Палмер Диана. Друзья и любовники

   Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, завороженная, испуганная, дрожащая так, будто он раздел ее и прикасался к обнаженной коже.
   — Ты раньше никогда этого не делал… — прошептала она.
   — Потому что ты этого не хотела. — Его руки скользили по ее ягодицам, прижимая к себе ее бедра. Она должна была бы воспротивиться этой близости, но не смогла. — До вчерашнего вечера, — добавил он.
   — Я и вчера не хотела, — не очень уверенно возразила она.
   — Ты была слишком ослеплена ревностью. — Руки его все сильнее прижимали ее бедра. — Нашла к кому ревновать! Иди сюда…
   Он наклонил голову, и впервые за все время его твердые теплые губы коснулись ее рта. Усы щекотали, а губы становились все настойчивей, вынуждая ее приоткрыть рот. Она чувствовала дразнящее движение языка, тогда как его руки, проникнув под блузку, мягко гладили ее спину.
   У нее перехватило дыхание, из горла вырвался прерывистый стон, тонкие пальцы еще крепче впились в огромные руки. От него пахло сигаретным дымом и дорогим одеколоном; тело, там, где он прижимал ее к себе, было чуть влажным. Все это казалось невероятным — страстные поцелуи, интимные объятия средь бела дня…
   — Ну, поцелуй же меня, — потребовал он, глядя на ее дрожащие губы. — Тебе ведь так хотелось коснуться меня, сделай это сейчас. Перестань сдерживать себя, расслабься, черт возьми!
   Слова, как брызги холодной воды, проникали сквозь огненную пелену страсти. Она смотрела на его лицо, напряженное от желания, видела жадный блеск в серебристых глазах.
   Она помотала головой, чтобы стряхнуть наваждение.
   — Нет, нет, — вырвалось у нее, но сама она не поверила своим словам. Рот больно горел от неистовости его губ, ноги подкашивались. — Нет, давай… давай останемся только друзьями.
   Он взял ее руку и прижал ладонь к своему бешено бьющемуся сердцу.
   — Чувствуешь, что ты делаешь со мной? Постоянно. Просто друзья? Да какая тут к черту дружба!
   — Нет! — Она вырвалась из его объятий и, отбежав подальше, попыталась перевести дыхание. — Я не хочу, чтобы это случилось. Не хочу…
   — Но это уже случилось, — сказал он, окинув взглядом ее вздрагивающую фигуру, острые кончики грудей, вздымающиеся в такт учащенному неровному дыханию.
   Издав невнятный вопль, в котором смешались боль и обида, она повернулась и побежала к лошади. Этого не могло произойти, только не с Джоном, человеком, которому она так доверяла. То, что он предлагал ей, было слишком неожиданно.
   — Мадлен! — окликнул он. Но она уже вскочила на лошадь, бросив на него затравленный взгляд.
   — Поздно бежать от этого, — сказал он тихо, темные глаза смотрели спокойно.
   — Нет, не поздно! — Она задыхалась. — Мы больше не будем видеться.
   — Будем, — все так же тихо возразил он. — Того, что сейчас произошло между нами, все равно недостаточно… Ни для меня, ни для тебя.
   Едва сдержав резкие слова, готовые сорваться с языка, она дернула поводья и сразу же пустила лошадь галопом. Ветер трепал ей волосы, но Мадлен было все равно. Никогда, лихорадочно думала она, никогда, Джон Дуранго! Она гнала от себя воспоминания о его твердых уверенных губах, об испытанной ею радости. Но хуже всего было то, что он оказался прав — всего этого было недостаточно.

Глава 4

   Весь остаток утра Мадлен ходила как в тумане, без конца размышляя о том, почему так молниеносно изменились их отношения с Джоном. Ее смущало ее собственное поведение и то смутное желание, которое он в ней пробуждал. После короткого неудачного романа с Алленом Мадлен решила, что она фригидна и уж в любом случае застрахована от новых увлечений.
