Страница:
Однако, чем больше он старался, тем меньше надежды оставалось у него на это. Как ни крути, а он генуэзец, и не одному капитану приходило в голову, что Колумб, возможно, специально породнился с семьей моряка, чтобы изучить африканское побережье, а затем вернуться в Геную и привести за собой итальянские суда, конкурентов португальских. Это, конечно, было бы недопустимо. Поэтому не было и речи о том, чтобы Колумб добился того, что ему действительно было нужно.
Видя подавленное состояние мужа, Фелипа стала упрашивать мать сделать что-то для ее дорогого Кристовао.
– Он любит море, – говорила она, – он мечтает о больших путешествиях. Неужели ты не можешь ничего для него сделать?
В результате та привела своего зятя в библиотеку покойного мужа и открыла перед ним ящики с картами и бесценными книгами. Благодарность Колумба не знала границ. Впервые ей показалось, что он, возможно, вполне искренен, и его мало интересует африканское побережье. Его просто привлекает мореплавание, и он мечтает о дальних путешествиях без какой-либо определенной цели.
Теперь Колумб проводил почти все свое время, склонившись над книгами и картами. Само собой разумеется, он не нашел никаких карт Западного океана, потому что ни один человек, забравшийся дальше Азорских или Канарских островов, или островов Зеленого мыса, так и не вернулся обратно. Он узнал, однако, что португальские моряки не любили близко подходить к побережью Африки. Вместо этого, они отплывали далеко в море, чтобы воспользоваться более сильными и удобными ветрами и большими глубинами, пока не определяли по своим приборам, что заплыли на юг так же далеко, как и в предыдущий раз. Тогда они поворачивали на восток, к земле, надеясь, что на этот раз заплыли на юг дальше самой южной оконечности Африки, что они найдут путь, ведущий на восток, к Индии. Именно таким образом португальцы и открыли Мадейру, а затем острова Зеленого мыса. Некоторые искатели приключений того времени верили в то, что дальше к западу находятся цепочки островов, и плыли дальше, чтобы убедиться в этом. Но каждое такое плавание заканчивалось разочарованием или трагедией, и никто уже больше не верил, что на западе и на юге есть другие острова.
И все же Колумб не мог считать пустым вымыслом старые рассказы, которые когда-то увлекали моряков на поиски лежащих к западу островов. С неослабевающим интересом он читал записанную когда-то историю о мертвом матросе, прибитом волнами к берегам Африки или Канарских островов, либо островов Зеленого мыса, под одеждой которого нашли размокшую карту с нанесенными на ней островами, расположенными на западе, куда успел доплыть его корабль и где он затонул. Рассказы о плавающих стволах деревьев неизвестных пород, о стаях птиц, паривших на горизонте к югу или к западу, о телах утопленников с более круглыми, чем у европейцев, лицами и темной, но не такой черной, как у африканцев, кожей. Все эти свидетельства относились к давно прошедшим временам и отражали сокровенную мечту многих моряков. Но он знал то, что не дано было знать никому другому – Господь повелел ему достичь великих царств Востока, плывя на запад. А это означало, что не все в этих рассказах было досужим вымыслом, была в них и правда.
Но все равно это не могло быть веским доводом для тех, кто будет решать, финансировать ли отправляющуюся на запад экспедицию. Чтобы убедить короля, нужно было сначала убедить состоявших на службе при дворе ученых, для чего нужны серьезные доказательства, а не россказни моряков. Поэтому книги, хранившиеся в библиотеке покойного губернатора Порто-Санто, оказались для Колумба подлинным сокровищем: как выяснилось, Перестрелло увлекался географией и в его библиотеке нашлись латинские переводы трудов Птолемея.
Знакомство с ними подействовало на Колумба, как холодный душ. Птолемей утверждал, что самая западная оконечность Европы отстоит от самой восточной оконечности Азии на 180 градусов, то есть на половину окружности Земли. Совершить такое путешествие через океан было безнадежным делом. Ни на одном судне нельзя было бы разместить достаточное количество припасов, а также сохранить их свежими в течение того времени, которое потребуется, чтобы покрыть хотя бы четверть этого расстояния.
И тем не менее Бог сказал ему, что он может достичь Востока, плывя на запад. Поэтому Птолемей, наверняка, ошибся, причем достаточно основательно. Он допустил грубейшую, непростительную ошибку, и Колумб обязан найти способ доказать это. Для того чтобы король позволил ему возглавить суда, которые поплывут на запад во исполнение воли Божией.
Было бы намного проще, твердил он в своих безмолвных молитвах, обращенных к Святой Троице, если бы вы послали ангела к королю Португалии возвестить ему волю Господа. Почему вы остановили свой выбор на мне? Ведь никто не захочет слушать меня!
Но Бог молчал, поэтому Колумб продолжал размышлять, изучать старинные рукописи и искать способ, как доказать другим то, что он считал истиной и о чем до сих пор никто не догадывался – что Земной шар намного меньше, что Восток и Запад расположены гораздо ближе друг к другу, чем полагали древние. А поскольку ученые примут в качестве единственного доказательства только книги, написанные древними, Колумбу придется как-то разыскать труды этих авторов, в которых указываются такие размеры Земли, которые он считал истинными. Он нашел некоторые полезные для него мысли в книге кардинала д'Айли “Imago Mundi” (“Картина мира”), сборнике трудов авторов древности. Из нее он узнал: Маринус Тирский считал, что протяженность мировой суши составляет не 180 градусов, а 225, и, следовательно, океан занимает только 135 градусов. Это по-прежнему было слишком много, но все же вселяло надежду. Неважно, что Птолемей жил и творил уже после Маринуса Тирского, что он проверил сделанные Маринусом вычисления и опроверг их результаты. Маринус предложил такую картину мира, которая помогла Колумбу доказать свою правоту, поэтому Маринус был для него большим авторитетом. Он нашел также полезные высказывания у Аристотеля, Сенеки и Плиния.
