Страница:
Прилизанный уже не видел и не слышал битвы. Он не дышал. Еще один волк отполз в сторону и, мучительно таращась, в последний раз оглядывал белые облака на высоком голубом небе: глаза его стекленели. Трое оставшихся свились с Самуром в один рычащий клубок. Вот, отброшенный в сторону, жалобно и коротко взвыл смертельно раненный волк, он пытался встать, но только волочил себя, а двое других, поняв безнадежность борьбы, вырвались из клубка и понеслись прочь. Это и предрешило их судьбу. Первого, поджимавшего лапу, Самур настиг через десяток метров - волк не сопротивлялся, лишь клацнул впустую зубами и пал, сраженный. Второй пробежал сотню или две сотни метров, был настигнут и свален ударом тяжелого тела, и от этого удара ему уже не суждено было подняться.
Над плоскогорьем закружились вороны.
Все кончилось.
6
За пять или семь минут стая перестала существовать.
На каменистом краю поднятого в небо плоскогорья валялись пять хищников.
Самур почувствовал страшную слабость. Не было сил, он потерял много крови. Подкосились ноги, и овчар упал. Откинув голову и лапы, он лежал неподвижно, мелко дышал и смотрел в небо широко открытыми глазами, в которых стыла скорбь. Солнце жгло его впалые бока. Дымилась взмокшая, окровавленная шерсть.
Месть свершилась. Но она ведь не вернет ему потерянное.
Отдохнув, овчар поднялся, деловито обошел и обнюхал поверженных врагов. Все время в груди его клокотало. Он схватил мертвого Прилизанного за бок и протащил метра три, а потом стал на него передними лапами и долго стоял так, рыча и ожидая, не проснется ли в огромном волке угаснувшая жизнь.
Солнце клонилось к западу. Со снежников прилетела струя холодного воздуха, и это напоминание о близком закате и об одинокой ночи заставило Шестипалого сорваться с места и отправиться туда, где лежала Монашка.
С хозяином и зоологом овчар разминулся. Люди потеряли след на подступах к высоте и вернулись на дорогу.
Все на площадке у логова оставалось как и два часа назад, только едва слышно ощущался неизвестно откуда пришедший запах хозяина и того человека, которого он откопал зимой в снежной лавине. Но Самуру было не до людей.
Он обошел тела детей своих, обнюхал, тронул носом волчицу, но больше не выл, хотя сердце его разрывалось. Так же молча отбежал к самому краю площадки и лег, вытянув вперед израненные лапы и положив на них тяжелую голову.
Один...
Почернив ущелье, ночь вползла на горы и затянула их траурной вуалью. Вспыхнули и замигали равнодушные звезды. Белая голова Кушта серебристым миражем прорезала черноту ночи и смутно нарисовалась на звездном небе. Завыл в распадке шакал, прошуршала лисица, отправляясь на охоту. Ее нора была почти рядом, Самур знал где, но не трогал соседку. Потом раздался треск валежника и глухое сопение: это кабанье стадо прошло на водопой или спускалось поближе к камышкинским огородам, чтобы поживиться молодой картошкой.
Жизнь продолжалась, все занимались своими делами, заботились друг о друге или подкарауливали слабейшего; лишь Самур был одиноким, забытым и никому не нужным зверем.
На небо из за остренькой горы выплыл тоже остренький молодой месяц и, удивившись широте мира, который открылся ему с высоты, застыл на месте, потеснив соседние звезды. Света он не прибавил, но внес какое-то оживление в горный пейзаж. Чаще завыли шакалы, которым вечно не везет, отчего они и пребывают в дурном расположении духа. Рявкнул в лесу медведь. Быстро и страстно заухал филин, извещая мелкоту, что выходит на охоту. Самуру вдруг очень захотелось выть, жаловаться молодому месяцу на свою тяжкую долю, он уже запрокинул морду, едва сдерживая рвущуюся наружу смертную тоску, как вдруг услышал тоненький и жалобный плач из глубины норы. Тихий голосок жаловался на голод, одиночество и был очень испуганным.
Шестипалый бросился к норе. Он узнал этот голосок, сердце овчара дрогнуло и застыло в радостном ожидании чуда.
Тесная нора в конце расширялась. Самур повернулся, стараясь нащупать маленькое тельце, но ничего не нашел. Звуки затихли. Может быть, показалось? В норе пахло волчатами и живой Монашкой. Самур тихо заскулил. И тогда откуда-то сверху, узнав отца и обалдев от радости, на него упал волчонок, тот самый забияка в шубке отцовской расцветки, который так любил баловаться с Самуром.
Чего только не выделывал он в темной и тесной норе! За минуту волчонок исследовал Самура от кончика хвоста до кончика носа, ткнулся десяток раз в морду, уши, шею, в ноги, живот, тормошил и покусывал, требуя пищи, ласки, внимания, показывая в то же время, как он рад, как голодал и не решался выйти, а Самур облизывал его и тихо, радостно ворчал.
Задолго до трагедийного часа этот бравый волчонок отыскал у потолка норы густо переплетенные корни и во время игры стал забираться на них, как на полати, чтобы скакнуть вниз на своих сверстников или на мать. И в те страшные минуты он сидел там, сжавшись в комочек, и когда Прилизанный вытащил мать и волчат, он не стронулся с места, окаменев в своем тайнике, а потом, услышав, что все стихло, никак не мог заставить себя выглянуть из норы и узнать, куда подевались его близкие и что означал весь этот страшный шум. Только голод понудил его скулить; эти слабые звуки и были услышаны Самуром.
Маленький, теплый комочек, радостно ковыляющий около Шестипалого, в одно мгновение растворил безысходность, тоску и вернул Самура к деятельной жизни, заставил пошевеливаться, потому что волчонок просил еды, то и дело тыкался ему в живот и серчал, не находя там столь необходимого молока.
Самур выполз из норы. Волчонок изъявил намерение следовать за ним, но отец строго приказал оставаться на месте, подтвердив приказ легким укусом в холку. Волчонок поскулил и смирился, а овчар сломя голову побежал на тропу, вспомнив, что там лежит туренок, брошенный несколько часов назад.
От козла, в общем-то, остались, как говорится, только рожки да ножки. Здесь вовсю пировала соседка лиса, и, как ни прискорбно было Самуру обижать ее, пришлось все же отогнать, потому что и волчонок и он сам очень нуждались в подкреплении.
Волчонок ждал в логове. Но он не знал, что делать с мясом, лизал его и скулил, он совсем не утолил голода. Зато подкрепился Самур. И тогда он вылез из норы и позволил сыну следовать за собой.
