Одолеваемая смертельным ужасом, она оставила заветный огонек, на который наступала всепоглощающая чернота Рассоздателя, и пустилась сквозь ночь на поиски другого сердца, которое она сможет разбудить и послать на помощь погибающему юноше. И сразу Пегги почувствовала, как тьма, заволакивающая душу Элвина, немножко прояснилась, зарябив тенями, — глубокая пустота будущего, которую она раньше наблюдала, потеряла свою непроницаемость. Значит, спасение Элвина зависит исключительно от результата ее поисков. Однако даже если она отыщет кого-нибудь, как его разбудить? Но Пегги найдет способ, иначе Хрустальный Город погибнет. Его поглотит пропасть, которая разверзлась на месте глупого, ребячьего гнева Элвина.


Глава 9

ИВОЛГА


   Элвин проснулся несколько часов спустя. Луна клонилась к западу, а на востоке разгорался первый призрачный свет. Он вовсе не собирался спать. Но он очень устал, да и работа, порученная ему, была полностью выполнена, поэтому, закрыв глаза, он, конечно же, задремал. Однако он еще успеет набрать ведро воды и принести в дом.
   Так, но открыл ли он глаза? Небо, распростершееся над ним, было сплошь серого цвета. А куда подевались деревья? Разве не должны они тихонько шелестеть под дуновеньем утреннего ветерка? Если на то пошло, ветерка тоже не было. И помимо того, что он видел глазами, чувствовал кожей, пропало еще кое-что. Зеленая музыка живого леса. Ее не стало: затихло стрекотание, издаваемое спящими насекомыми в траве, куда-то подевался ритмичный стук сердец дремлющих на рассвете оленей. Птицы не прыгали по ветвям, ожидая, когда солнечное тепло разбудит вкусных мошек.
   Все вокруг мертво. Рассоздано. Леса больше нет.
   Элвин открыл глаза.
   Но ведь они уже были открыты?
   Элвин открыл глаза еще раз и опять ничего не увидел; не закрывая их, он снова открыл веки, и с каждым разом небо, казалось, становилось все темнее. Нет, не темнее, оно как бы отступало, удалялось от него, словно он падал в глубоченную яму, откуда даже неба не видно.
   Элвин вскрикнул от страха и открыл уже открытые глаза. И вот что он увидел…
   Дрожащую бестелесную плоть Рассоздателя, давящую на него, проникающую в ноздри, между пальцев, лезущую в уши.
   Он ничего не чувствовал, но все равно знал, что именно пропало: внешний слой его кожи — под прикосновением Рассоздателя его тело распадалось на маленькие частички, которые умирали, осыпаясь на землю.
   — Нет! — закричал он.
   Не раздалось ни звука. Вместо этого Рассоздатель ворвался ему в рот, протиснулся в легкие, и Элвин не мог сжать зубы, чтобы остановить скользкого Разрушителя, который упорно проникал в его тело, чтобы источить изнутри.
   Элвин попытался исцелить себя — точно так же, как исцелил свою ногу, когда жернов чуть не перерезал ее пополам. Однако все происходило, как в древней истории, которую некогда поведал ему Сказитель. Он не мог соревноваться с Рассоздателем, который разрушал намного быстрее, чем Элвин строил. Он исцелял одну частичку, а тем временем распадались и умирали тысячи других. Его ждала смерть, наполовину его уже не существовало, и это будет не просто смерть, Элвин не просто потеряет бренную плоть, он не останется вечно живым духом — Рассоздатель вознамерился сожрать как тело, так и дух, как плоть, так и разум.
   Плеснула вода. Он услышал плеск воды. Ничему он так не радовался, как этому незатейливому звуку. Оказывается, Рассоздатель, окруживший и почти поглотивший его, вовсе не всемогущ, как кажется. Есть что-то неподвластное ему.
   Элвин услышал, как звук повторился и зазвенел в памяти. Ухватившись за проявление настоящего мира, Элвин открыл глаза.
