– Хотела? – жестко сказал Натан. – Сиди уж теперь.
Ровена что-то пискнула, и он сдавил ее уже по-настоящему. Она задохнулась, но не вскрикнула, только закусила губу, хотя Натан знал, что делает ей больно. Но, проклятие, он был намерен проучить девчонку с самого начала. С эльфом он прождал слишком долго...
Пьянчуга тем временем заполз на скамью с другой стороны стола и оказался прямо напротив них. Он был нестарый и даже не очень потрепанный, в неплохих кожаных доспехах – странно, что не стянули, пока дрых. Он обвел соседей по столу необоснованно счастливым взглядом и гнусаво протянул:
– Каларди-ин?
Натан бросил на парня за стойкой быстрый взгляд. Тот, похоже, ничего не слышал, благо говорил пьянчуга тихо.
– Нет. Лавария, – сказал Натан.
– Ох, не ври, братишка, – протянул пьянчуга, беззлобно щурясь. – Выговор-то у тебя баллийский. Я сам оттуда родом.
Отпираться было бесполезно. Натан не ожидал так скоро столкнуться с соотечественником, поэтому постарался свернуть разговор.
– Я давно там не был.
– Да уж, – усиленно закивал пьянчуга. – Теперь туда в здравом уме никто не сунется. Я вот был... не в... здравом, – с трудом выговорил он и глуповато хихикнул.
– Из кампании? – понизив голос, спросил Натан.
– А то... последняя... За припасами сюда ездили. А как наши возвращаться стали, я проулками... Ну их. – Он обреченно махнул рукой, и бутылку с вином едва не постигла участь бутылки с сидром. – Не вернусь. Я как узнал, что князя порешили, так сразу понял, нечего там теперь...
– Постой! – забывшись, Натан потянулся через стол к собеседнику. – Что ты сказал? Князя убили? Когда?!
– Да с неделю слухи ходят... Может, и давно уже, Ну только что теперь, без князя-то? Тальварды нас враз к ногтю прижмут... Ну а я тут... Тут оно лучше, чем на захваченных землях...
– Так что же теперь? Война кончилась?
– Да где там? Эльфы, говорят, подоспели, ну да сколько там тех эльфов...
Князь Калардина мертв. Проклятие. Оставалось надеяться, господин Глориндель успел обвенчаться с княжной. Теперь-то эльфы постоят за Калардин, как за родную землю. Чем она для них и станет вскоре... Но сейчас это не так важно.
Натан поднял глаза и увидел, что за стойкой теперь стоят двое мужчин – другой, постарше, за что-то отчитывал рябого парня. Натану хотелось еще порасспросить соотечественника о новостях с родины, но ему не терпелось скорее убраться из этого гадючника. Наверняка в городе есть более приятно пахнущие собеседники.
– Сама будешь говорить, – тихо сказал он Ровене.
– Конечно, – невозмутимо отозвалась та. Похоже, ее смущение улетучилось очень быстро. Натан невольно порадовался, что ей так и не довелось выпить сидра – все же не дело это для маленьких девочек.
Ему пришлось заплатить за право осмотреть нужную комнату, и он сделал это скрепя сердце, благо хоть сумму хозяин запросил чисто символическую. При этом он смотрел на девочку во все глаза – явно помнил ее, но ничего не сказал. Натан не сомневался, что все это зря, однако поднялся за Ровеной на второй этаж. Комнатушка, в которой, если верить девчонке, она жила с матерью, была небольшая, но на удивление опрятная – по крайней мере крысы не сновали под ногами, и то хорошо. Ровена сразу встала на колени, стала заглядывать под кровать, под комод, будто надеялась, что ее вещь закатилась в уголок и ждет хозяйку. Она даже пошарила ладонью по полу, а когда вытащила руку, та была серой от пыли и паутины. Девочка разочарованно вздохнула, с трудом поднялась, кряхтя, будто старушка, которой тяжко выпрямлять спину.
