Ее олененок как две капли воды походил на этого.
Только не было у него треугольного выреза на левом ушке.
4
- Хо-бик! Хо-бик! - чуть не с мольбой кричал Саша. Он вышел из укрытия, пробежал немного вниз, навстречу олененку, но того и след простыл.
Звук человеческого голоса свалился в долину, где паслось первое стадо, отскочил от скал, повторился несколько раз, и этого было достаточно, чтобы все дикие звери, чьих ушей достигло эхо, с непостижимой быстротой покинули места, вдруг ставшие опасными.
Долины словно вымерли. Сумерки сгустились, стало тихо-тихо.
Саша вернулся в укрытие, поправил сбитое полотнище и принялся ладить костер. Нащепал косырем лучины, отобрал десяток сухих веток, порубил их, поставил над лучиной шатром и, отыскав берестяной обрывок, поджег. Береста взялась; он сунул растопку под дрова, и вскоре бесшумный огонь начал весело лизать каменную стену.
Ночь пала на горы, в темноте исчезли долины, леса, скалы; костер вырывал из черной тьмы только кружок в три метра шириной, а когда Саша отводил глаза от пламени и смотрел в черноту, то видел непроницаемую стену, за которой спрятался таинственный, широкий мир.
Запахло разваренной гречкой. Запах щекотал ноздри. Саша достал банку говядины, косырем срубил жесть и вывалил мясо в котелок. Там сыто забулькало, и он потянулся к рюкзаку, чтобы отыскать ложку.
Но где же Архыз?
Он находился довольно далеко, километрах в пяти от стоянки Молчанова, за перевальчиком, где среди густейшего боярышника, ветки которого уже разукрасились длинными и толстыми почками, спокойно и как-то небрежно лежал запыхавшийся Хобик.
Стадо оленух, приютившее его прошлой осенью, и старая ланка, которая с истинно материнской заботой выхаживала всю зиму своего приемыша, - все они умчались дальше, дивясь, наверное, про себя поведению найденыша. Приемная мать его, бежавшая последней, несколько раз оглядывалась, даже останавливалась, беспокойно шевелила своим коротким хвостиком, выдавая волнение, а ему и дела нет. Сперва остался в кустах, потом не спеша пробежал еще немного за стадом, но так, чтобы не терять из виду бело-черного волка, а потом и вовсе свернул в сторону и увел за собой погоню. Что он? Решил пожертвовать собой ради спасения стада или хочет гибели?
Но Хобик не помышлял ни о смерти, ни о подвиге. Он просто узнал друга детства и, естественно, захотел с ним встретиться, стараясь пересилить вполне понятный страх. Вон какой он рослый, этот щеночек, которого Хобик девять месяцев назад мог запросто отбросить копытцем в дальний угол двора. Себя-то олененок не видел, но у Архыза, по-видимому, мелькали схожие мысли, и собака испытывала стеснительность, отдаленно похожую на ту, которая возникает между мальчиками, вдруг встретившимися после долгой разлуки. Вроде и близкие, и чужие.
Хобик увел Архыза в эту долину и неожиданно лег. В пяти метрах от олененка вытянулся на влажной подстилке и Архыз и даже глаза закрыл. Ночь. Чего же не поспать?
Немного погодя Хобик поднялся и, осмелев, обошел Архыза, особенно тщательно исследовав ременный поводок. Тут он фыркнул с какой-то негодующей нотой. Атрибут рабства... Архыз лежал спокойно.
Олененок набрался смелости и лег поближе. Архыз завалился на бок, как бывало в молчановском дворе. От его мокрой и теплой шерсти сильно запахло, и этот запах отогнал Хобика. Все-таки страшновато.
Словом, знакомство возобновилось, и оно продолжалось бы долго, не вспомни Архыз о хозяине. Он с беспокойством вскочил, поднял тупой нос и принюхался. Никаких признаков костра. И тогда, даже не помахав хвостом на прощание, Архыз побежал назад, волоча поводок. Ночь поглотила собаку.
Одному стало страшно. Ни друга, ни стада. И все-таки олененок не пошел искать своих, а остался у заросли колючего боярышника, считая, вероятно, что утро вечера мудреней.
Архыз бежал по своему следу и скоро увидел наверху отблеск прогорающего костра.
Когда он лег рядом с Сашей и отвел глаза, ожидая вполне заслуженного упрека, Саша не произнес ни слова. Подвинул к нему плоский камень с горкой остывшей каши, взял поводок и накрепко привязал за кол, приготовленный и забитый заранее. А сам отгреб ворох покрасневших углей в сторону, поворошил горячие камни под костром, набросал на это место пихтовых веток и лег, укрывшись плащом.
Всё молча, с невысказанной обидой.
Архыз тоже молчком поел, вылизал камушек и, ощутив, что он на привязи, тяжело вздохнул.
Да, не легкая служба. Чуть вольности - и пожалуйста, уже недовольны. Собачья жизнь.
Молчанов решил провести на этом посту еще одну утреннюю и вечернюю зори, а затем уже перебраться в соседние долины через крутой перевальчик.
Когда он проснулся, заря лишь занималась. Воздух над горами посерел, стал жиже. Как пастелью писанные, из серой его занавески проявились сперва белые вершины, а потом и черные пятна лесов.
Архыз не спал. Он не отрываясь смотрел перед собой.
Саша поднял бинокль и тут же опустил его.
Не далее как в тридцати метрах от него стоял олененок.
- Пришел? - тихо, чтобы не спугнуть, спросил Саша, но не поднялся, не сделал резкого движения.
Зато рванулся Архыз. Поводок натянулся, ошейник сдавил горло. Не вышло. Сиди.
Саша достал краюшку хлеба, отломил кусок, густо посыпал его солью и бросил. Хлеб не долетел и до половины, но Хобик просто и естественно подбежал, как это делал там, у крыльца своего детства, обнюхал хлеб, лизнул и с удовольствием съел.
- Еще дать?
Саша сел, достал банку сгущенного молока, пробил ее и намазал новый кусок. Тихо поднявшись, сказал ласково:
- Не бойся, Хобик...
Олененок подобрал лакомство в трех метрах от Саши. Вкус молока живо напомнил ему молчановский двор; он отбросил всякую осторожность и новый кусок взял мягкими губами прямо из протянутой руки. Но когда Саша встал и хотел погладить, Хобик отпрыгнул.
Архыз сидел и мучился, чуть слышно повизгивая.
Саша пошел на олененка, тот насторожился и еще отступил. Тогда лесник сел и опять протянул хлеб. Хобик доверчиво подошел, и Саше удалось тронуть его за шею.
- Ну и рожки у тебя, - сказал он, оглядывая пенечки. - Как живешь, кто твоя мамка, Хобик?
Совсем рассвело, еще немного - и покажется солнце из-за хребта. Саша осмотрелся и поднял бинокль. Группа рогачей шла по ту сторону долины. Еще пять - нет, шесть фигурок двигались левее.