Вид неподвижных волчат и матери скорее удивил, чем испугал несмышленыша. Он потормошил их, приглашая играть, и, лишь понюхав кровь, заворчал и отступил назад. Смутное ощущение смерти напугало волчонка, он прижался к Самуру и больше не отходил от него.
В холодные предрассветные часы, когда лес, трава и камни купались в бисерной росе, а шум ручья в посвежевшем воздухе был особенно далеко и отчетливо слышен, Шестипалый увел своего найденыша от этого несчастного места, увел, чтобы больше не возвращаться сюда. У него снова были и цель и счастье: маленькое создание трусило сбоку, стараясь почаще касаться отцовской лапы, чтобы не ощущать себя одиноким и беззащитным.
Лишь короткую минуту простоял Самур, чтобы определить, в какую сторону ему идти. Он вышел на тропу в центре распадка и, стараясь сдерживать шаг, чтобы не отстал волчонок, направился к реке, а оттуда повернул влево, к Восточному кордону, к Камышкам.
Он шел к людям.
Он ждал от них добра. Не для себя. Для волчонка.
Глава двенадцатая
ПРИЕМЫШИ
1
Саша приехал глубокой ночью, поймав попутную машину.
Он сбросил чемодан и связку книг, расплатился с шофером и поглядел на темные окна родительского дома. Спят Молчановы. Спят и не знают, что сын их, Александр Молчанов, закончив курс наук и получив аттестат зрелости, стоит на крыльце отчего дома, никак не решаясь тронуть звонкую щеколду и нарушить покой родителей, которые потом, конечно, не смогут больше спать. Он посмотрел на часы. Десять минут третьего.
В это время дверь тихо отворилась, и в проеме показалось лицо матери.
- Я так и знала, - тихо произнесла она. - Сыночек, любимый... Чуяло мое сердце, все не спала, а задремала - и вдруг показалось, что ты стоишь на крыльце. Родимый ты мой... Устал с дороги?
Она гладила его лицо, целовала, а сама уже хваталась за вещи, шире открывала дверь, торопилась все-все сделать, но так, чтобы не отходить от сына, чувствовать его рядом с собой, и все спрашивала и спрашивала, не слушая сыновних ответов.
- А где папа? - спросил он.
- В горах, где же ему быть. С Котенкой ушли. Обещал сегодня вернуться, а вот видишь... Есть хочешь? И чего это я спрашиваю, будто не знаю! Ты сиди, Сашенька, сиди, милый. Или, может, умыться надо? Тогда бери полотенце, умывальник я с вечера налила, ступай мойся, а я тут сейчас тебе согрею...
Он вышел во двор, оглядел знакомый сарай, пустую конуру Самура и только тут в полную меру ощутил себя в родном доме. Что-то давнее, детское, вошло в него именно в эту самую минуту, и Саша улыбнулся во весь рот. Потом потянулся до хруста в плечах и, засмеявшись неизвестно чему, спустился с крыльца к умывальнику.
Загремел чугунный сосок, заплескалась вода. Саша фыркал, лил на шею и на спину прохладную воду, чувствовал ее привычный вкус во рту и покряхтывал от удовольствия. Нечто мягкое и живое подкатилось ему в эту минуту под ноги, в темноте он не видел, что это, но машинально отпихнул животное и стал вытираться. Снова это мягкое завозилось под ногами, и Саша сладко подумал, что отец взял щенка. Он даже нагнулся, чтобы потрепать его, но вдруг ощутил на ладони широкую когтистую лапу и вскрикнул от удивления. Нагнувшись, поймал густошерстую спину и тяжело поднял к лицу двумя руками.
- Медвежонок? - сказал он удивленно и живо опустил зверя, потому что острые коготки уже проехались по руке, оставив царапины. - Вот это да! Откуда взялся?
Когда он занес ногу на ступеньку, кто-то очень жестко поддал его под коленку. Обернувшись, Саша увидел в полосе света из окна блестящие глаза олененка; малыш собирался повторить свой озорной маневр.
- Ах ты мошенник! - прикрикнул Саша и проворно схватил олененка за уши.
И снова ему под ноги подкатился шерстистый клубок, теперь уже явно на выручку, потому что ворчание медвежонка было сердитым, а порывы более стремительны.
- Да ну вас! - Саша проворно закрыл за собой дверь. - Ма, что там за зверинец во дворе?
- Это Хобик и Лобик, наши воспитанники. Отец принес. Олененок, видать, отбился, а у медвежонка мать порешили злодеи. Сиротки, одним словом. Уже познакомился?
- Они сами навязались. Вон как царапнул, смотри.
Елена Кузьминична засмеялась.
- Завтра подружитесь. Такие забавные малыши, возиться с ними - одно удовольствие. Садись, сынок, покушай и ложись спать. До утра-то вон сколько времени!..
Когда Саша проснулся, в доме стояла полная тишина. Он еще немного полежал, хотел было снова уснуть, как человек, не обремененный заботами и регламентом, но посмотрел на часы и удивился: четверть одиннадцатого! Одеваясь, заглянул в окно - мать доставала из курятника яйца. Выглянул на улицу: в палисаднике сидел и курил отец.
Саша выскочил на крыльцо. Егор Иванович обернулся, торопливо бросил и придавил сапогом окурок и шагнул к нему. Они обнялись, отцовские усы защекотали по губам.
- Здоров? - спросил Егор Иванович.
- Как штык!
- Чем порадуешь родителей?
- Полный порядок. Без троек, не аттестат - картинка! В общем, всё.
- Молодец! - Отец похлопал Сашу по плечам. - Отдыхай, набирайся сил для осени.
- А у тебя как? - спросил Саша.
- Как ты говоришь: полный порядок! Пока с Котенкой хожу. Такая встреча в горах... - вдруг оживился он. - Самура видели. У него страшная беда стряслась. Степная стая порвала волчицу и всех ихних волчат. Мы целый день шли за ним, хотели узнать, что и как, но след увел на плоскогорье, а туда мы не поднялись. Как бы и его волки не взяли, ведь он за ними пошел.
Саша вздохнул. Не везет Самуру! Понятно почему: не дикий и не домашний. И там не свой, и здесь ему не по нраву.
Молчанов сказал раздумчиво:
- Теперь он не успокоится, пока не задавит волков. Или они его, или он их всех до одного. Пойду на перевалы, непременно след отыщу. Тебе-то скоро уезжать, сынок, иль до экзаменов здесь побудешь?
- Свобода! - как можно веселей сказал Саша. - Экзамены в августе. Походим по горушкам! Знаешь, па, я заработать думаю немного, два-три раза туристов через перевалы проведу, у меня права инструктора. Ну и походить, повидать, узнать кое-что... Борис Васильевич советует. Он тебе вот такой привет посылает! - Саша развел руками.