   Аллен… Она давно не вспоминала о нем, но сегодня, когда сидела за пишущей машинкой и следила за струями дождя, стекавшими по оконному стеклу, неожиданно вернулась боль, хотя уже и не такая острая, как прежде.
   Это случилось около двух лет назад. Она встретила Аллена на собрании писательского клуба. Архитектор по профессии, он мечтал написать роман, а Мадлен поддержала его. Только что вышла ее первая книга, у нее было время помочь ему. Но он так и не смог заинтересовать издателей своим замыслом — к сожалению, ему не хватало таланта отстаивать свои честолюбивые планы. Мадлен все больше привязывалась к нему, пока они работали вместе, а он поощрял ее чувства, обещая счастье, счастье на всю жизнь. Он был так настойчив, что в конце концов добился своего.
   Наутро после того, как уступила ему, она проснулась с чувством скорее неудовлетворенности, чем радости, но все же с надеждой на более счастливые ночи впереди. И вот тогда-то он и подбросил бомбу. Он стал рассказывать ей о жене, о том, что связан по рукам и ногам, так как у них есть сын. Он умолял простить его, говорил, что потерял голову, что безумно хотел ее и не представлял, что она девственница.
   Она оторвалась от машинки и принялась бесцельно ходить по комнате. Нахлынули печальные воспоминания. В тот день она была близка к самоубийству. Она помнила, как спокойно выслушала Аллена, проводила его и молча закрыла за ним дверь. Потом она приготовила себе кофе и с остервенением проработала остаток дня. Вечером, выпив несколько коктейлей, она решила прогуляться под дождем до оперного театра, до которого идти было не одну милю, а после не могла даже вспомнить, как попала туда. Под проливным дождем она шла по шоссе и вдруг услыхала за спиной скрежет тормозов. Высокий разъяренный человек в темном вечернем костюме и белоснежной рубашке вышел из белого «роллс-ройса», собираясь обрушить на нее град проклятий.
   Так произошла ее встреча с Джоном Камероном Дуранго. Он вдруг смолк на полуслове и бережно усадил ее на переднее сиденье своей элегантной машины.
   Он привез ее к себе на квартиру, в которой жил, когда задерживался в городе, дал ей сухую одежду, напоил ароматным черным кофе, гулял с ней, пока у нее не заныли ноги, а затем уложил спать в комнате для гостей. Это было началом их странной и прекрасной дружбы — духовная близость, возникшая между ними в ту ночь, не исчезла со временем. У них оказалось много общего в восприятии и понимании сотни вещей, и это понимание росло: нередко бывало, что Джон начинал фразу, а она ее заканчивала. Он, похоже, с легкостью мог читать ее мысли.
   Она снова и снова перебирала в памяти события вчерашнего вечера и сегодняшнего утра, удивлялась своему странному поведению на приеме. Она ревновала Джона к маленькой блондинке и поэтому кокетничала с ним больше обычного.
   За эти два года ее не раз одолевало любопытство узнать, что бы она испытала, если б он поцеловал ее? И вот теперь она знала. Еще как знала…
   Ее тянуло к нему, и это влечение пугало ее. Она дала слово не подпускать к себе ни одного мужчину, чтобы никто больше не причинил ей боль. Но в то же время она понимала, что не сможет держать на расстоянии Джона Дуранго: он был упорней и опытней ее. Он, как и она, любил и утратил свою любовь. Мадлен познакомилась с ним уже после смерти его жены Эллен. С тех пор его постоянно видели в окружении самых разных женщин, пожалуй, за исключением последних полутора лет.
   С недавнего времени он стал очень разборчив — казалось, имидж вечного плейбоя стал ему надоедать. Вокруг него ходили самые невероятные слухи, все гадали, не появилась ли какая-нибудь новая женщина в его жизни. Но частная жизнь Джона была действительно частной, он не посвящал в нее никого, кроме Мадлен. Но и для Мадлен многое оставалось тайной. Ей было бы интересно узнать о его отношениях с женщинами, о его браке, но она никогда не спрашивала его об этом, так как не была уверена, что ей понравится ответ.
