Через короткое время он уже топтался на месте первой лежки Хобика.
Усмехнулся: "Плохо зацепил, раз ушел". Внимательно осмотрел кусты, траву и скоро нашел новые капли крови. И опять пошел следом. Но на горы опускалась ночь. Козинский разыскал место для ночлега, обошелся без костра холодным, в обед сваренным мясом и, наломав веток под себя, залез в спальный мешок.
Человек уснул. А Хобик с оленухой продолжали идти по темному лесу, через каменные завалы и густые кустарники, чтобы оставить между собой и человеком как можно больше пространства.
Сил у Хобика не хватило на всю ночь. Рана воспалилась, его била дрожь, влажный нос высох, и олень уже плохо воспринимал запахи. Шел все медленней, все сильней пошатывался. Оленуха оглядывалась, тревожно тянулась к нему, просила еще немного, еще...
Она знала, где скрыться.
Свернув в узкое ущелье, оленуха стала прыгать с камня на камень и каждый раз оглядывалась, не отстает ли Хобик. Он не очень охотно пошел в ущелье. Такие места похожи на ловушку. Маленькие ущелья в верхней части круто подымаются и еще быстрее сужаются и заканчиваются отвесной стеной. Выхода оттуда нет.
Из последних сил ковылял Хобик за оленухой - без тропы, через громадные камни и валежины. Впереди возник просвет, и они вышли на маленькую лужайку, покрытую густой низкорослой альпийской травой. Сбоку из трещины вытекал ручей. Чуть дальше громоздились один над другим скальные обломки, да так высоко, что темное облачное небо едва виднелось в просвете сблизившихся стен. Оленуха напилась. Хобик тоже с жадностью припал к роднику, потом через силу пощипал травы, а подняв голову, увидел свою охранительницу уже на скале в позе нетерпеливого ожидания. Хобик с трудом запрыгал туда, и они вместе пошли по узкому карнизу все выше и выше, пока не очутились метрах в десяти или пятнадцати над травянистой площадкой.
Прямо перед ними зияло черное отверстие пещеры.
В пещере было сухо и свежо. Хобик лег, опустив голову. Оленуха потянулась к нему, зализала рану и тоже легла, глубоко и покойно вздохнув. Путь закончен.
Ночь едва шевелила вершинами высоких пихт. Спали горы. Спали деревья и звери.
Когда оленуха с Хобиком спустилась, чтобы попить из родника, густая трава стояла вся в белом инее. На зубах она похрустывала, теплые губы ощущали ее твердый холод. Хобик хромал, ощущение болезни не проходило, но он все-таки пощипал травы, потом улегся на лужайке. Когда солнце взошло повыше и достало до глубокого ущелья, отовсюду закапало. Это оттаивали камни и зеленые ветки, опушенные морозцем.
Запел черный дрозд. Его самозабвенное звонкое щелканье до краев заполнило зеленый распадок. Только этих звуков и не хватало для полноты утренней картины. Стало веселей и теплей. Хобик устало развесил уши.
Внезапно дрозд умолк.
Оленуха вытянула шею и наставила уши.
В следующую секунду она уже прыгала по камням, забираясь на тропу, чтобы скрыться в пещере. Хобик, подхлестнутый беспокойством, торопился за ней.
Согревшийся воздух, наполненный свежестью, зеленью, пряными испарениями цветов, подымался снизу. Оленуха стояла у входа в пещеру, заслонив собой Хобика. Ноздри ее дрогнули. Опять этот страшный человек!
Повернувшись, она решительно пошла в черную глубину пещеры.
Хобик заторопился следом, чуть не касаясь носом ее белого хвостика.
Отличный следопыт, Козинский нашел дорогу оленей и тоже вошел в ущелье. Он даже плечами пожал, дивясь звериной глупости. В западню попал его подранок!
Оленя не оказалось среди пихт. Не нашелся он и на лужайке. Только следы да темное пятно сукровицы в том месте, где лежал. Браконьер обошел все камни, заглянул чуть не под каждый куст. Что такое? И только тогда заметил узкий карниз на высоте. Уж не там ли? Добравшись до тропы наверх, увидел свежесодранный мох.
Карниз привел его к пещере. Он обнаружил следы, но не угадал, что выследил двух оленей. Оставив ружье у входа, спустился вниз, наломал сухих пихтовых веток, снова поднялся, зажег связанные ветки и с винтовкой в правой руке, с факелом в левой пошел по расширяющемуся коридору в глубь горы, ежеминутно ожидая увидеть оленьи глаза с отблеском факела в них.
Пожалуй, он прошел по кривому ходу сотню метров, не меньше, и попал в зал, откуда расходились три или четыре коридора. Над головой увидел огромные глыбы, испугался. А тут и ветки догорать стали. Жуткая темнота. Раздосадованный, повернул назад. Еще не хватает заблудиться в этом подземелье!
Когда вышел, перевел дух. Все-таки страшно в глубине горы, в кромешной тьме. Но олень-то, олень! Ушел, словно знал, куда ведет пещера. А куда она, собственно, ведет?
В узком ущелье Козинский оставался до вечера, ночь провел около входа в пещеру.
Уходя, браконьер решил, что олень забился в какую-нибудь темную даль и там подох.
На площадке перед входом в пещеру остались пепел и угли маленького костра.
4
Еще до зари Александр Сергеевич увидел прояснившееся небо и стал собираться. Теперь он спокойно отправится на свой второй приют. Только спустится в подземелье, возьмет оставленные пожитки.
На скалах Эштена неокрепшим петушиным голоском пропел зарю улар. Еще и еще раз. Тоже к вёдру. Согревающийся ветер обдул заиндевевшие луга. В отдалении нешибко гудела река.
Александр Сергеевич пришел на край крутого обрыва, по которому поднялся вчера, и пошел вдоль, отыскивая подходящий спуск.
Осклизлые после ночного заморозка камни затрудняли путь, но когда он добрался до плиты у входа в пещеру, солнце успело высушить тонкую пленочку воды. Подняться к порогу труда уже не представляло.
Все его пожитки лежали на месте. Белый пепел покрыл кострище. Из глубины пещеры тянуло теплом.
- Эко занятная дыра, - сказал себе Александр Сергеевич и, заинтересованный, пошел вглубь, опасливо посматривая на каменный свод. Когда свету сделалось мало, он остановился, пожалев, что не захватил фонарь.
Тишина подземелья действовала удручающе. Вход светился вдали манящим голубым окошком, как экран телевизора в углу комнаты. Настороженное ухо Сергеича вдруг различило глухое цоканье копыт по камню. Удивленный и несколько испуганный, он огляделся, юркнул в небольшую нишу на боковине коридора и осторожно выглянул.
