Страница:
– Трибунал, мы поняли, товарищ капитан, – кивнул Вершинин, незаметно толкая Зорина в плечо – дескать, кончай выделываться. – Разрешите выполнять?
– Бегом! По всей форме, полный боекомплект. На всякий случай, мало ли чего…
Обсуждать приказы прямого начальства дело полезное и крайне необходимое – в отсутствие, разумеется, самого начальства и по мере выполнения этих самых приказов. Задание Зорину окончательно разонравилось, когда у штаба он увидел новенькую, с иголочки полуторку – ГАЗ-АА с ядовито-зеленым кузовом и поднятым капотом. Водитель в поношенном бушлате подливал в мотор масло из грязной банки и негромко бормотал заклинания. У кузова мялись какие-то личности в плащ-палатках. Возможно, это и было предчувствие – голосу интуиции Алексей с некоторых пор привык доверять. Хотя сейчас он был просто зол.
– Все-таки наши машины – самые лучшие в мире, – задумчиво изрек Вершинин, любуясь угловатыми формами грузовика. – Посмотри, какая красотка эта вот полуторка! Конструкторы, конечно, потрудились…
– Никому не говори, – буркнул Зорин, – но советский ГАЗ-АА – лицензионная копия американского грузовика «Форд-АА» 29-го года выпуска.
– Врешь, – расстроился Мишка.
– Клянусь.
У водителя, похоже, были проблемы. Он спрыгнул с капота, забрался в кабину, завел двигатель и принялся с поджатыми губами вслушиваться в его работу. Двигатель тарахтел, но как-то неуверенно, чихал, а потом жалобно всхлипнул и окончательно заглох.
– Ну, точно, американское дерьмо сразу не заводится, – презрительно проворчал Мишка, когда они подошли поближе. – Был бы наш мотор, точно бы завелся.
– Ладно, – Зорин оправил амуницию, комбинезон, поудобнее закинул на спину пистолет-пулемет Судаева с коробчатым магазином и отправился докладывать старшему о прибытии группы сопровождения.
– И это вся группа? – старший, капитан Яворский – астенический субъект с гладко выбритым неприятным лицом – исподлобья оглядел обоих разведчиков.
– Так точно, товарищ капитан. – Наметанный глаз Зорина сразу выхватил женскую фигуру из группы опекаемых лиц. – А в чем проблемы? Мы поедем по территории, освобожденной от немецко-фашистских захватчиков, и неприятности маловероятны. Сорок километров – это два часа езды по пересеченной местности.
– Безобразие, – процедил Яворский, неприязненно посмотрев на разведчика. Резко повернулся и начал что-то сердито выговаривать молодому шоферу, дергающему стартер. Вспомнилась расхожая фраза: умный любит учиться, а дурак – учить.
– Скоро поедем, товарищ капитан, – отбивался от незаслуженных нападок вихрастый водитель. – Что вы хотите от новой техники? Она же только с завода, не обкатана, детали не притерты. Сейчас, будьте спокойны, все будет пучком! Знаю ли я, где Слеповец? А как же, товарищ капитан, обижаете. Дважды мотался туда и обратно, возил таких, как вы, извините… Там, главное – не промахнуться мимо бора: дорогу плохо видно, особенно по темноте. Ухабов не сосчитать, и через дубраву лучше не соваться – только кажется, что дорога нормальная, а местные говорят, что она в тупик упирается. Хрен ее знает, конечно, не проверяли. Вот и можно ехать, товарищ капитан, часов за пять доберемся. Садитесь, прошу пани, как говорится…
Вершинин недоумевал: как можно ехать пять часов сорок километров? Да их пешком за это время пройти можно! Впоследствии выяснилось, что сорок – это по прямой. И что в Стране Советов всё великое – даже ямы на дорогах. Грузовик подскакивал на ухабах, в кабине задорно матерился ефрейтор Шмелев. Остальные, едва не вылетая из кузова, проклинали бездорожье и шоферские навыки вихрастого Шмелева. Все четверо устроились в передней части кузова, за кабиной, где было набросано тряпье и несколько дырявых матрасов. Очевидно, для особо важных пассажиров. Дорога, больше напоминающая стиральную доску, петляла между дубовыми рощами и каменными кряжами, то падая в низины, то карабкаясь на косогоры – такие крутые, что дважды пассажирам приходилось покидать машину и подталкивать ее сзади, чтобы покорить очередную вершину. Зорин с подчиненным сели в задней части кузова. Приходилось выискивать оптимальные позы, чтобы избежать особо болезненных толчков. Ехали по безлюдной местности – за всю дорогу не встретилось ни одного человека. Мелькнули за косогором черепичные крыши, разведчики насторожились было, залегли за бортом, приказав пассажирам не высовываться. Но все обошлось. Мишка бормотал про «лесных братьев» Степана Бандеры, которым в этой местности ничто не возбраняет объявиться, про немецких и советских дезертиров, про бродячих партизан, скандальных военнослужащих Армии Крайовой, наивно верящих, что они насадят в Польше свою власть в обход Советов. Места действительно были непростые, и смотреть приходилось в оба.
Зорин украдкой поглядывал на пассажиров – особенно на представительницу слабого пола. Старший лейтенант Татьяна Ладышева – так представилась она час назад. Назвать молодую женщину красивой не повернулся бы язык, но что-то в ней все-таки было. Невысокая, ладно сбитая, носящая бесформенные мужские штаны, что не давало возможности по достоинству оценить ноги. Но выше пояса все было в порядке. Зорин несколько раз смущенно отводил глаза – она перехватывала его взгляд и криво усмехалась. Говорливостью старший лейтенант не отличалась, но на разведчиков косилась с интересом, как бы решая, кто из этих двоих достоин большего внимания. Лицо у нее было асимметричным, приплюснутым, безжизненные волосы выбивались из-под пилотки, но неважное впечатление от внешности компенсировали глаза – невероятно большие, серые, какие-то нереально блестящие, с поволокой. От них было сложно оторваться.
Остальные не представляли интереса. Капитан Яворский был хмур и раздражителен – похоже, это было его нормальное состояние. Сидел он с брезгливо поджатыми губами, иногда косился на подчиненных и сопровождающих. Сержант Зорин капитану не понравился – в этом можно было не сомневаться. Единственный в компании, кто мог поддержать беседу и посмеяться, был лейтенант Хлопотов – светловолосый парень с длинным лицом и выпуклыми глазами. С подобной публикой Алексей встречался – ее хватало в частях технического, медицинского, инженерного и прочего обеспечения. Люди интеллигентные, с высшим образованием – такие чувствуют себя в общей массе белыми воронами и вынуждены «опрощаться», чтобы сойти за «своих». Они меняют речь, привычки, манеры, много и неудачно шутят, начинают курить, выпивать, материться – у отдельных это неплохо получается. Одна незадача – глаза. Их не спрячешь, и по ним многое видно.
