– Конечно, вы вправе лелеять свою печаль, но эта любовь может жить и вне вас, вашей души, и эта любовь другого человека будет столь же целительна. Только не нужно от нее отказываться!
Маша молчала, ей стало неловко, ее лицо все еще рдело краской смущения. Аглая Францевна улыбалась, глядя в сторону, показывая всем своим видом, что последние слова ни к кому из присутствующих не относятся. Елизавета Дмитриевна, не выдержав нарастающей неловкости, резко вздохнула. Слишком прямолинейным показалось ей высказывание приятельницы. В последнее время Генрих совершенно явственно стал выказывать Маше знаки своего расположения, и надо было быть абсолютно наивной или незрячей, чтобы не заметить этого.
Маша была так зачарована домом, окружающей природой, что словно ослепла. Вернее, она видела и не видела одновременно. Например, девушка всегда замечала, с каким вкусом одета хозяйка поместья. Аглая Францевна совершенно околдовала обеих Стрельниковых. Это была сама изысканность, само доброжелательство, вкус, такт, изящество, словом, образец для подражания! Девушка только диву давалась, как дама в летах может быть такой обворожительной. Единственно, что портило баронессу, так это ее неестественная худоба. Запавшие скулы, заострившийся нос, глубоко посаженные глаза – все это делало ее иногда похожей на какую-то хищную птицу. Особенно неприятными казались иссохшие руки с синими прожилками, поэтому баронесса редко показывалась без перчаток. Впрочем, ее глаза сияли и лучились, на губах играла мягкая улыбка, а тонкая талия и безупречная осанка и вовсе наводили на мысль о том, что перед вами не стареющая мать взрослого сына, а юная девушка. Зачарованная хозяйкой дома, Маша не уделяла достаточного внимания сыну. Хотя, казалось бы, девушка должна всегда учитывать, что в доме живет молодой неженатый мужчина. Она, не допуская и мысли о возможности нового чувства, в первое время, воспринимала Генриха Корхонэна как нечто вторичное, не слишком незначимое. Тем более что ей представлялось, в доме царит его мать, придавая смысл и суть жизни обитателей поместья. Но через некоторое время девушка начала понимать, что ее первые впечатления ошибочны. Генрих хоть и притаился в тени матери, но его настроения, желания, капризы и прихоти определяли настроение и поступки баронессы. Маша не могла его понять. Он производил сложное впечатление. Вернее, оно было настолько многообразным, что в конечном итоге совершенно невозможно было понять, что это за человек? При первой их встрече в Петербурге Корхонэн вел себя безукоризненно, каждый его жест свидетельствовал о великолепном воспитании, аристократизме. Его поступки, манеры, речь, одежда казались ожившей страницей любовного романа, где Генриху отведена роль идеального персонажа. В поместье барон переменился, он выглядел, на сей раз, человеком, проспавшим полжизни. Он медленно двигался, вяло участвовал в общей беседе, почти все время проводил в своих комнатах. Его рассеянный взгляд обретал остроту и пронзительность лишь при виде Маши. Не раз, почувствовав этот взор, девушка ежилась, ей становилось не по себе. Поначалу Маша поддерживала общение вовсе не с молодым человеком, а с его матерью, испытывая подлинное наслаждение от беседы со столь прелестной и образованной особой. И только по прошествии двух недель, когда гостьи освоились в поместье и вдвоем отправлялись на дальние прогулки, не боясь заблудиться, Генрих оживился и преобразился просто на глазах. Как-то раз Маша на закате дня решила пройтись вдоль берега. Мать к вечеру устала и прилегла отдохнуть. Дочь не стала тревожить ее. Елизавета Дмитриевна явно поправлялась, во всяком случае, вид у нее бодрый и цветущий. Бредя вдоль берега по песку, упиваясь тихим шепотом волн, которые подбирались под самые туфельки, Маша пребывала в сладостном спокойствии. Это ранее неведомое чувство теперь постоянно сопутствовало ей. Природа этих мест оказывала на нее просто волшебное воздействие. Ведь даже во времена своей счастливой помолвки с Михаилом она не испытывала такого удивительного, необъяснимого умиротворения. Маша прошла вдоль берега, потом свернула на тропинку, которая вела от залива к лесу. Огромные деревья сомкнулись над ее головой, таинственно зашелестели, зашуршали. Девушка остановилась, тропа терялась в высоком папоротнике. Вот незадача, не хватало еще заблудиться, а ведь она даже никого не предупредила, что уходит одна. Маша задумалась, пытаясь припомнить, как она шла. И тут вдруг непонятное шевеление привлекло ее внимание. Папоротник задрожал, в высокой траве неподалеку от девушки мелькнуло нечто большое и темное.
«О Боже! Волк!» – только и подумала она.
Тень метнулась с другой стороны. Существо двигалось большими кругами, приближаясь к Маше. Она бросилась бежать куда глаза глядят, спотыкаясь о корни деревьев, которые норовили ухватить ее и повергнуть на землю. Неведомый преследователь с тихим непонятным угрожающим звуком настигал ее. Она уже хотела звать на помощь, как вдруг прямо перед ней внезапно вырос Генрих.
– Ах какое счастье! Это вы! Спасите меня, тут волки! – Маша бросилась к барону.
Молодой человек, одетый в охотничий костюм, подхватил ее и удержал, иначе бы Маша упала.
– Вы напрасно уходите одна, пусть и не очень далеко, но все-таки не стоит этого делать. Места тут глухие, всякие звери водятся, в том числе и волки. Правда, тот, кто вас напугал, это совершенно иной зверь.
С этими словами он свистнул. Из густого папоротника и низких елок выпрыгнул огромный черный пес. Маша ахнула, такой большой и грозной показалась ей собака. Раскрытая пасть, острые клыки – разорвет одним махом, – кроваво-красный язык, настороженно торчащие уши, и глаза, блестящие, пронзительные, как у самого Генриха.
– Что же ты, Лайен, испугал нашу гостью? – укоризненно заметил барон. – Я что тебе приказал. – Ищи – и только-то!
Собака склонила голову и заворчала, словно оправдываясь, мол, не хотела, что поделаешь, барышня пугливая оказалась!
– Знаю, знаю я тебя, круги наматывал, прятался, нет бы голос издалека подать, но нет, ты таился в траве, страху напускал! Так ведь дело было, Мария Ильинична?
Маша с изумлением слушала этот своеобразный диалог, и ей казалось, что пес осмысленно воспринимал речи хозяина. Но она не могла еще отойти от пережитого испуга и косилась на пса со страхом и подозрением.
