Панов Вадим. Кардонийская рулетка

   – Паровинги менее маневренны, чем аэропланы, зато быстры. И мы должны использовать наше преимущество!
   – Двести лиг в час! – Бааламестре с ужасом смотрел на показания приборов. – Высота – две лиги!
   – Не так быстро, – попросил Павел, – адмирал…
   – Ты ведь чокнутый, Гатов, – расхохотался старик. – Тебе плевать на правила. И тебе должно нравиться то, что я делаю!
   Две с половиной лиги.
   – Не так быстро, – простонал Каронимо. Его затрясло, то ли от страха, то ли от холода, – температура в кабине паровинга падала на глазах.
   Дрожало все, что могло дрожать. И выло, все вокруг выло. Дыхание рождало облака, тепло было только позаботившемуся о цапе адмиралу, ученых трясло. Скорость – двести пятьдесят лиг в час.
   – Не так быстро!
   – Нельзя замедляться, придурок, нас тут же бросит вниз. А нам нужно вверх! Вперед и вверх!
   – Да! – неожиданно для Бааламестре выкрикнул Гатов. – Да!
   И заслужил одобрительное:
   – Мне нравится, что ты снова спятил, сынок, теперь мы говорим на одном языке!
   Три лиги.
   Сказать, что паровинг болтало, – не сказать ничего. Машину трясло так, что скрип фюзеляжа заглушал вой турбины. Корпус ходил ходуном, и Бааламестре, чтобы удержаться на ногах, вцепился в кресло второго пилота. В котором веселился поймавший кураж Павел.
   – На стекле появился лед!
   – А ты думал, здесь так же жарко, как внизу?
   – Я вообще об этом не думал!
   – Идиот!
   – Я знаю!
   Гатов принялся лихорадочно чиркать что-то в записной книжке.
   – Меня сейчас вырвет!
   – Получишь два наряда, пузо!
   – Хоть десять!
   – Первый двигатель глохнет! – деловито сообщил Павел, не отрываясь от записной книжки. – Я слышу.
   – Ресурса остальных достаточно?
   – Да!
   – Тогда вперед и вверх!
   – Согласен, старик!
   Три с половиной лиги.
   – Мы все умрем!
   – Ты говорил, что на борту есть парашют. Надень его и выкинься, раз страшно!
   – Адмирал!
   – Тихо, толстый, я занят! – Старик не сводил глаз с неба. С чердака неба, на котором он никогда не был.
   Скорость, высота, болтанка и хриплое дыхание. Надрывались все: и люди, и машина, но паровинг упрямо таранил небо, словно Даркадо решил вывести его прямиком в Пустоту.
   Четыре лиги.
   Видимость ноль, сбоят уже два двигателя, давление в кузеле падает, старик смеется, Каронимо бормочет молитву, а Павел удовлетворенно захлопывает записную книжку и прикасается к плечу Даркадо:
   – Кто-то должен сообщить, что эксперимент прошел удачно.
   Старик смотрит на магистра, и тот добавляет:
   – Синьор адмирал. – Пауза. – Вы.
   – Не только ты умеешь выходить за грань, Гатов, – скрипит Даркадо. – Не только ты.
   Старые руки крепко держат штурвал, направляя паровинг вперед и вверх.
   – Я это понял, – шепчет магистр.
   – Вот и молодец.
   Четыре лиги, куда уж больше? Адмирал вздыхает и направляет машину вниз. Рекорд есть, приключение закончилось, и настроение на пять с плюсом. И будет оставаться таким еще долго. Очень-очень долго.
   – Я все еще пилот, сынок, я все еще пилот.
   – Вы – лучший.
   – Это невозможно, – стонет Бааламестре и складывается пополам, стремительно избавляясь от завтрака.
   – Откуда ведро? – поинтересовался Даркадо.
   – Припас на всякий случай, – докладывает магистр.
