Страница:
* * *
Илья Эренбург вновь развеселил нашего читателя небольшой заметкой "Фриц в Шмоленгсе". Стоит ее прочитать. Она и сейчас заставляет посмеяться:
"Военный корреспондент германского информационного бюро некто Лельгеффель, которому, видимо, надоело составлять победные описания плачевных операций, решил заняться лингвистикой. Он философствует насчет русского языка:
"Картофель по-русски "картошка"... Говорить по-русски в конце концов может всякий, но понимать по-русски - это уже искусство... Если русские произносят свои буквы не так, как это нам нужно, то мы их исправим. Зачем, например, ломать себе язык над таким названием, как "Смоленск"? Мы говорим просто и хорошо "Шмоленгс", и это звучит, как дома".
Что и говорить - нахальный народ. Они коверкают русские слова и считают, что это замечательно... Пускай называет Смоленск, как хочет. Важно, что в Смоленске он теперь себя чувствует отнюдь не "как дома". Скажем прямо, ему в Смоленске неуютно. Картошка кончилась. Вместо нее - пули партизан. И фриц мечтает, как бы живым выбраться из "Шмоленгса". Не выберется: сломает себе он на Смоленске и не язык - шею"...
31 марта
Читатель уже привык к глухим сводкам последних дней. Однако есть особые события, интерес к которым не угасает ни на миг: это - Старая Русса и Севастополь.
Наш спецкор Александр Поляков сообщает: "Войска Северо-Западного фронта заняты своеобразной "чисткой" от фашистов деревень, окружающих Старую Руссу. Офицеры и солдаты 290-й и 30-й немецких дивизий "вычищены" из трехсот населенных пунктов. Имеется здесь и дивизия эсэсовских головорезов "Мертвая голова". "Мертвая" - тем лучше! - остроумно замечает корреспондент. Похоронят но первому разряду"... Лыжные отряды совместно с партизанскими перерезали почти все железнодорожные и шоссейные магистрали, идущие с запада к Старой Руссе. Один из лыжных отрядов ворвался в лагерь военнопленных на окраине города и освободил более ста человек. Рассказал Поляков и о таком эпизоде. Освобожденные пленные прихватили с собой лагерного жандарма. Он небритый, весь от макушки до сапог покрыт какой-то мутной, рыжей ледяной коркой.
- Что за корка такая?
- Огуречный рассол, - отвечает один из пленных, - он от нас в бочку с рассолом спрятался: пока привели сюда, подмерз.
Хохот... Оказывается, услышав автоматные очереди лыжного батальона, пленные выломали двери бараков, выбежали. Жандармы пустились наутек. Рядом был интендантский склад, и жандармы спрятались кто где. Пленные находили их. Одного вот вытащили из бочки с рассолом и привели сюда.
Мы это напечатали. Но когда Поляков вернулся в Москву, спросили его: это подлинная история или сатирический вымысел? Корреспондент клялся и божился, что все - истинная правда, ничего выдумывать не надо было.
Это было в первые дни боев в районе Старой Руссы. А ныне обстановка изменилась. Операция, как известно, была рассчитана на быстрый разгром окруженной группировки, чтобы не дать немцам оправиться от потерь и создать прочную оборону. Однако репортажи наших спецкоров неутешительны. Они вынесены на первую полосу под общим заголовком "Ожесточенные бои с частями 16-й немецкой армии". Вот несколько строк из этих сообщений: "Немцы вновь сосредоточили на узком участке около 50 танков, несколько батальонов пехоты, примерно сотню самолетов..." Врагу ценой огромных потерь удалось вклиниться в расположение наших войск. Обстановка осложняется еще и тем, что противник создал воздушный мост в 16-ю армию и транспортными самолетами доставляет туда боеприпасы и продовольствие. Немало самолетов сбивают наши истребители и зенитчики, но разрушить "мост" не удается.
* * *
"150 дней обороны Севастополя" - так называется опубликованная в сегодняшней газете статья члена Военного совета Приморской армии бригадного комиссара М. Кузнецова. Давно в сводках Совинформбюро, да и в "Красной звезде" не было сообщений о положении в этом районе. Как живут и борются защитники Севастополя? Прочно ли держится город? Это не могло не волновать читателя.
Конечно, и в армии, и в стране знали, что попытка немецко-фашистских войск с ходу захватить Севастополь оказалась безрезультатной. Но впервые об этом рассказывается более подробно.
30 октября немецкая мотоколонна пыталась ворваться в город, но огнем черноморцев-артиллеристов была остановлена. Ровно через месяц немцы повели второе наступление еще большими силами, но и оно провалилось. Любопытные документы попали в наши руки. Не кто иной, как командующий 11-й немецкой армией генерал фон Манштейн. 5 ноября в своем обращении к войскам писал: "Под Севастополем идут последние бои. Город, осажденный, не сегодня завтра капитулирует". А теперь, в марте, тот же хвастливый генерал вынужден признать, что, "несмотря на пятимесячную блокаду. Севастополь продолжает сопротивляться".
Словом, Севастополь держится. Активной обороной севастопольцы сковали большие силы немцев, не дают гитлеровскому командованию перебросить их на другие участки фронта. Но блокада есть блокада. Нелегко севастопольцам. Им помогает вся страна. Морские ворота в наших руках, и через них в город поступает пополнение, боевая техника, продовольствие.
Еще нет в газете таких слов: "Город-герой". Но народная молва уже так величает Севастополь...
* * *
Третьего дня вместе с Петром Павленко мы были на просмотре фильма братьев Васильевых "Оборона Царицына". Я поехал, чтобы посмотреть картину, а Павленко - чтобы написать о ней для "Красной звезды". Петр Андреевич похвалил фильм, в центре которого был Сталин. Однако были в рецензии и критические замечания, в частности, он писал: "Фильм - надо признать перегружен материалом и, как всегда в этих случаях, "вихраст". Много интересных и увлекательных кадров лишь стороной касаются центральной идеи и, не обогащая ее, только отягощают общее движение вещи". Прочитал я эти строки и стал размышлять. Замечание справедливое. По сути, пусть не впрямую, речь шла о том, что фигура Сталина заслонила "центральную идею" фильма. Но картину смотрел Сталин и, как мне сказали, похвалил ее. Павленко сразу понял, почему я "споткнулся" на этих строках:
- Ты что задумался? Публикуй под мою ответственность...
- Ладно, - ответил я. - Под нашу общую ответственность.
Упрек в рецензии остался...