- Ладно. Спасибо. Куда учиться-то пойдешь?
- На биологический, в Ростов.
- Борис Васильевич одобрил?
- Советовались, - сдержанно ответил Саша.
- Хорошо, Александр. - Егор Иванович подправил усы, очень довольный разговором. - Идем завтракать, мать заждалась. И где только ты научился спать до полудня?
- Вот только что и научился, - засмеялся Саша.
У старшего Молчанова имелись основания для доброго настроения. Сбылась давняя его мечта: сын не только закончил школу и вернулся здоровым, бодрым и веселым человеком, почти взрослым человеком, но и окончательно определил свои наклонности. Биолог - это хорошо... "Познающий жизнь". Значит, недаром провел он годы в Желтой Поляне, школа привила ему любовь к жизни. Именно об этом и мечтал Егор Иванович, когда определял Сашу в полянскую школу, где учительствовал Борис Васильевич - один из немногих знатоков Кавказа, чья влюбленность в природу так или иначе передавалась ученикам.
Молчанова нет-нет да и беспокоила мысль о преемственности. На его Восточном кордоне и в заповеднике сплошь пожилые люди, среди лесников, наблюдателей и научных сотрудников, почти нет молодых, а если и придет кто, так разве неудачник какой-нибудь, которому просто деваться больше некуда. Заповеднику очень нужны образованные молодые люди, чтобы не только охраняли резерват природы в неприкосновенности, но сделали главной своей лабораторией для изучения десятков проблем, выдвигаемых жизнью. Вот та же проблема каштана, который погибает. Или восстановление буковых лесов, которых становится все меньше и меньше на Кавказе и на планете, потому что плохо растет буковая молодь под покровом других деревьев и тем более на вырубках. А изучение животных в естественных условиях? Наконец, геология Кавказа, его почвы, минеральные источники, климат? Кто займется всем этим, чтобы Кавказ год от году становился краше и полезней для людей?
Лесник не раз толковал на эту тему с Ростиславом Андреевичем, все думали так же, как и Молчанов, и все с грустью и нетерпением ожидали себе достойной смены. Где она, кто заменит стариков? Молодые уезжают в города, очень мало остается таких, кто способен оценить прелесть утренней тишины и краски жизни где-нибудь в горном поселке или на лесном кордоне.
На Сашу своего Молчанов посматривал с гордостью. Вырос, окреп. Теперь, видишь ли, думает об университете. Без пяти минут студент. А там и ученый. Хотя кто его знает... Еще годы и годы пройдут. Вдруг увлечет его другая биологическая отрасль, ну, скажем, генетика или космическая биология. Вот и пропал человек для Кавказа, забудет горы ради нового увлечения и навсегда осядет в большом городе. Впрочем, что загадывать о событиях невероятно далеких!
Прямо из-за стола Саша отправился смотреть малышей.
Они успели возмужать. Олененок сделался стройным, тонким попрыгунчиком на высоких ножках. Его цветастая шерстка стала ровной, полосы и пятна постепенно пропадали, зато все больше появлялось серо-коричневых, лесных оттенков. Он без конца прыгал и играл, двор становился явно тесным для него. Уж на что медвежонок, прозванный Лобиком за постоянную манеру сбычиваться и выставлять вперед широкий свой лоб, - уж на что он был резв и забавен, но и он временами уставал от проказ неугомонного Хобика. Когда медвежонок, истратив силы, ложился, Хобик мог сто раз прыгнуть через него и двадцать раз задеть резвым копытцем, чтобы растормошить и поднять. Они крепко подружились. Спали рядом. Олененок, как существо побольше ростом, не возражал, если Лобик сворачивался между его ног. Ели из одной миски, не жадничали; только когда в миске оставалось совсем мало, Лобик деликатно старался оттеснить своего друга к краю и легонько ворчал при этом, а тот, обидевшись, мог поддать ему копытом, и тогда обиженный, бросив еду, бежал к Елене Кузьминичне плакаться, и той приходилось мирить драчунов, подливая им теплого молока.
Лобик по природе своей рос флегматиком. Он непременно хотел спать среди дня, а чтобы Хобик не мешал ему, забирался в конуру, куда олененок, по причине длинных ножек, залезть не мог.
За ограду их не выпускали. Егор Иванович знал, что не убегут, но приходилось опасаться соседских собак, которые то и дело облаивали малышей через забор. И Хобик и Лобик не понимали злобного лая этих существ и доверчиво, но с осторожностью обнюхивали их через щели забора, догадываясь, что это опасные существа.
Сашу они встретили с любопытством и доверчивостью, а когда он укоризненно показал Лобику ночные царапины, тот с глуповатой миной на мордочке лизнул ему руку и потянул к себе, полагая, что лапа с пятью подвижными пальцами вполне подходящая штука для игры.
В первый же день Саша устроил малышам корыто с водой, искупал обоих, и они, переволновавшись, уснули под солнышком, привалившись друг к другу, а он сел рядом и задумался.
Вышел Егор Иванович, обнял Сашу и тоже стал смотреть на малышей.
- Слушай, па, хищниками родятся или становятся? - спросил вдруг Саша.
- По-моему, становятся, - неуверенно ответил он. - Все зависит от условий жизни или, как говорят, от среды.
- Ну вот Лобик, когда вырастет в обстановке дружбы и добра, станет хищником или нет?
Егор Иванович растерялся. Наверное, случалось в горах и такое, но он лично никогда не видел медведей, которые бы дружили с козами или оленями. Он и ответил полушутя:
- Вот тебе тема для будущего исследования. А лучше всего, если ты спросишь об этом нашего зоолога. Он знает. Он все знает про животных.
- По-моему, тут сложней, чем кажется на первый взгляд, - сказал Саша, отвечая на какие-то свои мысли. - Вот возьми ты людей. Хомо сапиенс, так сказать, разумные существа. Все они воспитываются примерно в одинаковых условиях, да? А какие разные получаются. С одной стороны Циба, с другой Борис Васильевич... Видно, дело не только в условиях жизни. Ведь жизнь Бориса Васильевича во много раз трудней, чем жизнь Цибы. И во столько же раз добрей человек. Почему?
Молчанов неопределенно пожал плечом. Тема слишком сложная для него.
- Ты глубоко копнул, Александр, - сказал он. - Есть, конечно, черты характера врожденные и благоприобретенные, ничего не скажешь. Но условия жизни все-таки кладут печать на живое существо. И на человека, конечно...
Тут он замолчал и прислушался. Саша тоже вытянул шею. За оградой, отделяющей двор от огорода, послышался шорох и какие-то странные звуки. Отец и сын переглянулись и тихонько пошли к ограде, густо заросшей с той стороны зеленой колючей ежевикой.