   – Ты действительно гений, – ухмыльнулся старик. – И выглядишь не таким нахальным, как на земле.
   – Я ведь сказал, что все понял.
   – Но машину ты построил отличную, – продолжил адмирал. – Я думал, мы развалимся на двух лигах.
   – Я тоже.
   – Хорошо, что мы думали неправильно.
   Лед постепенно сходил со стекла, и испытатели увидели на горизонте маленькую точку – Мелепорт. Такой родной, такой желанный…
   – Спасибо, – тихо произнес Павел.
   – За что?
   – Без вас мы не забрались бы так высоко, синьор адмирал.
   – Не за что. – Даркадо помолчал, улыбнулся и закончил: – Вперед и вверх, сынок, вперед и вверх. Пусть эта фраза станет и твоим девизом.

* * *

   – А я так скажу: фотографии ваши – ерунда новомодная! – горячился пожилой фермер за соседним столиком. – Сегодня они есть, а завтра все забыли, чего-нибудь еще придумали. А картины – вот они, триста лет висят и еще столько же будут!
   И фермер махнул рукой на стены, где между старинным оружием и доспехами красовались аляповатые работы провинциальных мастеров кисти, изображающие наиболее значимых посетителей харчевни, как поодиночке, так и компаниями. Традиция сия возникла на десятую годовщину сноса общественной конюшни и свято почиталась завсегдатаями «Дуба».
   – Так ведь картины никто не снимает, – попытался урезонить фермера собеседник. – Будут вместе с фотографиями висеть.
   – Это они сейчас говорят, что будут, а завтра возьмут да все поменяют.
   – Не рискнут, – уверенно ответил рассудительный. – Зачем все переделывать?
   – Ты сам сказал: новое время.
   – Ну…
   – Вот тебе и «ну».
   Порою здоровый лингийский консерватизм давал настолько удивительные всходы, что оставалось лишь руками развести. Обсуждение предложенного новшества шло в «Золотом дубе» уже третью неделю. Специально выделенная стена пестрела короткими записками и целыми трактатами разнонаправленного содержания, шумные дискуссии собирали десятки участников, а предстоящее в ближайшее воскресенье голосование грозило прибытием всего населения Даген Тура, включая трезвенников, язвенников и грудных младенцев. Традиция трещала под напором новомодного фотографического искусства, и никто не мог с уверенностью сказать, чем закончится противостояние.
   Однако офицеры «Амуша» были озабочены куда более важной темой.
   – На Кардонию? – переспросил Бедокур.
   – Так сказал Валентин, – уточнил Хасина.
   – Валентин зря не скажет, – уныло протянул Бабарский. И вздохнул.
   – Ты что, расстроился? – удивился Мерса.
   – Не уверен, что мессеру сейчас следует отправляться на цивилизованные планеты, – пробурчал ИХ. – Нет лучшего способа развеяться, чем оказаться в какой-нибудь дикости.
   – Кардония – это хорошо, ипать-копошить, – ухмыльнулся Галилей. – У меня как раз свуя заканчивается, а на диких планетах трудно отыскать достойных поставщиков.
   – На диких планетах трудно отыскать удобные дороги и пролетки с мягкими рессорами, – произнес Бедокур. И перевел взгляд на медикуса: – Что у мессера с ногами?
   – С одной получше, месе карабудино, с другой… – Альваро поморщился и честно ответил: – С другой – так себе.
   – А ты для чего?
   – Я стараюсь: ежедневный массаж, упражнения, – мази…
   – Порошки пропиши, ты в них мастак.
   – В порошках Галилей мастак, – съязвил Хасина.
   – Мои порошки мессеру вряд ли помогут, – пробормотал астролог. А в следующий миг оживился: – Правда, есть на примете одна веселая смесь, ипать-копошить, но эффект краткосрочный, на пару часов, не больше.