Затем его осенило, что все эти древние ученые ничего не знали об открытиях Марко Поло, сделанных во время его путешествия в Катей. Добавим 28 градусов суши, открытой им, а затем еще 30 градусов, чтобы учесть расстояние между Катеем и островным государством Чипангу, и тогда останется только 77 градусов океана, который предстоит пересечь. Вычтем затем еще 9 градусов, учитывая, что его путешествие начнется с Канарских островов, расположенных на юго-западе и наиболее удобных для начала путешествия, которое повелел ему выполнить Господь. И тогда флотилии Колумба придется пересечь лишь 68 градусов океана.
И все же, это слишком много. Но, наверняка, и в расчетах Марко Поло, и в вычислениях древних были ошибки. Отнимем еще 8 градусов и округлим цифру до 601 Но и это расстояние непомерно велико. Одна шестая окружности Земли между Канарскими островами и Чипангу – это значит, что придется пройти более 3000 миль без захода в порт. Как ни старался Колумб, он не мог найти у древних доказательств того, что он считал истиной: для того чтобы доплыть из Европы в великие царства Востока, потребуются дни или, от силы, недели. Должны же быть еще какие-то сведения! Возможно, какой-то другой автор. Либо же какой-то факт, который он пропустил. Что-то такое, что убедит ученых в Лиссабоне поддержать его просьбу и рекомендовать королю Жуану поручить Колумбу возглавить экспедицию.
Все это время Фелипа, судя по ее поведению, была чем-то озабочена и даже расстроена. Колумб смутно подозревал, что она ждет от него больше внимания и заботы, но он не мог отвлекаться на те пустяки, которые интересовали ее. Во всяком случае сейчас, когда Бог возложил на его плечи задачу, поистине достойную Геркулеса. Он женился не для того, чтобы заниматься домом, и прямо говорил ей об этом. Его ждут большие дела, но он не мог сказать, в чем они заключаются и кто поручил их ему, потому что ему запретили это. И он видел, что Фелипа с каждым днем все больше и больше обижается на него, в то время как у него все усиливалось раздражение в ответ на то, что она так явно ищет его общества.
Фелипу много раз предупреждали, что мужчины по своей природе требовательны и неверны, и она была готова к такому поведению со стороны мужа. Но с ним, видимо, происходит что-то непонятное. Здесь, на острове, не было ни одной женщины, на которую он мог бы обратить внимание. А у Диего уже давно должны были бы появиться брат или сестра, но Колумб, похоже, не испытывал к ней никакого влечения.
– Его интересуют только карты да старые книги, – жаловалась она матери. – А кроме того – встречи с капитанами и штурманами, а также людьми, которые уже пользовались или будут пользоваться благосклонным вниманием короля.
Поначалу дона Мониц советовала ей потерпеть, говоря, что ненасытная мужская похоть рано или поздно преодолеет равнодушие ее мужа. Однако, когда этого не случилось, она, в конце концов, дала согласие на переезд с уединенного Порто-Санто в дом, принадлежавший семье в Фуншале, самом большом городе на главном из Мадейрских островов. Она надеялась, что если Колумб сможет, наконец, удовлетворить свою страсть к морю, то он обратит внимание и на Фелипу.
Однако, вместо этого он еще больше увлекся морем, и стал одним из самых известных людей в порту Фуншала. Стоило какому-нибудь судну войти в порт, как Колумб тут же оказывался на его борту; он дружески общался с капитаном и штурманами, примечая количество съестных припасов, взятых на борт, расспрашивая, на сколько их должно хватить, в общем, отмечая про себя все.
– Если он и шпион, – сказал один капитан доне Мониц, вдове своего старого друга Перестрелло, – то очень уж неопытный: он собирает нужные ему сведения, расспрашивая всех так неприкрыто и нетерпеливо! Мне думается, что он просто влюблен в море и жалеет, что не родился португальцем, ибо тогда он смог бы участвовать в крупных экспедициях.
– Но он не португалец и поэтому не может на это рассчитывать, – заметила дона Мониц. – Почему он никак не успокоится? Ему совсем неплохо живется с моей дочерью, и он бы жил еще лучше, если бы просто побольше обращал на нее внимания.
В ответ старый моряк только рассмеялся.
– Если в душу мужика запало море, то что может предложить ему взамен женщина? Что значит для него ребенок? Ветер – вот его женщина, а птицы – его дети. Зачем вы удерживаете его на этих островах? Он постоянно окружен морем, а плавать по нему все равно не может. Он генуэзец, и поэтому ему никогда не позволят отправиться в еще неизведанные воды африканского побережья. Но почему бы не дать ему возможность – нет, помочь ему – отправиться с купеческими судами в другие места?
– Я вижу, вам действительно понравился этот седовласый мужчина, при котором моя дочь чувствует себя вдовой.
– Вдовой? Ну, может быть, лишь наполовину вдовой? В мире есть три типа мужчин: живые, мертвые и моряки. Уж вы-то должны это знать: ваш муж был одним из нас.
– Но он отказался от моря и остался дома.
– И умер, – сказал капитан с безжалостной прямотой. – У вашей Фелипы есть сын, верно? Так пусть она отпустит мужа, чтобы он нажил состояние, которое, а один прекрасный день, он оставит вашему внуку. Вы просто медленно убиваете его, удерживая здесь.
Вот почему после двух лет пребывания на Мадейре дона Мониц неожиданно заявила, что, по ее мнению, настало время вернуться в Лиссабон. Колумб упаковал карты и книги тестя, и стал энергично готовиться к отъезду. При этом он понимал, что Фелипе такая перемена не сулит никаких надежд. Путешествие в Порто-Санто было для нее мучительным, несмотря на то что в то время она ждала столь многого от своего брака. Теперь она не ждала ребенка и отчаялась найти счастье с Колумбом. Все это усугублялось еще и тем, что, чем больше он отдалялся от нее, тем сильнее, пусть и безнадежно, она любила его. Она слышала, как он разговаривает с другими мужчинами, и находила его голос, страстность, звучавшую в нем, его манеру речи завораживающими. Она смотрела, как он сидит, погруженный в чтение книг, которые она едва ли могла понять, и восхищалась его блестящим умом. Он писал что-то на полях книг, он осмеливался добавлять свои слова к словам древних! Он жил в мире, куда она никогда не сможет проникнуть, и тем не менее, она мечтала об этом. Возьми меня с собой, в эти непонятные мне места, беззвучно молила она его. Но в молчании, служившем ей ответом, не было такого страстного стремления, а если и было, то оно не относилось ни к ней, ни к маленькому Диего. Поэтому она знала, что возвращение в Лиссабон ничего не изменит в их отношениях. Она никогда не сможет пробудить нежность в его душе. У нее есть его ребенок, но чем сильнее она жаждала общества мужа, чем больше она тянулась к нему, тем настойчивее он отталкивал ее; однако, если бы она не делала этого, он вообще забыл бы о ее существовании. Она отчетливо понимала, что никакие усилия с ее стороны не принесут ей счастья.
