Страница:
Заглянув внутрь себя, Элвин увидел, как будут увеличиваться его мускулы, и сразу понял, где и какие перемены произойдут. Это было частью его дара, он двигался внутри живой плоти так же легко, как внутри прожилок растущего из земли камня. Поэтому он заранее начал оценивать себя, обучая тело, каким оно должно стать, чтобы приноровиться к новому ремеслу.
— Эй, парень, — окликнул кузнец.
— Сэр, — отозвался Элвин.
— У тебя ко мне какое-то дело? По-моему, я тебя здесь раньше не видел, а?
Элвин шагнул вперед и протянул письмо, написанное отцом.
— Прочитай-ка, что там написано, паренек, а то мои глаза не очень-то востры для чтения.
Элвин развернул письмо:
— «От Элвина Миллера из Церкви Вигора. Миротворцу, кузнецу города Хатрак. Посылаю к тебе моего сына Элвина, который, как мы договаривались, будет твоим учеником, пока ему не стукнет семнадцать. Он будет трудиться не покладая рук и исполнять все, что ты скажешь, а ты научишь его всему, что должен знать человек, надеющийся стать добрым кузнецом. Он хороший мальчик».
Кузнец протянул руку за письмом и поднес его к глазам. Губы легонько шевелились, пока он перечитывал несколько последних фраз. Дочитав до конца, кузнец хлопнул письмом по наковальне.
— Вот уж оборот так оборот, — воскликнул он. — Ты сам-то знаешь, что опоздал почти на целый год, а, парень? Ты должен был прибыть сюда прошлой весной. Мне пришлось отказаться от трех подмастерьев, ведь твой папа поклялся, что ты уже едешь. Целый год я трудился здесь один, потому что твой отец не сдержал слова. А теперь, выходит, я должен взять тебя, и ты будешь работать на меня аж на целый год меньше, чем указано в контракте. И никаких вам «извините-простите»…
— Простите, сэр, — склонив голову, произнес Элвин. — Но в прошлом году у нас случилась война. Я выехал из дому и направлялся сюда, когда меня схватили чоктавы.
— Схватили чок… да ладно тебе, парень, врать. Сказки ты мне будешь рассказывать. Попади ты в лапы к чоктавам, твою головку не украшала бы такая роскошная шевелюра! Да и пальцев на руках у тебя недоставало бы.
— Меня спас Такумсе, — попытался объяснить Элвин.
— Ага, а потом ты встретился с самим Пророком и ходил вместе с ним по водам.
Если уж на то пошло, именно так все и было. Однако Элвин предпочел прикусить язык, поскольку голос кузнеца звучал отнюдь не дружелюбно. Поэтому Элвин ничего не сказал.
— А где твоя лошадь? — поинтересовался кузнец.
— У меня ее нет, — пожал плечами Элвин.
— Твой отец проставил на письме число, и это было два дня назад! Ты, наверное, скакал сюда на лошади.
— Да нет, я бежал. — И Элвин сразу пожалел о вырвавшихся словах, осознав, что совершил большую ошибку.
— Бежал? — переспросил кузнец. — Без башмаков? Да отсюда до Воббской реки миль четыреста, не меньше! У тебя ноги должны были стереться по самые колени! Все, кончай заливать, парень! Терпеть не могу врунов!
Перед Элвином встал трудный выбор. Он мог объяснить, что умеет бегать как краснокожий. Но Миротворец Смит ни за что не поверит ему, и тогда Элвину придется продемонстрировать пару-другую фокусов из своего арсенала. Это будет несложно. Он может согнуть ударом руки кусок железа. Сделать из двух камней один. Но Элвин поклялся ни в коем случае не рассказывать местным жителям о своих способностях. Иначе ему не придется стать подмастерьем — народ толпой повалит в кузницу с просьбами, чтобы Элвин вырезал жернов, починил сломанное колесо или где еще помог своим даром. Кроме того, он не привык выставлять свои способности напоказ, забавляя народ всякими штучками. Дома он прибегал к помощи скрытых сил только тогда, когда возникала необходимость.
Поэтому он твердо решил держать эту тайну при себе. И никому не говорить о том, что он умеет. Просто учиться, как учатся обыкновенные ребятишки, и трудиться над железом, как трудится обыкновенный кузнец, постепенно наращивая мускулы на руках и плечах, на груди и спине.
— Я пошутил, — ответил Элвин. — Меня подвез один добрый человек, у него была лишняя лошадь.
— Не нравятся мне такие шутки, — покачал головой кузнец. — И уж тем более мне не нравится, что ты так легко солгал в ответ на мой вопрос.
Ну что мог сказать Элвин? Он даже возразить ничего не смог, потому что действительно солгал, когда придумал, будто его подвезли. Так что он действительно врун, кузнец правильно его отругал. Разница заключалась только в том, что Миротворец возмутился, когда Элвин сказал чистую правду, и поверил, когда мальчик солгал.
— Извините, — понурился Элвин.
— В общем, парень, в подмастерья я тебя не возьму. Да я и не обязан это делать, ты ведь на целый год опоздал. А теперь еще лжешь напропалую. Нет, такого ученика мне не надо.
— Сэр, простите меня, — взмолился Элвин. — Этого больше не случится. Дома я не слыл вруном, и вы увидите, что я честен. Позвольте мне убедить вас в этом! Если вы поймаете меня на лжи или на отлынивании от работы, то можете вытурить взашей, без всяких разговоров. Разрешите только доказать, что я умею трудиться, сэр.
— Да и не выглядишь ты на одиннадцать лет, честно-то говоря.
— Но мне и в самом деле одиннадцать, сэр. Вы сами это знаете. Вы же собственными руками вытаскивали из реки тело моего брата Вигора в ночь, когда я родился. Так мне, по крайней мере, рассказывал папа.
Глаза кузнеца затуманились, словно мыслями он обратился в далекое прошлое.
— Да, он верно тебе сказал, именно я его вытащил. Уже умерев, твой брат продолжал цепляться за корни того дерева. Я даже решил, что придется рубить сучья, чтоб освободить его. Ну-ка, парень, поди сюда.
Элвин подошел ближе. Кузнец пощупал мускулы у него на руках.
— Что ж, вижу, ты не из лентяев. У лентяев мускулы — желе, а ты силен, как настоящий фермер. Этого у тебя не отнять. И все же ты еще не отведал, что такое настоящий труд.
— Я готов учиться.
— В этом я не сомневаюсь. Многие мальчишки с радостью поступили бы ко мне в обучение. Остальные ремесла приходят и уходят, но кузнечное дело всегда ценилось и будет цениться. Да, тело у тебя крепкое. Теперь проверим, есть ли у тебя мозги. Ну-ка, взгляни на эту наковальню. Вот это носик, вот здесь, видишь? Повтори.