   – Порошки не всегда помогают, – авторитетно сообщил Бабарский. – Вот, к примеру, выгнуло меня позавчера хроническим защемлением, я в аптечке порылся, отыскал что-то от изжоги, но выгиб только компрессом снял, который мне Альваро наложил.
   – Ты мне новый микроскоп обещал, месе карабудино, – тут же напомнил медикус.
   – Не обещал, – хладнокровно отозвался ИХ.
   – Обещал.
   – Если бы я за каждую свою болячку кому-нибудь чего-нибудь обещал, мессер давно разорился бы.
   – Это если бы ты исполнял обещания.
   – Вот и смирись.
   – Гвини патэго! Так я тебе и скажу в следующий раз.
   – Тогда тебе микроскоп точно никто не купит.
   Маленький Бабарский служил на «Амуше» большим суперкарго и цепко держал в пухлых ручках все финансы цеппеля. ИХ обожал делать прибыль и любоваться на нее, с наличными же расставался неохотно, но если Помпилио приказывал купить оборудование, приобретал только самое лучшее.
   – А это еще что за цепари? – вяло осведомился Галилей, тыча трубкой в сторону входа.
   У дверей «Дуба» осматривались шестеро мужиков в военной форме.
   – Вояки с «Дер Каттера», – определил Бедокур.
   – С какого еще «Каттера»?
   – Пока ты в отключке валялся, в Даген Тур доминатор прибыл, – сообщил Бабарский. – У вокзала трепыхается.
   – Я не валялся, а дремал перед сэнским раствором, внятно? – объяснил астролог, продолжая таращиться на военных. – Надо было сил набраться.
   Из всех офицеров Галилей Квадрига выглядел наиболее молодо и одновременно – болезненно. Точнее – расслабленно, поскольку астролог «Амуша», как, впрочем, почти все его коллеги, отходил от Пустоты с помощью проверенных, но запрещенных препаратов разной степени тяжести. Роста он был невысокого, а телосложения хлипкого, идеально гармонирующего с вялыми движениями. Одевался Галилей просто: тельник с длинными рукавами, штаны с накладными карманами, в холодную погоду – цапа, но обожал яркие детали. Сейчас, к примеру, левое запястье астролога перехватывал шелковый платок кричаще-желтого цвета.
   – А что вояки делают в нашей харчевне, ипать-копошить?
   – Поужинать притащились.
   – А-а…
   Окружающая действительность занимала астролога не всегда, а потому проявленный интерес вызвал понятное удивление друзей.
   – Тебе-то что? – осведомился Бабарский.
   – Мне? Мне срочно надо поесть. – И Галилей схватил за руку направляющуюся к цепарям с «Дер Каттера» официантку. – Красавица, мы скоро улетаем.
   – Неужели?
   Квадрига почесал короткую русую бородку и мило полюбопытствовал:
   – Вы будете по нам скучать?
   – Ну… – Девушка неодобрительно покосилась на трубку астролога, что распространяла сладковатый запах чего-то незаконного, но ответила вежливо, хоть и неопределенно: – Не знаю.
   – Массаж и упражнения эффекта не дают, – пробубнил себе под нос Хасина. – Нужно нечто иное, но что?
   Замечание Бедокура заставило медикуса погрузиться в размышления.
   – А давайте устроим прощальный ужин? – с энтузиазмом предложил Галилей. – Что вы посоветуете для нашей компании, красавица?
   Палубные и механики «Амуша», что скромно выпивали неподалеку от офицеров, поддержали щедрое предложение астролога довольными возгласами. А вот умный Бабарский помрачнел.
   – Денег жалко? – ехидно осведомился Мерса.
   – Галилей, за что ты взъелся на харчевню? – поинтересовался ИХ, не обратив внимания на каверзный вопрос алхимика.
   – Мы хотим сделать заказ! – громко сообщили военные. – Милая, подойди к нам!
   – Может, поросенок? – быстро предложила официантка.
   – С пятачком? – игриво уточнил Квадрига, не отпуская девушку.