Колумб видел, что творится в ее душе. Он был не настолько слеп, как она думала. У него просто не было времени, чтобы сделать ее счастливой. Если бы она могла довольствоваться тем, что он делит с ней ложе и проводит с ней время, когда устает от своих занятий, тогда, возможно, он и смог бы дать ей что-то. Но она требовала куда больше: чтобы он интересовался и даже восхищался каждой милой и забавной проделкой этого непонятного Диего! Чтобы он проявлял интерес к женским пересудам, восхищался ее рукоделием, чтобы он обратил внимание на ткань, выбранную ею для нового платья, чтобы он отчитал слугу, ставшего ленивым и дерзким. Он знал, что если бы он проявил интерес к подобным вещам, она была бы счастлива, но тогда она стала бы еще больше приставать к нему со всей этой чепухой, чтобы отвлечь его от занятий. А у него просто не было на это времени. Поэтому он еще больше отдалился от нее, не желая причинять ей боли, и все же причиняя ее. И все это потому, что он должен был отыскать способ, как выполнить волю Господа.
Во время путешествия обратно в Португалию Фелипа не так сильно страдала от морской болезни, но тем не менее не вставала с постели, безучастно глядя на стены своей крохотной каюты. От этой сердечной боли ей уже не избавиться никогда. Даже в Лиссабоне, где, как надеялась дона Мониц, старые друзья поднимут ей настроение, Фелипа лишь изредка соглашалась выйти куда-либо. Вместо этого она посвятила себя маленькому Диего, а все свободное время бесцельно бродила по дому. Когда Колумб отсутствовал, находясь по делам в городе или отправившись в путешествие, она ходила по комнатам, как будто надеялась найти его; а когда он был дома, она никак не могла собраться с духом и заговорить с ним. Иногда он вежливо выслушивал ее, а порой резко просил оставить его в покое, чтобы не отвлекать от работы. Но каждый раз результат был один и тот же: Фелипа бросалась на кровать и плакала, потому что понимала, что она совсем не является частью его жизни и не знает, как исправить это. И несмотря на это она все отчаяннее любила его, и все больше верила, что в ней есть какой-то недостаток, мешающий мужу полюбить ее.
Самым мучительным для нее было ходить вместе с мужем на концерты, к мессе или на обед при дворе, потому что она знала, что в аристократических домах Лиссабона его принимают лишь потому, что он женат на ней, и поэтому в подобных случаях она ему нужна. Им обоим приходилось вести себя как муж и жена, и она все время едва удерживалась от того, чтобы не разрыдаться и не крикнуть всем и каждому, что ее муж не любит ее, что он спит с ней, может быть, раз в неделю, или в две, и даже в этих случаях остается холоден. Если бы она хоть однажды позволила себе такое, то изумилась бы, узнав, что остальные женщины удивлены не характером ее взаимоотношений с мужем, а тем, что она находит в этом нечто необычное. У большинства из них были именно такие отношения с мужьями. Женщины и мужчины живут в разных мирах, они встречаются только в постели, чтобы произвести на свет наследников, или на светских приемах, чтобы укрепить положение друг друга в обществе. Почему это так ее волнует? Почему она не может вести такую же жизнь, как и они, приятную, беззаботную жизнь среди других женщин, время от времени баловать детей, всегда рассчитывая, что слуги позаботятся о том, чтобы жизнь их катилась гладко, как по наезженной колее.
Ответ, конечно, заключался в том, что ни один из их мужей не был хотя бы отдаленно похож на Кристовао. Ни у одного из них не пылал в груди такой огонь. Ни у кого из них в сердце не таилась такая всепоглощающая страсть, притягивающая женщину, тонущую в этой бездонной пучине, так и не утолив своей жажды, так и не получив ничего в ответ.
А сам Колумб видел, как годы их совместной жизни старят Фелипу, как опустились уголки ее рта, и на лице застыла маска холодной неудовлетворенности. Видел, как она проводит все больше времени в постели, жалуясь на непонятные болезни и понимая, что он каким-то образом является причиной этого. Это он заставляет ее страдать, но он не в силах что-либо изменить, если хочет выполнить главное дело своей жизни.
Почти сразу же после возвращения в Лиссабон Колумб нашел книгу, которую искал. Труд по географии некоего арабского автора по имени Альфрагано был переведен на латинский язык, и Колумб обнаружил, что с ее помощью он сможет сократить те последние 60 градусов до вполне приемлемого для его путешествия расстояния. Если предположить, что расчеты Альфрагано были выполнены в римских милях, то тогда расстояние в 60 градусов между Канарами и Чипангу составит всего две тысячи морских миль в тех широтах, где он будет плыть. При благоприятных ветрах, которые наверняка обеспечит ему Господь, путешествие можно будет проделать всего за восемь дней, самое большее – за две недели.
Теперь в его распоряжении были доказательства в тех выражениях и значениях, которые ученые должны понять. Он предстанет перед ними не с пустыми руками, и не с одной только верой в то видение, о котором ему запретили рассказывать. Теперь на его стороне древние ученые, и неважно, что один из них был мусульманином; он сможет выстроить цепочку доказательств необходимости своей экспедиции.
Наконец-то его женитьба на Фелипе принесла свои плоды. Он использовал многочисленные знакомства и получил возможность представить свои идеи при дворе. Кристофоро смело стоял перед королем Жуаном, зная, что Бог позаботится о том, чтобы тот был к нему благосклонен, и внушит ему, что по Его воле он должен снарядить экспедицию во главе с Колумбом. Он разложил перед присутствующими карты со всеми расчетами, доказывающими, что Чипангу находится в пределах досягаемости, а Катей – на небольшом расстоянии от него. Король и ученые слушали. Они задавали вопросы. Они вспоминали древних мудрецов, взгляды которых противоречили мнению Колумба относительно размеров Земли и соотношения суши и воды, а Колумб терпеливо и уверенно отвечал им.