В последнее время меня волновало здоровье писателя: все держится руками за грудь, покашливает. Говорю ему, чтобы посидел в тепле. Петр Андреевич отвечает, что тепло редакционной комнаты ему мало помогает, нужно другое тепло - юг, и просит командировку на Южный фронт. Согласие получил сразу же и на второй день вылетел на Кубань. Через несколько дней передал очерк "Весна на Кубани". Когда успел? Оказывается, по пути с аэродрома на КП фронта он поколесил по станицам Кубани, заглянул в крайком партии и собрал материал для очерка, чтобы сразу, как он потом объяснил, "оправдать командировку".
В очерке - описание того, как кубанцы готовятся к посевной, что делают для фронта. Очень ярко рассказано о добровольческих кубанских отрядах.
"Вспомнив запорожскую старинку, кубанцы пошли на войну семьями. Всем известен здесь Михаил Гаврилович Россохач из станицы Ладожской, проводивший в Красную Армию 8 сыновей, 4 дочерей и 19 внуков. Старый буденновец Василий Филиппович Цуля из станицы Старо-Нижестеблиевской послал на фронт сына, зятя и дочь. А как стали записываться старики, его одногодки. - не выдержал, подседлал коня и явился самолично. Сейчас он командует отделением, в которое подобрал поголовно участников гражданской войны, бивавших немца. Невысокого роста, крепкий, ловкий, он легко бегает, придерживая рукою шашку, и, глядя на него со спины, не сразу скажешь, что это бежит пятидесятилетний дед. Да какой он дед!
- До чего сочувствую скорейшей победе, что не могу дома сидеть, говорит он. - Как спать лягу, война во сне. И рубаюсь это я, рубаюсь до самого света. Встану - будто жернова ворочал. Из сил выбился дома жить, на войне ближе к делу".
И такой удивительный факт. Казак Павел Иосифович Гусак пришел в военкомат с сыном и дочерью. Отец и сын были приняты, дочери в приеме отказали. Но тут подоспели конные состязания. Лида Гусак первой вышла на вольтижировке, первой на рубке лоз, первой но стрельбе. И пришлось лихую казачку зачислить рядовым бойцом в один полк с отцом.
Заканчивался очерк вещими словами: "Не славою одиночек хочет обессмертить себя Кубань, а подвигом многих тысяч"...
* * *
В последние дни в газете все чаще стали печататься рассказы. Опубликован рассказ Симонова "Ценою жизни". Это второй его рассказ после "Третьего адъютанта".
Еще в мирное время тема любви воина к своему командиру не сходила со страниц газеты. В войну она приобрела особое звучание. Слова "Грудью заслоним командира в бою" не раз становились живой былью в схватках с немцами. Не раз появлялись у нас сообщения о том, что бойцы в минуту смертельной опасности заслоняли собой от вражеской пули своего командира. И вот, вспомнив историю с рассказом Симонова "Третий адъютант", я сказал ему:
- Если ты не жалеешь, что написал своего "Третьего адъютанта", сочинил бы еще один рассказ. - И предложил тему.
Так появился рассказ "Ценою жизни". Сюжет его прост: ординарец Есаенко принял на себя пули немецкого автоматчика, заслонив полковника; сам погиб, но спас жизнь командира. Писатель перенес события на Керченский полуостров, откуда он недавно прибыл. Есть в рассказе и фронтовой пейзаж, и колоритные диалоги, и психологический рисунок. Насколько я помню, Симонов тогда был доволен. Однако после войны никогда его не переиздавал. Но в ту пору всем нам этот рассказ нравился, мы считали его интересным, а главное - нужным...
* * *
Должен отметить, что такой жанр прозы, как рассказ, вообще прочно занял место на страницах "Красной звезды". Немало их было опубликовано за истекшие месяцы войны. Они, как правило, принадлежали перу писателей. Вполне закономерно, что нельзя было нам не вспомнить такого блестящего мастера рассказа, как Константин Паустовский. Я знал, что Константин Георгиевич человек в годах и не очень здоровый. Знал, что в первые же месяцы войны он уехал на Южный фронт и там по заданию армейской газеты выезжал в боевые части, писал зарисовки и очерки, но вскоре из-за болезни его освободили от журналистской работы, а затем эвакуировали в Алма-Ату. Мы попросили Паустовского поработать у нас. Он написал об этом своим друзьям: "Получил телеграмму из "Красной звезды" от Ортенберга - приглашает в Москву, пишет "рассчитываю вас использовать для написания рассказов. Это не вызов, а приглашение", - ответил согласием".
Тяжелая болезнь - астма - держала его в тылу. "Работать трудно, - писал он, - быстро устаю, стал плох здоровьем". Но все же писал для нас. Прислал два рассказа - оба о войне.
Паустовский верен своей романтической манере - его сразу же узнаешь. Первый рассказ, "Путешествие на старом верблюде", - о старом казахе Сеиде Тулубаеве, отправившемся со своим верблюдом на Эмбийские нефтяные промыслы к сыну Габиту, работавшему там мастером. За шестьдесят дней пути старик многое повидал, а когда прибыл на промысел, узнал, что Габит погиб на фронте. Не захотел древний старик возвращаться домой. Он остался здесь и на старом верблюде стал возить воду в глухие уголки пустыни, где вели разведку нефти.
Другой рассказ, "В древнем краю", повествует о том, как солдат Иван Терехин в деревне Великий Двор выкурил дымовыми шашками из церкви "без повреждения архитектуры и великолепной росписи" немцев, устроивших там свой штаб и склад боеприпасов; выкурил прямо в объятия наших воинов...
Рассказы напечатаны подвалами один за другим в очередных номерах газеты...
Напечатаны стихи Алексея Суркова "Возмездие". Не беру на себя роль литературного критика; Алексей Александрович не включил их в свое четырехтомное собрание сочинений. И все же уверен: если мы тогда опубликовали эти стихи, значит, считали их неплохими, а главное - нужными. Приведу строфу из первой части стихотворения - о горьких чувствах солдата, оставляющего свою землю на заклание врагу:
Я помню - минер, подорвав переправы,
Кричал, обернувшись на запад: - Ужо!
Ужо мы за все поквитаемся с вами!
Ужо мы вернемся!.. Бессилен и мал,
Он пал на колени в обугленной яме
И жаркую землю в слезах обнимал...
Убить человека даже на войне - жестокое дело. Но наш высший долг не дает нам выбора. Во второй части стихов поэт объясняет:
В суровое время мы стали суровыми.
И каждый без жалости должен убить
Того, кто грозит нашим детям оковами,
Кто душу народа посмел оскорбить.
Нельзя перед коршуном быть голубицами,
Не льстит нам печальный конец голубиц.
Никто не посмеет назвать нас убийцами
За то, что в бою истребляем убийц.