Четвертым в компании был сержант Кармазов – коренастый мужичок лет тридцати пяти, с близко посаженными глазами и траурно опущенными носогубными складками. Рукопожатие его при знакомстве было твердым, но каким-то отстраненным. Он пребывал в себе, хмурился, кусал губы, искоса поглядывал по сторонам. А еще Зорин подметил, что сержант подтянул кобуру к животу и, в каком бы положении ни оказывался, всегда был готов выхватить табельный «ТТ» – прославленный советский пистолет, обладающий такими чудовищными недостатками, что, если бы его создателя в один прекрасный день репрессировали, никто бы не удивился. Разведчики давно отказались от этого оружия – неудобного, не имеющего полноценного предохранителя, что приводило к многочисленным несчастным случаям.
Зорин помнил, как покойный Новицкий, работавший «на гражданке» в уголовном розыске, рассказывал, что в «Настольной книге следователя» имеется даже глава, в которой рассматривается характерный «самострел» пистолета Токарева от удара. Было множество случаев, когда намеренное преступление выставлялось за случайное происшествие. В НКВД даже вышел приказ о запрете носить пистолет с патроном в патроннике. А еще и плохая фиксация обоймы в рукояти, что в бою частенько приводило к обезоруживанию стрелка. Хорош конфуз: бежишь в атаку, размахивая этой штукой, хочешь выстрелить, а обойму потерял! В общем, фрицы обхохочутся. Разведчики предпочитали «Вальтер», «Парабеллум-08» да офицерские самовзводные наганы образца 1895 года.
– И что вы так смотрите на старшего лейтенанта? – процедил Яворский, прожигая взглядом Алексея и Вершинина. – Женщин никогда не видели? Не туда смотрите, товарищи бойцы. По сторонам бы лучше глядели. Сидите тут, остолбеневшие…
– Ага, товарищ капитан, ку-ку заело, – согласился Вершинин… и очнулся, пугливо покосился на Зорина – чего, мол, я тут ляпнул?
Татьяна усмехнулась, быстро провела кончиком языка по губам, стрельнув глазами на Зорина – у того чуть температура не подскочила. Ухмыльнулся Кармазов, рассмеялся Хлопотов, и только Яворский скрипнул зубами и отвернулся.
– Наша Татьяна – сущий клад, – сообщил Хлопотов. И не удержался от шпильки: – Закопать бы надо… – Охнул, схватившись за бок, в который врезался острый женский локоть. – Татьяна, ты охренела? Больно же!
– Просто вспомнила, как в прошлый раз ты назвал меня оружием массового устрашения, – обозленно прошипела женщина. – Язычок-то прикуси, Артемушка.
– Товарищ старший лейтенант – дама боевая, – пояснил Кармазов, и глаза его ненадолго подобрели. – И в бою, и в личной беседе. Лично я стараюсь с ней не ссориться.
– А тебе и не положено, товарищ сержант, – хохотнул Хлопотов. – Твоя забота – медсестер по прачечным щупать, да болезни срамные подхватывать, а с офицерским составом мы сами разберемся. Танюша, не обижайся, мы ценим тебя, любим всей частью, ты наше украшение и стимул выбраться из этой войны живыми! Ну нет, вы только посмотрите, как сержант Зорин на нее косяка давит… Татьяна, не соблазняй парня! Сержант Зорин, воздух!
Алексей подпрыгнул, машинально вскинув голову к небу – Татьяна смотрела на него все более откровенно.
– Отставить! – прикрикнул Яворский. – Разбалаболились тут! – Он вскинул руку с часами, нахмурился, что-то высчитывая в уме, потом свесился к кабине, замолотил по ней кулаком: – Эй, водила, долго еще?
– Так мы еще толком и не отъехали, товарищ капитан, – беззаботно отозвался Шмелев. – Вы, чем спрашивать, прикорнули бы лучше – ей-богу, и без вашего участия доедем.
– Твою мать, – ругнулся Яворский.
Полуторка с натугой покоряла просторы. По левую руку остался черничный бор, на который опасливо посматривали, стараясь не высовываться. Потянулись светлые листопадные леса. Шумели желтеющие дубравы, дорога вилась мимо глиняных нагромождений, временами обретающих формы настоящих холмов. Несколько раз доносились звуки отдаленной канонады – шифровальщики пытались определить по слуху, кто стреляет. Кармазов был уверен, что это наши гаубицы работают по квадратам, а Хлопотов возражал – именно так хлопает «Hummel» – немецкая самоходная гаубичная установка. «В белый свет садят, – пробормотала засыпающая Татьяна. – Пытаются показать, что они еще чего-то стоят…»
Странное чувство, пришедшее еще в самом начале поездки, не отпускало Зорина. Временами он ловил на себе задумчивый взгляд Вершинина – товарищу тоже было неуютно. На одном из крутых спусков нога у Шмелева сорвалась с тормоза, машина ухнула вниз, завизжала Татьяна, заматерились остальные. Вихрастый на излете насилу удержал полуторку, а теперь выслушивал справедливую брань в свой адрес. Тем временем небо заволокло, потемнело, хлынул ливень. Люди скрючились, кое-как укрывались накидками – очень скоро кузов автомобиля превратился в бассейн. Яворский – как видно, опытный джентльмен – забарабанил по крыше кабины, а когда шофер, ругнувшись, остановился – перевалился на подножку и забрался в кабину. Хлопотов, постукивая зубами, остроумно напевал: «На границе тучи ходят хмуро, край суровый пеленой объят», остальные ругались про себя.
Ливень вскоре стих, но веселее не стало. Скорчившись, Алексей наблюдал, как Татьяна выжимает пилотку, пытается вытереть ею слипшиеся волосы и разбрасывает их по плечам. Кармазов, костеря обувную промышленность, выливал воду из прохудившегося сапога. Дорога на глазах превращалась в потоки размытой грязи. У развилки машина со скрежетом остановилась. Ровная, практически укатанная грунтовка убегала в лес, от нее отходила другая, усеянная ямами, и вела куда-то в сторону. В кабине Яворский ругался с шофером. Капитан настаивал, что нужно ехать прямо и незачем тащиться в объезд. Шмелев возражал, что направление не изучено, да и местные жители не советовали по нему ездить. Яворский кричал, что местные – вредители и саботажники, ни единому их слову верить нельзя, и советская власть с этими националистами еще разберется. В конце концов, кто здесь командир? Водитель должен слушать его, поскольку именно он, капитан Яворский, берет на себя всю ответственность! «Идиот», – тоскливо думал Зорин. К месту вспомнился оперуполномоченный Хасин и легион подобных ему – недалеких, мнящих из себя всезнаек ответственных товарищей. В ответ строптивый водитель заявил, что ему вообще по барабану, пропадать так пропадать, и яростно покатил вперед.