– Вы, мадемуазель, не сможете заблудиться в этих местах, Лайен вас и под землей сыщет! Ну, сделал свое дело и ступай, оставь нас!
Пес исчез мгновенно, точно его тут и не было. Слегка колыхнулась ветка ели, и все замерло. Маша только покачала головой.
– Храбрая вы, Мария Ильинична! Другие уже, наверное, в обморок упали бы.
– Нет, не преувеличивайте, господин барон, я очень испугалась. Я всего боюсь на свете, а пуще всего… – она запнулась, – неожиданного несчастья, которое ломает тебя всю, корежит жизнь, вынимает душу.
Маша замолкла, потому как сама не ожидала, что вдруг станет говорить с Корхонэном на подобные темы.
– Парадокс жизни состоит в том, что обстоятельства, делающие несчастным одного, приносят надежду на блаженство другому, – глядя собеседнице прямо в глаза, тихо произнес Генрих.
– Не понимаю, как это может быть? Горе и счастье не могут являться разными сторонами одного и того же.
– Не существует несчастья или счастья как таковых, есть только наши ощущения, переживания, то, как мы понимаем то или иное событие.
– Но ведь смерть есть, есть! И это несчастье!
– Это несчастье для матери, потерявшей сына, какое-то время для вас. А для меня – удача!
– Как это? – Маша отшатнулась от собеседника. Ее сотрясала дрожь, она уже догадывалась, что тот скажет дальше.
– Удача, что вы лишились жениха, что вы ныне свободны. Теперь я могу уже прямо и без околичностей сказать вам, Мария Ильинична: я влюблен в вас, покорен вами, очарован, и я не собираюсь отступать. Вас ужасает мой цинизм? Мои чувства служат тому оправданием! Я не намерен уступать никакому сопернику, пусть он даже теперь живет только в вашей памяти. Я буду бороться, чтобы снискать ваше расположение!
– Но это нечестная борьба, условия неравны! – пролепетала девушка.
– В борьбе за любовь не может быть правил! Я готов бросить к вашим ногам все, чем располагаю, все, что вы видите вокруг. И все, что вам так нравится, может стать вашим навеки! Ваш жених геройски погиб, вечная ему память! Но вы-то живы, и рядом с вами живая плоть, горячая, зовущая!
Генрих резким движением притянул Машу к себе. На мгновение их лица оказались совсем близко. Маше это было непривычно, так как Михаил был высокого роста, и ей приходилось приподниматься на цыпочки, чтобы поцеловать его. Нет, он не посмеет, она не должна… Но губы Генриха уже прикоснулись к ее губам, его язык уже начал свой путь поиска. Его руки, нервные и горячие, перебирали складки платья. Маша не успела понять, что происходит, как оказалась сжата страстным объятием. Она безвольно закрыла глаза. Но Корхонэн успел понять ее смятение. Кольцо разомкнулось, он шагнул назад.
– Мари, я не хочу нарушить приличия, но я не отступаю! Я намерен теперь же, в присутствии наших матерей сделать вам предложение стать моей женой. У вас есть время его обдумать. – Он вытащил из жилетного кармана золотой «Брегет», выразительно щелкнул крышечкой часов. Время пошло!
Глава восьмая
Глава девятая
Маша молчала, ей стало неловко, ее лицо все еще рдело краской смущения. Аглая Францевна улыбалась, глядя в сторону, показывая всем своим видом, что последние слова ни к кому из присутствующих не относятся. Елизавета Дмитриевна, не выдержав нарастающей неловкости, резко вздохнула. Слишком прямолинейным показалось ей высказывание приятельницы. В последнее время Генрих совершенно явственно стал выказывать Маше знаки своего расположения, и надо было быть абсолютно наивной или незрячей, чтобы не заметить этого.
Маша была так зачарована домом, окружающей природой, что словно ослепла. Вернее, она видела и не видела одновременно. Например, девушка всегда замечала, с каким вкусом одета хозяйка поместья. Аглая Францевна совершенно околдовала обеих Стрельниковых. Это была сама изысканность, само доброжелательство, вкус, такт, изящество, словом, образец для подражания! Девушка только диву давалась, как дама в летах может быть такой обворожительной. Единственно, что портило баронессу, так это ее неестественная худоба. Запавшие скулы, заострившийся нос, глубоко посаженные глаза – все это делало ее иногда похожей на какую-то хищную птицу. Особенно неприятными казались иссохшие руки с синими прожилками, поэтому баронесса редко показывалась без перчаток. Впрочем, ее глаза сияли и лучились, на губах играла мягкая улыбка, а тонкая талия и безупречная осанка и вовсе наводили на мысль о том, что перед вами не стареющая мать взрослого сына, а юная девушка. Зачарованная хозяйкой дома, Маша не уделяла достаточного внимания сыну. Хотя, казалось бы, девушка должна всегда учитывать, что в доме живет молодой неженатый мужчина. Она, не допуская и мысли о возможности нового чувства, в первое время, воспринимала Генриха Корхонэна как нечто вторичное, не слишком незначимое. Тем более что ей представлялось, в доме царит его мать, придавая смысл и суть жизни обитателей поместья. Но через некоторое время девушка начала понимать, что ее первые впечатления ошибочны. Генрих хоть и притаился в тени матери, но его настроения, желания, капризы и прихоти определяли настроение и поступки баронессы. Маша не могла его понять. Он производил сложное впечатление. Вернее, оно было настолько многообразным, что в конечном итоге совершенно невозможно было понять, что это за человек? При первой их встрече в Петербурге Корхонэн вел себя безукоризненно, каждый его жест свидетельствовал о великолепном воспитании, аристократизме. Его поступки, манеры, речь, одежда казались ожившей страницей любовного романа, где Генриху отведена роль идеального персонажа. В поместье барон переменился, он выглядел, на сей раз, человеком, проспавшим полжизни. Он медленно двигался, вяло участвовал в общей беседе, почти все время проводил в своих комнатах. Его рассеянный взгляд обретал остроту и пронзительность лишь при виде Маши. Не раз, почувствовав этот взор, девушка ежилась, ей становилось не по себе. Поначалу Маша поддерживала общение вовсе не с молодым человеком, а с его матерью, испытывая подлинное наслаждение от беседы со столь прелестной и образованной особой. И только по прошествии двух недель, когда гостьи освоились в поместье и вдвоем отправлялись на дальние прогулки, не боясь заблудиться, Генрих оживился и преобразился просто на глазах. Как-то раз Маша на закате дня решила пройтись вдоль берега. Мать к вечеру устала и прилегла отдохнуть. Дочь не стала тревожить ее. Елизавета Дмитриевна явно поправлялась, во всяком случае, вид у нее бодрый и цветущий. Бредя вдоль берега по песку, упиваясь тихим шепотом волн, которые подбирались под самые туфельки, Маша пребывала в сладостном спокойствии. Это ранее неведомое чувство теперь постоянно сопутствовало ей. Природа этих мест оказывала на нее просто волшебное воздействие. Ведь даже во времена своей счастливой помолвки с Михаилом она не испытывала такого удивительного, необъяснимого умиротворения. Маша прошла вдоль берега, потом свернула на тропинку, которая вела от залива к лесу. Огромные деревья сомкнулись над ее головой, таинственно зашелестели, зашуршали. Девушка остановилась, тропа терялась в высоком папоротнике. Вот незадача, не хватало еще заблудиться, а ведь она даже никого не предупредила, что уходит одна. Маша задумалась, пытаясь припомнить, как она шла. И тут вдруг непонятное шевеление привлекло ее внимание. Папоротник задрожал, в высокой траве неподалеку от девушки мелькнуло нечто большое и темное.
