Страница:
Наконец словоохотливая домовладелица удалилась, театрально держась за поясницу и вполголоса что-то певуче приговаривая, так и не отыскав в просторных карманах передника второй ключ от двери, разъединяющей гостиную и комнату, в которой тихо, как вор, шуршала пакетами Олимпия.
- Не знаю, куда запропастился, может, ваш муж забрал его зачем-нибудь?
Еще одна отговорка. Все они, южные люди, таковы, божатся, что обязательно исправят, сделают, найдут, заранее зная, что обещанное неисполнимо и ключ украден вороватой сойкой, потом отрыт в грядке жадным до клубники младенцем и снова утерян на диком каменистом пляже, куда старшая сестра взяла его однажды и где его чуть не забили чайки, учившие птенцов летать. Хозяйка отлично знала или предполагала все это, когда протягивала Мине фальшивый ключ от не существующего ныне замка с наказом хоть этот-то не потерять. Разумеется, межкомнатную дверь необязательно запирать, вряд ли Марку придет в голову ею воспользоваться, хотя несколько раз он в этой комнате ночевал.
12
Мина откусила сочную желтую грушу; после выпитых за компанию с Липой нескольких чашек крепкого кофе горечь во рту соединилась с дюшесовым ароматом, получилось приятно. Они не повели Липу на свое излюбленное место, в прохладную лагуну с темно-зеленой по краям водой: ее длинному приплюснутому телу просто не нашлось бы подходящего уступа, к тому же это далеко, а скоро время обеда. Мина зарыла поглубже в песок огрызок и, присыпав сверху мелкими ракушками - может, осы и не учуют сладкой приманки, - легла на спину, замерла.
Марк сказал, что искупается и пойдет наверх. С Олимпией он, оказывается, был знаком, к тому же слышал в баре, что к ним на виллу приехала "высокая с рыжими волосами", поэтому и не торопился с возвращением, а вот она зря потеряла утро, с моря дул легчайший бриз, да. Он по обыкновению дразнил на пристани птиц, когда причалил рыболовный катер, к которому тут же выстроилась очередь. "Представь себе, полгородка просыпается два раза в неделю в шесть утра, чтобы полакомиться свежепосоленной килькой, и некоторые, заметь, не сдержав аппетита, тут же на пристани начинают ее есть. Я даже встал в очередь, чтобы купить на пробу немного, но подумал: лучше мы сходим с тобой вместе в четверг, на это стоит посмотреть - они выкладывают рыбную мелочь для пробы на огромном жестяном блюде, так что чайки сходят с ума от запаха".
Наивный Марк. Ни за что не встанет она так рано, чтобы полюбоваться, как прожорливые курортники запихивают руками скользкую от рассола рыбешку в рот, чайки с криком носятся низко, над самыми головами. Все-таки хорошо, что теперь для беседы у нее будет Липа, как у Марка - доктор, за последние полтора месяца она почти разучилась разговаривать, так что Липа приехала очень и очень кстати. Они не поссорились, нет, просто наступила пора ожидания, когда следует помолчать, чтобы не вызвать ревность богов и - Мина иногда об этом думала - самого Марка.
Сперва он вычитанной из греческих мифов затее обрадовался, она казалась ему чем-то вроде терапии, полезной для здоровья жены. Через месяц подробных, жарких обсуждений Мина убедила его окончательно, что единственный для них выход - забеременеть от Таниста, гибкого, почти бесплотного Адониса, чистого и непорочного, как детская слеза. Осенью, сидя в своем загородном доме у камина, они вслух вспоминали, каким спокойным высокомерием одаривал этот полуголый мальчик нарядно одетых, богатых мужчин и дам, как равнодушно он проходил сквозь пошлые курортные соблазны, предпочитая дружбу с маленькими детьми и растениями, с какой грацией лазал по деревьям... Глядя на языки горячего, как южное солнце, пламени, они тогда решили, что Мина, воспользовавшись его невинностью, как чистым зачатием, должна, подобно древней царице, использовать мальчика, чтобы родить Марку наследника...
Мина перевернулась на бок и, облокотившись на локоть, прикрыла половину лица шляпой, предложила Олимпии сигарету. Та села, накрыв плечи изнанкой цветастой юбки, и стала наблюдать за Марком, который, зайдя в воду по щиколотку, остановился, зябко ссутулив плечи.
- Ты находишь его нелепым?
Похоже, что, лежа с закрытыми глазами рядом, каждый знает про другого, что тот думает. Похоже, Липа думала о Марке.
- М-м...
- А мне такой тип нравится.
Липа, сбросив юбку, встала во весь свой длинный рост, постояла в нерешительности. Все-таки она милая и уже как подруга - в меру добрая и уничижительная, а что ей еще остается? Пока они ее пригрели и дали кров, она другой и быть не может. Нет, спасибо, она не пойдет купаться.
13
Мина наконец нашла сдутую сквозняком, который впустил Марк, с туалетного столика пуховку и, почти не глядя в зеркало, зевнув, припудрила нос. Какой же он все-таки противный, нарочно покупает билеты на самый ранний поезд или самолет, зная, как трудно она по утрам встает, или придумывает занятие, ради которого она должна на ватных ногах, наспех причесанная плестись на пристань, чтобы откусить от перламутровой рыбешки где-нибудь у плавника (здесь самое вкусное, тычет пальцем Марк). Вот и теперь, довольно сообщил Марк, после обеда они отправятся на концерт чудом сюда занесенной оперной дивы. С этой новостью он зашел к Ланским, на террасе у них подозрительно пахло свежей рыбой, а на столе стояла грязная миска. Или это воняет от его ботинка? Еще он позвал доктора, - Марк, присев на стул, разглядывал рисунок протектора на подошве, - таким образом, Липа будет введена в местный свет и не станет докучать Мине. А то, что она осталась без полуденного отдыха, об этом он, разумеется, не подумал.
Обедали они на окраине города в греческом ресторанчике, за деревянной оградой которого сразу же начинались ряды виноградников, справа, обманчиво близко, таял в облачном мареве все тот же сизо-зеленый Олимп. Хозяин-грек держал небольшую винодельню, и прибрежные рестораторы прямо из бочек разливали вино по бутылкам, но только в собственном его заведении можно было попробовать лучшее из каждого урожая. К тому же, уверял Марк, настоящее вино раскрывает свой превосходный букет, только вступая в реакцию с родным для этого напитка воздухом, тогда опьянение оборачивается не пустыми галлюцинациями, а истинным ведением, приравнивающим пьющего к небожителю.
Иногда Марк делался излишне красноречив, со склонностью к назиданиям, как, впрочем, многие другие, получившие добротное, но поверхностное образование. На самом деле он был значительнее и тоньше, но не всегда умел или хотел, общаясь со множеством случайных людей, это обнаружить.