   – Кажется, после сэнского раствора Галилей не забыл побаловаться ухской пылью, – вздохнул Бабарский.
   – Он пыль не употребляет.
   – Откуда ты знаешь?
   – Милая!
   – С костями все в порядке, а вот состояние мышц оставляет желать лучшего. – Хасина сделал большой глоток пива и провел рукой по лысому черепу. – Думай, думай…
   – Вы пока подумайте…
   – А с чем вы подаете поросенка?
   – Что э-э… происходит?
   Смысл отрывистых фраз, мрачных взглядов, подмигиваний и улыбочек полностью ускользал от алхимика, но с объяснениями никто не спешил.
   – Милая, ну что ты прилипла к штафиркам? – не выдержали военные.
   – Иди к нам!
   – К настоящим мужчинам!
   – Ипать-копошить, кто пустил в приличное заведение животных? – Астролог печально покачал головой. – Расскажите мне о поросенке, красавица, как он выглядел, когда был жив? Упитанным?
   Квадрига широко улыбнулся, а вот официантка, сообразившая наконец, куда клонит Галилей, насупилась.
   – Не хами военным, заморыш!
   – Не ипите мне мозг, девочки, он и так перезрелый.
   – Как ты нас назвал?
   Бедокур укоризненно посмотрел на астролога, вздохнул и хрустнул пальцами, неспешно разминая руки. Самый высокий из военных последовал примеру Чиры и тем привлек внимание офицеров. Здоровенный цепарь был одет в стандартную черную форму, по-уставному подчеркивающую мускулистую фигуру, а его лицо испещряли мелкие шрамы, свидетельствующие то ли об аварии кузеля, то ли о многочисленных драках.
   – Я плохо разбираюсь в знаках различия, – лениво протянул Бедокур. – Кто это?
   – Шифбетрибсмейстер доминатора, – доложил подскочивший механик.
   – Глыба Штокман, – растягивая слова, представился здоровяк.
   – Чира Бедокур.
   – Слышал.
   – Тогда знаешь, что должен отступить.
   – Почему?
   – Мы заказываем ужин.
   – Добавляете шафран? Великолепно! А сколько времени готовится поросенок?
   Ненавидящий взгляд официантки развеселившийся астролог полностью игнорировал.
   – Ты вроде местный? – уточнил Глыба.
   – Я чту традиции, – мгновенно отозвался Бедокур. И обвел взглядом сидящих вокруг дагентурцев: – Это наше дело! Только наше. Никто не вмешивается, чтобы не испортить себе карму.
   – Если согласно традиции, мы подписываемся.
   – Традиционные методы не работают, – вздохнул Хасина, продолжая массировать голову.
   – Сорок минут? Надо подумать.
   – Чира, остановись.
   ИХ взял Бедокура за плечо, но тот одним движением сбросил руку суперкарго.
   – Конечно! – Заметивший жест Альваро хлопнул себя по лбу. – Усилие! Если обычные упражнения не помогают, следует увеличить нагрузку! – Медикус гордо оглядел окружающих, сообразил, что его гениальное открытие никто не услышал, и осведомился: – Что происходит?
   Поднявшиеся из-за столов цепари выстроились в ряд: шестеро против шестерых. И во главе каждой линии возвышались массивные фигуры шифов. Выглядела сцена настолько внушительно, что стихли даже споры о фотографиях.
   – Галилей обкурился и затеял «вышибалу», – доложил Бабарский. – А Чира повелся.
   – Вы, человеки, как дети малые, – вздохнул Хасина. – Даже на минуту нельзя отвлечься.
   – А что, красавица, посоветуешь к поросенку? Овощи или кашу?
   – Что еще э-э… за «вышибала»? – насторожился Энди. Ему не понравился тон, которым перебросились фразами ИХ и медикус.
   – Старинная цепарская забава, месе карабудино, – поведал Альваро. – Экипаж одного цеппеля вышибает из кабака соперников.
