Я уж молчу о редакционных бухгалтерах. Те вообще искренне недоумевают, зачем вообще корреспонденту платить какие-то деньги, если его со дня на день убьют? А если вы все же возвращаетесь в Москву, то начинают придираться к каждой бумажке. Почему печати нет? Почему написано неразборчиво? Почему не по форме такой-то написано? Бланк какой-то подозрительный!.. А где ты на войне возьмешь бухгалтерскую бумажку? В окопах их не раздают. Гостиницы, магазины там не работают. А если и работают, то какие, на хрен, чеки?
Во время самых тяжелых боев один мой кореш разыскал среди развалин штаба боевиков печать с волком и кучу бланков. Так мы после каждой командировки собственноручно заполняли эти бланки и ставили на них красивую и ни хрена непонятную русскому человеку печать республики Ичкерия. Бухгалтеров это устроило. А если у налоговых органов возникнут претензии, так пусть поедут, проверят достоверность бумаг на месте.
Есть еще одна особенность войны, чисто морального плана. Ежели ты вооружен и можешь ответить обидчикам — это всем нравится. Тебя будут уважать. А если ты безоружен, не принадлежишь ни к какой группировке и шастаешь под ногами, то обидеть тебя — долг чуть ли не каждого встречного идиота. А идиотов на войне всегда в избытке.
Далее. На войне нет никаких правил, и они все же каждый раз меняются. Например, во время первой чеченской кампании Дудаев строго-настрого запретил боевикам обижать, а тем паче убивать журналистов. В целом этот приказ старались не нарушать. Во вторую же кампанию боевикам все уже по фигу. Журналисты объявлены врагами наравне с солдатами федеральных сил. Если не хуже. Боевики стреляют репортеров при каждом удобном случае. Берут журналистов в заложники. А особо ретивые вовсе полагают, что журналисты — это спецагенты Кремля. Делайте выводы сами.
Но раз вы оказались дураком и вам не удалось отвертеться от фронта, то сначала надо определиться, куда ехать. То есть к боевикам или к федералам? Имейте в виду, что обе стороны искренне считают друг друга бандитами и террористами. Поэтому ВАМ ЛИЧНО разбрасываться столь экспрессивными словами не советую. Могут неправильно понять. Приведу пример. Один журналист поймал частника и со своей телевизионной группой поехал искать линию фронта. Ее нигде не было. Такое на войне случается. Вопреки всем канонам военного искусства и учебникам по тактике. Ну и вот, залетают они на своей машине в какое-то село. Выезжают на главную площадь и видят группу вооруженных товарищей. То, что надо! Вот у кого можно спросить. Журналист поспешил к вооруженным людям, остальные остались в машине. Пока шел, в спешке не определил, кто именно перед ним. С ходу спросил наивно:
— Скажите, пожалуйста, а где здесь бандиты?
Телевизионщики, что сидели в машине, слышали этот вопрос. Холодные мурашки запрыгали по спинам. Мысленно они уже отстучали домой прощальные телеграммы и собрали полевые цветы себе на могилу. И оператор, и звукоинженер, и водитель разглядели из машины зеленые повязки с арабской вязью, эмблемы с волком на камуфляже.
Боевики внимательно посмотрели в лицо журналисту. В глазах его увидели бездонную безмятежность, непосредственность природы на грани чистого идиотизма. Они увидели человека не от мира сего. Наверное поэтому не стали убивать. Что толку воевать с природой? Они ж не эмчеэсовцы.
Один из боевиков мягко развернул журналиста в ту сторону, откуда он только что приехал, и показал рукой на черные клубы дыма, идущие эшелоном в небо откуда-то из-за леса:
— Бандиты и террористы вон там!
— Спасибо, — как ни в чем не бывало ответил журналист и пошел к машине.
Частник рванул с места, не дожидаясь, пока журналист закроет дверь. Всю дорогу автомобиль сотрясала матерная буря. Ругался последними словами даже местный водила-частник. Чего обычно за ними не наблюдается. Они добрались все же до федеральных войск, и жизнь потекла у них более-менее гладко. Насколько это возможно на фронте.
С боевиками разобрались. К ним лучше не соваться.
Теперь о федералах. У них журналист может делать все что угодно. Пить водку, травить анекдоты, ругаться матом, стрелять из автомата и гранатомета, петь песни в деревянном сортире, лежать под капельницей вне очереди и многое другое. Но! Только по приказу и с одобрения вышестоящего командования. Если такового нет, вам не то что дышать, а и жить не позволят.
Многие журналисты до хрипоты спорят: можно ли надевать военную форму, находясь в подразделении? Особенно если она есть в наличии на военном складе и вам ее настойчиво суют. Если вы оказались на передовой в войсках, то я бы присоветовал ее надеть. И чем зачуханней она будет, тем лучше. И как только наденете форму, сразу начинайте корчить гримасы, прихрамывать, всячески показывать, что смерть вас только посрать отпустила на пять минут. Да! Старайтесь никогда не надевать новенький камуфляж. В моем случае это чуть не привело к расстрелу. Но бывают и другие хреновые варианты. Объясняю какие.
Есть такая профессия — снайпер. Это, как правило, очень терпеливый, циничный, уравновешенный и расчетливый человек. Снайпер всегда лежит где-нибудь в укромном месте, обложившись какашками, или изображает из себя разорванный снарядом памятник Ленину и много-много часов смотрит в оптический прицел.
Попробуйте сами поваляться неподвижно двенадцать часов подряд под открытым небом, глядя в бабушкин театральный бинокль на табун муравьев. Уверен — вы спалите муравейник на фиг уже через пять минут.
В первую очередь снайпер приглядывает за жизнью солдат и офицеров противника. Но какая, на хрен, это жизнь? Все они на одно лицо. Знаков различия на них нет. Кто где — не поймешь. Снайперу скучно, он смотрит с тоской, как фигурки бродят туда-сюда, занимаются всякими никчемными делами, таскают ящики, прыгают по окопам, чего-то беспрестанно копают и вообще ведут жизнь скучную и однообразную. Лишенную всякой гармонии с окружающей средой. Но тут снайпер видит вдруг яркое пятно в гражданской одежде. Начинает думать: «Хто енто? Хрен ли он приперся? Почему одет не по уставу? Раз в гражданке, значит, ему все можно? Раз все можно — значит, какая-то важная птица?» И вот он уже берет вас в перекрестье, дабы выяснить, кто вы такой на самом деле, из последних выпусков новостей. Например, каким хорошим, талантливым и отважным вы были. Сколько водки могли выжрать за раз и сколько материалов после этого написать. «Вот дурак, бля!» — скажет снайпер и пойдет отсыпаться.