После проведенного в самое пекло на пляже дня она чувствует себя неважно, да и выглядит - Мина захлопнула пудреницу и спрятала подальше на дно сумки, - не лучше. Лицо опухло, вместо темных подвижных глаз - узкие сердитые щелочки, на тарелке - нетронутая порция пастушьего салата, из которого она выковыривает кусочки козьего сыра. Так и есть, к одному прилипла шерстяная ворсинка. Семейная чета Ланских заказала заливных крабов и миног в горчичном соусе, они отдыхают на побережье недавно и все не могут привыкнуть к тому, что морские гады здесь дешевы. Мина вспомнила греческую эпитафию:
С рыбою вместе в сетях извлекли из воды рыболовы
Полуизъеденный труп жертвы скитаний морских.
И, оскверненной добычи не взяв, они с трупом зарыли
Также и рыб по одной малою грудой песка.
Все твое тело в земле, утонувший; чего не хватало,
То возместили тела рыб, пожиравших тебя.
Только вряд ли они читают по-гречески, сомнительно. Да и рыбаки стали не так разборчивы, а рыба хитрее. Интересно, жива еще та акула, что отпилила берцовую кость (разложенные на солнце археологами находки) генуэзскому бедолаге? И чем лакомятся поламуды - судя по их зажаренным мордам, они способны на многое. Сухопарая Ланская, отложив вилку, помимо воли флиртует с доктором, запивая смешки кислым молодым вином, они заказали целый галлон, нелепый выбор.
Дело в том, что доктор очень странно - и Марк этим частенько пользуется - действует на женщин, превращая их в маленьких глупых кокеток. Он, безусловно, красив, воспитан, но, кажется, одного этого недостаточно, чтобы превратить какую-нибудь достойную старушку в смешливую гимназистку, влюбленную в него по уши. Может быть, выражение бледно-зеленых все понимающих глаз, профессионально отработанное - ведь с пациентами приходится говорить об очень, очень интимных вещах, - влияет на дам подобным образом. Наверное, из уважения к Марку доктор не напустил на нее своих чар, и Мина не впервые замечает, что, собственно, взгляд этот взгляд младенческой слепоты, не отразивший на сетчатке ничего из увиденного или прочувствованного за все последующие сорок лет. Вот губы с рядом ярко-белых зубов доброжелательно улыбаются, с удовольствием откусывая кусок бараньей лопатки, усиленно работает челюсть римского образца, поднялся и опустился кадык - доктор хлебнул крепленого вина. Мина разбавила чернильный остаток мерло водой - слишком сегодня душно - и повернулась к Олимпии.
Незваная гостья сидела, задрав голову к лазурной фреске неба в виноградной лозе, и игра светотени выгодно выделяла фарфоровую белизну незагоревшего лица; время от времени свесившейся чуть ли не до пола рукой она гладила развалившуюся под ее креслом собаку. Жадность к еде исчезла, возможно, она теперь не так голодна и достаточно отдохнула, чтобы вернуться к светским манерам. И, разумеется, она тоже заинтересовалась доктором. По мере того как румянец от розового столового вина усиливается, а воздух слоями остывает, это становится все заметней. Марк смотрит на жену одним глазом через запотевшую от холодной граппы рюмку и заговорщицки улыбается. Мина, чтобы скрыть усмешку, делает большой глоток и все равно кривит губы: Ланский всхрапнул через испачканные в горчичном соусе усы, пьяные миноги извиваются в его подрагивающем животе. А тем временем жена пытается отвлечь Липу от доктора, но та, даже отвернувшись в ее сторону, кокетливо крутит пальчиком локон на растрепанном затылке.
Мина сама несколько раз собиралась пойти на прием, записавшись под вымышленной фамилией, но стало известно, что замужние дамы больше одного визита к нему не делают, да и после того несколько дней не показываются на людях. Олимпия, разумеется, этих обстоятельств знать не могла и потому, как всякая чувственная женщина, поддалась обаянию доктора, тому странно волнующему, несмотря на его слегка индифферентный вид, что он невольно источал, недаром здесь так одуряюще пахнут розы вперемешку с магнолией.
До тех пор, пока Марк, дождавшись удобного момента... Например: они пешком возвращаются с концерта по сумеречной дороге, любуясь потемневшими кручами; доктор с Ланской позади. Громко, заглушая человеческие голоса, трещат ночные сверчки, летучая мышь скользнула низко над головами, и Липа вскрикнула, метнулась в испуге к Марку. Оберегая, берет он ее за локоть, успокаивает и, чтобы отвлечь, рассказывает главное про друга, наслаждаясь реакцией - удивление, разочарование и неожиданное желание в дрожи запылавших рук. К сожалению, Мина этого не увидит и узнает подробности только за завтраком, намазывая масло на круасан, поскольку ей что-то нездоровится и она на концерт, пожалуй, не пойдет.
14
Агата знала, что делала, когда на благотворительной выставке старинных карт (она минут двадцать простояла перед одной со слониками и трехглавым змеем, пока не отвлеклась на чернокожих херувимов, придерживающих якобы готовый свернуться в трубочку лист) знакомила свою тридцатидвухлетнюю племянницу с неотразимым Марком. В коротком поклоне бряцнула флорентийская серьга, может, действительно, они встречались на карнавале? И сразу всплыло тогдашнее сожаление, умерившее пыл: слишком хорош, слишком известен, вот и Агата помнит его маленьким мальчиком. "Трудно поверить, но тогда помещался мне под руку, - Агата показывает невысоко над полом, - и его занимал этот желтый алмаз, сколько стоит, сколько карат, такой нежный был мальчик... Она погладила себя по руке. - Да-а... А когда вырос, наряжался в бархатные камзолы и берет. - Тетя скорей всего пускается фантазировать, или и впрямь была серьга? - И, знаешь, влюбился абсолютно трагически в одну молодую потаскушку, не фигурально, нет, в юную б... - Агата иногда так выражалась. - Наташа, его мать, ужасно тяжело роман этот переживала, и через полгода они расстались, а еще через год, я слышала, девушка от чахотки умерла".
В этом месте, разглядев в золотисто-розовых чащах Амазонки замахнувшегося на крошечную запятую медведя, старая дама задумалась, невидящим взглядом вперившись в аккуратно размытый абрис реки с клыкастыми аллигаторами по берегам. Молчание Агату сразу состарило, сгорбило под ворохом шелка и бус; она рукой достала из бокала оливку и съела, запив. У Мины от долгого стояния среди пестроцветных картин вконец разболелась поясница, и она решила, что хватит, устала от всех этих географических изысков, надоело ей здесь. Поискав в толпе недавний предмет разговора и так и не вспомнив его, Агата подошла к дремавшему под громкий гул голосов господину в просторном кресле, для верности ткнув его туфлей в ногу. Он, словно после крепкого, здорового сна, радостно заулыбался, уступая им нагретое место. Тетя уселась сразу, Мина подождала, высматривая профиль Марка, когда обивка остынет от жаркого старческого тепла.