Из серых сумерек пещеры на него спокойно шла крупная оленуха, а за ней, чуть поотстав, еще один олень с рожками. Молоднячок. Оленуха не могла почуять человека: по коридору тянуло от нее. Сергеич прямо-таки влип в стенку, сросся с камнем. Оленуха только прошла и, не оглянувшись, сделала дикий скачок вперед и умчалась. Значит, набросило запах. А второй олень, какой-то потерянный, не поняв маневра ведущей, но озадаченный, остановился прямо против Александра Сергеевича и, завороженный ярким светом впереди, не сразу разглядел человека.
Сильная рука вытянулась из стены и ухватила Хобика за рога. Он даже испугаться не успел. Если и рванулся, то не очень, силенок у него оставалось совсем мало.
- Попался, малец, - сказал Сергеич довольным голосом и сам удивился спокойствию пленника. Живо сорвал с себя брезентовый пояс, захлестнул за рога, а чтобы вовсе усмирить животное, накрыл ему шапкой глаза и повел к выходу, хмыкая от удовольствия.
На свету, крепко удерживая оленя, Александр Сергеевич оглядел вилорогого и даже рот раскрыл от удивления: на ухе его четко виднелся треугольный вырез.
- Ну скажи, не диво! Это же метина Егора Молчанова. Уж не тебя ли зовут Хобиком, малец?.. Такое дело я, само собой, не оставлю. Не-не... Пойдем до приюта.
Оленуха бегала взад-вперед метрах в трехстах, все видела, переживала, но чем могла пособить Хобику? Любовь к приемышу пересиливал страх. Оленуха оставалась на виду, пока Сергеич вел Хобика к приюту, запирал в один из пустующих домиков, уходил куда-то вниз и возвратился с тугим мешком, набитым сочной травой. Похоже, она надеялась, что человек выпустит пленника.
Александр Сергеевич заметил рану у Хобика, когда еще вел его к приюту. Что рана пулевая, определить было нетрудно. Не далее как вчера продырявили. Где, кто? Поблизости, это точно. А раз так, значит, браконьер шатается на Скалистом хребте или по соседним горным плато. На самой границе заповедника.
А он, Сергеич, безоружен, да к тому же в одиночку преступника все равно не возьмешь.
Как ни брыкался спутанный олень, а все-таки Александр Сергеевич промыл ему рану, обильно засыпал стрептоцидом, который нашелся в аптечке на приюте, а потом еще смазал йодом и забинтовал ногу своей старой нательной рубахой.
- Ты у меня пленный, - сказал он тоном строгого папаши, грозя Хобику, который поднялся и, дичась, забился в угол. - А потому, само собой, выполняй предписанный режим и ешь вот эту травку, около озера добытую. Мамка твоя побегает возле, а когда ты, значит, поздоровеешь, я тебя выпущу.
Он ушел, подперев дверь снаружи доской. Вернулся с черствой полбуханкой хлеба, протянул Хобику. И тот взял! Шею вытянул, губами шевелит: и боится, и охота - в общем, достал и с аппетитом съел. Теперь-то Александр Сергеич точно знал, кто перед ним: семьи Молчановых воспитанник. Настоящий дикарь не больно возьмет из рук. Но как Хобик под пулю угодил?
Сергеич весь день провел в раздумье. Вроде бы надо понаблюдать за Хобиком, пока поправится. Но и бежать к лесникам тоже надо, пока браконьер недалеко отсюда ходит.
Ближе к вечеру Сергеич отворил дверь. Хобик доедал мешок травы. И нос повлажнел. На поправку, рана не серьезная.
- На-ка хлебушка, игрунец, - сказал он, и Хобик, почуяв добрый запах, потянулся за краюшкой.
Утром чем свет Хобик забарабанил. То рогом, то копытом по двери. Открывай, чего там! Александр Сергеевич накинул телогрейку, вышел и откинул доску. Хобик за порог выскочил. Но не дал стрекача. Сначала за хлебом потянулся, слюну пустил. И пока не съел, не отошел, не сторонился, можно было бы словить и снова в домик запереть. Ручной.
Съев все до крошки, ноздри раздул, уши выставил - а тут как раз мелькнула в дальних кустах тонкая голова оленухи. Хобик почуял ее, весь как-то подтянулся и неспешной рысью, чуть припадая на ногу с белой перевязью выше колена, пошел в кусты.
- Ну, быть по тому. - Александр Сергеевич только затылок поскреб.
А Хобик уже стоял возле оленухи. Ткнулся носом в ее мордочку, приподнял и опустил треугольник хвоста - поздоровался, одним словом. Она обнюхала его, но так и не решилась дотронуться носом до белого на ноге. Человеческий дух исходил от материи.
Хобик этого не понимал. После рук доброго старого человека, после его хлеба, травы, слов непонятных, но по тону совсем не страшных, после всего этого сердце дикого зверя опять потеплело, и все происшедшее недавно на солонцах - выстрел, боль, бегство и спасение - показалось ему нелепым, ужасным сном.
Умиротворенный, окрепший, он пристроился сбоку своей приемной матери, и они пошли прочь, чтобы найти свое потерянное стадо.
Смотритель приюта, проводив оленей, собрался, сунул за пояс топор, забросил за сутулую спину рюкзак и отправился через луга на ближайший кордон, где имелась рация, связывающая лесников между собой и со всем остальным миром.
Глава девятая
ЗА ТУРАМИ
1
Саша пробыл дома немного.
Елена Кузьминична успела за это время постирать и починить его порядком исхлестанную одежду и еще нашла время, чтобы расчесать густую шерсть на Архызе и повыбирать из нее колючки, порядком досаждавшие овчару. Архыз стоически перенес не очень приятную процедуру. Обиженная морда его и влажные полуприкрытые глаза говорили: "Раз надо, значит, потерпим".
Саша привел в порядок свой лесной дневник, куда день за днем записывал все, что видел и замечал, потом начал подбирать какие-то справки, ходил в поселковый Совет, рылся в бумагах отца и что-то писал.
Мать не без тревоги спросила:
- Уж не в газету ли опять?
Он скупо улыбнулся.
- Нет. По другому адресу. - И, увидев, что ей очень хочется знать, добавил: - Заявление в университет.
Она расцвела.
- Ох, как ты меня обрадовал! - Елена Кузьминична с чувством поцеловала его, погладила, как маленького, по голове. - Я уж думала, совсем забыл. А напомнить духу не хватало. Ну, а Танечка?
Против обыкновения, Саша, вернувшись из Желтой Поляны, передал матери привет только от старых Никитиных, а про Таню не упомянул. Елена Кузьминична догадалась: что-то произошло. Но бередить сыновнюю душу не стала. Помирятся. А сейчас не удержалась.
- Она - уже, - коротко и как-то резковато ответил он.
- Ну и слава богу. Вместе на экзамен поедете.
- Еще неизвестно...
Сказал, и лицо у него потемнело. Тане есть с кем поехать. Саша для нее сторонний.