Хобик забеспокоился и неожиданно большими скачками помчался вдоль склона. Саша не упускал его из виду. Вот он мелькнул в коричневатой заросли лещины, запрыгнув высоко на камни, осмотрелся и снова помчался наискосок через поляну, в лес. Там, на опушке, маячили тени оленух.
- К своим, - сказал Саша и впервые за утро посмотрел на Архыза.
Тот отвел глаза.
- Ладно, забудем. Но сидеть на привязи, пока я вижу хоть одного оленя, понял? А за Хобика спасибо. Молодец.
Глаза Архыза заблестели. Порядок.
Глава пятая
ДАЛЬНИЙ ПЕРЕХОД НА ЮГ, ВСЕ НА ЮГ
1
Жизнь в заповеднике шла своим чередом.
С наступлением весны почти все сотрудники или выехали в горы, или собирались отбыть туда со дня на день.
Котенко задержался. Со всех кордонов к нему поступали сведения о пересчете диких зверей. Он подсчитывал убытки, нанесенные тяжелой зимой и вспышкой браконьерства.
Труднее всех пережили зиму зубры. Погибло несколько десятков старых животных и молодняка.
- Жалко, - сказал Саша, выслушав зоолога.
- Конечно, друг мой, жалко. Но я вижу в случившемся не только печальную сторону. Давай поразмышляем, нет ли здесь положительного, или, как теперь говорят, позитивного, фактора. Мы имеем уже порядочное стадо диких зубров. Подчеркиваю - диких. Но начинали-то мы с двух пар полуприрученных особей, которых привезли из Аскании-Нова. Хочешь или не хочешь, а родоначальники теперешних зубров несли в своем организме нечто весьма удаленное от природы - изнеженность, признание человека, на которого они полагались в трудную минуту. И этим они отличались от диких зверей. Да и здесь в первые годы мы держали их за изгородочкой, опекали в меру сил. Ну и признаки вырождения были, мне кажется, налицо. Потом их выпустили на волю, однако и ты, и я, и десяток наших зуброводов старались не сводить со стада глаз. Соли? Пожалуйста! Сена подкинуть? Сию минуту! Больного полечить? Это тоже можно... Маленького подержать в тепле? Милости просим! Звери никак не могли стать настоящими, похожими на тех знаменитых "домбаев", кавказских зубров, какие населяли горы сто и более лет назад. А нам нужно воссоздать именно таких. И вот тогда вмешивается природа, жестоко, но справедливо. Нынешняя суровая зима подвергла стадо экзамену на выносливость. Кто погиб, ты, конечно, ответишь?
- Слабейшие, - сказал Саша.
- Вот именно. А выжили, разумеется, сильнейшие. Естественный отбор. Хоть и ужасен он для гуманнейших устремлений нашего века, но по отношению к диким зверям действует, обязателен.
- Но мы же уничтожаем волков? - не удержался Саша.
- В меру, только в меру, чтобы не мешать воспроизводству стада копытных, в первую очередь оленей, серн и косуль. Но мы не допускаем и полного уничтожения хищников в заповеднике. Крымское охотничье хозяйство уже обожглось на этом. Там не осталось волков. И за какие-нибудь десять лет олени заметно измельчали, стали чаще болеть.
- Тогда зачем же мы боремся с браконьерами? - не очень уверенно спросил Саша. - Тоже прореживают...
- Не смеши, - серьезно сказал зоолог. - Эти куда хуже и опасней волков. На мушку им попадают в первую очередь крупные, выдающиеся особи. Браконьеров интересуют мясо и рога. Они остаются злейшими врагами природы. И нашими.
Котенко зашуршал бумагами на своем столе. Саша сел рядом.
- Ну, выкладывай, что там с олененком.
- Встретил, - скупо ответил Саша. И рассказал, как все произошло.
- Вот что, - задумчиво произнес Котенко, выслушав рассказ. - История с твоим воспитанником интересна сама по себе. Но она представляется мне значительной и с научной стороны. Мера и действенность воспитания... Борьба изначального дикого и благоприобретенного в животном для зоологии в какой-то степени еще терра инкогнита. Ты, Саша, не теряй из виду своих воспитанников. Это довольно трудно, тем более без Архыза... Впрочем, я думаю, можно, в виде исключения, разрешить тебе обходы с Архызом у границ заповедника. Как-никак, а он непременный участник эксперимента, не меньший, чем руководитель.
- Какой руководитель? - не понял Саша.
- Александр Молчанов, конечно. Ты, Саша, пойми: это не игра и не причуда - все, что касается Лобика, Архыза и Хобика. Это эксперимент, и ты его доведешь до конца.
К исходу дня, когда тесный дом главной конторы заповедника поутих, Ростислав Андреевич закрылся в фотолаборатории и, выглянув из темной комнаты лишь на минуту, окликнул Сашу.
- Вот тебе ключ, иди домой и готовь, брат ты мой, распрекрасный ужин. Я задержусь на часик.
Саша медленно побрел по улицам областного центра.
В этот вечерний час город, окруженный с трех сторон лесами, был во власти весны. С гор, почти полностью одевшихся в молодую листву, сбегал ветер, пропитанный ароматом свежей зелени, горькой черемухи и ожившей, полной сил земли. Распускалась липа, отцвел и вовсю зазеленел светленький ясень. Вот-вот должны были раскрыться набухшие гроздья сирени.
В саду-дворике зоолога, куда пришел Саша, распевала малиновка. Ей, должно быть, очень нравилась жизнь; она нисколько не боялась людей, рядом с которыми жила испокон веков. И Саша подумал: почему у человека нет таких же отношений со всеми животными и птицами? Ведь им между собой абсолютно нечего делить, даже пространство. Вон какая огромная польза получилась для обеих сторон от дружбы собаки с человеком, кошки с человеком, наконец, от приручения лошади, верблюда, ослика.
Проблема, как сказал бы Ростислав Андреевич.
Саша уже заканчивал несложные кухонные дела, когда пришел Котенко. В руках у него был сверток. Осторожно положив его на стол, Ростислав Андреевич крикнул Сашу.
- Ты только спокойно, - сказал он улыбчиво, принимаясь развертывать газету. - Выслушай маленькое предисловие. Дело вот какое. Когда-то я обещал твоему отцу, Егору Ивановичу Молчанову, в память о подвигах Самура отпечатать одну фотографию. Я не успел этого сделать для Егора Ивановича. Фотографию ты видишь над столом. Судя по всему, она нравится тебе.
- Очень нравится, - сказал Саша и снова посмотрел на стену, где в рамке висела фотография Самура и Монашки, родителей Архыза.
- Ну, а сегодня мне удалось отпечатать еще одну копию. Хочу подарить ее тебе, Саша. Держи.