   На этот раз они действительно открылись, потому что он снова увидел небо, окаймленное кронами деревьев. А рядом, сжимая в руках ведро воды, стояла Герти Смит, жена Миротворца.
   — Насколько я понимаю, это первая вода из колодца, — сказала она.
   Элвин разлепил губы, и в его легкие просочился прохладный влажный воздух.
   — Ну да, — прошептал он.
   — Никогда б не подумала, что ты за одну ночь выроешь колодец да еще выложишь его камнями, — продолжала она. — Этот полукровка, Артур Стюарт, он влез на кухню, где я замешивала хлеб на завтрак, и сказал, что колодец ты вырыл. Вот я и пришла посмотреть.
   — Он на ногах ни свет ни заря, — еле-еле кивнул Элвин.
   — Зато ты с последними петухами ложишься, — посетовала Герти. — Будь у меня твоя сила, я задала бы моему мужу хорошую трепку, Эл, и не посмотрела, кто ученик, а кто мастер.
   — Я всего лишь исполнил то, что он приказал.
   — Не сомневаюсь, как не сомневаюсь в том, что именно он заставил тебя вырыть ту ямищу с камнем на дне, что возле кузницы. — Она довольно хмыкнула. — Ничего, это научит старого дурня уму-разуму. Верит всяким лозоходам, а у самого подмастерье какой, вы посмотрите…
   Тут-то Элвин и понял, какую ошибку совершил. Яма, которую он выкопал в гневе, лучше всякой вывески говорила о том, что он умеет не только копыта лошадям подковывать.
   — Прошу вас, мэм, — взмолился он.
   — О чем же?
   — Я совсем не умею искать воду, мэм, но если вы начнете говорить противоположное, мне ж белого света не взвидеть.
   Она уставилась на него хмурыми, холодными глазами.
   — Но если ты не лозоход, объясни мне, откуда в колодце, что ты вырыл, такая чистая вода?
   Дальнейшие слова Элвин взвешивал более тщательно:
   — Дело все в том, что лоза в руках лозохода первый раз дернулась именно здесь. Я заметил это, и когда наткнулся у кузницы на камень, то направился прямиком сюда.
   Но подозрения Герти было не так-то просто развеять.
   — А ты бы повторил то же самое, если б Господь наш Иисус стоял здесь и судил твою вечную душу, основываясь на этих словах?
   — Мэм, появись здесь Иисус, я бы прежде всего принялся замаливать свои грехи, а о каком-то там колодце и не вспомнил бы.
   Она снова рассмеялась, легонько ткнув его в плечо.
   — Мне понравилась твоя история. Так случилось, что ты наблюдал за Хэнком Лозоходом. Отличная сплетня. Я не я, если не расскажу об этом всей округе.
   — Спасибо, мэм.
   — На, выпей. Ты заслужил первый глоток из первого ведра, что было набрано в этом колодце.
   Элвин знал, что, согласно обычаю, первый глоток делает владелец. Но она предлагала, а его горло настолько пересохло, что, заплати вы ему по пять долларов за унцию слюны, он бы и на десятку не наплевал. Поэтому он поднес ведерко к губам и жадно принялся пить, не замечая льющейся за ворот рубахи воды.
   — Могу поспорить, что голоден ты не меньше, — заметила Герти.
   — Скорее устал, — пожал плечами Элвин.
   — Ну так иди в дом, поспи.
   Он знал, что ему очень нужно выспаться, но видел, что Рассоздатель не отступил, а поэтому, по правде говоря, боялся засыпать.
   — Спасибо большое, мэм, но мне нужно отлучиться на пару минут.
   — Ну, давай, давай, — сказала она и направилась к дому.
   Утренний ветер, вцепившись в промокшую рубаху, обдал тело морозцем. Может, нападение Рассоздателя было всего лишь сном? Нет, Элвин так не считал. Он не спал, и все происходило на самом деле; не приди Герти Смит и не плесни ведро в колодце, он был бы рассоздан. Разрушитель больше не прятался. Он не скрывался в тенях, не маячил за спиной. Куда бы Элвин ни посмотрел, он везде видел переливающуюся в сером утреннем свете плоть Рассоздателя.
