Страница:
В последние дни, сообщает спецкор, борьба против частей 16-й немецкой армии приняла еще более ожесточенный характер... Упорные бои не прекращаются ни днем, ни ночью. Несмотря на потери, немцы отчаянно сопротивляются. Немецкое командование подбрасывает но воздуху свежие силы и боеприпасы. Офицеры заставляют солдат драться до последнего патрона. Ясно, что кольцо окруженных сжимается медленно. Завершение операции явно затянулось...
* * *
Интересна статья члена Военного совета Сибирского военного округа бригадного комиссара П. Кузьмина "Резервные дивизии Сибири". В тылу страны готовится большое пополнение пехотинцев, танкистов, артиллеристов, летчиков, снайперов. Автор рассказывает, как воины каждого рода войск проходят боевую подготовку. Общее для всех - учиться на опыте войны. Он приводит такой пример. Одна из кавалерийских частей вместе с лыжниками под командованием майора Ракитина, решая тактическую задачу, совершила марш в 500 километров!
Такие сообщения встречали в армии и народе с великой надеждой: есть и будут у нас силы, чтобы довести войну до победного конца.
В сегодняшнем номере газеты опубликована поэма Николая Тихонова "Слово о 28 гвардейцах". Вот ее начало:
Безграничное снежное поле,
Ходит ветер, поземкой пыля,
Это русское наше раздолье,
Это вольная наша земля.
И зовется ль оно Куликовым,
Бородинским зовется ль оно,
Или славой овеяно новой,
Словно знамя опять взметено,
Все равно оно кровное наше,
Через сердце горит полосой.
Пусть война на нем косит и пашет
Темным танком и пулей косой,
Но героев не сбить на колени,
Во весь рост они встали окрест,
Чтоб остался в сердцах поколений
Дубосекова темный разъезд...
История этой поэмы такова.
Несколько дней тому назад приехал в Москву Николай Тихонов. Мы его встретили в редакции с распростертыми объятиями. Это была, можно сказать, встреча родных людей - так мы любили и ценили Николая Семеновича. Проговорил с ним почти целый день, отрываясь лишь на самые неотложные дела. Тихонов рассказал, какое впечатление на ленинградцев произвела наша публикация о 28 героях Дубосекова. И тут меня осенила идея. Я спросил его, не напишет ли он стихи об этом. Спросил со смущением: как-то неловко было наваливать такую нагрузку на Николая Семеновича, приехавшего в столицу на несколько дней после неслыханно тяжелой блокадной зимы. Но поэт не отказался. На третий день вечером пришел в редакцию и принес свое "Слово". Мы попросили его прочитать поэму. Он читал ее взволнованный, покоренный доблестью и самопожертвованием двадцати восьми. А я и собравшиеся у меня товарищи затаив дыхание слушали его. Газетные полосы к тому времени были уже сверстаны, но я освободил на третьей полосе три колонки, и здесь мы поставили "Слово о 28 гвардейцах", набрав крупным шрифтом. На второй день все читали это, ставшее вскоре хрестоматийным, произведение. Спустя три месяца Николай Тихонов мне писал: "Я еще раз горячо пережил все воспоминания о тех днях, когда писал о 28-ми героях. По правде говоря, Вы, и никто иной, были крестным отцом этой поэмы, и как Вы были правы, что ее надо писать в Москве и немедленно".
* * *
В строю советской авиации воевали американские "аэрокобры". Пусть их было немного и решающей роли в воздушных боях с немцами они, конечно, не играли, но долг чести и благодарности требовал сказать о них доброе слово. Это и сделал Савва Дангулов. Сегодня напечатана его статья "На американских истребителях "аэрокобра".
Он, прежде всего, объяснил происхождение названия этой машины. Оказывается, обычно каждая серия американских самолетов, кроме официального, имеет название, взятое из разговорного языка и зачастую иносказательное. По шутливому замечанию американских летчиков, их соотечественники вложили в это название определенный смысл: кобра, большая очковая змея, обычно безопасна, но лишь до тех пор, пока ее не трогают. В ярости своей, в единоборстве с врагом кобра страшна: ее укус смертелен, ядовит.
Дангулов сообщил технические и летные данные "аэрокобры", а дальше рассказал, что партия самолетов прибыла из Англии задолго до приезда инструкторов. Советские инженеры решили не терять дорогого времени, сами приступили к сборке машин. Работали военными темпами - круглые сутки, на открытом воздухе, часто при 40-градусном морозе. А когда прибыла группа английских инструкторов, "аэрокобры" были уже собраны и ушли в бой. Дангулов отметил мужество и смекалку наших специалистов. Но через несколько дней мне позвонил Сталин и спросил:
- Кто вам разрешил печатать статью об "аэрокобрах"?
- Разрешения я ни у кого не спрашивал. Информация об "аэрокобрах" была в газете и до этого, - ответил я.
Сталин строго сказал:
- Без нашего разрешения больше не печатайте. Почему? Этого я никак не мог понять. Однако вскоре все прояснилось. Был я у начальника тыла Красной Армии генерала А. В. Хрулева. Застал там А. И. Микояна. Разговорились мы, и я рассказал ему о звонке Сталина по поводу нашей статьи об "аэрокобрах". Анастас Иванович знал эту историю. Оказывается, статья вызвала протест официальных кругов Англии: вы сами, мол, задержали визы на въезд английских инструкторов в Советский Союз, а теперь, говорили они, ссылаясь на "Красную звезду" и именно на статью Дангулова, выходит, что виноваты мы, англичане, опоздавшие к сборке самолетов. Это и было поводом для звонка Сталина.
- Что же им ответили? - спросил я Микояна.
- А им сказали, - рассмеялся Анастас Иванович, - что "Красная звезда" не то имела в виду, что вы имеете в виду...
Если бы не этот случайный разговор с Микояном, для меня навсегда осталось бы тайной, чем же был вызван краткий и категоричный звонок Сталина, в чем наша ошибка?
А такое не раз бывало. Вспоминаю 20-е октября сорок первого года. В Москве было объявлено осадное положение, мне позвонил Сталин и сказал:
- Напечатайте в завтрашней газете фото Жукова... Такое указание было для меня полной неожиданностью.