На большом листе плотной бумаги размером тридцать на сорок, на бумаге, конечно, очень качественной, цветной, обрамленной ореховой узенькой рамкой, стоял, изготовясь к прыжку, бело-черный Самур. Его коричневато-темные глаза с блестящими зрачками напряженно всматривались куда-то левей фотографа, а рядом, наклонив мордочку и ощерившись, готовая ринуться вперед, застыла черная Монашка. Небо сбоку горело оранжево-красным светом, а черные зубцы альпийской вершины казались совсем аспидными, потому что солнце только что зашло за них.
Картина, слегка подернутая голубоватой дымкой, казалась и живой, и фантастической одновременно. Это была удача фотографа, редкостная удача даже для мастера.
- Повесишь у себя дома, вот так же, над столом. Я думаю, Елена Кузьминична возражать не будет.
- Спасибо, Ростислав Андреевич.
2
Май. Первая попытка подняться в альпийскую зону.
Май освежающий, когда лес дышит молодой, еще прозрачно-зеленой листвой и пахнет цветущей липой, пряными травами, холодной, чистой водой.
Сашу в поселке провожали удивленными взглядами: в тяжелых кирзовых сапогах, штормовка поверх телогрейки, на голове зимняя шапка. Солнце греет так, что впору купаться; вся поляна перед поселком рябит разноцветьем; по чистому небу пробегают редкие кучевые облака; тишина, зной, а он в зимнем снаряжении. И в довершение всего, кроме набитого рюкзака, карабина поперек груди и топора за поясом, в руках держит лыжи.
Задание у лесника Молчанова простое: пройти туристской тропой, которая краем захватывает заповедник. Проверить, уцелела ли она, эта недолговечная пешая тропа, не обвалилась ли на карнизах, остались ли мостки и какой, в общем, ремонт потребует. А если удастся, то добраться до перевального приюта и осмотреть его. Ну, а по пути, конечно, наблюдать и наблюдать - это уж как принято: вести дневник похода. Животные, покинув нижние леса, перебрались на границу снежников; они теперь ждут, когда откроются альпийские луга, их главная кормовая база. Небезынтересна и фенология* растений.
______________
* Фенология - наука, изучающая явления природы, связанные со сменой времен года.
Архыз шел сбоку, изредка касаясь Сашиной ноги.
Вчера вечером Сашу вызвал по рации старший лесничий заповедника и сказал:
"Мы тут обсуждали возможность допуска твоей собаки в черту заповедника. Так вот, можешь брать с собой Архыза".
"Значит, эксперимент? - весело прокричал Саша в микрофон. Эксперимент, говорю?"
"Есть и другая причина. Будь осторожен, Александр, смотри в оба, слышишь?"
"Лавины?" - хотел было уточнить Саша, но лесничий перебил его:
"Я про чужих людей говорю, слышишь? Про чужих в заповеднике. За ними смотри".
Еще лесничий сказал, что Котенко пошел восточней, а зубровод заповедника на лошади уехал к верховьям реки Шика, куда подалось основное стадо зубров. Словом, не только лесники, но и "наука" пошла в горы.
Май - время "матери и дитяти" в лесах, когда на свет белый повсюду появляются оленята, косули и серны, когда медвежата начинают ходить с мамкой, а птичьи гнезда полны теплых яичек. Пора буйного развития трав, цветения кустарников и деревьев.
Первый привал Саша сделал у развилки долины, где когда-то проходила узкоколейка. Знакомые места.
Он привлек к себе Архыза и сказал:
- Здесь ты родился, во-он за тем поворотом. И здесь умерли твои родители, Самур и Монашка.
Архыз смотрел Саше в глаза. Он не понимал слов, но отлично почувствовал грусть в его голосе. Эта грусть передалась ему, он молча ткнулся тупым носом в плечо хозяина.
Саша гладил теплую спину Архыза и дивился, как быстро он вырос. Год ему или чуть больше? Скорее всего, год. А выглядит совсем взрослым.
Густая пятнистая шерсть надежно укрывала тело Архыза. Голова его, черная со лба, по бокам и к горлу светлела; на широкой груди разливалось белое, очень красивое пятно, оно шло по передним ногам, по животу, но спина Архыза и бока оставались черными, только на пушистом, слегка загнутом вверх хвосте снова возникала белизна. В темных глазах светилась взрослая понятливость. Небольшие, заломленные на концах уши стояли твердо, и ни один шорох не проходил мимо них. Архыз удивительно походил на Самура, своего отца. Трудно даже сказать, что досталось ему от матери-волчицы, разве что больше черноты по шерсти или эта поразительная молчаливость, гордая замкнутость в себе, так странно связанная с преданностью своему хозяину, которую он уже успел доказать, когда бросился за Сашей в холодную реку под Камышками.
- Ты у меня молодец, - сказал Саша свою излюбленную похвалу, еще раз погладил собаку и поднялся.
Вот и остался позади последний крошечный, почти нежилой поселок в узкой долине реки. Тропа свернула вправо, горы сдвинулись. Вероятно, за три часа ходу Молчанов поднялся не на одну сотню метров, потому что как-то незаметно он из мая перешагнул в апрель.
Дубы и грабы здесь только что открыли листовые почки; лес стоял еще прозрачный, без слитной тени; под деревьями и на полянах густо цвели цикламены.
Саша сбавил шаг. Стало трудней дышать, потому что тропа, хорошо заметная на желтой глине, пошла круче. Начался подъем на щеку горы; тропа постепенно покидала дно распадка, это дно было завалено обломками камня, как всегда в верхних частях ущелья.
В буковом лесу еще посвежело. Тут почки едва-едва показывали свою зеленую сердцевину.
На ночлег Саша остановился, когда перешагнул в март.
Тропа вывела его в седловину у вершины округлой горушки. Появился лохматокорый явор - высокогорный клен, пихтарник и редкие березы. Снег лежал вокруг большими пятнами.
Саша шел краем одного из снежников. Корка льда хрустко сломалась; под ней проглянули нераскрывшиеся еще купальницы и лютики, а в другом месте он увидел, как прямо из снега торчали довольно крупные бутоны знакомого ему кандыка. Это альпийское растение не ждет, пока земля освободится от зимней одежды. Сильный бутон на цветоносе как пикой продырявливает неглубокий снежник и тянется к солнцу, а когда согреется, вдруг распустится нежнейшим белым цветком с красивенькой желтой сердцевиной. Диву даешься, как такому созданию удается выжить в столь суровой среде! Впрочем, и на благодатном юге мы часто являемся свидетелями отчаянной силы прорастающих стеблей: вспомните, как запросто вспучивает и пробивает тонкий асфальт на городских панелях самый обыкновенный подорожник...
Саша вынул нож и расковырял снег около кандыка. Под снегом был еще лед, стебель пробуравил сперва его - плотную трехсантиметровую корку.
- Расти, богатырь, - сказал Саша и огляделся.