– Это истина, – заявил он. Все шло своим чередом, пока один из присутствующих не спросил:
– Откуда вы знаете, что Маринус прав, а Птолемей ошибается?
Колумб ответил:
– Потому что, если Птолемей прав, то это путешествие было бы невозможно. Но оно возможно, и оно закончится успешно. И поэтому я знаю, что Птолемей ошибается.
Еще не успев закончить свою речь, он уже знал, что такой довод не убедит их. Видя, как они, слушая его, вежливо кивают и почти открыто поглядывают на короля, он понял, что они дружно выступят против него. Ну что ж, подумал Кристофоро, я сделал все, что мог. Теперь все в руках Господа. Он поблагодарил короля за его милость, вновь выразил уверенность, что такая экспедиция покрыла бы славой Португалию, сделала ее величайшим королевством Европы и обратила бы в христианскую веру великое множество язычников. И после этого ушел.
Он счел обнадеживающим признаком, что, пока он ждал ответа короля, ему разрешили присоединиться к торговой экспедиции, направлявшейся к африканскому побережью. Это не было разведывательным путешествием, поэтому никаких тайн португальской короны перед ним не раскрыли. Тем не менее тот факт, что ему позволили доплыть до самой крепости Сан Жоржи в Ла Мине, был знаком доверия. Дав мне возможность ознакомиться с великими достижениями португальских мореплавателей, король, видимо, хочет подготовить меня к тому, чтобы я возглавил мою экспедицию, подумал Колумб.
По возвращении он с нетерпением ждал королевского ответа, надеясь в любой день услышать, что ему дают необходимые суда, людей и припасы.
Но король ответил отказом.
Колумб был раздавлен. Долгие дни он почти ничего не ел и не спал. Он не знал, что и думать. Разве это не было Божьим планом? Разве Бог не указывает королям и принцам, как поступать? Тогда как же король Жуан мог отказать ему?
Вероятно, я что-то сделал не так. Я не должен был тратить так много времени, пытаясь доказать, что путешествие возможно. Следовало потратить больше времени на то, чтобы убедить короля, что оно желательно и необходимо, и почему Богу угодно, чтобы оно было совершено. Я вел себя как глупец. Я недостаточно подготовился. Я никуда не гожусь. Перебирая в уме все возможные объяснения, он все глубже погружался в отчаяние.
Фелипа видела, как страдает ее муж, и поняла, что потерпела неудачу с тем единственным, в чем он нуждался и что она подарила ему, выйдя замуж. Он нуждался в связях при дворе, а влиятельность ее семейства оказалась недостаточной. Почему же тогда он не уйдет от нее? Сейчас она была для него невыносимым бременем. Она не обладала ничем, что он мог бы пожелать, полюбить, в чем мог бы нуждаться. Когда она, в попытке отвлечь его от мрачных мыслей, привела к нему пятилетнего Диего, он так грубо отослал ребенка прочь, что тот целый час плакал, а потом отказался опять пойти к отцу. Этот эпизод явился последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. Теперь Фелипа знала, что Колумб ненавидит ее, и что она заслужила его ненависть, не дав ему ничего, в чем он нуждался.
Она бросилась в постель, повернулась лицом к стене и вскоре почувствовала, что действительно больна.
В последние дни ее жизни Колумб был с ней таким заботливым и внимательным, что раньше она и помыслить бы об этом не смела. Но в глубине души она знала, что он все равно не любит ее. Он скорее выполнял свой долг, когда говорил ей, как он переживает то, что долго был невнимателен к ней, она понимала: это вовсе не значит, что он желает ей поскорее выздороветь, чтобы получить возможность искупить свою вину; нет, он просто ждет от нее прощения, чтобы совесть его была чиста, когда ее смерть освободит его от всех обязательств брака.
– Ты обязательно прославишься, Кристовао, так или иначе, – сказала она.
– И ты будешь рядом со мной и увидишь это, Фелипа, – отозвался он.
Ей хотелось верить в это или хотя бы в то, что он действительно хочет этого, но она знала, что это, увы, не так.
– Я прошу тебя обещать мне только одно: ты завещаешь все Диего.
– Да, Диего, – ответил Колумб.
– Никаким другим сыновьям, – добавила она, – никаким другим наследникам.
– Я обещаю, – последовал ответ.
Вскоре она умерла. Колумб держал Диего за руку, когда они шли за ее гробом, направляясь к фамильному склепу. Внезапно он поднял сына на руки и промолвил:
– Ты единственное, что мне осталось от нее. Я нехорошо поступал с твоей матерью, да и с тобой тоже, и не могу обещать, что в будущем изменюсь к лучшему. Но я обещал ей кое-что и сейчас скажу тебе то же самое: все, чем я когда-либо буду владеть, все, чего я когда-либо добьюсь, каждый титул, все свое имущество, все мои почести, всю мою славу я оставлю тебе.
Диего запомнил эти слова. Оказывается, отец все-таки любит его, и он также любил его мать, и когда-нибудь, если отец станет великим, и сам Диего будет великим после его смерти. Он подумал, не означает ли это, что в один прекрасный день он будет владельцем острова, как бабушка. Он подумал, не значит ли это, что когда-нибудь он сам поведет корабль в плавание. Он подумал, не означает ли это, что в один прекрасный день он предстанет перед королем. И еще он подумал, а не значит ли это, что отец сейчас покинет его и он никогда его больше не увидит.
Весной следующего года Колумб отправился в Испанию. Он отвез Диего во францисканский монастырь Ла Рабида неподалеку от Палоса.
– Меня учили отцы-францисканцы в Генуе, – сказал он сыну. – Учись хорошо, сын мой, стань настоящим ученым, христианином и благородным человеком. А я буду служить Господу и постараюсь, чтобы мы с тобой стали богатыми людьми.
Колумб оставил сына в монастыре, но время от времени навещал его, а в своих письмах настоятелю, отцу Хуану Пересу, он никогда не забывал справиться об успехах и здоровье сына. Диего понимал, что немногие отцы так заботятся о своих сыновьях, как его отец. И даже малая толика внимания со стороны его дорогого отца значила куда больше, чем вся любовь и внимание отцов не столь выдающихся, как его отец. Примерно так говорил он себе, стараясь заглушить слезы обиды и одиночества в эти первые месяцы жизни в монастыре.
