Оперской Георгий. Неприрожденные убийцы

    Сразу после армии парень занялся созданием соб­ственной бригады. Идея была в том, чтобы объеди­нить всех скинхедов города вокруг себя. За дело взял­ся очень бодро. Другие бригады существовали уже по пять-шесть лет. И могли похвастаться от силы не­сколькими избиениями. А Шульц начал активно вер­бовать сторонников. Переманивать людей со сторо­ны.
    Первым организовал регулярный журнал, в кото­ром излагал свои идеи и отчитывался об акциях. И за полгода его бригада стала действительно номер один во всем городе.
    К апрелю 2001-го первый состав «Шульц-88» был укомплектован. Акции и тренировки Шульц проводил еженедельно. В назначенный день его бойцы выходи­ли на улицы и, пока не встречали черных, по домам не расходились. Причем управление он жестко держал в собственных руках. Со взрослыми националистиче­скими партиями ни на какие контакты не шел. Дру­гих лидеров просто выдавливал.
    За два года, пока существовала его бригада, там сменилось целых четыре состава. Сперва это были СВР, Кислый и другие действительно очень серьезные люди. Но ужиться с Шульцем никто из них не смог. Они пытались поставить его на место, говорили:
   —   Что ты так себя ведешь? Успокойся! В бри­гаде ты ведь всего лишь первый среди равных!
   —   Нет,— отвечал Шульц. — Я просто первый! Над всеми вами!
   —   Ну и иди тогда на хер!
    Надо было видеть этого Шульца. Росточка— ни­же меня и вот такой худощавый. Остальные-то пар­ни у него минимум на полметра выше и в полтора раза шире в плечах. Но от всех, кто к нему приходил, Шульц требовал безоговорочной покорности.
     Бойцы первого состава на такое не шли. Они орали:
   — Ты выдвигаешь идеи? Прекрасно! Я их разде­ляю! Но это не значит, будто я стану тебе подчи­няться, понял?
    —- Тогда пошел вон из бригады! В конце концов, она называется «Шульц-88» и мне решать, кого я здесь оставлю, понял?
    Тупо и целеустремленно, но он шел к своей цели. А параллельно сошелся с ребятами из петербургского отделения большой скинхедской структуры «Btood & Honour». У этих парней на Литейном проспекте (в са­мом центре города) был небольшой магазинчик «Питс­бург». Там продавалась скинхедская одежда, амуниция и пресса. Ботинки «Бульдог», джинсы, кенгурухи с сим­воликой, подтяжки, значки и журнальчики. Шульц стал продавать через «Питсбург» свое издание «Made in St. Petersburg».
    Деньги на открытие этого магазина были даны московскими скинами из «Объединенных Бригад-88». Но хозяев очень быстро прихватили, причем даже не милиция, а госбезопасность. Директору пришлось бе­жать, за старшего в магазине остался Шульц. Ну и тут он развернулся. Деньги спонсорам он вообще пе­рестал отдавать — все забирал себе. Когда потом, уже после его ареста, москвичи провели ревизию и узнали, каких сумм не хватает, то решили, что про­ще будет снести директору башню, чем все это вер­нуть. В отличие от ФСБ, они директора выловили бы­стро, и отвертеться тому стоило больших трудов.
 
 