   Неожиданно раздался звонок. Она вскочила и бросилась к телефону со слабой надеждой, что это Джон, хотя вряд ли он стал бы ее искать так скоро.
   Дрожащими руками она схватила трубку, сердце бешено заколотилось.
   — Алло? — едва слышно прошептала она. Голос, совсем не похожий на голос Джона, со смехом произнес:
   — Боже милостивый, чьего звонка ты ожидала? Я вынужден буду сообщить кузену Джону, что у него появился соперник.
   Усилием воли она взяла себя в руки.
   — Ах, Доналд, привет, — сказала она. — Как дела?
   — Прекрасно. Ты так неожиданно исчезла вчера вечером, что я даже не успел передать тебе приглашение на сегодняшний ужин. Как ты к этому отнесешься? Я попрошу Мэйзи приготовить бифштекс с перцем и персиковый коктейль.
   Это звучало соблазнительно.
   Она поглядела в окно, на капли дождя, стекающие по стеклу, и настроение резко упало.
   — Право, даже не знаю. Погода ужасная, к тому же обещают сильную грозу…
   — Ты отказываешься из-за погоды? Или из-за того, что Джон может взорваться, если узнает о проведенном со мной вечере?
   — Не говори глупостей, — оборвала она его. — Я не боюсь Джона, и он мне не указывает, с кем общаться.
   — Он был бы не прочь, особенно если это касается меня.
   — Да, ты как бельмо у него на глазу, — рассмеялась она. — Он совсем не ценит твой ум и огромное обаяние — так, как я, но, видит Бог, я много раз пыталась ему помочь.
   Доналд вздохнул.
   — До некоторой степени это и моя вина. Если бы я не так часто виделся с Эллен… Джон очень изменился после ее смерти. Ну а все-таки, как насчет ужина?
   Ее неожиданно больно задело небрежное упоминание о жене Джона. Эллен, несомненно, была очень дорога ему — они любили друг друга еще с детства. Мадлен знала из газет о Джоне Дуранго задолго до того, как познакомилась с ним. Он был легендарной фигурой в Техасе, как в политике, так и в бизнесе.
   — Насчет ужина? — рассеянно переспросила она. — Я не против.
   — Я заеду за тобой примерно в половине шестого.
   — Отлично. До встречи. — Она повесила трубку и долго сидела, глядя на телефон.
   Джон, конечно, не обрадуется, узнав, что она ужинала с его кузеном, но ведь она всегда была независима, в отличие от тех женщин, каких он знал. У нее своя жизнь, свои привычки.
   Она смотрела бессмысленно на клавиши машинки, а тело горело от воспоминаний о прикосновении горячих губ Джона, его жадных от страсти рук.
   — Уходи, Джон, дай мне работать, — произнесла она громко. Его образ неотступно преследовал ее. Неужели так будет всегда?
   Было совсем темно и дождь хлестал как из ведра, когда подъехал Доналд в своем большом «линкольне».
   — Я рада, что ты заехал за мной, — сказала она.
   Он на мгновенье взглянул на нее голубыми мальчишескими веселыми глазами.
   — Это понятно… Сейчас не лучшее время для прогулок.
   Она откинулась на сиденье, отчего ясно обозначились контуры ее стройного тела в облегающем черном брючном костюме. Она вздохнула.
   — Забавно: у тебя «линкольн», а у Джона «феррари». Это так не соответствует вашим характерам. Вам бы следовало поменяться машинами.
   — Дорогая моя, Джон только кажется консерватором. — Он ухмыльнулся. — На самом деле консерватор я. Машины нам вполне подходят. А твое утверждение лишь доказывает, что ты знаешь Джона хуже, чем предполагаешь.
   — Явная недооценка, — пробормотала она, вдруг отчетливо вспомнив его поцелуй, нарушивший ее душевный покой.
   — Главная твоя беда, милая барышня, состоит в том, что ты закомплексована. Тебе нужен мужчина.