Впервые он осознал, что их школьная, многолетняя дружба может завянуть и не будет ничего-ничего. В глубине души Саша еще надеялся на что-то, но это была слабая надежда. Уж лучше бы он не летал в Желтую Поляну!
Конверт со своим заявлением он отнес на почту вечером накануне нового похода в горы.
Зоолог Котенко предупредил его по рации, что утром за ним заедут трое хлопцев из заповедника и что машина подбросит их до последнего поселка, где кончается дорога. Там уже стоят вьючные лошади и собрано все необходимое. Поедут на отлов десяти туров для зоопарков.
Саша спросил, какой маршрут.
- На Тыбгу, - ответил Котенко. - Ты не бывал там.
Действительно, он только слышал об этом урочище и о горе того же названия. Глубокий резерват, в стороне от известных троп.
- Архыза оставишь дома, - предупредил зоолог.
Понятное дело. Но Саша все-таки пожалел овчара. Сидеть на привязи в такие дни...
А дни действительно установились редкостные. Теплынь. Почва насыщена влагой, все растет на глазах.
Когда он ранним утром надел на Архыза ошейник и загремел цепью, глаза овчара наполнились печальным недоумением. За что?
- Отдохни, Архыз, - сказал Саша, поглаживая вытянутую вверх голову собаки. - И вообще полежи, помечтай. Я скоро.
Часов около семи у дома Молчановых остановилась полуторка. В кузове сидели двое, в кабине еще один лесник. Каково же было удивление Саши, когда он увидел Ивана Лысенко!
- Ты?
- Как видишь. - Парень широко улыбался.
И Саша подмигнул ему. А почему бы и нет? Хлопец хоть и попался, но все знают - по глупости. А так он смышлен, вынослив, лес и зверя знает отлично.
В кузове, куда прыгнул Саша, лежали клетки, мешковина, веревки, тросик, всякая мелочь для балагана, даже железные трубы. Никто не знал, удачно ли перезимовал балаган, поставленный на отроге Тыбги.
Помахал матери, услышал тихое, жалобное повизгивание Архыза, вздохнул и уехал.
Первую ночь ловцы и вьючные лошади провели уже высоко, на границе леса и луга, где начинались знаменитые пастбища Абаго. Там никто не выпасал скота, потому что входили они в зону глубокого резервата, то есть нетронутой природы.
Абаго отделялось от Эштенского нагорья глубокими ущельями, среди которых особой недоступностью славилось урочище Молчепы. Завидное место для оленьих стад. Покатые холмы с отличной травой, березовые опушки, кусты кизила, вереска, ягодники создавали превосходный, обильный ландшафт, перекрытый с юга высокой скалистой грядой Главного Кавказа, в черте которой и высилась Тыбга. Луга обрывались в долину речки Холодной, а на другом ее берегу подымались почти отвесные стены хребтов Джемарука и Аспидного, названного так неспроста: он оставался черным даже при свете солнца. Край необыкновенной красоты.
К балагану доехали на заходе солнца. Пересекли чавкающее болото, взобрались по крутому склону с густым березняком на второй отрог Тыбги и тут, у ручья, увидели почерневший дощатый балаган, крытый шифером. От углов его шли проволочные растяжки, стекла в окне уцелели, только трубу снесло.
Разгрузили лошадей, и они ушли пастись.
Отрог Тыбги плавно начинался почти от самого балагана. Большой, перепоясанный снегом, он все время сочился холодной водой, но ярко-синие колокольчики и красный водяной перец уже разукрасили бок горы, нагретый солнцем; цветы придавали Тыбге весенний, нарядный вид.
Восточный отрог являлся чем-то вроде постоянной кормушки для туров, но отнюдь не жильем. Они проводили время на недоступном Джемаруке, отделенном узкой лесистой долиной. Там, среди камней, на головокружительной высоте осторожные горные козлы чувствовали себя в полной безопасности. Только проголодавшись, переходили ручей и подымались на отрог, где сочная трава, а чуть выше, под отвесной стеной, и солонцы вокруг многочисленных родников.
Тут им и устроили ловушку.
Собственно, она уже была: года три назад в этом месте ловили туров. В полусотне метров от подножия отвесной стены возвышалась над лугом землянка, похожая на блиндаж из тяжелых каменных плит, обваленных землей. Ловушка поросла травой и выглядела не чужеродным строением, а постоянной частью ландшафта.
Охотники только дверцу обновили, хитрую такую дверцу: она могла подыматься по пазам в дубовых косяках и падать, если хоть легонько тронуть соль на полочке, потому что от полочки этой шла проволока с блоком, а конец ее держал защелку у двери.
Как-то так получилось, что всем этим хозяйством стал управлять Иван Лысенко. У него отлично ладилось. Исправил дверь, подсыпал земли, наладил блок, а когда дверца поднялась, попросил всех уйти, сам сложил веник из пахучих веток и, осторожно отступая, замел вокруг ловушки следы, чтобы и духу не осталось.
Наблюдательную палатку натянули выше, на самом краю обрыва, так что если высунуться из палатки, то голова окажется чуть-чуть над обрывом, отсюда все как на ладони.
Вечером туры не пришли. Саша с Иваном просидели в палатке до черной ночи и вернулись ни с чем. Наверное, животные заметили людей.
У балагана между березами стояли пока пустые клетки, топилась печь, белел свежевыскобленный стол, новые лавки из жердей. Обжитой угол. Пахло березовыми дровами, луком, седлами, близким снегом.
Еще до света ловцы с одним вьючным конем ушли наверх, к наблюдательному посту. Лошадь и одного ловца оставили за гребнем отрога, а Молчанов и Лысенко осторожно прокрались в палатку и глянули на луг возле ловушки.
Отняв бинокли от глаз, подмигнули друг другу и беззвучно засмеялись.
Пришли...
На лугу паслись штук сорок туров. Белесая шерсть на них клочками линька еще не окончилась; по спинам скачут с полдюжины проворных альпийских галок - выщипывают шерсть, то и дело клювом что-то выковыривают. А турам приятно, они останавливаются, прямо-таки замирают, чтобы - упаси бог! - не спугнуть полезную птицу со спины.
И молодняк тут же, бегает, скачет, друг на друга рожками нацеливается, не столько пасется, сколько балуется. Турихи не мешают, но из поля зрения детей не выпускают. А старые рогачи сердятся, если какой-нибудь сеголеток подбежит поиграть; тотчас мокрой бородой тряхнет, витые рога наставит и даже пробежит за малышом пяток метров. Не замай...
Понемногу стадо приближалось к ловушке, потому что рядом с ней ключ и болотце, из которого туры цедят солоноватую воду.
Раз! - и один заскочил на верх ловушки. За ним второй, третий, толкаются, но места друг другу не уступают. А к черной дверце только принюхиваются издали, близко не подходят. Что-то боязно. Старый тур боднул головой, согнал баловников, сам залез на ловушку, осмотрелся, а пока он возвышался над всеми, два туренка подошли к входу и, вытянув любопытные мордочки, завороженно стали смотреть в полутемную пустоту, где белела лакомая соль.