Они стали у изгороди и осмотрели буйную заросль, за которой зеленели рядки картофеля с часто посаженной кукурузой и стояли островки малинника. Тихо. Никаких звуков. Или показалось им? Егор Иванович вдруг схватил сына за руку.
- Смотри! - Он показал на опушку кустарника за огородом.
Там стоял Шестипалый и смотрел на них. Стоял смело, словно нарочно выставился, чтобы обратить на себя внимание.
- Самур, Самур! - закричал Саша и перепрыгнул через оградку. Но тот повернулся и исчез в кустах.
А близко от Саши под зеленым пологом густой, повисшей на заборе ежевики что-то завозилось и тихо проскулило. Саша осторожно раздвинул плети.
На влажной земле лежал щенок и большими, испуганными глазами смотрел на Сашу.
2
Маленький волчонок первый раз в жизни совершал столь далекое путешествие. И хотя Самур все время укорачивал шаг, чтобы малыш не отставал, усталость быстро одолевала его. Волчонок начал спотыкаться, скулить, на спуске он полетел через голову и ушибся. Самур лег, и волчонок, уткнувшись ему в пушистый живот, тотчас уснул.
Начинался рассвет. Погасли звезды на восточной стороне небосклона. Молодой месяц передвинулся к югу и повернулся так, словно хотел подцепить острым рожком своим большую гору и приподнять ее над землей, но не успел напроказничать и стал быстро тускнеть на светлеющем небе. Горы, почти до самых вершин укутанные в шубу из черного леса, подвинулись ближе и стали ясней видны со всеми своими складками и выступами, с бледно-зелеными потеками зимних лавин и серыми каменными осыпями, которые походили на отодранные лоскуты живой кожи. Небо порозовело, и, по мере того как наливалось оно светом, леса зеленели, с гор исчезали черные краски, и мир делался веселей, просторней и чище. А когда оранжевое солнце перевалило через седловину и бросило вдоль распадка свои нестерпимо светлые лучи, все заулыбалось и засверкало!
Засияли бриллиантовые листочки, цветы, стебли, иголочки, даже мрачный камень, усеянный брызгами, на одно мгновение сделался сказочным красавцем, и обманутая бабочка целую минуту порхала над ним, любуясь разноцветьем испаряющейся росы.
Прошелестел ветер - союзник солнца, посланный для просушки мокрой планеты, в ущельях задвигался убегающий туман и высох прямо на глазах.
А солнце заглянуло во все уголки леса, отыскало в чащобе Самура с волчонком, и бело-черная шерсть их задымилась, просыхая. Самур потянулся, волчонок чмокнул во сне и вдруг открыл глаза, явно не соображая, где он и что с ним.
Минуту спустя он уже шагал сбоку Самура и зевал на ходу, спотыкаясь о неровности почвы. Скоро он опять заскулил от голода, а Самур не только не предложил ему поесть, но почему-то еще больше заспешил.
Они шли не по той ровной и открытой дороге, которую люди проложили для себя вдоль реки, а обочь ее, метров на сто выше, через лес, и если для взрослого овчара такая дорога была привычной, то волчонку она доставляла множество неприятностей. Он как мог спешил за отцом, ужасно боялся отстать. Колючки царапали нежную шубку, острые камни больно впивались в неокрепшие лапы, холодная вода на пути заставляла вздрагивать, а тут еще пустой желудок требовал пищи, которую отец, видимо, не мог достать.
Самур догадывался, что волчонок, еще не привыкший к лесной еде, долго не протянет, он остро нуждался в материнской заботе и теплом молоке; овчар знал только одно место, где жили добрые существа, способные дать малышу и то и другое: дом своего хозяина. И он шел к этому дому.
Измученный волчонок едва дотащился до поселка. Вид у него был самый жалкий, бока запали, скучные глазки слезились, а подушечки на пальцах распухли так, что каждый шаг доставлял мучения. Последние сотни три метров он идти отказался. Лег и зажмурился. Будь что будет. Овчар вернулся, и тогда пришлось прибегнуть к единственному выходу: он сцапал малыша за шкурку и понес в зубах, часто останавливаясь, потому что малыш все время выскальзывал.
Самур пробрался через знакомый огород и положил волчонка у оградки. Оставалось сделать самое главное: войти и доложить о прибытии, иначе говоря, преодолеть ограду и залаять. Но ни того, ни другого он проделать не мог, его сковывал непонятный страх. Самур стал искать дыру в ограде, чтобы перенести малыша ближе к теплым рукам хозяйки, завозился в ожине, эта возня и привлекла внимание Егора Ивановича и Саши. Увидев, что хозяин подходит ближе, Самур молнией скользнул в кукурузу и остановился только у дальнего края огорода.
Звук Сашиного голоса, полузабытая кличка пробудили в нем уснувшее желание отозваться, подбежать. Но месяцы, проведенные с Монашкой, счастье вольной жизни и зов дикой, волчьей крови удержали его. Он не мог жить в подчинении. Любовь к людям затуманилась, он умер бы от тоски по свободной жизни в горах.
И Самур не отозвался. А когда Саша побежал к нему, овчар повернулся и исчез в лесу.
Теперь он знал, что волчонок не пропадет.
Егор Иванович поднял малыша.
- Смотри-ка, вылитый Самур! Как же он уцелел? Или стая не нашла его, или он убежал с Самуром. Даже хвост как у овчара. Отличный щенок!
- Не щенок, а волчонок, - поправил Саша.
- Да, да, три четверти дикой крови, а стать настоящей кавказской овчарки. - Егор Иванович посмотрел в ту сторону, куда исчез Самур, и задумчиво добавил: - Выходит, Шестипалый сам привел его сюда. Он не надеется на себя и по-прежнему верит нам.
- Подбросил свое чадо? - Саша улыбался, очень довольный происшествием. - А может, знал, что у вас тут детские ясли. Интересно, удалось ему наказать стаю?
Молчанов высоко поднял волчонка на руках.
- Пусть убедится, что нашли. Ведь смотрит откуда-нибудь из кустов...
Елена Кузьминична приняла волчонка как должное. Она успела привыкнуть к такого рода неожиданностям. Два или три - какая разница! Напоила его теплым молоком, укутала в тряпку, и лесное дитя тотчас уснуло, презрев все на свете. А когда выспался, Саша потащил его знакомиться.