Есть, конечно, своя прелесть в плоских, разглаженных садовыми граблями песчаных пляжах, но слишком уж много плещущихся в воде голосов и детских визгов. Липа повернула голову в сторону ближайшего ребенка. Боже мой! Да он весь в крови! Струйки стекали по подбородку на выпяченный животик, к подогнутой под голую попу ножке, вся правая рука мальчугана была забрызгана красным... соком раздавленного помидора. Малыш, морщась от наслаждения, сжимал все сильнее и сильнее помидорную мякоть в кулаке и, наконец, засунул пустую кожицу себе в рот, испачкавшись еще больше. Она отвернулась от липкого, в мелких зернышках томата мальчугана, который, заметив внимание, некрасиво заулыбался, в сторону моря. Но и с этой стороны, всего в нескольких метрах, обосновалась молодая пара, крепкие, красивые тела. У девушки линия бедер и талии повторяла крутой, ровный изгиб пифоса, осторожно, чтобы не просыпались оливки или сухое, белое зерно, опрокинутого на бок. Хорошо все-таки, что Марк женился на Мине не из-за внешности, скорее из-за денег, она может позволить себе пополнеть или состариться, сделаться беременной.
Липа, наскучив рассказывать прятавшейся под шляпой Мине вчерашние приключения, поднялась во весь свой длинный, с несуразной тенью рост и, отряхнув с коленей песок, двинулась к морю. Ночью с концерта они вернулись поздно; Мина спала так крепко, что не слышала, как в гостиной переговаривались громким пьяным шепотом, задевали за стулья, задыхаясь от хохота, а утром обнаружила Олимпию на террасе. Она сидела, положив на стол, как ленивая школьница на парту, медно-рыжую голову и мурлыкала невнятный мотив, приставший, наверное, с вечера. Тогда Мина решила, что они с Марком просто не смогли попасть ржавым ключом в замок, тем более что и замок плохо работает, о чем хозяйке неоднократно напоминали.
А невнимательно Мина слушала Олимпию потому, что Марк за завтраком уже рассказал, как изрядно они с доктором набрались, да еще по дороге пробовали у крестьян вино, чтобы взять с собою на концерт и не тревожить официанта, ведь певице неприятно, когда кричат или машут рукой... На обратном пути Липа, которую они также активно подпаивали, хотя она, когда могла, отказывалась, часто отлучалась под виноградный кустик, там ее в конце концов они и потеряли. Оба остановились, продолжая посмеиваться и болтать, посередине пыльной дороги, небо усеялось звездами, и им обоим пришла мысль вернуться, чтобы лично познакомиться с певицей. Когда они ломились в темный номер в гостинице, откуда им никто не ответил, Липы с ними уже не было. Певицу же они нашли в ресторане Гранд-отеля с шумной компанией, она ела ужасно некрасивыми зубами - представляешь, тоже ведь, певица и вообще, похожа как две капли на докторскую посудомойку. Вот они и хотели сравнить, уговорили артистку отправиться на пляж, раз у нее спина в этом платье и так голая. Марк задумчиво покрутил ложку в дрожащей едва заметно руке и осторожно глотнул чая, откинулся. Выглядел он под загаром немного бледным.
"Я вполне замечательно себя чувствую, но, видишь ли, кажется на пляже я оставил кошелек, не беспокойся, там было немного. И, когда пошел искать его, Олимпия вроде бы была, она как раз заходила в светящуюся светляками воду".
А еще позже, когда искали среди камешков аметист (он помогает от пьянства), Марк нашел на лежаке заснувшего доктора, он был босой, однако совсем не замерз и утверждал, что не спит. Выяснилось, что певица больно укусила его за палец и, плеснув хвостом, уплыла в морскую даль, но сам он ее в воду не бросал, только спел что-то такое ей неприятное. Липы он не видел, равно как аметиста и кошелька. Тогда Марк отправился на поиски один и, споткнувшись об корень чертового тамариска, упал. Все равно было чудесно: его чуть не сожрала собака, когда он лакомился фруктами в чужом саду, а солнце приветствовал, стоя по колено в воде. Мина усмехнулась в небритое лицо - он все еще пьян и все еще мил.
На террасе беззвучно сидела, точнее, висела на стуле Олимпия, и Мина пошла предложить ей чаю. Несмотря на бессонную ночь выглядела она довольной: глаза до неприличия счастливые, и длинные ресницы дрожат, влажные от слез, платье смято, словно его завязывали в узел, в колючках репейника и лаванды. "Ты знаешь, это так прекрасно - встречать восход солнца на вершине горы, я просто поднялась туда по тропинке, хотя не видно было ни зги, а когда спускалась, так чудесно пели птицы, впереди шел мужчина, но я не испугалась..." Еще бы, это был Марк, который по ее милости подвернул ногу.
Длинная кривобокая тень Липы легла темным пятном на воду, на засновавших в испуге рыбешек. Мина отвернулась от моря и легла лицом вниз, сверху пристроив пляжную шляпу; через оранжевую ткань просочился яркий карамельный свет. Если задремать, подложив под щеку руку с кольцами, то обязательно отпечатается неглубокий след, но это лучше, чем рубчатые складки от покрывала, похожие на шрам от турецкой сабли, к тому же покрывало пахнет мокрыми тряпками. Под натянутой плотной тканью становится душно, неудобно дышать. На Мину полетели мелкие брызги, и по ногам прошлись мокрой щеткой - это примчался обратно щенок, которого Липа заманила в воду в надежде искупать. Ему определенно хотелось обсохнуть под теплым боком у Мины, но пес сразу же насорил лапами, и она не была уверена насчет блох, потому прогнала его, быстро и широко размахивая шляпой.
Череда небольших тучек занавесила солнце, и Мина зябко повела плечами, ветерок с мелко зарябившей воды показался неприятно прохладным. После остывших брызг окунаться в упругие, со стальным блеском волны расхотелось вовсе, лучше под душ с подогретой пресной водой. Солнце выглянуло в прореху между тучками, и на минуту-другую стало невыносимо жарко, однако Мина не передумала. У кабинки она обернулась, поискала среди купающихся в море голову Марка. Теперь рядом с ней на пестрящей солнечными зайчиками поверхности покачивалась еще одна, с загнутой из темно-красных волос фигой на макушке.