Подскочил старый тур, отогнал малышей. Куда вперед батьки?.. Сам изучающе посмотрел внутрь, голову то в одну сторону, то в другую нагнет. Видит, конечно, соль, но никак не решится. Топтался с ноги на ногу долго, охотников злил, и все же отошел.
- Не идут, - прошептал Саша. - Что-нибудь не так.
- Подожди, - тихо сказал Иван.
Турята словно услышали их тихий разговор. Едва старый отошел, как два сеголетка, обгоняя друг друга, подбежали к ловушке и бок о бок вскочили в нее. Рогач в один прыжок оказался перед дверцей с явным намерением наказать ослушников, позволивших себе переступить запрет. Страх уже не удерживал рассердившегося старика - он всунулся в ловушку; втроем там было тесно, и, наверное, ни он сам, ни турята так и не лизнули соль, но кто-то боком зацепил полочку. Раздался короткий стук, и все оказались взаперти.
Стадо мелькнуло около березняка. Как и не было. Пустой луг, тихий лес, и солнце над мирным пейзажем.
- Во добыча! - Ивановы глаза смеялись.
Когда приближались к ловушке, сухой барабанный стук достиг их ушей.
- Что это? - Саша не понял.
- Рогач на волю просится, копытами бьет, - сказал Лысенко. - На это они мастера. Ляжет - и ну всеми четырьмя, чтобы вышибить... Крепка дверь, не получится.
Почуяв людей, тур перестал барабанить. Может, мимо пройдут?
Сквозь щели между столбами и камнем Саша в полутьме увидел пленников. Тур заслонял своим массивным телом молодых; в прозрачных выпуклых глазах его виделся не испуг, а неистовое стремление к свободе. Тесно там, и то он вдруг без разбега так ударил рогами о дверцу, что столбы качнулись, отскочил - и еще, еще. А в нем килограммов сто, да к весу надо прибавить бешенство, неистраченную энергию.
- Смотри-ка, у него один рог сломан, - удивился Саша.
- Это старый полом, - сказал Иван. - Ишь, весь в рубцах, боевой старик.
- Зачем он нам? В зоопарки молодняк требуется.
- Это точно, - согласился третий. - Ростислав Андреевич предупредил, чтобы старых не брали.
Пока рогач бил по дверце, у Ивана в руках появилась палка; на крючковатый конец ее он надел веревку с петлей и, осторожно просунув палку через щель, накинул веревочную петлю на рога сеголетка.
- Теперь держи. Туго держи, - сказал он парню с лошадью. - Да коня-то оставь, не уйдет.
И еще раз проделал операцию со вторым молодым туром. Саша взял этот конец, намотал себе на руку. Турята жались в угол.
Лысенко подсунул под дверь палку, чуть поднял.
- А ну, в сторону, хлопцы...
Как удалось рогачу удачно поддеть чуть приподнятую дверь! Она прямо взлетела вверх и не успела еще упасть, а он уже выскочил наружу. Ни мгновения на раздумье!
Мелькнули крутые рога - один длиннее, другой короче, - клочковатая шерсть, тощие бока, из-под твердых копыт фонтаном брызнул назад мелкий щебень, прыжок вынес тура метров на пять дальше, еще фонтан грязи, потому что угодил он в болотце, новый прыжок - и только березняк зашелестел.
- Пуля, - сказал Иван.
- Что пуля - ракета. Третья космическая скорость, - засмеялся Саша. Силен, бродяга!
- Эти тоже не захнычут. - Лысенко кивнул на ловушку. - Если кто плохо сегодня завтракал, пеняй на себя. Александр, сейчас мы твоего возьмем, он ближе стоит. Попускай веревку.
Сам сунул палку под дверь, приподнял повыше. Саша почувствовал рывок, чуть не упал; туренок выскочил, и если бы не эта веревка... В общем, свалила она его; он крутанулся на месте, Иван упал на туренка, схватил за задние ноги; третий хлопец тоже не из слабеньких, обеими руками уцепился за рога они как раз в ладонь высотой, но уже крепкие, в рубчиках. И все-таки туренок, дико выкатив глаза, изловчился, боднул парня, тот упал. Иван на мгновение выпустил одну ногу, и шапка его полетела, сбитая, а сам он зашипел от боли.
В конце концов, спутанный и укрытый старой телогрейкой, туренок с завязанными глазами лежал на лугу, а они отдувались. Лысенко прикладывал к шишке на голове плоский камень, а Саша поглаживал рубцы на ладони от веревки.
Вот это зверь! Вот это борьба за свободу! Все, на что способно тело, туренок отдал борьбе. И столько энергии, изворотливости, силы выказал он, что три здоровых парня едва осилили одного этого подростка.
Со вторым сладили быстрей, хотя он успел все же вскользь проехаться копытом по Сашиной пояснице...
2
Через два дня в клетках сидели уже четыре молодых тура. Ловушка действовала.
После первого удачного отлова животные не показывались более суток. В памяти их была свежа странная история, случившаяся около солонцов. Этого оказалось достаточно, чтобы туры, необычайно осторожные по натуре, отнеслись подозрительно к своей излюбленной поляне.
На вечерней заре все повторилось. Так же два старика с красиво загнутыми рогами сердились и трясли бородами около ловушки, отгоняя разыгравшихся юнцов; так же спокойно, с достоинством паслись поодаль турихи с малышами и не обращали особенного внимания на столкновение поколений, но в конце концов в ловушку ворвалась молодая туриха.
Утром попался еще один тур, покрупнее прежних. С ним хлопцы возились до изнеможения. На двух веревках, зачаленных за рога, он ухитрился не только обороняться, но и нападать. Его с трудом удалось связать и, уже неопасного, но извивающегося, ловкого, погрузить на вьюк, чтобы отвезти к новому местожительству.
...Распустились березы; еще больше приукрасились луга на отроге горы, но снежники по северным склонам и в цирках держались; у самой их кромки смело пробивались к солнцу кандыки, желтели лютики, пестрым ковром устилали влажную каменистую землю разноцветные коротконогие колокольчики.
Пленные туры привыкали к новым условиям. Проголодавшись, совали нос в кормушку, прибитую у решетчатой стенки клеток, и с охотой хрустели свежей травой, которую ловцы загодя сбрызгивали соленой водой. С жадностью поедали овес, привезенный запасливыми лесниками.
Несколько раз Саша усаживался на березовый коротыш прямо перёд клетками и подолгу разглядывал зверей. Он впервые видел их так близко. Очень похожи на домашних козликов, только ноги толще и крепче, а во всей фигуре собранность, сила, особенная какая-то вольнолюбивость. Мордочка тонкая, аскетическая, но лоб ширококостный и рога в красивой кольцевой нарезке, еще не завившиеся назад, но крепенькие.