Так что не терзайте снайпера мучительными раздумьями и не выпендривайтесь. То же самое касается нового камуфляжа. Снайпера очень раздражает, когда кто-то одет лучше, чем он.
Теперь о средствах защиты. Почти все виденные мной журналисты привыкли надевать бронежилет поверх одежды. Это такой шик. Стоять в кадре и чеканить что-то героическое в микрофон. Мол, посмотрите, как тут опасно и как я круто выгляжу в бронежилетке. Есть у журналистов даже броники белого цвета с надписью «пресса». Если понты вам дороже жизни, то спорить не стану.
Однако рассмотрим ситуацию опять же с точки зрения снайпера. Если он даже прочитает надпись «пресса» у вас на спине, то это отнюдь не значит, что он будет стрелять в вас и плакать от жалости. Скорее наоборот (см. объяснения выше). Журналист для любой из воюющих сторон пишет и передает всегда НЕ ТАК и НЕ ТО. То есть он вредитель в чистом виде. Теперь собственно о бронежилете. Обычно стрелок целится вам в тело. Не из любви к искусству, а потому что оно больше, чем голова, — попасть легче. Но если снайпер видит поверх тела бронежилет, то он скорее всего не станет испытывать его на прочность (вдруг и вправду выдержит?) — а пальнет в голову. Как показывает практика, голова не мощнее даже самого плохонького броника. Поэтому старайтесь носить броник под одеждой.
То же самое про каски с надписью «пресса». Может, где-нибудь в Израиле, Ираке, Афганистане придерживаются каких-то правил и не стреляют в журналистов, но в Чечне не дождетесь. Скорее, наоборот, спровоцируете обстрел.
Если довелось передвигаться с военной колонной, то старайтесь занять место на БТРе. По возможности, никаких танков и БМП. Посадка у бронетранспортеров высокая. При подрыве на фугасе значительно больше шансов уцелеть. Если мощность фугаса не совсем уж запредельная, то у БТРа просто отлетают колеса, а вы летите себе, как на американских горках, и визжите. Хотя можете не визжать, а подумать, куда приземляться.
Если же двигаетесь на обычной гражданской машине, то старайтесь идти на максимальной скорости. При подрыве фугаса есть шанс, что он либо оторвет задние колеса, либо взорвется позади машины, причинив минимум вреда. Чем выше скорость, тем больше у вас шансов на жизнь. Желательно, чтобы окна автомобиля были открыты. При подрыве высокое давление сразу же уйдет в пространство, не успев как следует расплющить вас по стенкам кузова. И еще. Старайтесь всегда ездить посередине дороги. Незаметно заложить фугас в асфальт невозможно. Поэтому боевики часто закапывают его у обочины или вешают на столбы и деревья. Сами понимаете, чем дальше вы окажетесь от места подрыва, тем больше у вас шансов. И ВСЕГДА объезжайте лужи…
Помните также, что друзьями вам могут быть только те, кто приехал с вами в зону боев. То есть ваши коллеги. Остальным не слишком доверяйте. Поменьше болтайте о своей жизни, политических взглядах. И Боже упаси рассуждать о местных обычаях. Лучше вообще держать язык за зубами. Пейте водку и молчите. Окружающие будут вами довольны. По стойкому убеждению враждующих сторон, все журналисты — алкоголики и тунеядцы. Единственное достоинство: иногда способны складывать слова во вполне разумные предложения. Глядя на то, как вы низко пали в этом прекрасном мире, окружающие вас люди с автоматами испытывают чувство собственной значимости. И снисходительно оставят вас в живых, чтобы вы и дальше тешили их самолюбие.
Еще одно немаловажное правило: НИКОГДА во время гражданских беспорядков и стихийных выступлений местных жителей не лезьте в толпу. Может плохо закончиться. Один мой приятель решил снять стихийный митинг местных жителей, которые нашли трупы односельчан на дороге. Мой приятель с оператором — оба типично славянской внешности. Прошли в толпу, стали снимать убитых. Толпа плотно обступила, начала толкать, дергать за руки. В общем, назревало нечто… От трупов шел сильный запах разложения. У журналистов градом потекли слезы. Местные зашептались: «Русские плачут! Русские плачут!»
Только это и спасло от скорой расправы… Если бы они неожиданно не «зарыдали», к уже имеющимся трупам прибавилось бы еще два.
Ну и, пожалуй, пока все. Если что — обращайтесь.
4
5
6
Во время самых тяжелых боев один мой кореш разыскал среди развалин штаба боевиков печать с волком и кучу бланков. Так мы после каждой командировки собственноручно заполняли эти бланки и ставили на них красивую и ни хрена непонятную русскому человеку печать республики Ичкерия. Бухгалтеров это устроило. А если у налоговых органов возникнут претензии, так пусть поедут, проверят достоверность бумаг на месте.
Есть еще одна особенность войны, чисто морального плана. Ежели ты вооружен и можешь ответить обидчикам — это всем нравится. Тебя будут уважать. А если ты безоружен, не принадлежишь ни к какой группировке и шастаешь под ногами, то обидеть тебя — долг чуть ли не каждого встречного идиота. А идиотов на войне всегда в избытке.
Далее. На войне нет никаких правил, и они все же каждый раз меняются. Например, во время первой чеченской кампании Дудаев строго-настрого запретил боевикам обижать, а тем паче убивать журналистов. В целом этот приказ старались не нарушать. Во вторую же кампанию боевикам все уже по фигу. Журналисты объявлены врагами наравне с солдатами федеральных сил. Если не хуже. Боевики стреляют репортеров при каждом удобном случае. Берут журналистов в заложники. А особо ретивые вовсе полагают, что журналисты — это спецагенты Кремля. Делайте выводы сами.