   Она поморгала с шутливым недоумением.
   — В виде чучела или в виде статуи? Он рассмеялся, не скрывая восхищения.
   — В виде писателя, — ответил он, осторожно объезжая глубокую лужу посреди дороги.
   — Или художника, — возразила она, взглянув на него смеющимися глазами. — Кстати, чем ты сейчас занимаешься?
   — Готовлюсь к очередной выставке. Поэтому-то мне и хотелось заполучить тебя к ужину. Ты поможешь мне отобрать двадцать лучших полотен. Я уже принес мои самые любимые из студии в гараже и развесил их в гостиной для твоего обозрения.
   — Я польщена. Он взглянул на нее.
   — Так и должно быть. Немногим я показываю свои работы до выставки. Она улыбнулась.
   — Не понимаю, почему ты тратишь столько времени и сил на живопись. Ты, конечно же, очень талантлив, но, помимо всего прочего, еще и непристойно богат.
   — Просто чешу там, где чешется, — ответил он беспечно и затем, ухмыльнувшись, добавил:
   — А кроме того, Джон выходит из себя, когда я устраиваю выставки в банке, где он держатель контрольного пакета акций.
   — Неужели тебе это нравится? — возмутилась она.
   — Еще как! — Он лукаво глянул на нее. Она невольно рассмеялась, представив себе, в какое бешенство впадает Джон. И не то чтобы он не любил искусство, но он терпеть не мог ситуаций, где должен был держаться в рамках приличий по отношению к кузену. Но даже сам глава «Дуранго-ойл» не мог позволить себе устраивать сцены в фойе весьма консервативного банка — это нанесло бы урон компании. Подобная стычка, помимо всего прочего, могла привести к тому, что держателем контрольного пакета акций стал бы Доналд.
   — Вы с Джоном хуже этих двух конкурентов бизнесменов из телешоу, которое сейчас все смотрят. Вы случайно не берете у них уроки?
   — Коли об этом зашла речь, придется сознаться, что я кое-что отметил для себя.
   Она со вздохом откинулась на спинку сиденья.
   — Кажется, мне тоже придется поучиться у милой особы, что всегда разнимает этих дурней.
   — По-моему, ты только этим и занимаешься, — съехидничал Доналд. — Только не попадайся под горячую руку.
   — Не буду, — пообещала она. Она встревоженно взглянула на особенно яркую вспышку молнии. — Ну и погодка! Последний раз такая гроза сопровождалась торнадо.
   — На этот раз ничего не случится, — успокоил ее Доналд. — Это просто небольшая молния. Не стоит беспокоиться.
   Он свернул на дорогу, ведущую к его загородному дому. Остановив машину перед неуклюжим кирпичным зданием, он выключил мотор.
   — Ну как, принести зонтик или рискнешь проверить надежность своей очаровательной шляпки?
   Она тронула поля бежевой непромокаемой шляпы под цвет плаща и улыбнулась.
   — Я лучше быстренько добегу до двери. А то я вечно спотыкаюсь о зонты или раскрываю их прямо в машине.
   — Как хочешь. Тогда беги!
   Ужин был превосходным. Маленькая пышечка Мэйзи крутилась как белка в колесе: приносила новые блюда, подливала кофе в чашки, уносила пустые тарелки — и все это так ненавязчиво, что ни разу не нарушила ленивого хода их беседы.
   После обеда Мадлен прошла за Доналдом в гостиную. Она внимательно разглядывала его восхитительные пейзажи. Неяркие пастельные тона придавали картинам особое, неповторимое волшебство. Один из таких пейзажей висел у Мадлен дома на самом видном месте — над каминной полкой; и когда она бывала чем-то сильно взволнована, у нее появлялось желание войти в этот безмятежный мир.
   — Все это очень странно, — пробормотала она, разглядывая изящно написанный розовый сад с бельведером. — Сколько покоя в твоих картинах — покоя, которого в тебе нет.