Близко он увидел большую пихту с ветками чуть не до земли. Значит, под ней сухая земля. Место для ночевки.
Холодная ночь. Саша поверх мешка укрылся еще плащом; раза три подбрасывал в костер ветки и все равно чувствовал себя не очень уютно. Еще до свету высунулся, посмотрел на часы: без десяти пять. Полежал, наблюдая за сереющим небом, за белым, легким инеем, покрывшим плащ, шерсть собаки, камни и ветки деревьев; не вставая, набросал на едва тлеющие угли сушняка и, когда огонь костра обсушил иней на плаще, выскользнул из спального мешка.
- Архыз, побудка! - крикнул он, сделал десяток-другой быстрых движений и остановился, пораженный чудесным видом гор.
Придвинутый совсем близко в прозрачном воздухе утра, белоснежно-голубой неровной линией рисовался перевал. На первом плане горбился Эштен, словно белый утюг, вознесенный к небу. Луч солнца как раз добрался до вершины горы, и там родился яркий отраженный свет.
Острые глаза лесника заметили сбоку горы и чуть дальше нее какое-то движение. Приладив бинокль, Саша определил: это подымалась струйка легкого дыма. Любопытно.
Они с Архызом позавтракали. Пользуясь удачным наблюдательным постом, Саша еще не менее часа разглядывал в бинокль долины. Увидел четыре небольших стада оленей, резвящихся туров на противоположной высотке, одинокого медведя на опушке леса - он что-то усиленно выковыривал из трухлявого ствола. Архыз сидел, перебирал ногами и зевал. Торопил идти.
Что же все-таки за дымок у перевала?..
3
Через час-другой хода снегу сделалось больше. Теперь только редкие проталины обнажали субальпийский луг. На рыжих пятнах, посеченных во всех направлениях мышиными ходами, земля парила. Вскоре пришлось встать на лыжи.
Миновали глубокую седловину, пересекли луг с кучками березняка. Солнце, поднявшись, пригревало хорошо, но снег с высотой становился все крепче. Саша и Архыз пошли быстрей, тем более что основной подъем миновали и путь выровнялся. Только на подступах к самому Эштену пришлось одолеть крутой бок, и вот здесь Саша увидел, что туристской тропы нет. Видно, за зиму с ужасающей высоты через тропу прокатилась не одна, а две или три лавины - они сгладили все карнизы. Саше пришлось снять лыжи и с предельной осторожностью двигаться поперек очень крутого, градусов на шестьдесят, склона, выискивая сапогами зацепины, чтобы не скатиться вниз.
К вечеру, когда тени сумерек заполнили ущелье, Молчанов вышел на ровную площадку с девственным снегом. Только низкие березы, кусты вереска и рододы оживляли ее. Близко стоял туристский приют. Саша бывал в нем давно, еще с отцом.
Дымок подымался отсюда.
Архыз насторожился и так посмотрел на хозяина, словно хотел удостовериться, чует ли он...
- Тихо, - сказал Саша и на всякий случай спустил предохранитель карабина.
Уже в виду приюта постояли за кустами. Из железной трубы балагана выползал ленивый сизый дым. В черном окне блеснул огонек. Зажгли лампу.
- Вперед, Архыз! - приказал Саша и оттолкнулся на лыжах.
Когда он подскочил к балагану, Архыз, задыхаясь от гнева, рычал и царапался в дверь, которую кто-то, чертыхаясь, крепко держал изнутри.
Саша клацнул затвором.
- Ко мне, Архыз! - И когда собака, угрожающе рыча, отбежала, он крикнул тому, неизвестному: - Выходи!..
Дверь приоткрылась, высунулась рука с топором, потом небритое рассерженное лицо. И вдруг оно расплылось в самой широкой улыбке.
- Александр! Тебя ли вижу, тезка! Да возьми ты на сворку кобеля, он же, само собой, разгрызет меня, если обратно кинется!
Этот голос, а главное - давно не слышанное "само собой" так поразили и обрадовали Сашу, что он рассмеялся и даже пристукнул прикладом о снег. Александр Сергеевич, "директор" приюта на Прохладном, друг отца и его друг... Но как он очутился здесь в столь раннее время года?
- Пойдем, Александр, залазь ко мне в нору, будь она неладна! За такие вот дела я бы, само собой, заставил тутошнего начальника зиму зимовать. Решето, а не жилище. Нет, ты погляди, ни одной шипки целой в окнах не нашлось! Как Мамай прошел - все кувырком!
Говорил, а сам то и дело цеплялся за Сашин рукав, хлопал по плечу, стаскивал с него рюкзак, хлопотал - уж больно обрадовался: ведь не виделись они, дай бог памяти, со дня похорон Сашиного отца, чуть не год целый.
Архыз крутился рядом, сторожко слушал, от попыток незнакомца погладить увертывался, а Александр Сергеевич уже вспоминал:
- Ну вылитый Самур! Я ведь того запомнил на всю жизнь. Смотри, даже на хвосте светлое пятно. А пальцы? Тоже шестипалый? Ай-я-яй, вот как природа вылепляет! И ничего от матери-волчицы нету? Характер? Ну, это я, само собой, уже почуял, как он молчком на дверь бросился.
Он оборвал речь, пощупал чайник на печурке, зашуровал в ней, и только тогда Саше удалось спросить, как Александр Сергеевич попал сюда, не в свое ведомство.
- Мое, мое ведомство, Александр! И там, на Прохладном, и здесь тоже. В одни руки. Всё теперь укрупняют, вот и приюты, само собой. А доставили меня сюда, как высокого начальника, вертолетом, вместе с провиантом и прочим всяким снаряжением. Я и на старом месте таким же манером побывал, ну там, само собой, порядок, а вот здесь... Пойдем, я тебе покажу, пока темень не устоялась, ты сейчас такое увидишь...
Оказывается, Саша многого не знал. Что в прошлом году здесь, кроме балагана, уже стояли современные полусферы - домики из гофрированного материала; что решили сделать в этом самом месте настоящий приют, чтобы туристы смогли не просто заночевать, но провести сутки-другие и побывать на вершине, в пещерах.
Александр Сергеевич подвел Сашу к современным полусферическим домикам. Вернее, к тому, что от домиков осталось.
Не выдержали они снежных пластов. Упало на них снега более чем достаточно. Три метра. Балаган-то с крутой крышей, с него как с гуся вода. А у этих, гофрированных, стойки слабые: ну, как навалило, так они и расползлись. Лежали помятые, жалкие, едва выглядывая из-под раскопа, сделанного Сергеичем.
- Видал? И я, значит, должон с топориком, само собой, поправить беду. Вот и сную день-деньской, починяю неполадки уже с неделю, а успел одну хату для собственного жилья приспособить да вот эти раскопал...
Они проговорили до полночи. Саша и не помнил, как уснул, а когда открыл глаза, солнце забралось уже высоко, пахло лепешками на постном масле, а из чайника тихо выдувало парок.