Лобик отнесся к новенькому с мальчишеской снисходительностью. Обнюхал, тронул лапой, тот упал и заскулил. Слабачок. Таких не обижают, таких жалеют. А Хобик проявил только радостное любопытство, и ничего более. Попрыгал вокруг да около и оставил его в покое. Новичок скоро освоился и ужинал уже вместе с остальными. Лобик заворчал было, новенький прекрасно понял его и загодя отошел от миски, как самый воспитанный. К тому же он наелся. Только спали они порознь. Олененок - на клочке сена, Лобик - в конуре, а новенький вдруг забрался под крыльцо. Оно чем-то напоминало родное логово.
Над плоскогорьем закружились вороны.
Все кончилось.
6
За пять или семь минут стая перестала существовать.
На каменистом краю поднятого в небо плоскогорья валялись пять хищников.
Самур почувствовал страшную слабость. Не было сил, он потерял много крови. Подкосились ноги, и овчар упал. Откинув голову и лапы, он лежал неподвижно, мелко дышал и смотрел в небо широко открытыми глазами, в которых стыла скорбь. Солнце жгло его впалые бока. Дымилась взмокшая, окровавленная шерсть.
Месть свершилась. Но она ведь не вернет ему потерянное.
Отдохнув, овчар поднялся, деловито обошел и обнюхал поверженных врагов. Все время в груди его клокотало. Он схватил мертвого Прилизанного за бок и протащил метра три, а потом стал на него передними лапами и долго стоял так, рыча и ожидая, не проснется ли в огромном волке угаснувшая жизнь.
Солнце клонилось к западу. Со снежников прилетела струя холодного воздуха, и это напоминание о близком закате и об одинокой ночи заставило Шестипалого сорваться с места и отправиться туда, где лежала Монашка.
С хозяином и зоологом овчар разминулся. Люди потеряли след на подступах к высоте и вернулись на дорогу.
Все на площадке у логова оставалось как и два часа назад, только едва слышно ощущался неизвестно откуда пришедший запах хозяина и того человека, которого он откопал зимой в снежной лавине. Но Самуру было не до людей.
Он обошел тела детей своих, обнюхал, тронул носом волчицу, но больше не выл, хотя сердце его разрывалось. Так же молча отбежал к самому краю площадки и лег, вытянув вперед израненные лапы и положив на них тяжелую голову.
Один...
Почернив ущелье, ночь вползла на горы и затянула их траурной вуалью. Вспыхнули и замигали равнодушные звезды. Белая голова Кушта серебристым миражем прорезала черноту ночи и смутно нарисовалась на звездном небе. Завыл в распадке шакал, прошуршала лисица, отправляясь на охоту. Ее нора была почти рядом, Самур знал где, но не трогал соседку. Потом раздался треск валежника и глухое сопение: это кабанье стадо прошло на водопой или спускалось поближе к камышкинским огородам, чтобы поживиться молодой картошкой.
Жизнь продолжалась, все занимались своими делами, заботились друг о друге или подкарауливали слабейшего; лишь Самур был одиноким, забытым и никому не нужным зверем.
На небо из за остренькой горы выплыл тоже остренький молодой месяц и, удивившись широте мира, который открылся ему с высоты, застыл на месте, потеснив соседние звезды. Света он не прибавил, но внес какое-то оживление в горный пейзаж. Чаще завыли шакалы, которым вечно не везет, отчего они и пребывают в дурном расположении духа. Рявкнул в лесу медведь. Быстро и страстно заухал филин, извещая мелкоту, что выходит на охоту. Самуру вдруг очень захотелось выть, жаловаться молодому месяцу на свою тяжкую долю, он уже запрокинул морду, едва сдерживая рвущуюся наружу смертную тоску, как вдруг услышал тоненький и жалобный плач из глубины норы. Тихий голосок жаловался на голод, одиночество и был очень испуганным.
Шестипалый бросился к норе. Он узнал этот голосок, сердце овчара дрогнуло и застыло в радостном ожидании чуда.
Тесная нора в конце расширялась. Самур повернулся, стараясь нащупать маленькое тельце, но ничего не нашел. Звуки затихли. Может быть, показалось? В норе пахло волчатами и живой Монашкой. Самур тихо заскулил. И тогда откуда-то сверху, узнав отца и обалдев от радости, на него упал волчонок, тот самый забияка в шубке отцовской расцветки, который так любил баловаться с Самуром.
Чего только не выделывал он в темной и тесной норе! За минуту волчонок исследовал Самура от кончика хвоста до кончика носа, ткнулся десяток раз в морду, уши, шею, в ноги, живот, тормошил и покусывал, требуя пищи, ласки, внимания, показывая в то же время, как он рад, как голодал и не решался выйти, а Самур облизывал его и тихо, радостно ворчал.
Задолго до трагедийного часа этот бравый волчонок отыскал у потолка норы густо переплетенные корни и во время игры стал забираться на них, как на полати, чтобы скакнуть вниз на своих сверстников или на мать. И в те страшные минуты он сидел там, сжавшись в комочек, и когда Прилизанный вытащил мать и волчат, он не стронулся с места, окаменев в своем тайнике, а потом, услышав, что все стихло, никак не мог заставить себя выглянуть из норы и узнать, куда подевались его близкие и что означал весь этот страшный шум. Только голод понудил его скулить; эти слабые звуки и были услышаны Самуром.
Маленький, теплый комочек, радостно ковыляющий около Шестипалого, в одно мгновение растворил безысходность, тоску и вернул Самура к деятельной жизни, заставил пошевеливаться, потому что волчонок просил еды, то и дело тыкался ему в живот и серчал, не находя там столь необходимого молока.
Самур выполз из норы. Волчонок изъявил намерение следовать за ним, но отец строго приказал оставаться на месте, подтвердив приказ легким укусом в холку. Волчонок поскулил и смирился, а овчар сломя голову побежал на тропу, вспомнив, что там лежит туренок, брошенный несколько часов назад.
От козла, в общем-то, остались, как говорится, только рожки да ножки. Здесь вовсю пировала соседка лиса, и, как ни прискорбно было Самуру обижать ее, пришлось все же отогнать, потому что и волчонок и он сам очень нуждались в подкреплении.
Волчонок ждал в логове. Но он не знал, что делать с мясом, лизал его и скулил, он совсем не утолил голода. Зато подкрепился Самур. И тогда он вылез из норы и позволил сыну следовать за собой.
Вид неподвижных волчат и матери скорее удивил, чем испугал несмышленыша. Он потормошил их, приглашая играть, и, лишь понюхав кровь, заворчал и отступил назад. Смутное ощущение смерти напугало волчонка, он прижался к Самуру и больше не отходил от него.