Видя подавленное состояние мужа, Фелипа стала упрашивать мать сделать что-то для ее дорогого Кристовао.
– Он любит море, – говорила она, – он мечтает о больших путешествиях. Неужели ты не можешь ничего для него сделать?
В результате та привела своего зятя в библиотеку покойного мужа и открыла перед ним ящики с картами и бесценными книгами. Благодарность Колумба не знала границ. Впервые ей показалось, что он, возможно, вполне искренен, и его мало интересует африканское побережье. Его просто привлекает мореплавание, и он мечтает о дальних путешествиях без какой-либо определенной цели.
Теперь Колумб проводил почти все свое время, склонившись над книгами и картами. Само собой разумеется, он не нашел никаких карт Западного океана, потому что ни один человек, забравшийся дальше Азорских или Канарских островов, или островов Зеленого мыса, так и не вернулся обратно. Он узнал, однако, что португальские моряки не любили близко подходить к побережью Африки. Вместо этого, они отплывали далеко в море, чтобы воспользоваться более сильными и удобными ветрами и большими глубинами, пока не определяли по своим приборам, что заплыли на юг так же далеко, как и в предыдущий раз. Тогда они поворачивали на восток, к земле, надеясь, что на этот раз заплыли на юг дальше самой южной оконечности Африки, что они найдут путь, ведущий на восток, к Индии. Именно таким образом португальцы и открыли Мадейру, а затем острова Зеленого мыса. Некоторые искатели приключений того времени верили в то, что дальше к западу находятся цепочки островов, и плыли дальше, чтобы убедиться в этом. Но каждое такое плавание заканчивалось разочарованием или трагедией, и никто уже больше не верил, что на западе и на юге есть другие острова.
И все же Колумб не мог считать пустым вымыслом старые рассказы, которые когда-то увлекали моряков на поиски лежащих к западу островов. С неослабевающим интересом он читал записанную когда-то историю о мертвом матросе, прибитом волнами к берегам Африки или Канарских островов, либо островов Зеленого мыса, под одеждой которого нашли размокшую карту с нанесенными на ней островами, расположенными на западе, куда успел доплыть его корабль и где он затонул. Рассказы о плавающих стволах деревьев неизвестных пород, о стаях птиц, паривших на горизонте к югу или к западу, о телах утопленников с более круглыми, чем у европейцев, лицами и темной, но не такой черной, как у африканцев, кожей. Все эти свидетельства относились к давно прошедшим временам и отражали сокровенную мечту многих моряков. Но он знал то, что не дано было знать никому другому – Господь повелел ему достичь великих царств Востока, плывя на запад. А это означало, что не все в этих рассказах было досужим вымыслом, была в них и правда.
Но все равно это не могло быть веским доводом для тех, кто будет решать, финансировать ли отправляющуюся на запад экспедицию. Чтобы убедить короля, нужно было сначала убедить состоявших на службе при дворе ученых, для чего нужны серьезные доказательства, а не россказни моряков. Поэтому книги, хранившиеся в библиотеке покойного губернатора Порто-Санто, оказались для Колумба подлинным сокровищем: как выяснилось, Перестрелло увлекался географией и в его библиотеке нашлись латинские переводы трудов Птолемея.
Знакомство с ними подействовало на Колумба, как холодный душ. Птолемей утверждал, что самая западная оконечность Европы отстоит от самой восточной оконечности Азии на 180 градусов, то есть на половину окружности Земли. Совершить такое путешествие через океан было безнадежным делом. Ни на одном судне нельзя было бы разместить достаточное количество припасов, а также сохранить их свежими в течение того времени, которое потребуется, чтобы покрыть хотя бы четверть этого расстояния.
И тем не менее Бог сказал ему, что он может достичь Востока, плывя на запад. Поэтому Птолемей, наверняка, ошибся, причем достаточно основательно. Он допустил грубейшую, непростительную ошибку, и Колумб обязан найти способ доказать это. Для того чтобы король позволил ему возглавить суда, которые поплывут на запад во исполнение воли Божией.
Было бы намного проще, твердил он в своих безмолвных молитвах, обращенных к Святой Троице, если бы вы послали ангела к королю Португалии возвестить ему волю Господа. Почему вы остановили свой выбор на мне? Ведь никто не захочет слушать меня!
Но Бог молчал, поэтому Колумб продолжал размышлять, изучать старинные рукописи и искать способ, как доказать другим то, что он считал истиной и о чем до сих пор никто не догадывался – что Земной шар намного меньше, что Восток и Запад расположены гораздо ближе друг к другу, чем полагали древние. А поскольку ученые примут в качестве единственного доказательства только книги, написанные древними, Колумбу придется как-то разыскать труды этих авторов, в которых указываются такие размеры Земли, которые он считал истинными. Он нашел некоторые полезные для него мысли в книге кардинала д'Айли “Imago Mundi” (“Картина мира”), сборнике трудов авторов древности. Из нее он узнал: Маринус Тирский считал, что протяженность мировой суши составляет не 180 градусов, а 225, и, следовательно, океан занимает только 135 градусов. Это по-прежнему было слишком много, но все же вселяло надежду. Неважно, что Птолемей жил и творил уже после Маринуса Тирского, что он проверил сделанные Маринусом вычисления и опроверг их результаты. Маринус предложил такую картину мира, которая помогла Колумбу доказать свою правоту, поэтому Маринус был для него большим авторитетом. Он нашел также полезные высказывания у Аристотеля, Сенеки и Плиния.
Затем его осенило, что все эти древние ученые ничего не знали об открытиях Марко Поло, сделанных во время его путешествия в Катей. Добавим 28 градусов суши, открытой им, а затем еще 30 градусов, чтобы учесть расстояние между Катеем и островным государством Чипангу, и тогда останется только 77 градусов океана, который предстоит пересечь. Вычтем затем еще 9 градусов, учитывая, что его путешествие начнется с Канарских островов, расположенных на юго-западе и наиболее удобных для начала путешествия, которое повелел ему выполнить Господь. И тогда флотилии Колумба придется пересечь лишь 68 градусов океана.