«О Боже! Волк!» – только и подумала она.
Тень метнулась с другой стороны. Существо двигалось большими кругами, приближаясь к Маше. Она бросилась бежать куда глаза глядят, спотыкаясь о корни деревьев, которые норовили ухватить ее и повергнуть на землю. Неведомый преследователь с тихим непонятным угрожающим звуком настигал ее. Она уже хотела звать на помощь, как вдруг прямо перед ней внезапно вырос Генрих.
– Ах какое счастье! Это вы! Спасите меня, тут волки! – Маша бросилась к барону.
Молодой человек, одетый в охотничий костюм, подхватил ее и удержал, иначе бы Маша упала.
– Вы напрасно уходите одна, пусть и не очень далеко, но все-таки не стоит этого делать. Места тут глухие, всякие звери водятся, в том числе и волки. Правда, тот, кто вас напугал, это совершенно иной зверь.
С этими словами он свистнул. Из густого папоротника и низких елок выпрыгнул огромный черный пес. Маша ахнула, такой большой и грозной показалась ей собака. Раскрытая пасть, острые клыки – разорвет одним махом, – кроваво-красный язык, настороженно торчащие уши, и глаза, блестящие, пронзительные, как у самого Генриха.
– Что же ты, Лайен, испугал нашу гостью? – укоризненно заметил барон. – Я что тебе приказал. – Ищи – и только-то!
Собака склонила голову и заворчала, словно оправдываясь, мол, не хотела, что поделаешь, барышня пугливая оказалась!
– Знаю, знаю я тебя, круги наматывал, прятался, нет бы голос издалека подать, но нет, ты таился в траве, страху напускал! Так ведь дело было, Мария Ильинична?
Маша с изумлением слушала этот своеобразный диалог, и ей казалось, что пес осмысленно воспринимал речи хозяина. Но она не могла еще отойти от пережитого испуга и косилась на пса со страхом и подозрением.
– Вы, мадемуазель, не сможете заблудиться в этих местах, Лайен вас и под землей сыщет! Ну, сделал свое дело и ступай, оставь нас!
Пес исчез мгновенно, точно его тут и не было. Слегка колыхнулась ветка ели, и все замерло. Маша только покачала головой.
– Храбрая вы, Мария Ильинична! Другие уже, наверное, в обморок упали бы.
– Нет, не преувеличивайте, господин барон, я очень испугалась. Я всего боюсь на свете, а пуще всего… – она запнулась, – неожиданного несчастья, которое ломает тебя всю, корежит жизнь, вынимает душу.
Маша замолкла, потому как сама не ожидала, что вдруг станет говорить с Корхонэном на подобные темы.
– Парадокс жизни состоит в том, что обстоятельства, делающие несчастным одного, приносят надежду на блаженство другому, – глядя собеседнице прямо в глаза, тихо произнес Генрих.
– Не понимаю, как это может быть? Горе и счастье не могут являться разными сторонами одного и того же.
– Не существует несчастья или счастья как таковых, есть только наши ощущения, переживания, то, как мы понимаем то или иное событие.
– Но ведь смерть есть, есть! И это несчастье!
– Это несчастье для матери, потерявшей сына, какое-то время для вас. А для меня – удача!
– Как это? – Маша отшатнулась от собеседника. Ее сотрясала дрожь, она уже догадывалась, что тот скажет дальше.
– Удача, что вы лишились жениха, что вы ныне свободны. Теперь я могу уже прямо и без околичностей сказать вам, Мария Ильинична: я влюблен в вас, покорен вами, очарован, и я не собираюсь отступать. Вас ужасает мой цинизм? Мои чувства служат тому оправданием! Я не намерен уступать никакому сопернику, пусть он даже теперь живет только в вашей памяти. Я буду бороться, чтобы снискать ваше расположение!
– Но это нечестная борьба, условия неравны! – пролепетала девушка.
– В борьбе за любовь не может быть правил! Я готов бросить к вашим ногам все, чем располагаю, все, что вы видите вокруг. И все, что вам так нравится, может стать вашим навеки! Ваш жених геройски погиб, вечная ему память! Но вы-то живы, и рядом с вами живая плоть, горячая, зовущая!
Генрих резким движением притянул Машу к себе. На мгновение их лица оказались совсем близко. Маше это было непривычно, так как Михаил был высокого роста, и ей приходилось приподниматься на цыпочки, чтобы поцеловать его. Нет, он не посмеет, она не должна… Но губы Генриха уже прикоснулись к ее губам, его язык уже начал свой путь поиска. Его руки, нервные и горячие, перебирали складки платья. Маша не успела понять, что происходит, как оказалась сжата страстным объятием. Она безвольно закрыла глаза. Но Корхонэн успел понять ее смятение. Кольцо разомкнулось, он шагнул назад.
– Мари, я не хочу нарушить приличия, но я не отступаю! Я намерен теперь же, в присутствии наших матерей сделать вам предложение стать моей женой. У вас есть время его обдумать. – Он вытащил из жилетного кармана золотой «Брегет», выразительно щелкнул крышечкой часов. Время пошло!
Глава восьмая
«Господи, не лишай меня твоей поддержки! Вразуми! Как мне поступить? Разве я могу предать память Миши, с какими глазами я предстану перед тобой, о мой Бог, на Твоем суде?