– Что-то мне подсказывает, что добром это не кончится, – задумчиво вымолвил Хлопотов. – По упрямству с нашим капитаном не может соперничать даже длинноухое азиатское животное.
– Подфартит – прорвемся, – буркнул Кармазов. – Хотя, конечно, жизнь свою я бы на это не поставил.
– Геннадий упрям, как осел, – со злостью изрекла Татьяна. – Вот зачем ему это надо было? Маршрут у водителей отработанный, так вечно он со своими полезными инициативами…
«Спала с Яворским», – почему-то подумалось Зорину. Он одернул себя: какое ему-то дело до этого?!
Добром действительно не кончилось. Лес по мере движения густел, вдоль дороги вырастали скалы, испещренные жилами минералов – словно обломанные зубы на пустом месте. Скорость упала до минимальной – Шмелев, не переставая материться, вел машину над пропастью, заросшей кустарником. Листва всех цветов радуги, за исключением разве что синего, пестрела, переливалась. Пассажиры прервали разговор, становилось не по себе. Татьяна закрыла глаза, сидела с печальным выражением лица, вцепившись в борт. И – пропади оно пропадом, это решение Яворского! – дорога оборвалась на месте недавнего оползня. Проезжую часть преградила баррикада из камней, парочка из которых весила не меньше тонны. Шмелев уперся бампером в завал и в отчаянии надавил на клаксон, как будто это могло помочь.
– Всю ответственность берете на себя, товарищ капитан? – вскричал он в сердцах. – А машину на горбушку тоже возьмете? Мы даже развернуться тут не сможем!
– Поговори мне! – разъярился Яворский, красный, как помидор, вываливаясь из кабины. – А ну, все к машине!
Это было нелегким испытанием. Из кузова пришлось выбираться. Битый час, внимая ругани справа и слева, водитель ехал задом по узкой дороге – то нависая над пропастью, то скребя бортами отвесные стены.
– Молодец, Шмелев! – заорал Вершинин, когда машина вывалилась наконец на поляну и стала разворачиваться. – Ей-богу, ты мастер безопасной езды! А этого придурка, – шепнул он Зорину, выразительно покосившись на набычившегося капитана, – я бы собственными руками придушил, как реального вредителя.
Уже смеркалось, когда они выехали к той самой развилке, и водитель стал выкручивать баранку, выруливая на объездную дорогу. Дождь давно прекратился, дул порывистый ветер, гоня на запад комковатые ватные облака. Темнело стремительно.
– Гони, Шмелев! – рычал Яворский. Собственный горький опыт его ничему не научил. – К ночи мы должны быть в Слеповце, и если не будем, то ты будешь в трибунале!
Люди в кузове помалкивали, говорить было не о чем. Славная идея свернуть капитану шею – и будь что будет! – похоже, посетила всех присутствующих. На середине пути Яворский приказал остановить машину и отбежал в кювет справить нужду. Остальные тоже спрыгивали, разбредались. Хлопотов развернул кисет, предложил желающим сварганить по «курительной трубочке». Зорин с Мишкой отмахнулись – не приучены разведчики крутить самокрутки. Каждый извлек свою пачку.
– Ну, конечно, элита сухопутных войск, – завистливо бурчал Хлопотов, отсыпая табачок Кармазову, – у каждого свой «Беломор».
Не стоило бы расслабляться, но опасности, вроде, пока не предвиделось. А тут еще Мишка принялся рассказывать анекдот из жизни «офицерского собрания», и Зорин отвлекся. Когда народ рассаживался по местам, все еще было нормально. Яворский перебрался в кузов. Шмелев злорадно шепнул Зорину, что на пассажирском сиденье пружина продралась сквозь обшивку. Через километр спустило заднее колесо. Полуторка накренилась, но без прочих последствий обошлось. Выражаясь по матери, Шмелев схватился за домкрат и побежал ставить запаску.
Пришлось повторно вылезать. Хлопотов выражал сомнение, что такими темпами они куда-нибудь доедут, Татьяна успокаивала – мол, до утра без них не начнут. Кармазов настороженно вглядывался в темноту, царящую вокруг машины, постукивал ногтями по кобуре. Разорялся Яворский – поминал трибунал, саботаж, вредительство. А Зорин чувствовал, как растет беспокойство.
Он переместил автомат в положение «на плечо», побродил вокруг машины, поглаживая затворную раму. Притих и Вершинин – у боевого товарища тоже имелся нюх на неприятности, что помогало выживать и, по возможности, обходить эти неприятности стороной.
Не успели они проехать метров триста, как погасли передние фары. Шмелев ахнул и вдарил по тормозам, едва не вмяв бампер о «верстовой» камень на обочине.
– Эй, водила, мать твою за душу, уже не смешно! – рявкнул Кармазов, ударившись виском о борт.
– Мне тоже перестает нравиться, – проворчал избежавший увечий Хлопотов.
– Да включите вы фары, черт возьми! – испуганно закричала Татьяна.
Водитель, подгоняемый рычанием, вывалился из кабины, загремел инструментами, полез под капот. И вынес потрясающий вердикт – фары не работают. Все перегорело к чертям собачьим, а запасных нет. Такое случается… хотя он что-то не припомнит, чтобы такое случалось. Яворский тряс его за грудки, орал, что теперь уж точно без трибунала не обойдется, уж он постарается, он сделает все, чтобы водитель-вредитель получил по заслугам!
– Товарищ капитан, прекращайте! – не выдержал Зорин. – Вы виноваты не меньше Шмелева. По вашей милости мы потеряли три часа, хотя могли уже быть в Слеповце – не забывайте об этом!
– Можем доложить куда следует… – как бы между прочим пробормотал Вершинин.
– Угрожаете, бойцы? – Яворский резко повернулся, глаза загорелись в темноте пугающим волчьим светом.
– Вам никто не угрожает, товарищ капитан. Хватит искать виновных там, где их нет. Давайте лучше думать, что делать дальше.
На душе было неспокойно. Место, в котором их угораздило остановиться, выглядело мрачновато. Перепаханная дорога в кромешной темноте не просматривалась. Проступали из мутной пелены очертания скал, разбросанные по полянам гигантские камни. Справа тянулась отвесная стена с редкими деревьями на гребне. Слева, на западе, тянулась поляна, исполосованная канавами, а за ней, метрах в семидесяти, – черная, неподвижная стена леса. Не нравился Зорину этот лес, и чем он дольше на него смотрел, тем больше не нравился.