 
   — Какие бабки?— орал он.— Вы что, не види­те, что происходит? Шульца приземлили, я— под статьей! Какие тут могут быть бабки?!
    2
    Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
    Избавившись от Кислого и СВР, Шульц стал наби­рать себе молодых, только что побрившихся. Как-то была получена информация, что он будет прово­дить для них «зарницу». Так они называли трениро­вочные побоища с кем-нибудь из других бригад. Лидеры договаривались, привозили своих бойцов ку­да-нибудь на пустырь, подальше от чужих глаз, и те там лупасили друг дружку до полного посинения. Считалось, что «зарницы» повышают боевой дух.
    Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
    Мы выдвинулись в засаду. Смотреть на все это было интересно: «зарницу» я видел первый раз. Парни разделились на две стенки, размялись, поора­ли лозунги, ля-ля тополя— и понеслось! Ту пленку, которую мы тогда отсняли, иногда показывают по телевизору. Мне до сих пор интересно: сколько и кому именно телевизионщики за нее заплатили?
     «Зарница» тогда проходила между молодым со­ставом «Blood & Honour» и «Шульцем-88». По окон­чании побоища всех участников мы захватили, кро­ме самого Шульца. Не представляю, как он тогда уму­дрился свинтить. Задержанных мы отвезли в отдел и начали переписывать данные.
    Тогда как раз только-только появилась новая гря­дочка «Норд-Фирм». Их было всего несколько человек, и ребята думали прикрепиться к кому-нибудь покруп­нее. На «зарницу» они подъехали, чтобы поближе по­знакомиться с Шульцем. И этих молодых людей нам удалось разговорить. На Шульца они дали расклад.
    До этого никакой конкретики по преступлени­ям у нас не было. То есть мне говорили, будто акции Шульц устраивает чуть ли не еженедельно, но ни по­терпевших, ни привязки к определенным событиям не было. Преступления совершались постоянно, а ухватиться было не за что. А теперь нам был выдан чуть ли не поименный список всех «шульцов» и спи­сок— что именно, где именно и когда именно они на­творили. .. Ну и дело сдвинулось.
    3
    Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
    Информаторы рассказывали, что в конце зимы в районе улицы Малой Московской ребята из бригады
     «Шульц-88» прыгнули на чурку. Причем, даже пыр­нули его ножом. Пострадавшего мы искали очень долго. Облазали все отделения и все травматоло­гические пункты в том районе. Но так никого и не нашли.
    Кроме того, нам сообщили, что на улице Дыбенко «шульцы» отоварили двух арбузников. Там людей би­ли арматурой и металлическими прутьями. Одному выбили глаз, другого ткнули ножом. Казалось бы, уж с такими-то травмами можно найти терпил, а? Мы обшарили все отделения милиции, подробно прове­рили все заявления за последние полгода: ничего по­хожего! Потерпевших опять не было.
    А раз так, значит, до суда такое дело в любом случае не довести. Нам было известно, что это сде­лали «Шульц-88». Известно, кто и как бил. Мы знали даже, какой именно глаз выбили арбузнику. Но даль­ше по этим эпизодам мы никого не кололи— не было смысла.
    Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
    Что еще?— дергал я информаторов.— Вспоми­найте! Хоть что-то! Дайте мне хоть какую-то за­цепочку! Хоть самый незначительный эпизод!
    Парни мямлили и по сотому разу повторяли одно и то же. Прыгнули на двух черных на станции метро «Ломоносовская». Когда— не помнят. Ножом в тот раз не били: несколько ударов— и разбежались... Ра­зогнали подростков-рэперов на станции метро «Проспект Большевиков»... На Литейном проспекте из­били кавказца... на улице Марата— двух негров, но когда, тоже не помнит... Еще отоварили чурку на станции метро «Пушкинская»...
   —  «Пушкинская»?
   —  Ну да.
    Сказали бы на «Садовой» или на «Площади Вос­стания»— махнул бы рукой. Там прыгают чуть ли не каждый день. Найти пострадавших нереально. Но «Пушкинская»? Станция-то, в принципе, очень тихая...
   —  Какой конкретно национальности был изби­тый? Не помнишь?
   —  А зачем мне? Чурка и чурка...
   —  Ну а хотя бы приблизительно— когда это было?
   —  Думаете, я дату записывал?
   —  Вообще ничего из того дня не помнишь? Ни даты, ни времени?
   —  Футбол в тот день был. Точно!
    Странно, но я тоже помнил день того футбола.
    За некоторое время до того, как я ушел с работы в метрополитене, мне нужно было отдежурить в от­деле. Уже было известно, что я перевожусь в УБОП, и это было чуть ли не последнее мое дежурство в ме­тро. Выпало оно на 25 марта. В этот день в горо­де проходил матч «Зенит»— «ЦСКА». Короче, не де­журство, а полное безумие: драки, беспорядки, битые витрины, куча пострадавших и еще больше задер­жанных. Я записывать не успеваю: в отдел приходит
 