– Нет, – пожаловалась она.
– А ты что думала? – хмыкнул Натан. – Ну, пошли?
Но Ровена не двинулась к выходу – она села на единственный стул у колченогого стола, тяжело оперлась о столешницу локтем, будто правда устала или словно вдруг какая-то тяжесть навалилась ей на плечи.
– Как же теперь... я... – В ее голосе сквозила ужасная растерянность, но это тоже было странно взрослое чувство, уже без примеси обиды или негодования на то, что все пошло не так. – Что же я теперь ему отдам? У меня ничего нет... только вот..
Она согнулась еще сильнее, запустила руку за вырез лифа. Пошарила там, извлекая глубоко спрятанную вещь. Натан не знал, что она носит у самого сердца, да и знать не хотел, что там обычно носят женщины... и потому, может, у него дух перехватило, когда он увидел треугольничек сморщенной плоти, зажатый в тоненьких детских пальчиках.
– Только вот это, – сказала Ровена, не сводя глаз со своего сокровища. – Но это я никому никогда не отдам.
Натан никогда не подумал бы, что узнает его, но сейчас был совершенно уверен: это кусок уха Глоринделя, отрезанный лесным разбойником.
У Натана пересохло горло. Он протянул руку, потом вдруг словно понял, что не дотянется до Ровены с такого расстояния. Сделал шаг вперед, другой. И вместо того, чтобы выхватить у девочки жуткий трофей, вцепился в ее плечо.
– Откуда... откуда это у тебя? – хрипло спросил он.
Ровена подняла на него настороженный взгляд. Поежилась, тихонько попыталась отодвинуться. Рука с обрезком уха медленно сжалась в кулак, и Натан знал, что никакой силой его не разжать.
– Дай это... дай сюда...
– Я же сказала! – прозвенел неожиданно громкий голос Ровены. – Я никому никогда его не отдам!
– Дай мне это сейчас же! – в ярости крикнул Натан, хватая ее за плечи уже обеими руками.
И тогда она подняла к нему круглое белое лицо, на котором черным огнем горели широко раскрытые глаза, и четко сказала:
– Руки прочь от своей княгини, вассал.
Он мгновенно отпустил ее. Выпрямился. Девочка поднялась, и Натану вдруг показалось, что она стала выше ростом. Ровена (хотя уже не было смысла называть ее этим именем) подняла руку, откинула с головы капюшон. Натан не увидел ничего, чего не видел бы до того – ее лицо и так было на виду, а грязные спутанные волосы рассыпались по плечам отнюдь не эффектно, но ему сполна хватило одного этого жеста – того, как она откинула капюшон. Дворяночка не из низших, о да.
Дворяночка королевских кровей.
– Миледи... Рослин..
– Ты слышал, – сказала она. – Мой отец мертв. У меня есть время до новой луны, чтобы обзавестись мужем, новым князем нашей страны. Им станет лорд Глориндель, эльфийский принц.
– Как же станет, – медленно проговорил Натан, не сводя с нее глаз, – как же станет, миледи, если вы – здесь?
– Значит, не станет, – спокойно сказала она. – И княжеский трон займет мой дядя лорд Аронис. Но до новой луны нет у Калардина другого законного властителя, кроме меня. Преклони колени, Натан, и присягни своей княгине.
И Натан сделал, как она велела. Преклонил колени и присягнул. Потому что верность долгу – это то, чем он расплачивался за прежние грехи. А грехи эти были таковы, что за всю жизнь ему их не искупить
Отныне эта взбалмошная и жестокая девочка – его госпожа, подумал он, когда она позволила ему подняться.
Мудрые люди говорят, что жизнь вечно идет по кругу. Наверное, они правы.
– Теперь мы должны вернуться в Калардин, миледи, – после неловкой паузы сказал Натан.
Леди Рослин крепче стиснула кулак, в котором все еще сжимала ухо своего жениха, и сказала:
– Нет. Я направляюсь в Тарнас, в оплот некромантов. И приказываю тебе сопровождать меня.