С горем пополам было установлено, что ехать по темноте невозможно, – вернее, возможно, но это один из надежнейших способов самоубийства. Неуверенное предложение Кармазова пройти остаток пути пешком не нашло горячего отклика в сердцах соратников. Двадцать километров по темноте и непонятной местности, когда под ногами ничего не видно – проще дождаться предутреннего света и отправиться на машине, все быстрее будет. Нужно подождать всего лишь несколько часов. – осенило Хлопотова. Развиднеется – и можно заводиться! А пока разведем костер, похрустим сухим пайком, все равно никого тут нет. Романтика, черт ее подери!
Кармазов и Хлопотов обломали ветки с валежины, развели в канаве костер. Женщина, освобожденная от мужской работы, сидела на камне – прямая, неподвижная, меланхолично смотрела, как потрескивает пламя. Яворский рычал на Шмелева: никакого отдыха, нужно снимать фары и определить причину поломки. Ругаться со старшим по званию, зарабатывая очки в минус, водителю было не резон – он ковырялся в машине, подсвечивая фонариком, и делал вид, будто занят работой.
Вершинин топтался где-то под обрывом – Зорин слышал, как потрескивает галька. Он на всякий случай снял с плеча автомат и, пригнувшись, пересек поляну на западной стороне. Сел на корточки, прислушался. Сидеть в компании у костра совершенно не хотелось – от Яворского уже тошнило, а ехидные взоры товарища старшего лейтенанта женского пола порядком раздражали. И тревога росла с каждой минутой. Он пристроился за поваленным деревом на опушке, стал слушать.
Лес жил. Ветерок ерошил кроны деревьев, ветки со скрипом терлись друг о друга, белка пробежала по стволу, дятел проснулся, клюнул червячка и снова заснул… Глаза привыкали к темноте. Проявлялись контуры грузовика на дороге, костер потрескивал в ложбине. Тени сгрудились вокруг костра, люди приглушенно говорили. Что-то бросила женщина, и тут же протяжно забубнил Кармазов. Засмеялся Хлопотов: «Может, вам еще набор посуды на двенадцать персон, товарищи эстеты? Уж кушайте, из чего есть, товарищ старший лейтенант…»
«Легкое чувство страшного голода», как шутливо называл это состояние Вершинин, еще не пришло. У сытого чувства не так напряжены. Он повернул ухо к лесу, застыл.
За спиной хрустнуло, Зорин подпрыгнул, выхватывая нож из кожаных ножен, метнулся в сторону, уходя с линии удара.
– Ладно, ладно, задергался… – проворчал Вершинин, приваливаясь к дереву.
– Чего пугаешь? – прошептал Алексей.
– Тренируюсь… Слушай, Леха, мне кажется, будто что-то происходит, или на самом деле что-то происходит? Неспокойно на душе, а почему – ни хрена не соображу. Ладно, Яворский – кретин и зазнайка. Уперлись в тупик, вернулись, а с него как с гуся вода. Но колесо лопнуло на ровном месте – и после того, как мы кругами походили вокруг машины, да еще и основательно потоптались. Странно, да? А только отъехали – освещение вдруг вышло из строя…
– Сам в недоумении, – признался Зорин, – и думаю об этом же, Мишка. Если кто-то из присутствующих яростно хочет, чтобы мы не доехали до Слеповца…
– Или чтобы остановились, разбили костер, что-нибудь сжевали и расслабились, – задумчиво добавил Вершинин. – А еще мне не кажется, что этих шифровальщиков кто-то захочет ликвидировать. Другое дело – прибрать, поскольку информации в них напичкано столько… Слушай, Леха, может, мы просто шизуем, а? Мы ведь, по сути, такие же подозрительные, как Яворский. Во всем видим каверзу и злой умысел. А если нет его, умысла? Череда случайностей, и только? Переживем эту ночку, потом хихикать будем…
– Эх, твоими бы устами, Мишка. – Зорин приподнялся. Дым от костра стлался по земле, но пламя рвалось вверх и из леса, очевидно, неплохо просматривалось. Кто-то перестарался с дровами. Может, намеренно перестарался? Привстал человек – похоже, Кармазов, – нагнулся, чтобы что-то взять, оступился, едва не рухнув в огонь. Посыпались искры. Засмеялся Хлопотов.
– Ага, скоро танцы с бубном начнутся, – неодобрительно прокомментировал Вершинин. – Вот же подфартило нам с заданием, Леха. Все на боевое – а мы тут возись с этой мутной публикой.
Зорин с каждой минутой чувствовал себя все более неуверенно. Необъяснимое состояние. Что должно произойти? Здесь, пусть не в глубоком, но все же тылу советских войск, в точке пространства, которую невозможно было предсказать ни вчера, ни даже час назад… Он решился – хватит искушать судьбу. Три года в разведке, даже если вычесть из них два месяца штрафной роты, – достаточный срок, чтобы научиться прислушиваться к внутренним голосам и делать выводы. Если уж сами не соображают, что происходит неладное.
– Довольно, Мишка, – зашептал он. – Поднимаем эту публику, тушим костер и сваливаем подальше к чертовой матери. А если Яворский хоть слово пикнет…
– Тише… – сдавленно прошипел Вершинин.
Замерли, кровь отхлынула от щек. Чувства обострились, жилка запульсировала под скулой – верный признак, что намечается что-то неприятное. Что услышал Мишка? Порывистый ветер ворошил листву, поскрипывали ветки. Утробное завывание – но это не леший с кикиморой разгуливали по чаще, а в сквозном дупле хозяйничал ветер. Филин что-то прокричал.
– Ну, так и есть, – севшим голосом прошептал Вершинин. – Они уже близко, сообщают друг другу.
– О чем ты? – не понял Алексей. – Обычный же филин.
– Умелое подражание филину. – Вершинин напрягся, подтащил за антабку автомат. – Ты не идеален, Леха, если до сих пор не умеешь различать голоса зверей и птиц. Одно дело, когда филин ночью кричит нечеловеческим голосом, и совсем другое – когда человек, да еще с характерными интонациями… Приказывать будешь, командир?
Кожа на спине онемела. Зорин лихорадочно прикидывал варианты. Мишка мог ошибаться – и эту ошибку они переживут. А если нет? Кричали метрах в ста, пока еще подберутся… Быстро уводить людей? Можно успеть. Но будут потери – бесшумно эта публика действовать не умеет. Яворский разорется, баба разноется. А главное, загадка по-прежнему останется загадкой. А ведь с кем-то из присутствующих очень даже нечисто.