Но раз вы оказались дураком и вам не удалось отвертеться от фронта, то сначала надо определиться, куда ехать. То есть к боевикам или к федералам? Имейте в виду, что обе стороны искренне считают друг друга бандитами и террористами. Поэтому ВАМ ЛИЧНО разбрасываться столь экспрессивными словами не советую. Могут неправильно понять. Приведу пример. Один журналист поймал частника и со своей телевизионной группой поехал искать линию фронта. Ее нигде не было. Такое на войне случается. Вопреки всем канонам военного искусства и учебникам по тактике. Ну и вот, залетают они на своей машине в какое-то село. Выезжают на главную площадь и видят группу вооруженных товарищей. То, что надо! Вот у кого можно спросить. Журналист поспешил к вооруженным людям, остальные остались в машине. Пока шел, в спешке не определил, кто именно перед ним. С ходу спросил наивно:
— Скажите, пожалуйста, а где здесь бандиты?
Телевизионщики, что сидели в машине, слышали этот вопрос. Холодные мурашки запрыгали по спинам. Мысленно они уже отстучали домой прощальные телеграммы и собрали полевые цветы себе на могилу. И оператор, и звукоинженер, и водитель разглядели из машины зеленые повязки с арабской вязью, эмблемы с волком на камуфляже.
Боевики внимательно посмотрели в лицо журналисту. В глазах его увидели бездонную безмятежность, непосредственность природы на грани чистого идиотизма. Они увидели человека не от мира сего. Наверное поэтому не стали убивать. Что толку воевать с природой? Они ж не эмчеэсовцы.
Один из боевиков мягко развернул журналиста в ту сторону, откуда он только что приехал, и показал рукой на черные клубы дыма, идущие эшелоном в небо откуда-то из-за леса:
— Бандиты и террористы вон там!
— Спасибо, — как ни в чем не бывало ответил журналист и пошел к машине.
Частник рванул с места, не дожидаясь, пока журналист закроет дверь. Всю дорогу автомобиль сотрясала матерная буря. Ругался последними словами даже местный водила-частник. Чего обычно за ними не наблюдается. Они добрались все же до федеральных войск, и жизнь потекла у них более-менее гладко. Насколько это возможно на фронте.
С боевиками разобрались. К ним лучше не соваться.
Теперь о федералах. У них журналист может делать все что угодно. Пить водку, травить анекдоты, ругаться матом, стрелять из автомата и гранатомета, петь песни в деревянном сортире, лежать под капельницей вне очереди и многое другое. Но! Только по приказу и с одобрения вышестоящего командования. Если такового нет, вам не то что дышать, а и жить не позволят.
Многие журналисты до хрипоты спорят: можно ли надевать военную форму, находясь в подразделении? Особенно если она есть в наличии на военном складе и вам ее настойчиво суют. Если вы оказались на передовой в войсках, то я бы присоветовал ее надеть. И чем зачуханней она будет, тем лучше. И как только наденете форму, сразу начинайте корчить гримасы, прихрамывать, всячески показывать, что смерть вас только посрать отпустила на пять минут. Да! Старайтесь никогда не надевать новенький камуфляж. В моем случае это чуть не привело к расстрелу. Но бывают и другие хреновые варианты. Объясняю какие.
Есть такая профессия — снайпер. Это, как правило, очень терпеливый, циничный, уравновешенный и расчетливый человек. Снайпер всегда лежит где-нибудь в укромном месте, обложившись какашками, или изображает из себя разорванный снарядом памятник Ленину и много-много часов смотрит в оптический прицел.
Попробуйте сами поваляться неподвижно двенадцать часов подряд под открытым небом, глядя в бабушкин театральный бинокль на табун муравьев. Уверен — вы спалите муравейник на фиг уже через пять минут.
В первую очередь снайпер приглядывает за жизнью солдат и офицеров противника. Но какая, на хрен, это жизнь? Все они на одно лицо. Знаков различия на них нет. Кто где — не поймешь. Снайперу скучно, он смотрит с тоской, как фигурки бродят туда-сюда, занимаются всякими никчемными делами, таскают ящики, прыгают по окопам, чего-то беспрестанно копают и вообще ведут жизнь скучную и однообразную. Лишенную всякой гармонии с окружающей средой. Но тут снайпер видит вдруг яркое пятно в гражданской одежде. Начинает думать: «Хто енто? Хрен ли он приперся? Почему одет не по уставу? Раз в гражданке, значит, ему все можно? Раз все можно — значит, какая-то важная птица?» И вот он уже берет вас в перекрестье, дабы выяснить, кто вы такой на самом деле, из последних выпусков новостей. Например, каким хорошим, талантливым и отважным вы были. Сколько водки могли выжрать за раз и сколько материалов после этого написать. «Вот дурак, бля!» — скажет снайпер и пойдет отсыпаться.
Так что не терзайте снайпера мучительными раздумьями и не выпендривайтесь. То же самое касается нового камуфляжа. Снайпера очень раздражает, когда кто-то одет лучше, чем он.
Теперь о средствах защиты. Почти все виденные мной журналисты привыкли надевать бронежилет поверх одежды. Это такой шик. Стоять в кадре и чеканить что-то героическое в микрофон. Мол, посмотрите, как тут опасно и как я круто выгляжу в бронежилетке. Есть у журналистов даже броники белого цвета с надписью «пресса». Если понты вам дороже жизни, то спорить не стану.
Однако рассмотрим ситуацию опять же с точки зрения снайпера. Если он даже прочитает надпись «пресса» у вас на спине, то это отнюдь не значит, что он будет стрелять в вас и плакать от жалости. Скорее наоборот (см. объяснения выше). Журналист для любой из воюющих сторон пишет и передает всегда НЕ ТАК и НЕ ТО. То есть он вредитель в чистом виде. Теперь собственно о бронежилете. Обычно стрелок целится вам в тело. Не из любви к искусству, а потому что оно больше, чем голова, — попасть легче. Но если снайпер видит поверх тела бронежилет, то он скорее всего не станет испытывать его на прочность (вдруг и вправду выдержит?) — а пальнет в голову. Как показывает практика, голова не мощнее даже самого плохонького броника. Поэтому старайтесь носить броник под одеждой.
То же самое про каски с надписью «пресса». Может, где-нибудь в Израиле, Ираке, Афганистане придерживаются каких-то правил и не стреляют в журналистов, но в Чечне не дождетесь. Скорее, наоборот, спровоцируете обстрел.
Если довелось передвигаться с военной колонной, то старайтесь занять место на БТРе. По возможности, никаких танков и БМП. Посадка у бронетранспортеров высокая. При подрыве на фугасе значительно больше шансов уцелеть. Если мощность фугаса не совсем уж запредельная, то у БТРа просто отлетают колеса, а вы летите себе, как на американских горках, и визжите. Хотя можете не визжать, а подумать, куда приземляться.