– Вы не успеете вернуться в Калардин... даже если выживете.
– Я знаю. Слава всеблагим небесам, наша ветвь – не единственная в княжеском роду. Стало быть, отречься от престола – мое право.
– Но ваш дядя слабоумен, миледи. Вы же знаете. Он не сможет управлять страной. Нас захватят тальварды.
– Вас, – холодно поправила Рослин и улыбнулась. Натан слишком хорошо знал эту улыбку.
«С вами будет трудно... снова», – подумал он, понимая, что выбора у него нет.
С моря дул ветер. Над горизонтом густо клубились низкие тучи. Пахло скорым дождем.
Эллен ежилась, тревожно оглядываясь по сторонам.
– Пойдемте быстрее, – в который раз попросила она и в который раз услышала в ответ:
– Ты заткнешься наконец или нет?
Она уже уяснила, что господин Глориндель не слишком стеснителен в выражениях.
Они пробирались сквозь запруженную набережную, впрочем, едва ли не пустынную по сравнению с тем, какой она бывала обычно, и вовсе не в связи с приближающейся бурей. Две трети порта выгорело, большинство кораблей спешно снялись с якоря, на уцелевший участок пристани было не пробиться. Эллен сразу поняла, что морем они в Тарнас не доберутся: одни боги знают, сколько дней уйдет только на то, чтобы раздобыть места на корабле. Когда эльф понял это, он пришел в ярость. Эллен неожиданно почувствовала умиление. Почему-то она ждала от него именно такой реакции, и ей понравилась предсказуемость ее нового господина. Да, пока что он, наверное, ее господин... хоть ему и не суждено стать калардинским князем.
– Так как же мы туда доберемся?
– По суше. Верхом. У вас разве нет коня? – Эллен знала, что конюшня гостиницы, из которой она вывела Глоринделя, сгорела вместе с домом, и разбежавшихся коней так и не нашли, но не удержалась от желания подколоть эльфа лишний раз.
– Нет, и тебе это известно!
– Так купите. Забот-то? У вас ведь много денег.
У него правда было много денег – судя по тому, как он ими сорил. Пил лучшее вино, ночевали они в хорошей гостинице, где никого не заботил их калардинский выговор, а одежда, которую эльф купил Эллен взамен изношенной, была, пожалуй, излишне роскошной, хоть и в темных тонах. Не лучший способ затеряться среди толпы... впрочем, Эллен ведь обзавелась защитником. Правда, эта мысль, которую она упорно твердила про себя, неизменно сопровождалась оттенком неуверенности. Да, он мужчина... он эльф, он в Тальварде, и он все еще жив. Но сможет ли и, главное, захочет ли он ее защитить, если – вернее, когда – им повстречаются охотники до легкой добычи?
Но он по крайней мере был очень щедр. Этого не отнять.
– Далеко хоть ехать?
– Не знаю.
– Проклятие! Что ты мне голову морочишь?! Где это место? Эллен молча улыбалась, а он продолжал сквернословить – больше ему ничего не оставалось. Ничего, когда они снова окажутся в гостинице, она отлучится под благозвучным предлогом, вернется в порт и выяснит, как добраться в Тарнас по суше. Хотя она знала, что это далеко. И долго. Спрашивала в одной таверне с хозяйкой-калардинкой, когда отчаялась найти способ попасть на корабль. Правда, деталями тогда не полюбопытствовала. А жаль. Теперь они шли обратно по той же пристани, и подол дорогого нового платья Эллен волочился по месиву из конского помета и рыбьей чешуи. Уже темнело, Эллен не терпелось дойти до гостиницы, а потом вернуться в порт и, узнав все необходимое, снова почувствовать себя хозяйкой положения. Эльф же, как назло, шел неторопливо, хотя и морщил нос от ядреных портовых запахов – однако оглядывался с интересом. Он впервые был здесь – как оказалось, во Врельере он приехал только накануне пожара. И сейчас вертел головой, будто простолюдин из глухой деревни, впервые выбравшийся в город. В уцелевшей части порта торговля шла бойко, как никогда; торговцы пытались хоть как-то возместить убытки после пожара. Вдоль прибрежной полосы тянулись помосты невольничьего рынка, народу там было больше, чем где бы то ни было, – стоянка в порту нынче стоила дорого, и рабовладельцы спешили сбыть с рук товар. Эллен, проходя мимо этого участка пристани, прибавила шагу. Рабство постепенно изживало себя, в Калардине его отменили еще до рождения Эллен, и в подобном месте ей становилось не по себе. Эльф же, напротив, пошел медленнее, разглядывая выставленные напоказ обнаженные тела.