– Перехватываем, Мишка. Сколько их там – трое, четверо, не больше. Нападения не ждут. По-пластунски, интервал пятнадцать метров, стрелять в самом крайнем случае…
– Бегом! По всей форме, полный боекомплект. На всякий случай, мало ли чего…
Обсуждать приказы прямого начальства дело полезное и крайне необходимое – в отсутствие, разумеется, самого начальства и по мере выполнения этих самых приказов. Задание Зорину окончательно разонравилось, когда у штаба он увидел новенькую, с иголочки полуторку – ГАЗ-АА с ядовито-зеленым кузовом и поднятым капотом. Водитель в поношенном бушлате подливал в мотор масло из грязной банки и негромко бормотал заклинания. У кузова мялись какие-то личности в плащ-палатках. Возможно, это и было предчувствие – голосу интуиции Алексей с некоторых пор привык доверять. Хотя сейчас он был просто зол.
– Все-таки наши машины – самые лучшие в мире, – задумчиво изрек Вершинин, любуясь угловатыми формами грузовика. – Посмотри, какая красотка эта вот полуторка! Конструкторы, конечно, потрудились…
– Никому не говори, – буркнул Зорин, – но советский ГАЗ-АА – лицензионная копия американского грузовика «Форд-АА» 29-го года выпуска.
– Врешь, – расстроился Мишка.
– Клянусь.
У водителя, похоже, были проблемы. Он спрыгнул с капота, забрался в кабину, завел двигатель и принялся с поджатыми губами вслушиваться в его работу. Двигатель тарахтел, но как-то неуверенно, чихал, а потом жалобно всхлипнул и окончательно заглох.
– Ну, точно, американское дерьмо сразу не заводится, – презрительно проворчал Мишка, когда они подошли поближе. – Был бы наш мотор, точно бы завелся.
– Ладно, – Зорин оправил амуницию, комбинезон, поудобнее закинул на спину пистолет-пулемет Судаева с коробчатым магазином и отправился докладывать старшему о прибытии группы сопровождения.
– И это вся группа? – старший, капитан Яворский – астенический субъект с гладко выбритым неприятным лицом – исподлобья оглядел обоих разведчиков.
– Так точно, товарищ капитан. – Наметанный глаз Зорина сразу выхватил женскую фигуру из группы опекаемых лиц. – А в чем проблемы? Мы поедем по территории, освобожденной от немецко-фашистских захватчиков, и неприятности маловероятны. Сорок километров – это два часа езды по пересеченной местности.
– Безобразие, – процедил Яворский, неприязненно посмотрев на разведчика. Резко повернулся и начал что-то сердито выговаривать молодому шоферу, дергающему стартер. Вспомнилась расхожая фраза: умный любит учиться, а дурак – учить.
– Скоро поедем, товарищ капитан, – отбивался от незаслуженных нападок вихрастый водитель. – Что вы хотите от новой техники? Она же только с завода, не обкатана, детали не притерты. Сейчас, будьте спокойны, все будет пучком! Знаю ли я, где Слеповец? А как же, товарищ капитан, обижаете. Дважды мотался туда и обратно, возил таких, как вы, извините… Там, главное – не промахнуться мимо бора: дорогу плохо видно, особенно по темноте. Ухабов не сосчитать, и через дубраву лучше не соваться – только кажется, что дорога нормальная, а местные говорят, что она в тупик упирается. Хрен ее знает, конечно, не проверяли. Вот и можно ехать, товарищ капитан, часов за пять доберемся. Садитесь, прошу пани, как говорится…
Вершинин недоумевал: как можно ехать пять часов сорок километров? Да их пешком за это время пройти можно! Впоследствии выяснилось, что сорок – это по прямой. И что в Стране Советов всё великое – даже ямы на дорогах. Грузовик подскакивал на ухабах, в кабине задорно матерился ефрейтор Шмелев. Остальные, едва не вылетая из кузова, проклинали бездорожье и шоферские навыки вихрастого Шмелева. Все четверо устроились в передней части кузова, за кабиной, где было набросано тряпье и несколько дырявых матрасов. Очевидно, для особо важных пассажиров. Дорога, больше напоминающая стиральную доску, петляла между дубовыми рощами и каменными кряжами, то падая в низины, то карабкаясь на косогоры – такие крутые, что дважды пассажирам приходилось покидать машину и подталкивать ее сзади, чтобы покорить очередную вершину. Зорин с подчиненным сели в задней части кузова. Приходилось выискивать оптимальные позы, чтобы избежать особо болезненных толчков. Ехали по безлюдной местности – за всю дорогу не встретилось ни одного человека. Мелькнули за косогором черепичные крыши, разведчики насторожились было, залегли за бортом, приказав пассажирам не высовываться. Но все обошлось. Мишка бормотал про «лесных братьев» Степана Бандеры, которым в этой местности ничто не возбраняет объявиться, про немецких и советских дезертиров, про бродячих партизан, скандальных военнослужащих Армии Крайовой, наивно верящих, что они насадят в Польше свою власть в обход Советов. Места действительно были непростые, и смотреть приходилось в оба.
Зорин украдкой поглядывал на пассажиров – особенно на представительницу слабого пола. Старший лейтенант Татьяна Ладышева – так представилась она час назад. Назвать молодую женщину красивой не повернулся бы язык, но что-то в ней все-таки было. Невысокая, ладно сбитая, носящая бесформенные мужские штаны, что не давало возможности по достоинству оценить ноги. Но выше пояса все было в порядке. Зорин несколько раз смущенно отводил глаза – она перехватывала его взгляд и криво усмехалась. Говорливостью старший лейтенант не отличалась, но на разведчиков косилась с интересом, как бы решая, кто из этих двоих достоин большего внимания. Лицо у нее было асимметричным, приплюснутым, безжизненные волосы выбивались из-под пилотки, но неважное впечатление от внешности компенсировали глаза – невероятно большие, серые, какие-то нереально блестящие, с поволокой. От них было сложно оторваться.
Остальные не представляли интереса. Капитан Яворский был хмур и раздражителен – похоже, это было его нормальное состояние. Сидел он с брезгливо поджатыми губами, иногда косился на подчиненных и сопровождающих. Сержант Зорин капитану не понравился – в этом можно было не сомневаться. Единственный в компании, кто мог поддержать беседу и посмеяться, был лейтенант Хлопотов – светловолосый парень с длинным лицом и выпуклыми глазами. С подобной публикой Алексей встречался – ее хватало в частях технического, медицинского, инженерного и прочего обеспечения. Люди интеллигентные, с высшим образованием – такие чувствуют себя в общей массе белыми воронами и вынуждены «опрощаться», чтобы сойти за «своих». Они меняют речь, привычки, манеры, много и неудачно шутят, начинают курить, выпивать, материться – у отдельных это неплохо получается. Одна незадача – глаза. Их не спрячешь, и по ним многое видно.