Если же двигаетесь на обычной гражданской машине, то старайтесь идти на максимальной скорости. При подрыве фугаса есть шанс, что он либо оторвет задние колеса, либо взорвется позади машины, причинив минимум вреда. Чем выше скорость, тем больше у вас шансов на жизнь. Желательно, чтобы окна автомобиля были открыты. При подрыве высокое давление сразу же уйдет в пространство, не успев как следует расплющить вас по стенкам кузова. И еще. Старайтесь всегда ездить посередине дороги. Незаметно заложить фугас в асфальт невозможно. Поэтому боевики часто закапывают его у обочины или вешают на столбы и деревья. Сами понимаете, чем дальше вы окажетесь от места подрыва, тем больше у вас шансов. И ВСЕГДА объезжайте лужи…
Помните также, что друзьями вам могут быть только те, кто приехал с вами в зону боев. То есть ваши коллеги. Остальным не слишком доверяйте. Поменьше болтайте о своей жизни, политических взглядах. И Боже упаси рассуждать о местных обычаях. Лучше вообще держать язык за зубами. Пейте водку и молчите. Окружающие будут вами довольны. По стойкому убеждению враждующих сторон, все журналисты — алкоголики и тунеядцы. Единственное достоинство: иногда способны складывать слова во вполне разумные предложения. Глядя на то, как вы низко пали в этом прекрасном мире, окружающие вас люди с автоматами испытывают чувство собственной значимости. И снисходительно оставят вас в живых, чтобы вы и дальше тешили их самолюбие.
Еще одно немаловажное правило: НИКОГДА во время гражданских беспорядков и стихийных выступлений местных жителей не лезьте в толпу. Может плохо закончиться. Один мой приятель решил снять стихийный митинг местных жителей, которые нашли трупы односельчан на дороге. Мой приятель с оператором — оба типично славянской внешности. Прошли в толпу, стали снимать убитых. Толпа плотно обступила, начала толкать, дергать за руки. В общем, назревало нечто… От трупов шел сильный запах разложения. У журналистов градом потекли слезы. Местные зашептались: «Русские плачут! Русские плачут!»
Только это и спасло от скорой расправы… Если бы они неожиданно не «зарыдали», к уже имеющимся трупам прибавилось бы еще два.
Ну и, пожалуй, пока все. Если что — обращайтесь.
4
Проснулся я к вечеру. Точнее, меня разбудил Саша Колчин, загремев бутылками пива в ведре.
— На тебе лица нет, — отметил он, вскрывая изумрудный бутылек.
— Смотри тогда на то, что есть, — ответил я. Колчин сказал, что начал уже беспокоиться.
Меня не было три дня. А договаривались на один-два дня. Мы поделились новостями. Я рассказал о моем расстреле. Сашка посочувствовал и предложил чего-нибудь немедленно сожрать.
Тело мое ломало и плющило. Так не хотелось никуда вставать из уютного угла в прихожей. Но жизнь есть борьба…
А как бы масштабно и неузнаваемо изменилась наша цивилизация, если бы человеку и животным не надо было никого сжирать. Скольких ценных особей мы спасли бы! Сколько бы людей и животных избежали страданий! Взять хотя бы Красную шапочку, волка, бабушку, колобка, трех поросят, семерых козлят. Драконы бы не заглатывали визгливых принцесс, а потом не страдали бы мучительным запором, выкакивая фамильные драгоценности. Немудрено, что драконы стали такими злыми…
Тут же по журналистской привычке я подверг драконов жесткому анализу. Это сколько же при драконьем весе и размере надо было сожрать принцесс, чтобы не околеть с голоду? Десяток в день как минимум. К тому же он вроде бы еще и девственницами питался? А сколько рыцарей воевало с драконами, чтобы отбить какую-нибудь смазливую принцессу или костляво-стройную девственницу? Единицы… Напрашивается вывод: драконов подкармливали сами люди. Кто жену принесет, кто тещу… Вот она, жестокая разгадка тайны человеков и драконов. Но в семье не без урода. Романтичные придурки в доспехах изгадили и уничтожили этот прекрасный симбиоз. А все человечество теперь мучается. Не секрет, что в России женщин намного больше, чем мужчин. Куда, спрашивается, теперь девать этот излишек?
— Надо быстрее пожрать. Скоро стемнеет, — говорил Колчин из кухни.
Я слышал, как елозили по столу консервные банки. И острые удары ножа по жести отзывались у меня в мозгу.
Наконец я собрал в комок жалкие остатки сил. И отдал им приказ. Они бережно перенесли мое тело на кухню и усадили на табурет.
Колчин посмотрел на меня, как ботаник на цветочную козявку, и достал откуда-то бутылку водки.
После первой порции тепловатой водки я почувствовал, что летний жар никуда не исчез. Невидимой волной он плавно затекал все это время на кухню и теперь вдруг навалился на меня, выдавливая из тела обильные капли пота.
Пока мы опустошали консервы, запивая их водкой, за окном стемнело-таки. Убрав со стола и закурив по вечерней сигарете, мы условились за ночь написать по репортажу. Я прилег в соседней комнате на матрас и тут же провалился в небытие. Колчин принялся за работу на кухне.
Глубокой ночью Сашка меня разбудил. За окном вовсю веселились боевики. Они выли, стреляли, кричали «Аллаху акбар». С блокпоста шмаляли в ответ и посылали их на… В общем, каждый был занят своим любимым делом и отдавался ему всей душой.
Стоя на четвереньках в прихожей, мы снова обсудили план работы, и я поковылял на кухню. Колчин ушел в комнату. Ночь за окном содрогалась от выстрелов. Гуляли туда-сюда ниточки трассеров.
Я поднял голову так, чтобы видеть по-над крышкой стола, чтобы моя макушка не маячила из-за подоконника, и принялся марать тетрадные страницы. Репортаж, блин! К рассвету закончил — начерно. С первыми лучами солнца успокоились и боевики.
Все так же на четвереньках я вернулся в комнату и завалился спать. В восемь утра открывался следующий раунд переговоров.
Толпа горожан, боевиков, федералов, журналистов собиралась перед домом ОБСЕ раньше, чем прибывали участники переговоров.
Сначала приезжали военные, переговорщики. За ними под охраной боевиков и двух БМП федеральных сил появлялись Масхадов, Удугов, Яндарбиев.
