поздравляли меня с сыном и говорили об этом за отсутствием других предметов. Записал это утром, словно литературно умылся. Каждый день буду так заряжаться наблюдениями, размышлениями.
Американский посол Буллит[53] немного краснокожий и глаза его темно-зеленые, глубоко сидящие, смеются над увиденным.
Англичанин с глазами, смотрящими в никуда.
Коллонтай совсем одинокая. Осталась только светскость. Редко говорит небанально о политике.
Шутки плоские.
Многие поздравляли меня с сыном и говорили об этом за отсутствием других предметов. Записал это утром, словно литературно умылся. Каждый день буду так заряжаться наблюдениями, размышлениями.
15 июня
День такой же суетный, как 14 июня. Утром – работа.
Завтрак с Садулем[54]. Умный человек. Наташенька, старшая дочь, уехала сегодня в 6 вечера на пароходе по Оке, Волге, Каме и Белой. На двадцать дней. За ней понеслось мое сердце. Так грустно остаться без Наташи. Доченька моя.
Поехал с Тарасовым-Родионовым и Лидиным[55] выбирать место для дачи. Выбрал. Кажется, недурное (25 км от Москвы).
Как быть с детьми моими от первой жены? Где они будут жить? Покинуть их я не могу. И мальчика, сына своего, тоже начал нежно и бережно любить. Долго говорили с Герой. Поднимется ли она на прежнюю степень любви?
Были у детей – Лены и Оли. Обе крепко меня любят.
ВОКС, работа. О, боже, сколько надменных, ползучих, грязных. И все хотят жрать!
Завтрак с Садулем[54]. Умный человек. Наташенька, старшая дочь, уехала сегодня в 6 вечера на пароходе по Оке, Волге, Каме и Белой. На двадцать дней. За ней понеслось мое сердце. Так грустно остаться без Наташи. Доченька моя.
Поехал с Тарасовым-Родионовым и Лидиным[55] выбирать место для дачи. Выбрал. Кажется, недурное (25 км от Москвы).
Как быть с детьми моими от первой жены? Где они будут жить? Покинуть их я не могу. И мальчика, сына своего, тоже начал нежно и бережно любить. Долго говорили с Герой. Поднимется ли она на прежнюю степень любви?
Были у детей – Лены и Оли. Обе крепко меня любят.
ВОКС, работа. О, боже, сколько надменных, ползучих, грязных. И все хотят жрать!
Тетрадь № 2
Москва, Москва родная! Каждый уголок здесь выстрадан. А кому пояснить про великую борьбу, кто поймет, кому теперь это нужно!
18 августа
Вчера – открытие съезда писателей. Дом союзов ломится. Беспорядок с билетами. Скромные остаются на улице, недопущенными, наглые прорываются сквозь цепи милиционеров и военных.
Там итальянец Брокиэри[56], облетевший весь СССР и Сибирь, ухитрился, пользуясь покровительством Горького, пробиться в правительственную ложу и в перерыве, обнаглев окончательно, просил у Альтмана[57] провести на съезд и в ту же ложу еще своего знакомого.
Я был на трибуне. Говорил громко Жданов, а до него произнес речь Горький.
К сожалению, после каждой речи вульгарная духовая музыка играла какие-то бравурные и даже полуплясовые туши. Словно не съезд писателей, а завтрак городничих у генерал-губернатора.
Артузов[58] подошел ко мне: «Познакомьте меня с французом Мальро[59], а я в свою очередь представлю его коммунару парижскому, старику Икару». Долго искали (в перерыве) Мальро. Нашли наконец. Я представил его, пошли в комнату президиума. Потом Артузов искал Икара. Старик демократически благородный хорошо поздоровался с нами и рад был Мальро.
Говорил с Крупской. Она весела, хотя здоровье ее ухудшилось, обострилась базедова болезнь.
Не дождавшись конца, пошел домой.
Горький говорил скучно (внешне). Тихо, и был прерван “антрактом” в 10 минут. Жарища в зале. Все потом истекали.
Сегодня в 13 ч. на параде авиации. У входа повстречал Кагановича со всем его семейством. Мило беседуя, поднялись в новый огромный павильон. Там – Ягода, Горький, Жданов, Вяча Молотов, Ал. Толстой, Афиногенов, Киршон[60] – все знакомые, знакомые.
Поднялись истребители. Виражи. Огромный павильон, где мы стоим, плохо построен. Сказал это Енукидзе. Каганович – тоже согласен. Смотреть приходится на южную сторону. Солнце блещет, мешает.
Там итальянец Брокиэри[56], облетевший весь СССР и Сибирь, ухитрился, пользуясь покровительством Горького, пробиться в правительственную ложу и в перерыве, обнаглев окончательно, просил у Альтмана[57] провести на съезд и в ту же ложу еще своего знакомого.
Я был на трибуне. Говорил громко Жданов, а до него произнес речь Горький.
К сожалению, после каждой речи вульгарная духовая музыка играла какие-то бравурные и даже полуплясовые туши. Словно не съезд писателей, а завтрак городничих у генерал-губернатора.
Артузов[58] подошел ко мне: «Познакомьте меня с французом Мальро[59], а я в свою очередь представлю его коммунару парижскому, старику Икару». Долго искали (в перерыве) Мальро. Нашли наконец. Я представил его, пошли в комнату президиума. Потом Артузов искал Икара. Старик демократически благородный хорошо поздоровался с нами и рад был Мальро.
Говорил с Крупской. Она весела, хотя здоровье ее ухудшилось, обострилась базедова болезнь.
Не дождавшись конца, пошел домой.
Горький говорил скучно (внешне). Тихо, и был прерван “антрактом” в 10 минут. Жарища в зале. Все потом истекали.
Сегодня в 13 ч. на параде авиации. У входа повстречал Кагановича со всем его семейством. Мило беседуя, поднялись в новый огромный павильон. Там – Ягода, Горький, Жданов, Вяча Молотов, Ал. Толстой, Афиногенов, Киршон[60] – все знакомые, знакомые.
Поднялись истребители. Виражи. Огромный павильон, где мы стоим, плохо построен. Сказал это Енукидзе. Каганович – тоже согласен. Смотреть приходится на южную сторону. Солнце блещет, мешает.