Усмехнулся: "Плохо зацепил, раз ушел". Внимательно осмотрел кусты, траву и скоро нашел новые капли крови. И опять пошел следом. Но на горы опускалась ночь. Козинский разыскал место для ночлега, обошелся без костра холодным, в обед сваренным мясом и, наломав веток под себя, залез в спальный мешок.
Человек уснул. А Хобик с оленухой продолжали идти по темному лесу, через каменные завалы и густые кустарники, чтобы оставить между собой и человеком как можно больше пространства.
Сил у Хобика не хватило на всю ночь. Рана воспалилась, его била дрожь, влажный нос высох, и олень уже плохо воспринимал запахи. Шел все медленней, все сильней пошатывался. Оленуха оглядывалась, тревожно тянулась к нему, просила еще немного, еще...
Она знала, где скрыться.
Свернув в узкое ущелье, оленуха стала прыгать с камня на камень и каждый раз оглядывалась, не отстает ли Хобик. Он не очень охотно пошел в ущелье. Такие места похожи на ловушку. Маленькие ущелья в верхней части круто подымаются и еще быстрее сужаются и заканчиваются отвесной стеной. Выхода оттуда нет.
Из последних сил ковылял Хобик за оленухой - без тропы, через громадные камни и валежины. Впереди возник просвет, и они вышли на маленькую лужайку, покрытую густой низкорослой альпийской травой. Сбоку из трещины вытекал ручей. Чуть дальше громоздились один над другим скальные обломки, да так высоко, что темное облачное небо едва виднелось в просвете сблизившихся стен. Оленуха напилась. Хобик тоже с жадностью припал к роднику, потом через силу пощипал травы, а подняв голову, увидел свою охранительницу уже на скале в позе нетерпеливого ожидания. Хобик с трудом запрыгал туда, и они вместе пошли по узкому карнизу все выше и выше, пока не очутились метрах в десяти или пятнадцати над травянистой площадкой.
Прямо перед ними зияло черное отверстие пещеры.
В пещере было сухо и свежо. Хобик лег, опустив голову. Оленуха потянулась к нему, зализала рану и тоже легла, глубоко и покойно вздохнув. Путь закончен.
Ночь едва шевелила вершинами высоких пихт. Спали горы. Спали деревья и звери.
Когда оленуха с Хобиком спустилась, чтобы попить из родника, густая трава стояла вся в белом инее. На зубах она похрустывала, теплые губы ощущали ее твердый холод. Хобик хромал, ощущение болезни не проходило, но он все-таки пощипал травы, потом улегся на лужайке. Когда солнце взошло повыше и достало до глубокого ущелья, отовсюду закапало. Это оттаивали камни и зеленые ветки, опушенные морозцем.
Запел черный дрозд. Его самозабвенное звонкое щелканье до краев заполнило зеленый распадок. Только этих звуков и не хватало для полноты утренней картины. Стало веселей и теплей. Хобик устало развесил уши.
Внезапно дрозд умолк.
Оленуха вытянула шею и наставила уши.
В следующую секунду она уже прыгала по камням, забираясь на тропу, чтобы скрыться в пещере. Хобик, подхлестнутый беспокойством, торопился за ней.
Согревшийся воздух, наполненный свежестью, зеленью, пряными испарениями цветов, подымался снизу. Оленуха стояла у входа в пещеру, заслонив собой Хобика. Ноздри ее дрогнули. Опять этот страшный человек!
Повернувшись, она решительно пошла в черную глубину пещеры.
Хобик заторопился следом, чуть не касаясь носом ее белого хвостика.
Отличный следопыт, Козинский нашел дорогу оленей и тоже вошел в ущелье. Он даже плечами пожал, дивясь звериной глупости. В западню попал его подранок!
Оленя не оказалось среди пихт. Не нашелся он и на лужайке. Только следы да темное пятно сукровицы в том месте, где лежал. Браконьер обошел все камни, заглянул чуть не под каждый куст. Что такое? И только тогда заметил узкий карниз на высоте. Уж не там ли? Добравшись до тропы наверх, увидел свежесодранный мох.
Карниз привел его к пещере. Он обнаружил следы, но не угадал, что выследил двух оленей. Оставив ружье у входа, спустился вниз, наломал сухих пихтовых веток, снова поднялся, зажег связанные ветки и с винтовкой в правой руке, с факелом в левой пошел по расширяющемуся коридору в глубь горы, ежеминутно ожидая увидеть оленьи глаза с отблеском факела в них.
Пожалуй, он прошел по кривому ходу сотню метров, не меньше, и попал в зал, откуда расходились три или четыре коридора. Над головой увидел огромные глыбы, испугался. А тут и ветки догорать стали. Жуткая темнота. Раздосадованный, повернул назад. Еще не хватает заблудиться в этом подземелье!
Когда вышел, перевел дух. Все-таки страшно в глубине горы, в кромешной тьме. Но олень-то, олень! Ушел, словно знал, куда ведет пещера. А куда она, собственно, ведет?
В узком ущелье Козинский оставался до вечера, ночь провел около входа в пещеру.
Уходя, браконьер решил, что олень забился в какую-нибудь темную даль и там подох.
На площадке перед входом в пещеру остались пепел и угли маленького костра.
4
Еще до зари Александр Сергеевич увидел прояснившееся небо и стал собираться. Теперь он спокойно отправится на свой второй приют. Только спустится в подземелье, возьмет оставленные пожитки.
На скалах Эштена неокрепшим петушиным голоском пропел зарю улар. Еще и еще раз. Тоже к вёдру. Согревающийся ветер обдул заиндевевшие луга. В отдалении нешибко гудела река.
Александр Сергеевич пришел на край крутого обрыва, по которому поднялся вчера, и пошел вдоль, отыскивая подходящий спуск.
Осклизлые после ночного заморозка камни затрудняли путь, но когда он добрался до плиты у входа в пещеру, солнце успело высушить тонкую пленочку воды. Подняться к порогу труда уже не представляло.
Все его пожитки лежали на месте. Белый пепел покрыл кострище. Из глубины пещеры тянуло теплом.
- Эко занятная дыра, - сказал себе Александр Сергеевич и, заинтересованный, пошел вглубь, опасливо посматривая на каменный свод. Когда свету сделалось мало, он остановился, пожалев, что не захватил фонарь.
Тишина подземелья действовала удручающе. Вход светился вдали манящим голубым окошком, как экран телевизора в углу комнаты. Настороженное ухо Сергеича вдруг различило глухое цоканье копыт по камню. Удивленный и несколько испуганный, он огляделся, юркнул в небольшую нишу на боковине коридора и осторожно выглянул.