Эти строки Сурков написал задолго до того, как Алексей Толстой напечатал в "Красной звезде" статью "Убей зверя!", Илья Эренбург - "Убей", а Константин Симонов - стихи "Убей его!". Сурков чувствовал веление времени...
* * *
"Я клянусь!.." - так называется очерк писателя Виктора Финка.
В эти дни на Урале формировались новые эстонские части и дивизии. Сюда и прибыл писатель в тот день, когда воины-эстонцы, выстроенные на плацу, принимали присягу. Его рассказ, в основном, об этом, хотя и начинается с экскурса в далекое прошлое - в тринадцатый век, когда полчища псов-рыцарей вторглись на эстонскую землю и в течение многих столетий бесчинствовали там.
И вот снова немцы - теперь уже гитлеровские полчища - вторглись в республику. Эстонский народ поднялся на защиту своей родины: шли в армию, в истребительные батальоны, в партизаны. Автор называет имена эстонцев, беззаветно сражающихся с врагом. Профессор Рубель, ученый с крупным именем, стал разведчиком; в одном из боев попал в руки немцев и был повешен в городском парке в городе Тарту. Двадцатилетний парень Арнольд Мери своей самоотверженностью спас штаб корпуса. Кстати, в августе прошлого - 1941-го года в "Красной звезде" была напечатана передовая статья "Герой Советского Союза заместитель политрука Мери"; впервые передовица была посвящена не событию, не анализу военных действий, не задачам на будущее, а отдельному человеку-воину.
На поляне, повествует Финн, раздается голос: "Ма тыстан... Я клянусь..." Эстонцы клянутся быть воинами честными и отважными. Когда началось формирование новых эстонских частей, сюда хлынули люди, которые никогда не были в армии. Стали съезжаться эстонцы из самых отдаленных районов страны, даже из Бухары. Не было отбоя от женщин. Никто не хотел уступить другому честь отвоевать родину.
"Присмотритесь к этим людям, - пишет Финк, - вглядитесь в их лица! Эти два слова - "Я клянусь" - подлинная клятва борьбы!" И он представляет читателю тех, кто, надев военную форму, будет сражаться в Великолукской операции, Ленинградско-Новгородской, Невельской, Таллинской, Тартуской, кто будет освобождать советскую землю, свою родину от немецко-фашистских захватчиков. Это и старые, испытанные воины - командиры и комиссары гражданской войны. Среди них старший политрук Авальт, вступивший в армию в 1918 году, когда ему было 14 лет. Три старших брата его тоже ушли в армию. За это их родители были расстреляны. Комиссар дивизии Сипсакис - тоже участник гражданской войны. Капитан Альфред Кук был преподавателем военной школы в Таллине. Теперь вся его школа здесь, в дивизии. Все его бывшие ученики - командиры. Сам Кук - командир батальона.
Их - рвущихся в бой - много. "Так их много, - заключает писатель, всех не перечесть. Но рядом со старыми, испытанными бойцами встают в строй новые. Людей окрыляет возможность отвоевать родину.
- Ма тыстан... Я клянусь...
Этим людям невозможно не верить. Они победят".
Апрель
3 апреля
В сводках Совинформбюро часто повторяются строки: "На фронте существенных изменений не произошло", значит, наступление наших войск затухает. Но есть и другие сообщения, подводящие итоги минувших сражений: "Трофеи войск Калининского фронта за период с 21 марта по 1 апреля 1942 года", "Трофеи войск Ленинградского фронта..." Наиболее внушительна сводка по Западному фронту: большое количество уничтоженных и захваченных танков, орудий, минометов и другой боевой техники. Число убитых немецких солдат и офицеров составляет 40 тысяч.
Наши корреспонденты иллюстрируют эти сообщения выразительными фотографиями. Правда, ныне мы их не часто печатаем: экономим газетные полосы для фотопортретов героев боев, батальных снимков.
Любопытное фото прислал Сергей Лоскутов. Большая поляна, окаймленная редколесьем. На ней роща уходящих за горизонт деревянных крестов. Подпись поясняет: "Фашистские вояки шли за "железными крестами", а достались им деревянные"...
* * *
Издавна в центральных газетах, да и многих провинциальных правее заголовка помещался так называемый "Шпигель" (в переводе с немецкого зеркало). Называли его еще и "манжеткой". Короче, здесь шла информация о содержании полос. Ныне во многих газетах "Шпигеля" не найти. Его место заняли изображения правительственных наград, которых удостоены эти газеты: "Правда", как известно, награждена тремя орденами, "Красная звезда" четырьмя, "Комсомольская правда" - пятью... Но в 1942-м "Шпигель", "манжетка" еще существовали.
С конца марта в "манжетках" "Красной звезды" публиковались призывы: "Закреплять каждый отвоеванный рубеж" или "Прочно закрепляться на отвоеванных рубежах"... Кстати, под таким заголовком в сегодняшнем номере опубликована передовая статья. Понятно: тогда мы не могли сказать, что наше наступление угасает. Но если в газете исчезали "наступательные" лозунги, а появлялись оборонительные, наш читатель и без комментария понимал, что к чему.
В эти дни побывал в 16-й армии, у генерала К. К. Рокоссовского. Узнал, что командарм написал докладную Жукову, в которой сообщил об обстановке, сложившейся в полосе его армии, и предложил перейти к обороне, чтобы накопить силы и средства для нового наступления. Но от командующего фронтом последовал ответ: "Выполняйте приказ!"
Естественно, мне важно было узнать мотивы, которыми руководствовался Жуков, и я отправился снова в Перхушково. Выл поздний вечер. В такие часы во время моих прежних поездок на командный пункт фронта я заставал Жукова по горло занятым оперативными делами. Часто звонил телефон. Беспрерывно входили и выходили офицеры и генералы. Комфронта все время отвлекался к карте. А вот сегодня - затишье. Затишье на фронте - затишье и здесь, на КП. Я рассказал Георгию Константиновичу о своих впечатлениях от поездки к Рокоссовскому, о тревогах и, конечно, как всегда спросил, как, мол, будет дальше, куда направить свои стопы? Жуков посмотрел на меня, как мне показалось, с удивлением: с неба ты свалился, что ли? И ответил:
- Сиди пока в Москве, в редакции...
В общем, я понял, что цепочка замкнулась на Ставке и, как позже узнал, сам Жуков туда "стучался", предлагая остановиться и закрепиться на завоеванных рубежах.
Однако в редакции нам не сиделось. Решил заглянуть в Генштаб, к Бокову. Военком Генштаба мне прямо сказал: январскую директиву Ставки никто не отменял, она действует, более того, совсем недавно, 20 марта, Верховный вновь потребовал от Жукова и Конева энергичных действий, чтобы разгромить ржевско-вяземскую группировку противника.