– Дикая страна, – протянул он, но звучало это вовсе не осуждающе, а скорее с восхищением, к которому примешивалось слабое, но нескрываемое вожделение.
– Идемте, – снова попросила Эллен.
Он дернул плечом, будто до него дотронулся смерд, беззлобно бросил:
– Заткнись, сказано. – И, помолчав, добавил: – Когда я стану вашим князем, то снова узаконю рабство.
Эллен круто развернулась к нему.
– Что? – изумленно выдохнула она, остановившись. Эльф тоже остановился и посмотрел на нее, рассеянно улыбаясь. Кажется, он говорил вполне серьезно. – Вы в своем уме... милорд?! Калардинцы никогда этого не позволят!
– Калардинцы возьмут в жены эльфиек, а тальвардок возьмут наложницами, – весело сказал эльф. – Не думаю, что это придется им не по душе.
– И совсем скоро от одних родятся эльфы, а от других – новые рабы, – тихо проговорила Эллен.
Эльф улыбнулся шире.
– А ты не так уж и глупа. – Он потрепал ее по щеке и снова развернулся к помостам, широко расставив ноги и заткнув пальцы за пояс. Эллен смотрела в его широкую спину, меж изящных лопаток, и думала: «Как хорошо, милорд, что вам никогда не стать калардинским князем».
Выжидающая поза эльфа и его оценивающий взгляд ввели в заблуждение торговца, стоявшего у помоста, возле которого они оказались. Тот не преминул воспользоваться ситуацией, тем более что покупателей сманил его сосед – в пяти шагах от них шумно шел торг за здоровенного, как скала, галерного раба.
– Извольте, добрый господин! – бурно жестикулируя коротенькими ручками, воскликнул работорговец, обращаясь к эльфу; по выговору, как и по незапоминающейся внешности, его происхождение определить было трудно. – Взгляните только!..
Он что-то лопотал и кланялся, а Глориндель смотрел – теперь уже не отрываясь. Эллен подняла голову и поняла, что он не случайно остановился именно здесь.
На невысоком деревянном помосте стояла женщина. Странной внешности – темнокожая, с густыми, но почему-то коротко стриженными волосами – черными, на свету отливавшими алым. Лицо у нее было не красивым, но броским, приковывающим взгляд. От нее веяло безудержной плотской привлекательностью – и в то же время опасностью, несмотря на то, что стояла она смирно, потупив взгляд и прикрывая руками груди, столь большие, что за ладонями прятались только соски. Рабыня для утех – таких предлагают множество по всему побережью. Странно, что ее никто не купил до сих пор... и в то же время Эллен, хоть и не была мужчиной, понимала: ничего в этом нет странного. С такой женщиной хорошо усладить свою плоть единожды, но на второй раз уже она будет госпожой, а ее хозяин – рабом. Подобных женщин покупают богатые бордели, но не частные лица, – а держатели богатых борделей предпочитают закрытые торги, это знала даже Эллен, в родной стране которой не было рабства. Непонятно, как этого мог не понимать хозяин девушки...
Последняя мысль отдалась в Эллен неясной тревогой, и она всмотрелась в рабыню пристальнее, пытаясь понять, что же здесь не так...