15
Набережная, она же по вечерам главная прогулочная улица, пестрела модными, тропических расцветок нарядами и чересчур яркими на загорелых лицах улыбками, по белизне с ними спорил только жемчуг, длинной, ниже пупка, ниткой свисающий с Мининой шеи. Марк уверял, что все дело в фонарях, свет которых особым образом перемешивается с фосфоресцирующим сиянием моря.
- Кстати, смотрите, как остроумно на мачту каждого фонаря посажена птица.
Он повернулся к шедшим за ними Липе с Вароном, последний проявился неподалеку от теннисного корта и сначала поддерживал беседу с доктором, но тот в какой-то момент отвлекся, сказав, что догонит, и галантный Варон перешел к Липе. Сбоку от них, забегая во все попадавшиеся по дороге кусты и галопом оттуда возвращаясь, семенил патлатый хозяйский щенок, подросток. Олимпия вымыла его специальным шампунем, из чего Марк с Миной сделали вывод, что съезжать от них, как им сперва показалось, в ближайшее время она не собирается.
Более того, доктору было поручено раздобыть антиблошиный ошейник, что вообще-то было лишним. Миниатюрная собачья мамаша и крупный щенок, днем промышлявшие самостоятельно, вечерами с таким наслаждением выкусывали друг у друга насекомых, что было жестоко лишать их этой семейной ласки. Как бы то ни было, но теперь белый в коричневых пятнах песик повсюду следовал за ними, даже ранним утром на пляж, хотя плавать не любил и, затащенный в гигиенических целях в воду, сразу возвращался на берег. И вот щенок, в очередной раз вынырнув из кустов, где оставил, наверное, записку мамаше, что-то вроде "вернусь поздно, не жди", радостно побежал к Олимпии. Она, присев на корточки, бросилась его страстно, бравурно ласкать. Варон рядом неловко переминался с ноги на ногу, потом прокричал Мине с Марком, чтобы они подождали.
Они ушли достаточно далеко и скорее почувствовали, чем услышали окрик, остановились, подошли к парапету. В этой части гуляющих было меньше и меньше кафе, бледнее фонари, здесь заканчивалась тамарисковая аллея и начинались скалы, сперва невысокие, потом огромные, смутно возвышающиеся в темноте. Плеск-плеск, плескалась черная вода под ними, и Мина уже собралась с духом, чтобы спросить Марка о страшном и открыла рот, когда чугунная птица с криком оторвалась от фонарной опоры и, описав полукруг, улетела, громко хлопая крыльями, в море, качаться на волнах, плеск-плеск.
- Ты посмотри только, но что удивительно, все они сидели абсолютно неподвижно и ровно, как флюгера...
- Вы видели, видели, - к ним подбежала, запыхавшись, Олимпия, это она спугнула чайку, - там, у кафе, такая странная женщина в шляпе с матерчатыми цветами и перчатках, очень сильно накрашенная, сама с собой танцует вальс, и у нее сползают чулки... - Ее перебил лаем подбежавший пес, за которым следовали вновь появившийся доктор и грустный Варон.
Собственно, прогуляться в эту сторону предложил доктор, возможно, это был заранее спланированный им с Марком эпизод. Мина однажды уже видела эту пожилую женщину, одетую, как юная девушка пятьдесят лет назад, и говорила с ней. Оставшись ждать мужа в городском скверике, она от нечего делать спросила сидевшую рядом женщину, не вглядевшись как следует, о какой-то ерунде по-французски, и та ответила с искренним воодушевлением, но на своем собственном, несуществующем языке. Деликатно придерживая Мину за ручку сумочки, безумица болтала без умолку, потряхивая под просторной шляпой белокурыми кудельками и сияя небесно-голубыми, хрустальной чистоты глазами. Завороженная Мина сама не заметила, как начала понимать льющуюся, как картавый ручеек с камешка на камешек, речь: она рассказывала, будто ее сбила грузовая машина, но Бог выхватил из-под самых колес... Возможно, женщина незаметно перешла на русский или говорила так быстро, что из случайно выделенных созвучий составлялись русские фразы и слова. Вернувшийся из табачной лавки Марк отцепил сухонькую старушечью руку в фальшивых перстнях и попрощался со старой дамой, "адье, мадам"; та благосклонно кивнула. Вскоре к ним присоединился доктор.
Как и в этот раз. Еще днем он заходил к ним на виллу и шептал на ухо Олимпии, отчего Мина неожиданно для себя покраснела. Правда, она находила доктора привлекательным первые несколько дней по приезде, ну а потом начинала в его присутствии скучать, и вот поди ж ты! Ей показалось, что они условились заранее, днем, потому что, когда она вышла из сада на ослепительный дневной свет, от которого резко потемнело в глазах, никакой Липы поблизости не было, равно как и Марка. Марк пришел позже, поцеловал в губы, а потом в маленький нежно-розовый шрам на руке, но тут под окном испуганно заметалась курица и послышался голос, низкий докторский обертон.
Потом мужчины отравились выпить в бар, а они с Олимпией долго сидели на мягком диване в гостиной, цедя мелкими глотками холодный лимонад, и Мина зачем-то рассказала про шрам.
Она была уже взрослой девочкой, когда приехавший из университета на каникулы кузен, перепутав день ее именин, принес в подарок почти настоящий, последней конструкции паровоз для игрушечной железной дороги. Они оба страшно радовались новой забаве: машинка свистела и выпускала пар, Мина отгоняла стада коров от здания вокзала и попутно загружала мешочки с солью в товарный вагон; из леса мирно выглядывали олени и поспешал на телеге с мукой к поезду мужик. Антон, худощавый юноша с красивым подвижным лицом, балуясь, опрокинул повозку в овраг, где мужика насмерть должны были защекотать русалки, но Мина не позволила, высвободив бедолагу. Тогда Антон отправился в привокзальный салун и, выпустив оттуда бандита-бородача, кинулся на площади целовать доктора Квин, ведущую за руку индейского ребенка. Мина вступилась за женщину, бандит рассвирепел, мельник между тем опаздывал к поезду, потому как другой рукой Антон валил на его пути дуб за дубом, оба хохотали, как сумасшедшие, а через несколько миль, там, где над озером раскачивался подвесной, из натуральной пеньки плетеный мост, мальчик-с-пальчик пристраивал к рельсам булыжник. Пытаясь спасти товарный поезд с овечками, Мина, не обращая внимания на сползающие чулки, быстро поползла на четвереньках к Голубому озеру. Антон тем же манером кинулся за ней, поймал за лодыжку. Началась ужасная возня, с хохотом и визгом, но вдруг ей стало жарко и страшно лежать на спине, распластанной его сильными руками. Еще страшнее было вспугнуть намечавшийся поцелуй, и она опустила ресницы, замерла, а потом завертелась, забила босыми ногами, но сделать ничего не смогла, только порезалась глубоко об жестяной вагончик.