Из серых сумерек пещеры на него спокойно шла крупная оленуха, а за ней, чуть поотстав, еще один олень с рожками. Молоднячок. Оленуха не могла почуять человека: по коридору тянуло от нее. Сергеич прямо-таки влип в стенку, сросся с камнем. Оленуха только прошла и, не оглянувшись, сделала дикий скачок вперед и умчалась. Значит, набросило запах. А второй олень, какой-то потерянный, не поняв маневра ведущей, но озадаченный, остановился прямо против Александра Сергеевича и, завороженный ярким светом впереди, не сразу разглядел человека.
Сильная рука вытянулась из стены и ухватила Хобика за рога. Он даже испугаться не успел. Если и рванулся, то не очень, силенок у него оставалось совсем мало.
- Попался, малец, - сказал Сергеич довольным голосом и сам удивился спокойствию пленника. Живо сорвал с себя брезентовый пояс, захлестнул за рога, а чтобы вовсе усмирить животное, накрыл ему шапкой глаза и повел к выходу, хмыкая от удовольствия.
На свету, крепко удерживая оленя, Александр Сергеевич оглядел вилорогого и даже рот раскрыл от удивления: на ухе его четко виднелся треугольный вырез.
- Ну скажи, не диво! Это же метина Егора Молчанова. Уж не тебя ли зовут Хобиком, малец?.. Такое дело я, само собой, не оставлю. Не-не... Пойдем до приюта.
Оленуха бегала взад-вперед метрах в трехстах, все видела, переживала, но чем могла пособить Хобику? Любовь к приемышу пересиливал страх. Оленуха оставалась на виду, пока Сергеич вел Хобика к приюту, запирал в один из пустующих домиков, уходил куда-то вниз и возвратился с тугим мешком, набитым сочной травой. Похоже, она надеялась, что человек выпустит пленника.
Александр Сергеевич заметил рану у Хобика, когда еще вел его к приюту. Что рана пулевая, определить было нетрудно. Не далее как вчера продырявили. Где, кто? Поблизости, это точно. А раз так, значит, браконьер шатается на Скалистом хребте или по соседним горным плато. На самой границе заповедника.
А он, Сергеич, безоружен, да к тому же в одиночку преступника все равно не возьмешь.
Как ни брыкался спутанный олень, а все-таки Александр Сергеевич промыл ему рану, обильно засыпал стрептоцидом, который нашелся в аптечке на приюте, а потом еще смазал йодом и забинтовал ногу своей старой нательной рубахой.
- Ты у меня пленный, - сказал он тоном строгого папаши, грозя Хобику, который поднялся и, дичась, забился в угол. - А потому, само собой, выполняй предписанный режим и ешь вот эту травку, около озера добытую. Мамка твоя побегает возле, а когда ты, значит, поздоровеешь, я тебя выпущу.
Он ушел, подперев дверь снаружи доской. Вернулся с черствой полбуханкой хлеба, протянул Хобику. И тот взял! Шею вытянул, губами шевелит: и боится, и охота - в общем, достал и с аппетитом съел. Теперь-то Александр Сергеич точно знал, кто перед ним: семьи Молчановых воспитанник. Настоящий дикарь не больно возьмет из рук. Но как Хобик под пулю угодил?
Сергеич весь день провел в раздумье. Вроде бы надо понаблюдать за Хобиком, пока поправится. Но и бежать к лесникам тоже надо, пока браконьер недалеко отсюда ходит.
Ближе к вечеру Сергеич отворил дверь. Хобик доедал мешок травы. И нос повлажнел. На поправку, рана не серьезная.
- На-ка хлебушка, игрунец, - сказал он, и Хобик, почуяв добрый запах, потянулся за краюшкой.
Утром чем свет Хобик забарабанил. То рогом, то копытом по двери. Открывай, чего там! Александр Сергеевич накинул телогрейку, вышел и откинул доску. Хобик за порог выскочил. Но не дал стрекача. Сначала за хлебом потянулся, слюну пустил. И пока не съел, не отошел, не сторонился, можно было бы словить и снова в домик запереть. Ручной.
Съев все до крошки, ноздри раздул, уши выставил - а тут как раз мелькнула в дальних кустах тонкая голова оленухи. Хобик почуял ее, весь как-то подтянулся и неспешной рысью, чуть припадая на ногу с белой перевязью выше колена, пошел в кусты.
- Ну, быть по тому. - Александр Сергеевич только затылок поскреб.
А Хобик уже стоял возле оленухи. Ткнулся носом в ее мордочку, приподнял и опустил треугольник хвоста - поздоровался, одним словом. Она обнюхала его, но так и не решилась дотронуться носом до белого на ноге. Человеческий дух исходил от материи.
Хобик этого не понимал. После рук доброго старого человека, после его хлеба, травы, слов непонятных, но по тону совсем не страшных, после всего этого сердце дикого зверя опять потеплело, и все происшедшее недавно на солонцах - выстрел, боль, бегство и спасение - показалось ему нелепым, ужасным сном.
Умиротворенный, окрепший, он пристроился сбоку своей приемной матери, и они пошли прочь, чтобы найти свое потерянное стадо.
Смотритель приюта, проводив оленей, собрался, сунул за пояс топор, забросил за сутулую спину рюкзак и отправился через луга на ближайший кордон, где имелась рация, связывающая лесников между собой и со всем остальным миром.
Глава девятая
ЗА ТУРАМИ
1
Саша пробыл дома немного.
Елена Кузьминична успела за это время постирать и починить его порядком исхлестанную одежду и еще нашла время, чтобы расчесать густую шерсть на Архызе и повыбирать из нее колючки, порядком досаждавшие овчару. Архыз стоически перенес не очень приятную процедуру. Обиженная морда его и влажные полуприкрытые глаза говорили: "Раз надо, значит, потерпим".
Саша привел в порядок свой лесной дневник, куда день за днем записывал все, что видел и замечал, потом начал подбирать какие-то справки, ходил в поселковый Совет, рылся в бумагах отца и что-то писал.
Мать не без тревоги спросила:
- Уж не в газету ли опять?
Он скупо улыбнулся.
- Нет. По другому адресу. - И, увидев, что ей очень хочется знать, добавил: - Заявление в университет.
Она расцвела.
- Ох, как ты меня обрадовал! - Елена Кузьминична с чувством поцеловала его, погладила, как маленького, по голове. - Я уж думала, совсем забыл. А напомнить духу не хватало. Ну, а Танечка?
Против обыкновения, Саша, вернувшись из Желтой Поляны, передал матери привет только от старых Никитиных, а про Таню не упомянул. Елена Кузьминична догадалась: что-то произошло. Но бередить сыновнюю душу не стала. Помирятся. А сейчас не удержалась.
- Она - уже, - коротко и как-то резковато ответил он.
- Ну и слава богу. Вместе на экзамен поедете.
- Еще неизвестно...
Сказал, и лицо у него потемнело. Тане есть с кем поехать. Саша для нее сторонний.