– Сколько? – спросил эльф.
Эллен вскинула на него взгляд. Что за глупость?
– Пятьсот монет всего-то навсего, добрый господин, – обрадовался хозяин.
Вожделение в глазах эльфа на миг подернулось дымкой разочарования.
– Да ты никак безумен, – с сожалением сказал он. Хозяин всплеснул руками.
– Помилуйте, сами же видите, какова краса! А груди! А на зубы только взгляните!
– Зубы ее меня как раз меньше всего интересуют, – сухо усмехнулся эльф – но Эллен видела, что его едва ли не трясет. Зрачки расширились до размеров радужки, дыхание было глубоким и медленным, словно он пытался совладать с собой, и Эллен могла бы поклясться, что, дотронься она до его мужской плоти, та оказалась бы в полной готовности...
Она внезапно представила, как делает это, прямо здесь и сейчас, – и эта мысль была до того непристойной, что нескрываемое желание Глоринделя, столь странное для аристократа любой нации, не говоря уж об эльфах, показалось ей простительным и естественным. Эллен виновато отвела глаза, уверяя себя, что он может делать все, что ему заблагорассудится, – и тут же вскинулась, услышав громкий шепоток работорговца:
– Но я понимаю доброго господина... все же деньги и впрямь немалые... и готов всего за двадцать монет дать опробовать товар. У меня и местечко есть...
Так вот в чем дело! Это всего лишь проститутка и ее сутенер, маскирующиеся под рабыню и хозяина – может, чтобы таким образом уйти от традиционного налога на проституцию, а может, по другой причине...
Тревога не уходила.
Глориндель слегка улыбнулся, его лицо разгладилось. Он раздвинул складки плаща, сунул руку за пояс, отыскивая кошелек, а глаза по-прежнему пьяно блуждали по расслабленному темнокожему телу...
В тот миг, когда он уже тянул кошелек из-за пояса, Эллен вцепилась в его предплечье и повисла на нем всем телом – так внезапно, что эльф едва не упал.
– Ты совсем спятила? – яростно выпалил он, бросая на нее свирепый взгляд. В нем все еще блуждали огоньки приглушенной страсти, а тело даже сквозь одежду было горячим...
... горячим?!.
Минуту назад, стоя рядом, Эллен даже вполовину не представляла силы его возбуждения. Он смотрел на нее, будто голодный волк, из пасти которого только что вырвали честно добытое мясо, и Эллен поняла, что, если она сейчас не остановится, он просто разорвет ее на куски... и утолит голод ее мясом. От этой мысли ее бросило в жар – и это не было ответным возбуждением, вовсе нет, напротив – диким, паническим страхом.
Еще мгновение она падала в его взгляд, будто в пропасть, а потом услышала свой голос:
– Если вы сделаете это, я никуда с вами не пойду. И ничего не скажу.
Он разразился самыми ужасными проклятиями, какие ей только доводилось слышать. Дернул плечом, пытаясь стряхнуть ее, но она вцепилась в его предплечье слишком крепко; тогда он ударил ее по лицу, наотмашь, видимо, в ярости забыв об их уговоре. Эллен рухнула на колени, зажала пальцами разбитый нос. Жесткая рука вцепилась в ее волосы, рванула, ставя на ноги. Перед взглядом Эллен мелькнуло лицо торговца, и она ясно увидела на нем смесь удивления и злобы. Задуматься об этом она не успела: эльф вцепился в ее локоть и, продолжая сыпать бранью, ринулся прочь от помоста, с пристани.
Он проволок Эллен через всю набережную, и она шла покорно, не издавая ни звука, будто сама была провинившейся рабыней, а он имел полное право ее наказывать. Когда они оказались в гостинице, Глориндель швырнул Эллен на кровать.