До сих пор в "Красной звезде" публиковались фотографии командиров частей, дивизий, иногда - корпусов. Всегда в связи с какой-либо боевой удачей. А вот командующие фронтами... Не было еще у нас побед такого масштаба, чтобы подымать на щит командующих фронтами. Конечно, я не стал спрашивать Сталина: почему? зачем? Напечатали большой портрет Жукова, на две колонки. Но все же задумались: чем же это вызвано. Возможно, портрет Жукова должен был засвидетельствовать, что во главе войск, защищающих Москву, поставлен полководец, на которого народ и армия вполне могут положиться. С другой стороны, возникало и иное предположение, напрямую связанное с уходом Георгия Константиновича с поста начальника Генштаба. Конечно, тот июльский инцидент в Ставке не мог не оставить горького осадка в душе Жукова. Это, несомненно, понимал и Сталин. И не исключено, что в лихой час битвы за Москву он решил дать понять Георгию Константиновичу: на той, мол, истории, тяжелой для них обоих, поставлен крест. Впрочем, правильный ответ до сих пор остается загадкой.
Не могу сказать, что Сталин плохо относился к "Красной звезде". Знаю, что он просматривал газету, кое-что читал. Не раз бывало, мне передавали его поощрительные реплики по поводу того или иного материала, опубликованного в газете, порой и критиковал нас. Не раз звонил и подсказывал, на какую тему надо выступить, в частности в передовицах. В спорах, которые бывали с руководством Главпура, Сталин порой поддерживал редакцию (об этом разговор впереди). И связь с Верховным была у меня напрямую: по первому же звонку подымал трубку не помощник Поскребышев, а сам Сталин. На мои письма отвечал в тот же или на другой день... Словом, обижаться мне как будто не было оснований...
Но вот эти краткие, категоричные, без объяснения звонки! Ныне, когда прочитано немало мемуарных книг полководцев и военачальников, встречавшихся со Сталиным и работавших в Ставке, ответ напрашивается сам по себе: таков, видимо, был характер Сталина, стиль его: не всегда объясняя, мол, сказано сделай...
К слову сказать, обида тогда не терзала мое сердце. Действительно: раз сказано - надо делать. Были лишь недоумение, попытка - иногда удачная, иногда напрасная - узнать, что кроется за тем или иным звонком Сталина...
* * *
Наш спецкор Николай Денисов прибыл в одну из дивизий дальних бомбардировщиков, и там ему показали письмо летчику Жугану, написанное неровным почерком на листочке, вырванном из школьной тетрадки: "Здравствуй, Коля!.. Здоровье пока неважное. Врачи заключают, что не совсем в порядке с желудком и костями таза. В общем, с такой высоты сковырнуться - это еще отлично..."
Летчики объяснили: это письмо штурмана Ивана Чисова. Прыгнул парень с высоты семь тысяч метров с нераскрытым парашютом! Узнал Денисов все обстоятельства этого происшествия и прислал в редакцию корреспонденцию. Прочитал я ее и не поверил. Вызвал Денисова в редакцию. Он заверил, что все было точно так, как он написал. Группа бомбардировщиков после выполнения боевого задания возвращалась на свой аэродром. Недалеко за линией фронта на них напали "мессершмитты". Завязался воздушный бой. Одному из "мессершмиттов" удалось перебить тяги рулей управления на самолете Жугана. Машина перешла в беспорядочное падение. Жуган отдал приказ: "Прыгать с парашютами!"
Штурман Иван Чисов на высоте 7000 метров выпрыгнул из своей рубки. Немцы, заметив, что экипаж оставляет машину, пытались расстрелять летчиков в воздухе. Штурман решил перехитрить фашистов: пошел затяжным прыжком. Несколько раз перекувырнувшись в воздухе, он вошел в штопор. Все усилия Чисова выйти из этой опасной для парашютиста фигуры не увенчались успехом. Вращение усиливалось с каждой секундой, и летчик потерял сознание.
Жуган покинул машину на высоте 6000 метров. Следуя примеру штурмана, он некоторое время не раскрывал парашют, а затем благополучно приземлился на опушке леса. Его встретили гвардейцы-конники. Они привели Жугана в деревню, где уже находился Чисов.
- Ну, как? - спросил Жуган.
Штурман молча показал на угол. Там лежал его нераскрытый парашют.
Упасть с 7000 метров и остаться живым! Могло ли такое быть? Оказывается, штурман при ударе о землю попал в огромный рыхлый, нависший над оврагом снежный сугроб. Пройдя сквозь него и уменьшив этим скорость падения, Чисов продолжал по касательной скользить по снежному покрову стенки оврага. Торможение было столь сильным, что штурман не разбился. Его сразу же отвезли в медсанбат, оттуда - в госпиталь, затем эвакуировали в Москву.
Корреспонденция под заголовком "Небывалый случай в истории авиации" после разговора с Денисовым была поставлена в сегодняшний номер газеты.
Кстати отмечу, что Денисов как истый газетчик проследил судьбу героя своей корреспонденции. После выздоровления Чисов преподавал в авиационном училище, затем закончил Военно-политическую академию имени В. И. Ленина, а позже ушел в запас, стал пропагандистом. Разыскал Денисов и хирургов, лечивших летчика. Через 25 лет в редакции "Правды", где Денисов уже работал редактором военного отдела, произошла трогательная встреча Чисова с врачами.
* * *
На войне не все время и не все стреляют. Дни и часы затишья заполнены всевозможными делами и событиями, некоторые из них приносят фронтовикам немалые радости. Об одном из таких событий рассказывает на страницах газеты режиссер Центрального театра Красной Армии Алексей Попов, уже тогда заслуженный деятель искусств. Приведу отрывки из его записей, напечатанных под заголовком "Концерт в блиндаже":
"...7 марта. Заиграл баян. Выступают певцы. Шумные аплодисменты заглушают близкие разрывы вражеских мин.
После особенно лихого перебора баяниста в наступившей тишине кто-то протянул с восхищением:
- Да-а... С такими пальцами хорошо на автомате играть...
Необычайный подъем овладевает нами. Ну, как не удивляться силе искусства! Вот связист - он раздваивается: лицо его обращено к "сцене" и полно неподдельного восторга, но время от времени, не отрывая глаз от артиста, он кричит что-то серьезное в трубку. Другие связисты держат свои телефонные трубки, "транслируя" концерт по сети - для товарищей, находящихся на посту на огневых позициях.
Когда мы прощались, один из бойцов сказал:
- Спасибо, товарищи. Теперь мы на своей трехрядке дадим немцам концерт.