Впервые он осознал, что их школьная, многолетняя дружба может завянуть и не будет ничего-ничего. В глубине души Саша еще надеялся на что-то, но это была слабая надежда. Уж лучше бы он не летал в Желтую Поляну!
Конверт со своим заявлением он отнес на почту вечером накануне нового похода в горы.
Зоолог Котенко предупредил его по рации, что утром за ним заедут трое хлопцев из заповедника и что машина подбросит их до последнего поселка, где кончается дорога. Там уже стоят вьючные лошади и собрано все необходимое. Поедут на отлов десяти туров для зоопарков.
Саша спросил, какой маршрут.
- На Тыбгу, - ответил Котенко. - Ты не бывал там.
Действительно, он только слышал об этом урочище и о горе того же названия. Глубокий резерват, в стороне от известных троп.
- Архыза оставишь дома, - предупредил зоолог.
Понятное дело. Но Саша все-таки пожалел овчара. Сидеть на привязи в такие дни...
А дни действительно установились редкостные. Теплынь. Почва насыщена влагой, все растет на глазах.
Когда он ранним утром надел на Архыза ошейник и загремел цепью, глаза овчара наполнились печальным недоумением. За что?
- Отдохни, Архыз, - сказал Саша, поглаживая вытянутую вверх голову собаки. - И вообще полежи, помечтай. Я скоро.
Часов около семи у дома Молчановых остановилась полуторка. В кузове сидели двое, в кабине еще один лесник. Каково же было удивление Саши, когда он увидел Ивана Лысенко!
- Ты?
- Как видишь. - Парень широко улыбался.
И Саша подмигнул ему. А почему бы и нет? Хлопец хоть и попался, но все знают - по глупости. А так он смышлен, вынослив, лес и зверя знает отлично.
В кузове, куда прыгнул Саша, лежали клетки, мешковина, веревки, тросик, всякая мелочь для балагана, даже железные трубы. Никто не знал, удачно ли перезимовал балаган, поставленный на отроге Тыбги.
Помахал матери, услышал тихое, жалобное повизгивание Архыза, вздохнул и уехал.
Первую ночь ловцы и вьючные лошади провели уже высоко, на границе леса и луга, где начинались знаменитые пастбища Абаго. Там никто не выпасал скота, потому что входили они в зону глубокого резервата, то есть нетронутой природы.
Абаго отделялось от Эштенского нагорья глубокими ущельями, среди которых особой недоступностью славилось урочище Молчепы. Завидное место для оленьих стад. Покатые холмы с отличной травой, березовые опушки, кусты кизила, вереска, ягодники создавали превосходный, обильный ландшафт, перекрытый с юга высокой скалистой грядой Главного Кавказа, в черте которой и высилась Тыбга. Луга обрывались в долину речки Холодной, а на другом ее берегу подымались почти отвесные стены хребтов Джемарука и Аспидного, названного так неспроста: он оставался черным даже при свете солнца. Край необыкновенной красоты.
К балагану доехали на заходе солнца. Пересекли чавкающее болото, взобрались по крутому склону с густым березняком на второй отрог Тыбги и тут, у ручья, увидели почерневший дощатый балаган, крытый шифером. От углов его шли проволочные растяжки, стекла в окне уцелели, только трубу снесло.
Разгрузили лошадей, и они ушли пастись.
Отрог Тыбги плавно начинался почти от самого балагана. Большой, перепоясанный снегом, он все время сочился холодной водой, но ярко-синие колокольчики и красный водяной перец уже разукрасили бок горы, нагретый солнцем; цветы придавали Тыбге весенний, нарядный вид.
Восточный отрог являлся чем-то вроде постоянной кормушки для туров, но отнюдь не жильем. Они проводили время на недоступном Джемаруке, отделенном узкой лесистой долиной. Там, среди камней, на головокружительной высоте осторожные горные козлы чувствовали себя в полной безопасности. Только проголодавшись, переходили ручей и подымались на отрог, где сочная трава, а чуть выше, под отвесной стеной, и солонцы вокруг многочисленных родников.
Тут им и устроили ловушку.
Собственно, она уже была: года три назад в этом месте ловили туров. В полусотне метров от подножия отвесной стены возвышалась над лугом землянка, похожая на блиндаж из тяжелых каменных плит, обваленных землей. Ловушка поросла травой и выглядела не чужеродным строением, а постоянной частью ландшафта.
Охотники только дверцу обновили, хитрую такую дверцу: она могла подыматься по пазам в дубовых косяках и падать, если хоть легонько тронуть соль на полочке, потому что от полочки этой шла проволока с блоком, а конец ее держал защелку у двери.
Как-то так получилось, что всем этим хозяйством стал управлять Иван Лысенко. У него отлично ладилось. Исправил дверь, подсыпал земли, наладил блок, а когда дверца поднялась, попросил всех уйти, сам сложил веник из пахучих веток и, осторожно отступая, замел вокруг ловушки следы, чтобы и духу не осталось.
Наблюдательную палатку натянули выше, на самом краю обрыва, так что если высунуться из палатки, то голова окажется чуть-чуть над обрывом, отсюда все как на ладони.
Вечером туры не пришли. Саша с Иваном просидели в палатке до черной ночи и вернулись ни с чем. Наверное, животные заметили людей.
У балагана между березами стояли пока пустые клетки, топилась печь, белел свежевыскобленный стол, новые лавки из жердей. Обжитой угол. Пахло березовыми дровами, луком, седлами, близким снегом.
Еще до света ловцы с одним вьючным конем ушли наверх, к наблюдательному посту. Лошадь и одного ловца оставили за гребнем отрога, а Молчанов и Лысенко осторожно прокрались в палатку и глянули на луг возле ловушки.
Отняв бинокли от глаз, подмигнули друг другу и беззвучно засмеялись.
Пришли...
На лугу паслись штук сорок туров. Белесая шерсть на них клочками линька еще не окончилась; по спинам скачут с полдюжины проворных альпийских галок - выщипывают шерсть, то и дело клювом что-то выковыривают. А турам приятно, они останавливаются, прямо-таки замирают, чтобы - упаси бог! - не спугнуть полезную птицу со спины.
И молодняк тут же, бегает, скачет, друг на друга рожками нацеливается, не столько пасется, сколько балуется. Турихи не мешают, но из поля зрения детей не выпускают. А старые рогачи сердятся, если какой-нибудь сеголеток подбежит поиграть; тотчас мокрой бородой тряхнет, витые рога наставит и даже пробежит за малышом пяток метров. Не замай...
Понемногу стадо приближалось к ловушке, потому что рядом с ней ключ и болотце, из которого туры цедят солоноватую воду.
Раз! - и один заскочил на верх ловушки. За ним второй, третий, толкаются, но места друг другу не уступают. А к черной дверце только принюхиваются издали, близко не подходят. Что-то боязно. Старый тур боднул головой, согнал баловников, сам залез на ловушку, осмотрелся, а пока он возвышался над всеми, два туренка подошли к входу и, вытянув любопытные мордочки, завороженно стали смотреть в полутемную пустоту, где белела лакомая соль.