Неразумная, что с тобой будет, если ты откажешься от предложения барона? Есть ли у тебя выбор?! Маменьке необходимо лечение. А когда придет зима, вы снова окажетесь вдвоем в своей жалкой квартирке и не будет денег на лекарства и визит врача? На какие средства ты собираешься жить дальше? Снова грошовые уроки тупоголовым неучам? Опомнись, разве еще выпадет тебе такая удача, такой богатый и замечательный жених? Такое только в сказках бывает!
Но чем же он замечательный? Маленького росту, хрупкий как мальчик-подросток. Глаза страшные, колючие, выражение лица неуловимое, настроение переменчивое – то туча, то ясный день! В нем есть нечто пугающее.
Полноте, выдумки, что тут страшного?! Да, барон не является воплощением мужской красоты, но сколько в нем непознанного, интересного. И что хорошего было в Михаиле? Прям и прост, весь на ладони, почти скучен! Никакого шарма, даже, пожалуй, некая нарочитая грубость. А тут, сама обходительность, изысканность. Ведь, признайся честно, права мама, Миша тебе был не пара, а тут такая блестящая возможность жить совсем иной жизнью, о которой ты и не мечтала. Зато мечтала твоя несчастная мать, ради нее ты можешь пойти на этот брак, чтобы она остаток дней своих прожила в достойной обстановке.
Но я не люблю этого странного человека! Я люблю Мишеньку и буду вечно его любить! Лучше его не было никого и нет!
Ты любишь теперь не Мишу, а свою память о нем! Это бесплотное чувство, оно погубит тебя! Нельзя любить то, чего нет. Полюби живого, страстного. Да, это получится не сразу, пройдет какое-то время, ты узнаешь его и оценишь. Посмотри вокруг – все это ты получишь, если предпочтешь ответить на любовь живого человека, похоронив свою никому не нужную верность покойному. Пусть прошлое умрет вместе с прежним чувством!»
Маша нарочно шла медленно. За весь путь обратно Генрих не проронил ни слова. Но даже если бы он и сказал что-либо, она бы не услышала его, таким напряженным был внутренний диалог. Но вот деревья расступились, тропа расширилась и сменилась дорожкой, ведущей к дому. Стремительно сгущавшиеся сумерки и последние розовые отблески солнца придали серому камню, из которого был построен дом, необычный сиреневый оттенок. Вот откуда название Сиреневая вилла! Неожиданно вдоль тропы стремительная метнулась тень. Лайен на мгновение замер перед Машей, вонзив в нее взгляд глаз, подобных горячим ярким угольям. Этот странный взгляд прожег ее насквозь, но почему-то не испугал. Вдруг налетел ветер, деревья задвигались, зашелестели. «Маш…ш…а… Миш…ша…» До слуха девушки донесся нарастающий шум моря. А ведь именно море, пленившее тебя, забрало его!
В доме зажигали лампы, свет переливался из одной комнаты в другую. Молодые люди поднялись на крыльцо. Генрих решительно взял Машу за локоть, она не воспротивилась, а покорно оперлась на его руку. Это движение сказало ему все. В дом они вошли уже женихом и невестой.
Свадьба барона Генриха Корхонэна и девицы Марии Стрельниковой должна была состояться в Выборге, городе, где была ближайшая православная церковь. Уже не одно поколение Корхонэнов исповедовало православие, что давало возможность занимать должности на государственной службе в империи. Правда, покойный муж баронессы не жаловал ни военной, ни чиновничьей службы, так же как и сын, оба предпочитали жить отшельниками в собственном поместье. Гостей на торжество съехалось немного, зато самые именитые. У Елизаветы Дмитриевны голова шла кругом. Ее дочь все-таки вытащила счастливый билет и сделала такую блестящую партию! Правда, ее немного смущала та скоропалительность, с которой было сделано предложение и организована свадьба. Пусть бы молодые получше узнали друг друга; Маше нужно время, чтобы свыкнуться с предстоящим замужеством. Машу так же озадачила подобная стремительность. Ее обескураживало то, что собственная мать не воспротивилась столь странной спешке. Ведь надо было вернуться домой, в Петербург, подготовить новый гардероб, подвенечное платье.
– Зачем для этого совершать такое путешествие! – пожала плечами Аглая Францевна и жестом фокусника распахнула обширный шифоньер.
Он был набит одеждой: платья, летние и на зиму, шелковые, газовые, шерстяные. Шляпки и шляпы, стопки тончайшего белья, чулки, корсеты…
Маша непонимающе переводила взгляд с баронессы на мать.
– Милая моя, это все заказано для вас! Надеюсь, размер подойдет! Елизавета Дмитриевна, голубушка, не удивляйтесь, ведь когда я спрашивала вас ненароком, вы сами сообщили мне Машины мерки.
Елизавета Дмитриевна только руками всплеснула. Маша с недоумением смотрела на шкаф, ломившийся от одежды, на мать, выражение лица которой казалось ей непонятным, а возглас неискренним. Вероятно, маменька все-таки видела, как доставляют покупки для Маши.
– Мой сын, – продолжала Аглая Францевна, – пожелал, чтобы его невеста ни на миг не покидала нашего поместья. Поэтому, все необходимое для венчания доставят прямо сюда. Я думаю, что вам незачем возвращаться в Петербург! Генрих жаждет обвенчаться как можно скорее.
Вскоре прибыли портнихи, и поднялась веселая круговерть белых кружев, шелка, тюля.
Но почему Корхонэны не хотели, чтобы Маша и ее мать съездили в Петербург? Словно боялись, что невеста передумает и сбежит? К чему эта странная, даже неприличная спешка? И баронесса обращается с будущей невесткой необычайно любезно, даже заискивающе, словно та, богатая и знатная берет в мужья бедняка. Почему Генрих при всех его достоинствах еще не женат и, судя по всему, ни к кому не сватался? Что их обоих так привлекает в ней, в Маше? Конечно, приятно глядя на себя в зеркало думать, что ты хороша необычайно, прекрасно воспитана, благородного происхождения, что жених влюблен без памяти, его мать души не чает. Но тут-то возникало сомнение. Отчего ей так хорошо тут? Странная легкость в мыслях, некая пустота, словно внутри что-то вынули. Девушка пыталась заставить себя сосредоточиться на своих размышлениях, понять, что происходит. Но не могла, мысли ускользали, разлетались. Да и что тут особо размышлять, если удача сама идет тебе в руки? Но только удача ли это?