– Ты паршивая гребаная дрянь, – задыхаясь, проговорил он; его прекрасное лицо было застывшей маской ярости, а васильково-синие глаза – совершенно безумными. «Он убьет меня», – подумала Эллен. – Если тебе так уж не хочется, чтоб я удовлетворял себя с уличными девками, раздвигай ноги сама. Ну, живо!
Эллен молча шмыгнула разбитым носом – тихонько, по-прежнему глядя в пол. Потом потянулась к подолу, стала заворачивать его наверх. Пальцы ее плохо слушались.
Эльф стоял над ней, часто и хрипло дыша, и не двигался.
– Дура, – наконец сказал он. – Ты в зеркало-то себя видела? Мне напиться надо до полусмерти, чтобы на тебя позариться.
– Вы сами попросили, милорд, – прошептала она.
Его рука дернулась для нового удара, но почему-то не нанесла его.
– Убирайся с моих глаз.
Эллен вскочила, бросилась к двери, боясь, что он передумает. Когда он окликнул ее, она застыла будто вкопанная. Голос эльфа звучал бессильно и почти жалобно:
– Ну ты что, влюбилась в меня или просто дура, каких свет не видывал? Почему я не мог ее отыметь, а? Ты сама хоть можешь ответить?
Последний вопрос был самым верным. Она не могла.
– Отдохните, милорд, – одними губами сказала Эллен и выскользнула за дверь.
Как кстати это пришлось, думала она, спускаясь по лестнице. Ей ведь нужно обратно в город – вот и предлог сыскался.
Сердце билось гулко, но уже немного реже. «Что это было? – подумала Эллен. – Небеса, что все это значило? Что вообще произошло? » Она не знала. Она просто ощутила тревогу и... страх... страх за него, когда посмотрела в это застывшее лицо. И кажется – теперь смутно вспоминалось, – подумала, что должна его защищать. Что это она должна и будет его защищать, а не наоборот, как она рассчитывала сначала.
Это все-таки она ведет его в Тарнас, а не он ее. Только вот... зачем? Ведь Рослин там нет. Там только Рассел. Там только моя война.
Или ваша тоже, господин Глориндель, просто вы еще сами не знаете об этом?
Но вопросы, сомнения, размышления больше не были важны. Они потеряли смысл в тот день, когда умер Рассел. Эллен поняла это, когда узнала, что перед смертью он успел убить их ребенка. И сегодня бессмысленность происходящего перестала вызывать в ней протест. Да, это случилось именно сегодня – в тот миг, когда она схватила руку Глоринделя и впервые за последние два года ощутила забытое, успевшее стать чужим: горячо. Пусть только на один миг – но она ощутила, что его тело жжет ее, будто огнем.
Хотя нет, неверно.
Огонь-то ее не жег.
– Какой у нас корабль, какой? Вот этот? Самый большой? Ох, как хорошо! – воскликнула Рослин и захлопала в ладоши, не сводя сияющих глаз с лениво колыхавшихся парусов.
Иногда она вела себя совсем как ребенок. Как обычная девочка одиннадцати лет. И это было так странно.
В Тарнас шел только один корабль, большая торговая галера. Торговала она, правда, рабами, так что путешествие на подобном судне в водах вражеской страны вряд ли следовало считать безопасным, но это была единственная возможность попасть в Тарнас морем. Из-за недавнего пожара, уничтожившего значительную часть порта, корабли теперь ходили редко.
Галера отбывала следующим утром, но Рослин захотела посмотреть на нее заранее. Натан поймал себя на мысли, что ждет от княжны заявлений, что-де этот корабль ей не нравится и на нем она плыть не станет, – и он испытал облегчение, когда она одобрила их транспорт. Хотя с чего он, собственно, взял, что она непременно должна была капризничать? Только потому, что один небезызвестный эльф на ее месте наверняка именно так бы и поступил? Это девочка, постоянно напоминал себе Натан, и даже не эльфийка, а с Глоринделем ее роднит только больное воображение Натана... И его глухая тоска, от которой он не мог избавиться с той минуты, как вернулся на земли лорда Картера и понял, что наступивший было душевный покой был всего лишь временным.