   — Все мы время от времени нуждаемся в покое, — сказал он тихо.
   Она приподняла полотно.
   — Особенно здесь это чувствуется… Ой, что это?
   Она подскочила от яркой вспышки молнии, такой сильной, что сразу же погас свет и весь дом содрогнулся от удара грома. Она едва не выронила картину от неожиданности, когда комната погрузилась во мрак.
   — Что произошло? — испуганно спросила она.
   — Где-то порвана линия, — пробурчал он в ответ, после чего раздался страшный грохот, сопровождаемый приглушенным чертыханием:
   — Здесь только что был фонарь. Ага, вот он. Я сейчас его включу… Черт возьми! — Что-то звякнуло. — Нет батареек. — Затем последовал глубокий вздох, и что-то со стуком упало на пол.
   — А как насчет свечи? — поинтересовалась она.
   — Ах, да. У меня тут рядом целых две.
   — Ну так зажги хотя бы одну. Она съежилась, обхватив себя руками, — ей было холодно и страшно в темноте.
   — И чем же мне ее зажечь? — вежливо осведомился Доналд.
   — Спичкой, умник.
   — Но я не курю, — последовал ответ.
   — Ну потри один мольберт о другой, чтобы высечь огонь. Прояви изобретательность.
   — Тогда подойди и поцелуй меня! — В голосе была наигранная веселость. — Дом тут же запылает.
   Она рассмеялась, признавая свое поражение.
   — Ну хорошо. Тогда… Ой! Свет снова ярко загорелся, и она вздохнула с облегчением.
   — Быстро справились, — пробурчал Доналд, потирая ушибленную коленку.
   — Ненавижу Хьюстон весной, — сказала она, облокотившись о стол. — Мало дождя и сырости, так тут еще и грозы. Это уж совсем невыносимо…
   — Аминь. Теперь мы можем вернуться к нашим занятиям, мой ангел.
   Прошла неделя, бесконечная унылая неделя, во время которой она начала собирать материал для своей новой книги и встретилась с приятелем из департамента полиции, чтобы получить недостающие сведения об убийствах, наркотиках и наркобизнесе.
   Но что бы она ни делала, из ее растревоженного сознания не уходил Джон, его руки, крепко обнимавшие ее, его твердые губы… Она не находила себе места, без конца спрашивая себя, что было бы, если б она расстегнула у него на груди рубашку и коснулась его, как ей того хотелось, если б она уступила и поцеловала его в ответ. Она все еще не понимала, что с ней происходит, но чувствовала, что постепенно теряет самообладание.
   Все утро в пятницу она сидела, уставившись на телефон, почти возненавидев его за то, что он молчит. Возможно, Джона нет в городе. А вдруг он просто не собирается звонить ей. Она ведь сама сказала, что больше не желает его видеть. Но, может быть, он не принял ее слона всерьез.
   Она покусывала нижнюю губу, не отрывая глаз от телефона, затем, не выдержав, подняла трубку и набрала номер Джона, презирая себя за слабость. Но ей необходимо было выяснить отношения.
   Ей ответил Хосито.
   — Это вы, сеньорита? — в голосе звучало удивление.
   — Привет, Хосито. Джон где-нибудь поблизости?
   — Да, — последовал не совсем уверенный ответ.
   — Он что, куда-то уехал?
   — Нет, сеньорита, он здесь на ранчо. Разве он не звонил вам?
   — Нет, не звонил. Так где же он? Хосито довольно рассмеялся.
   — Боюсь, вы мне не поверите, сеньорита.
   — Даже так? Любопытно. И все-таки где он? Ну же, Хосито, если ты мне скажешь, то узнаешь, в кого первого всадят нож в продолжении романа «Скрипучая башня».
   — Правда скажете?!
   Она знала, что он страстный любитель ее романов, и ясно представила себе, как просияло его лицо.
   Он засмеялся.
   — Хорошо, идет! Он помогает рабочим убирать сено.