Подготовка к свадьбе закружила невесту и ее мать. Раздумывать уже было некогда. Маша и охнуть не успела, как оказалась перед алтарем. Ее нарядили в роскошное платье с длинным шлейфом, лицо покрывала прозрачная фата. Рядом стоял Генрих во фраке и белом галстуке. Шаферы держали над их головами венцы. С клироса доносилось божественное пение. Священник возносил молитвы. Молодым подали венчальные кольца. Маша протянула жениху руку в тонкой перчатке. Генрих взял ее маленькое колечко, в мерцающем отблеске свечей сверкнул крупный брильянт. И тут невеста к своему ужасу заметила, как из рукава фрака, из белоснежной манжеты к ней тянется когтистая лапа, покрытая коричневой клочковатой шерстью. Маша онемела, ее глаза округлились, лицо стало белее фаты. Коготь зацепил кружево рукава. Она подняла голову и хотела взглянуть на жениха, но тут силы ее покинули, она упала без чувств.
Суматоха, вызванная обмороком невесты, быстро улеглась. Дело житейское, духота, нервы! Новобрачной брызнули в лицо воды, и когда она открыла глаза, священник скороговоркой поспешил завершить обряд. Уже позже Маша, все еще не пришедшая в себя, поведала матери о своем видении.
– Полно, Маша, ты переволновалась, да и корсет был затянут слишком туго, вот и закружилась голова. Упала в обморок, а уж после тебе твои кошмары и привиделись!
Маша не стала спорить, наверное, мать права, так оно и было, она все перепутала от страха и волнения. Да и Генрих расстроен, что церемонию испортила! Как неловко получилось! Он расспрашивал Машу, что с ней такое сталось, но она постыдилась ему признаться в своих страхах.
Неразумная, что с тобой будет, если ты откажешься от предложения барона? Есть ли у тебя выбор?! Маменьке необходимо лечение. А когда придет зима, вы снова окажетесь вдвоем в своей жалкой квартирке и не будет денег на лекарства и визит врача? На какие средства ты собираешься жить дальше? Снова грошовые уроки тупоголовым неучам? Опомнись, разве еще выпадет тебе такая удача, такой богатый и замечательный жених? Такое только в сказках бывает!
Но чем же он замечательный? Маленького росту, хрупкий как мальчик-подросток. Глаза страшные, колючие, выражение лица неуловимое, настроение переменчивое – то туча, то ясный день! В нем есть нечто пугающее.
Полноте, выдумки, что тут страшного?! Да, барон не является воплощением мужской красоты, но сколько в нем непознанного, интересного. И что хорошего было в Михаиле? Прям и прост, весь на ладони, почти скучен! Никакого шарма, даже, пожалуй, некая нарочитая грубость. А тут, сама обходительность, изысканность. Ведь, признайся честно, права мама, Миша тебе был не пара, а тут такая блестящая возможность жить совсем иной жизнью, о которой ты и не мечтала. Зато мечтала твоя несчастная мать, ради нее ты можешь пойти на этот брак, чтобы она остаток дней своих прожила в достойной обстановке.
Но я не люблю этого странного человека! Я люблю Мишеньку и буду вечно его любить! Лучше его не было никого и нет!
Ты любишь теперь не Мишу, а свою память о нем! Это бесплотное чувство, оно погубит тебя! Нельзя любить то, чего нет. Полюби живого, страстного. Да, это получится не сразу, пройдет какое-то время, ты узнаешь его и оценишь. Посмотри вокруг – все это ты получишь, если предпочтешь ответить на любовь живого человека, похоронив свою никому не нужную верность покойному. Пусть прошлое умрет вместе с прежним чувством!»
Маша нарочно шла медленно. За весь путь обратно Генрих не проронил ни слова. Но даже если бы он и сказал что-либо, она бы не услышала его, таким напряженным был внутренний диалог. Но вот деревья расступились, тропа расширилась и сменилась дорожкой, ведущей к дому. Стремительно сгущавшиеся сумерки и последние розовые отблески солнца придали серому камню, из которого был построен дом, необычный сиреневый оттенок. Вот откуда название Сиреневая вилла! Неожиданно вдоль тропы стремительная метнулась тень. Лайен на мгновение замер перед Машей, вонзив в нее взгляд глаз, подобных горячим ярким угольям. Этот странный взгляд прожег ее насквозь, но почему-то не испугал. Вдруг налетел ветер, деревья задвигались, зашелестели. «Маш…ш…а… Миш…ша…» До слуха девушки донесся нарастающий шум моря. А ведь именно море, пленившее тебя, забрало его!
В доме зажигали лампы, свет переливался из одной комнаты в другую. Молодые люди поднялись на крыльцо. Генрих решительно взял Машу за локоть, она не воспротивилась, а покорно оперлась на его руку. Это движение сказало ему все. В дом они вошли уже женихом и невестой.
Свадьба барона Генриха Корхонэна и девицы Марии Стрельниковой должна была состояться в Выборге, городе, где была ближайшая православная церковь. Уже не одно поколение Корхонэнов исповедовало православие, что давало возможность занимать должности на государственной службе в империи. Правда, покойный муж баронессы не жаловал ни военной, ни чиновничьей службы, так же как и сын, оба предпочитали жить отшельниками в собственном поместье. Гостей на торжество съехалось немного, зато самые именитые. У Елизаветы Дмитриевны голова шла кругом. Ее дочь все-таки вытащила счастливый билет и сделала такую блестящую партию! Правда, ее немного смущала та скоропалительность, с которой было сделано предложение и организована свадьба. Пусть бы молодые получше узнали друг друга; Маше нужно время, чтобы свыкнуться с предстоящим замужеством. Машу так же озадачила подобная стремительность. Ее обескураживало то, что собственная мать не воспротивилась столь странной спешке. Ведь надо было вернуться домой, в Петербург, подготовить новый гардероб, подвенечное платье.
– Зачем для этого совершать такое путешествие! – пожала плечами Аглая Францевна и жестом фокусника распахнула обширный шифоньер.
Он был набит одеждой: платья, летние и на зиму, шелковые, газовые, шерстяные. Шляпки и шляпы, стопки тончайшего белья, чулки, корсеты…
Маша непонимающе переводила взгляд с баронессы на мать.
– Милая моя, это все заказано для вас! Надеюсь, размер подойдет! Елизавета Дмитриевна, голубушка, не удивляйтесь, ведь когда я спрашивала вас ненароком, вы сами сообщили мне Машины мерки.