- Не знаю, куда запропастился, может, ваш муж забрал его зачем-нибудь?
Еще одна отговорка. Все они, южные люди, таковы, божатся, что обязательно исправят, сделают, найдут, заранее зная, что обещанное неисполнимо и ключ украден вороватой сойкой, потом отрыт в грядке жадным до клубники младенцем и снова утерян на диком каменистом пляже, куда старшая сестра взяла его однажды и где его чуть не забили чайки, учившие птенцов летать. Хозяйка отлично знала или предполагала все это, когда протягивала Мине фальшивый ключ от не существующего ныне замка с наказом хоть этот-то не потерять. Разумеется, межкомнатную дверь необязательно запирать, вряд ли Марку придет в голову ею воспользоваться, хотя несколько раз он в этой комнате ночевал.
12
Мина откусила сочную желтую грушу; после выпитых за компанию с Липой нескольких чашек крепкого кофе горечь во рту соединилась с дюшесовым ароматом, получилось приятно. Они не повели Липу на свое излюбленное место, в прохладную лагуну с темно-зеленой по краям водой: ее длинному приплюснутому телу просто не нашлось бы подходящего уступа, к тому же это далеко, а скоро время обеда. Мина зарыла поглубже в песок огрызок и, присыпав сверху мелкими ракушками - может, осы и не учуют сладкой приманки, - легла на спину, замерла.
Марк сказал, что искупается и пойдет наверх. С Олимпией он, оказывается, был знаком, к тому же слышал в баре, что к ним на виллу приехала "высокая с рыжими волосами", поэтому и не торопился с возвращением, а вот она зря потеряла утро, с моря дул легчайший бриз, да. Он по обыкновению дразнил на пристани птиц, когда причалил рыболовный катер, к которому тут же выстроилась очередь. "Представь себе, полгородка просыпается два раза в неделю в шесть утра, чтобы полакомиться свежепосоленной килькой, и некоторые, заметь, не сдержав аппетита, тут же на пристани начинают ее есть. Я даже встал в очередь, чтобы купить на пробу немного, но подумал: лучше мы сходим с тобой вместе в четверг, на это стоит посмотреть - они выкладывают рыбную мелочь для пробы на огромном жестяном блюде, так что чайки сходят с ума от запаха".
Наивный Марк. Ни за что не встанет она так рано, чтобы полюбоваться, как прожорливые курортники запихивают руками скользкую от рассола рыбешку в рот, чайки с криком носятся низко, над самыми головами. Все-таки хорошо, что теперь для беседы у нее будет Липа, как у Марка - доктор, за последние полтора месяца она почти разучилась разговаривать, так что Липа приехала очень и очень кстати. Они не поссорились, нет, просто наступила пора ожидания, когда следует помолчать, чтобы не вызвать ревность богов и - Мина иногда об этом думала - самого Марка.
Сперва он вычитанной из греческих мифов затее обрадовался, она казалась ему чем-то вроде терапии, полезной для здоровья жены. Через месяц подробных, жарких обсуждений Мина убедила его окончательно, что единственный для них выход - забеременеть от Таниста, гибкого, почти бесплотного Адониса, чистого и непорочного, как детская слеза. Осенью, сидя в своем загородном доме у камина, они вслух вспоминали, каким спокойным высокомерием одаривал этот полуголый мальчик нарядно одетых, богатых мужчин и дам, как равнодушно он проходил сквозь пошлые курортные соблазны, предпочитая дружбу с маленькими детьми и растениями, с какой грацией лазал по деревьям... Глядя на языки горячего, как южное солнце, пламени, они тогда решили, что Мина, воспользовавшись его невинностью, как чистым зачатием, должна, подобно древней царице, использовать мальчика, чтобы родить Марку наследника...
Мина перевернулась на бок и, облокотившись на локоть, прикрыла половину лица шляпой, предложила Олимпии сигарету. Та села, накрыв плечи изнанкой цветастой юбки, и стала наблюдать за Марком, который, зайдя в воду по щиколотку, остановился, зябко ссутулив плечи.
- Ты находишь его нелепым?
Похоже, что, лежа с закрытыми глазами рядом, каждый знает про другого, что тот думает. Похоже, Липа думала о Марке.
- М-м...
- А мне такой тип нравится.
Липа, сбросив юбку, встала во весь свой длинный рост, постояла в нерешительности. Все-таки она милая и уже как подруга - в меру добрая и уничижительная, а что ей еще остается? Пока они ее пригрели и дали кров, она другой и быть не может. Нет, спасибо, она не пойдет купаться.
13
Мина наконец нашла сдутую сквозняком, который впустил Марк, с туалетного столика пуховку и, почти не глядя в зеркало, зевнув, припудрила нос. Какой же он все-таки противный, нарочно покупает билеты на самый ранний поезд или самолет, зная, как трудно она по утрам встает, или придумывает занятие, ради которого она должна на ватных ногах, наспех причесанная плестись на пристань, чтобы откусить от перламутровой рыбешки где-нибудь у плавника (здесь самое вкусное, тычет пальцем Марк). Вот и теперь, довольно сообщил Марк, после обеда они отправятся на концерт чудом сюда занесенной оперной дивы. С этой новостью он зашел к Ланским, на террасе у них подозрительно пахло свежей рыбой, а на столе стояла грязная миска. Или это воняет от его ботинка? Еще он позвал доктора, - Марк, присев на стул, разглядывал рисунок протектора на подошве, - таким образом, Липа будет введена в местный свет и не станет докучать Мине. А то, что она осталась без полуденного отдыха, об этом он, разумеется, не подумал.
Обедали они на окраине города в греческом ресторанчике, за деревянной оградой которого сразу же начинались ряды виноградников, справа, обманчиво близко, таял в облачном мареве все тот же сизо-зеленый Олимп. Хозяин-грек держал небольшую винодельню, и прибрежные рестораторы прямо из бочек разливали вино по бутылкам, но только в собственном его заведении можно было попробовать лучшее из каждого урожая. К тому же, уверял Марк, настоящее вино раскрывает свой превосходный букет, только вступая в реакцию с родным для этого напитка воздухом, тогда опьянение оборачивается не пустыми галлюцинациями, а истинным ведением, приравнивающим пьющего к небожителю.
Иногда Марк делался излишне красноречив, со склонностью к назиданиям, как, впрочем, многие другие, получившие добротное, но поверхностное образование. На самом деле он был значительнее и тоньше, но не всегда умел или хотел, общаясь со множеством случайных людей, это обнаружить.