   По какой-то неведомой причине именно это утро Рассоздатель выбрал для решающей схватки. Только Элвин не знал, как нужно сражаться. Если такой прекрасный колодец не смог остановить врага, чем же ему воспрепятствовать? Рассоздатель — это вам не городской парень, с которым можно побороться. Рассоздателя за ворот не ухватишь.
   Одно несомненно. Больше никогда в жизни Элвин не ляжет спать, пока каким-нибудь образом не положит Рассоздателя на лопатки.
   «Я должен быть твоим властелином, — обратился Элвин к пустоте. — Так скажи, как мне тебя разрушить, если ты сам есть Рассоздание? Кто научит меня, как победить в этой битве, если ты можешь напасть на сонного, а я понятия не имею, как за тебя уцепиться?»
   Проговаривая про себя эти слова, Элвин брел к опушке леса. Рассоздатель осторожно отступал, стараясь не приближаться. Но, даже не оглядываясь по сторонам, Эл знал, что враг замыкает свой круг, наступая сразу отовсюду.
   «Вот он, нетронутый лес, где я должен чувствовать себя как дома, но зеленая песня навсегда замолкла, заклятый враг обступил меня, а я ведь и план сражения не продумал».
   Зато Рассоздатель все продумал. Он не тратил времени на всякие раздумья «что делать». В этом Элвин быстро убедился.
   Потому что прохладный, ветерок летнего утра внезапно сменился морозцем, и — Элвин мог поклясться чем угодно — с неба повалили снежные хлопья. Повалили прямо на зеленую листву деревьев, прямо на высокую густую траву. Снегопад усиливался, и на землю падали не мокрые тяжелые снежинки из теплого снега, а крошечные ледяные кристаллы, навеянные свирепой зимней вьюгой. Элвин вздрогнул.
   — Нет, это невозможно, — сказал он.
   Но сейчас глаза его были открыты. Это был не полудремотный сон. Снег шел настоящий, его покрывало было настолько плотным, что ветви по-летнему зеленых деревьев не выдерживали и ломались, листья срывало и с ледяным звоном разбивающихся сосулек бросало на землю. Элвин сам вскоре замерзнет до смерти, если каким-то образом не выберется из объятий зимы.
   Он направился обратно, туда, откуда пришел, но снег валил так густо, что Элвин ничего перед собой не видел и, поскольку Рассоздатель умертвил зеленую песнь живого леса, дорогу найти не мог. Вскоре он уже не шел, а бежал. Только бежал он не как учил его Такумсе, а как глупый бизон-бледнолицый, так же шумно и слепо, и вскоре, как это неминуемо случилось бы с каждым белым человеком, Элвин поскользнулся на покрытом льдом булыжнике и лицом вниз полетел в сугроб.
   Снег забился в рот, нос, в уши, проник меж пальцев, прямо как грязь прошлой ночью, как Рассоздатель во сне, и Элвин закашлялся, принялся отплевываться и закричал:
   — Я знаю, это все неправда!
   Его крик поглотила стена снега.
   — Сейчас лето! — заорал он.
   Челюсти свело от холода, и он знал, что если кричать дальше, то будет еще больнее, но остановиться не мог.
   — Я все-таки помешаю тебе! — выдавил он сквозь онемевшие губы.
   Однако, произнеся эти слова, он понял, что ничего сделать с Рассоздателем не сможет. Он не сможет заставить Рассоздателя творить, быть кем-нибудь или чем-нибудь, потому что тот есть чистое Рассоздание и Небытие. И вовсе не Рассоздателя он должен призывать, а то живое, что окружает его, — деревья, траву, землю, воздух. Он обязательно должен вернуть зеленую песню.