В холодные предрассветные часы, когда лес, трава и камни купались в бисерной росе, а шум ручья в посвежевшем воздухе был особенно далеко и отчетливо слышен, Шестипалый увел своего найденыша от этого несчастного места, увел, чтобы больше не возвращаться сюда. У него снова были и цель и счастье: маленькое создание трусило сбоку, стараясь почаще касаться отцовской лапы, чтобы не ощущать себя одиноким и беззащитным.
Лишь короткую минуту простоял Самур, чтобы определить, в какую сторону ему идти. Он вышел на тропу в центре распадка и, стараясь сдерживать шаг, чтобы не отстал волчонок, направился к реке, а оттуда повернул влево, к Восточному кордону, к Камышкам.
Он шел к людям.
Он ждал от них добра. Не для себя. Для волчонка.
Глава двенадцатая
ПРИЕМЫШИ
1
Саша приехал глубокой ночью, поймав попутную машину.
Он сбросил чемодан и связку книг, расплатился с шофером и поглядел на темные окна родительского дома. Спят Молчановы. Спят и не знают, что сын их, Александр Молчанов, закончив курс наук и получив аттестат зрелости, стоит на крыльце отчего дома, никак не решаясь тронуть звонкую щеколду и нарушить покой родителей, которые потом, конечно, не смогут больше спать. Он посмотрел на часы. Десять минут третьего.
В это время дверь тихо отворилась, и в проеме показалось лицо матери.
- Я так и знала, - тихо произнесла она. - Сыночек, любимый... Чуяло мое сердце, все не спала, а задремала - и вдруг показалось, что ты стоишь на крыльце. Родимый ты мой... Устал с дороги?
Она гладила его лицо, целовала, а сама уже хваталась за вещи, шире открывала дверь, торопилась все-все сделать, но так, чтобы не отходить от сына, чувствовать его рядом с собой, и все спрашивала и спрашивала, не слушая сыновних ответов.
- А где папа? - спросил он.
- В горах, где же ему быть. С Котенкой ушли. Обещал сегодня вернуться, а вот видишь... Есть хочешь? И чего это я спрашиваю, будто не знаю! Ты сиди, Сашенька, сиди, милый. Или, может, умыться надо? Тогда бери полотенце, умывальник я с вечера налила, ступай мойся, а я тут сейчас тебе согрею...
Он вышел во двор, оглядел знакомый сарай, пустую конуру Самура и только тут в полную меру ощутил себя в родном доме. Что-то давнее, детское, вошло в него именно в эту самую минуту, и Саша улыбнулся во весь рот. Потом потянулся до хруста в плечах и, засмеявшись неизвестно чему, спустился с крыльца к умывальнику.
Загремел чугунный сосок, заплескалась вода. Саша фыркал, лил на шею и на спину прохладную воду, чувствовал ее привычный вкус во рту и покряхтывал от удовольствия. Нечто мягкое и живое подкатилось ему в эту минуту под ноги, в темноте он не видел, что это, но машинально отпихнул животное и стал вытираться. Снова это мягкое завозилось под ногами, и Саша сладко подумал, что отец взял щенка. Он даже нагнулся, чтобы потрепать его, но вдруг ощутил на ладони широкую когтистую лапу и вскрикнул от удивления. Нагнувшись, поймал густошерстую спину и тяжело поднял к лицу двумя руками.
- Медвежонок? - сказал он удивленно и живо опустил зверя, потому что острые коготки уже проехались по руке, оставив царапины. - Вот это да! Откуда взялся?
Когда он занес ногу на ступеньку, кто-то очень жестко поддал его под коленку. Обернувшись, Саша увидел в полосе света из окна блестящие глаза олененка; малыш собирался повторить свой озорной маневр.
- Ах ты мошенник! - прикрикнул Саша и проворно схватил олененка за уши.
И снова ему под ноги подкатился шерстистый клубок, теперь уже явно на выручку, потому что ворчание медвежонка было сердитым, а порывы более стремительны.
- Да ну вас! - Саша проворно закрыл за собой дверь. - Ма, что там за зверинец во дворе?
- Это Хобик и Лобик, наши воспитанники. Отец принес. Олененок, видать, отбился, а у медвежонка мать порешили злодеи. Сиротки, одним словом. Уже познакомился?
- Они сами навязались. Вон как царапнул, смотри.
Елена Кузьминична засмеялась.
- Завтра подружитесь. Такие забавные малыши, возиться с ними - одно удовольствие. Садись, сынок, покушай и ложись спать. До утра-то вон сколько времени!..
Когда Саша проснулся, в доме стояла полная тишина. Он еще немного полежал, хотел было снова уснуть, как человек, не обремененный заботами и регламентом, но посмотрел на часы и удивился: четверть одиннадцатого! Одеваясь, заглянул в окно - мать доставала из курятника яйца. Выглянул на улицу: в палисаднике сидел и курил отец.
Саша выскочил на крыльцо. Егор Иванович обернулся, торопливо бросил и придавил сапогом окурок и шагнул к нему. Они обнялись, отцовские усы защекотали по губам.
- Здоров? - спросил Егор Иванович.
- Как штык!
- Чем порадуешь родителей?
- Полный порядок. Без троек, не аттестат - картинка! В общем, всё.
- Молодец! - Отец похлопал Сашу по плечам. - Отдыхай, набирайся сил для осени.
- А у тебя как? - спросил Саша.
- Как ты говоришь: полный порядок! Пока с Котенкой хожу. Такая встреча в горах... - вдруг оживился он. - Самура видели. У него страшная беда стряслась. Степная стая порвала волчицу и всех ихних волчат. Мы целый день шли за ним, хотели узнать, что и как, но след увел на плоскогорье, а туда мы не поднялись. Как бы и его волки не взяли, ведь он за ними пошел.
Саша вздохнул. Не везет Самуру! Понятно почему: не дикий и не домашний. И там не свой, и здесь ему не по нраву.
Молчанов сказал раздумчиво:
- Теперь он не успокоится, пока не задавит волков. Или они его, или он их всех до одного. Пойду на перевалы, непременно след отыщу. Тебе-то скоро уезжать, сынок, иль до экзаменов здесь побудешь?
- Свобода! - как можно веселей сказал Саша. - Экзамены в августе. Походим по горушкам! Знаешь, па, я заработать думаю немного, два-три раза туристов через перевалы проведу, у меня права инструктора. Ну и походить, повидать, узнать кое-что... Борис Васильевич советует. Он тебе вот такой привет посылает! - Саша развел руками.
- Ладно. Спасибо. Куда учиться-то пойдешь?
- На биологический, в Ростов.
- Борис Васильевич одобрил?
- Советовались, - сдержанно ответил Саша.
- Хорошо, Александр. - Егор Иванович подправил усы, очень довольный разговором. - Идем завтракать, мать заждалась. И где только ты научился спать до полудня?