Бывал неофициально брат Шамиля Басаева, Ширвани. Мы частенько видели его в толпе боевиков. Как-то подошли к нему и попросили посодействовать в интервью с его братом. Что тот думает о переговорах? Ширвани посмотрел на нас и сказал:
— А может быть, вы агенты ФСБ?
Мы только руками развели. Оправдываться? Так он нам все равно не поверит. Решили не приставать к нему и заняться тем же, что и все, — ожиданием результата.
Под палящим солнцем, на свободном пространстве между толпой и двором, где сидели переговорщики, мы общались с коллегами журналистами, делились новостями и просто болтали на всякие житейские темы.
Какой-то боевик привез из своего сада огромный пакет спелых персиков, угощал всех встречных.
У забора сидели солдаты. Один из них кемарил с пулеметом в руках. К нему подсел общительный местный, начал что-то втирать про свою тяжелую жизнь: как он сидел в тюрьме, как он вернулся в республику, потом сидел при Дудаеве, но тот всех зэков выпустил…
Солдатик спал-спал, потом приподнял голову и заявил измученным голосом:
— Да вас вообще всех перестрелять давно надо… — и снова погрузился в знойный сон.
Общительный местный мгновенно исчез.
В полдень во дворе дома переговоров все зашевелилось. Движение передалось всем, кто ожидал снаружи. Появились какие-то уполномоченные с заявлением: стороны собираются отобедать… прямо здесь во дворе, под тенистым навесом.
Новость рукоплесканий среди журналистов не вызвала. Мы тоже не прочь бы отобедать. Да хрен где найдешь! Отлучаться нельзя. Вдруг чего произойдет в это время?
К толпе вышел некто из чеченской делегации. Толпа подалась вперед. Цепочка боевиков еле держала натиск. Переговорщик что-то сказал по-чеченски. Видимо, важное — толпа ринулась к нему послушать поближе. Оцепление не выдержало напора. Чтобы угомонить сограждан, один из боевиков выдал поверх голов длинную очередь из пулемета. Толпа отхлынула назад.
Оратор взобрался на грузовик и стал говорить на чеченском. Знакомые журналисты перевели. То, что мы услышали, не обрадовало. Оратор утверждал, что русские скоро уйдут. Земля будет гореть у них под ногами. И вообще всем им скоро кранты, кабздец и секир башка в придачу. Так что смелее в бой, товарищи «аллахакбаровцы».
Толпа возликовала. Мужчины составили круг и неистово затанцевали зикр. Поодаль монотонно били в барабаны товарищи из «Хари Кришна». Все это сливалось в один невероятный гул.
А мне представилось, как хорошо сейчас переговорщикам. Сидят в тени. По столу с белой скатертью пляшут солнечные зайчики. А они пьют прохладный шипучий нарзан и ведут неспешные беседы о мире, о прекращении огня и прочих радостях окончания войны.
— На тебе лица нет, — отметил он, вскрывая изумрудный бутылек.
— Смотри тогда на то, что есть, — ответил я. Колчин сказал, что начал уже беспокоиться.
Меня не было три дня. А договаривались на один-два дня. Мы поделились новостями. Я рассказал о моем расстреле. Сашка посочувствовал и предложил чего-нибудь немедленно сожрать.
Тело мое ломало и плющило. Так не хотелось никуда вставать из уютного угла в прихожей. Но жизнь есть борьба…
А как бы масштабно и неузнаваемо изменилась наша цивилизация, если бы человеку и животным не надо было никого сжирать. Скольких ценных особей мы спасли бы! Сколько бы людей и животных избежали страданий! Взять хотя бы Красную шапочку, волка, бабушку, колобка, трех поросят, семерых козлят. Драконы бы не заглатывали визгливых принцесс, а потом не страдали бы мучительным запором, выкакивая фамильные драгоценности. Немудрено, что драконы стали такими злыми…
Тут же по журналистской привычке я подверг драконов жесткому анализу. Это сколько же при драконьем весе и размере надо было сожрать принцесс, чтобы не околеть с голоду? Десяток в день как минимум. К тому же он вроде бы еще и девственницами питался? А сколько рыцарей воевало с драконами, чтобы отбить какую-нибудь смазливую принцессу или костляво-стройную девственницу? Единицы… Напрашивается вывод: драконов подкармливали сами люди. Кто жену принесет, кто тещу… Вот она, жестокая разгадка тайны человеков и драконов. Но в семье не без урода. Романтичные придурки в доспехах изгадили и уничтожили этот прекрасный симбиоз. А все человечество теперь мучается. Не секрет, что в России женщин намного больше, чем мужчин. Куда, спрашивается, теперь девать этот излишек?
— Надо быстрее пожрать. Скоро стемнеет, — говорил Колчин из кухни.
Я слышал, как елозили по столу консервные банки. И острые удары ножа по жести отзывались у меня в мозгу.
Наконец я собрал в комок жалкие остатки сил. И отдал им приказ. Они бережно перенесли мое тело на кухню и усадили на табурет.
Колчин посмотрел на меня, как ботаник на цветочную козявку, и достал откуда-то бутылку водки.
После первой порции тепловатой водки я почувствовал, что летний жар никуда не исчез. Невидимой волной он плавно затекал все это время на кухню и теперь вдруг навалился на меня, выдавливая из тела обильные капли пота.
Пока мы опустошали консервы, запивая их водкой, за окном стемнело-таки. Убрав со стола и закурив по вечерней сигарете, мы условились за ночь написать по репортажу. Я прилег в соседней комнате на матрас и тут же провалился в небытие. Колчин принялся за работу на кухне.
Глубокой ночью Сашка меня разбудил. За окном вовсю веселились боевики. Они выли, стреляли, кричали «Аллаху акбар». С блокпоста шмаляли в ответ и посылали их на… В общем, каждый был занят своим любимым делом и отдавался ему всей душой.
Стоя на четвереньках в прихожей, мы снова обсудили план работы, и я поковылял на кухню. Колчин ушел в комнату. Ночь за окном содрогалась от выстрелов. Гуляли туда-сюда ниточки трассеров.
Я поднял голову так, чтобы видеть по-над крышкой стола, чтобы моя макушка не маячила из-за подоконника, и принялся марать тетрадные страницы. Репортаж, блин! К рассвету закончил — начерно. С первыми лучами солнца успокоились и боевики.