И все же, это слишком много. Но, наверняка, и в расчетах Марко Поло, и в вычислениях древних были ошибки. Отнимем еще 8 градусов и округлим цифру до 601 Но и это расстояние непомерно велико. Одна шестая окружности Земли между Канарскими островами и Чипангу – это значит, что придется пройти более 3000 миль без захода в порт. Как ни старался Колумб, он не мог найти у древних доказательств того, что он считал истиной: для того чтобы доплыть из Европы в великие царства Востока, потребуются дни или, от силы, недели. Должны же быть еще какие-то сведения! Возможно, какой-то другой автор. Либо же какой-то факт, который он пропустил. Что-то такое, что убедит ученых в Лиссабоне поддержать его просьбу и рекомендовать королю Жуану поручить Колумбу возглавить экспедицию.
Все это время Фелипа, судя по ее поведению, была чем-то озабочена и даже расстроена. Колумб смутно подозревал, что она ждет от него больше внимания и заботы, но он не мог отвлекаться на те пустяки, которые интересовали ее. Во всяком случае сейчас, когда Бог возложил на его плечи задачу, поистине достойную Геркулеса. Он женился не для того, чтобы заниматься домом, и прямо говорил ей об этом. Его ждут большие дела, но он не мог сказать, в чем они заключаются и кто поручил их ему, потому что ему запретили это. И он видел, что Фелипа с каждым днем все больше и больше обижается на него, в то время как у него все усиливалось раздражение в ответ на то, что она так явно ищет его общества.
Фелипу много раз предупреждали, что мужчины по своей природе требовательны и неверны, и она была готова к такому поведению со стороны мужа. Но с ним, видимо, происходит что-то непонятное. Здесь, на острове, не было ни одной женщины, на которую он мог бы обратить внимание. А у Диего уже давно должны были бы появиться брат или сестра, но Колумб, похоже, не испытывал к ней никакого влечения.
– Его интересуют только карты да старые книги, – жаловалась она матери. – А кроме того – встречи с капитанами и штурманами, а также людьми, которые уже пользовались или будут пользоваться благосклонным вниманием короля.
Поначалу дона Мониц советовала ей потерпеть, говоря, что ненасытная мужская похоть рано или поздно преодолеет равнодушие ее мужа. Однако, когда этого не случилось, она, в конце концов, дала согласие на переезд с уединенного Порто-Санто в дом, принадлежавший семье в Фуншале, самом большом городе на главном из Мадейрских островов. Она надеялась, что если Колумб сможет, наконец, удовлетворить свою страсть к морю, то он обратит внимание и на Фелипу.
Однако, вместо этого он еще больше увлекся морем, и стал одним из самых известных людей в порту Фуншала. Стоило какому-нибудь судну войти в порт, как Колумб тут же оказывался на его борту; он дружески общался с капитаном и штурманами, примечая количество съестных припасов, взятых на борт, расспрашивая, на сколько их должно хватить, в общем, отмечая про себя все.
– Если он и шпион, – сказал один капитан доне Мониц, вдове своего старого друга Перестрелло, – то очень уж неопытный: он собирает нужные ему сведения, расспрашивая всех так неприкрыто и нетерпеливо! Мне думается, что он просто влюблен в море и жалеет, что не родился португальцем, ибо тогда он смог бы участвовать в крупных экспедициях.
– Но он не португалец и поэтому не может на это рассчитывать, – заметила дона Мониц. – Почему он никак не успокоится? Ему совсем неплохо живется с моей дочерью, и он бы жил еще лучше, если бы просто побольше обращал на нее внимания.
В ответ старый моряк только рассмеялся.
– Если в душу мужика запало море, то что может предложить ему взамен женщина? Что значит для него ребенок? Ветер – вот его женщина, а птицы – его дети. Зачем вы удерживаете его на этих островах? Он постоянно окружен морем, а плавать по нему все равно не может. Он генуэзец, и поэтому ему никогда не позволят отправиться в еще неизведанные воды африканского побережья. Но почему бы не дать ему возможность – нет, помочь ему – отправиться с купеческими судами в другие места?
– Я вижу, вам действительно понравился этот седовласый мужчина, при котором моя дочь чувствует себя вдовой.
– Вдовой? Ну, может быть, лишь наполовину вдовой? В мире есть три типа мужчин: живые, мертвые и моряки. Уж вы-то должны это знать: ваш муж был одним из нас.
– Но он отказался от моря и остался дома.
– И умер, – сказал капитан с безжалостной прямотой. – У вашей Фелипы есть сын, верно? Так пусть она отпустит мужа, чтобы он нажил состояние, которое, а один прекрасный день, он оставит вашему внуку. Вы просто медленно убиваете его, удерживая здесь.
Вот почему после двух лет пребывания на Мадейре дона Мониц неожиданно заявила, что, по ее мнению, настало время вернуться в Лиссабон. Колумб упаковал карты и книги тестя, и стал энергично готовиться к отъезду. При этом он понимал, что Фелипе такая перемена не сулит никаких надежд. Путешествие в Порто-Санто было для нее мучительным, несмотря на то что в то время она ждала столь многого от своего брака. Теперь она не ждала ребенка и отчаялась найти счастье с Колумбом. Все это усугублялось еще и тем, что, чем больше он отдалялся от нее, тем сильнее, пусть и безнадежно, она любила его. Она слышала, как он разговаривает с другими мужчинами, и находила его голос, страстность, звучавшую в нем, его манеру речи завораживающими. Она смотрела, как он сидит, погруженный в чтение книг, которые она едва ли могла понять, и восхищалась его блестящим умом. Он писал что-то на полях книг, он осмеливался добавлять свои слова к словам древних! Он жил в мире, куда она никогда не сможет проникнуть, и тем не менее, она мечтала об этом. Возьми меня с собой, в эти непонятные мне места, беззвучно молила она его. Но в молчании, служившем ей ответом, не было такого страстного стремления, а если и было, то оно не относилось ни к ней, ни к маленькому Диего. Поэтому она знала, что возвращение в Лиссабон ничего не изменит в их отношениях. Она никогда не сможет пробудить нежность в его душе. У нее есть его ребенок, но чем сильнее она жаждала общества мужа, чем больше она тянулась к нему, тем настойчивее он отталкивал ее; однако, если бы она не делала этого, он вообще забыл бы о ее существовании. Она отчетливо понимала, что никакие усилия с ее стороны не принесут ей счастья.