Только не было у него треугольного выреза на левом ушке.
4
- Хо-бик! Хо-бик! - чуть не с мольбой кричал Саша. Он вышел из укрытия, пробежал немного вниз, навстречу олененку, но того и след простыл.
Звук человеческого голоса свалился в долину, где паслось первое стадо, отскочил от скал, повторился несколько раз, и этого было достаточно, чтобы все дикие звери, чьих ушей достигло эхо, с непостижимой быстротой покинули места, вдруг ставшие опасными.
Долины словно вымерли. Сумерки сгустились, стало тихо-тихо.
Саша вернулся в укрытие, поправил сбитое полотнище и принялся ладить костер. Нащепал косырем лучины, отобрал десяток сухих веток, порубил их, поставил над лучиной шатром и, отыскав берестяной обрывок, поджег. Береста взялась; он сунул растопку под дрова, и вскоре бесшумный огонь начал весело лизать каменную стену.
Ночь пала на горы, в темноте исчезли долины, леса, скалы; костер вырывал из черной тьмы только кружок в три метра шириной, а когда Саша отводил глаза от пламени и смотрел в черноту, то видел непроницаемую стену, за которой спрятался таинственный, широкий мир.
Запахло разваренной гречкой. Запах щекотал ноздри. Саша достал банку говядины, косырем срубил жесть и вывалил мясо в котелок. Там сыто забулькало, и он потянулся к рюкзаку, чтобы отыскать ложку.
Но где же Архыз?
Он находился довольно далеко, километрах в пяти от стоянки Молчанова, за перевальчиком, где среди густейшего боярышника, ветки которого уже разукрасились длинными и толстыми почками, спокойно и как-то небрежно лежал запыхавшийся Хобик.
Стадо оленух, приютившее его прошлой осенью, и старая ланка, которая с истинно материнской заботой выхаживала всю зиму своего приемыша, - все они умчались дальше, дивясь, наверное, про себя поведению найденыша. Приемная мать его, бежавшая последней, несколько раз оглядывалась, даже останавливалась, беспокойно шевелила своим коротким хвостиком, выдавая волнение, а ему и дела нет. Сперва остался в кустах, потом не спеша пробежал еще немного за стадом, но так, чтобы не терять из виду бело-черного волка, а потом и вовсе свернул в сторону и увел за собой погоню. Что он? Решил пожертвовать собой ради спасения стада или хочет гибели?
Но Хобик не помышлял ни о смерти, ни о подвиге. Он просто узнал друга детства и, естественно, захотел с ним встретиться, стараясь пересилить вполне понятный страх. Вон какой он рослый, этот щеночек, которого Хобик девять месяцев назад мог запросто отбросить копытцем в дальний угол двора. Себя-то олененок не видел, но у Архыза, по-видимому, мелькали схожие мысли, и собака испытывала стеснительность, отдаленно похожую на ту, которая возникает между мальчиками, вдруг встретившимися после долгой разлуки. Вроде и близкие, и чужие.
Хобик увел Архыза в эту долину и неожиданно лег. В пяти метрах от олененка вытянулся на влажной подстилке и Архыз и даже глаза закрыл. Ночь. Чего же не поспать?
Немного погодя Хобик поднялся и, осмелев, обошел Архыза, особенно тщательно исследовав ременный поводок. Тут он фыркнул с какой-то негодующей нотой. Атрибут рабства... Архыз лежал спокойно.
Олененок набрался смелости и лег поближе. Архыз завалился на бок, как бывало в молчановском дворе. От его мокрой и теплой шерсти сильно запахло, и этот запах отогнал Хобика. Все-таки страшновато.
Словом, знакомство возобновилось, и оно продолжалось бы долго, не вспомни Архыз о хозяине. Он с беспокойством вскочил, поднял тупой нос и принюхался. Никаких признаков костра. И тогда, даже не помахав хвостом на прощание, Архыз побежал назад, волоча поводок. Ночь поглотила собаку.
Одному стало страшно. Ни друга, ни стада. И все-таки олененок не пошел искать своих, а остался у заросли колючего боярышника, считая, вероятно, что утро вечера мудреней.
Архыз бежал по своему следу и скоро увидел наверху отблеск прогорающего костра.
Когда он лег рядом с Сашей и отвел глаза, ожидая вполне заслуженного упрека, Саша не произнес ни слова. Подвинул к нему плоский камень с горкой остывшей каши, взял поводок и накрепко привязал за кол, приготовленный и забитый заранее. А сам отгреб ворох покрасневших углей в сторону, поворошил горячие камни под костром, набросал на это место пихтовых веток и лег, укрывшись плащом.
Всё молча, с невысказанной обидой.
Архыз тоже молчком поел, вылизал камушек и, ощутив, что он на привязи, тяжело вздохнул.
Да, не легкая служба. Чуть вольности - и пожалуйста, уже недовольны. Собачья жизнь.
Молчанов решил провести на этом посту еще одну утреннюю и вечернюю зори, а затем уже перебраться в соседние долины через крутой перевальчик.
Когда он проснулся, заря лишь занималась. Воздух над горами посерел, стал жиже. Как пастелью писанные, из серой его занавески проявились сперва белые вершины, а потом и черные пятна лесов.
Архыз не спал. Он не отрываясь смотрел перед собой.
Саша поднял бинокль и тут же опустил его.
Не далее как в тридцати метрах от него стоял олененок.
- Пришел? - тихо, чтобы не спугнуть, спросил Саша, но не поднялся, не сделал резкого движения.
Зато рванулся Архыз. Поводок натянулся, ошейник сдавил горло. Не вышло. Сиди.
Саша достал краюшку хлеба, отломил кусок, густо посыпал его солью и бросил. Хлеб не долетел и до половины, но Хобик просто и естественно подбежал, как это делал там, у крыльца своего детства, обнюхал хлеб, лизнул и с удовольствием съел.
- Еще дать?
Саша сел, достал банку сгущенного молока, пробил ее и намазал новый кусок. Тихо поднявшись, сказал ласково:
- Не бойся, Хобик...
Олененок подобрал лакомство в трех метрах от Саши. Вкус молока живо напомнил ему молчановский двор; он отбросил всякую осторожность и новый кусок взял мягкими губами прямо из протянутой руки. Но когда Саша встал и хотел погладить, Хобик отпрыгнул.
Архыз сидел и мучился, чуть слышно повизгивая.
Саша пошел на олененка, тот насторожился и еще отступил. Тогда лесник сел и опять протянул хлеб. Хобик доверчиво подошел, и Саше удалось тронуть его за шею.
- Ну и рожки у тебя, - сказал он, оглядывая пенечки. - Как живешь, кто твоя мамка, Хобик?
Совсем рассвело, еще немного - и покажется солнце из-за хребта. Саша осмотрелся и поднял бинокль. Группа рогачей шла по ту сторону долины. Еще пять - нет, шесть фигурок двигались левее.