Четвертым в компании был сержант Кармазов – коренастый мужичок лет тридцати пяти, с близко посаженными глазами и траурно опущенными носогубными складками. Рукопожатие его при знакомстве было твердым, но каким-то отстраненным. Он пребывал в себе, хмурился, кусал губы, искоса поглядывал по сторонам. А еще Зорин подметил, что сержант подтянул кобуру к животу и, в каком бы положении ни оказывался, всегда был готов выхватить табельный «ТТ» – прославленный советский пистолет, обладающий такими чудовищными недостатками, что, если бы его создателя в один прекрасный день репрессировали, никто бы не удивился. Разведчики давно отказались от этого оружия – неудобного, не имеющего полноценного предохранителя, что приводило к многочисленным несчастным случаям.
Зорин помнил, как покойный Новицкий, работавший «на гражданке» в уголовном розыске, рассказывал, что в «Настольной книге следователя» имеется даже глава, в которой рассматривается характерный «самострел» пистолета Токарева от удара. Было множество случаев, когда намеренное преступление выставлялось за случайное происшествие. В НКВД даже вышел приказ о запрете носить пистолет с патроном в патроннике. А еще и плохая фиксация обоймы в рукояти, что в бою частенько приводило к обезоруживанию стрелка. Хорош конфуз: бежишь в атаку, размахивая этой штукой, хочешь выстрелить, а обойму потерял! В общем, фрицы обхохочутся. Разведчики предпочитали «Вальтер», «Парабеллум-08» да офицерские самовзводные наганы образца 1895 года.
– И что вы так смотрите на старшего лейтенанта? – процедил Яворский, прожигая взглядом Алексея и Вершинина. – Женщин никогда не видели? Не туда смотрите, товарищи бойцы. По сторонам бы лучше глядели. Сидите тут, остолбеневшие…
– Ага, товарищ капитан, ку-ку заело, – согласился Вершинин… и очнулся, пугливо покосился на Зорина – чего, мол, я тут ляпнул?
Татьяна усмехнулась, быстро провела кончиком языка по губам, стрельнув глазами на Зорина – у того чуть температура не подскочила. Ухмыльнулся Кармазов, рассмеялся Хлопотов, и только Яворский скрипнул зубами и отвернулся.
– Наша Татьяна – сущий клад, – сообщил Хлопотов. И не удержался от шпильки: – Закопать бы надо… – Охнул, схватившись за бок, в который врезался острый женский локоть. – Татьяна, ты охренела? Больно же!
– Просто вспомнила, как в прошлый раз ты назвал меня оружием массового устрашения, – обозленно прошипела женщина. – Язычок-то прикуси, Артемушка.
– Товарищ старший лейтенант – дама боевая, – пояснил Кармазов, и глаза его ненадолго подобрели. – И в бою, и в личной беседе. Лично я стараюсь с ней не ссориться.
– А тебе и не положено, товарищ сержант, – хохотнул Хлопотов. – Твоя забота – медсестер по прачечным щупать, да болезни срамные подхватывать, а с офицерским составом мы сами разберемся. Танюша, не обижайся, мы ценим тебя, любим всей частью, ты наше украшение и стимул выбраться из этой войны живыми! Ну нет, вы только посмотрите, как сержант Зорин на нее косяка давит… Татьяна, не соблазняй парня! Сержант Зорин, воздух!
Алексей подпрыгнул, машинально вскинув голову к небу – Татьяна смотрела на него все более откровенно.
– Отставить! – прикрикнул Яворский. – Разбалаболились тут! – Он вскинул руку с часами, нахмурился, что-то высчитывая в уме, потом свесился к кабине, замолотил по ней кулаком: – Эй, водила, долго еще?
– Так мы еще толком и не отъехали, товарищ капитан, – беззаботно отозвался Шмелев. – Вы, чем спрашивать, прикорнули бы лучше – ей-богу, и без вашего участия доедем.
– Твою мать, – ругнулся Яворский.
Полуторка с натугой покоряла просторы. По левую руку остался черничный бор, на который опасливо посматривали, стараясь не высовываться. Потянулись светлые листопадные леса. Шумели желтеющие дубравы, дорога вилась мимо глиняных нагромождений, временами обретающих формы настоящих холмов. Несколько раз доносились звуки отдаленной канонады – шифровальщики пытались определить по слуху, кто стреляет. Кармазов был уверен, что это наши гаубицы работают по квадратам, а Хлопотов возражал – именно так хлопает «Hummel» – немецкая самоходная гаубичная установка. «В белый свет садят, – пробормотала засыпающая Татьяна. – Пытаются показать, что они еще чего-то стоят…»
Странное чувство, пришедшее еще в самом начале поездки, не отпускало Зорина. Временами он ловил на себе задумчивый взгляд Вершинина – товарищу тоже было неуютно. На одном из крутых спусков нога у Шмелева сорвалась с тормоза, машина ухнула вниз, завизжала Татьяна, заматерились остальные. Вихрастый на излете насилу удержал полуторку, а теперь выслушивал справедливую брань в свой адрес. Тем временем небо заволокло, потемнело, хлынул ливень. Люди скрючились, кое-как укрывались накидками – очень скоро кузов автомобиля превратился в бассейн. Яворский – как видно, опытный джентльмен – забарабанил по крыше кабины, а когда шофер, ругнувшись, остановился – перевалился на подножку и забрался в кабину. Хлопотов, постукивая зубами, остроумно напевал: «На границе тучи ходят хмуро, край суровый пеленой объят», остальные ругались про себя.
Ливень вскоре стих, но веселее не стало. Скорчившись, Алексей наблюдал, как Татьяна выжимает пилотку, пытается вытереть ею слипшиеся волосы и разбрасывает их по плечам. Кармазов, костеря обувную промышленность, выливал воду из прохудившегося сапога. Дорога на глазах превращалась в потоки размытой грязи. У развилки машина со скрежетом остановилась. Ровная, практически укатанная грунтовка убегала в лес, от нее отходила другая, усеянная ямами, и вела куда-то в сторону. В кабине Яворский ругался с шофером. Капитан настаивал, что нужно ехать прямо и незачем тащиться в объезд. Шмелев возражал, что направление не изучено, да и местные жители не советовали по нему ездить. Яворский кричал, что местные – вредители и саботажники, ни единому их слову верить нельзя, и советская власть с этими националистами еще разберется. В конце концов, кто здесь командир? Водитель должен слушать его, поскольку именно он, капитан Яворский, берет на себя всю ответственность! «Идиот», – тоскливо думал Зорин. К месту вспомнился оперуполномоченный Хасин и легион подобных ему – недалеких, мнящих из себя всезнаек ответственных товарищей. В ответ строптивый водитель заявил, что ему вообще по барабану, пропадать так пропадать, и яростно покатил вперед.