   – Весьма энергичное мероприятие, – пискнул суперкарго.
   Мерса скривился так, словно откусил колючий хвост хансейской ящерицы-вонючки.
   – А почему э-э… Чира в игре? Пусть палубные дерутся, раз им э-э… хочется.
   – Исторически сложилось так, что именно шифы являются для нижних чинов главными авторитетами. Бабарский… – Медикус покрутил головой. – А где ИХ?
   – Не знаю, – развел руками Мерса. – Только что э-э… был здесь.
   – Значит, драки не избежать, – закончил Альваро. – У Бабарского отменный нюх.
   – Зря вы сюда зашли.
   – Штафирок потрепать.
   – И три бутылки бедовки.
   – Я могу э-э… не участвовать?
   – Разумеется, Мерса, разумеется, «вышибала» – игра добровольная, – рассеянно ответил Хасина, поднимаясь на ноги. – Продолжай не участвовать без меня.
   – «Амуш»! – заорал Квадрига.
   Альваро выругался, официантка метнулась прочь, а ждавшие сигнала цепари стремительно сошлись.
   Дальнейшее алхимик помнил неотчетливо.
   Хасина переворачивает стол, перекрывая нападающим путь, и бросается к спасительной двери в подсобку. Женский визг. Завсегдатаи делают ставки. Галилей заскакивает на лавку, подпрыгивает, вцепляется в кованую люстру и, демонстрируя чудеса ловкости, начинает подтягиваться по ней куда повыше. Из кармана астролога сыплются навигационные препараты, а вокруг вихрится вихельное облако. Кто-то громко смеется. Ревущий Бедокур бросает неизвестное тело в ближайшую стену. Оно врезается в драпающего Хасину. Инопланетная ругань. Хасина пытается избавиться от тела, но оно отбивается кулаками. Устроившийся на люстре Галилей пытается раскурить трубку. Глыба промахивается, и его тяжеленный кулак находит дружественную голову. Завсегдатаи одобрительно шумят. Хасина избавляется от дерущегося тела и пытается уйти под столом. Ему мешает обладатель дружественной головы, оказавшийся рядом после удара Глыбы. Инопланетная ругань. Бедокур и Глыба наконец-то встречаются. Мстительная официантка швыряет в Квадригу яйца, Галилей роняет трубку и орет. Вихельные угольки сыплются Глыбе за шиворот, Глыба орет, вихельное облако редеет, Галилей снова орет и начинает отламывать что-нибудь от люстры, чтобы швырнуть в официантку. Завсегдатаи громко считают удары, которыми обмениваются шифы. Палубные «Дер Каттера» пытаются сорвать раскачивающегося Квадригу, но им мешают палубные «Амуша». Мстительная официантка вскакивает на стол и долбит Галилея кочергой. Хасина отступает куда придется. Фоном продолжается ругань. В том числе инопланетная. Бедокур шатается, но держится, Глыба кряхтит, но тоже не падает. У мстительной официантки перекашивается платье, завсегдатаи рукоплещут. Прижимавшийся к стене Мерса решается на рывок, но получает увесистый удар в скулу и валится на пол.

   «Ну почему все самое интересное выпадает на твою – долю?»

Из дневника Оливера А. Мерсы, alh. d.

* * *

   Адигены любят повторять, что власть их священна, ибо досталась от самого Бога. Что перешла она к ним от Первых Царей, выбранных посланцами Господа, – Добрыми Праведниками. Что Первые Цари, исполняя волю Его, отдали власть адигенам, назвав самых достойных дарами. И именно от Первых Царей, авторитет которых непререкаем для любого олгемена, ведут родословные самые знатные семьи.
   И право адигенов на власть веками считалось непререкаемым.