— Носик.
— Это шейка. А вот это столешница — она не отделана полированным железом, поэтому если ты будешь бить по ней долотом, долото не затупится. Так, теперь желоб, который находится на стальной части, где работают с раскаленным железом. А это отверстие, на котором я работаю гладилкой, рихтовальным молотком и ковочным молотом. При помощи вот этой дырки я пробиваю тонкие пластины — горячее железо само вылетает через нее. Все запомнил?
— Думаю, да, сэр.
— Назови мне части наковальни.
Элвин перечислил части наковальни. Точное назначение каждой он назвать не смог, но ошибся всего пару раз, так что кузнец в конце концов улыбнулся и довольно кивнул.
— Да, с головой у тебя также все в порядке, учишься ты быстро. И то, что ты не по годам здоров, тоже ладно. Не придется держать тебя на метле да на мехах первые четыре года, как я обычно поступаю с мальчиками поменьше. Но твой возраст, вот в чем загвоздка. Срок ученичества обычно составляет семь лет, а в бумаге, которую мы подписали с твоим папой, говорится, что ты будешь работать на меня, пока тебе не исполнится семнадцать.
— Мне почти двенадцать, сэр.
— О чем я и говорю. Я хочу, чтобы ты отработал на меня все семь лет, если это будет нужно. Мне вовсе не хочется, чтобы ты улизнул от меня сразу, как только начнешь приносить хоть какую-то пользу.
— Семь лет, сэр. Мой контракт истечет весной, когда мне должно будет исполниться девятнадцать.
— Семь лет — это долгий срок, парень, и я намерен удержать тебя до самого конца. Большинство мальчишек начинают учиться, когда им исполняется девять или десять, иногда попадаются даже семилетние, так что они начинают сами зарабатывать на жизнь и искать жену в шестнадцать или в семнадцать. Я этого не потерплю. Ты должен будешь жить как истинный христианин, и с девчонками из города я тебе якшаться не позволю, понял меня?
— Да, сэр.
— Ну и ладно тогда. Мои подмастерья спят на чердаке, над кухней, есть будешь за общим столом вместе с моей женой, детьми и мной самим, но в доме открывать рот будешь только в том случае, если к тебе обратятся, — терпеть не могу, когда ученик начинает считать, что он обладает теми же правами, что и мои дети. Запомни, тебе таких прав не дано.
— Да, сэр.
— А сейчас мне нужно снова раскалить вот эту железяку. Так что давай за мехи.
Элвин подошел к рукояти мехов. Своей формой она напоминала букву "Т", чтобы за нее было удобно браться обеими руками. Но Элвин повернул ее конец таким образом, что он стал похож на рукоять молота, поднятого кузнецом в воздух. И начал качать мехи одной рукой.
— Эй, парень, ты что творишь?! — заорал новый хозяин Элвина. — Ты и десяти минут не продержишься, качая так мехи.
— Через десять минут я переменю руку, — ответил Элвин. — Мне же надо подготовиться к работе с молотом, а качая мехи двумя руками сразу, я буду лишь кланяться, вот и все.
Кузнец сердито поглядел на него, но затем рассмеялся.
— А язычок у тебя бойкий, мальчуган, но здравый смысл в твоих словах имеется. Делай по-своему, пока сил хватает, но смотри не выдохнись раньше времени — огонь мне нужен жаркий, это куда важнее, чем мощь, которую ты сейчас нагоняешь в руки.
Элвин принялся качать мехи. Вскоре он почувствовал, как по шее, груди и спине распространяется боль, вызванная непривычными усилиями мускулов. Но он не останавливался, приучая тело к работе; мехи мерно вздымались и опускались. Он мог быстро нарастить мускулы, прибегнув к скрытой силе. Но Элвин не затем поступал в ученики. Поэтому он, стиснув зубы, терпел боль, и тело его менялось естественным путем, каждый новый мускул рос сам по себе.
Правой рукой Элвин проработал пятнадцать минут и десять минут продержался левой. Он чувствовал, как мускулы сводит от боли, и эта боль нравилась ему. Миротворец Смит пока что ни словом его не попрекнул, видимо, был доволен работой нового ученика. Элвин понимал, что здесь ему предстоит измениться и эта работа сделает из мальчика сильного, умелого мужчину.
Мужчину, но не Мастера. Он так и не ступил на дорогу, которая была назначена ему от рождения. Но, как говаривал народ, настоящего Мастера не видывали на этой земле по меньшей мере тысячу лет, так что этому ремеслу ни у кого не научишься.
— Эй, парень, — окликнул кузнец.
— Сэр, — отозвался Элвин.
— У тебя ко мне какое-то дело? По-моему, я тебя здесь раньше не видел, а?
Элвин шагнул вперед и протянул письмо, написанное отцом.
— Прочитай-ка, что там написано, паренек, а то мои глаза не очень-то востры для чтения.
Элвин развернул письмо:
— «От Элвина Миллера из Церкви Вигора. Миротворцу, кузнецу города Хатрак. Посылаю к тебе моего сына Элвина, который, как мы договаривались, будет твоим учеником, пока ему не стукнет семнадцать. Он будет трудиться не покладая рук и исполнять все, что ты скажешь, а ты научишь его всему, что должен знать человек, надеющийся стать добрым кузнецом. Он хороший мальчик».
Кузнец протянул руку за письмом и поднес его к глазам. Губы легонько шевелились, пока он перечитывал несколько последних фраз. Дочитав до конца, кузнец хлопнул письмом по наковальне.
— Вот уж оборот так оборот, — воскликнул он. — Ты сам-то знаешь, что опоздал почти на целый год, а, парень? Ты должен был прибыть сюда прошлой весной. Мне пришлось отказаться от трех подмастерьев, ведь твой папа поклялся, что ты уже едешь. Целый год я трудился здесь один, потому что твой отец не сдержал слова. А теперь, выходит, я должен взять тебя, и ты будешь работать на меня аж на целый год меньше, чем указано в контракте. И никаких вам «извините-простите»…
— Простите, сэр, — склонив голову, произнес Элвин. — Но в прошлом году у нас случилась война. Я выехал из дому и направлялся сюда, когда меня схватили чоктавы.
— Схватили чок… да ладно тебе, парень, врать. Сказки ты мне будешь рассказывать. Попади ты в лапы к чоктавам, твою головку не украшала бы такая роскошная шевелюра! Да и пальцев на руках у тебя недоставало бы.
— Меня спас Такумсе, — попытался объяснить Элвин.