Все так же на четвереньках я вернулся в комнату и завалился спать. В восемь утра открывался следующий раунд переговоров.
* * *
Мы успели заскочить в Территориальное управление и начитать по телефону свои тексты. Кстати, местные работники всегда очень зорко следили за тем, кто и что передает. И во избежание конфликтов самые жареные или противоречивые факты журналисты приберегали для дома, где тебя не станут хватать за майку с криками: «Что ты там, бля, передаешь о нашей доблестной работе?!» Или: «Ты что же это, говнюк?! Не веришь в наши мирные порывы, сука?»Толпа горожан, боевиков, федералов, журналистов собиралась перед домом ОБСЕ раньше, чем прибывали участники переговоров.
Сначала приезжали военные, переговорщики. За ними под охраной боевиков и двух БМП федеральных сил появлялись Масхадов, Удугов, Яндарбиев.
Бывал неофициально брат Шамиля Басаева, Ширвани. Мы частенько видели его в толпе боевиков. Как-то подошли к нему и попросили посодействовать в интервью с его братом. Что тот думает о переговорах? Ширвани посмотрел на нас и сказал:
— А может быть, вы агенты ФСБ?
Мы только руками развели. Оправдываться? Так он нам все равно не поверит. Решили не приставать к нему и заняться тем же, что и все, — ожиданием результата.
Под палящим солнцем, на свободном пространстве между толпой и двором, где сидели переговорщики, мы общались с коллегами журналистами, делились новостями и просто болтали на всякие житейские темы.
Какой-то боевик привез из своего сада огромный пакет спелых персиков, угощал всех встречных.
У забора сидели солдаты. Один из них кемарил с пулеметом в руках. К нему подсел общительный местный, начал что-то втирать про свою тяжелую жизнь: как он сидел в тюрьме, как он вернулся в республику, потом сидел при Дудаеве, но тот всех зэков выпустил…
Солдатик спал-спал, потом приподнял голову и заявил измученным голосом:
— Да вас вообще всех перестрелять давно надо… — и снова погрузился в знойный сон.
Общительный местный мгновенно исчез.
В полдень во дворе дома переговоров все зашевелилось. Движение передалось всем, кто ожидал снаружи. Появились какие-то уполномоченные с заявлением: стороны собираются отобедать… прямо здесь во дворе, под тенистым навесом.
Новость рукоплесканий среди журналистов не вызвала. Мы тоже не прочь бы отобедать. Да хрен где найдешь! Отлучаться нельзя. Вдруг чего произойдет в это время?
К толпе вышел некто из чеченской делегации. Толпа подалась вперед. Цепочка боевиков еле держала натиск. Переговорщик что-то сказал по-чеченски. Видимо, важное — толпа ринулась к нему послушать поближе. Оцепление не выдержало напора. Чтобы угомонить сограждан, один из боевиков выдал поверх голов длинную очередь из пулемета. Толпа отхлынула назад.
Оратор взобрался на грузовик и стал говорить на чеченском. Знакомые журналисты перевели. То, что мы услышали, не обрадовало. Оратор утверждал, что русские скоро уйдут. Земля будет гореть у них под ногами. И вообще всем им скоро кранты, кабздец и секир башка в придачу. Так что смелее в бой, товарищи «аллахакбаровцы».
Толпа возликовала. Мужчины составили круг и неистово затанцевали зикр. Поодаль монотонно били в барабаны товарищи из «Хари Кришна». Все это сливалось в один невероятный гул.
А мне представилось, как хорошо сейчас переговорщикам. Сидят в тени. По столу с белой скатертью пляшут солнечные зайчики. А они пьют прохладный шипучий нарзан и ведут неспешные беседы о мире, о прекращении огня и прочих радостях окончания войны.
5
Вечером мы решили устроить себе богатый ужин. Купили по две палки шашлыка из баранины с щедрой горкой кисловатого лука. Уличные торговцы отоварили нас краснодарским кетчупом, бычками в томатном соусе, огурцами и помидорами. Из-под полы продали два пузырика водки. Причем нам достался какой-то редкий сорт. В том смысле, что о такой марке мы никогда и не слышали. Но в нашем ли положении морщиться и выбирать? Не в супермаркете!
Раскидав на столе припасы, мы уже потянули руки за шашлыком. Да так и застыли. Кто-то постучался в дверь. Тихонько так, типа шебуршания… Гостей мы никогда не принимали. За окном уже густели сумерки. Это значит, что город плавно уходит под власть боевиков. Всякое движение по улицам прекращается. Все БТРы, БМП давно уже в укрытии. Блокпосты, комендатуры, воинские части и временные отделы внутренних дел занимают круговую оборону. Кто не успел вернуться в свое подразделение, остается в гостях на ночь. А тут — стук в дверь.
Я на цыпочках, всячески соблюдая шумомаскировку, подкрался к двери. Мы с Колчиным переглянулись. Кто бы это мог быть? Боевики? Те не стали бы стучаться, а просто выбили бы дверь и повязали нас. Мы ощутили полную беспомощность. Оружия у нас нет. Даже приличного ножа и того нет. Звать на помощь бесполезно. Никто и не пошевелится, даже если услышит наши предсмертные вопли.
Глазка на двери, конечно же, не было. Да и на кой он нужен, если электричества нигде нет и лестничная площадка утопает в темноте!
— Кто там? — спросил я и на всякий случай сразу сдвинулся за стену, возле двери. Если начнут стрелять, то не попадут.
— Вяземский! Григорий Алексеевич! — Бодрый голос, выговор явно московский. — Хотел бы с вами поговорить.
— Не самое лучшее время, господин Вяземский.
— Вы журналисты? — уточнил голос.
— Да.
— Тогда чего бояться? Я тоже! Ну где-то… Ваш земляк, так сказать. Полагаете, москвичи страшнее боевиков?
Боевики и грабители не столь витиеваты. Я открыл дверь.
— Григорий Алексеевич Вяземский, — еще раз представился гость. — Профессор.
Пожал мне и Колчину руки и вручил по визитке. Мы остолбенели.
Он заглянул на кухню, потер руки:
— Ага! К ужину поспел!
Уселся за стол. Налил себе водочки, взял палочку шашлыка и посмотрел на нас:
— Так и будете стоять в прихожей у двери?
Он вел себя так, словно ему давно знакома наша квартира и он вернулся к себе домой.