   До тех пор пока принявшие чиритизм галаниты не перебили их, положив начало новой эре человечества, наступающей на адигенское прошлое под знаменем равенства. Власть теперь могла достаться кому угодно и на каких угодно основаниях: по праву сильного, по праву богатого, потому что понравился большинству населения или просто потому что повезло. Власть потеряла сакральность, в ней перестали видеть нечто священное. Она еще символизировала порядок, но одна из ее опор – безоговорочная вера – оказалась подрубленной, и вскоре в Герметиконе появились люди, отрицающие необходимость самой власти, которая всегда есть угнетение.
   В Герметиконе появились анархисты.
 
   «Скоро! Очень скоро! Ослепительная Этель Кажани!»
   Афиши с улыбающейся звездой заполонили весь Унигарт: тумбы, заборы, стены домов, борта трамваев – отовсюду на кардонийцев призывно смотрела черноволосая красавица в роскошном вечернем платье. А еще антрепренеры наняли половину городских мальчишек, и на центральных улицах не утихал веселый гомон:
   – Впервые на Кардонии! Золотой голос Герметикона! Не пропустите!
   И прохожие с удивлением обнаруживали у себя в руках буклеты с расписанием концертов.
   – Послушайте певицу, которой рукоплещут все цивилизованные миры! Послушайте Этель Кажани!
   На первый взгляд могло показаться, что визит знаменитости затмил даже главное событие месяца – Кардонийскую выставку, потому что среди воплей «Великолепная Кажани!» лишь изредка слышалось: «Посетите знаменитую выставку! Билеты на лучшие трибуны! Не пропустите!» Но в действительности все жители и гости сферопорта ждали именно ее – горделивую демонстрацию кардонийских достижений.
   Раз в год Унигарт сходил с ума. Не случайно сходил, под влиянием нахлынувших эмоций, а вполне обдуманно, крепко подготовившись, а потому – сильно. Большой и богатый город, в котором и так-то жизнь била ключом, а в глазах рябило от инопланетников, заходился в безумной лихорадке, разгоняя привычно быстрый ритм до бешеной скорости шестиствольного «Гаттаса». И еще – распухал на глазах, прибавляя не менее трети населения. Отели и доходные дома заполоняли официальные делегации военных и любители светских мероприятий, инженеры и промышленники, коммерсанты и шпионы со всех окрестных миров и даже из Ожерелья. Деньги у них водились, и именно за ними устремлялись в Унигарт торговцы, бродячие музыканты, нищие, воры и проститутки со всей Кардонии. Рестораторы взвинчивали цены и завозили стратегический запас спиртного, владельцы игорных домов, как подпольных, так и законопослушных, нанимали дополнительный персонал, а наркоторговцы расширяли ассортимент. Полицейских прибавлялось втрое, но одолеть разгул порока они не могли, едва справляясь с поддержанием порядка на массовых гуляньях и стихийных уличных танцах – выставка давно стала для Унигарта вторым карнавалом. И хотя в этом году настроение портили известия с Валеманских островов, кардонийцы не сомневались, что политики сумеют договориться: между Приотой и Ушером случались размолвки, но тучи всегда рассеивались.
   – Самые модные платья! Удивите гостей из Ожерелья!
   – Бинокли! Лучшие бинокли Герметикона! Вы увидите маневры во всей красе!
   Пассеры приходили в Унигарт в три раза чаще обычного, пограничники и таможенники работали на износ, документы и багаж проверяли без традиционной тщательности, но это ничего не значило – паспорт обошелся Лайераку в тридцать цехинов и мог пройти любую проверку. «Герберт Беккет, с Анданы, негоциант. Цель визита? Выставка, разумеется! Я представляю частную фирму, занимающуюся импортом оружейных систем». Подобных посредников на Кардонию слеталось множество, и легенда Лайерака не вызвала никаких подозрений. «Добро пожаловать». «Спасибо».
   Вещей Отто возил с собой мало, всего один саквояж, а потому сразу направился в расположенный неподалеку от порта трактир «Сломанный кузель», где его ожидал человек, купивший Лайераку и его людям билеты на Кардонию.