После проведенного в самое пекло на пляже дня она чувствует себя неважно, да и выглядит - Мина захлопнула пудреницу и спрятала подальше на дно сумки, - не лучше. Лицо опухло, вместо темных подвижных глаз - узкие сердитые щелочки, на тарелке - нетронутая порция пастушьего салата, из которого она выковыривает кусочки козьего сыра. Так и есть, к одному прилипла шерстяная ворсинка. Семейная чета Ланских заказала заливных крабов и миног в горчичном соусе, они отдыхают на побережье недавно и все не могут привыкнуть к тому, что морские гады здесь дешевы. Мина вспомнила греческую эпитафию:
С рыбою вместе в сетях извлекли из воды рыболовы
Полуизъеденный труп жертвы скитаний морских.
И, оскверненной добычи не взяв, они с трупом зарыли
Также и рыб по одной малою грудой песка.
Все твое тело в земле, утонувший; чего не хватало,
То возместили тела рыб, пожиравших тебя.
Только вряд ли они читают по-гречески, сомнительно. Да и рыбаки стали не так разборчивы, а рыба хитрее. Интересно, жива еще та акула, что отпилила берцовую кость (разложенные на солнце археологами находки) генуэзскому бедолаге? И чем лакомятся поламуды - судя по их зажаренным мордам, они способны на многое. Сухопарая Ланская, отложив вилку, помимо воли флиртует с доктором, запивая смешки кислым молодым вином, они заказали целый галлон, нелепый выбор.
Дело в том, что доктор очень странно - и Марк этим частенько пользуется - действует на женщин, превращая их в маленьких глупых кокеток. Он, безусловно, красив, воспитан, но, кажется, одного этого недостаточно, чтобы превратить какую-нибудь достойную старушку в смешливую гимназистку, влюбленную в него по уши. Может быть, выражение бледно-зеленых все понимающих глаз, профессионально отработанное - ведь с пациентами приходится говорить об очень, очень интимных вещах, - влияет на дам подобным образом. Наверное, из уважения к Марку доктор не напустил на нее своих чар, и Мина не впервые замечает, что, собственно, взгляд этот взгляд младенческой слепоты, не отразивший на сетчатке ничего из увиденного или прочувствованного за все последующие сорок лет. Вот губы с рядом ярко-белых зубов доброжелательно улыбаются, с удовольствием откусывая кусок бараньей лопатки, усиленно работает челюсть римского образца, поднялся и опустился кадык - доктор хлебнул крепленого вина. Мина разбавила чернильный остаток мерло водой - слишком сегодня душно - и повернулась к Олимпии.
Незваная гостья сидела, задрав голову к лазурной фреске неба в виноградной лозе, и игра светотени выгодно выделяла фарфоровую белизну незагоревшего лица; время от времени свесившейся чуть ли не до пола рукой она гладила развалившуюся под ее креслом собаку. Жадность к еде исчезла, возможно, она теперь не так голодна и достаточно отдохнула, чтобы вернуться к светским манерам. И, разумеется, она тоже заинтересовалась доктором. По мере того как румянец от розового столового вина усиливается, а воздух слоями остывает, это становится все заметней. Марк смотрит на жену одним глазом через запотевшую от холодной граппы рюмку и заговорщицки улыбается. Мина, чтобы скрыть усмешку, делает большой глоток и все равно кривит губы: Ланский всхрапнул через испачканные в горчичном соусе усы, пьяные миноги извиваются в его подрагивающем животе. А тем временем жена пытается отвлечь Липу от доктора, но та, даже отвернувшись в ее сторону, кокетливо крутит пальчиком локон на растрепанном затылке.
Мина сама несколько раз собиралась пойти на прием, записавшись под вымышленной фамилией, но стало известно, что замужние дамы больше одного визита к нему не делают, да и после того несколько дней не показываются на людях. Олимпия, разумеется, этих обстоятельств знать не могла и потому, как всякая чувственная женщина, поддалась обаянию доктора, тому странно волнующему, несмотря на его слегка индифферентный вид, что он невольно источал, недаром здесь так одуряюще пахнут розы вперемешку с магнолией.
До тех пор, пока Марк, дождавшись удобного момента... Например: они пешком возвращаются с концерта по сумеречной дороге, любуясь потемневшими кручами; доктор с Ланской позади. Громко, заглушая человеческие голоса, трещат ночные сверчки, летучая мышь скользнула низко над головами, и Липа вскрикнула, метнулась в испуге к Марку. Оберегая, берет он ее за локоть, успокаивает и, чтобы отвлечь, рассказывает главное про друга, наслаждаясь реакцией - удивление, разочарование и неожиданное желание в дрожи запылавших рук. К сожалению, Мина этого не увидит и узнает подробности только за завтраком, намазывая масло на круасан, поскольку ей что-то нездоровится и она на концерт, пожалуй, не пойдет.
14
Агата знала, что делала, когда на благотворительной выставке старинных карт (она минут двадцать простояла перед одной со слониками и трехглавым змеем, пока не отвлеклась на чернокожих херувимов, придерживающих якобы готовый свернуться в трубочку лист) знакомила свою тридцатидвухлетнюю племянницу с неотразимым Марком. В коротком поклоне бряцнула флорентийская серьга, может, действительно, они встречались на карнавале? И сразу всплыло тогдашнее сожаление, умерившее пыл: слишком хорош, слишком известен, вот и Агата помнит его маленьким мальчиком. "Трудно поверить, но тогда помещался мне под руку, - Агата показывает невысоко над полом, - и его занимал этот желтый алмаз, сколько стоит, сколько карат, такой нежный был мальчик... Она погладила себя по руке. - Да-а... А когда вырос, наряжался в бархатные камзолы и берет. - Тетя скорей всего пускается фантазировать, или и впрямь была серьга? - И, знаешь, влюбился абсолютно трагически в одну молодую потаскушку, не фигурально, нет, в юную б... - Агата иногда так выражалась. - Наташа, его мать, ужасно тяжело роман этот переживала, и через полгода они расстались, а еще через год, я слышала, девушка от чахотки умерла".
В этом месте, разглядев в золотисто-розовых чащах Амазонки замахнувшегося на крошечную запятую медведя, старая дама задумалась, невидящим взглядом вперившись в аккуратно размытый абрис реки с клыкастыми аллигаторами по берегам. Молчание Агату сразу состарило, сгорбило под ворохом шелка и бус; она рукой достала из бокала оливку и съела, запив. У Мины от долгого стояния среди пестроцветных картин вконец разболелась поясница, и она решила, что хватит, устала от всех этих географических изысков, надоело ей здесь. Поискав в толпе недавний предмет разговора и так и не вспомнив его, Агата подошла к дремавшему под громкий гул голосов господину в просторном кресле, для верности ткнув его туфлей в ногу. Он, словно после крепкого, здорового сна, радостно заулыбался, уступая им нагретое место. Тетя уселась сразу, Мина подождала, высматривая профиль Марка, когда обивка остынет от жаркого старческого тепла.