- Вот только что и научился, - засмеялся Саша.
У старшего Молчанова имелись основания для доброго настроения. Сбылась давняя его мечта: сын не только закончил школу и вернулся здоровым, бодрым и веселым человеком, почти взрослым человеком, но и окончательно определил свои наклонности. Биолог - это хорошо... "Познающий жизнь". Значит, недаром провел он годы в Желтой Поляне, школа привила ему любовь к жизни. Именно об этом и мечтал Егор Иванович, когда определял Сашу в полянскую школу, где учительствовал Борис Васильевич - один из немногих знатоков Кавказа, чья влюбленность в природу так или иначе передавалась ученикам.
Молчанова нет-нет да и беспокоила мысль о преемственности. На его Восточном кордоне и в заповеднике сплошь пожилые люди, среди лесников, наблюдателей и научных сотрудников, почти нет молодых, а если и придет кто, так разве неудачник какой-нибудь, которому просто деваться больше некуда. Заповеднику очень нужны образованные молодые люди, чтобы не только охраняли резерват природы в неприкосновенности, но сделали главной своей лабораторией для изучения десятков проблем, выдвигаемых жизнью. Вот та же проблема каштана, который погибает. Или восстановление буковых лесов, которых становится все меньше и меньше на Кавказе и на планете, потому что плохо растет буковая молодь под покровом других деревьев и тем более на вырубках. А изучение животных в естественных условиях? Наконец, геология Кавказа, его почвы, минеральные источники, климат? Кто займется всем этим, чтобы Кавказ год от году становился краше и полезней для людей?
Лесник не раз толковал на эту тему с Ростиславом Андреевичем, все думали так же, как и Молчанов, и все с грустью и нетерпением ожидали себе достойной смены. Где она, кто заменит стариков? Молодые уезжают в города, очень мало остается таких, кто способен оценить прелесть утренней тишины и краски жизни где-нибудь в горном поселке или на лесном кордоне.
На Сашу своего Молчанов посматривал с гордостью. Вырос, окреп. Теперь, видишь ли, думает об университете. Без пяти минут студент. А там и ученый. Хотя кто его знает... Еще годы и годы пройдут. Вдруг увлечет его другая биологическая отрасль, ну, скажем, генетика или космическая биология. Вот и пропал человек для Кавказа, забудет горы ради нового увлечения и навсегда осядет в большом городе. Впрочем, что загадывать о событиях невероятно далеких!
Прямо из-за стола Саша отправился смотреть малышей.
Они успели возмужать. Олененок сделался стройным, тонким попрыгунчиком на высоких ножках. Его цветастая шерстка стала ровной, полосы и пятна постепенно пропадали, зато все больше появлялось серо-коричневых, лесных оттенков. Он без конца прыгал и играл, двор становился явно тесным для него. Уж на что медвежонок, прозванный Лобиком за постоянную манеру сбычиваться и выставлять вперед широкий свой лоб, - уж на что он был резв и забавен, но и он временами уставал от проказ неугомонного Хобика. Когда медвежонок, истратив силы, ложился, Хобик мог сто раз прыгнуть через него и двадцать раз задеть резвым копытцем, чтобы растормошить и поднять. Они крепко подружились. Спали рядом. Олененок, как существо побольше ростом, не возражал, если Лобик сворачивался между его ног. Ели из одной миски, не жадничали; только когда в миске оставалось совсем мало, Лобик деликатно старался оттеснить своего друга к краю и легонько ворчал при этом, а тот, обидевшись, мог поддать ему копытом, и тогда обиженный, бросив еду, бежал к Елене Кузьминичне плакаться, и той приходилось мирить драчунов, подливая им теплого молока.
Лобик по природе своей рос флегматиком. Он непременно хотел спать среди дня, а чтобы Хобик не мешал ему, забирался в конуру, куда олененок, по причине длинных ножек, залезть не мог.
За ограду их не выпускали. Егор Иванович знал, что не убегут, но приходилось опасаться соседских собак, которые то и дело облаивали малышей через забор. И Хобик и Лобик не понимали злобного лая этих существ и доверчиво, но с осторожностью обнюхивали их через щели забора, догадываясь, что это опасные существа.
Сашу они встретили с любопытством и доверчивостью, а когда он укоризненно показал Лобику ночные царапины, тот с глуповатой миной на мордочке лизнул ему руку и потянул к себе, полагая, что лапа с пятью подвижными пальцами вполне подходящая штука для игры.
В первый же день Саша устроил малышам корыто с водой, искупал обоих, и они, переволновавшись, уснули под солнышком, привалившись друг к другу, а он сел рядом и задумался.
Вышел Егор Иванович, обнял Сашу и тоже стал смотреть на малышей.
- Слушай, па, хищниками родятся или становятся? - спросил вдруг Саша.
- По-моему, становятся, - неуверенно ответил он. - Все зависит от условий жизни или, как говорят, от среды.
- Ну вот Лобик, когда вырастет в обстановке дружбы и добра, станет хищником или нет?
Егор Иванович растерялся. Наверное, случалось в горах и такое, но он лично никогда не видел медведей, которые бы дружили с козами или оленями. Он и ответил полушутя:
- Вот тебе тема для будущего исследования. А лучше всего, если ты спросишь об этом нашего зоолога. Он знает. Он все знает про животных.
- По-моему, тут сложней, чем кажется на первый взгляд, - сказал Саша, отвечая на какие-то свои мысли. - Вот возьми ты людей. Хомо сапиенс, так сказать, разумные существа. Все они воспитываются примерно в одинаковых условиях, да? А какие разные получаются. С одной стороны Циба, с другой Борис Васильевич... Видно, дело не только в условиях жизни. Ведь жизнь Бориса Васильевича во много раз трудней, чем жизнь Цибы. И во столько же раз добрей человек. Почему?
Молчанов неопределенно пожал плечом. Тема слишком сложная для него.
- Ты глубоко копнул, Александр, - сказал он. - Есть, конечно, черты характера врожденные и благоприобретенные, ничего не скажешь. Но условия жизни все-таки кладут печать на живое существо. И на человека, конечно...
Тут он замолчал и прислушался. Саша тоже вытянул шею. За оградой, отделяющей двор от огорода, послышался шорох и какие-то странные звуки. Отец и сын переглянулись и тихонько пошли к ограде, густо заросшей с той стороны зеленой колючей ежевикой.
Они стали у изгороди и осмотрели буйную заросль, за которой зеленели рядки картофеля с часто посаженной кукурузой и стояли островки малинника. Тихо. Никаких звуков. Или показалось им? Егор Иванович вдруг схватил сына за руку.
- Смотри! - Он показал на опушку кустарника за огородом.