– Что-то мне подсказывает, что добром это не кончится, – задумчиво вымолвил Хлопотов. – По упрямству с нашим капитаном не может соперничать даже длинноухое азиатское животное.
– Подфартит – прорвемся, – буркнул Кармазов. – Хотя, конечно, жизнь свою я бы на это не поставил.
– Геннадий упрям, как осел, – со злостью изрекла Татьяна. – Вот зачем ему это надо было? Маршрут у водителей отработанный, так вечно он со своими полезными инициативами…
«Спала с Яворским», – почему-то подумалось Зорину. Он одернул себя: какое ему-то дело до этого?!
Добром действительно не кончилось. Лес по мере движения густел, вдоль дороги вырастали скалы, испещренные жилами минералов – словно обломанные зубы на пустом месте. Скорость упала до минимальной – Шмелев, не переставая материться, вел машину над пропастью, заросшей кустарником. Листва всех цветов радуги, за исключением разве что синего, пестрела, переливалась. Пассажиры прервали разговор, становилось не по себе. Татьяна закрыла глаза, сидела с печальным выражением лица, вцепившись в борт. И – пропади оно пропадом, это решение Яворского! – дорога оборвалась на месте недавнего оползня. Проезжую часть преградила баррикада из камней, парочка из которых весила не меньше тонны. Шмелев уперся бампером в завал и в отчаянии надавил на клаксон, как будто это могло помочь.
– Всю ответственность берете на себя, товарищ капитан? – вскричал он в сердцах. – А машину на горбушку тоже возьмете? Мы даже развернуться тут не сможем!
– Поговори мне! – разъярился Яворский, красный, как помидор, вываливаясь из кабины. – А ну, все к машине!
Это было нелегким испытанием. Из кузова пришлось выбираться. Битый час, внимая ругани справа и слева, водитель ехал задом по узкой дороге – то нависая над пропастью, то скребя бортами отвесные стены.
– Молодец, Шмелев! – заорал Вершинин, когда машина вывалилась наконец на поляну и стала разворачиваться. – Ей-богу, ты мастер безопасной езды! А этого придурка, – шепнул он Зорину, выразительно покосившись на набычившегося капитана, – я бы собственными руками придушил, как реального вредителя.
Уже смеркалось, когда они выехали к той самой развилке, и водитель стал выкручивать баранку, выруливая на объездную дорогу. Дождь давно прекратился, дул порывистый ветер, гоня на запад комковатые ватные облака. Темнело стремительно.
– Гони, Шмелев! – рычал Яворский. Собственный горький опыт его ничему не научил. – К ночи мы должны быть в Слеповце, и если не будем, то ты будешь в трибунале!
Люди в кузове помалкивали, говорить было не о чем. Славная идея свернуть капитану шею – и будь что будет! – похоже, посетила всех присутствующих. На середине пути Яворский приказал остановить машину и отбежал в кювет справить нужду. Остальные тоже спрыгивали, разбредались. Хлопотов развернул кисет, предложил желающим сварганить по «курительной трубочке». Зорин с Мишкой отмахнулись – не приучены разведчики крутить самокрутки. Каждый извлек свою пачку.
– Ну, конечно, элита сухопутных войск, – завистливо бурчал Хлопотов, отсыпая табачок Кармазову, – у каждого свой «Беломор».
Не стоило бы расслабляться, но опасности, вроде, пока не предвиделось. А тут еще Мишка принялся рассказывать анекдот из жизни «офицерского собрания», и Зорин отвлекся. Когда народ рассаживался по местам, все еще было нормально. Яворский перебрался в кузов. Шмелев злорадно шепнул Зорину, что на пассажирском сиденье пружина продралась сквозь обшивку. Через километр спустило заднее колесо. Полуторка накренилась, но без прочих последствий обошлось. Выражаясь по матери, Шмелев схватился за домкрат и побежал ставить запаску.
Пришлось повторно вылезать. Хлопотов выражал сомнение, что такими темпами они куда-нибудь доедут, Татьяна успокаивала – мол, до утра без них не начнут. Кармазов настороженно вглядывался в темноту, царящую вокруг машины, постукивал ногтями по кобуре. Разорялся Яворский – поминал трибунал, саботаж, вредительство. А Зорин чувствовал, как растет беспокойство.
Он переместил автомат в положение «на плечо», побродил вокруг машины, поглаживая затворную раму. Притих и Вершинин – у боевого товарища тоже имелся нюх на неприятности, что помогало выживать и, по возможности, обходить эти неприятности стороной.
Не успели они проехать метров триста, как погасли передние фары. Шмелев ахнул и вдарил по тормозам, едва не вмяв бампер о «верстовой» камень на обочине.
– Эй, водила, мать твою за душу, уже не смешно! – рявкнул Кармазов, ударившись виском о борт.
– Мне тоже перестает нравиться, – проворчал избежавший увечий Хлопотов.
– Да включите вы фары, черт возьми! – испуганно закричала Татьяна.
Водитель, подгоняемый рычанием, вывалился из кабины, загремел инструментами, полез под капот. И вынес потрясающий вердикт – фары не работают. Все перегорело к чертям собачьим, а запасных нет. Такое случается… хотя он что-то не припомнит, чтобы такое случалось. Яворский тряс его за грудки, орал, что теперь уж точно без трибунала не обойдется, уж он постарается, он сделает все, чтобы водитель-вредитель получил по заслугам!
– Товарищ капитан, прекращайте! – не выдержал Зорин. – Вы виноваты не меньше Шмелева. По вашей милости мы потеряли три часа, хотя могли уже быть в Слеповце – не забывайте об этом!
– Можем доложить куда следует… – как бы между прочим пробормотал Вершинин.
– Угрожаете, бойцы? – Яворский резко повернулся, глаза загорелись в темноте пугающим волчьим светом.
– Вам никто не угрожает, товарищ капитан. Хватит искать виновных там, где их нет. Давайте лучше думать, что делать дальше.
На душе было неспокойно. Место, в котором их угораздило остановиться, выглядело мрачновато. Перепаханная дорога в кромешной темноте не просматривалась. Проступали из мутной пелены очертания скал, разбросанные по полянам гигантские камни. Справа тянулась отвесная стена с редкими деревьями на гребне. Слева, на западе, тянулась поляна, исполосованная канавами, а за ней, метрах в семидесяти, – черная, неподвижная стена леса. Не нравился Зорину этот лес, и чем он дольше на него смотрел, тем больше не нравился.