— Ага, а потом ты встретился с самим Пророком и ходил вместе с ним по водам.
Если уж на то пошло, именно так все и было. Однако Элвин предпочел прикусить язык, поскольку голос кузнеца звучал отнюдь не дружелюбно. Поэтому Элвин ничего не сказал.
— А где твоя лошадь? — поинтересовался кузнец.
— У меня ее нет, — пожал плечами Элвин.
— Твой отец проставил на письме число, и это было два дня назад! Ты, наверное, скакал сюда на лошади.
— Да нет, я бежал. — И Элвин сразу пожалел о вырвавшихся словах, осознав, что совершил большую ошибку.
— Бежал? — переспросил кузнец. — Без башмаков? Да отсюда до Воббской реки миль четыреста, не меньше! У тебя ноги должны были стереться по самые колени! Все, кончай заливать, парень! Терпеть не могу врунов!
Перед Элвином встал трудный выбор. Он мог объяснить, что умеет бегать как краснокожий. Но Миротворец Смит ни за что не поверит ему, и тогда Элвину придется продемонстрировать пару-другую фокусов из своего арсенала. Это будет несложно. Он может согнуть ударом руки кусок железа. Сделать из двух камней один. Но Элвин поклялся ни в коем случае не рассказывать местным жителям о своих способностях. Иначе ему не придется стать подмастерьем — народ толпой повалит в кузницу с просьбами, чтобы Элвин вырезал жернов, починил сломанное колесо или где еще помог своим даром. Кроме того, он не привык выставлять свои способности напоказ, забавляя народ всякими штучками. Дома он прибегал к помощи скрытых сил только тогда, когда возникала необходимость.
Поэтому он твердо решил держать эту тайну при себе. И никому не говорить о том, что он умеет. Просто учиться, как учатся обыкновенные ребятишки, и трудиться над железом, как трудится обыкновенный кузнец, постепенно наращивая мускулы на руках и плечах, на груди и спине.
— Я пошутил, — ответил Элвин. — Меня подвез один добрый человек, у него была лишняя лошадь.
— Не нравятся мне такие шутки, — покачал головой кузнец. — И уж тем более мне не нравится, что ты так легко солгал в ответ на мой вопрос.
Ну что мог сказать Элвин? Он даже возразить ничего не смог, потому что действительно солгал, когда придумал, будто его подвезли. Так что он действительно врун, кузнец правильно его отругал. Разница заключалась только в том, что Миротворец возмутился, когда Элвин сказал чистую правду, и поверил, когда мальчик солгал.
— Извините, — понурился Элвин.
— В общем, парень, в подмастерья я тебя не возьму. Да я и не обязан это делать, ты ведь на целый год опоздал. А теперь еще лжешь напропалую. Нет, такого ученика мне не надо.
— Сэр, простите меня, — взмолился Элвин. — Этого больше не случится. Дома я не слыл вруном, и вы увидите, что я честен. Позвольте мне убедить вас в этом! Если вы поймаете меня на лжи или на отлынивании от работы, то можете вытурить взашей, без всяких разговоров. Разрешите только доказать, что я умею трудиться, сэр.
— Да и не выглядишь ты на одиннадцать лет, честно-то говоря.
— Но мне и в самом деле одиннадцать, сэр. Вы сами это знаете. Вы же собственными руками вытаскивали из реки тело моего брата Вигора в ночь, когда я родился. Так мне, по крайней мере, рассказывал папа.
Глаза кузнеца затуманились, словно мыслями он обратился в далекое прошлое.
— Да, он верно тебе сказал, именно я его вытащил. Уже умерев, твой брат продолжал цепляться за корни того дерева. Я даже решил, что придется рубить сучья, чтоб освободить его. Ну-ка, парень, поди сюда.
Элвин подошел ближе. Кузнец пощупал мускулы у него на руках.
— Что ж, вижу, ты не из лентяев. У лентяев мускулы — желе, а ты силен, как настоящий фермер. Этого у тебя не отнять. И все же ты еще не отведал, что такое настоящий труд.
— Я готов учиться.
— В этом я не сомневаюсь. Многие мальчишки с радостью поступили бы ко мне в обучение. Остальные ремесла приходят и уходят, но кузнечное дело всегда ценилось и будет цениться. Да, тело у тебя крепкое. Теперь проверим, есть ли у тебя мозги. Ну-ка, взгляни на эту наковальню. Вот это носик, вот здесь, видишь? Повтори.
— Носик.
— Это шейка. А вот это столешница — она не отделана полированным железом, поэтому если ты будешь бить по ней долотом, долото не затупится. Так, теперь желоб, который находится на стальной части, где работают с раскаленным железом. А это отверстие, на котором я работаю гладилкой, рихтовальным молотком и ковочным молотом. При помощи вот этой дырки я пробиваю тонкие пластины — горячее железо само вылетает через нее. Все запомнил?
— Думаю, да, сэр.
— Назови мне части наковальни.
Элвин перечислил части наковальни. Точное назначение каждой он назвать не смог, но ошибся всего пару раз, так что кузнец в конце концов улыбнулся и довольно кивнул.
— Да, с головой у тебя также все в порядке, учишься ты быстро. И то, что ты не по годам здоров, тоже ладно. Не придется держать тебя на метле да на мехах первые четыре года, как я обычно поступаю с мальчиками поменьше. Но твой возраст, вот в чем загвоздка. Срок ученичества обычно составляет семь лет, а в бумаге, которую мы подписали с твоим папой, говорится, что ты будешь работать на меня, пока тебе не исполнится семнадцать.
— Мне почти двенадцать, сэр.
— О чем я и говорю. Я хочу, чтобы ты отработал на меня все семь лет, если это будет нужно. Мне вовсе не хочется, чтобы ты улизнул от меня сразу, как только начнешь приносить хоть какую-то пользу.
— Семь лет, сэр. Мой контракт истечет весной, когда мне должно будет исполниться девятнадцать.
— Семь лет — это долгий срок, парень, и я намерен удержать тебя до самого конца. Большинство мальчишек начинают учиться, когда им исполняется девять или десять, иногда попадаются даже семилетние, так что они начинают сами зарабатывать на жизнь и искать жену в шестнадцать или в семнадцать. Я этого не потерплю. Ты должен будешь жить как истинный христианин, и с девчонками из города я тебе якшаться не позволю, понял меня?
— Да, сэр.
— Ну и ладно тогда. Мои подмастерья спят на чердаке, над кухней, есть будешь за общим столом вместе с моей женой, детьми и мной самим, но в доме открывать рот будешь только в том случае, если к тебе обратятся, — терпеть не могу, когда ученик начинает считать, что он обладает теми же правами, что и мои дети. Запомни, тебе таких прав не дано.