Елизавета Дмитриевна только руками всплеснула. Маша с недоумением смотрела на шкаф, ломившийся от одежды, на мать, выражение лица которой казалось ей непонятным, а возглас неискренним. Вероятно, маменька все-таки видела, как доставляют покупки для Маши.
– Мой сын, – продолжала Аглая Францевна, – пожелал, чтобы его невеста ни на миг не покидала нашего поместья. Поэтому, все необходимое для венчания доставят прямо сюда. Я думаю, что вам незачем возвращаться в Петербург! Генрих жаждет обвенчаться как можно скорее.
Вскоре прибыли портнихи, и поднялась веселая круговерть белых кружев, шелка, тюля.
Но почему Корхонэны не хотели, чтобы Маша и ее мать съездили в Петербург? Словно боялись, что невеста передумает и сбежит? К чему эта странная, даже неприличная спешка? И баронесса обращается с будущей невесткой необычайно любезно, даже заискивающе, словно та, богатая и знатная берет в мужья бедняка. Почему Генрих при всех его достоинствах еще не женат и, судя по всему, ни к кому не сватался? Что их обоих так привлекает в ней, в Маше? Конечно, приятно глядя на себя в зеркало думать, что ты хороша необычайно, прекрасно воспитана, благородного происхождения, что жених влюблен без памяти, его мать души не чает. Но тут-то возникало сомнение. Отчего ей так хорошо тут? Странная легкость в мыслях, некая пустота, словно внутри что-то вынули. Девушка пыталась заставить себя сосредоточиться на своих размышлениях, понять, что происходит. Но не могла, мысли ускользали, разлетались. Да и что тут особо размышлять, если удача сама идет тебе в руки? Но только удача ли это?
Подготовка к свадьбе закружила невесту и ее мать. Раздумывать уже было некогда. Маша и охнуть не успела, как оказалась перед алтарем. Ее нарядили в роскошное платье с длинным шлейфом, лицо покрывала прозрачная фата. Рядом стоял Генрих во фраке и белом галстуке. Шаферы держали над их головами венцы. С клироса доносилось божественное пение. Священник возносил молитвы. Молодым подали венчальные кольца. Маша протянула жениху руку в тонкой перчатке. Генрих взял ее маленькое колечко, в мерцающем отблеске свечей сверкнул крупный брильянт. И тут невеста к своему ужасу заметила, как из рукава фрака, из белоснежной манжеты к ней тянется когтистая лапа, покрытая коричневой клочковатой шерстью. Маша онемела, ее глаза округлились, лицо стало белее фаты. Коготь зацепил кружево рукава. Она подняла голову и хотела взглянуть на жениха, но тут силы ее покинули, она упала без чувств.
Суматоха, вызванная обмороком невесты, быстро улеглась. Дело житейское, духота, нервы! Новобрачной брызнули в лицо воды, и когда она открыла глаза, священник скороговоркой поспешил завершить обряд. Уже позже Маша, все еще не пришедшая в себя, поведала матери о своем видении.
– Полно, Маша, ты переволновалась, да и корсет был затянут слишком туго, вот и закружилась голова. Упала в обморок, а уж после тебе твои кошмары и привиделись!
Маша не стала спорить, наверное, мать права, так оно и было, она все перепутала от страха и волнения. Да и Генрих расстроен, что церемонию испортила! Как неловко получилось! Он расспрашивал Машу, что с ней такое сталось, но она постыдилась ему признаться в своих страхах.
Глава девятая
Сразу после венчания молодые отправились в Гельсингфорс с неизбежными в таких случаях визитами. Маше очень хотелось поскорее оказаться в столице, но, к ее огорчению, выяснилось, что молодой супруг и не помышлял о поездке в Петербург. Не поехали молодожены ни в Италию, ни в Париж, куда, как казалось Маше, отправляются в свадебное путешествие богатые аристократические пары. Им предстояло навестить нескольких пожилых родственниц, которые не могли по дряхлости прибыть на церемонию, но прислали поздравления и подарки.
Провинциальный Гельсингфорс произвел на девушку неожиданно приятное впечатление. Правда, Машу, которая до этого почти нигде и не бывала, смущало, что вокруг слышна незнакомая речь. Юную путешественницу удивило, что центральная часть города – Сенатская площадь со зданием Государственного Совета, университет, библиотека – так напомнила ей родной Петербург. Те же строгие классические формы, желтые фасады и белые колонны. В центре площади царил кафедральный собор с зелеными куполами и золотыми крестами. Молодожены преодолели многочисленные ступени широкой лестницы, и с паперти храма им открылся чудесный вид на город. Потом они гуляли по Еспланади – прелестному парку, месту встреч, вежливых поклонов и демонстрации присланных из Парижа туалетов. Маша узнала, что сюда, в далекий северный край, на лето приезжают представители петербургского света, и в Гельсингфорсе можно запросто встретить столичных знакомых – словно на Невском проспекте. Правда, ее огорчило, что мужа почти не узнают и не кланяются, ведь Корхонэны живут затворниками. Генрих показал жене Рыцарский дом, где собраны гербы всех знатных семейств Княжества Финляндского, в том числе и Корхонэнов. Маша умилялась небольшим уютным домикам, горшочкам с цветами, выставленным в окнах с белыми аккуратными рамами. Ее поразили суда, толпившиеся у причала, большие и малые, с парусами и без. И опять некстати в памяти всплыли прогулки вдоль Крюкова канала, величественная Новая Голландия и плывущий в сером петербургском небе корабль.
Следующим пунктом путешествия молодых стал маленький городок Порвоо. Узрев одноэтажные домишки, кривые улочки на пригорках, Маша совсем расстроилась. Не так представляла она свое свадебное путешествие. Они поселились в единственной приличной гостинице и, нанеся визиты вежливости, двинулись осматривать городишко. Ратуша, где Александр I созвал финский сейм. Местный лютеранский собор с белыми оштукатуренными стенами и темной двускатной крышей. Брусчатка под ногами, дома на каменной кладке низенькие, можно заглянуть в окошки. Красные деревянные сараи. Скромный провинциальный быт.