 
    по сотне человек в час. И среди них был молодой ар­мянин. Парень — студент, чуть за двадцать. Отпизжен он был — смотреть страшно. Лицо, как подуш­ка. Пришел с родителями, все трое — грустные.
    —  Что случилось?
    —  Шел на станции метро «Пушкинская». Сзади напрыгнули, отпинали. Пришел писать заявление.
    Сразу было ясно, что это глухарь. Я ему предло­жил: посмотри, у нас тут куча задержанных. Может быть, кого-нибудь признаешь?
    Он походил, порассматривал:
    —  Этот похож — но не точно. И этот похож —
    но тоже не точно...
    А раз не точно, значит, пиздец. Я пытался роди­телей отговорить писать заявление. Говорил, что они должны понимать: вряд ли мы найдем виновных.
    —  Да. Мы понимаем. Но заявление все равно на­пишем.
    Уперлись, и все. Ищите тех, кто избил сына! А где их искать? Я махнул рукой, принял у них заявление и вскоре перевелся в 18-й отдел. Теперь я бы и не вспом­нил о том случае. Но тут, ребята говорят, что пры­гали на черного, причем дело было на «Пушкинской» и происходило все днем.
    —  Днем?-
    —  Ну да. Очень рано было, чуть ли не полдень.
    Я стал вспоминать. Терпила, у которого я прини­мал заявление, приехал в отдел около трех часов дня. А до этого успел получить пиздюлей, выйти из мет­ро, съездить к родителям, получить у врача справку о побоях и подъехать к нам... Получается приблизи­тельно полдень.
    Все сходилось. Я стал звонить в метро.
    — Ребята! Помню, был такой эпизод... Посмо­трите, а?
    Я специально подъехал, мы долго рылись в бумагах. С трудом, но материал все-таки отыскали. Ясно, что после того как я принял заявление, никто им не за­нимался. Там с первого взгляда было ясно: глухарь. Кто знал, что все так получится?
 
    4
 
    Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
    На деле с избитыми танзанийцами я кое-чему все-таки научился. Главной ошибкой в прошлый раз было то, что своего главного информатора мы привлекли как обвиняемого. А какой идиот станет давать по­казания против себя самого?
    Да, он виноват. Да, он пиздил этих негров также, как и остальные. Но он дает расклад — и мы перево­дим его из обвиняемых в свидетели. А иначе дело просто рассыплется.
    Теперь мы так и сделали. На этот раз все было по­строено куда грамотнее. Часть ребят мы оформили свидетелями — и все получилось!
    — Вы даете мне данные по Шульцу, а я вывожу вас из этого дела. Идет?

 
    Видно было, как им не хочется соглашаться. Но другого выхода-то у них не было, понимаешь?
   —  Идет,— было отвечено мне.
    Все обвинение мы тогда построили на эпизоде с избитым армянином. Работа пошла очень быстро. Потерпевший имелся, свидетели были допрошены. Не было выходов только на самого Шульца.
    Данные его у меня были уже давно— да что толку? Глупо было бы прийти к нему и сказать:
    «Нам известно, что ты— лидер противозакон­ной группировки. Сейчас же, сука, во всем призна­вайся!»
    Шульца нужно было брать на чем-то конкретном. И мы стали над этим работать. Этот засранец сам никогда в драках не участвовал. Дать отмашку— это пожалуйста! Но сам— никогда!
    У свидетелей я спрашивал:
   —  Сам Шульц армянина бил? Те только смеялись:
   —  Разумеется, нет! Слишком осторожный. Я опять беседовал с информаторами:
   —  Кто конкретно бил армянина?
   —  Вся бригада била. Но больше всех Леша Ваффен.
   —  Что значит Ваффен?
   —  На затылке у него есть татуировка: «Waffen SS». Отсюда и кличка.
   —  Адрес? Место работы? Хоть что-то, кроме этой татуировки, можешь о нем сказать?
   —  Знаю телефон.
 

 
    А уж где телефон, там и все остальное. Мы его проверили, и оказалось, что парень дважды судим. Один раз за наркотики, а второй— за грабеж. При­чем грабеж был совершен в составе, а это всегда бо­лее серьезная статья. Ну и здорово! Лучше биогра­фии не придумать! Через какое-то время мы приеха­ли и просто сняли парня из дому.
    Сели в машину, едем в отделение. Я говорю:
   —  Леша! Ты же сам все понимаешь. Ранее судим, человек опытный. Просто так милиция ведь не приезжает.
   —  Да. Все понятно.
   — А раз понятно— рассказывай, что натворил.
    Он начинает нести какую-то чушь.
   —  Так,— говорю,— не пойдет. Это ты своей по­дружке расскажи. Ты где был вот такого-то числа?
   —  Тык... Пык... Не помню.
   —  Не парься. Я и так знаю, где ты был. И где был, и что делал, и подельников твоих— мы все знаем. Ты, Леша, приплыл. Третья судимость— будешь си­деть, причем сядешь ох как надолго! Понимаешь?
   —  Что тут можно не понять?
   —  Но в принципе, могу предложить вариант. Ты поможешь нам, мы поможем тебе.
   —  Что значит «поможешь»?
   —  Стучать я тебе не предлагаю. Стукачей у ме­ня своих хватает. Но меня очень интересует Шульц. Я ловлю его давно и очень хочу посадить.
   —  Я знаю, что вы его ловите... Это все знают...
 