— Да, сэр.
— А сейчас мне нужно снова раскалить вот эту железяку. Так что давай за мехи.
Элвин подошел к рукояти мехов. Своей формой она напоминала букву "Т", чтобы за нее было удобно браться обеими руками. Но Элвин повернул ее конец таким образом, что он стал похож на рукоять молота, поднятого кузнецом в воздух. И начал качать мехи одной рукой.
— Эй, парень, ты что творишь?! — заорал новый хозяин Элвина. — Ты и десяти минут не продержишься, качая так мехи.
— Через десять минут я переменю руку, — ответил Элвин. — Мне же надо подготовиться к работе с молотом, а качая мехи двумя руками сразу, я буду лишь кланяться, вот и все.
Кузнец сердито поглядел на него, но затем рассмеялся.
— А язычок у тебя бойкий, мальчуган, но здравый смысл в твоих словах имеется. Делай по-своему, пока сил хватает, но смотри не выдохнись раньше времени — огонь мне нужен жаркий, это куда важнее, чем мощь, которую ты сейчас нагоняешь в руки.
Элвин принялся качать мехи. Вскоре он почувствовал, как по шее, груди и спине распространяется боль, вызванная непривычными усилиями мускулов. Но он не останавливался, приучая тело к работе; мехи мерно вздымались и опускались. Он мог быстро нарастить мускулы, прибегнув к скрытой силе. Но Элвин не затем поступал в ученики. Поэтому он, стиснув зубы, терпел боль, и тело его менялось естественным путем, каждый новый мускул рос сам по себе.
Правой рукой Элвин проработал пятнадцать минут и десять минут продержался левой. Он чувствовал, как мускулы сводит от боли, и эта боль нравилась ему. Миротворец Смит пока что ни словом его не попрекнул, видимо, был доволен работой нового ученика. Элвин понимал, что здесь ему предстоит измениться и эта работа сделает из мальчика сильного, умелого мужчину.
Мужчину, но не Мастера. Он так и не ступил на дорогу, которая была назначена ему от рождения. Но, как говаривал народ, настоящего Мастера не видывали на этой земле по меньшей мере тысячу лет, так что этому ремеслу ни у кого не научишься.
Глава 4
МОДЕСТИ
Уитли Лекаринг остановил коляску перед прекрасным особняком в одном из самых престижных районов Дикэйна и учтиво помог Пегги спуститься на землю.
— Может, проводить тебя до двери, вдруг никого нет дома и тебя не встретят? — участливо осведомился он, но Пегги видела, что спросил он из чистой учтивости, догадываясь, что она все равно ему этого не позволит. Уж кто-кто, а доктор Уитли Лекаринг прекрасно знал, что Пегги не нравится, когда ее обхаживают. Поэтому она поблагодарила его и распрощалась.
Подойдя к двери и постучав дверным молотком, она услышала, как коляска за спиной тронулась с места и лошадь звонко зацокала копытами по булыжной мостовой. Дверь открыла служанка, девочка, которая, судя по всему, недавно приехала из Германии, так что она даже имени Пегги не сумела спросить. Служанка жестом пригласила Пегги войти, усадила на скамеечку в холле и протянула ей серебряное блюдо.
Зачем ей это блюдо? Проникнув в мысли девочки-чужестранки, Пегги отчаянно пыталась разобраться, чего от нее добиваются. Так, она ждала от Пегги… что ж ей нужно? Какая-то полоска бумаги, но Пегги понятия не имела, на что служанке сдалась эта бумажка. Девочка снова ткнула в ее сторону подносом. Пегги ничего не оставалось делать, кроме как пожать плечами.
В конце концов девочка отступилась и ушла. Пегги сидела на скамеечке и ждала. Она поискала мысленным оком огоньки сердец живущих в доме людей и нашла тот, который искала. Только тогда она поняла, зачем ей совали поднос — служанка просила ее визитную карточку. Городские жители, во всяком случае те, что побогаче, все носили с собой маленькие картонки, на которых было написано их имя, чтобы объявить о своем прибытии, приходя в гости. Пегги припомнила, что однажды читала об этом в одной книжке, но книга та была написана в Королевских Колониях, и Пегги в голову не пришло, что люди, живущие в свободной стране, придерживаются подобных условностей.
Вскоре появилась хозяйка дома, за которой тенью следовала служанка-немка, боязливо выглядывающая из-за богатого дневного наряда своей госпожи. Заглянув в сердце женщины, Пегги поняла, что платье это было вполне обычным нарядом и по городским меркам не отличалось особой роскошью, но Пегги показалось, что перед ней предстала сама королева.
А еще в ее сердце Пегги увидела именно то, на что так надеялась. Дама вовсе не разозлилась, что в ее дом пожаловала какая-то бедная девушка, ей было просто любопытно. Конечно, дама сразу окинула ее оценивающим взглядом — Пегги ни разу не приходилось встречать человека (уж кто-кто, а она сама этим зачастую грешила), который при первом взгляде на незнакомца не пытался бы вынести то или иное суждение. Однако суждение этой женщины несло в себе доброту. Взглянув на незатейливый наряд Пегги, она увидела перед собой сельскую девушку, а не попрошайку; переведя глаза на напряженное, безразличное лицо Пегги, дама разглядела за ним ребенка, который познал в жизни немало боли, а не девочку-дурнушку. И, почувствовав живущую в Пегги боль, женщина всем сердцем захотела помочь девушке, попробовать исцелить ее. Все-таки Пегги была права, что пришла сюда. В сердце этой леди жила доброта.
— К сожалению, мы вроде бы незнакомы, — произнесла дама. Голос ее был мягок, добр и прекрасен.
— Да, миссис Модести, — кивнула Пегги. — Меня зовут Пегги. Но вы знавали моего отца — много лет тому назад.
— Возможно, но как же его зовут?
— Гораций, — произнесла Пегги. — Гораций Гестер из Хатрака.
В душе женщины это имя породило настоящую бурю чувств — то были радостные воспоминания, однако отчасти их омрачал страх, ибо кто ведает, что замыслила эта незнакомка? Но страх быстро исчез — муж женщины несколько лет назад умер, и ничто не могло причинить ему боль. Ни одно из этих переживаний не отразилось на лице дамы, оно по-прежнему хранило участливое, дружелюбное выражение. Модести повернулась к служанке и что-то быстро произнесла по-немецки. Служанка сделала реверанс и удалилась.
— Тебя послал твой отец? — спросила дама. Но на самом деле за этим вопросом скрывался несколько иной смысл: «Поведал ли тебе твой отец, что я значила для него, а он — для меня?»