Хобик забеспокоился и неожиданно большими скачками помчался вдоль склона. Саша не упускал его из виду. Вот он мелькнул в коричневатой заросли лещины, запрыгнув высоко на камни, осмотрелся и снова помчался наискосок через поляну, в лес. Там, на опушке, маячили тени оленух.
- К своим, - сказал Саша и впервые за утро посмотрел на Архыза.
Тот отвел глаза.
- Ладно, забудем. Но сидеть на привязи, пока я вижу хоть одного оленя, понял? А за Хобика спасибо. Молодец.
Глаза Архыза заблестели. Порядок.
Глава пятая
ДАЛЬНИЙ ПЕРЕХОД НА ЮГ, ВСЕ НА ЮГ
1
Жизнь в заповеднике шла своим чередом.
С наступлением весны почти все сотрудники или выехали в горы, или собирались отбыть туда со дня на день.
Котенко задержался. Со всех кордонов к нему поступали сведения о пересчете диких зверей. Он подсчитывал убытки, нанесенные тяжелой зимой и вспышкой браконьерства.
Труднее всех пережили зиму зубры. Погибло несколько десятков старых животных и молодняка.
- Жалко, - сказал Саша, выслушав зоолога.
- Конечно, друг мой, жалко. Но я вижу в случившемся не только печальную сторону. Давай поразмышляем, нет ли здесь положительного, или, как теперь говорят, позитивного, фактора. Мы имеем уже порядочное стадо диких зубров. Подчеркиваю - диких. Но начинали-то мы с двух пар полуприрученных особей, которых привезли из Аскании-Нова. Хочешь или не хочешь, а родоначальники теперешних зубров несли в своем организме нечто весьма удаленное от природы - изнеженность, признание человека, на которого они полагались в трудную минуту. И этим они отличались от диких зверей. Да и здесь в первые годы мы держали их за изгородочкой, опекали в меру сил. Ну и признаки вырождения были, мне кажется, налицо. Потом их выпустили на волю, однако и ты, и я, и десяток наших зуброводов старались не сводить со стада глаз. Соли? Пожалуйста! Сена подкинуть? Сию минуту! Больного полечить? Это тоже можно... Маленького подержать в тепле? Милости просим! Звери никак не могли стать настоящими, похожими на тех знаменитых "домбаев", кавказских зубров, какие населяли горы сто и более лет назад. А нам нужно воссоздать именно таких. И вот тогда вмешивается природа, жестоко, но справедливо. Нынешняя суровая зима подвергла стадо экзамену на выносливость. Кто погиб, ты, конечно, ответишь?
- Слабейшие, - сказал Саша.
- Вот именно. А выжили, разумеется, сильнейшие. Естественный отбор. Хоть и ужасен он для гуманнейших устремлений нашего века, но по отношению к диким зверям действует, обязателен.
- Но мы же уничтожаем волков? - не удержался Саша.
- В меру, только в меру, чтобы не мешать воспроизводству стада копытных, в первую очередь оленей, серн и косуль. Но мы не допускаем и полного уничтожения хищников в заповеднике. Крымское охотничье хозяйство уже обожглось на этом. Там не осталось волков. И за какие-нибудь десять лет олени заметно измельчали, стали чаще болеть.
- Тогда зачем же мы боремся с браконьерами? - не очень уверенно спросил Саша. - Тоже прореживают...
- Не смеши, - серьезно сказал зоолог. - Эти куда хуже и опасней волков. На мушку им попадают в первую очередь крупные, выдающиеся особи. Браконьеров интересуют мясо и рога. Они остаются злейшими врагами природы. И нашими.
Котенко зашуршал бумагами на своем столе. Саша сел рядом.
- Ну, выкладывай, что там с олененком.
- Встретил, - скупо ответил Саша. И рассказал, как все произошло.
- Вот что, - задумчиво произнес Котенко, выслушав рассказ. - История с твоим воспитанником интересна сама по себе. Но она представляется мне значительной и с научной стороны. Мера и действенность воспитания... Борьба изначального дикого и благоприобретенного в животном для зоологии в какой-то степени еще терра инкогнита. Ты, Саша, не теряй из виду своих воспитанников. Это довольно трудно, тем более без Архыза... Впрочем, я думаю, можно, в виде исключения, разрешить тебе обходы с Архызом у границ заповедника. Как-никак, а он непременный участник эксперимента, не меньший, чем руководитель.
- Какой руководитель? - не понял Саша.
- Александр Молчанов, конечно. Ты, Саша, пойми: это не игра и не причуда - все, что касается Лобика, Архыза и Хобика. Это эксперимент, и ты его доведешь до конца.
К исходу дня, когда тесный дом главной конторы заповедника поутих, Ростислав Андреевич закрылся в фотолаборатории и, выглянув из темной комнаты лишь на минуту, окликнул Сашу.
- Вот тебе ключ, иди домой и готовь, брат ты мой, распрекрасный ужин. Я задержусь на часик.
Саша медленно побрел по улицам областного центра.
В этот вечерний час город, окруженный с трех сторон лесами, был во власти весны. С гор, почти полностью одевшихся в молодую листву, сбегал ветер, пропитанный ароматом свежей зелени, горькой черемухи и ожившей, полной сил земли. Распускалась липа, отцвел и вовсю зазеленел светленький ясень. Вот-вот должны были раскрыться набухшие гроздья сирени.
В саду-дворике зоолога, куда пришел Саша, распевала малиновка. Ей, должно быть, очень нравилась жизнь; она нисколько не боялась людей, рядом с которыми жила испокон веков. И Саша подумал: почему у человека нет таких же отношений со всеми животными и птицами? Ведь им между собой абсолютно нечего делить, даже пространство. Вон какая огромная польза получилась для обеих сторон от дружбы собаки с человеком, кошки с человеком, наконец, от приручения лошади, верблюда, ослика.
Проблема, как сказал бы Ростислав Андреевич.
Саша уже заканчивал несложные кухонные дела, когда пришел Котенко. В руках у него был сверток. Осторожно положив его на стол, Ростислав Андреевич крикнул Сашу.
- Ты только спокойно, - сказал он улыбчиво, принимаясь развертывать газету. - Выслушай маленькое предисловие. Дело вот какое. Когда-то я обещал твоему отцу, Егору Ивановичу Молчанову, в память о подвигах Самура отпечатать одну фотографию. Я не успел этого сделать для Егора Ивановича. Фотографию ты видишь над столом. Судя по всему, она нравится тебе.
- Очень нравится, - сказал Саша и снова посмотрел на стену, где в рамке висела фотография Самура и Монашки, родителей Архыза.
- Ну, а сегодня мне удалось отпечатать еще одну копию. Хочу подарить ее тебе, Саша. Держи.