Подскочил старый тур, отогнал малышей. Куда вперед батьки?.. Сам изучающе посмотрел внутрь, голову то в одну сторону, то в другую нагнет. Видит, конечно, соль, но никак не решится. Топтался с ноги на ногу долго, охотников злил, и все же отошел.
- Не идут, - прошептал Саша. - Что-нибудь не так.
- Подожди, - тихо сказал Иван.
Турята словно услышали их тихий разговор. Едва старый отошел, как два сеголетка, обгоняя друг друга, подбежали к ловушке и бок о бок вскочили в нее. Рогач в один прыжок оказался перед дверцей с явным намерением наказать ослушников, позволивших себе переступить запрет. Страх уже не удерживал рассердившегося старика - он всунулся в ловушку; втроем там было тесно, и, наверное, ни он сам, ни турята так и не лизнули соль, но кто-то боком зацепил полочку. Раздался короткий стук, и все оказались взаперти.
Стадо мелькнуло около березняка. Как и не было. Пустой луг, тихий лес, и солнце над мирным пейзажем.
- Во добыча! - Ивановы глаза смеялись.
Когда приближались к ловушке, сухой барабанный стук достиг их ушей.
- Что это? - Саша не понял.
- Рогач на волю просится, копытами бьет, - сказал Лысенко. - На это они мастера. Ляжет - и ну всеми четырьмя, чтобы вышибить... Крепка дверь, не получится.
Почуяв людей, тур перестал барабанить. Может, мимо пройдут?
Сквозь щели между столбами и камнем Саша в полутьме увидел пленников. Тур заслонял своим массивным телом молодых; в прозрачных выпуклых глазах его виделся не испуг, а неистовое стремление к свободе. Тесно там, и то он вдруг без разбега так ударил рогами о дверцу, что столбы качнулись, отскочил - и еще, еще. А в нем килограммов сто, да к весу надо прибавить бешенство, неистраченную энергию.
- Смотри-ка, у него один рог сломан, - удивился Саша.
- Это старый полом, - сказал Иван. - Ишь, весь в рубцах, боевой старик.
- Зачем он нам? В зоопарки молодняк требуется.
- Это точно, - согласился третий. - Ростислав Андреевич предупредил, чтобы старых не брали.
Пока рогач бил по дверце, у Ивана в руках появилась палка; на крючковатый конец ее он надел веревку с петлей и, осторожно просунув палку через щель, накинул веревочную петлю на рога сеголетка.
- Теперь держи. Туго держи, - сказал он парню с лошадью. - Да коня-то оставь, не уйдет.
И еще раз проделал операцию со вторым молодым туром. Саша взял этот конец, намотал себе на руку. Турята жались в угол.
Лысенко подсунул под дверь палку, чуть поднял.
- А ну, в сторону, хлопцы...
Как удалось рогачу удачно поддеть чуть приподнятую дверь! Она прямо взлетела вверх и не успела еще упасть, а он уже выскочил наружу. Ни мгновения на раздумье!
Мелькнули крутые рога - один длиннее, другой короче, - клочковатая шерсть, тощие бока, из-под твердых копыт фонтаном брызнул назад мелкий щебень, прыжок вынес тура метров на пять дальше, еще фонтан грязи, потому что угодил он в болотце, новый прыжок - и только березняк зашелестел.
- Пуля, - сказал Иван.
- Что пуля - ракета. Третья космическая скорость, - засмеялся Саша. Силен, бродяга!
- Эти тоже не захнычут. - Лысенко кивнул на ловушку. - Если кто плохо сегодня завтракал, пеняй на себя. Александр, сейчас мы твоего возьмем, он ближе стоит. Попускай веревку.
Сам сунул палку под дверь, приподнял повыше. Саша почувствовал рывок, чуть не упал; туренок выскочил, и если бы не эта веревка... В общем, свалила она его; он крутанулся на месте, Иван упал на туренка, схватил за задние ноги; третий хлопец тоже не из слабеньких, обеими руками уцепился за рога они как раз в ладонь высотой, но уже крепкие, в рубчиках. И все-таки туренок, дико выкатив глаза, изловчился, боднул парня, тот упал. Иван на мгновение выпустил одну ногу, и шапка его полетела, сбитая, а сам он зашипел от боли.
В конце концов, спутанный и укрытый старой телогрейкой, туренок с завязанными глазами лежал на лугу, а они отдувались. Лысенко прикладывал к шишке на голове плоский камень, а Саша поглаживал рубцы на ладони от веревки.
Вот это зверь! Вот это борьба за свободу! Все, на что способно тело, туренок отдал борьбе. И столько энергии, изворотливости, силы выказал он, что три здоровых парня едва осилили одного этого подростка.
Со вторым сладили быстрей, хотя он успел все же вскользь проехаться копытом по Сашиной пояснице...
2
Через два дня в клетках сидели уже четыре молодых тура. Ловушка действовала.
После первого удачного отлова животные не показывались более суток. В памяти их была свежа странная история, случившаяся около солонцов. Этого оказалось достаточно, чтобы туры, необычайно осторожные по натуре, отнеслись подозрительно к своей излюбленной поляне.
На вечерней заре все повторилось. Так же два старика с красиво загнутыми рогами сердились и трясли бородами около ловушки, отгоняя разыгравшихся юнцов; так же спокойно, с достоинством паслись поодаль турихи с малышами и не обращали особенного внимания на столкновение поколений, но в конце концов в ловушку ворвалась молодая туриха.
Утром попался еще один тур, покрупнее прежних. С ним хлопцы возились до изнеможения. На двух веревках, зачаленных за рога, он ухитрился не только обороняться, но и нападать. Его с трудом удалось связать и, уже неопасного, но извивающегося, ловкого, погрузить на вьюк, чтобы отвезти к новому местожительству.
...Распустились березы; еще больше приукрасились луга на отроге горы, но снежники по северным склонам и в цирках держались; у самой их кромки смело пробивались к солнцу кандыки, желтели лютики, пестрым ковром устилали влажную каменистую землю разноцветные коротконогие колокольчики.
Пленные туры привыкали к новым условиям. Проголодавшись, совали нос в кормушку, прибитую у решетчатой стенки клеток, и с охотой хрустели свежей травой, которую ловцы загодя сбрызгивали соленой водой. С жадностью поедали овес, привезенный запасливыми лесниками.
Несколько раз Саша усаживался на березовый коротыш прямо перёд клетками и подолгу разглядывал зверей. Он впервые видел их так близко. Очень похожи на домашних козликов, только ноги толще и крепче, а во всей фигуре собранность, сила, особенная какая-то вольнолюбивость. Мордочка тонкая, аскетическая, но лоб ширококостный и рога в красивой кольцевой нарезке, еще не завившиеся назад, но крепенькие.