Главные события должны были развернуться в районе Ржева. Сразу же под Ржев выехали наши корреспонденты. Операция к этому времени уже закончилась. Наши войска продвинулись немного вперед, но Ржев остался в руках противника. Ничего наши спецкоры не написали, так как об этой операции не было официальных сообщений. Молчали и мы, не напечатали ни обзорной статьи, ни даже репортажа.
* * *
Опубликована любопытная корреспонденция Н. Денисова "На ложном аэродроме". Он рассказал о том, как оборудована площадка с подобием посадочных знаков, как подсветкой наши бойцы подманивали вначале разведчика, а затем и бомбардировщиков противника. Читал материал и не мог про себя не отметить мужество спецкора. Конечно, Денисов мог бы побывать на ложном аэродроме днем, поговорить с командой и написать свою корреспонденцию. Но он поступил иначе.
Уже после войны Симонов, рассуждая о делах минувших, писал: "Требование редакции видеть как можно больше своими глазами было требованием верным и с точки зрения журналистской нравственности и самого качества материала. Мне это редакционное правило нравилось, и я стремился ему следовать".
Следовал этому правилу и Денисов, принявший вместе со стражей ложной полосы бомбовый удар на себя. Фугаски рвались рядом; стены у землянки, где они пережидали бомбежку, осыпались. Когда Денисов вернулся в редакцию, я его спросил:
- Ну, как там, жарко было в вашей землянке?
- Жарко не жарко, - ответил он. Печка не топилась, но холодно не было...
* * *
Два наших спецкора. Павел Крайнев и Василий Коротеев, прислали корреспонденцию о жизни Брянска под немецкой пятой. Коротеев до войны работал секретарем Сталинградского обкома комсомола, затем членом редколлегии "Комсомольской правды", а с первых месяцев войны - у нас. К нам Крайнов пришел на должность заместителя начальника международного отдела газеты. Знал хорошо японский и китайский языки. Эти его знания особенно понадобились газете в сорок пятом году, когда началось наше наступление на Востоке, а в те дни он работал корреспондентом на разных фронтах. Низенького ро ста, с пытливыми глазами, несколько замкнутый, он свое дело делал хорошо, хотя выступал в газете не часто. Но сегодня он вместе со своим коллегой отличился. Их корреспонденция была по-настоящему интересной.
Жизнь в Брянске походила на то, что было в других захваченных гитлеровцами городах - Орле. Харькове, о которых недавно рассказывали: те же бесчинства и злодеяния гитлеровцев, грабежи, пытки, расстрелы, виселицы. И неугасаемое, на против, все возраставшее сопротивление немецким оккупантам. Была здесь, однако, одна особенность. Вокруг - брянские леса, знаменитый партизанский край. Из леса в Брянск доставляли оружие. Лес укрывал и спасал жителей Брянска. Чтобы предотвратить уход населения, комендант города издал приказ: "Всем мужчинам от 16 до 60 лет ежедневно являться на регистрацию в полицию. Регистрацию проходить два раза в день - утром и вечером. Если кто самовольно уклонится от регистрации и уйдет из города, вся семья будет расстреляна". Узнав об этом, многие жители стали уходить в леса целыми семьями.
Немало примеров о тайной войне горожан с немецкими захватчиками привели спецкоры. Вот один из них. В местном театре труппа из четырех актеров по приказу немецких властей разыгрывала дурацкую пьеску на тему о поимке партизан, состряпанную каким-то прислужником гитлеровцев. Хотя публики было немного, тем не менее немцы радовались - спектакль подействует на тех, кто поддерживает партизан. Но на следующем представлении в тот момент, когда на сцене уже собрались расстрелять партизана, погас свет, с балкона посыпались листовки и кто-то крикнул:
- Скоро конец немцам! Партизаны здесь! Ждите Красную Армию!..
Поднялся переполох. Забегали гестаповцы. Когда включили свет, многие зрители успели разойтись и прихватить листовки. "Вам привет от брянских партизан, - начиналась она. - Смейтесь, товарищи зрители, над немецкой глупостью и не давайте себя запугать!"
Пьесу немцы больше не ставили...
* * *
Вчера Сергей Михалков принес стихотворение "В том краю, где ты живешь (Нашим детям)". Эти стихи, занявшие на полосе две колонки, с большим интересом и волнением читали не только дети. Они трогали и наших воинов. Я знаю, что они вырезали их из газеты и посылали домой. Приведу хотя бы небольшую выдержку, которая, думаю, даст читателю возможность почувствовать сюжетную заостренность стихотворения.
И шагая дружно в ногу,
Вместе вспомним мы с тобой
С отвращеньем про "тревогу"
И с улыбкой про "отбой".
И о том, что затемненья
В нашем доме больше нет,
И что только для леченья
Нужен людям синий свет.
Как мы жили, как дружили,
Как пожары мы тушили,
Как у нашего крыльца
Молоком парным поили
Поседевшего от пыли,
Утомленного бойца.
Мы с тобой о партизане
Сами песню сочиним.
Перед памятником "Тани",
Мы с тобою молча встанем,
Шапки снимем. Постоим.
Прочитав стихи ныне, решил выяснить, вошли ли они в послевоенные книги Михалкова. Нигде не нашел. Правда, в стихотворении "Быль для детей" увидел несколько знакомых мне строк. Позвонил Михалкову.
- Какие стихи? - услышал я недоуменный вопрос.
- Ладно, - сказал я. - Встретимся, поговорим.
Встретились. Показал ему стихи, опубликованные в "Красной звезде". Он прочитал их и воскликнул:
- Не такие уж плохие... Жаль, что забыл о них...
Взял у меня один экземпляр и сказал: "Обязательно их включу в книгу".
В те дни Михалков работал в "Сталинском соколе", писал больше на авиационные темы, но душа детского писателя полыхала от негодования. Тогда-то он написал и принес нам свое сочинение. Вспоминаю, сколько редакция получила откликов на них от фронтовиков. Это были стихи о тех, кого они оставили дома, ради кого сражались.
Но и более поздние стихи - "Быль для детей" - тоже имеют свою историю.