Колумб видел, что творится в ее душе. Он был не настолько слеп, как она думала. У него просто не было времени, чтобы сделать ее счастливой. Если бы она могла довольствоваться тем, что он делит с ней ложе и проводит с ней время, когда устает от своих занятий, тогда, возможно, он и смог бы дать ей что-то. Но она требовала куда больше: чтобы он интересовался и даже восхищался каждой милой и забавной проделкой этого непонятного Диего! Чтобы он проявлял интерес к женским пересудам, восхищался ее рукоделием, чтобы он обратил внимание на ткань, выбранную ею для нового платья, чтобы он отчитал слугу, ставшего ленивым и дерзким. Он знал, что если бы он проявил интерес к подобным вещам, она была бы счастлива, но тогда она стала бы еще больше приставать к нему со всей этой чепухой, чтобы отвлечь его от занятий. А у него просто не было на это времени. Поэтому он еще больше отдалился от нее, не желая причинять ей боли, и все же причиняя ее. И все это потому, что он должен был отыскать способ, как выполнить волю Господа.
Во время путешествия обратно в Португалию Фелипа не так сильно страдала от морской болезни, но тем не менее не вставала с постели, безучастно глядя на стены своей крохотной каюты. От этой сердечной боли ей уже не избавиться никогда. Даже в Лиссабоне, где, как надеялась дона Мониц, старые друзья поднимут ей настроение, Фелипа лишь изредка соглашалась выйти куда-либо. Вместо этого она посвятила себя маленькому Диего, а все свободное время бесцельно бродила по дому. Когда Колумб отсутствовал, находясь по делам в городе или отправившись в путешествие, она ходила по комнатам, как будто надеялась найти его; а когда он был дома, она никак не могла собраться с духом и заговорить с ним. Иногда он вежливо выслушивал ее, а порой резко просил оставить его в покое, чтобы не отвлекать от работы. Но каждый раз результат был один и тот же: Фелипа бросалась на кровать и плакала, потому что понимала, что она совсем не является частью его жизни и не знает, как исправить это. И несмотря на это она все отчаяннее любила его, и все больше верила, что в ней есть какой-то недостаток, мешающий мужу полюбить ее.
Самым мучительным для нее было ходить вместе с мужем на концерты, к мессе или на обед при дворе, потому что она знала, что в аристократических домах Лиссабона его принимают лишь потому, что он женат на ней, и поэтому в подобных случаях она ему нужна. Им обоим приходилось вести себя как муж и жена, и она все время едва удерживалась от того, чтобы не разрыдаться и не крикнуть всем и каждому, что ее муж не любит ее, что он спит с ней, может быть, раз в неделю, или в две, и даже в этих случаях остается холоден. Если бы она хоть однажды позволила себе такое, то изумилась бы, узнав, что остальные женщины удивлены не характером ее взаимоотношений с мужем, а тем, что она находит в этом нечто необычное. У большинства из них были именно такие отношения с мужьями. Женщины и мужчины живут в разных мирах, они встречаются только в постели, чтобы произвести на свет наследников, или на светских приемах, чтобы укрепить положение друг друга в обществе. Почему это так ее волнует? Почему она не может вести такую же жизнь, как и они, приятную, беззаботную жизнь среди других женщин, время от времени баловать детей, всегда рассчитывая, что слуги позаботятся о том, чтобы жизнь их катилась гладко, как по наезженной колее.
Ответ, конечно, заключался в том, что ни один из их мужей не был хотя бы отдаленно похож на Кристовао. Ни у одного из них не пылал в груди такой огонь. Ни у кого из них в сердце не таилась такая всепоглощающая страсть, притягивающая женщину, тонущую в этой бездонной пучине, так и не утолив своей жажды, так и не получив ничего в ответ.
А сам Колумб видел, как годы их совместной жизни старят Фелипу, как опустились уголки ее рта, и на лице застыла маска холодной неудовлетворенности. Видел, как она проводит все больше времени в постели, жалуясь на непонятные болезни и понимая, что он каким-то образом является причиной этого. Это он заставляет ее страдать, но он не в силах что-либо изменить, если хочет выполнить главное дело своей жизни.
Почти сразу же после возвращения в Лиссабон Колумб нашел книгу, которую искал. Труд по географии некоего арабского автора по имени Альфрагано был переведен на латинский язык, и Колумб обнаружил, что с ее помощью он сможет сократить те последние 60 градусов до вполне приемлемого для его путешествия расстояния. Если предположить, что расчеты Альфрагано были выполнены в римских милях, то тогда расстояние в 60 градусов между Канарами и Чипангу составит всего две тысячи морских миль в тех широтах, где он будет плыть. При благоприятных ветрах, которые наверняка обеспечит ему Господь, путешествие можно будет проделать всего за восемь дней, самое большее – за две недели.
Теперь в его распоряжении были доказательства в тех выражениях и значениях, которые ученые должны понять. Он предстанет перед ними не с пустыми руками, и не с одной только верой в то видение, о котором ему запретили рассказывать. Теперь на его стороне древние ученые, и неважно, что один из них был мусульманином; он сможет выстроить цепочку доказательств необходимости своей экспедиции.
Наконец-то его женитьба на Фелипе принесла свои плоды. Он использовал многочисленные знакомства и получил возможность представить свои идеи при дворе. Кристофоро смело стоял перед королем Жуаном, зная, что Бог позаботится о том, чтобы тот был к нему благосклонен, и внушит ему, что по Его воле он должен снарядить экспедицию во главе с Колумбом. Он разложил перед присутствующими карты со всеми расчетами, доказывающими, что Чипангу находится в пределах досягаемости, а Катей – на небольшом расстоянии от него. Король и ученые слушали. Они задавали вопросы. Они вспоминали древних мудрецов, взгляды которых противоречили мнению Колумба относительно размеров Земли и соотношения суши и воды, а Колумб терпеливо и уверенно отвечал им.