На большом листе плотной бумаги размером тридцать на сорок, на бумаге, конечно, очень качественной, цветной, обрамленной ореховой узенькой рамкой, стоял, изготовясь к прыжку, бело-черный Самур. Его коричневато-темные глаза с блестящими зрачками напряженно всматривались куда-то левей фотографа, а рядом, наклонив мордочку и ощерившись, готовая ринуться вперед, застыла черная Монашка. Небо сбоку горело оранжево-красным светом, а черные зубцы альпийской вершины казались совсем аспидными, потому что солнце только что зашло за них.
Картина, слегка подернутая голубоватой дымкой, казалась и живой, и фантастической одновременно. Это была удача фотографа, редкостная удача даже для мастера.
- Повесишь у себя дома, вот так же, над столом. Я думаю, Елена Кузьминична возражать не будет.
- Спасибо, Ростислав Андреевич.
2
Май. Первая попытка подняться в альпийскую зону.
Май освежающий, когда лес дышит молодой, еще прозрачно-зеленой листвой и пахнет цветущей липой, пряными травами, холодной, чистой водой.
Сашу в поселке провожали удивленными взглядами: в тяжелых кирзовых сапогах, штормовка поверх телогрейки, на голове зимняя шапка. Солнце греет так, что впору купаться; вся поляна перед поселком рябит разноцветьем; по чистому небу пробегают редкие кучевые облака; тишина, зной, а он в зимнем снаряжении. И в довершение всего, кроме набитого рюкзака, карабина поперек груди и топора за поясом, в руках держит лыжи.
Задание у лесника Молчанова простое: пройти туристской тропой, которая краем захватывает заповедник. Проверить, уцелела ли она, эта недолговечная пешая тропа, не обвалилась ли на карнизах, остались ли мостки и какой, в общем, ремонт потребует. А если удастся, то добраться до перевального приюта и осмотреть его. Ну, а по пути, конечно, наблюдать и наблюдать - это уж как принято: вести дневник похода. Животные, покинув нижние леса, перебрались на границу снежников; они теперь ждут, когда откроются альпийские луга, их главная кормовая база. Небезынтересна и фенология* растений.
______________
* Фенология - наука, изучающая явления природы, связанные со сменой времен года.
Архыз шел сбоку, изредка касаясь Сашиной ноги.
Вчера вечером Сашу вызвал по рации старший лесничий заповедника и сказал:
"Мы тут обсуждали возможность допуска твоей собаки в черту заповедника. Так вот, можешь брать с собой Архыза".
"Значит, эксперимент? - весело прокричал Саша в микрофон. Эксперимент, говорю?"
"Есть и другая причина. Будь осторожен, Александр, смотри в оба, слышишь?"
"Лавины?" - хотел было уточнить Саша, но лесничий перебил его:
"Я про чужих людей говорю, слышишь? Про чужих в заповеднике. За ними смотри".
Еще лесничий сказал, что Котенко пошел восточней, а зубровод заповедника на лошади уехал к верховьям реки Шика, куда подалось основное стадо зубров. Словом, не только лесники, но и "наука" пошла в горы.
Май - время "матери и дитяти" в лесах, когда на свет белый повсюду появляются оленята, косули и серны, когда медвежата начинают ходить с мамкой, а птичьи гнезда полны теплых яичек. Пора буйного развития трав, цветения кустарников и деревьев.
Первый привал Саша сделал у развилки долины, где когда-то проходила узкоколейка. Знакомые места.
Он привлек к себе Архыза и сказал:
- Здесь ты родился, во-он за тем поворотом. И здесь умерли твои родители, Самур и Монашка.
Архыз смотрел Саше в глаза. Он не понимал слов, но отлично почувствовал грусть в его голосе. Эта грусть передалась ему, он молча ткнулся тупым носом в плечо хозяина.
Саша гладил теплую спину Архыза и дивился, как быстро он вырос. Год ему или чуть больше? Скорее всего, год. А выглядит совсем взрослым.
Густая пятнистая шерсть надежно укрывала тело Архыза. Голова его, черная со лба, по бокам и к горлу светлела; на широкой груди разливалось белое, очень красивое пятно, оно шло по передним ногам, по животу, но спина Архыза и бока оставались черными, только на пушистом, слегка загнутом вверх хвосте снова возникала белизна. В темных глазах светилась взрослая понятливость. Небольшие, заломленные на концах уши стояли твердо, и ни один шорох не проходил мимо них. Архыз удивительно походил на Самура, своего отца. Трудно даже сказать, что досталось ему от матери-волчицы, разве что больше черноты по шерсти или эта поразительная молчаливость, гордая замкнутость в себе, так странно связанная с преданностью своему хозяину, которую он уже успел доказать, когда бросился за Сашей в холодную реку под Камышками.
- Ты у меня молодец, - сказал Саша свою излюбленную похвалу, еще раз погладил собаку и поднялся.
Вот и остался позади последний крошечный, почти нежилой поселок в узкой долине реки. Тропа свернула вправо, горы сдвинулись. Вероятно, за три часа ходу Молчанов поднялся не на одну сотню метров, потому что как-то незаметно он из мая перешагнул в апрель.
Дубы и грабы здесь только что открыли листовые почки; лес стоял еще прозрачный, без слитной тени; под деревьями и на полянах густо цвели цикламены.
Саша сбавил шаг. Стало трудней дышать, потому что тропа, хорошо заметная на желтой глине, пошла круче. Начался подъем на щеку горы; тропа постепенно покидала дно распадка, это дно было завалено обломками камня, как всегда в верхних частях ущелья.
В буковом лесу еще посвежело. Тут почки едва-едва показывали свою зеленую сердцевину.
На ночлег Саша остановился, когда перешагнул в март.
Тропа вывела его в седловину у вершины округлой горушки. Появился лохматокорый явор - высокогорный клен, пихтарник и редкие березы. Снег лежал вокруг большими пятнами.
Саша шел краем одного из снежников. Корка льда хрустко сломалась; под ней проглянули нераскрывшиеся еще купальницы и лютики, а в другом месте он увидел, как прямо из снега торчали довольно крупные бутоны знакомого ему кандыка. Это альпийское растение не ждет, пока земля освободится от зимней одежды. Сильный бутон на цветоносе как пикой продырявливает неглубокий снежник и тянется к солнцу, а когда согреется, вдруг распустится нежнейшим белым цветком с красивенькой желтой сердцевиной. Диву даешься, как такому созданию удается выжить в столь суровой среде! Впрочем, и на благодатном юге мы часто являемся свидетелями отчаянной силы прорастающих стеблей: вспомните, как запросто вспучивает и пробивает тонкий асфальт на городских панелях самый обыкновенный подорожник...
Саша вынул нож и расковырял снег около кандыка. Под снегом был еще лед, стебель пробуравил сперва его - плотную трехсантиметровую корку.
- Расти, богатырь, - сказал Саша и огляделся.
Близко он увидел большую пихту с ветками чуть не до земли. Значит, под ней сухая земля. Место для ночевки.