   – Как вам город?
   – Шумный.
   – Потому что грядет выставка, – жизнерадостно объяснил мужчина. – Пива? Поверьте на слово: здесь оно великолепно.
   – Пожалуй.
   – Официант! Два пива! – Мужчина вновь повернулся к Отто и негромко добавил: – А еще в Унигарте пройдут непростые переговоры.
   Однако удивить собеседника не смог.
   – Получив предложение слетать на Кардонию, я почитал газеты и в общих чертах представляю происходящее. – Голос у Лайерака был глуховат, казалось, слова сначала проходят через искусственный глушитель, спрятанный во рту, и лишь потом оказываются на свободе.
   – Ценю вашу предусмотрительность.
   – Я профессионал.
   – Поэтому мы к вам и обратились.
   Собеседник Лайерака был… никаким. Именно это определение как нельзя лучше подходило щуплому мужчине, безвольный подбородок которого украшала редкая бороденка. Невзрачный, незапоминающийся некто в темном костюме – портрет завершен. И на его фоне Отто, сам того не желая, оказался весьма приметен, хотя, если честно, какие-то особенно героические черты в его внешности отсутствовали.
   На вид – лет тридцать пять, чуть выше среднего роста, в меру плечистый, подтянутый Лайерак казался отставным офицером, но был ли в его бурной биографии период армейской службы, достоверно никто не знал. Лицо Отто было грубым, словно бесталанный скульптор второпях обтесал первый попавшийся булыжник и кое-как расставил по местам карикатурно крупные детали: лоб, нос, уши и губы. Под стать лицу – мимика, точнее, полное ее отсутствие. Казалось, что лицевые мышцы отказываются работать, и на все случаи жизни у Лайерака было припасено одно-единственное выражение – холодная невозмутимость, что сделало бы его великолепным игроком… люби он карты. Но Отто терпеть не мог азартные игры, а на жизнь зарабатывал иным способом, и зарабатывал неплохо, о чем свидетельствовали модный дорожный костюм тонкой шерсти, дорогой анданский галстук, перстень с крупным камнем на мизинце и элегантный саквояж прекрасно выделанной кожи. Нет, удачливым негоциантом Лайерак не был.
   – Что нужно делать? – негромко поинтересовался он и хлебнул пива. Действительно неплохого.
   Место встречи щуплый выбрал отличное: в переполненном трактире стоял дикий шум, гремели здравицы, то и дело слышались взрывы хохота, и никто не обращал внимания на двух мужчин, обсуждающих щекотливое – дело.
   – Для того чтобы упомянутые переговоры прошли в нужном ключе, требуется создать определенную атмосферу. И тут ваш опыт бесценен.
   – Почему именно мой опыт?
   – Потому что нам нужен именно Огнедел, – объяснил щуплый, назвав Отто его псевдонимом. Собственно, ничего другого о Лайераке собеседник не знал, даже ненастоящего имени, под которым Отто прибыл на Кардонию.
   – Вам нужен Огнедел для конкретной задачи или просто – Огнедел? – уточнил Лайерак.
   – Мы укажем цели, но исполнение останется за вами. Вы ведь художник, а мы принципиально не мешаем творческим людям.
   – Приятно слышать.
   – Мы тоже хорошо подготовились. – Щуплый положил на стол маленький листок бумаги. – Если вы согласны с предложением, то вот адрес дома, который мы сняли для вас на первое время. Там вы найдете список целей, пятьсот цехинов на начальные расходы и кое-какое оборудование, которое вам понравится. Вы нам нужны, Огнедел, а ставки слишком высоки, чтобы размениваться на дилетантов.
   – Что еще? – жестко поинтересовался Лайерак, отставляя пиво. – И не надо мне льстить, это на меня не действует.
   – Без лести не получится, – осклабился щуплый. – Мы предлагаем контракт, потому что вы ничего не боитесь и всегда доводите дело до конца. Ваша репутация играет за вас.