Есть, конечно, своя прелесть в плоских, разглаженных садовыми граблями песчаных пляжах, но слишком уж много плещущихся в воде голосов и детских визгов. Липа повернула голову в сторону ближайшего ребенка. Боже мой! Да он весь в крови! Струйки стекали по подбородку на выпяченный животик, к подогнутой под голую попу ножке, вся правая рука мальчугана была забрызгана красным... соком раздавленного помидора. Малыш, морщась от наслаждения, сжимал все сильнее и сильнее помидорную мякоть в кулаке и, наконец, засунул пустую кожицу себе в рот, испачкавшись еще больше. Она отвернулась от липкого, в мелких зернышках томата мальчугана, который, заметив внимание, некрасиво заулыбался, в сторону моря. Но и с этой стороны, всего в нескольких метрах, обосновалась молодая пара, крепкие, красивые тела. У девушки линия бедер и талии повторяла крутой, ровный изгиб пифоса, осторожно, чтобы не просыпались оливки или сухое, белое зерно, опрокинутого на бок. Хорошо все-таки, что Марк женился на Мине не из-за внешности, скорее из-за денег, она может позволить себе пополнеть или состариться, сделаться беременной.
Липа, наскучив рассказывать прятавшейся под шляпой Мине вчерашние приключения, поднялась во весь свой длинный, с несуразной тенью рост и, отряхнув с коленей песок, двинулась к морю. Ночью с концерта они вернулись поздно; Мина спала так крепко, что не слышала, как в гостиной переговаривались громким пьяным шепотом, задевали за стулья, задыхаясь от хохота, а утром обнаружила Олимпию на террасе. Она сидела, положив на стол, как ленивая школьница на парту, медно-рыжую голову и мурлыкала невнятный мотив, приставший, наверное, с вечера. Тогда Мина решила, что они с Марком просто не смогли попасть ржавым ключом в замок, тем более что и замок плохо работает, о чем хозяйке неоднократно напоминали.
А невнимательно Мина слушала Олимпию потому, что Марк за завтраком уже рассказал, как изрядно они с доктором набрались, да еще по дороге пробовали у крестьян вино, чтобы взять с собою на концерт и не тревожить официанта, ведь певице неприятно, когда кричат или машут рукой... На обратном пути Липа, которую они также активно подпаивали, хотя она, когда могла, отказывалась, часто отлучалась под виноградный кустик, там ее в конце концов они и потеряли. Оба остановились, продолжая посмеиваться и болтать, посередине пыльной дороги, небо усеялось звездами, и им обоим пришла мысль вернуться, чтобы лично познакомиться с певицей. Когда они ломились в темный номер в гостинице, откуда им никто не ответил, Липы с ними уже не было. Певицу же они нашли в ресторане Гранд-отеля с шумной компанией, она ела ужасно некрасивыми зубами - представляешь, тоже ведь, певица и вообще, похожа как две капли на докторскую посудомойку. Вот они и хотели сравнить, уговорили артистку отправиться на пляж, раз у нее спина в этом платье и так голая. Марк задумчиво покрутил ложку в дрожащей едва заметно руке и осторожно глотнул чая, откинулся. Выглядел он под загаром немного бледным.
"Я вполне замечательно себя чувствую, но, видишь ли, кажется на пляже я оставил кошелек, не беспокойся, там было немного. И, когда пошел искать его, Олимпия вроде бы была, она как раз заходила в светящуюся светляками воду".
А еще позже, когда искали среди камешков аметист (он помогает от пьянства), Марк нашел на лежаке заснувшего доктора, он был босой, однако совсем не замерз и утверждал, что не спит. Выяснилось, что певица больно укусила его за палец и, плеснув хвостом, уплыла в морскую даль, но сам он ее в воду не бросал, только спел что-то такое ей неприятное. Липы он не видел, равно как аметиста и кошелька. Тогда Марк отправился на поиски один и, споткнувшись об корень чертового тамариска, упал. Все равно было чудесно: его чуть не сожрала собака, когда он лакомился фруктами в чужом саду, а солнце приветствовал, стоя по колено в воде. Мина усмехнулась в небритое лицо - он все еще пьян и все еще мил.
На террасе беззвучно сидела, точнее, висела на стуле Олимпия, и Мина пошла предложить ей чаю. Несмотря на бессонную ночь выглядела она довольной: глаза до неприличия счастливые, и длинные ресницы дрожат, влажные от слез, платье смято, словно его завязывали в узел, в колючках репейника и лаванды. "Ты знаешь, это так прекрасно - встречать восход солнца на вершине горы, я просто поднялась туда по тропинке, хотя не видно было ни зги, а когда спускалась, так чудесно пели птицы, впереди шел мужчина, но я не испугалась..." Еще бы, это был Марк, который по ее милости подвернул ногу.
Длинная кривобокая тень Липы легла темным пятном на воду, на засновавших в испуге рыбешек. Мина отвернулась от моря и легла лицом вниз, сверху пристроив пляжную шляпу; через оранжевую ткань просочился яркий карамельный свет. Если задремать, подложив под щеку руку с кольцами, то обязательно отпечатается неглубокий след, но это лучше, чем рубчатые складки от покрывала, похожие на шрам от турецкой сабли, к тому же покрывало пахнет мокрыми тряпками. Под натянутой плотной тканью становится душно, неудобно дышать. На Мину полетели мелкие брызги, и по ногам прошлись мокрой щеткой - это примчался обратно щенок, которого Липа заманила в воду в надежде искупать. Ему определенно хотелось обсохнуть под теплым боком у Мины, но пес сразу же насорил лапами, и она не была уверена насчет блох, потому прогнала его, быстро и широко размахивая шляпой.
Череда небольших тучек занавесила солнце, и Мина зябко повела плечами, ветерок с мелко зарябившей воды показался неприятно прохладным. После остывших брызг окунаться в упругие, со стальным блеском волны расхотелось вовсе, лучше под душ с подогретой пресной водой. Солнце выглянуло в прореху между тучками, и на минуту-другую стало невыносимо жарко, однако Мина не передумала. У кабинки она обернулась, поискала среди купающихся в море голову Марка. Теперь рядом с ней на пестрящей солнечными зайчиками поверхности покачивалась еще одна, с загнутой из темно-красных волос фигой на макушке.