В ноябре сорок третьего года Михалков был у Сталина. Обсуждали текст Гимна Советского Союза, одним из авторов которого был и Сергей Владимирович. Когда закончили разговор о гимне, Сталин попросил Михалкова прочитать свои стихи. Он прочитал "Письмо", адресованное фронтовикам и опубликованное в "Красной звезде" в октябре сорок первого года. Сталин выслушал и сказал:
Илья Эренбург вновь развеселил нашего читателя небольшой заметкой "Фриц в Шмоленгсе". Стоит ее прочитать. Она и сейчас заставляет посмеяться:
"Военный корреспондент германского информационного бюро некто Лельгеффель, которому, видимо, надоело составлять победные описания плачевных операций, решил заняться лингвистикой. Он философствует насчет русского языка:
"Картофель по-русски "картошка"... Говорить по-русски в конце концов может всякий, но понимать по-русски - это уже искусство... Если русские произносят свои буквы не так, как это нам нужно, то мы их исправим. Зачем, например, ломать себе язык над таким названием, как "Смоленск"? Мы говорим просто и хорошо "Шмоленгс", и это звучит, как дома".
Что и говорить - нахальный народ. Они коверкают русские слова и считают, что это замечательно... Пускай называет Смоленск, как хочет. Важно, что в Смоленске он теперь себя чувствует отнюдь не "как дома". Скажем прямо, ему в Смоленске неуютно. Картошка кончилась. Вместо нее - пули партизан. И фриц мечтает, как бы живым выбраться из "Шмоленгса". Не выберется: сломает себе он на Смоленске и не язык - шею"...
31 марта
Читатель уже привык к глухим сводкам последних дней. Однако есть особые события, интерес к которым не угасает ни на миг: это - Старая Русса и Севастополь.
Наш спецкор Александр Поляков сообщает: "Войска Северо-Западного фронта заняты своеобразной "чисткой" от фашистов деревень, окружающих Старую Руссу. Офицеры и солдаты 290-й и 30-й немецких дивизий "вычищены" из трехсот населенных пунктов. Имеется здесь и дивизия эсэсовских головорезов "Мертвая голова". "Мертвая" - тем лучше! - остроумно замечает корреспондент. Похоронят но первому разряду"... Лыжные отряды совместно с партизанскими перерезали почти все железнодорожные и шоссейные магистрали, идущие с запада к Старой Руссе. Один из лыжных отрядов ворвался в лагерь военнопленных на окраине города и освободил более ста человек. Рассказал Поляков и о таком эпизоде. Освобожденные пленные прихватили с собой лагерного жандарма. Он небритый, весь от макушки до сапог покрыт какой-то мутной, рыжей ледяной коркой.
- Что за корка такая?
- Огуречный рассол, - отвечает один из пленных, - он от нас в бочку с рассолом спрятался: пока привели сюда, подмерз.
Хохот... Оказывается, услышав автоматные очереди лыжного батальона, пленные выломали двери бараков, выбежали. Жандармы пустились наутек. Рядом был интендантский склад, и жандармы спрятались кто где. Пленные находили их. Одного вот вытащили из бочки с рассолом и привели сюда.
Мы это напечатали. Но когда Поляков вернулся в Москву, спросили его: это подлинная история или сатирический вымысел? Корреспондент клялся и божился, что все - истинная правда, ничего выдумывать не надо было.
Это было в первые дни боев в районе Старой Руссы. А ныне обстановка изменилась. Операция, как известно, была рассчитана на быстрый разгром окруженной группировки, чтобы не дать немцам оправиться от потерь и создать прочную оборону. Однако репортажи наших спецкоров неутешительны. Они вынесены на первую полосу под общим заголовком "Ожесточенные бои с частями 16-й немецкой армии". Вот несколько строк из этих сообщений: "Немцы вновь сосредоточили на узком участке около 50 танков, несколько батальонов пехоты, примерно сотню самолетов..." Врагу ценой огромных потерь удалось вклиниться в расположение наших войск. Обстановка осложняется еще и тем, что противник создал воздушный мост в 16-ю армию и транспортными самолетами доставляет туда боеприпасы и продовольствие. Немало самолетов сбивают наши истребители и зенитчики, но разрушить "мост" не удается.
* * *
"150 дней обороны Севастополя" - так называется опубликованная в сегодняшней газете статья члена Военного совета Приморской армии бригадного комиссара М. Кузнецова. Давно в сводках Совинформбюро, да и в "Красной звезде" не было сообщений о положении в этом районе. Как живут и борются защитники Севастополя? Прочно ли держится город? Это не могло не волновать читателя.
Конечно, и в армии, и в стране знали, что попытка немецко-фашистских войск с ходу захватить Севастополь оказалась безрезультатной. Но впервые об этом рассказывается более подробно.
30 октября немецкая мотоколонна пыталась ворваться в город, но огнем черноморцев-артиллеристов была остановлена. Ровно через месяц немцы повели второе наступление еще большими силами, но и оно провалилось. Любопытные документы попали в наши руки. Не кто иной, как командующий 11-й немецкой армией генерал фон Манштейн. 5 ноября в своем обращении к войскам писал: "Под Севастополем идут последние бои. Город, осажденный, не сегодня завтра капитулирует". А теперь, в марте, тот же хвастливый генерал вынужден признать, что, "несмотря на пятимесячную блокаду. Севастополь продолжает сопротивляться".
Словом, Севастополь держится. Активной обороной севастопольцы сковали большие силы немцев, не дают гитлеровскому командованию перебросить их на другие участки фронта. Но блокада есть блокада. Нелегко севастопольцам. Им помогает вся страна. Морские ворота в наших руках, и через них в город поступает пополнение, боевая техника, продовольствие.
Еще нет в газете таких слов: "Город-герой". Но народная молва уже так величает Севастополь...
* * *
Третьего дня вместе с Петром Павленко мы были на просмотре фильма братьев Васильевых "Оборона Царицына". Я поехал, чтобы посмотреть картину, а Павленко - чтобы написать о ней для "Красной звезды". Петр Андреевич похвалил фильм, в центре которого был Сталин. Однако были в рецензии и критические замечания, в частности, он писал: "Фильм - надо признать перегружен материалом и, как всегда в этих случаях, "вихраст". Много интересных и увлекательных кадров лишь стороной касаются центральной идеи и, не обогащая ее, только отягощают общее движение вещи". Прочитал я эти строки и стал размышлять. Замечание справедливое. По сути, пусть не впрямую, речь шла о том, что фигура Сталина заслонила "центральную идею" фильма. Но картину смотрел Сталин и, как мне сказали, похвалил ее. Павленко сразу понял, почему я "споткнулся" на этих строках:
- Ты что задумался? Публикуй под мою ответственность...
- Ладно, - ответил я. - Под нашу общую ответственность.
Упрек в рецензии остался...