Мы с Колчиным сели за стол. Грозный уже замер на комендантский час. То тут, то там на улицах постреливали по подозрительным теням. Но мы из опыта знали, что боевики начнут свои атаки на блокпосты после полуночи, когда ночь станет совершенно чернильной.
Мы с Колчиным разлили водку по чайным чашкам.
Григорий Алексеевич терпеливо нас ждал, держа свою порцию на весу:
— За знакомство?
Мы выпили, и наши руки забегали по столу, как по роялю. Закуска быстро таяла.
— Чего поделываете в Грозном? — спросил я.
— Изучаю народы Кавказа. Я, вообще-то, ученый. Приехал сюда консультировать наших военных переговорщиков. Генералы ведь толком не знают, с кем имеют дело. Полная безграмотность в местных обычаях!
— Ну, не скажите. Кое-чего они все-таки понимают.
Профессор хмыкнул:
— Это в чем же они понимают? Как деньги делать? Или как общаться с чеченскими полевыми командирами?.. Наши генералы не доверяют аборигенам. И этим все сказано. Кроме того, они не доверяют и нашим ученым! Вот таким, как я… Ну как можно о чем-то договариваться, если не веришь ни противной стороне, ни своим консультантам?
— А ОБСЕ?
— ОБСЕ они тоже не доверяют.
— Тогда к чему все эти переговоры?
— Военным приказывают сверху, — Григорий Алексеевич ткнул вилкой в потолок, — они эти приказы выполняют — в силу своих возможностей. Ну, а боевики… живут по своим законам.
Будто в подтверждение, звонко стукнуло за окном. Граната из РПГ-7, шипя, пролетела где-то рядом. Повинуясь дурному любопытству, мы выглянули из окна. Граната ударилась со всей дури в бетонную плиту блокпоста. Воздух вокруг мгновенно выгорел ярким шаром. Еще через мгновение ударил по окнам звук разрыва.
— Ну, за мир во всем мире? — предложил профессор.
Мы поддержали тост. Колчин затушил свечу на столе. Теперь только луна освещала кухню. Впрочем, справлялась с этим неплохо.
Профиль профессора то проступал бледным пятном в лунном свете, то прятался в тени. Чего пришел? Звали мы тебя?
Григорий Алексеевич безошибочно отыскал в нестойком свете луны наши чашки и, как опытный выпивоха, разлил на слух, по булькам.
— Странноватая война, — продолжил. — Все друг друга мочат нещадно, а бензовозы с нефтью так шныряют в Дагестан и Ингушетию, словно и боевых действий никаких нет. Еще ни один бензовоз не подорвался на фугасе, а военная техника подрывается постоянно.
— Аллаху акбар! — неожиданно заорали под самыми окнами, и черное брюхо ночи распороли автоматные очереди.
— Весело у вас тут, — прокомментировал профессор обыденным тоном. — И что, так каждую ночь?
— Ага. Каждую ночь.
— Рисковые вы ребята.
— Ага. Вот дверь зачем-то вам открыли.
— Ну-ну, — снисходительно простил недвусмысленный намек профессор. — Ну-ну.
— А вы где, собственно, живете, профессор? — снова не без подтекста спросил Сашка.
— У военных. В комендатуре.
— Неплохо… А вот нас туда не пускают… Можно, правда, ночевать в Территориальном управлении. Под охраной и обороной. Но там столько журналистов сейчас! Все друг у друга на головах спят, сидят и едят… В комендатуре небось просторней? А, профессор?
Нет, профессор напрочь отказывался понимать намеки:
— Просторней, просторней. Да скучно, знаете ли, стало. Вот приметил вас возле дома переговоров, решил познакомиться поближе. Это, кстати, не вы ли сделали интервью с командующим группировки?
— Мы. А что? Неужто читали?
— Конечно! В комендатуру поставляют свежие газеты. Ну, относительно свежие, конечно. С задержкой в неделю… Вот тут племянник еще мой, Василий, — сменил тему Вяземский, — тоже в командировке.
— Тоже профессор? — подначил Сашка.
— Нет, скрипач. Дает концерты местному населению. Ну, и вообще хороший человек…
Похоже, подначка за подначку! Профессор и скрипач — вот, оказывается, чего не хватает в нынешней Чечне!
Я демонстративно повернулся к Сашке, игнорируя профессора. Каждому — свое!
— Саш, завтра улетаю поближе к горам. Офицеры из штаба группировки разрешили смотаться туда, где работают мотострелковые подразделения. Обещали показать, как там у них соблюдается перемирие… А к десантникам, понятно, я больше ни ногой!
— Еще бы! — поддержал Колчин. — К десантникам — ни-ни!
Профессор снова встрял: дескать, чем нам вдруг десантники не угодили?!
А тем и не угодили! Я в сердцах экспрессивно пересказал ему историю с «расстрелом». Ну что, профессор, этим военным тоже приказали сверху?!
Вяземский наконец-то хоть чуть-чуть стушевался.
Под нашими окнами боевики в бессчетный раз пели свою излюбленную песню «Аллаху акбар!» и аккомпанировали себе автоматными очередями.
Раскидав на столе припасы, мы уже потянули руки за шашлыком. Да так и застыли. Кто-то постучался в дверь. Тихонько так, типа шебуршания… Гостей мы никогда не принимали. За окном уже густели сумерки. Это значит, что город плавно уходит под власть боевиков. Всякое движение по улицам прекращается. Все БТРы, БМП давно уже в укрытии. Блокпосты, комендатуры, воинские части и временные отделы внутренних дел занимают круговую оборону. Кто не успел вернуться в свое подразделение, остается в гостях на ночь. А тут — стук в дверь.
Я на цыпочках, всячески соблюдая шумомаскировку, подкрался к двери. Мы с Колчиным переглянулись. Кто бы это мог быть? Боевики? Те не стали бы стучаться, а просто выбили бы дверь и повязали нас. Мы ощутили полную беспомощность. Оружия у нас нет. Даже приличного ножа и того нет. Звать на помощь бесполезно. Никто и не пошевелится, даже если услышит наши предсмертные вопли.
Глазка на двери, конечно же, не было. Да и на кой он нужен, если электричества нигде нет и лестничная площадка утопает в темноте!
— Кто там? — спросил я и на всякий случай сразу сдвинулся за стену, возле двери. Если начнут стрелять, то не попадут.
— Вяземский! Григорий Алексеевич! — Бодрый голос, выговор явно московский. — Хотел бы с вами поговорить.