15
Набережная, она же по вечерам главная прогулочная улица, пестрела модными, тропических расцветок нарядами и чересчур яркими на загорелых лицах улыбками, по белизне с ними спорил только жемчуг, длинной, ниже пупка, ниткой свисающий с Мининой шеи. Марк уверял, что все дело в фонарях, свет которых особым образом перемешивается с фосфоресцирующим сиянием моря.
- Кстати, смотрите, как остроумно на мачту каждого фонаря посажена птица.
Он повернулся к шедшим за ними Липе с Вароном, последний проявился неподалеку от теннисного корта и сначала поддерживал беседу с доктором, но тот в какой-то момент отвлекся, сказав, что догонит, и галантный Варон перешел к Липе. Сбоку от них, забегая во все попадавшиеся по дороге кусты и галопом оттуда возвращаясь, семенил патлатый хозяйский щенок, подросток. Олимпия вымыла его специальным шампунем, из чего Марк с Миной сделали вывод, что съезжать от них, как им сперва показалось, в ближайшее время она не собирается.
Более того, доктору было поручено раздобыть антиблошиный ошейник, что вообще-то было лишним. Миниатюрная собачья мамаша и крупный щенок, днем промышлявшие самостоятельно, вечерами с таким наслаждением выкусывали друг у друга насекомых, что было жестоко лишать их этой семейной ласки. Как бы то ни было, но теперь белый в коричневых пятнах песик повсюду следовал за ними, даже ранним утром на пляж, хотя плавать не любил и, затащенный в гигиенических целях в воду, сразу возвращался на берег. И вот щенок, в очередной раз вынырнув из кустов, где оставил, наверное, записку мамаше, что-то вроде "вернусь поздно, не жди", радостно побежал к Олимпии. Она, присев на корточки, бросилась его страстно, бравурно ласкать. Варон рядом неловко переминался с ноги на ногу, потом прокричал Мине с Марком, чтобы они подождали.
Они ушли достаточно далеко и скорее почувствовали, чем услышали окрик, остановились, подошли к парапету. В этой части гуляющих было меньше и меньше кафе, бледнее фонари, здесь заканчивалась тамарисковая аллея и начинались скалы, сперва невысокие, потом огромные, смутно возвышающиеся в темноте. Плеск-плеск, плескалась черная вода под ними, и Мина уже собралась с духом, чтобы спросить Марка о страшном и открыла рот, когда чугунная птица с криком оторвалась от фонарной опоры и, описав полукруг, улетела, громко хлопая крыльями, в море, качаться на волнах, плеск-плеск.
- Ты посмотри только, но что удивительно, все они сидели абсолютно неподвижно и ровно, как флюгера...
- Вы видели, видели, - к ним подбежала, запыхавшись, Олимпия, это она спугнула чайку, - там, у кафе, такая странная женщина в шляпе с матерчатыми цветами и перчатках, очень сильно накрашенная, сама с собой танцует вальс, и у нее сползают чулки... - Ее перебил лаем подбежавший пес, за которым следовали вновь появившийся доктор и грустный Варон.
Собственно, прогуляться в эту сторону предложил доктор, возможно, это был заранее спланированный им с Марком эпизод. Мина однажды уже видела эту пожилую женщину, одетую, как юная девушка пятьдесят лет назад, и говорила с ней. Оставшись ждать мужа в городском скверике, она от нечего делать спросила сидевшую рядом женщину, не вглядевшись как следует, о какой-то ерунде по-французски, и та ответила с искренним воодушевлением, но на своем собственном, несуществующем языке. Деликатно придерживая Мину за ручку сумочки, безумица болтала без умолку, потряхивая под просторной шляпой белокурыми кудельками и сияя небесно-голубыми, хрустальной чистоты глазами. Завороженная Мина сама не заметила, как начала понимать льющуюся, как картавый ручеек с камешка на камешек, речь: она рассказывала, будто ее сбила грузовая машина, но Бог выхватил из-под самых колес... Возможно, женщина незаметно перешла на русский или говорила так быстро, что из случайно выделенных созвучий составлялись русские фразы и слова. Вернувшийся из табачной лавки Марк отцепил сухонькую старушечью руку в фальшивых перстнях и попрощался со старой дамой, "адье, мадам"; та благосклонно кивнула. Вскоре к ним присоединился доктор.
Как и в этот раз. Еще днем он заходил к ним на виллу и шептал на ухо Олимпии, отчего Мина неожиданно для себя покраснела. Правда, она находила доктора привлекательным первые несколько дней по приезде, ну а потом начинала в его присутствии скучать, и вот поди ж ты! Ей показалось, что они условились заранее, днем, потому что, когда она вышла из сада на ослепительный дневной свет, от которого резко потемнело в глазах, никакой Липы поблизости не было, равно как и Марка. Марк пришел позже, поцеловал в губы, а потом в маленький нежно-розовый шрам на руке, но тут под окном испуганно заметалась курица и послышался голос, низкий докторский обертон.
Потом мужчины отравились выпить в бар, а они с Олимпией долго сидели на мягком диване в гостиной, цедя мелкими глотками холодный лимонад, и Мина зачем-то рассказала про шрам.
Она была уже взрослой девочкой, когда приехавший из университета на каникулы кузен, перепутав день ее именин, принес в подарок почти настоящий, последней конструкции паровоз для игрушечной железной дороги. Они оба страшно радовались новой забаве: машинка свистела и выпускала пар, Мина отгоняла стада коров от здания вокзала и попутно загружала мешочки с солью в товарный вагон; из леса мирно выглядывали олени и поспешал на телеге с мукой к поезду мужик. Антон, худощавый юноша с красивым подвижным лицом, балуясь, опрокинул повозку в овраг, где мужика насмерть должны были защекотать русалки, но Мина не позволила, высвободив бедолагу. Тогда Антон отправился в привокзальный салун и, выпустив оттуда бандита-бородача, кинулся на площади целовать доктора Квин, ведущую за руку индейского ребенка. Мина вступилась за женщину, бандит рассвирепел, мельник между тем опаздывал к поезду, потому как другой рукой Антон валил на его пути дуб за дубом, оба хохотали, как сумасшедшие, а через несколько миль, там, где над озером раскачивался подвесной, из натуральной пеньки плетеный мост, мальчик-с-пальчик пристраивал к рельсам булыжник. Пытаясь спасти товарный поезд с овечками, Мина, не обращая внимания на сползающие чулки, быстро поползла на четвереньках к Голубому озеру. Антон тем же манером кинулся за ней, поймал за лодыжку. Началась ужасная возня, с хохотом и визгом, но вдруг ей стало жарко и страшно лежать на спине, распластанной его сильными руками. Еще страшнее было вспугнуть намечавшийся поцелуй, и она опустила ресницы, замерла, а потом завертелась, забила босыми ногами, но сделать ничего не смогла, только порезалась глубоко об жестяной вагончик.