Потом был еще один городок, Або. И снова деревянные домики, Кафедральный лютеранский собор, рыночная площадь, шумная и говорливая с утра и пустая, унылая после полудня. Финны с их сдержанной молчаливой простотой все больше нравились Маше. Рынки, заваленные снедью, сырами, молоком и рыбой. Опрятные хозяйки в белых чепцах. Все так мило, так трогательно! Она поняла, что новая страна, где ей теперь предстояло жить, становится все более притягательной. А по Петербургу она теперь будет скучать постоянно. Только теперь Маша поняла, как дорог ей родной город, его холодная величественная красота. И даже обшарпанный дом, где они с матерью снимали маленькую бедную квартиру, теперь казался девушке милым и родным. Что ж, раз так распорядилась судьба, Финляндия так Финляндия. Генрих по ее просьбе купил ей в книжной лавке роман популярного писателя Алексиса Киви «Семь братьев», переведенный на русский язык, и Маша принялась читать его.
К удивлению девушки, Генрих остался почти равнодушен к красотам городов. Да и сама Маша в другой ситуации, пожалуй, воспринимала бы виденное острее. Молодым людям было не до того. Они мучительно искали пути друг к другу. Вернее, искала Маша, все время стараясь понять, за кого она вышла замуж. Генрих, как ей показалось, тоже решал для себя некие проблемы, он часто вдруг становился молчалив, задумчив, словно рядом с ним не было молодой, прелестной, обольстительной жены. К величайшему удивлению Маши, ни в первую ночь их совместной жизни, ни на протяжении их путешествия супруг не предпринял никаких попыток к сближению. Она не знала, радоваться ей или огорчаться? Конечно, как всякая невинная, чистая девушка, она боялась неизбежного события, но то, что ничего не происходило, только лишь усиливало ее тревогу. Может, она не вызывает в нем никакого желания? Тогда зачем он на ней женился? Вероятно, Генрих, как человек тактичный, прекрасно понимает, что его жена не могла так скоро проникнуться к нему сильным ответным чувством, он выжидает, дает ей возможность полюбить его по-настоящему. Придя к такому выводу, Маша немного успокоилась. Но совместное проживание с мужем в номерах гостиниц было по-прежнему неловким. Они оставались чужими, малознакомыми людьми. Девушку смущали обыденные вещи. Вид неприбранных постелей, распущенные волосы, белье, забытое на кресле, мелкие услуги, о которых в отсутствии горничной она вынуждена была иногда просить мужа. Ведь обычно неловкость исчезает, улетучивается на следующий день после того, как супруги становятся единым целым.
Молодожены навещали финских и шведских родственников Корхонэнов. Вообще, как узнала Маша, в жилах Генриха перемешалась кровь не только русских, финских, шведских, но также и немецких предков. Во всех домах, которые они посетили с визитами, Маша держалась превосходно. Сказалось воспитание Елизаветы Дмитриевны, которая всю жизнь следила за дочерью, словно классная дама Смольного института: «Маша, держи спину!»; «Маша, следи за произношением!»; «Маша, так не носят шляпу!»
Барон остался доволен своей женой, она оправдала его ожидания. Новые родственники, подслеповато щурясь или протирая пенсне, придирчиво разглядывали молодую женщину, но не нашли в ней никаких изъянов, кроме бедности. Новобрачная легко поддерживала беседу на любую затронутую ими тему. Ее французский оказался безукоризненным, наряды безупречны, манеры приятны, внешность изумительная. Не жена, а сокровище! Маша, проплывая в гостиных мимо зеркал, с удовлетворением замечала, что нравится сама себе. Баронесса Корхонэн! Она ждала, когда с началом сезона последуют приглашения на балы и приемы, стопка визитных карточек от новых родственников и знакомых росла. Но именно в тот момент, когда новоявленная баронесса предполагала заблистать во всей красе, ее супруг принял решение немедленно вернуться в поместье, словно там случился пожар. Когда жена попыталась узнать, отчего их медовый месяц так стремительно завершился, Генрих ограничился лаконичным замечанием, что не любит шумных и многолюдных собраний и только в уединенной тиши испытывает истинное счастье и покой. Удрученная Маша покорилась. Что ж, вероятно, ей предстоит однообразная замкнутая жизнь в глуши. Но если подумать, в этом тоже есть своя прелесть, познание друг друга, поиск путей для любви среди прекрасной природы, любящего семейства, книг, моря. Родятся дети. Тут она запнулась, так как в действительности их отношения не изменились и их невозможно было назвать супружескими. А ведь даже будучи очень целомудренной девушкой, Маша понимала, что от вежливых поцелуев на ночь детки на свет не появляются!
Напоследок супруги посетили дом престарелой матроны, родни покойного отца Генриха. Пожилая дама, полная, доброжелательная и говорливая, перемежавшая финский с французским, долго не отпускала молодых людей, ей было скучно, любопытны семейные новости. Когда барон ненадолго покинул гостиную, хозяйка, улыбаясь, спросила Машу:
– Стало быть, ваша матушка – близкая приятельница Аглаи? Вот оно как бывает! Поэтому она и выбрала вас!
– Простите? – удивилась собеседница, наивно полагая, что ее брак – следствие пылкой и страстной любви супруга.
– Но, дорогая моя, – рассмеялась старуха, откинувшись на подушки, – конечно, ваш муж любит вас. Но я думаю, что именно ваша свекровь изначально определила его выбор.
Заметив, как вытянулось лицо молодой женщины, добавила:
– В этом нет ровным счетом ничего для вас обидного, милая, ведь саму Аглаю ее свекровь буквально выдернула из хоровода смолянок, чтобы женить своего сына, отца Генриха.
Провинциальный Гельсингфорс произвел на девушку неожиданно приятное впечатление. Правда, Машу, которая до этого почти нигде и не бывала, смущало, что вокруг слышна незнакомая речь. Юную путешественницу удивило, что центральная часть города – Сенатская площадь со зданием Государственного Совета, университет, библиотека – так напомнила ей родной Петербург. Те же строгие классические формы, желтые фасады и белые колонны. В центре площади царил кафедральный собор с зелеными куполами и золотыми крестами. Молодожены преодолели многочисленные ступени широкой лестницы, и с паперти храма им открылся чудесный вид на город. Потом они гуляли по Еспланади – прелестному парку, месту встреч, вежливых поклонов и демонстрации присланных из Парижа туалетов. Маша узнала, что сюда, в далекий северный край, на лето приезжают представители петербургского света, и в Гельсингфорсе можно запросто встретить столичных знакомых – словно на Невском проспекте. Правда, ее огорчило, что мужа почти не узнают и не кланяются, ведь Корхонэны живут затворниками. Генрих показал жене Рыцарский дом, где собраны гербы всех знатных семейств Княжества Финляндского, в том числе и Корхонэнов. Маша умилялась небольшим уютным домикам, горшочкам с цветами, выставленным в окнах с белыми аккуратными рамами. Ее поразили суда, толпившиеся у причала, большие и малые, с парусами и без. И опять некстати в памяти всплыли прогулки вдоль Крюкова канала, величественная Новая Голландия и плывущий в сером петербургском небе корабль.