— Нет, — покачала головой Пегги. — Я пришла сюда по собственной воле. Он бы умер на месте, узнай, что мне известно ваше имя. Видите ли, миссис Модести, я светлячок. И он ничего не может утаить от меня. Как любой другой человек.
Пегги немало удивило, как Модести восприняла это сообщение. Другие люди вспомнили бы о своих самых сокровенных тайнах, про себя надеясь, что она ничего не узнает. Но стоящая перед ней дама подумала о том, какую ужасную ношу приходится нести Пегги.
— И давно ты светлячок? — мягко поинтересовалась она. — Надеюсь, не с малых лет. Господь милосерден и не позволит маленькому ребенку нести подобные знания.
— Боюсь, Господь не слишком-то заботился о моих чувствах, — пожала плечами Пегги.
Леди протянула руку и коснулась щеки Пегги. Пегги знала, что леди заметила дорожную пыль, осевшую на лице и одежде девушки после долгой дороги из Хатрака. Но в основном мысли леди занимала вовсе не чистота и не запачканное платье. «Светлячок, — думала она. — Так вот почему у этой юной девушки столь холодное, отстраненное лицо. Тайны, которые приходится ей хранить, ожесточили ее».
— Почему ж ты пришла ко мне? — спросила Модести. — Вряд ли ты хочешь причинить боль мне или своему отцу за то, что было между нами когда-то.
— О нет, мэм, — быстро ответила Пегги. Раньше она не обращала внимания на свой голос, но по сравнению с этой леди она каркала, как ворона. — Будучи светлячком, я смогла увидеть ваш секрет, но вместе с тем я поняла, что в нем, кроме греха, скрывается немало добра. Что же касается греха, то папа до сих пор помнит о своем прегрешении, расплачиваясь вдвойне, втройне за каждый год жизни.
На глаза Модести навернулись слезы.
— А я-то надеялась… — прошептала она. — Я надеялась, что время сгладит стыд того поступка и сейчас он вспоминает о нашей встрече с радостью. Словно об одном из старинных английских гобеленов, чьи краски поблекли, но рисунок несет в себе отражение истинной красоты.
Пегги могла бы сказать, что он испытывает нечто большее, чем радость, при воспоминании о ней, что он испытывает к ней столь же сильные чувства, словно их встреча случилась вчера. Но эта тайна принадлежала отцу, и Пегги не могла говорить о ней.
Модести промокнула глаза платочком, смахивая дрожащие на ресницах слезы.
— За все эти годы я ни разу не обмолвилась о нас ни единой живой душе. Я изливала сердце только Господу, и он простил меня; однако, когда я говорю об этом с человеком, чье лицо вижу наяву, а не в грезах, былые чувства воскресают вновь. Скажи же мне, дитя, если ты не карающий ангел, так, может, ты принесла прощение?
Миссис Модести выражалась настолько прекрасно, что Пегги невольно припомнила язык книг, которые когда-то читала, и попыталась прибегнуть к его помощи.
— Я прибыла как проситель, — сказала она. — Я пришла к вам за помощью. Мне нужно изменить свою жизнь, и я подумала, что вы, та, которая некогда любила моего отца, — может, вы проявите доброту к его дочери.
— Если ты действительно светлячок, как уверяешь, то должна знать мой ответ, — улыбнулась дама. — Какой помощи ты ищешь? Мой муж после смерти оставил мне достаточно денег, но почему-то мне кажется, что ты в них нисколько не нуждаешься.
— Да, мэм, — подтвердила Пегги. Но что на самом деле ей нужно? Как объяснить, зачем она пришла сюда? — Мне не нравилась жизнь, которая ожидала меня в Хатраке. И я…
— И ты сбежала?
— Нечто вроде, но не совсем.
— Ты хочешь стать другой, не такой, как была, — сказала дама.
— Да, миссис Модести.
— Так кем же ты хочешь стать?
Пегги никогда не задумывалась над словами, которые могли бы описать ее мечты, но сейчас, после того как Пегги встретилась с миссис Модести, у нее не возникло трудностей в выражении своих желаний.
— Я хочу стать вами, мэм.
Леди улыбнулась и коснулась своего лица, провела пальцами по волосам.
— О, дитя мое, в жизни есть куда более высшие цели, нежели эта. Самое лучше, что имеется во мне, подарил твой отец. Его любовь научила меня, что, наверное… да нет, какое там «наверное», что я достойна любви. С тех пор я научилась многому, узнала, что такое женщина и как ею быть. Видимо, это и есть симметрия любви, ведь сейчас я верну его дочери частичку мудрости, которой он когда-то поделился со мной. — Она нежно рассмеялась. — Даже и не думала никогда, что у меня будет ученица.
— Скорее последовательница, миссис Модести.
— Нет, не ученица, не последовательница. Надеюсь, ты погостишь у меня? Позволишь ли ты мне стать твоей подругой?
И хотя Пегги сейчас не видела тропок своей будущей жизни, она ощутила, как они открываются внутри ее, как будущее, на которое она так надеялась и которое ждало ее в этом доме, расстилается перед ней.
— О мэм! — прошептала она. — С радостью.
— Может, проводить тебя до двери, вдруг никого нет дома и тебя не встретят? — участливо осведомился он, но Пегги видела, что спросил он из чистой учтивости, догадываясь, что она все равно ему этого не позволит. Уж кто-кто, а доктор Уитли Лекаринг прекрасно знал, что Пегги не нравится, когда ее обхаживают. Поэтому она поблагодарила его и распрощалась.
Подойдя к двери и постучав дверным молотком, она услышала, как коляска за спиной тронулась с места и лошадь звонко зацокала копытами по булыжной мостовой. Дверь открыла служанка, девочка, которая, судя по всему, недавно приехала из Германии, так что она даже имени Пегги не сумела спросить. Служанка жестом пригласила Пегги войти, усадила на скамеечку в холле и протянула ей серебряное блюдо.
Зачем ей это блюдо? Проникнув в мысли девочки-чужестранки, Пегги отчаянно пыталась разобраться, чего от нее добиваются. Так, она ждала от Пегги… что ж ей нужно? Какая-то полоска бумаги, но Пегги понятия не имела, на что служанке сдалась эта бумажка. Девочка снова ткнула в ее сторону подносом. Пегги ничего не оставалось делать, кроме как пожать плечами.