С горем пополам было установлено, что ехать по темноте невозможно, – вернее, возможно, но это один из надежнейших способов самоубийства. Неуверенное предложение Кармазова пройти остаток пути пешком не нашло горячего отклика в сердцах соратников. Двадцать километров по темноте и непонятной местности, когда под ногами ничего не видно – проще дождаться предутреннего света и отправиться на машине, все быстрее будет. Нужно подождать всего лишь несколько часов. – осенило Хлопотова. Развиднеется – и можно заводиться! А пока разведем костер, похрустим сухим пайком, все равно никого тут нет. Романтика, черт ее подери!
Кармазов и Хлопотов обломали ветки с валежины, развели в канаве костер. Женщина, освобожденная от мужской работы, сидела на камне – прямая, неподвижная, меланхолично смотрела, как потрескивает пламя. Яворский рычал на Шмелева: никакого отдыха, нужно снимать фары и определить причину поломки. Ругаться со старшим по званию, зарабатывая очки в минус, водителю было не резон – он ковырялся в машине, подсвечивая фонариком, и делал вид, будто занят работой.
Вершинин топтался где-то под обрывом – Зорин слышал, как потрескивает галька. Он на всякий случай снял с плеча автомат и, пригнувшись, пересек поляну на западной стороне. Сел на корточки, прислушался. Сидеть в компании у костра совершенно не хотелось – от Яворского уже тошнило, а ехидные взоры товарища старшего лейтенанта женского пола порядком раздражали. И тревога росла с каждой минутой. Он пристроился за поваленным деревом на опушке, стал слушать.
Лес жил. Ветерок ерошил кроны деревьев, ветки со скрипом терлись друг о друга, белка пробежала по стволу, дятел проснулся, клюнул червячка и снова заснул… Глаза привыкали к темноте. Проявлялись контуры грузовика на дороге, костер потрескивал в ложбине. Тени сгрудились вокруг костра, люди приглушенно говорили. Что-то бросила женщина, и тут же протяжно забубнил Кармазов. Засмеялся Хлопотов: «Может, вам еще набор посуды на двенадцать персон, товарищи эстеты? Уж кушайте, из чего есть, товарищ старший лейтенант…»
«Легкое чувство страшного голода», как шутливо называл это состояние Вершинин, еще не пришло. У сытого чувства не так напряжены. Он повернул ухо к лесу, застыл.
За спиной хрустнуло, Зорин подпрыгнул, выхватывая нож из кожаных ножен, метнулся в сторону, уходя с линии удара.
– Ладно, ладно, задергался… – проворчал Вершинин, приваливаясь к дереву.
– Чего пугаешь? – прошептал Алексей.
– Тренируюсь… Слушай, Леха, мне кажется, будто что-то происходит, или на самом деле что-то происходит? Неспокойно на душе, а почему – ни хрена не соображу. Ладно, Яворский – кретин и зазнайка. Уперлись в тупик, вернулись, а с него как с гуся вода. Но колесо лопнуло на ровном месте – и после того, как мы кругами походили вокруг машины, да еще и основательно потоптались. Странно, да? А только отъехали – освещение вдруг вышло из строя…
– Сам в недоумении, – признался Зорин, – и думаю об этом же, Мишка. Если кто-то из присутствующих яростно хочет, чтобы мы не доехали до Слеповца…
– Или чтобы остановились, разбили костер, что-нибудь сжевали и расслабились, – задумчиво добавил Вершинин. – А еще мне не кажется, что этих шифровальщиков кто-то захочет ликвидировать. Другое дело – прибрать, поскольку информации в них напичкано столько… Слушай, Леха, может, мы просто шизуем, а? Мы ведь, по сути, такие же подозрительные, как Яворский. Во всем видим каверзу и злой умысел. А если нет его, умысла? Череда случайностей, и только? Переживем эту ночку, потом хихикать будем…
– Эх, твоими бы устами, Мишка. – Зорин приподнялся. Дым от костра стлался по земле, но пламя рвалось вверх и из леса, очевидно, неплохо просматривалось. Кто-то перестарался с дровами. Может, намеренно перестарался? Привстал человек – похоже, Кармазов, – нагнулся, чтобы что-то взять, оступился, едва не рухнув в огонь. Посыпались искры. Засмеялся Хлопотов.
– Ага, скоро танцы с бубном начнутся, – неодобрительно прокомментировал Вершинин. – Вот же подфартило нам с заданием, Леха. Все на боевое – а мы тут возись с этой мутной публикой.
Зорин с каждой минутой чувствовал себя все более неуверенно. Необъяснимое состояние. Что должно произойти? Здесь, пусть не в глубоком, но все же тылу советских войск, в точке пространства, которую невозможно было предсказать ни вчера, ни даже час назад… Он решился – хватит искушать судьбу. Три года в разведке, даже если вычесть из них два месяца штрафной роты, – достаточный срок, чтобы научиться прислушиваться к внутренним голосам и делать выводы. Если уж сами не соображают, что происходит неладное.
– Довольно, Мишка, – зашептал он. – Поднимаем эту публику, тушим костер и сваливаем подальше к чертовой матери. А если Яворский хоть слово пикнет…
– Тише… – сдавленно прошипел Вершинин.
Замерли, кровь отхлынула от щек. Чувства обострились, жилка запульсировала под скулой – верный признак, что намечается что-то неприятное. Что услышал Мишка? Порывистый ветер ворошил листву, поскрипывали ветки. Утробное завывание – но это не леший с кикиморой разгуливали по чаще, а в сквозном дупле хозяйничал ветер. Филин что-то прокричал.
– Ну, так и есть, – севшим голосом прошептал Вершинин. – Они уже близко, сообщают друг другу.
– О чем ты? – не понял Алексей. – Обычный же филин.
– Умелое подражание филину. – Вершинин напрягся, подтащил за антабку автомат. – Ты не идеален, Леха, если до сих пор не умеешь различать голоса зверей и птиц. Одно дело, когда филин ночью кричит нечеловеческим голосом, и совсем другое – когда человек, да еще с характерными интонациями… Приказывать будешь, командир?
Кожа на спине онемела. Зорин лихорадочно прикидывал варианты. Мишка мог ошибаться – и эту ошибку они переживут. А если нет? Кричали метрах в ста, пока еще подберутся… Быстро уводить людей? Можно успеть. Но будут потери – бесшумно эта публика действовать не умеет. Яворский разорется, баба разноется. А главное, загадка по-прежнему останется загадкой. А ведь с кем-то из присутствующих очень даже нечисто.
– Перехватываем, Мишка. Сколько их там – трое, четверо, не больше. Нападения не ждут. По-пластунски, интервал пятнадцать метров, стрелять в самом крайнем случае…