3 марта. Днем дали три концерта. Вечером состоялся четвертый, особый. Мы узнали, что командир одной из рот, герой, любимец бойцов, повредил себе ногу и лежит в избе. В 10 часов вечера явились к нему всей бригадой и для него одного провели всю концертную программу. Надо было видеть его смущение, растроганность".
Была у артистов одна знаменательная и, я бы сказал, удивительная встреча. Выступали они у танкистов. А там оказались чудесные певцы. "Так, как пели они "Махорочку" и "Письмо в Москву" - песни, знакомые нам и раньше, не поет никто, - рассказывает Попов. - Невыразимые интонации вкладывают эти суровые люди в слова:
И с колечком дыма
Улетает грусть моя.
Много махорки надо было выкурить на военных привалах, чтобы так спеть!"
Бригада здесь же выучила с голоса, записала на ноты эти песни и включила их в свой репертуар в "танкистской" трактовке.
А как пляшут! Лейтенант-танкист, вернувшись после боя, включился в самодеятельность и проплясал час подряд. Фамилия его Гудзь. Этот красивый 23-летний юноша - известный не только нашему народу, но и всему миру герой. О нем в прошлом месяце рассказал председатель ВЦСПС, руководитель советской профсоюзной делегации Н. М. Шверник на массовом митинге в Лондоне. Стоит привести его рассказ так, как он был опубликован в наших и английских газетах.
"На одном из участков Западного фронта тяжелый танк лейтенанта Гудзя спешил на поддержку атаки пехоты. На пути могучий советский танк встретился с 18 танками фашистов. Призыв лейтенанта "Принять бой!" нашел дружный отклик у всего экипажа. Завязался горячий бой одного советского танка с 18 фашистскими танками. Один против 18. Советский танк методически выводил из строя один танк за другим. Вскоре на поле боя уже насчитывалось 10 сожженных и подбитых немецких машин (аплодисменты). Остальные восемь спаслись бегством. Покончив с танками, героический экипаж направился к переднему краю вражеской обороны, где раздавил четыре батареи противотанковых орудий. Тем временем наши славные пехотинцы наседали на врага, который не выдержал натиска и побежал. Танк преследовал отступающего врага, давил его гусеницами и расстреливал из пулеметов. На поле боя осталось до 400 гитлеровских бандитов, которые никогда не увидят не только Москвы, но и Берлина (смех, аплодисменты). Несмотря на полученные в бою танком 29 вмятин, героический экипаж машины оставался до конца боя, блестяще поддерживая пехоту".
И вот встреча артистов с прославленным танкистом на одном из выступлений бригады. Узнали они, что Гудзь, оказывается, мечтал когда-то быть режиссером, учился немного и даже был ассистентом по постановке "Егора Булычева" Горького. О своем былом увлечении танкист сказал им без грусти, умно:
- Я жизни не знал. Любить еще никого не любил, ненависти не испытал плохой бы из меня режиссер вышел, без жизненного опыта.
Нас трогали до слез, писал Попов, и смущали та любовь и радость, с которой нас встречали бойцы. А общение с героями - "золотая россыпь для художника. Здесь, на фронте, мы увидели истинную любовь к родной земле и великую ненависть к врагу".
25 марта
К нам в руки часто попадают вражеские документы, письма, фотографии. Есть среди них такие, от которых клокочет гнев в груди и сжимаются кулаки в ненависти к фашистским людоедам. Это - фотографии повешенных и расстрелянных советских людей, найденные у убитых и пленных немцев.
Вот две напечатанные нами фотографии, под которыми стоит подпись: "В оккупированном Харькове... Фотодокументы найдены у немецкого унтер-офицера 68 немецкой пехотной дивизии Герберта Калуша, захваченного в плен нашими бойцами. На снимках: 1. Жители Харькова, повешенные немецкими извергами на балконе одного из домов города. 2. Советские граждане, повешенные на здании, где помещался Харьковский обком КП(б)У".
Вот пять снимков из оккупированной Старой Руссы, найденные у убитого на Северо-Западном фронте немецкого унтер-офицера Герхарда Валонка. Улицы и переулки, балконы домов, телефонные столбы - везде висят жители города. И еще две фотографии, тоже найденные в бумажнике убитого немца. Группа фашистских вояк, как в ложе театра, расселась у большого дуба на полянке. На переднем плане фигура с офицерскими погонами. А впереди - огромный плакат, на котором большими буквами написано:
"2. 10. 41.
Русский должен умереть, чтобы мы жили.
Бравая 6 рота.
Керстен капитан, ротный командир"
А на втором снимке двумя рядами лежат расстрелянные советские люди. Четыре немца из "бравой роты" на этом страшном фоне позируют фотографу.
Все эти снимки публикуются из номера в номер под заголовком: "Мы не забудем, отомстим!"
* * *
Передовая статья в сегодняшнем номере озаглавлена "Харьков, Орел, Старая Русса". Начинается она так:
"Мы знали их свободными и красивыми, многолюдными и трудолюбивыми. Немцы превратили их в мрачные кладбища, в место пыток, в ад, где томятся бледные тени живых существ..." А далеко не полную картину того, что происходит в этих городах, да и в других районах, раскрывают корреспонденции, которые были напечатаны в последних номерах газеты: "Что происходит в Орле", "В Старой Руссе", "В оккупированном Витебске", а также статьи начальника политуправления Юго-Западного фронта С. Галаджева "Что происходит в оккупированных областях Украины", Н. Каротамма "Эстония под пятой оккупантов", украинского писателя Миколы Важана "Харьков борется"...
В этих статьях разные факты, разные события, но в одном они схожи: злодеяниям гитлеровцев нет меры и нет предела.
Есть в передовой и строки, рассказывающие о сопротивлении захватчикам:
"Стон стоит над нашими городами, изнывающими под немецким разбойничьим гнетом. Но сквозь этот стон прорывается песня борьбы. Советские люди никогда не склонят свои гордые головы перед мечом завоевателя. Взлетают на воздух немецкие казармы. Партизанские пули поражают немецких летчиков у ворот аэродрома. Мирные горожане берутся за оружие, чтобы отомстить палачам за кровь и слезы своих близких, за муки родного города, за поруганную землю отцов..."