    Рассказывает сотрудник одного из антиэкст­ремистских подразделений, просивший не назы­вать его фамилии:
    Сперва дело попало в Главное следственное управ-    ление. В основном там инкриминировались статьи типа «хулиганства». Но мы сумели убедить руковод­ство, что никакое это не хулиганство, а типичная национальная рознь.
   — А раз так,— решило руководство,— зна­чит, заниматься «шульцами» будет только проку­ратура.
    И тут удача повернулась ко мне лицом. Следова­тель Следственного управления закрывать Шульца отказывался категорически. У него было мнение, что все это— просто подростковое баловство. А в про­куратуре и думать не стали. Ознакомились с мате­риалами и за голову схватились: какое хулиганство! Ё-моё! Тут не только нацрознь— тут все признаки создания экстремистского сообщества. Срочно всех закрывать!
    Это дело стало первым в стране, где обвинение было сформулировано по статье за организацию экс­тремистского сообщества. Внимание прессы и ру­ководства там с самого начала было очень присталь­ное. Диму Шульца вызвали на допрос, предъявили об­винение и отправили в «Кресты». Вменили ему то ли пять, то ли шесть статей, да только все это мало чего стоило. Определяя дело в суд, мы понимали, что там его могут запросто оправдать. Я знал о множестве эпизодов с его участием, но доказательств почти не было. Избиение танзаний­цев— это было его рук дело. При этом эпизод висит в глухарях до сих пор. Знаю кто, знаю как и когда. Но доказать ничего не могу. Были еще несколько избие­ний и ножевых ранений. Ребята из «Шульц-88» дей­ствительно умудрялись совершать по акции в неде­лю. А доказательств не было, и потерпевших найти не удалось.
    В результате сосредоточиться мы решили на един­ственном эпизоде: избиении армянина на «Пушкин­ской». Мы понимали, что это немного, но больше у нас ничего не было.