Там стоял Шестипалый и смотрел на них. Стоял смело, словно нарочно выставился, чтобы обратить на себя внимание.
- Самур, Самур! - закричал Саша и перепрыгнул через оградку. Но тот повернулся и исчез в кустах.
А близко от Саши под зеленым пологом густой, повисшей на заборе ежевики что-то завозилось и тихо проскулило. Саша осторожно раздвинул плети.
На влажной земле лежал щенок и большими, испуганными глазами смотрел на Сашу.
2
Маленький волчонок первый раз в жизни совершал столь далекое путешествие. И хотя Самур все время укорачивал шаг, чтобы малыш не отставал, усталость быстро одолевала его. Волчонок начал спотыкаться, скулить, на спуске он полетел через голову и ушибся. Самур лег, и волчонок, уткнувшись ему в пушистый живот, тотчас уснул.
Начинался рассвет. Погасли звезды на восточной стороне небосклона. Молодой месяц передвинулся к югу и повернулся так, словно хотел подцепить острым рожком своим большую гору и приподнять ее над землей, но не успел напроказничать и стал быстро тускнеть на светлеющем небе. Горы, почти до самых вершин укутанные в шубу из черного леса, подвинулись ближе и стали ясней видны со всеми своими складками и выступами, с бледно-зелеными потеками зимних лавин и серыми каменными осыпями, которые походили на отодранные лоскуты живой кожи. Небо порозовело, и, по мере того как наливалось оно светом, леса зеленели, с гор исчезали черные краски, и мир делался веселей, просторней и чище. А когда оранжевое солнце перевалило через седловину и бросило вдоль распадка свои нестерпимо светлые лучи, все заулыбалось и засверкало!
Засияли бриллиантовые листочки, цветы, стебли, иголочки, даже мрачный камень, усеянный брызгами, на одно мгновение сделался сказочным красавцем, и обманутая бабочка целую минуту порхала над ним, любуясь разноцветьем испаряющейся росы.
Прошелестел ветер - союзник солнца, посланный для просушки мокрой планеты, в ущельях задвигался убегающий туман и высох прямо на глазах.
А солнце заглянуло во все уголки леса, отыскало в чащобе Самура с волчонком, и бело-черная шерсть их задымилась, просыхая. Самур потянулся, волчонок чмокнул во сне и вдруг открыл глаза, явно не соображая, где он и что с ним.
Минуту спустя он уже шагал сбоку Самура и зевал на ходу, спотыкаясь о неровности почвы. Скоро он опять заскулил от голода, а Самур не только не предложил ему поесть, но почему-то еще больше заспешил.
Они шли не по той ровной и открытой дороге, которую люди проложили для себя вдоль реки, а обочь ее, метров на сто выше, через лес, и если для взрослого овчара такая дорога была привычной, то волчонку она доставляла множество неприятностей. Он как мог спешил за отцом, ужасно боялся отстать. Колючки царапали нежную шубку, острые камни больно впивались в неокрепшие лапы, холодная вода на пути заставляла вздрагивать, а тут еще пустой желудок требовал пищи, которую отец, видимо, не мог достать.
Самур догадывался, что волчонок, еще не привыкший к лесной еде, долго не протянет, он остро нуждался в материнской заботе и теплом молоке; овчар знал только одно место, где жили добрые существа, способные дать малышу и то и другое: дом своего хозяина. И он шел к этому дому.
Измученный волчонок едва дотащился до поселка. Вид у него был самый жалкий, бока запали, скучные глазки слезились, а подушечки на пальцах распухли так, что каждый шаг доставлял мучения. Последние сотни три метров он идти отказался. Лег и зажмурился. Будь что будет. Овчар вернулся, и тогда пришлось прибегнуть к единственному выходу: он сцапал малыша за шкурку и понес в зубах, часто останавливаясь, потому что малыш все время выскальзывал.
Самур пробрался через знакомый огород и положил волчонка у оградки. Оставалось сделать самое главное: войти и доложить о прибытии, иначе говоря, преодолеть ограду и залаять. Но ни того, ни другого он проделать не мог, его сковывал непонятный страх. Самур стал искать дыру в ограде, чтобы перенести малыша ближе к теплым рукам хозяйки, завозился в ожине, эта возня и привлекла внимание Егора Ивановича и Саши. Увидев, что хозяин подходит ближе, Самур молнией скользнул в кукурузу и остановился только у дальнего края огорода.
Звук Сашиного голоса, полузабытая кличка пробудили в нем уснувшее желание отозваться, подбежать. Но месяцы, проведенные с Монашкой, счастье вольной жизни и зов дикой, волчьей крови удержали его. Он не мог жить в подчинении. Любовь к людям затуманилась, он умер бы от тоски по свободной жизни в горах.
И Самур не отозвался. А когда Саша побежал к нему, овчар повернулся и исчез в лесу.
Теперь он знал, что волчонок не пропадет.
Егор Иванович поднял малыша.
- Смотри-ка, вылитый Самур! Как же он уцелел? Или стая не нашла его, или он убежал с Самуром. Даже хвост как у овчара. Отличный щенок!
- Не щенок, а волчонок, - поправил Саша.
- Да, да, три четверти дикой крови, а стать настоящей кавказской овчарки. - Егор Иванович посмотрел в ту сторону, куда исчез Самур, и задумчиво добавил: - Выходит, Шестипалый сам привел его сюда. Он не надеется на себя и по-прежнему верит нам.
- Подбросил свое чадо? - Саша улыбался, очень довольный происшествием. - А может, знал, что у вас тут детские ясли. Интересно, удалось ему наказать стаю?
Молчанов высоко поднял волчонка на руках.
- Пусть убедится, что нашли. Ведь смотрит откуда-нибудь из кустов...
Елена Кузьминична приняла волчонка как должное. Она успела привыкнуть к такого рода неожиданностям. Два или три - какая разница! Напоила его теплым молоком, укутала в тряпку, и лесное дитя тотчас уснуло, презрев все на свете. А когда выспался, Саша потащил его знакомиться.
Лобик отнесся к новенькому с мальчишеской снисходительностью. Обнюхал, тронул лапой, тот упал и заскулил. Слабачок. Таких не обижают, таких жалеют. А Хобик проявил только радостное любопытство, и ничего более. Попрыгал вокруг да около и оставил его в покое. Новичок скоро освоился и ужинал уже вместе с остальными. Лобик заворчал было, новенький прекрасно понял его и загодя отошел от миски, как самый воспитанный. К тому же он наелся. Только спали они порознь. Олененок - на клочке сена, Лобик - в конуре, а новенький вдруг забрался под крыльцо. Оно чем-то напоминало родное логово.