В последнее время меня волновало здоровье писателя: все держится руками за грудь, покашливает. Говорю ему, чтобы посидел в тепле. Петр Андреевич отвечает, что тепло редакционной комнаты ему мало помогает, нужно другое тепло - юг, и просит командировку на Южный фронт. Согласие получил сразу же и на второй день вылетел на Кубань. Через несколько дней передал очерк "Весна на Кубани". Когда успел? Оказывается, по пути с аэродрома на КП фронта он поколесил по станицам Кубани, заглянул в крайком партии и собрал материал для очерка, чтобы сразу, как он потом объяснил, "оправдать командировку".
В очерке - описание того, как кубанцы готовятся к посевной, что делают для фронта. Очень ярко рассказано о добровольческих кубанских отрядах.
"Вспомнив запорожскую старинку, кубанцы пошли на войну семьями. Всем известен здесь Михаил Гаврилович Россохач из станицы Ладожской, проводивший в Красную Армию 8 сыновей, 4 дочерей и 19 внуков. Старый буденновец Василий Филиппович Цуля из станицы Старо-Нижестеблиевской послал на фронт сына, зятя и дочь. А как стали записываться старики, его одногодки. - не выдержал, подседлал коня и явился самолично. Сейчас он командует отделением, в которое подобрал поголовно участников гражданской войны, бивавших немца. Невысокого роста, крепкий, ловкий, он легко бегает, придерживая рукою шашку, и, глядя на него со спины, не сразу скажешь, что это бежит пятидесятилетний дед. Да какой он дед!
- До чего сочувствую скорейшей победе, что не могу дома сидеть, говорит он. - Как спать лягу, война во сне. И рубаюсь это я, рубаюсь до самого света. Встану - будто жернова ворочал. Из сил выбился дома жить, на войне ближе к делу".
И такой удивительный факт. Казак Павел Иосифович Гусак пришел в военкомат с сыном и дочерью. Отец и сын были приняты, дочери в приеме отказали. Но тут подоспели конные состязания. Лида Гусак первой вышла на вольтижировке, первой на рубке лоз, первой но стрельбе. И пришлось лихую казачку зачислить рядовым бойцом в один полк с отцом.
Заканчивался очерк вещими словами: "Не славою одиночек хочет обессмертить себя Кубань, а подвигом многих тысяч"...
* * *
В последние дни в газете все чаще стали печататься рассказы. Опубликован рассказ Симонова "Ценою жизни". Это второй его рассказ после "Третьего адъютанта".
Еще в мирное время тема любви воина к своему командиру не сходила со страниц газеты. В войну она приобрела особое звучание. Слова "Грудью заслоним командира в бою" не раз становились живой былью в схватках с немцами. Не раз появлялись у нас сообщения о том, что бойцы в минуту смертельной опасности заслоняли собой от вражеской пули своего командира. И вот, вспомнив историю с рассказом Симонова "Третий адъютант", я сказал ему:
- Если ты не жалеешь, что написал своего "Третьего адъютанта", сочинил бы еще один рассказ. - И предложил тему.
Так появился рассказ "Ценою жизни". Сюжет его прост: ординарец Есаенко принял на себя пули немецкого автоматчика, заслонив полковника; сам погиб, но спас жизнь командира. Писатель перенес события на Керченский полуостров, откуда он недавно прибыл. Есть в рассказе и фронтовой пейзаж, и колоритные диалоги, и психологический рисунок. Насколько я помню, Симонов тогда был доволен. Однако после войны никогда его не переиздавал. Но в ту пору всем нам этот рассказ нравился, мы считали его интересным, а главное - нужным...
* * *
Должен отметить, что такой жанр прозы, как рассказ, вообще прочно занял место на страницах "Красной звезды". Немало их было опубликовано за истекшие месяцы войны. Они, как правило, принадлежали перу писателей. Вполне закономерно, что нельзя было нам не вспомнить такого блестящего мастера рассказа, как Константин Паустовский. Я знал, что Константин Георгиевич человек в годах и не очень здоровый. Знал, что в первые же месяцы войны он уехал на Южный фронт и там по заданию армейской газеты выезжал в боевые части, писал зарисовки и очерки, но вскоре из-за болезни его освободили от журналистской работы, а затем эвакуировали в Алма-Ату. Мы попросили Паустовского поработать у нас. Он написал об этом своим друзьям: "Получил телеграмму из "Красной звезды" от Ортенберга - приглашает в Москву, пишет "рассчитываю вас использовать для написания рассказов. Это не вызов, а приглашение", - ответил согласием".
Тяжелая болезнь - астма - держала его в тылу. "Работать трудно, - писал он, - быстро устаю, стал плох здоровьем". Но все же писал для нас. Прислал два рассказа - оба о войне.
Паустовский верен своей романтической манере - его сразу же узнаешь. Первый рассказ, "Путешествие на старом верблюде", - о старом казахе Сеиде Тулубаеве, отправившемся со своим верблюдом на Эмбийские нефтяные промыслы к сыну Габиту, работавшему там мастером. За шестьдесят дней пути старик многое повидал, а когда прибыл на промысел, узнал, что Габит погиб на фронте. Не захотел древний старик возвращаться домой. Он остался здесь и на старом верблюде стал возить воду в глухие уголки пустыни, где вели разведку нефти.
Другой рассказ, "В древнем краю", повествует о том, как солдат Иван Терехин в деревне Великий Двор выкурил дымовыми шашками из церкви "без повреждения архитектуры и великолепной росписи" немцев, устроивших там свой штаб и склад боеприпасов; выкурил прямо в объятия наших воинов...
Рассказы напечатаны подвалами один за другим в очередных номерах газеты...
Напечатаны стихи Алексея Суркова "Возмездие". Не беру на себя роль литературного критика; Алексей Александрович не включил их в свое четырехтомное собрание сочинений. И все же уверен: если мы тогда опубликовали эти стихи, значит, считали их неплохими, а главное - нужными. Приведу строфу из первой части стихотворения - о горьких чувствах солдата, оставляющего свою землю на заклание врагу:
Я помню - минер, подорвав переправы,
Кричал, обернувшись на запад: - Ужо!
Ужо мы за все поквитаемся с вами!
Ужо мы вернемся!.. Бессилен и мал,
Он пал на колени в обугленной яме
И жаркую землю в слезах обнимал...
Убить человека даже на войне - жестокое дело. Но наш высший долг не дает нам выбора. Во второй части стихов поэт объясняет:
В суровое время мы стали суровыми.
И каждый без жалости должен убить
Того, кто грозит нашим детям оковами,
Кто душу народа посмел оскорбить.
Нельзя перед коршуном быть голубицами,
Не льстит нам печальный конец голубиц.
Никто не посмеет назвать нас убийцами
За то, что в бою истребляем убийц.