   — Джон?! — изумилась она. — Он же ненавидит возиться с сеном, ему легче рыть ямы для столбов. Почему вообще им надо помогать? Ведь у него есть эта его погрузочная машина. И всего-то нужно двое мужчин.
   — Дело в машине, она не работает, — радостно сообщил Хосито. Она вздохнула.
   — Снова не работает? Ну и ну! Я уверена, у механиков уже слов не хватает для нее. И что же он делает? Скатывает сено в большие тюки?
   Хосито вздохнул.
   — Делает все по-старинному, как всегда.
   — Я должна поглядеть на это зрелище!
   — О да, сеньорита. А теперь, — решительно проговорил он, — кто же заработал нож?
   — Рэгинс, — ответила она и рассмеялась, услышав, как он ахнул. — Поделом старому черту, верно?
   — Да, конечно. Кто-кто, а уж он-то точно заслужил.
   — Я тоже терпеть не могу этого мерзавца, — сказала она. — Подумать только, он получает удовольствие от убийства! Явно что-то неладное творится в мире, где трагедию превращают в развлечение. Тебе не кажется, Хосито?
   — Это разговор для философов, сеньорита, не для меня.
   — Ну хорошо. Я намерена повидать Джона. Как его настроение? — попыталась узнать она.
   — Ужасное. Полный мрак, сеньорита. Одна надежда, что оно когда-нибудь исправится. Всякая охота пропадает стараться. Потратишь, например, кучу времени, чтобы приготовить отличное суфле, а оно летит в суп оттого, что немного примято сбоку.
   — Быть этого не может!
   — Очень даже может. А после этого он выплеснул кофе под каучуковое дерево — мол, совсем не крепкий.
   — Бедное каучуковое дерево, — пожалела она.
   — Это я бедный, — поправил он ее. — Сеньорита Виньи, если вам нужна жертва для следующей книги…
   — Но неужели ты захочешь, чтобы я укокошила своего друга?
   — Никому он не друг в таком состоянии, — проворчал Хосито. — Бизнес, наверное, слишком тяжелая штука, что делает людей такими несносными.
   — Попробую поднять ему настроение, чтобы тебе стало полегче, — пообещала она. — Спасибо, Хосито.
   По дороге она купила упаковку из двенадцати банок пива. Жара стояла как летом. Джон, конечно, не один, и, насколько она могла представить себе, каково сейчас работать в поле, народ должен был обрадоваться прохладительному напитку.
   Упаковочный аппарат прессовал желто-зеленое сено в аккуратные тюки, из которых на поле постепенно выстраивались длинные ряды. Грузовик медленно ехал между рядами, а рабочие поднимали и забрасывали в него сено. Это был тяжкий, изнурительный труд, куда тяжелей, чем работа с агрегатом, который собирал и складывал сено. У Джона, конечно, была такая машина, но старушка постоянно грозила развалиться, а он никак не желал расстаться с ней, потому что механики все еще умудрялись чинить ее.
   Когда Мадлен наконец добралась до ранчо, она увидела, как двое парней с разгоряченными лицами возились с разобранной машиной, отпуская крепкие словечки. Джон же с доброй половиной работников ранчо бросали тюки с сеном на грузовики. На горизонте зловеще сгущались грозовые тучи, и Мадлен вдруг поняла, почему так много рабочих собралось в поле: сено необходимо было убрать до дождя.
   Она поставила свой маленький желтый «фольксваген» у начала одного из рядов и пересчитала рабочих: пива должно было хватить на всех.
   Джон заметил ее в первую же секунду и сразу направился к ее машине. Он был без рубашки, его густо заросшая грудь и плоский живот, словно из полированной бронзы, лоснились от пота, старая, видавшая виды шляпа упала на глаза, на ходу он стаскивал с рук грубые рабочие рукавицы. Лицо его было мрачнее собирающихся вдали туч.
   Он открыл переднюю дверцу и опустился на сиденье рядом с ней. Аромат сена и терпкий мужской запах наполнили маленькую машину, когда он, облокотившись о спинку сиденья, повернулся к ней лицом.