   Ухватившись за эту мысль, Элвин снова заговорил, голос его превратился в шепот, однако звал он не переставая, звал, изгнав из себя гнев и ярость.
   — Лето, — прошептал он.
   — Теплый воздух! — сказал он.
   — Зеленые листья! — выкрикнул он. — Жаркий ветер с юго-запада. Раскаты грома в полдень, туман утром, солнечный свет, сжигающий иней!
   Изменилось ли что-нибудь или осталось, как прежде? Стих ли снегопад? Растопило ли сугробы на земле, свалился ли с ветвей деревьев снег, обнажив листву?
   — Сейчас жаркое утро, жаркое и сухое! — закричал он. — Может, позже пойдет дождь, дар Мудрейших, тучи принесет издалека, но сейчас листья купаются в солнечном свете, пробуждая тебя, ты растешь, распускаешься, вот так! Вот так!
   В голосе его зазвучала радость, потому что снегопад сменился моросью дождя, наносы на земле растаяли, обнажив коричневые заплаты земли, новые почки появились на ветвях, словно воинские отряды выстроились на параде.
   И в тишине, наступившей после его слов, он услышал птичью песенку.
   Песенку, которую раньше никогда не слышал. Он не знал пичужку, чья нежная песнь беспрестанно менялась, ни разу не повторяясь. Это была песнь созидания, чей мотив не напеть, которую не повторить, но распустить которую, прервать и разбить невозможно. Она сплетала все воедино, в единый акт Творения, и если Элвину удастся найти птичку, выводящую эти трели, то можно уже ничего не бояться. Его победа будет неоспоримой.
   Он побежал, и теперь его сопровождала зеленая песнь леса, ноги сами выбирали место, куда ступить. Он следовал птичьей песенке, пока не выбежал на поляну, откуда доносились трели.
   На старом стволе поваленного дерева, неподалеку от не успевшего растаять сугроба, находившегося в глубокой тени, прыгала красногрудая иволга. А прямо перед бревном, практически нос к носу с птахой, слушая песню, сидел Артур Стюарт.
   Сделав большой круг, Элвин медленно обошел обоих и потихоньку приблизился. Казалось, Артур Стюарт не заметил появления Элвина, он глаз не сводил с птички. Солнце ослепительно сияло, но ни мальчик, ни птица даже ни мигали. Элвин молчал. Как Артура Стюарта, его полностью поглотила песня иволги.
   Пташка ничем не отличалась от остальных лесных пичуг, от тысяч и тысяч разноцветных певчих птичек, которых Элвин видел за свое детство. Вот только из ее горлышка исходила такая музыка, которой не пел никто и никогда. Это была не просто иволга. И не какая-то там особая иволга, ибо нет такой птицы, которая бы выделялась чем-то особенным из прочей крылатой братии. Это была Иволга, птичка, которая сейчас пела голосами всех птиц, пела песнь всех певцов, пела ради сидящего перед ней мальчика.
   Элвин опустился на юную поросль травы, недавно пробившуюся из-под земли, и стал слушать. Однажды Лолла-Воссики поведал ему, что песня Иволги вмещает в себя всю историю краснокожего человека, все, что он совершил достойного в жизни. Отчасти Элвин надеялся понять эту древнюю повесть или, по крайней мере, услышать, как Иволга рассказывает о событиях, в которых он, Элвин, тоже принимал участие. О том, как Пророк Лолла-Воссики ходил по воде; как воды реки Типпи-Каноэ побагровели от крови краснокожих; как Такумсе, в чьем теле сидело не меньше дюжины мушкетных пуль, держался на ногах, призывая своих воинов стоять, сражаться, изгнать бледнолицых воров с этой земли.
   Однако, как Элвин ни прислушивался, смысл песни ускользал от него. Он мог бежать по лесу, как краснокожий, он слышал зеленую песнь земли, но песенка Иволги предназначалась не для его ушей. Правильно говорит пословица: всех портных девице не переходить, всех ремесел парню не одолеть. Элвин и так многому научился, — а сколькому еще научится! — но всего на свете ему не переделать. Песенка Иволги относилась к тем вещам, которых ему никогда не понять.