5

Ленинский федеральный суд Петербурга

   (январь - июнь 2004-го)
    На стене дома напротив здания суда краской напи­сано «Свободу Диме Боброву!». Надпись выглядит старой, потускневшей, стершейся. Дело закрыто и отправлено в архив. Сам Дима Бобров, больше изве­стный как Шульц, осужден и отбыл в колонию-посе­ление. Да и кровь тех, кто был убит, пока шел его процесс, тоже давным-давно впиталась в асфальт.
    1
    Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
    Все было очень зыбко. В какую сторону пойдет де­ло, ясно не было до самого конца. Наше законода­тельство так устроено, что в принципе Шульца мог­ли и оправдать. Мы вытаскивали все, что могли: «возбуждение национальной или расовой вражды», «организация экстремистского сообщества», «хули­ганство», «призывы к насильственному изменению конституционного строя», «вовлечение в преступ­ную деятельность несовершеннолетних». Получи­лось пять статей обвинения. И все равно никакой уверенности в исходе процесса у нас не было.
    Леше Ваффену, давшему нам расклад по Шульцу, мы, как и обещали, стали помогать. Вписывались за него в прокуратуре и просили об условном наказании. Мы держали свое слово, а он свое. Ваффен был един­ственным, кто на суде не отказался от показаний. Хотя, как я думаю, дело тут не только в его принципиальности и не только в том, что Ваффену не хо­телось ехать на этап. Просто с Шульцем у них полу­чились личные разногласия.
    Как-то я сижу в кабинете, звонит телефон.
   —  Здравствуйте. Меня зовут Юля. Не могли бы
    мы встретиться?
    Я выписал ей пропуск. Она поднялась в кабинет.
   —  Я девушка Ваффена. Не могли бы вы устро­ить мне свидание с Лешей?
    К тому времени о Шульце я знал уже действи­тельно все. И мне было прекрасно известно, что Юля— никакая не девушка Ваффена, а самая что ни на есть подруга Шульца.
    Не скажу, что она сногсшибательная красотка. Но в принципе довольно симпатичная. Несколько лет назад Юля приехала в Петербург из Сургута. Нацио­налистические взгляды полностью разделяла и в бри­гаду пришла сама. Сперва Шульц давал ей набивать тексты для своего журнала. Потом они стали встре­чаться. Кроме того, Юля была координатором по связям с иногородними и иностранными единомыш­ленниками. Когда на обыске мы изъяли компьютер Юли и стали разбираться, с кем они общались,— там черт ногу сломит. Сотни контактов! Не только вся Россия, но и иностранные единомышленники. Напри­мер, из Австралии к нему приезжал член сиднейской ячейки «Blood & Honour». Причем не лысый тиней­джер, а взрослый дядька: офицер полиции и при этом активист движения.
    С Юлей я начал работать. Несколько раз мы встре­чались, подолгу разговаривали.
   —  Понимаешь, Юля,— говорил я.— При обыс­ках у тебя изъята херова куча всего.
    Экстремист­ская литература, черт знает что в компьютере...
    И появляется простой вопрос: откуда это? Если это твое— ты соучастница.
    А если это Шульц по­просил тебя подержать— то ты, конечно, должна рассказать следствию обо всем, что знаешь. Ко­роче, сама выбирай, кем быть— обвиняемой или ценным свидетелем?  
    Она в ответ только и делала, что просила свида­ния с Ваффеном. О деталях, мол, можем договорить­ся, но прежде всего я должен дать ей свидание. В кон­це концов я прямо спросил:
    —  На фига тебе, Юля, этот Ваффен? И ты, и я— мы оба знаем, что ты девушка Шульца.
   —  Раньше была его девушкой. Но это в про­шлом. А теперь я девушка Ваффена.
    Как я понял, встречаться с Юлей Ваффен про­бовал, еще пока Шульц был на свободе. Но тогда это было нереально. Никто не мог отбить девушку у ли­дера бригады. Он был полный параноик и дико доста­вал Юлю своей ревностью. Мог сидеть и молча целый день кидать нож в стену. Когда до него дошли слухи об ее отношениях с Ваффеном, жестко отпизжены были оба... И после этого Юля поняла, что с Шульцем пора подвязывать.
    Впрочем, рассказывать все это Юля тогда мне не стала. А настаивать я не стал.
 

 
   — Хорошо,— сказал я.— Твое дело. Можешь не объяснять. Я дам тебе свидание с Ваффеном, но ты взамен должна будешь дать мне полный расклад по Шульцу.
    Свидание с Ваффеном она получила. Больше того: через некоторое время она родила ему ребенка. Еще пока он находился под следствием, они поженились. Шульц, конечно, у себя в камере бросался на стены. Юлька иногда ему звонила. Он говорил, что простит ей измену и чужого ребенка, но с Ваффеном она долж­на расстаться.
    2
   Шульца арестовали в конце октября 2003 го­да. К февралю 2004-го следствие было закончено и дело передали в суд. Спустя еще месяц начались первые слушания. Несколько раз заседания перено­сились, а срок содержания Шульца под стражей про­длевался. С весны суд перенесся на конец лета... а потом на осень... а потом на весну уже следующе­го года... а потом опять на осень. Шульц продолжал сидеть в «Крестах».
   Он мечтал о стремительных атаках и сокрушитель­ных ударах. А в результате сел, причем даже не в тюрь­му, а в пропахший мочой следственный изолятор. Стал не то чтобы пленником режима, а как бы провинив­шимся юнкером на гауптвахте. Отец иногда приносил ему небольшой кусочек сыра на бутерброд.
        Говорил, что на большой кусочек у него не хватает денег. Мать (давно живущая с отцом в разводе) предлагала пока­яться, исповедаться христианскому священнику.
   Он не мог понять: неужели насчет раскаяния она всерьез? Что общего может быть у него с этим Распя­тым? С отказавшимся от борьбы и умершим молча Бо­гом христиан? Если бы умирать пришлось ему, молчать бы он точно не стал! Как только ему дали бы нести крест, он бы тут же использовал его как дубинку! С со­бой в могилу он унес бы как можно больше врагов... Он закрывал глаза и представлял, как бы все это было. А потом открывал — и опять оказывался в про­пахшем мочой следственном изоляторе. Матери он сказал, чтобы больше не приходила.
   Заседания назначались, длились десять минут и переносились на новую дату. Конца всему этому было не видно. Обвинение утверждало: подсудимый Дмит­рий Бобров — самый что ни на есть экстремист. По­чему это он экстремист? — задирала брови защита. А как же? Обвинитель открывал шульцевский журнал и тыкал туда пальцем: в издаваемом подсудимым Боб­ровым журнале употреблено слово «жиды». Защита пожимала плечами: у Достоевского тоже встречается слово «жиды». Судья бил молотком по столу и объяв­лял: заседание откладывается до момента, когда бу­дет точно установлено: встречается ли у Достоевско­го слово «жиды».
   Спустя два месяца эксперты отчитывались по ре­зультатам проведенной экспертизы: да, у Достоев­ского встречается слово «жиды». Но в другом контексте. А у Боброва это слово, безусловно, являет­ся экстремистским и оскорбительным. Судья кивал и приобщал результаты экспертизы к материалам дела. Обвинение развивало и закрепляло успех: нельзя ли провести также экспертизу слов «хачик», «кавказ­ская гнусь», «поганое жидовское племя», «чурки», «твари» и «черные свиньи»? А то подсудимый Боб­ров может заявить, что у Достоевского и эти слова встречаются.
   Шульц по-прежнему сидел в следственном изоля­торе. По слухам, он похудел на двенадцать килограм­мов. Прошло еще два месяца, и результаты эксперти­зы были наконец готовы. Нет, отчитывались экспер­ты, слова «хачик», «кавказская гнусь» и прочие из предоставленного списка у Достоевского не встреча­ются. И в приведенном тексте все они, безусловно, яв­ляются оскорбительными и призывающими к расовой вражде. Судья кивал и приобщал результаты экспер­тизы к результатам дела.
   Кто его знает, сколько бы все это продолжалось в том же духе. Возможно, что очень долго. Да только летом 2004-го кто-то решил ускорить ход событий.
    3
   19 июня 2004 года. Суббота. Квартира этнографа, специалиста по Африке, Николая Гиренко. Семья про­фессора собралась на дачу.
 