— Не самое лучшее время, господин Вяземский.
— Вы журналисты? — уточнил голос.
— Да.
— Тогда чего бояться? Я тоже! Ну где-то… Ваш земляк, так сказать. Полагаете, москвичи страшнее боевиков?
Боевики и грабители не столь витиеваты. Я открыл дверь.
— Григорий Алексеевич Вяземский, — еще раз представился гость. — Профессор.
Пожал мне и Колчину руки и вручил по визитке. Мы остолбенели.
Он заглянул на кухню, потер руки:
— Ага! К ужину поспел!
Уселся за стол. Налил себе водочки, взял палочку шашлыка и посмотрел на нас:
— Так и будете стоять в прихожей у двери?
Он вел себя так, словно ему давно знакома наша квартира и он вернулся к себе домой.
Мы с Колчиным сели за стол. Грозный уже замер на комендантский час. То тут, то там на улицах постреливали по подозрительным теням. Но мы из опыта знали, что боевики начнут свои атаки на блокпосты после полуночи, когда ночь станет совершенно чернильной.
Мы с Колчиным разлили водку по чайным чашкам.
Григорий Алексеевич терпеливо нас ждал, держа свою порцию на весу:
— За знакомство?
Мы выпили, и наши руки забегали по столу, как по роялю. Закуска быстро таяла.
— Чего поделываете в Грозном? — спросил я.
— Изучаю народы Кавказа. Я, вообще-то, ученый. Приехал сюда консультировать наших военных переговорщиков. Генералы ведь толком не знают, с кем имеют дело. Полная безграмотность в местных обычаях!
— Ну, не скажите. Кое-чего они все-таки понимают.
Профессор хмыкнул:
— Это в чем же они понимают? Как деньги делать? Или как общаться с чеченскими полевыми командирами?.. Наши генералы не доверяют аборигенам. И этим все сказано. Кроме того, они не доверяют и нашим ученым! Вот таким, как я… Ну как можно о чем-то договариваться, если не веришь ни противной стороне, ни своим консультантам?
— А ОБСЕ?
— ОБСЕ они тоже не доверяют.
— Тогда к чему все эти переговоры?
— Военным приказывают сверху, — Григорий Алексеевич ткнул вилкой в потолок, — они эти приказы выполняют — в силу своих возможностей. Ну, а боевики… живут по своим законам.
Будто в подтверждение, звонко стукнуло за окном. Граната из РПГ-7, шипя, пролетела где-то рядом. Повинуясь дурному любопытству, мы выглянули из окна. Граната ударилась со всей дури в бетонную плиту блокпоста. Воздух вокруг мгновенно выгорел ярким шаром. Еще через мгновение ударил по окнам звук разрыва.
— Ну, за мир во всем мире? — предложил профессор.
Мы поддержали тост. Колчин затушил свечу на столе. Теперь только луна освещала кухню. Впрочем, справлялась с этим неплохо.
Профиль профессора то проступал бледным пятном в лунном свете, то прятался в тени. Чего пришел? Звали мы тебя?
Григорий Алексеевич безошибочно отыскал в нестойком свете луны наши чашки и, как опытный выпивоха, разлил на слух, по булькам.
— Странноватая война, — продолжил. — Все друг друга мочат нещадно, а бензовозы с нефтью так шныряют в Дагестан и Ингушетию, словно и боевых действий никаких нет. Еще ни один бензовоз не подорвался на фугасе, а военная техника подрывается постоянно.
— Аллаху акбар! — неожиданно заорали под самыми окнами, и черное брюхо ночи распороли автоматные очереди.
— Весело у вас тут, — прокомментировал профессор обыденным тоном. — И что, так каждую ночь?
— Ага. Каждую ночь.
— Рисковые вы ребята.
— Ага. Вот дверь зачем-то вам открыли.
— Ну-ну, — снисходительно простил недвусмысленный намек профессор. — Ну-ну.
— А вы где, собственно, живете, профессор? — снова не без подтекста спросил Сашка.
— У военных. В комендатуре.
— Неплохо… А вот нас туда не пускают… Можно, правда, ночевать в Территориальном управлении. Под охраной и обороной. Но там столько журналистов сейчас! Все друг у друга на головах спят, сидят и едят… В комендатуре небось просторней? А, профессор?
Нет, профессор напрочь отказывался понимать намеки:
— Просторней, просторней. Да скучно, знаете ли, стало. Вот приметил вас возле дома переговоров, решил познакомиться поближе. Это, кстати, не вы ли сделали интервью с командующим группировки?
— Мы. А что? Неужто читали?
— Конечно! В комендатуру поставляют свежие газеты. Ну, относительно свежие, конечно. С задержкой в неделю… Вот тут племянник еще мой, Василий, — сменил тему Вяземский, — тоже в командировке.
— Тоже профессор? — подначил Сашка.
— Нет, скрипач. Дает концерты местному населению. Ну, и вообще хороший человек…
Похоже, подначка за подначку! Профессор и скрипач — вот, оказывается, чего не хватает в нынешней Чечне!
Я демонстративно повернулся к Сашке, игнорируя профессора. Каждому — свое!
— Саш, завтра улетаю поближе к горам. Офицеры из штаба группировки разрешили смотаться туда, где работают мотострелковые подразделения. Обещали показать, как там у них соблюдается перемирие… А к десантникам, понятно, я больше ни ногой!
— Еще бы! — поддержал Колчин. — К десантникам — ни-ни!
Профессор снова встрял: дескать, чем нам вдруг десантники не угодили?!
А тем и не угодили! Я в сердцах экспрессивно пересказал ему историю с «расстрелом». Ну что, профессор, этим военным тоже приказали сверху?!
Вяземский наконец-то хоть чуть-чуть стушевался.
Под нашими окнами боевики в бессчетный раз пели свою излюбленную песню «Аллаху акбар!» и аккомпанировали себе автоматными очередями.
6
Вертолет все-таки домахался своими лопастями, и его утащило в небо. Дверь не закрывали. Боец выставил в проем пулемет на откидной раме, дернул затвор и приготовился к стрельбе. Все, кто сидел в салоне, без команды передернули затворы автоматов, распихали в подствольники гранаты, откинули иллюминаторы, и вертолет со всех сторон ощерился стволами. Даже под хвостом машины была снята половина рампы, и теперь там сидел пулеметчик, обложенный со всех сторон бронежилетами.