   Но ведь Иволга прилетела сюда не просто так, в этом Элвин мог поклясться. Сегодня Элвин впервые сошелся с Рассоздателем лицом к лицу, а значит, в появлении Иволги скрывается некий смысл. Птичья песенка должна дать ему какие-то ответы.
   Элвин собрался было заговорить, задать вопросы, жгущие изнутри с тех самых пор, как он в первый раз узнал о своем назначении, но внезапно в птичьи трели вмешался чей-то голосок. Голос Артура Стюарта.
   — Дни, что лежат впереди, неведомы мне, — произнес мальчик. Голос прозвучал как музыка, столь ясных и понятных слов Элвин никогда не слышал от трехлетнего пацана. — Я знаю лишь то, что осталось позади.
   Элвин помотал головой, пытаясь разобраться, что происходит. «Стану ли я когда-нибудь Мастером, как предрекла девочка-светлячок?» Вот что первым делом спросил бы Элвин, и слова Артура стали ответом на его вопрос.
   Хотя отвечал ему не Артур Стюарт — это было ясно как день. Мальчик не понимал, что говорит, он просто передавал чьи-то слова, как прошлой ночью подражал ссорящимся Миротворцу и Герти. Он передавал Элвину ответ Иволги, переводил птичью песенку на язык, который способен был воспринимать Элвин.
   И Элвин понял, что задал неверный вопрос. На самом деле ему не нужно было знать ответ — он узнал о своем предназначении много лет назад и понимал, что так или иначе станет Мастером. Он хотел услышать нечто другое — как это случится.
   «Помоги мне».
   Трели Иволги изменились, зазвучала нежная, простая песенка, более похожая на обычную птичью песнь, намного отличающаяся от тысячелетней истории краснокожего человека, которую только что слышал Элвин. Смысла новой песни Иволги Элвин также не понял, но каким-то образом почувствовал, о чем в ней говорится. Это была песнь Творения. Снова и снова повторялась одна и та же мелодия, несколько пассажей, однако сияли они настолько ослепительной правдой, что Элвин увидел ее своими глазами, почувствовал на губах, на языке, вдохнул полной грудью. Песнь Творения была его песней, он понял это, ощутив ее неземную сладость.
   Когда песенка достигла своего апогея, Артур Стюарт снова заговорил — его слова как две капли воды походили на высокие, кристально чистые птичьи трели.
   — Лишь тот настоящий Мастер, кто является частью своего творения, — проговорил мальчик.
   Эти слова огненными буквами впечатались в сердце Элвина, хотя юноша не понял их. Просто он знал, что однажды, когда-нибудь, еще поймет их смысл и тогда овладеет силой древних Мастеров, которые построили Хрустальный Город. Он воспользуется своим умением, найдет Хрустальный Город и отстроит его вновь.
   Лишь тот настоящий Мастер, кто является частью своего творения.
   Иволга замолкла. Застыла на бревне, склонив маленькую головку и вдруг стала не Иволгой, а какой-то обычной птичкой с алыми перышками. Вспорхнув, она стрелой унеслась в лес.
   Артур Стюарт проводил ее взглядом и крикнул вслед уже настоящим, младенческим голоском:
   — Птичка! Лети, птичка!
   Элвин устало опустился на землю, изнуренный ночной работой, предрассветным страхом и светлой, как солнечный день, птичьей песенкой.
   — Я летал, — обернувшись, заявил Артур Стюарт, который, казалось, только что заметил Элвина.
   — Неужели? — прошептал Элвин. Ему было жаль разрушать мечты маленького мальчика объяснениями, что люди не летают.
   — Меня несла большая черная птица, — важно кивнул Артур. — Я летел и летел. — Артур протянул руки и прижал ладони к щекам Элвина. — Мастер, — произнес он, после чего радостно рассмеялся.