Хочу подробнее рассказать и о недавнем выступлении известного украинского писателя Миколы Бажана. Его статью "Харьков борется" передали в Москву по военному проводу, когда полосы уже верстались. И все же мы успели поставить ее в номер. Была у меня и личная причина, о которой сквозь дымку времени я вспоминал. На Харьковщине прошла моя комсомольская молодость. В Харькове, в 1921 году, после возвращения с гражданской войны, я, как представитель губкома комсомола, служил в должности помощника командира корпуса по работе среди допризывников и постоянно гарцевал на резвом коне. Учился в Харьковской губсовпартшколе. Позже в столичном Харькове работал инструктором ЦК КП(б)У, а в начале тридцатых годов, будучи начальником политотдела МТС, входил в состав Харьковского обкома партии. Словом, как говорится, знал каждый камень этого города. То, о чем писал Бажан, была и моя боль, и мой гнев. Но, главное, хотелось, чтобы скорее, завтра же все узнали о том, как страдает и борется непокоренный Харьков.
Микола Бажан рассказывал, как город встретил немецко-фашистских захватчиков:
"Израненный, захлебывающийся собственной кровью зверь вполз на широкие улицы, гулкие площади большого города. Немцы думали здесь зализать свои раны, отдыхать и выжидать. Но Харьков был мрачен. Он был тих. Эта тишина ужасала. Город стоял над немецким врагом грозным, непреклонным, несдавшимся. Солдаты в зеленых шинелях, выставив вперед свои автоматы, заходили в пустые цеха колоссальных заводов. Серыми холмиками торчали бетонные основания станков. Станки были вывезены. Солдаты врывались в длинные коридоры, в светлые залы огромных зданий. Ветер гнал по паркету черный пепел сожженных бумаг. Людей не было. Люди ушли".
Это начало статьи. А дальше факты и цифры, цифры и факты. Но каждый факт, каждая цифра вопиет: "...На улицах, Харькова на балконах повешено 116 советских людей..."; "В первые дни фашистами было расстреляно около 14 тысяч человек..."; "Приказ выселяет из Харькова всех жителей, поселившихся там с 1936 года, и десятки тысяч людей изгнаны из города в морозную, воющую метелью степь..."; "Харьков голодает..."
Но непокоренный город сражается. Мирные жители становятся грозными мстителями. "Из большого дома на площади Тевелева выходил, выпятив грудь и презрительно оттопырив нижнюю губу, величественный генерал. Он спешил пройти к своему автомобилю... Но не успел. Прогремел выстрел. Генерал грохнулся затылком о тротуар. Какая-то молоденькая девушка бросилась бежать, не выпуская револьвера из рук. Генеральские телохранители, завопив, погнались за ней. Девушка была поймана и убита на месте... Великий город украинского народа борется, он мстит, он ждет. Час его освобождения близок".
Об этом в ту пору мечтали все...
* * *
О Старой Руссе пишет Александр Поляков:
"Мы подошли к городу вплотную, очутились под самыми его стенами. С наших позиций он хорошо был виден. Что там, в городе?.."
Чтобы дать ответ на это, Поляков провел целую "операцию". Просмотрел в разведотделах трофейные документы, письма, найденные у убитых немцев, переговорил с десятками крестьян пригородных сел и наших бойцов, вырвавшихся из плена. Много материалов доставили ему партизаны, в том числе тот самый Иван Грозный, который провел наши части по льду к городу. Статья напечатана в сегодняшнем номере газеты, а над ней - те самые пять снимков повешенных жителей на улицах города.
Не удается гитлеровцам покорить советских людей. Поляков рассказывает о таких эпизодах: "Пройдите по улицам. Вы увидите группу людей возле немецкого объявления. Подойдите поближе. Рядом с немецким приказом наклеена подпольная газета старорусского райкома партии "Трибуна". Именно ее-то и читают горожане. Приблизится полицейский - переведут глаза на объявление. Вот и поймай их за чтением недозволенной литературы! "Мы немецкий приказ читаем!"..."
Кстати, когда Поляков появился в редакции, мы преподнесли ему подарок его книгу "В тылу врага", изданную в Лондоне. Книга иллюстрирована многочисленными фотографиями, дающими английскому читателю представление о людях и боевой технике Красной Армии. Книге предпослано предисловие советского посла в Лондоне И. М. Майского: "Среди многих других рассказов, появившихся о войне, дневник Полякова выделяется, как наиболее живой и яркий. В широком смысле он может служить ценным пособием для уяснения стратегии и тактики, которые должны применяться для борьбы против гитлеровской стратегии окружения..."
И в заключение Майский пишет: "Я читал и был потрясен дневником Полякова. Этот рассказ о героях, несомненно, явится одним из мастерских литературных произведений о нынешней войне..."
Майский как бы предугадал то, что напишет позже Алексей Толстой о Полякове. В своей статье "О литературе и войне" он назвал произведение Александра Полякова доказательством того, что литература военных дней "круто идет на подъем".
Мы порадовались, что очерки Полякова, печатавшиеся у нас летом прошлого года, получили такой резонанс в стране союзника, и горячо поздравляли его: чувствовалось, что в талантливом журналисте созревает писатель...
Появился у нас новый автор - поэт Перец Маркиш. Сегодня принес стихи "Раненому красноармейцу". Очень сильное слово о тех, кто в боях за родину пролил свою кровь:
...К тебе спешат ручьи смывать кровавый пот,
И ветер с гор несет желанную прохладу,
А к ранам вся страна любовно припадет,
Как мать прильнуть к младенцу рада...
На белой марле алых два пятна,
Так часом утренним снег на вершинах рдеет.
О, не забудет никогда страна
Тебя и подвиг твой, красноармеец!..
"Маленькие герои" - так называется письмо в редакцию, присланное с Северо-Западного фронта военфельдшером В. Лысенковой:
"В 12 часов ночи на сельской улице, где стояла наша часть, появилось четверо саней. На улице послышался детский голосок. Когда я подошла к саням, ко мне подбежал мальчик.
- Кому сдать людей? - обратился он ко мне.
- Каких людей?
- А вы доктор? Так вот я привез ваших раненых. Возьмите и меня согрейте, я замерз.
На санях лежали тяжелораненые бойцы. Они стонали и просили помощи. Находившиеся тут же бойцы и командиры помогли отнести раненых в дом. Когда они были накормлены и согреты, а раны перевязаны, пошли расспросы.
Оказалось, что раненые не нашей части. Они были в разведке и выбили из окрестного села немцев. Разведчики пошли дальше выполнять свою задачу, а 12 красноармейцев, которые были во время боя ранены, остались в селе. Отступившие было немцы вошли в село с другого фланга и заняли часть населенного пункта. Раненые каждую минуту могли попасть к немцам. Тогда Миша Кузнецов, 12 лет, и Ваня Александров, 14 лет, запрягли лошадей и на матраце по одному выносили раненых в сани, выехали из села и окольными путями привезли раненых в расположение частей Красной Армии".
Как бы хотелось узнать, где это село, судьбу ребят-героев!
* * *
Интересна статья члена Военного совета Сибирского военного округа бригадного комиссара П. Кузьмина "Резервные дивизии Сибири". В тылу страны готовится большое пополнение пехотинцев, танкистов, артиллеристов, летчиков, снайперов. Автор рассказывает, как воины каждого рода войск проходят боевую подготовку. Общее для всех - учиться на опыте войны. Он приводит такой пример. Одна из кавалерийских частей вместе с лыжниками под командованием майора Ракитина, решая тактическую задачу, совершила марш в 500 километров!
Такие сообщения встречали в армии и народе с великой надеждой: есть и будут у нас силы, чтобы довести войну до победного конца.
В сегодняшнем номере газеты опубликована поэма Николая Тихонова "Слово о 28 гвардейцах". Вот ее начало:
Безграничное снежное поле,
Ходит ветер, поземкой пыля,
Это русское наше раздолье,
Это вольная наша земля.
И зовется ль оно Куликовым,
Бородинским зовется ль оно,
Или славой овеяно новой,
Словно знамя опять взметено,
Все равно оно кровное наше,
Через сердце горит полосой.
Пусть война на нем косит и пашет
Темным танком и пулей косой,
Но героев не сбить на колени,
Во весь рост они встали окрест,
Чтоб остался в сердцах поколений
Дубосекова темный разъезд...
История этой поэмы такова.
Несколько дней тому назад приехал в Москву Николай Тихонов. Мы его встретили в редакции с распростертыми объятиями. Это была, можно сказать, встреча родных людей - так мы любили и ценили Николая Семеновича. Проговорил с ним почти целый день, отрываясь лишь на самые неотложные дела. Тихонов рассказал, какое впечатление на ленинградцев произвела наша публикация о 28 героях Дубосекова. И тут меня осенила идея. Я спросил его, не напишет ли он стихи об этом. Спросил со смущением: как-то неловко было наваливать такую нагрузку на Николая Семеновича, приехавшего в столицу на несколько дней после неслыханно тяжелой блокадной зимы. Но поэт не отказался. На третий день вечером пришел в редакцию и принес свое "Слово". Мы попросили его прочитать поэму. Он читал ее взволнованный, покоренный доблестью и самопожертвованием двадцати восьми. А я и собравшиеся у меня товарищи затаив дыхание слушали его. Газетные полосы к тому времени были уже сверстаны, но я освободил на третьей полосе три колонки, и здесь мы поставили "Слово о 28 гвардейцах", набрав крупным шрифтом. На второй день все читали это, ставшее вскоре хрестоматийным, произведение. Спустя три месяца Николай Тихонов мне писал: "Я еще раз горячо пережил все воспоминания о тех днях, когда писал о 28-ми героях. По правде говоря, Вы, и никто иной, были крестным отцом этой поэмы, и как Вы были правы, что ее надо писать в Москве и немедленно".
* * *
В строю советской авиации воевали американские "аэрокобры". Пусть их было немного и решающей роли в воздушных боях с немцами они, конечно, не играли, но долг чести и благодарности требовал сказать о них доброе слово. Это и сделал Савва Дангулов. Сегодня напечатана его статья "На американских истребителях "аэрокобра".
Он, прежде всего, объяснил происхождение названия этой машины. Оказывается, обычно каждая серия американских самолетов, кроме официального, имеет название, взятое из разговорного языка и зачастую иносказательное. По шутливому замечанию американских летчиков, их соотечественники вложили в это название определенный смысл: кобра, большая очковая змея, обычно безопасна, но лишь до тех пор, пока ее не трогают. В ярости своей, в единоборстве с врагом кобра страшна: ее укус смертелен, ядовит.
Дангулов сообщил технические и летные данные "аэрокобры", а дальше рассказал, что партия самолетов прибыла из Англии задолго до приезда инструкторов. Советские инженеры решили не терять дорогого времени, сами приступили к сборке машин. Работали военными темпами - круглые сутки, на открытом воздухе, часто при 40-градусном морозе. А когда прибыла группа английских инструкторов, "аэрокобры" были уже собраны и ушли в бой. Дангулов отметил мужество и смекалку наших специалистов. Но через несколько дней мне позвонил Сталин и спросил:
- Кто вам разрешил печатать статью об "аэрокобрах"?
- Разрешения я ни у кого не спрашивал. Информация об "аэрокобрах" была в газете и до этого, - ответил я.
Сталин строго сказал:
- Без нашего разрешения больше не печатайте. Почему? Этого я никак не мог понять. Однако вскоре все прояснилось. Был я у начальника тыла Красной Армии генерала А. В. Хрулева. Застал там А. И. Микояна. Разговорились мы, и я рассказал ему о звонке Сталина по поводу нашей статьи об "аэрокобрах". Анастас Иванович знал эту историю. Оказывается, статья вызвала протест официальных кругов Англии: вы сами, мол, задержали визы на въезд английских инструкторов в Советский Союз, а теперь, говорили они, ссылаясь на "Красную звезду" и именно на статью Дангулова, выходит, что виноваты мы, англичане, опоздавшие к сборке самолетов. Это и было поводом для звонка Сталина.
- Что же им ответили? - спросил я Микояна.
- А им сказали, - рассмеялся Анастас Иванович, - что "Красная звезда" не то имела в виду, что вы имеете в виду...
Если бы не этот случайный разговор с Микояном, для меня навсегда осталось бы тайной, чем же был вызван краткий и категоричный звонок Сталина, в чем наша ошибка?
А такое не раз бывало. Вспоминаю 20-е октября сорок первого года. В Москве было объявлено осадное положение, мне позвонил Сталин и сказал:
- Напечатайте в завтрашней газете фото Жукова... Такое указание было для меня полной неожиданностью.
До сих пор в "Красной звезде" публиковались фотографии командиров частей, дивизий, иногда - корпусов. Всегда в связи с какой-либо боевой удачей. А вот командующие фронтами... Не было еще у нас побед такого масштаба, чтобы подымать на щит командующих фронтами. Конечно, я не стал спрашивать Сталина: почему? зачем? Напечатали большой портрет Жукова, на две колонки. Но все же задумались: чем же это вызвано. Возможно, портрет Жукова должен был засвидетельствовать, что во главе войск, защищающих Москву, поставлен полководец, на которого народ и армия вполне могут положиться. С другой стороны, возникало и иное предположение, напрямую связанное с уходом Георгия Константиновича с поста начальника Генштаба. Конечно, тот июльский инцидент в Ставке не мог не оставить горького осадка в душе Жукова. Это, несомненно, понимал и Сталин. И не исключено, что в лихой час битвы за Москву он решил дать понять Георгию Константиновичу: на той, мол, истории, тяжелой для них обоих, поставлен крест. Впрочем, правильный ответ до сих пор остается загадкой.
Не могу сказать, что Сталин плохо относился к "Красной звезде". Знаю, что он просматривал газету, кое-что читал. Не раз бывало, мне передавали его поощрительные реплики по поводу того или иного материала, опубликованного в газете, порой и критиковал нас. Не раз звонил и подсказывал, на какую тему надо выступить, в частности в передовицах. В спорах, которые бывали с руководством Главпура, Сталин порой поддерживал редакцию (об этом разговор впереди). И связь с Верховным была у меня напрямую: по первому же звонку подымал трубку не помощник Поскребышев, а сам Сталин. На мои письма отвечал в тот же или на другой день... Словом, обижаться мне как будто не было оснований...
Но вот эти краткие, категоричные, без объяснения звонки! Ныне, когда прочитано немало мемуарных книг полководцев и военачальников, встречавшихся со Сталиным и работавших в Ставке, ответ напрашивается сам по себе: таков, видимо, был характер Сталина, стиль его: не всегда объясняя, мол, сказано сделай...
К слову сказать, обида тогда не терзала мое сердце. Действительно: раз сказано - надо делать. Были лишь недоумение, попытка - иногда удачная, иногда напрасная - узнать, что кроется за тем или иным звонком Сталина...
* * *
Наш спецкор Николай Денисов прибыл в одну из дивизий дальних бомбардировщиков, и там ему показали письмо летчику Жугану, написанное неровным почерком на листочке, вырванном из школьной тетрадки: "Здравствуй, Коля!.. Здоровье пока неважное. Врачи заключают, что не совсем в порядке с желудком и костями таза. В общем, с такой высоты сковырнуться - это еще отлично..."
Летчики объяснили: это письмо штурмана Ивана Чисова. Прыгнул парень с высоты семь тысяч метров с нераскрытым парашютом! Узнал Денисов все обстоятельства этого происшествия и прислал в редакцию корреспонденцию. Прочитал я ее и не поверил. Вызвал Денисова в редакцию. Он заверил, что все было точно так, как он написал. Группа бомбардировщиков после выполнения боевого задания возвращалась на свой аэродром. Недалеко за линией фронта на них напали "мессершмитты". Завязался воздушный бой. Одному из "мессершмиттов" удалось перебить тяги рулей управления на самолете Жугана. Машина перешла в беспорядочное падение. Жуган отдал приказ: "Прыгать с парашютами!"
Штурман Иван Чисов на высоте 7000 метров выпрыгнул из своей рубки. Немцы, заметив, что экипаж оставляет машину, пытались расстрелять летчиков в воздухе. Штурман решил перехитрить фашистов: пошел затяжным прыжком. Несколько раз перекувырнувшись в воздухе, он вошел в штопор. Все усилия Чисова выйти из этой опасной для парашютиста фигуры не увенчались успехом. Вращение усиливалось с каждой секундой, и летчик потерял сознание.
Жуган покинул машину на высоте 6000 метров. Следуя примеру штурмана, он некоторое время не раскрывал парашют, а затем благополучно приземлился на опушке леса. Его встретили гвардейцы-конники. Они привели Жугана в деревню, где уже находился Чисов.
- Ну, как? - спросил Жуган.
Штурман молча показал на угол. Там лежал его нераскрытый парашют.
Упасть с 7000 метров и остаться живым! Могло ли такое быть? Оказывается, штурман при ударе о землю попал в огромный рыхлый, нависший над оврагом снежный сугроб. Пройдя сквозь него и уменьшив этим скорость падения, Чисов продолжал по касательной скользить по снежному покрову стенки оврага. Торможение было столь сильным, что штурман не разбился. Его сразу же отвезли в медсанбат, оттуда - в госпиталь, затем эвакуировали в Москву.
Корреспонденция под заголовком "Небывалый случай в истории авиации" после разговора с Денисовым была поставлена в сегодняшний номер газеты.
Кстати отмечу, что Денисов как истый газетчик проследил судьбу героя своей корреспонденции. После выздоровления Чисов преподавал в авиационном училище, затем закончил Военно-политическую академию имени В. И. Ленина, а позже ушел в запас, стал пропагандистом. Разыскал Денисов и хирургов, лечивших летчика. Через 25 лет в редакции "Правды", где Денисов уже работал редактором военного отдела, произошла трогательная встреча Чисова с врачами.
* * *
На войне не все время и не все стреляют. Дни и часы затишья заполнены всевозможными делами и событиями, некоторые из них приносят фронтовикам немалые радости. Об одном из таких событий рассказывает на страницах газеты режиссер Центрального театра Красной Армии Алексей Попов, уже тогда заслуженный деятель искусств. Приведу отрывки из его записей, напечатанных под заголовком "Концерт в блиндаже":
"...7 марта. Заиграл баян. Выступают певцы. Шумные аплодисменты заглушают близкие разрывы вражеских мин.
После особенно лихого перебора баяниста в наступившей тишине кто-то протянул с восхищением:
- Да-а... С такими пальцами хорошо на автомате играть...
Необычайный подъем овладевает нами. Ну, как не удивляться силе искусства! Вот связист - он раздваивается: лицо его обращено к "сцене" и полно неподдельного восторга, но время от времени, не отрывая глаз от артиста, он кричит что-то серьезное в трубку. Другие связисты держат свои телефонные трубки, "транслируя" концерт по сети - для товарищей, находящихся на посту на огневых позициях.
Когда мы прощались, один из бойцов сказал:
- Спасибо, товарищи. Теперь мы на своей трехрядке дадим немцам концерт.
3 марта. Днем дали три концерта. Вечером состоялся четвертый, особый. Мы узнали, что командир одной из рот, герой, любимец бойцов, повредил себе ногу и лежит в избе. В 10 часов вечера явились к нему всей бригадой и для него одного провели всю концертную программу. Надо было видеть его смущение, растроганность".