– Это истина, – заявил он. Все шло своим чередом, пока один из присутствующих не спросил:
– Откуда вы знаете, что Маринус прав, а Птолемей ошибается?
Колумб ответил:
– Потому что, если Птолемей прав, то это путешествие было бы невозможно. Но оно возможно, и оно закончится успешно. И поэтому я знаю, что Птолемей ошибается.
Еще не успев закончить свою речь, он уже знал, что такой довод не убедит их. Видя, как они, слушая его, вежливо кивают и почти открыто поглядывают на короля, он понял, что они дружно выступят против него. Ну что ж, подумал Кристофоро, я сделал все, что мог. Теперь все в руках Господа. Он поблагодарил короля за его милость, вновь выразил уверенность, что такая экспедиция покрыла бы славой Португалию, сделала ее величайшим королевством Европы и обратила бы в христианскую веру великое множество язычников. И после этого ушел.
Он счел обнадеживающим признаком, что, пока он ждал ответа короля, ему разрешили присоединиться к торговой экспедиции, направлявшейся к африканскому побережью. Это не было разведывательным путешествием, поэтому никаких тайн португальской короны перед ним не раскрыли. Тем не менее тот факт, что ему позволили доплыть до самой крепости Сан Жоржи в Ла Мине, был знаком доверия. Дав мне возможность ознакомиться с великими достижениями португальских мореплавателей, король, видимо, хочет подготовить меня к тому, чтобы я возглавил мою экспедицию, подумал Колумб.
По возвращении он с нетерпением ждал королевского ответа, надеясь в любой день услышать, что ему дают необходимые суда, людей и припасы.
Но король ответил отказом.
Колумб был раздавлен. Долгие дни он почти ничего не ел и не спал. Он не знал, что и думать. Разве это не было Божьим планом? Разве Бог не указывает королям и принцам, как поступать? Тогда как же король Жуан мог отказать ему?
Вероятно, я что-то сделал не так. Я не должен был тратить так много времени, пытаясь доказать, что путешествие возможно. Следовало потратить больше времени на то, чтобы убедить короля, что оно желательно и необходимо, и почему Богу угодно, чтобы оно было совершено. Я вел себя как глупец. Я недостаточно подготовился. Я никуда не гожусь. Перебирая в уме все возможные объяснения, он все глубже погружался в отчаяние.
Фелипа видела, как страдает ее муж, и поняла, что потерпела неудачу с тем единственным, в чем он нуждался и что она подарила ему, выйдя замуж. Он нуждался в связях при дворе, а влиятельность ее семейства оказалась недостаточной. Почему же тогда он не уйдет от нее? Сейчас она была для него невыносимым бременем. Она не обладала ничем, что он мог бы пожелать, полюбить, в чем мог бы нуждаться. Когда она, в попытке отвлечь его от мрачных мыслей, привела к нему пятилетнего Диего, он так грубо отослал ребенка прочь, что тот целый час плакал, а потом отказался опять пойти к отцу. Этот эпизод явился последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. Теперь Фелипа знала, что Колумб ненавидит ее, и что она заслужила его ненависть, не дав ему ничего, в чем он нуждался.
Она бросилась в постель, повернулась лицом к стене и вскоре почувствовала, что действительно больна.
В последние дни ее жизни Колумб был с ней таким заботливым и внимательным, что раньше она и помыслить бы об этом не смела. Но в глубине души она знала, что он все равно не любит ее. Он скорее выполнял свой долг, когда говорил ей, как он переживает то, что долго был невнимателен к ней, она понимала: это вовсе не значит, что он желает ей поскорее выздороветь, чтобы получить возможность искупить свою вину; нет, он просто ждет от нее прощения, чтобы совесть его была чиста, когда ее смерть освободит его от всех обязательств брака.
– Ты обязательно прославишься, Кристовао, так или иначе, – сказала она.
– И ты будешь рядом со мной и увидишь это, Фелипа, – отозвался он.
Ей хотелось верить в это или хотя бы в то, что он действительно хочет этого, но она знала, что это, увы, не так.
– Я прошу тебя обещать мне только одно: ты завещаешь все Диего.
– Да, Диего, – ответил Колумб.
– Никаким другим сыновьям, – добавила она, – никаким другим наследникам.
– Я обещаю, – последовал ответ.
Вскоре она умерла. Колумб держал Диего за руку, когда они шли за ее гробом, направляясь к фамильному склепу. Внезапно он поднял сына на руки и промолвил:
– Ты единственное, что мне осталось от нее. Я нехорошо поступал с твоей матерью, да и с тобой тоже, и не могу обещать, что в будущем изменюсь к лучшему. Но я обещал ей кое-что и сейчас скажу тебе то же самое: все, чем я когда-либо буду владеть, все, чего я когда-либо добьюсь, каждый титул, все свое имущество, все мои почести, всю мою славу я оставлю тебе.
Диего запомнил эти слова. Оказывается, отец все-таки любит его, и он также любил его мать, и когда-нибудь, если отец станет великим, и сам Диего будет великим после его смерти. Он подумал, не означает ли это, что в один прекрасный день он будет владельцем острова, как бабушка. Он подумал, не значит ли это, что когда-нибудь он сам поведет корабль в плавание. Он подумал, не означает ли это, что в один прекрасный день он предстанет перед королем. И еще он подумал, а не значит ли это, что отец сейчас покинет его и он никогда его больше не увидит.
Весной следующего года Колумб отправился в Испанию. Он отвез Диего во францисканский монастырь Ла Рабида неподалеку от Палоса.
– Меня учили отцы-францисканцы в Генуе, – сказал он сыну. – Учись хорошо, сын мой, стань настоящим ученым, христианином и благородным человеком. А я буду служить Господу и постараюсь, чтобы мы с тобой стали богатыми людьми.
Колумб оставил сына в монастыре, но время от времени навещал его, а в своих письмах настоятелю, отцу Хуану Пересу, он никогда не забывал справиться об успехах и здоровье сына. Диего понимал, что немногие отцы так заботятся о своих сыновьях, как его отец. И даже малая толика внимания со стороны его дорогого отца значила куда больше, чем вся любовь и внимание отцов не столь выдающихся, как его отец. Примерно так говорил он себе, стараясь заглушить слезы обиды и одиночества в эти первые месяцы жизни в монастыре.