Следующим пунктом путешествия молодых стал маленький городок Порвоо. Узрев одноэтажные домишки, кривые улочки на пригорках, Маша совсем расстроилась. Не так представляла она свое свадебное путешествие. Они поселились в единственной приличной гостинице и, нанеся визиты вежливости, двинулись осматривать городишко. Ратуша, где Александр I созвал финский сейм. Местный лютеранский собор с белыми оштукатуренными стенами и темной двускатной крышей. Брусчатка под ногами, дома на каменной кладке низенькие, можно заглянуть в окошки. Красные деревянные сараи. Скромный провинциальный быт.
Потом был еще один городок, Або. И снова деревянные домики, Кафедральный лютеранский собор, рыночная площадь, шумная и говорливая с утра и пустая, унылая после полудня. Финны с их сдержанной молчаливой простотой все больше нравились Маше. Рынки, заваленные снедью, сырами, молоком и рыбой. Опрятные хозяйки в белых чепцах. Все так мило, так трогательно! Она поняла, что новая страна, где ей теперь предстояло жить, становится все более притягательной. А по Петербургу она теперь будет скучать постоянно. Только теперь Маша поняла, как дорог ей родной город, его холодная величественная красота. И даже обшарпанный дом, где они с матерью снимали маленькую бедную квартиру, теперь казался девушке милым и родным. Что ж, раз так распорядилась судьба, Финляндия так Финляндия. Генрих по ее просьбе купил ей в книжной лавке роман популярного писателя Алексиса Киви «Семь братьев», переведенный на русский язык, и Маша принялась читать его.
К удивлению девушки, Генрих остался почти равнодушен к красотам городов. Да и сама Маша в другой ситуации, пожалуй, воспринимала бы виденное острее. Молодым людям было не до того. Они мучительно искали пути друг к другу. Вернее, искала Маша, все время стараясь понять, за кого она вышла замуж. Генрих, как ей показалось, тоже решал для себя некие проблемы, он часто вдруг становился молчалив, задумчив, словно рядом с ним не было молодой, прелестной, обольстительной жены. К величайшему удивлению Маши, ни в первую ночь их совместной жизни, ни на протяжении их путешествия супруг не предпринял никаких попыток к сближению. Она не знала, радоваться ей или огорчаться? Конечно, как всякая невинная, чистая девушка, она боялась неизбежного события, но то, что ничего не происходило, только лишь усиливало ее тревогу. Может, она не вызывает в нем никакого желания? Тогда зачем он на ней женился? Вероятно, Генрих, как человек тактичный, прекрасно понимает, что его жена не могла так скоро проникнуться к нему сильным ответным чувством, он выжидает, дает ей возможность полюбить его по-настоящему. Придя к такому выводу, Маша немного успокоилась. Но совместное проживание с мужем в номерах гостиниц было по-прежнему неловким. Они оставались чужими, малознакомыми людьми. Девушку смущали обыденные вещи. Вид неприбранных постелей, распущенные волосы, белье, забытое на кресле, мелкие услуги, о которых в отсутствии горничной она вынуждена была иногда просить мужа. Ведь обычно неловкость исчезает, улетучивается на следующий день после того, как супруги становятся единым целым.
Молодожены навещали финских и шведских родственников Корхонэнов. Вообще, как узнала Маша, в жилах Генриха перемешалась кровь не только русских, финских, шведских, но также и немецких предков. Во всех домах, которые они посетили с визитами, Маша держалась превосходно. Сказалось воспитание Елизаветы Дмитриевны, которая всю жизнь следила за дочерью, словно классная дама Смольного института: «Маша, держи спину!»; «Маша, следи за произношением!»; «Маша, так не носят шляпу!»
Барон остался доволен своей женой, она оправдала его ожидания. Новые родственники, подслеповато щурясь или протирая пенсне, придирчиво разглядывали молодую женщину, но не нашли в ней никаких изъянов, кроме бедности. Новобрачная легко поддерживала беседу на любую затронутую ими тему. Ее французский оказался безукоризненным, наряды безупречны, манеры приятны, внешность изумительная. Не жена, а сокровище! Маша, проплывая в гостиных мимо зеркал, с удовлетворением замечала, что нравится сама себе. Баронесса Корхонэн! Она ждала, когда с началом сезона последуют приглашения на балы и приемы, стопка визитных карточек от новых родственников и знакомых росла. Но именно в тот момент, когда новоявленная баронесса предполагала заблистать во всей красе, ее супруг принял решение немедленно вернуться в поместье, словно там случился пожар. Когда жена попыталась узнать, отчего их медовый месяц так стремительно завершился, Генрих ограничился лаконичным замечанием, что не любит шумных и многолюдных собраний и только в уединенной тиши испытывает истинное счастье и покой. Удрученная Маша покорилась. Что ж, вероятно, ей предстоит однообразная замкнутая жизнь в глуши. Но если подумать, в этом тоже есть своя прелесть, познание друг друга, поиск путей для любви среди прекрасной природы, любящего семейства, книг, моря. Родятся дети. Тут она запнулась, так как в действительности их отношения не изменились и их невозможно было назвать супружескими. А ведь даже будучи очень целомудренной девушкой, Маша понимала, что от вежливых поцелуев на ночь детки на свет не появляются!
Напоследок супруги посетили дом престарелой матроны, родни покойного отца Генриха. Пожилая дама, полная, доброжелательная и говорливая, перемежавшая финский с французским, долго не отпускала молодых людей, ей было скучно, любопытны семейные новости. Когда барон ненадолго покинул гостиную, хозяйка, улыбаясь, спросила Машу:
– Стало быть, ваша матушка – близкая приятельница Аглаи? Вот оно как бывает! Поэтому она и выбрала вас!
– Простите? – удивилась собеседница, наивно полагая, что ее брак – следствие пылкой и страстной любви супруга.
– Но, дорогая моя, – рассмеялась старуха, откинувшись на подушки, – конечно, ваш муж любит вас. Но я думаю, что именно ваша свекровь изначально определила его выбор.
Заметив, как вытянулось лицо молодой женщины, добавила:
– В этом нет ровным счетом ничего для вас обидного, милая, ведь саму Аглаю ее свекровь буквально выдернула из хоровода смолянок, чтобы женить своего сына, отца Генриха.