Холодная ночь. Саша поверх мешка укрылся еще плащом; раза три подбрасывал в костер ветки и все равно чувствовал себя не очень уютно. Еще до свету высунулся, посмотрел на часы: без десяти пять. Полежал, наблюдая за сереющим небом, за белым, легким инеем, покрывшим плащ, шерсть собаки, камни и ветки деревьев; не вставая, набросал на едва тлеющие угли сушняка и, когда огонь костра обсушил иней на плаще, выскользнул из спального мешка.
- Архыз, побудка! - крикнул он, сделал десяток-другой быстрых движений и остановился, пораженный чудесным видом гор.
Придвинутый совсем близко в прозрачном воздухе утра, белоснежно-голубой неровной линией рисовался перевал. На первом плане горбился Эштен, словно белый утюг, вознесенный к небу. Луч солнца как раз добрался до вершины горы, и там родился яркий отраженный свет.
Острые глаза лесника заметили сбоку горы и чуть дальше нее какое-то движение. Приладив бинокль, Саша определил: это подымалась струйка легкого дыма. Любопытно.
Они с Архызом позавтракали. Пользуясь удачным наблюдательным постом, Саша еще не менее часа разглядывал в бинокль долины. Увидел четыре небольших стада оленей, резвящихся туров на противоположной высотке, одинокого медведя на опушке леса - он что-то усиленно выковыривал из трухлявого ствола. Архыз сидел, перебирал ногами и зевал. Торопил идти.
Что же все-таки за дымок у перевала?..
3
Через час-другой хода снегу сделалось больше. Теперь только редкие проталины обнажали субальпийский луг. На рыжих пятнах, посеченных во всех направлениях мышиными ходами, земля парила. Вскоре пришлось встать на лыжи.
Миновали глубокую седловину, пересекли луг с кучками березняка. Солнце, поднявшись, пригревало хорошо, но снег с высотой становился все крепче. Саша и Архыз пошли быстрей, тем более что основной подъем миновали и путь выровнялся. Только на подступах к самому Эштену пришлось одолеть крутой бок, и вот здесь Саша увидел, что туристской тропы нет. Видно, за зиму с ужасающей высоты через тропу прокатилась не одна, а две или три лавины - они сгладили все карнизы. Саше пришлось снять лыжи и с предельной осторожностью двигаться поперек очень крутого, градусов на шестьдесят, склона, выискивая сапогами зацепины, чтобы не скатиться вниз.
К вечеру, когда тени сумерек заполнили ущелье, Молчанов вышел на ровную площадку с девственным снегом. Только низкие березы, кусты вереска и рододы оживляли ее. Близко стоял туристский приют. Саша бывал в нем давно, еще с отцом.
Дымок подымался отсюда.
Архыз насторожился и так посмотрел на хозяина, словно хотел удостовериться, чует ли он...
- Тихо, - сказал Саша и на всякий случай спустил предохранитель карабина.
Уже в виду приюта постояли за кустами. Из железной трубы балагана выползал ленивый сизый дым. В черном окне блеснул огонек. Зажгли лампу.
- Вперед, Архыз! - приказал Саша и оттолкнулся на лыжах.
Когда он подскочил к балагану, Архыз, задыхаясь от гнева, рычал и царапался в дверь, которую кто-то, чертыхаясь, крепко держал изнутри.
Саша клацнул затвором.
- Ко мне, Архыз! - И когда собака, угрожающе рыча, отбежала, он крикнул тому, неизвестному: - Выходи!..
Дверь приоткрылась, высунулась рука с топором, потом небритое рассерженное лицо. И вдруг оно расплылось в самой широкой улыбке.
- Александр! Тебя ли вижу, тезка! Да возьми ты на сворку кобеля, он же, само собой, разгрызет меня, если обратно кинется!
Этот голос, а главное - давно не слышанное "само собой" так поразили и обрадовали Сашу, что он рассмеялся и даже пристукнул прикладом о снег. Александр Сергеевич, "директор" приюта на Прохладном, друг отца и его друг... Но как он очутился здесь в столь раннее время года?
- Пойдем, Александр, залазь ко мне в нору, будь она неладна! За такие вот дела я бы, само собой, заставил тутошнего начальника зиму зимовать. Решето, а не жилище. Нет, ты погляди, ни одной шипки целой в окнах не нашлось! Как Мамай прошел - все кувырком!
Говорил, а сам то и дело цеплялся за Сашин рукав, хлопал по плечу, стаскивал с него рюкзак, хлопотал - уж больно обрадовался: ведь не виделись они, дай бог памяти, со дня похорон Сашиного отца, чуть не год целый.
Архыз крутился рядом, сторожко слушал, от попыток незнакомца погладить увертывался, а Александр Сергеевич уже вспоминал:
- Ну вылитый Самур! Я ведь того запомнил на всю жизнь. Смотри, даже на хвосте светлое пятно. А пальцы? Тоже шестипалый? Ай-я-яй, вот как природа вылепляет! И ничего от матери-волчицы нету? Характер? Ну, это я, само собой, уже почуял, как он молчком на дверь бросился.
Он оборвал речь, пощупал чайник на печурке, зашуровал в ней, и только тогда Саше удалось спросить, как Александр Сергеевич попал сюда, не в свое ведомство.
- Мое, мое ведомство, Александр! И там, на Прохладном, и здесь тоже. В одни руки. Всё теперь укрупняют, вот и приюты, само собой. А доставили меня сюда, как высокого начальника, вертолетом, вместе с провиантом и прочим всяким снаряжением. Я и на старом месте таким же манером побывал, ну там, само собой, порядок, а вот здесь... Пойдем, я тебе покажу, пока темень не устоялась, ты сейчас такое увидишь...
Оказывается, Саша многого не знал. Что в прошлом году здесь, кроме балагана, уже стояли современные полусферы - домики из гофрированного материала; что решили сделать в этом самом месте настоящий приют, чтобы туристы смогли не просто заночевать, но провести сутки-другие и побывать на вершине, в пещерах.
Александр Сергеевич подвел Сашу к современным полусферическим домикам. Вернее, к тому, что от домиков осталось.
Не выдержали они снежных пластов. Упало на них снега более чем достаточно. Три метра. Балаган-то с крутой крышей, с него как с гуся вода. А у этих, гофрированных, стойки слабые: ну, как навалило, так они и расползлись. Лежали помятые, жалкие, едва выглядывая из-под раскопа, сделанного Сергеичем.
- Видал? И я, значит, должон с топориком, само собой, поправить беду. Вот и сную день-деньской, починяю неполадки уже с неделю, а успел одну хату для собственного жилья приспособить да вот эти раскопал...
Они проговорили до полночи. Саша и не помнил, как уснул, а когда открыл глаза, солнце забралось уже высоко, пахло лепешками на постном масле, а из чайника тихо выдувало парок.