   — Привет, — сказала она, немного нервничая. Ее вдруг сковала непривычная робость.
   — Привет! Что ты здесь делаешь? Она смотрела на него и вспоминала вкус его губ, прикосновение колючих усов, слегка царапающих ее чувствительную кожу, и жадный блеск серебристых глаз.
   — Да так, ищу материал для следующей книги. — Она указала ему на банки с пивом. — Отравленное пиво. Нужны волонтеры, чтобы проверить смертоносное действие.
   Усы его невольно дернулись; он смотрел на ее улыбающееся лицо так, будто не видел ее целую вечность.
   — Пару волонтеров я тебе найду. — Он глубоко вздохнул и стянул с себя шляпу, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. — Боже, какая жарища!
   — Выпей пива, — она потянулась за покрытой инеем высокой банкой.
   Он мягко схватил ее запястье и посмотрел ей прямо в глаза, отчего улыбка на ее лице сразу же погасла.
   — Нет, не хочу, — сказал он тихо. — Пока, во всяком случае. Ты ведь не любишь запаха пива?
   Она покачала головой, глядя, затаив дыхание, на него.
   Он бросил шляпу на пол и наклонился к ней, его потемневшие глаза остановились на ее полных раскрытых губах.
   — Сперва я тебя поцелую. — Он снова перевел дыхание и, протянув руку, откинул ее голову на спинку сиденья. — Я не мог думать ни о чем другом все эти дни.
   Зарывшись пальцами в его густые волосы на затылке, она притянула его к себе.
   — Я боялась… что ты… сердишься на меня.
   — Не говори ничего, — пробормотал он хрипло, его губы раскрылись прежде, чем он коснулся ее губ.
   Поцелуй потряс ее, как удар электрического тока. Она невольно вскрикнула и сильнее прижалась к нему, не отрывая глаз от его лица.
   — Боже мой, ты хотела этого не меньше, чем я, правда? — прошептал он.
   Он вновь прильнул губами к ее рту, властно проникая языком внутрь и еще сильнее вжимая ее в сиденье. Она застонала от неистовства его желания, усы щекотали ее, пока опытные губы уверенно завладевали ее ртом. Кончик языка дразнящим движением прошелся по губам изнутри и прикоснулся к небу, вырвав у нее стон. Пальцы его медленно спускались к низкому вырезу ее желтого летнего платья, их легкие ласкающие движения сводили ее с ума. Губы щекотали, дразнили, возбуждали, а пальцы осторожно скользили вдоль глубокого выреза, едва касаясь нежной кожи. Она выгнулась ему навстречу, и негромкий вскрик ее был заглушен его жадными губами.
   — Я не могу так ласкать тебя здесь, на глазах у моих парней, — прошептал он, оторвавшись от ее воспаленных губ. — Ты ведь хочешь, Ласочка, чтобы мои руки ласкали тебя без платья, обнаженную?
   — Джон! — вскрикнула она, уткнувшись ему в плечо. Потянувшись руками к его груди, она с наслаждением ощущала под пальцами жесткие волосы и железную силу его мускулов.
   Она утонула в его объятиях. От отчаянной попытки вновь обрести контроль над собой ее вдруг пронзила острая боль — какая-то незнакомая, необъяснимая боль, проникшая в самую душу.
   — Я не должен был этого делать, — прошептал он. — Мы оба слишком изголодались.
   Она слегка откинулась назад, глаза, влажные от слез, искали его взгляда.
   — Какое-то странное ощущение, — проговорила она.
   — И у меня. Никогда мне не было так больно, обожгло не только тебя.
   Она всматривалась в бездонную пылающую глубь его глаз.
   — Мне так тебя недоставало, — сказала она неожиданно для себя самой.
   — Я знаю. Мне тоже тебя недоставало. — Он ласково отвел с ее щеки случайно выбившийся локон. — Я думал, что до смерти запугал тебя, и не знал, что с этим делать.