На судно загружали свой товар рабовладельцы, которым не посчастливилось сбыть его с рук; короткая вереница рабов угрюмо взбиралась по шаткому трапу. Надсмотрщики покрикивали и охаживали согнутые спины плетьми, срывая злость за неудачный рейс. У трапа стояли двое, ждавшие своей очереди; один из них держал в руке цепь, которая вела к поясу полуобнаженной женщины, и сочувственно кивал на причитания собрата по промыслу.
– У самых доков разместился, подвела нелегкая! – громко жаловался тот. – А загорелось-то как раз с них. Опомниться не успел – а все полыхает. Шестерых рабов потерял! И еще трое изуродованы, пришлось убить – их даже за пять монет никто не хотел брать. А одна была такая красавица, венессийка – кровь с молоком! Чтоб я еще хоть раз сунулся в этот поганый городишко...
– Зря ты, зря, хороший город, – покачал головой его собрат. – А беда может прийти в любое место. Надо только беречь свое добро и знать, как возместить убытки.
Произнося последние слова, он бросил взгляд на девушку, смиренно стоявшую на цепи рядом с хозяином. Во взгляде работорговца была затаенная нежность, но не походило, что он питает к своей рабыне романтические чувства. Тут было что-то другое. Натан мимоходом отметил это и, наверное, забыл бы, если бы Рослин вдруг не сказала:
– Я хочу ее.
Натан изумленно уставился на маленькую княгиню. Та уже смотрела не на корабль, которым только что так бесхитростно восторгалась, а на девушку-рабыню. Натан взглянул на нее тоже – теперь уже более внимательно.
Красива... наверное, красива – почему-то он не мог сказать с уверенностью. Может, потому, что у нее были коротко обрезаны волосы, будто после тяжелой болезни. А может, ее раньше брили наголо – так принято поступать со всеми рабами у некоторых народов. И еще... ее взгляд. Да. Взгляд, это главное. Покорный и смиренный... слишком покорный и смиренный. И в то же время нет в нем забитости и отрешенности, свойственной людям со сломленной волей.
Как будто и покорность, и смирение – наигранны.
– Слышишь? – нетерпеливо повторила Рослин. – Я хочу ее.
– Зачем? – медленно спросил Натан, лихорадочно пытаясь разобраться в противоречивых впечатлениях и не решаясь отмахнуться от инстинкта, настойчиво бившего тревогу.
– Мне нужна служанка. Моя прежняя меня предала. И бросила меня. А кто-то должен расчесывать мои волосы.
Звучало это абсолютно непримиримо – Натан почти обрадовался этим ноткам. Таким вот тоном господин Глориндель требовал вина там, где подавали только эль, и оленины там, где олени сроду не водились... Хочу. Я хочу, и все. Остальное – не моя забота.
В этом было что-то настолько отчаянное, что почти вызывало жалость.
– Мы можем поискать другую женщину. Эта будет слишком дорогой.
Рослин метнула в него быстрый взгляд.
– Нет. Я хочу эту.
Натан пожал плечами. Все равно эта женщина наверняка стоит больше, чем у них есть.
Работорговец догадался об их намерениях – у людей подобного сорта нюх на такие вещи – и коротким жестом прервал разговор. Его собеседник взглянул на Натана и тут же, замолкнув на полуслове, отошел в сторону. Работорговец продолжал глядеть на Натана приглашающе и как будто с пониманием, но это понимание было таким же наигранным, как покорность в глазах рабыни.
Натан приблизился, преодолевая внутреннее ощущение неправильности происходящего. Рослин держалась рядом.
– Я заметил ваш взгляд, добрый господин, – вполголоса произнес работорговец, будто стремясь не привлечь внимания своих собратьев, покрикивавших на рабов возле трапов в десятке шагов от них. – О, я знаю, что означают такие взгляды.