Была у артистов одна знаменательная и, я бы сказал, удивительная встреча. Выступали они у танкистов. А там оказались чудесные певцы. "Так, как пели они "Махорочку" и "Письмо в Москву" - песни, знакомые нам и раньше, не поет никто, - рассказывает Попов. - Невыразимые интонации вкладывают эти суровые люди в слова:
И с колечком дыма
Улетает грусть моя.
Много махорки надо было выкурить на военных привалах, чтобы так спеть!"
Бригада здесь же выучила с голоса, записала на ноты эти песни и включила их в свой репертуар в "танкистской" трактовке.
А как пляшут! Лейтенант-танкист, вернувшись после боя, включился в самодеятельность и проплясал час подряд. Фамилия его Гудзь. Этот красивый 23-летний юноша - известный не только нашему народу, но и всему миру герой. О нем в прошлом месяце рассказал председатель ВЦСПС, руководитель советской профсоюзной делегации Н. М. Шверник на массовом митинге в Лондоне. Стоит привести его рассказ так, как он был опубликован в наших и английских газетах.
"На одном из участков Западного фронта тяжелый танк лейтенанта Гудзя спешил на поддержку атаки пехоты. На пути могучий советский танк встретился с 18 танками фашистов. Призыв лейтенанта "Принять бой!" нашел дружный отклик у всего экипажа. Завязался горячий бой одного советского танка с 18 фашистскими танками. Один против 18. Советский танк методически выводил из строя один танк за другим. Вскоре на поле боя уже насчитывалось 10 сожженных и подбитых немецких машин (аплодисменты). Остальные восемь спаслись бегством. Покончив с танками, героический экипаж направился к переднему краю вражеской обороны, где раздавил четыре батареи противотанковых орудий. Тем временем наши славные пехотинцы наседали на врага, который не выдержал натиска и побежал. Танк преследовал отступающего врага, давил его гусеницами и расстреливал из пулеметов. На поле боя осталось до 400 гитлеровских бандитов, которые никогда не увидят не только Москвы, но и Берлина (смех, аплодисменты). Несмотря на полученные в бою танком 29 вмятин, героический экипаж машины оставался до конца боя, блестяще поддерживая пехоту".
И вот встреча артистов с прославленным танкистом на одном из выступлений бригады. Узнали они, что Гудзь, оказывается, мечтал когда-то быть режиссером, учился немного и даже был ассистентом по постановке "Егора Булычева" Горького. О своем былом увлечении танкист сказал им без грусти, умно:
- Я жизни не знал. Любить еще никого не любил, ненависти не испытал плохой бы из меня режиссер вышел, без жизненного опыта.
Нас трогали до слез, писал Попов, и смущали та любовь и радость, с которой нас встречали бойцы. А общение с героями - "золотая россыпь для художника. Здесь, на фронте, мы увидели истинную любовь к родной земле и великую ненависть к врагу".
25 марта
К нам в руки часто попадают вражеские документы, письма, фотографии. Есть среди них такие, от которых клокочет гнев в груди и сжимаются кулаки в ненависти к фашистским людоедам. Это - фотографии повешенных и расстрелянных советских людей, найденные у убитых и пленных немцев.
Вот две напечатанные нами фотографии, под которыми стоит подпись: "В оккупированном Харькове... Фотодокументы найдены у немецкого унтер-офицера 68 немецкой пехотной дивизии Герберта Калуша, захваченного в плен нашими бойцами. На снимках: 1. Жители Харькова, повешенные немецкими извергами на балконе одного из домов города. 2. Советские граждане, повешенные на здании, где помещался Харьковский обком КП(б)У".
Вот пять снимков из оккупированной Старой Руссы, найденные у убитого на Северо-Западном фронте немецкого унтер-офицера Герхарда Валонка. Улицы и переулки, балконы домов, телефонные столбы - везде висят жители города. И еще две фотографии, тоже найденные в бумажнике убитого немца. Группа фашистских вояк, как в ложе театра, расселась у большого дуба на полянке. На переднем плане фигура с офицерскими погонами. А впереди - огромный плакат, на котором большими буквами написано:
"2. 10. 41.
Русский должен умереть, чтобы мы жили.
Бравая 6 рота.
Керстен капитан, ротный командир"
А на втором снимке двумя рядами лежат расстрелянные советские люди. Четыре немца из "бравой роты" на этом страшном фоне позируют фотографу.
Все эти снимки публикуются из номера в номер под заголовком: "Мы не забудем, отомстим!"
* * *
Передовая статья в сегодняшнем номере озаглавлена "Харьков, Орел, Старая Русса". Начинается она так:
"Мы знали их свободными и красивыми, многолюдными и трудолюбивыми. Немцы превратили их в мрачные кладбища, в место пыток, в ад, где томятся бледные тени живых существ..." А далеко не полную картину того, что происходит в этих городах, да и в других районах, раскрывают корреспонденции, которые были напечатаны в последних номерах газеты: "Что происходит в Орле", "В Старой Руссе", "В оккупированном Витебске", а также статьи начальника политуправления Юго-Западного фронта С. Галаджева "Что происходит в оккупированных областях Украины", Н. Каротамма "Эстония под пятой оккупантов", украинского писателя Миколы Важана "Харьков борется"...
В этих статьях разные факты, разные события, но в одном они схожи: злодеяниям гитлеровцев нет меры и нет предела.
Есть в передовой и строки, рассказывающие о сопротивлении захватчикам:
"Стон стоит над нашими городами, изнывающими под немецким разбойничьим гнетом. Но сквозь этот стон прорывается песня борьбы. Советские люди никогда не склонят свои гордые головы перед мечом завоевателя. Взлетают на воздух немецкие казармы. Партизанские пули поражают немецких летчиков у ворот аэродрома. Мирные горожане берутся за оружие, чтобы отомстить палачам за кровь и слезы своих близких, за муки родного города, за поруганную землю отцов..."
Хочу подробнее рассказать и о недавнем выступлении известного украинского писателя Миколы Бажана. Его статью "Харьков борется" передали в Москву по военному проводу, когда полосы уже верстались. И все же мы успели поставить ее в номер. Была у меня и личная причина, о которой сквозь дымку времени я вспоминал. На Харьковщине прошла моя комсомольская молодость. В Харькове, в 1921 году, после возвращения с гражданской войны, я, как представитель губкома комсомола, служил в должности помощника командира корпуса по работе среди допризывников и постоянно гарцевал на резвом коне. Учился в Харьковской губсовпартшколе. Позже в столичном Харькове работал инструктором ЦК КП(б)У, а в начале тридцатых годов, будучи начальником политотдела МТС, входил в состав Харьковского обкома партии. Словом, как говорится, знал каждый камень этого города. То, о чем писал Бажан, была и моя боль, и мой гнев. Но, главное, хотелось, чтобы скорее, завтра же все узнали о том, как страдает и борется непокоренный Харьков.