   Значит, Артур не просто передавал слова. Он действительно понимал, о чем говорится в песне Иволги, — может, не все, но понял он достаточно, чтобы узнать о судьбе Элвина.
   — Не говори об этом никому, ладно? — попросил Элвин. — Я никому не скажу, что ты умеешь разговаривать с птичками, а ты никому не скажешь, что я Мастер. Обещаешь?
   Лицо Артура посерьезнело.
   — Я не говорю с птицами, — возразил он. — Птицы говорят со мной. — И снова повторил: — Я летал.
   — Я верю тебе, — сказал Элвин.
   — Я вейю тебе, — воскликнул Артур и снова звонко рассмеялся.
   Элвин поднялся, вслед за ним вскочил и Артур.
   — Пойдем-ка домой, — сказал Эл, взяв мальчугана за руку.
   Он доставил Артура прямиком в гостиницу, где старушка Пег Гестер хорошенько отругала мальчика за то, что тот, убежав, с раннего утра надоедает людям. Но ругала она любя, и Артур, слушая ее, улыбался, как дурак, наслаждаясь голосом женщины, которую звал своей мамой. Закрыв за собой дверь и оставив Артура Стюарта на попечении приемных родителей, Элвин клятвенно пообещал себе, что когда-нибудь обязательно расскажет мальчику, как тот помог ему однажды. «Когда-нибудь я расскажу ему, что он сделал для меня».
   Миновав домик у ручья, Элвин спустился с холма и направился прямиком к кузнице, где Миротворец наверняка уже закипает от ярости, проклиная ленивого ученика и совсем забыв, что тот всю ночь копал колодец.
   Колодец. Погруженный в свои мысли, Элвин неожиданно наткнулся на яму, которую вырыл как памятник Хэнку Лозоходу. Со дна ее по-прежнему ослепительно сиял белоснежный камень, едкая насмешка над искусством лозохода.
   И Элвин наконец понял, почему к нему явился Рассоздатель. Вовсе не потому, что Элвин после этой ямы вырыл еще один колодец. Не потому, что юноша воспользовался своим даром, чтобы остановить воду, и не потому, что Элвин мял камни, как глину, чтобы выложить дно колодца. Это произошло потому, что, роя первую яму, Эл хотел выставить Хэнка Лозохода круглым дураком.
   Чтобы наказать его? Да, именно затем — чтобы над Хэнком хохотал всякий, кто увидит сплошной камень на том месте, которое пометил Хэнк. Это уничтожило бы его, он лишился бы имени мастера своего дела — и незаслуженно, потому что на самом деле был хорошим лозоходом. Его ввела в заблуждение земля, и Хэнк сделал ошибку, сам о том не подозревая, тогда как Эл вознамерился жестоко наказать его и выставить дураком, каковым Хэнк не был.
   Ночной труд и последовавшая затем битва с Рассоздателем отзывались в теле смертельной усталостью, но Элвин не колебался ни секунды. Он принес лопату, валявшуюся у настоящего колодца, скинул рубаху и принялся за работу. Вырыв колодец, который никогда не даст воды, он сотворил зло, он хотел лишить честного человека имени и поступал так из чистой злобы. Однако, зарывая яму, Элвин творил работу истинного Мастера. Сейчас, когда сверху сияло яркое солнце, Элвин уже не мог призвать на помощь свой дар — затаптывая землю на месте ямы, он чувствовал такую усталость, что готов был упасть и умереть.
   Был уже полдень, а Элвин так и не позавтракал, не говоря о том, что вчера вечером лишился ужина, но яма была закопана, и куски дерна вернулись на свои места, словно никто их и не выкапывал. Если не присматриваться, то могло создаться впечатление, будто ямы здесь никогда не было. Оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает, Элвин все-таки воспользовался своим даром — самую малость, ему нужно было заставить траву вновь пустить корни.
   Сверху палило солнце, в животе урчало от голода, однако Элвин ничего не замечал. Сейчас его поедом ел стыд. Прошлую ночь он посвятил разжиганию в себе гнева, мыслям о том, как бы выставить Хэнка Лозохода в дурацком свете, а ведь ему и в голову не пришло прибегнуть к помощи своего дара и пробиться сквозь камень там, где указал Хэнк. Никто, кроме Элвина, не догадался бы, что колодца здесь быть не может. Это было бы по-христиански, Элвин поступил бы милосердно по отношению к Хэнку. Когда тебя бьют по щеке, пожимай в ответ руку ударившего, примерно так говорил Иисус, но Элвин совершенно забыл об этом. Элвин был слишком занят, улещивая собственную гордость.
   «Вот что призвало ко мне Разрушителя, — подумал Элвин. — Я мог бы обратить скрытые силы на творение, однако мысли мои были заняты разрушением. Но никогда, никогда, никогда этого не повторится». Разумеется, никто его клятвы не услышал, однако держать данное слово Элвин будет крепче, чем если бы произнес то же самое перед лицом судьи или священника.
   Однако хорошая мысля приходит опосля. Если бы он подумал об этом чуть раньше, до того, как Герти увидела камень и набрала воды из колодца, вырытого Элвином, он мог бы закидать землей то, что сделал ночью, и пробиться сквозь плиту там, где хотел вырыть колодец Хэнк Лозоход. Однако Герти все видела, и если он попытается исправить промах, его тайны выплывут наружу. Кроме того, если уж ты воспользовался колодцем, зарывать его ни в коем случае нельзя — пока он сам собой не высохнет. Закидать землей живой колодец означает навлечь на свою голову засуху и холеру, которые будут преследовать до скончания дней твоих.
   О, как ему хотелось все исправить! Но можно сколько угодно сожалеть о сделанном, тебя могут даже простить, но будущее, которое породили твои неверные решения, не изменить. Не нужно быть философом, чтобы понять столь простую истину.
   Прислушавшись, Эл почему-то не услышал звона молота, да и дым из кузнечной трубы не поднимался. Должно быть. Миротворец решил посвятить сегодняшний день домашним делам, подумал Элвин. Поэтому он поставил лопату обратно в кузницу и направился к дому.
   Своего мастера он увидел на полпути к дому — Миротворец сидел на невысокой каменной стеночке вокруг колодца, на которой потом встанет деревянный домик.
   — Доброе утро, Элвин, — поздоровался кузнец.
   — Доброе утро, сэр, — кивнул Элвин.
   — Я уже проверил глубину. Ты, парень, наверное, копал, словно в тебя дьявол вселился. Ладный, глубокий колодец вышел.
   — Не хотелось, чтобы он пересох.
   — Стены успел камнями обложить… — продолжал Миротворец. — Чудо какое-то.
   — Я старался работать побыстрее.
   — И вырыл ты его как раз там, где нужно.
   Элвин глубоко вздохнул:
   — Я копал там, где указал мне лозоход.
   — Но я видел еще одну яму, возле кузницы, — махнул рукой Миротворец. — Там на дне камень крепче чертова копыта. Ты специально ее вырыл, чтобы показать всей округе?
   — Я уже зарыл ее, — признался Элвин. — И сейчас очень жалею, что вообще начал там рыть. Я не хочу, чтобы о Хэнке Лозоходе пошла дурная молва. Ведь там есть вода, только она под камнем, и ни один лозоход на свете не догадался бы, что колодец там не получится.
   — Кроме тебя, — подчеркнул Миротворец.
   — Я не лозоход, сэр, — ответил Элвин и снова прибег к спасительной лжи: — Я просто заметил, что здесь лоза тоже клюнула.
   Миротворец Смит покачал головой, губы его расползлись в усмешке.
   — Ну да, моя жена поведала мне эту байку, я чуть со смеху не умер. Я съездил тебе по уху за то, что ты посмел сказать, что лозоход не прав. Что теперь будем делать? Ты хочешь с ним расплатиться?