 
   У Николая Михайловича выдалась тяжелая неделя. Он выступал экспертом на деле «Шульц-88». Он был именно тем человеком, к которому судья отпасовывал вопросы насчет выражений, употреблявшихся Досто­евским, и от всего, что творилось на суде, Гиренко не­сколько устал. Теперь он собирался немного отдохнуть. Провести выходные на свежем воздухе. Семья пакова­ла вещи: жена, дочери с детьми и мужьями, сам Нико­лай Михайлович... Женщины распихивали по сумкам то, что забыли уложить вчера, мужчины сидели на кух­не. Около девяти утра раздался звонок в дверь.
   Екатерина, старшая дочь профессора, спросила:
   —  Кто там?
   Молодой, судя по голосу, человек попросил по­звать Николая Михайловича.
   —  Папа, там к тебе.
   —  Да? Сейчас... Гиренко подошел к двери:
   —  Кто там?
   В ответ прямо сквозь хлипкую деревянную дверь он получил пулю. Она вошла в правое плечо, пробила руку и подмышку... Кровь брызнула на стену. Гиренко рухнул на пол прихожей. Жена прибежала с кухни на звук, опустилась, руками приподняла его голову, а он был уже мертв. Пуля со смещенным центром разворо­тила подключичную артерию. Смерть наступила прак­тически мгновенно.
   Позже следствие установит: стреляли из обреза допотопной немецкой винтовки «Маузер». Скорее всего, ствол был куплен у «черных следопытов». Судя по всему, грохот от выстрела должен был перепо­лошить целый квартал. Однако из всего подъезда на выстрел обратила внимание лишь одна пожилая со­седка. Приоткрыв дверь, она выглянула на лестницу и заметила двух убегающих молодых людей. По ее описанию, это были худощавые подростки шестна-дцати-семнадцати лет. Оба одеты в темное, через пле­чо у одного висела сумка.
   Все. Больше никаких подробностей.
    4
   Об этом выстреле писали в газетах и довольно дол­го говорили по телевизору. Но по большому счету та­кой шум был не очень понятен. Гиренко — кто он во­обще такой? До того, как прозвучал выстрел, никто об этом Гиренко даже не слышал. Ладно бы опять уби­ли телеведущего или бизнесмена. Но эксперт на судах по вопросам национализма? Тем более что к XXI веку время этих перестроечных борцов за справедливость давно прошло.