Микола Бажан рассказывал, как город встретил немецко-фашистских захватчиков:
"Израненный, захлебывающийся собственной кровью зверь вполз на широкие улицы, гулкие площади большого города. Немцы думали здесь зализать свои раны, отдыхать и выжидать. Но Харьков был мрачен. Он был тих. Эта тишина ужасала. Город стоял над немецким врагом грозным, непреклонным, несдавшимся. Солдаты в зеленых шинелях, выставив вперед свои автоматы, заходили в пустые цеха колоссальных заводов. Серыми холмиками торчали бетонные основания станков. Станки были вывезены. Солдаты врывались в длинные коридоры, в светлые залы огромных зданий. Ветер гнал по паркету черный пепел сожженных бумаг. Людей не было. Люди ушли".
Это начало статьи. А дальше факты и цифры, цифры и факты. Но каждый факт, каждая цифра вопиет: "...На улицах, Харькова на балконах повешено 116 советских людей..."; "В первые дни фашистами было расстреляно около 14 тысяч человек..."; "Приказ выселяет из Харькова всех жителей, поселившихся там с 1936 года, и десятки тысяч людей изгнаны из города в морозную, воющую метелью степь..."; "Харьков голодает..."
Но непокоренный город сражается. Мирные жители становятся грозными мстителями. "Из большого дома на площади Тевелева выходил, выпятив грудь и презрительно оттопырив нижнюю губу, величественный генерал. Он спешил пройти к своему автомобилю... Но не успел. Прогремел выстрел. Генерал грохнулся затылком о тротуар. Какая-то молоденькая девушка бросилась бежать, не выпуская револьвера из рук. Генеральские телохранители, завопив, погнались за ней. Девушка была поймана и убита на месте... Великий город украинского народа борется, он мстит, он ждет. Час его освобождения близок".
Об этом в ту пору мечтали все...
* * *
О Старой Руссе пишет Александр Поляков:
"Мы подошли к городу вплотную, очутились под самыми его стенами. С наших позиций он хорошо был виден. Что там, в городе?.."
Чтобы дать ответ на это, Поляков провел целую "операцию". Просмотрел в разведотделах трофейные документы, письма, найденные у убитых немцев, переговорил с десятками крестьян пригородных сел и наших бойцов, вырвавшихся из плена. Много материалов доставили ему партизаны, в том числе тот самый Иван Грозный, который провел наши части по льду к городу. Статья напечатана в сегодняшнем номере газеты, а над ней - те самые пять снимков повешенных жителей на улицах города.
Не удается гитлеровцам покорить советских людей. Поляков рассказывает о таких эпизодах: "Пройдите по улицам. Вы увидите группу людей возле немецкого объявления. Подойдите поближе. Рядом с немецким приказом наклеена подпольная газета старорусского райкома партии "Трибуна". Именно ее-то и читают горожане. Приблизится полицейский - переведут глаза на объявление. Вот и поймай их за чтением недозволенной литературы! "Мы немецкий приказ читаем!"..."
Кстати, когда Поляков появился в редакции, мы преподнесли ему подарок его книгу "В тылу врага", изданную в Лондоне. Книга иллюстрирована многочисленными фотографиями, дающими английскому читателю представление о людях и боевой технике Красной Армии. Книге предпослано предисловие советского посла в Лондоне И. М. Майского: "Среди многих других рассказов, появившихся о войне, дневник Полякова выделяется, как наиболее живой и яркий. В широком смысле он может служить ценным пособием для уяснения стратегии и тактики, которые должны применяться для борьбы против гитлеровской стратегии окружения..."
И в заключение Майский пишет: "Я читал и был потрясен дневником Полякова. Этот рассказ о героях, несомненно, явится одним из мастерских литературных произведений о нынешней войне..."
Майский как бы предугадал то, что напишет позже Алексей Толстой о Полякове. В своей статье "О литературе и войне" он назвал произведение Александра Полякова доказательством того, что литература военных дней "круто идет на подъем".
Мы порадовались, что очерки Полякова, печатавшиеся у нас летом прошлого года, получили такой резонанс в стране союзника, и горячо поздравляли его: чувствовалось, что в талантливом журналисте созревает писатель...
Появился у нас новый автор - поэт Перец Маркиш. Сегодня принес стихи "Раненому красноармейцу". Очень сильное слово о тех, кто в боях за родину пролил свою кровь:
...К тебе спешат ручьи смывать кровавый пот,
И ветер с гор несет желанную прохладу,
А к ранам вся страна любовно припадет,
Как мать прильнуть к младенцу рада...
На белой марле алых два пятна,
Так часом утренним снег на вершинах рдеет.
О, не забудет никогда страна
Тебя и подвиг твой, красноармеец!..
"Маленькие герои" - так называется письмо в редакцию, присланное с Северо-Западного фронта военфельдшером В. Лысенковой:
"В 12 часов ночи на сельской улице, где стояла наша часть, появилось четверо саней. На улице послышался детский голосок. Когда я подошла к саням, ко мне подбежал мальчик.
- Кому сдать людей? - обратился он ко мне.
- Каких людей?
- А вы доктор? Так вот я привез ваших раненых. Возьмите и меня согрейте, я замерз.
На санях лежали тяжелораненые бойцы. Они стонали и просили помощи. Находившиеся тут же бойцы и командиры помогли отнести раненых в дом. Когда они были накормлены и согреты, а раны перевязаны, пошли расспросы.
Оказалось, что раненые не нашей части. Они были в разведке и выбили из окрестного села немцев. Разведчики пошли дальше выполнять свою задачу, а 12 красноармейцев, которые были во время боя ранены, остались в селе. Отступившие было немцы вошли в село с другого фланга и заняли часть населенного пункта. Раненые каждую минуту могли попасть к немцам. Тогда Миша Кузнецов, 12 лет, и Ваня Александров, 14 лет, запрягли лошадей и на матраце по одному выносили раненых в сани, выехали из села и окольными путями привезли раненых в расположение частей Красной Армии".
Как бы хотелось узнать, где это село, судьбу ребят-героев!