Эти строки Сурков написал задолго до того, как Алексей Толстой напечатал в "Красной звезде" статью "Убей зверя!", Илья Эренбург - "Убей", а Константин Симонов - стихи "Убей его!". Сурков чувствовал веление времени...
* * *
"Я клянусь!.." - так называется очерк писателя Виктора Финка.
В эти дни на Урале формировались новые эстонские части и дивизии. Сюда и прибыл писатель в тот день, когда воины-эстонцы, выстроенные на плацу, принимали присягу. Его рассказ, в основном, об этом, хотя и начинается с экскурса в далекое прошлое - в тринадцатый век, когда полчища псов-рыцарей вторглись на эстонскую землю и в течение многих столетий бесчинствовали там.
И вот снова немцы - теперь уже гитлеровские полчища - вторглись в республику. Эстонский народ поднялся на защиту своей родины: шли в армию, в истребительные батальоны, в партизаны. Автор называет имена эстонцев, беззаветно сражающихся с врагом. Профессор Рубель, ученый с крупным именем, стал разведчиком; в одном из боев попал в руки немцев и был повешен в городском парке в городе Тарту. Двадцатилетний парень Арнольд Мери своей самоотверженностью спас штаб корпуса. Кстати, в августе прошлого - 1941-го года в "Красной звезде" была напечатана передовая статья "Герой Советского Союза заместитель политрука Мери"; впервые передовица была посвящена не событию, не анализу военных действий, не задачам на будущее, а отдельному человеку-воину.
На поляне, повествует Финн, раздается голос: "Ма тыстан... Я клянусь..." Эстонцы клянутся быть воинами честными и отважными. Когда началось формирование новых эстонских частей, сюда хлынули люди, которые никогда не были в армии. Стали съезжаться эстонцы из самых отдаленных районов страны, даже из Бухары. Не было отбоя от женщин. Никто не хотел уступить другому честь отвоевать родину.
"Присмотритесь к этим людям, - пишет Финк, - вглядитесь в их лица! Эти два слова - "Я клянусь" - подлинная клятва борьбы!" И он представляет читателю тех, кто, надев военную форму, будет сражаться в Великолукской операции, Ленинградско-Новгородской, Невельской, Таллинской, Тартуской, кто будет освобождать советскую землю, свою родину от немецко-фашистских захватчиков. Это и старые, испытанные воины - командиры и комиссары гражданской войны. Среди них старший политрук Авальт, вступивший в армию в 1918 году, когда ему было 14 лет. Три старших брата его тоже ушли в армию. За это их родители были расстреляны. Комиссар дивизии Сипсакис - тоже участник гражданской войны. Капитан Альфред Кук был преподавателем военной школы в Таллине. Теперь вся его школа здесь, в дивизии. Все его бывшие ученики - командиры. Сам Кук - командир батальона.
Их - рвущихся в бой - много. "Так их много, - заключает писатель, всех не перечесть. Но рядом со старыми, испытанными бойцами встают в строй новые. Людей окрыляет возможность отвоевать родину.
- Ма тыстан... Я клянусь...
Этим людям невозможно не верить. Они победят".
Апрель
3 апреля
В сводках Совинформбюро часто повторяются строки: "На фронте существенных изменений не произошло", значит, наступление наших войск затухает. Но есть и другие сообщения, подводящие итоги минувших сражений: "Трофеи войск Калининского фронта за период с 21 марта по 1 апреля 1942 года", "Трофеи войск Ленинградского фронта..." Наиболее внушительна сводка по Западному фронту: большое количество уничтоженных и захваченных танков, орудий, минометов и другой боевой техники. Число убитых немецких солдат и офицеров составляет 40 тысяч.
Наши корреспонденты иллюстрируют эти сообщения выразительными фотографиями. Правда, ныне мы их не часто печатаем: экономим газетные полосы для фотопортретов героев боев, батальных снимков.
Любопытное фото прислал Сергей Лоскутов. Большая поляна, окаймленная редколесьем. На ней роща уходящих за горизонт деревянных крестов. Подпись поясняет: "Фашистские вояки шли за "железными крестами", а достались им деревянные"...
* * *
Издавна в центральных газетах, да и многих провинциальных правее заголовка помещался так называемый "Шпигель" (в переводе с немецкого зеркало). Называли его еще и "манжеткой". Короче, здесь шла информация о содержании полос. Ныне во многих газетах "Шпигеля" не найти. Его место заняли изображения правительственных наград, которых удостоены эти газеты: "Правда", как известно, награждена тремя орденами, "Красная звезда" четырьмя, "Комсомольская правда" - пятью... Но в 1942-м "Шпигель", "манжетка" еще существовали.
С конца марта в "манжетках" "Красной звезды" публиковались призывы: "Закреплять каждый отвоеванный рубеж" или "Прочно закрепляться на отвоеванных рубежах"... Кстати, под таким заголовком в сегодняшнем номере опубликована передовая статья. Понятно: тогда мы не могли сказать, что наше наступление угасает. Но если в газете исчезали "наступательные" лозунги, а появлялись оборонительные, наш читатель и без комментария понимал, что к чему.
В эти дни побывал в 16-й армии, у генерала К. К. Рокоссовского. Узнал, что командарм написал докладную Жукову, в которой сообщил об обстановке, сложившейся в полосе его армии, и предложил перейти к обороне, чтобы накопить силы и средства для нового наступления. Но от командующего фронтом последовал ответ: "Выполняйте приказ!"
Естественно, мне важно было узнать мотивы, которыми руководствовался Жуков, и я отправился снова в Перхушково. Выл поздний вечер. В такие часы во время моих прежних поездок на командный пункт фронта я заставал Жукова по горло занятым оперативными делами. Часто звонил телефон. Беспрерывно входили и выходили офицеры и генералы. Комфронта все время отвлекался к карте. А вот сегодня - затишье. Затишье на фронте - затишье и здесь, на КП. Я рассказал Георгию Константиновичу о своих впечатлениях от поездки к Рокоссовскому, о тревогах и, конечно, как всегда спросил, как, мол, будет дальше, куда направить свои стопы? Жуков посмотрел на меня, как мне показалось, с удивлением: с неба ты свалился, что ли? И ответил:
- Сиди пока в Москве, в редакции...
В общем, я понял, что цепочка замкнулась на Ставке и, как позже узнал, сам Жуков туда "стучался", предлагая остановиться и закрепиться на завоеванных рубежах.
Однако в редакции нам не сиделось. Решил заглянуть в Генштаб, к Бокову. Военком Генштаба мне прямо сказал: январскую директиву Ставки никто не отменял, она действует, более того, совсем недавно, 20 марта, Верховный вновь потребовал от Жукова и Конева энергичных действий, чтобы разгромить ржевско-вяземскую группировку противника.