В конце концов девочка отступилась и ушла. Пегги сидела на скамеечке и ждала. Она поискала мысленным оком огоньки сердец живущих в доме людей и нашла тот, который искала. Только тогда она поняла, зачем ей совали поднос — служанка просила ее визитную карточку. Городские жители, во всяком случае те, что побогаче, все носили с собой маленькие картонки, на которых было написано их имя, чтобы объявить о своем прибытии, приходя в гости. Пегги припомнила, что однажды читала об этом в одной книжке, но книга та была написана в Королевских Колониях, и Пегги в голову не пришло, что люди, живущие в свободной стране, придерживаются подобных условностей.
Вскоре появилась хозяйка дома, за которой тенью следовала служанка-немка, боязливо выглядывающая из-за богатого дневного наряда своей госпожи. Заглянув в сердце женщины, Пегги поняла, что платье это было вполне обычным нарядом и по городским меркам не отличалось особой роскошью, но Пегги показалось, что перед ней предстала сама королева.
А еще в ее сердце Пегги увидела именно то, на что так надеялась. Дама вовсе не разозлилась, что в ее дом пожаловала какая-то бедная девушка, ей было просто любопытно. Конечно, дама сразу окинула ее оценивающим взглядом — Пегги ни разу не приходилось встречать человека (уж кто-кто, а она сама этим зачастую грешила), который при первом взгляде на незнакомца не пытался бы вынести то или иное суждение. Однако суждение этой женщины несло в себе доброту. Взглянув на незатейливый наряд Пегги, она увидела перед собой сельскую девушку, а не попрошайку; переведя глаза на напряженное, безразличное лицо Пегги, дама разглядела за ним ребенка, который познал в жизни немало боли, а не девочку-дурнушку. И, почувствовав живущую в Пегги боль, женщина всем сердцем захотела помочь девушке, попробовать исцелить ее. Все-таки Пегги была права, что пришла сюда. В сердце этой леди жила доброта.
— К сожалению, мы вроде бы незнакомы, — произнесла дама. Голос ее был мягок, добр и прекрасен.
— Да, миссис Модести, — кивнула Пегги. — Меня зовут Пегги. Но вы знавали моего отца — много лет тому назад.
— Возможно, но как же его зовут?
— Гораций, — произнесла Пегги. — Гораций Гестер из Хатрака.
В душе женщины это имя породило настоящую бурю чувств — то были радостные воспоминания, однако отчасти их омрачал страх, ибо кто ведает, что замыслила эта незнакомка? Но страх быстро исчез — муж женщины несколько лет назад умер, и ничто не могло причинить ему боль. Ни одно из этих переживаний не отразилось на лице дамы, оно по-прежнему хранило участливое, дружелюбное выражение. Модести повернулась к служанке и что-то быстро произнесла по-немецки. Служанка сделала реверанс и удалилась.
— Тебя послал твой отец? — спросила дама. Но на самом деле за этим вопросом скрывался несколько иной смысл: «Поведал ли тебе твой отец, что я значила для него, а он — для меня?»
— Нет, — покачала головой Пегги. — Я пришла сюда по собственной воле. Он бы умер на месте, узнай, что мне известно ваше имя. Видите ли, миссис Модести, я светлячок. И он ничего не может утаить от меня. Как любой другой человек.
Пегги немало удивило, как Модести восприняла это сообщение. Другие люди вспомнили бы о своих самых сокровенных тайнах, про себя надеясь, что она ничего не узнает. Но стоящая перед ней дама подумала о том, какую ужасную ношу приходится нести Пегги.
— И давно ты светлячок? — мягко поинтересовалась она. — Надеюсь, не с малых лет. Господь милосерден и не позволит маленькому ребенку нести подобные знания.
— Боюсь, Господь не слишком-то заботился о моих чувствах, — пожала плечами Пегги.
Леди протянула руку и коснулась щеки Пегги. Пегги знала, что леди заметила дорожную пыль, осевшую на лице и одежде девушки после долгой дороги из Хатрака. Но в основном мысли леди занимала вовсе не чистота и не запачканное платье. «Светлячок, — думала она. — Так вот почему у этой юной девушки столь холодное, отстраненное лицо. Тайны, которые приходится ей хранить, ожесточили ее».
— Почему ж ты пришла ко мне? — спросила Модести. — Вряд ли ты хочешь причинить боль мне или своему отцу за то, что было между нами когда-то.
— О нет, мэм, — быстро ответила Пегги. Раньше она не обращала внимания на свой голос, но по сравнению с этой леди она каркала, как ворона. — Будучи светлячком, я смогла увидеть ваш секрет, но вместе с тем я поняла, что в нем, кроме греха, скрывается немало добра. Что же касается греха, то папа до сих пор помнит о своем прегрешении, расплачиваясь вдвойне, втройне за каждый год жизни.
На глаза Модести навернулись слезы.
— А я-то надеялась… — прошептала она. — Я надеялась, что время сгладит стыд того поступка и сейчас он вспоминает о нашей встрече с радостью. Словно об одном из старинных английских гобеленов, чьи краски поблекли, но рисунок несет в себе отражение истинной красоты.
Пегги могла бы сказать, что он испытывает нечто большее, чем радость, при воспоминании о ней, что он испытывает к ней столь же сильные чувства, словно их встреча случилась вчера. Но эта тайна принадлежала отцу, и Пегги не могла говорить о ней.
Модести промокнула глаза платочком, смахивая дрожащие на ресницах слезы.
— За все эти годы я ни разу не обмолвилась о нас ни единой живой душе. Я изливала сердце только Господу, и он простил меня; однако, когда я говорю об этом с человеком, чье лицо вижу наяву, а не в грезах, былые чувства воскресают вновь. Скажи же мне, дитя, если ты не карающий ангел, так, может, ты принесла прощение?
Миссис Модести выражалась настолько прекрасно, что Пегги невольно припомнила язык книг, которые когда-то читала, и попыталась прибегнуть к его помощи.
— Я прибыла как проситель, — сказала она. — Я пришла к вам за помощью. Мне нужно изменить свою жизнь, и я подумала, что вы, та, которая некогда любила моего отца, — может, вы проявите доброту к его дочери.
— Если ты действительно светлячок, как уверяешь, то должна знать мой ответ, — улыбнулась дама. — Какой помощи ты ищешь? Мой муж после смерти оставил мне достаточно денег, но почему-то мне кажется, что ты в них нисколько не нуждаешься.
— Да, мэм, — подтвердила Пегги. Но что на самом деле ей нужно? Как объяснить, зачем она пришла сюда? — Мне не нравилась жизнь, которая ожидала меня в Хатраке. И я…
— И ты сбежала?
— Нечто вроде, но не совсем.
— Ты хочешь стать другой, не такой, как была, — сказала дама.
— Да, миссис Модести.
— Так кем же ты хочешь стать?
Пегги никогда не задумывалась над словами, которые могли бы описать ее мечты, но сейчас, после того как Пегги встретилась с миссис Модести, у нее не возникло трудностей в выражении своих желаний.
— Я хочу стать вами, мэм.
Леди улыбнулась и коснулась своего лица, провела пальцами по волосам.
— О, дитя мое, в жизни есть куда более высшие цели, нежели эта. Самое лучше, что имеется во мне, подарил твой отец. Его любовь научила меня, что, наверное… да нет, какое там «наверное», что я достойна любви. С тех пор я научилась многому, узнала, что такое женщина и как ею быть. Видимо, это и есть симметрия любви, ведь сейчас я верну его дочери частичку мудрости, которой он когда-то поделился со мной. — Она нежно рассмеялась. — Даже и не думала никогда, что у меня будет ученица.
— Скорее последовательница, миссис Модести.
— Нет, не ученица, не последовательница. Надеюсь, ты погостишь у меня? Позволишь ли ты мне стать твоей подругой?
И хотя Пегги сейчас не видела тропок своей будущей жизни, она ощутила, как они открываются внутри ее, как будущее, на которое она так надеялась и которое ждало ее в этом доме, расстилается перед ней.
— О мэм! — прошептала она. — С радостью.
Глава 5
ЛОЗОХОД
Хэнк Лозоход за годы странствий повидал немало учеников и подмастерьев, но ни разу не видел столь живого, необычного паренька, как этот. Миротворец Смит только склонился над левым передним копытом старушки Озорницы, прилаживая гвоздь, как мальчишка подал голос.
— Этот гвоздь не пойдет, — заговорил подмастерье кузнеца. — И вгонять его надо чуть левее.
Ага, из своего опыта Хэнк знал, что кузнец сейчас вдарит мальчишке по уху и отошлет заливающегося слезами пацана в дом. Но ничего подобного не случилось. Миротворец Смит кивнул и поднял голову на паренька.
— Ну что, Элвин, может, сам ее подкуешь? — спросил мастер. — Кобыла большая, но вижу, ты кое-чему научился за последнее время.
— Подкую, — пожал плечами мальчишка.
— Эй, эй, коней попридержите, — встрял Хэнк Лозоход. — Озорница моя единственная лошадь, и мне вовсе не улыбается покупать себе новую тягловую силу. Пускай твой подмастерье учится ставить подковы на других животных, а мою старушку оставьте в покое. — Не сумев сдержать язык, Хэнк так и продолжал болтать, дурак, он и есть дурак: — И вообще, кто здесь мастер, а кто — подмастерье? — поинтересовался он.
Вот этого говорить не следовало. Хэнк понял свой промах в ту же секунду, как слова слетели с его губ. Такие вопросы задавать ни в коем случае нельзя — тем более в присутствии ученика. Уши Миротворца Смита, разумеется, сразу налились кровью, и кузнец выпрямился во все шесть футов роста, сложив на груди похожие на ляжки быка руки и сжав кулаки, которые спокойно могли раздавить башку медведю.
— Мастер здесь я, — процедил он, — и когда я говорю, что мой подмастерье может исполнить работу, стало быть, так оно и есть, а если ты что-то имеешь против, то можешь забирать свою кобылу и тащить ее к другому кузнецу.
— Да ладно, коней попридержи, — только и смог выдавить Хэнк Лозоход.
— Я и держу. Держу, между прочим, твою лошадь, — указал Миротворец Смит. — По крайней мере, ее ногу. Между прочим, вес все равно немалый, а тут ты еще начинаешь расспрашивать, кто мастер в моей кузнице.
Любой человек, у которого мозги не совсем вытекли, скажет вам, что злить кузнеца, который должен подковать твою лошадь, все равно что стучать палкой по улью, перед тем как залезть туда за медом. Хэнку Лозоходу оставалось надеяться, что Миротворца будет легче успокоить, чем тех самых пчел.
— Ну конечно, конечно, — поспешно согласился Хэнк. — Я ж ничего не хотел сказать, просто удивился, что твой ученик так скор на язык.
— Это потому, что у него дар, — огрызнулся Миротворец Смит. — Этот мальчишка, Элвин, он видит, что творится внутри лошадиного копыта — куда надо забить гвоздь, чтоб держался, где можно поранить лошади ногу и так далее. Подковывать лошадей — это его дар. И если он говорит, что гвоздь не годится, я знаю, что этот гвоздь вгонять в копыто не следует, иначе лошадь либо озвереет от боли, либо начнет хромать.
Хэнк Лозоход извиняюще ухмыльнулся. Денек стоял жаркий, поэтому свары вспыхивали быстро.
— Я уважаю дар, кроющийся в человеке, — кивнул он. — И точно "так же ожидаю от других людей, чтобы они уважали мой дар.
— В таком случае я достаточно возился с твоей лошадью, — буркнул кузнец. — Давай, Элвин, подкуй ее.
Если б парнишка фыркнул, ухмыльнулся или бросил победный взгляд, Хэнк точно взбеленился бы. Но подмастерье Элвин молча сунул в рот гвозди, наклонился и поднял левое переднее копыто. Озорница не замедлила навалиться на него, но паренек был высок и легко выдержал ее вес — хотя на его лице не было и следа пробивающейся бороды, он являлся настоящим близнецом своего мастера, когда речь заходила о перекатывающихся под кожей мускулах. Не прошло минуты, как подкова была ловко прибита к копыту. Озорница даже не вздрогнула, не говоря уже о ее привычке пританцовывать на месте, пока ей ставят новые подковы. И сейчас, призадумавшись над этим, Хэнк вспомнил, что к этому копыту Озорница всегда относилась с особым трепетом, как будто что-то ей там мешало. Однако Хэнк так свыкся с привычками своей лошади, что прежде не задумывался ни о чем подобном.
Подмастерье отступил от Озорницы на шаг-другой, причем он не кривлялся и не ерничал. Он даже не усмехнулся, и все-таки Хэнк чувствовал какой-то необоснованный гнев на мальчишку.
— Сколько ему? — поинтересовался Хэнк.
— Четырнадцать, — ответил Миротворец Смит. — Он поступил ко мне в ученики, когда ему было одиннадцать.
— Немножко поздновато для подмастерья, а? — спросил Хэнк.
— Да, он опоздал на год — из-за той войны с краснокожими и французами. Он ведь с Воббской реки…
— Да, туго им тогда пришлось, — кивнул Хэнк. — Мне-то повезло, я сидел в Ирракве. Копал ямы под ветряные мельницы вдоль железной дороги, которую они тогда строили. Четырнадцать, говоришь? Высокий паренек, наверное, наврал он тебе насчет возраста…
Если парню и не понравилось, что его за глаза обозвали вруном, он этого ничем не показал. Однако его безразличие еще больше взбесило Хэнка Лозохода. Мальчишка был словно заноза в заднице — любая его реакция только злила Хэнка.
— Да нет, — фыркнул кузнец. — Уж мы-то его возраст знаем. Он родился в Хатраке четырнадцать лет назад, когда его семья ехала на запад. Вон там, на холме, похоронен его старший брат. Хотя мальчуган выглядит не по годам рослым, что скажешь?
Точно так же они могли обсуждать лошадь. Но подмастерье Элвин, казалось, ничуть не возражал. Он молча стоял на месте и смотрел сквозь мужчин, будто они были сделаны из стекла.
— Этот гвоздь не пойдет, — заговорил подмастерье кузнеца. — И вгонять его надо чуть левее.
Ага, из своего опыта Хэнк знал, что кузнец сейчас вдарит мальчишке по уху и отошлет заливающегося слезами пацана в дом. Но ничего подобного не случилось. Миротворец Смит кивнул и поднял голову на паренька.
— Ну что, Элвин, может, сам ее подкуешь? — спросил мастер. — Кобыла большая, но вижу, ты кое-чему научился за последнее время.
— Подкую, — пожал плечами мальчишка.
— Эй, эй, коней попридержите, — встрял Хэнк Лозоход. — Озорница моя единственная лошадь, и мне вовсе не улыбается покупать себе новую тягловую силу. Пускай твой подмастерье учится ставить подковы на других животных, а мою старушку оставьте в покое. — Не сумев сдержать язык, Хэнк так и продолжал болтать, дурак, он и есть дурак: — И вообще, кто здесь мастер, а кто — подмастерье? — поинтересовался он.
Вот этого говорить не следовало. Хэнк понял свой промах в ту же секунду, как слова слетели с его губ. Такие вопросы задавать ни в коем случае нельзя — тем более в присутствии ученика. Уши Миротворца Смита, разумеется, сразу налились кровью, и кузнец выпрямился во все шесть футов роста, сложив на груди похожие на ляжки быка руки и сжав кулаки, которые спокойно могли раздавить башку медведю.
— Мастер здесь я, — процедил он, — и когда я говорю, что мой подмастерье может исполнить работу, стало быть, так оно и есть, а если ты что-то имеешь против, то можешь забирать свою кобылу и тащить ее к другому кузнецу.
— Да ладно, коней попридержи, — только и смог выдавить Хэнк Лозоход.
— Я и держу. Держу, между прочим, твою лошадь, — указал Миротворец Смит. — По крайней мере, ее ногу. Между прочим, вес все равно немалый, а тут ты еще начинаешь расспрашивать, кто мастер в моей кузнице.
Любой человек, у которого мозги не совсем вытекли, скажет вам, что злить кузнеца, который должен подковать твою лошадь, все равно что стучать палкой по улью, перед тем как залезть туда за медом. Хэнку Лозоходу оставалось надеяться, что Миротворца будет легче успокоить, чем тех самых пчел.
— Ну конечно, конечно, — поспешно согласился Хэнк. — Я ж ничего не хотел сказать, просто удивился, что твой ученик так скор на язык.
— Это потому, что у него дар, — огрызнулся Миротворец Смит. — Этот мальчишка, Элвин, он видит, что творится внутри лошадиного копыта — куда надо забить гвоздь, чтоб держался, где можно поранить лошади ногу и так далее. Подковывать лошадей — это его дар. И если он говорит, что гвоздь не годится, я знаю, что этот гвоздь вгонять в копыто не следует, иначе лошадь либо озвереет от боли, либо начнет хромать.
Хэнк Лозоход извиняюще ухмыльнулся. Денек стоял жаркий, поэтому свары вспыхивали быстро.
— Я уважаю дар, кроющийся в человеке, — кивнул он. — И точно "так же ожидаю от других людей, чтобы они уважали мой дар.
— В таком случае я достаточно возился с твоей лошадью, — буркнул кузнец. — Давай, Элвин, подкуй ее.
Если б парнишка фыркнул, ухмыльнулся или бросил победный взгляд, Хэнк точно взбеленился бы. Но подмастерье Элвин молча сунул в рот гвозди, наклонился и поднял левое переднее копыто. Озорница не замедлила навалиться на него, но паренек был высок и легко выдержал ее вес — хотя на его лице не было и следа пробивающейся бороды, он являлся настоящим близнецом своего мастера, когда речь заходила о перекатывающихся под кожей мускулах. Не прошло минуты, как подкова была ловко прибита к копыту. Озорница даже не вздрогнула, не говоря уже о ее привычке пританцовывать на месте, пока ей ставят новые подковы. И сейчас, призадумавшись над этим, Хэнк вспомнил, что к этому копыту Озорница всегда относилась с особым трепетом, как будто что-то ей там мешало. Однако Хэнк так свыкся с привычками своей лошади, что прежде не задумывался ни о чем подобном.
Подмастерье отступил от Озорницы на шаг-другой, причем он не кривлялся и не ерничал. Он даже не усмехнулся, и все-таки Хэнк чувствовал какой-то необоснованный гнев на мальчишку.
— Сколько ему? — поинтересовался Хэнк.
— Четырнадцать, — ответил Миротворец Смит. — Он поступил ко мне в ученики, когда ему было одиннадцать.
— Немножко поздновато для подмастерья, а? — спросил Хэнк.
— Да, он опоздал на год — из-за той войны с краснокожими и французами. Он ведь с Воббской реки…
— Да, туго им тогда пришлось, — кивнул Хэнк. — Мне-то повезло, я сидел в Ирракве. Копал ямы под ветряные мельницы вдоль железной дороги, которую они тогда строили. Четырнадцать, говоришь? Высокий паренек, наверное, наврал он тебе насчет возраста…
Если парню и не понравилось, что его за глаза обозвали вруном, он этого ничем не показал. Однако его безразличие еще больше взбесило Хэнка Лозохода. Мальчишка был словно заноза в заднице — любая его реакция только злила Хэнка.
— Да нет, — фыркнул кузнец. — Уж мы-то его возраст знаем. Он родился в Хатраке четырнадцать лет назад, когда его семья ехала на запад. Вон там, на холме, похоронен его старший брат. Хотя мальчуган выглядит не по годам рослым, что скажешь?
Точно так же они могли обсуждать лошадь. Но подмастерье Элвин, казалось, ничуть не возражал. Он молча стоял на месте и смотрел сквозь мужчин, будто они были сделаны из стекла.