Главные события должны были развернуться в районе Ржева. Сразу же под Ржев выехали наши корреспонденты. Операция к этому времени уже закончилась. Наши войска продвинулись немного вперед, но Ржев остался в руках противника. Ничего наши спецкоры не написали, так как об этой операции не было официальных сообщений. Молчали и мы, не напечатали ни обзорной статьи, ни даже репортажа.
* * *
Опубликована любопытная корреспонденция Н. Денисова "На ложном аэродроме". Он рассказал о том, как оборудована площадка с подобием посадочных знаков, как подсветкой наши бойцы подманивали вначале разведчика, а затем и бомбардировщиков противника. Читал материал и не мог про себя не отметить мужество спецкора. Конечно, Денисов мог бы побывать на ложном аэродроме днем, поговорить с командой и написать свою корреспонденцию. Но он поступил иначе.
Уже после войны Симонов, рассуждая о делах минувших, писал: "Требование редакции видеть как можно больше своими глазами было требованием верным и с точки зрения журналистской нравственности и самого качества материала. Мне это редакционное правило нравилось, и я стремился ему следовать".
Следовал этому правилу и Денисов, принявший вместе со стражей ложной полосы бомбовый удар на себя. Фугаски рвались рядом; стены у землянки, где они пережидали бомбежку, осыпались. Когда Денисов вернулся в редакцию, я его спросил:
- Ну, как там, жарко было в вашей землянке?
- Жарко не жарко, - ответил он. Печка не топилась, но холодно не было...
* * *
Два наших спецкора. Павел Крайнев и Василий Коротеев, прислали корреспонденцию о жизни Брянска под немецкой пятой. Коротеев до войны работал секретарем Сталинградского обкома комсомола, затем членом редколлегии "Комсомольской правды", а с первых месяцев войны - у нас. К нам Крайнов пришел на должность заместителя начальника международного отдела газеты. Знал хорошо японский и китайский языки. Эти его знания особенно понадобились газете в сорок пятом году, когда началось наше наступление на Востоке, а в те дни он работал корреспондентом на разных фронтах. Низенького ро ста, с пытливыми глазами, несколько замкнутый, он свое дело делал хорошо, хотя выступал в газете не часто. Но сегодня он вместе со своим коллегой отличился. Их корреспонденция была по-настоящему интересной.
Жизнь в Брянске походила на то, что было в других захваченных гитлеровцами городах - Орле. Харькове, о которых недавно рассказывали: те же бесчинства и злодеяния гитлеровцев, грабежи, пытки, расстрелы, виселицы. И неугасаемое, на против, все возраставшее сопротивление немецким оккупантам. Была здесь, однако, одна особенность. Вокруг - брянские леса, знаменитый партизанский край. Из леса в Брянск доставляли оружие. Лес укрывал и спасал жителей Брянска. Чтобы предотвратить уход населения, комендант города издал приказ: "Всем мужчинам от 16 до 60 лет ежедневно являться на регистрацию в полицию. Регистрацию проходить два раза в день - утром и вечером. Если кто самовольно уклонится от регистрации и уйдет из города, вся семья будет расстреляна". Узнав об этом, многие жители стали уходить в леса целыми семьями.
Немало примеров о тайной войне горожан с немецкими захватчиками привели спецкоры. Вот один из них. В местном театре труппа из четырех актеров по приказу немецких властей разыгрывала дурацкую пьеску на тему о поимке партизан, состряпанную каким-то прислужником гитлеровцев. Хотя публики было немного, тем не менее немцы радовались - спектакль подействует на тех, кто поддерживает партизан. Но на следующем представлении в тот момент, когда на сцене уже собрались расстрелять партизана, погас свет, с балкона посыпались листовки и кто-то крикнул:
- Скоро конец немцам! Партизаны здесь! Ждите Красную Армию!..
Поднялся переполох. Забегали гестаповцы. Когда включили свет, многие зрители успели разойтись и прихватить листовки. "Вам привет от брянских партизан, - начиналась она. - Смейтесь, товарищи зрители, над немецкой глупостью и не давайте себя запугать!"
Пьесу немцы больше не ставили...
* * *
Вчера Сергей Михалков принес стихотворение "В том краю, где ты живешь (Нашим детям)". Эти стихи, занявшие на полосе две колонки, с большим интересом и волнением читали не только дети. Они трогали и наших воинов. Я знаю, что они вырезали их из газеты и посылали домой. Приведу хотя бы небольшую выдержку, которая, думаю, даст читателю возможность почувствовать сюжетную заостренность стихотворения.
И шагая дружно в ногу,
Вместе вспомним мы с тобой
С отвращеньем про "тревогу"
И с улыбкой про "отбой".
И о том, что затемненья
В нашем доме больше нет,
И что только для леченья
Нужен людям синий свет.
Как мы жили, как дружили,
Как пожары мы тушили,
Как у нашего крыльца
Молоком парным поили
Поседевшего от пыли,
Утомленного бойца.
Мы с тобой о партизане
Сами песню сочиним.
Перед памятником "Тани",
Мы с тобою молча встанем,
Шапки снимем. Постоим.
Прочитав стихи ныне, решил выяснить, вошли ли они в послевоенные книги Михалкова. Нигде не нашел. Правда, в стихотворении "Быль для детей" увидел несколько знакомых мне строк. Позвонил Михалкову.
- Какие стихи? - услышал я недоуменный вопрос.
- Ладно, - сказал я. - Встретимся, поговорим.
Встретились. Показал ему стихи, опубликованные в "Красной звезде". Он прочитал их и воскликнул:
- Не такие уж плохие... Жаль, что забыл о них...
Взял у меня один экземпляр и сказал: "Обязательно их включу в книгу".
В те дни Михалков работал в "Сталинском соколе", писал больше на авиационные темы, но душа детского писателя полыхала от негодования. Тогда-то он написал и принес нам свое сочинение. Вспоминаю, сколько редакция получила откликов на них от фронтовиков. Это были стихи о тех, кого они оставили дома, ради кого сражались.
Но и более поздние стихи - "Быль для детей" - тоже имеют свою историю.
В ноябре сорок третьего года Михалков был у Сталина. Обсуждали текст Гимна Советского Союза, одним из авторов которого был и Сергей Владимирович. Когда закончили разговор о гимне, Сталин попросил Михалкова прочитать свои стихи. Он прочитал "Письмо", адресованное фронтовикам и опубликованное в "Красной звезде" в октябре сорок первого года. Сталин выслушал и сказал: