Страница:
У детей.
У младших братьев и младших сестер, собранных со всего Герметикона. У самых талантливых спорки своего поколения.
Кто-то из них станет великим гипнотом, кто-то – тальнеком, а кому-то выпадет честь заменить его, Алокаридаса, на посту верховного жреца Красного Дома. Их ждет блестящее будущее, их свершения прославят имя Отца, но сейчас они не готовы. Прошедшие инициацию покидали Ахадир, отправлялись во Вселенную, неся Слово Отца, а им на смену приходили следующие ученики – молодые и неопытные. И потому сейчас жреца окружали еще не познавшие объятия Отца щенята, и неуверенность в себе питала их страх так же сильно, как неизвестность.
– Герметикон велик, люди заселили множество планет и продолжают идти дальше, – твердо произнес жрец, и послушники начали медленно поднимать головы, понимая, что услышат важные слова. – Я верю, что однажды Герметикон вырастет до размеров Вселенной. Я верю, что однажды мы разгадаем все ее тайны. Я верю, что так будет. А еще я верю в Отца. Великодушие Его позволило нам жить, мудрость Его позволяет идти вперед. Благодаря Отцу мы покорим все вершины, изучим всю Вселенную, но среди бесчисленного множества планет главной для нас всегда будет Ахадир. Здесь прячется душа спорки. Здесь мы купаемся в благословенном дыхании Отца нашего. И здесь мы не можем себе позволить ни сомнений, ни страха.
Алокаридас чувствовал, что добился своего – послушники устыдились. Осознали недостойную слабость и наполнились решимостью с честью преодолеть ниспосланное испытание. Заканчивая речь, Алокаридас видел не склоненные головы, но горящие глаза, и сердце его пело.
«Спасибо, Отец! Спасибо, что вразумил меня».
– Нет ничего позорного в смущении, в минутной слабости, в сомнении в собственных силах. Позор ложится на тех, кто не способен это преодолеть. Так учит нас Отец. И так учу вас я. – Жрец оглядел послушников. – А теперь мы должны понять, что произошло ночью.
Разобраться в странном и пугающем происшествии, результатом которого стало исчезновение шестерых послушников – четверо дежурили у дверей храма и ворот Красного Дома, а двое находились внутри святого места, но до сих пор не отзывались. Криков или шума никто не слышал, а вот следы борьбы отыскались, правда, не сразу. Разбуженные жрецом послушники выбежали во двор, и два младших брата, повинуясь приказу Алокаридаса, заглянули внутрь храма. И обнаружили у входа лужу крови.
Собственно, после этого открытия и началось смущение.
Кто проник в храм? Кто убил послушников? С какой целью? Почему именно в храме? На Ахадире не было никого, кто мог желать или мог причинить вред Красному Дому, жрец и послушники привыкли чувствовать себя в полной безопасности, а потому трагедия выбила их из колеи.
Со смущением Алокаридас совладал, однако, произнося свою пылкую речь, жрец впервые в жизни пожалел, что храм не охраняется и никогда не охранялся опытными воинами – тем, кто убивает, разрешалось приближаться к Красному Дому лишь по особому распоряжению Старшей Сестры.
– Нужно посмотреть, что происходит в храме, – громко произнес Алокаридас. Помолчал, и добавил: – Сейчас.
Несколько минут назад такое предложение вызвало бы очередной приступ страха, однако слова подействовали, и почти все послушники шагнули вперед.
– Я пойду, учитель.
– Я пойду.
– И я.
Они поняли. Они устыдились. Они нашли в себе силы, и Алокаридас почувствовал гордость. За них, за своих учеников. И за себя.
Не зря. Все, что было, – не зря.
– Балодак, – тихо произнес жрец, и двадцатилетний юноша с достоинством сделал еще один шаг вперед.
– Спасибо, учитель.
Любимец, если не сказать – любимчик. Самый талантливый ученик, главная надежда Алокаридаса. Старик, вопреки установленным в Красном Доме правилам, выделял Балодака, хотя и знал, что укрыть такое обращение от остальных послушников невозможно. Ну, что же, кому много давалось, с того и спрос выше. Теперь, младший брат, ты рискнешь жизнью, чтобы доказать, что достоин особого к себе отношения.
– Валуин.
– Спасибо, учитель.
– Фарабах.
– Спасибо, учитель.
Жрец помолчал, глядя на выбранных послушников, после чего медленно проговорил:
– Я думаю, троих будет достаточно.
И во второй раз подряд ощутил прилив гордости – никто из младших не издал вздох облегчения. А некоторые из братьев смотрели на троицу с завистью.
«Это дети твои, Отец! Настоящие твои дети!»
– Что нам делать, учитель? – вежливо осведомился Балодак.
– Пройдите по коридору до зала Первого Чтения, – подумав, ответил Алокаридас. – Проверьте все примыкающие помещения. Если никого не встретите, заприте все выходящие из зала двери и зовите нас.
В храме Красного Дома был целый лабиринт коридоров, в том числе и потайных, бессчетное множество комнат для одиночных медитаций и групповых занятий, а также несколько больших залов. Проверить все закоулки за несколько минут не получится, отправлять внутрь много послушников – слишком большой риск, а значит, необходимо действовать последовательно. Осмотреть часть помещений, закрыть их, после чего продолжить работу.
– Не должны ли мы вооружиться? – спросил Валуин.
Он мечтал стать тальнеком, а потому вопрос прозвучал естественно.
– Чем? – поинтересовался жрец.
– Хотя бы лопатами. – Валуин слегка пожал плечами. – Или палками.
– Или ножами, – добавил Фарабах. – Можно взять на кухне.
Предложение послушников показалось разумным – кровь на каменном полу наглядно показывала, что внутрь проник злой и опасный враг, – а потому Алокаридас кивнул:
– Принесите.
Дождался, когда самые юные братья бросились исполнять приказ, и продолжил:
– Но помните, что вы не воины. – Пауза. – Даже ты, Валуин.
– Да, учитель.
– Ваша сила заключена в другом, однако Отец еще не принял вас в свои объятия. Поэтому будьте осторожны. Я не хочу потерять вас.
– Да, учитель.
Послушники вооружились ножами и палками, взяли в руки фонари, переглянулись и…
– Да поможет вам Отец, – прошептал Алокаридас.
Фарабах открыл дверь и отошел в сторону, Валуин уверенно шагнул в темноту храма, а за ним, чуть помедлив, направился Балодак.
– Что там? Что?
Самые младшие подались вперед, стараясь разглядеть коридор храма, однако на них цыкнули, и порядок быстро восстановился.
– Будем ждать, – вздохнул жрец и прищурился на поднявшуюся Амаю. – Будем ждать…
Никогда еще созерцание любимой звезды не приносило Алокаридасу столько грусти.
– Может, распорядиться насчет завтрака? – прошептал ему на ухо брат Чузга.
– Дождемся результатов, – коротко ответил жрец.
– Пока они вернутся, пока затопят плиты… Вместо завтрака получится обед.
Чузга заведовал хозяйственными делами Красного Дома и беспокоился не столько о послушниках, сколько о старом жреце – в возрасте Алокаридаса следовало соблюдать режим.
– Ничего страшного, брат. Поедим чуть позже.
– Хорошо, учитель.
«Какая еда? Какой завтрак?»
Напряжение достигло апогея. Послушники, несмотря на острое чувство опасности, а может – благодаря ему, постепенно приблизились к дверям, за которыми скрылись молодые братья, и жадно прислушивались, надеясь уловить хоть какой-нибудь звук. А поскольку бегавшие за оружием юнцы притащили гораздо больше палок и ножей, чем требовалось смельчакам, многие старшие стояли у храма не с пустыми руками.
«Они готовы умереть, но мне-то нужно, чтобы они жили…»
Алокаридас тяжело вздохнул и тут же вздрогнул – дверь стала медленно открываться.
– Ах… – Толпа заволновалась.
Вперед? Или назад? Куда? Послушники растерялись, но зычный голос Чузги привел их в чувство.
– Два шага назад! Быстро!
Секундная пауза, а затем привыкшие к повиновению младшие сделали два шага назад.
– Спасибо, – прошептал Алокаридас.
Ответа не последовало: Чузга, не отрываясь, смотрел на двери.
«Кто из-за них появится? Младшие братья? Неведомые враги? Кто?»
Жрец хотел вознести обращение к Отцу, но не успел. Дверь, наконец, распахнулась, и на крыльцо ступил бледный, как мел, Фарадах.
– Там…
– Что? – выдохнула толпа.
– Там… – Фарадах покачал головой и отошел в сторону, освобождая дорогу Балодаку и Валуину.
Они вышли вместе, плечом к плечу, с неподвижными взорами и плотно сжатыми губами. Бледные. Но не дрожащие. Они вышли, и толпа вновь ахнула, потому что Балодак нес голову синеволосой Лериды, а Валуин держал три окровавленные руки.
– Милостивый Отец, за что?
Кто-то застонал, кто-то разрыдался, кто-то даже выругался, но большинство послушников попросту окаменело. Они готовились к тому, что их друзья мертвы, но ужасные доказательства смерти оглушили молодых спорки.
– Лерида! – закричала одна из сестер.
– Закройте двери! – крикнул Алокаридас, его приказ был выполнен с невероятной быстротой.
Младшие братья торопливо свели створки и задвинули тяжелый засов.
– Мы собрали все, что нашли в зале Первого Чтения, – негромко сказал Балодак.
– Их растерзали, – добавил Валуин. – Разорвали на части.
– Там всюду обрывки одежды, – закончил Фарадах. – И кровь.
Над Красным Домом пронесся протяжный стон.
Страх? Или горе? Или все-таки страх?
Алокаридас понимал, что должен действовать быстро и не позволить распространиться панике. Он с трудом вырвал послушников из пучины неуверенности и не хотел терять завоеванное.
– Вы видели, кто это сделал?
– Мы видели звериные следы, – ответил Валуин. – Мне они незнакомы, но у этих зверей есть когти.
– Сюда не заходят хищники!
– Значит, уже заходят!
– Но почему никто ничего не слышал?
– Как прошли они через ворота?
– Стены слишком высоки!
– Ворота тоже были открыты!
И ворота, и двери. Если бы на Красный Дом напали воины, в этом не было бы ничего странного, но хищники… Почему стражники открыли зверям двери? Что их заставило?
Вопросы важные, но ответы придется искать чуть позже. Сейчас же следует отвлечь послушников, необходимо занять их какими-нибудь делами.
Алокаридас мрачно посмотрел на Чузгу:
– Займись едой и… и подготовкой к похоронам.
– Да, учитель.
– Подключи побольше младших, – тихо добавил жрец.
– Я все понимаю, – склонил голову Чузга.
– Хорошо… – Алокаридас поднял голову, оглядел столь привычную и столь враждебную сейчас стену храма, после чего продолжил отдавать приказы: – Валуин! Возьми нескольких братьев, и попытайся закрыть снаружи все окна. Если звери еще в храме, мы должны их запереть.
– Да, учитель.
– Нам нужна помощь, – едва слышно произнес Балодак.
– Я знаю. – Теперь жрец смотрел на любимчика: – Возьми двух младших и отправляйтесь в поселок. Приведи столько воинов, сколько там будет. И не задерживайся.
Глава 3,
У младших братьев и младших сестер, собранных со всего Герметикона. У самых талантливых спорки своего поколения.
Кто-то из них станет великим гипнотом, кто-то – тальнеком, а кому-то выпадет честь заменить его, Алокаридаса, на посту верховного жреца Красного Дома. Их ждет блестящее будущее, их свершения прославят имя Отца, но сейчас они не готовы. Прошедшие инициацию покидали Ахадир, отправлялись во Вселенную, неся Слово Отца, а им на смену приходили следующие ученики – молодые и неопытные. И потому сейчас жреца окружали еще не познавшие объятия Отца щенята, и неуверенность в себе питала их страх так же сильно, как неизвестность.
– Герметикон велик, люди заселили множество планет и продолжают идти дальше, – твердо произнес жрец, и послушники начали медленно поднимать головы, понимая, что услышат важные слова. – Я верю, что однажды Герметикон вырастет до размеров Вселенной. Я верю, что однажды мы разгадаем все ее тайны. Я верю, что так будет. А еще я верю в Отца. Великодушие Его позволило нам жить, мудрость Его позволяет идти вперед. Благодаря Отцу мы покорим все вершины, изучим всю Вселенную, но среди бесчисленного множества планет главной для нас всегда будет Ахадир. Здесь прячется душа спорки. Здесь мы купаемся в благословенном дыхании Отца нашего. И здесь мы не можем себе позволить ни сомнений, ни страха.
Алокаридас чувствовал, что добился своего – послушники устыдились. Осознали недостойную слабость и наполнились решимостью с честью преодолеть ниспосланное испытание. Заканчивая речь, Алокаридас видел не склоненные головы, но горящие глаза, и сердце его пело.
«Спасибо, Отец! Спасибо, что вразумил меня».
– Нет ничего позорного в смущении, в минутной слабости, в сомнении в собственных силах. Позор ложится на тех, кто не способен это преодолеть. Так учит нас Отец. И так учу вас я. – Жрец оглядел послушников. – А теперь мы должны понять, что произошло ночью.
Разобраться в странном и пугающем происшествии, результатом которого стало исчезновение шестерых послушников – четверо дежурили у дверей храма и ворот Красного Дома, а двое находились внутри святого места, но до сих пор не отзывались. Криков или шума никто не слышал, а вот следы борьбы отыскались, правда, не сразу. Разбуженные жрецом послушники выбежали во двор, и два младших брата, повинуясь приказу Алокаридаса, заглянули внутрь храма. И обнаружили у входа лужу крови.
Собственно, после этого открытия и началось смущение.
Кто проник в храм? Кто убил послушников? С какой целью? Почему именно в храме? На Ахадире не было никого, кто мог желать или мог причинить вред Красному Дому, жрец и послушники привыкли чувствовать себя в полной безопасности, а потому трагедия выбила их из колеи.
Со смущением Алокаридас совладал, однако, произнося свою пылкую речь, жрец впервые в жизни пожалел, что храм не охраняется и никогда не охранялся опытными воинами – тем, кто убивает, разрешалось приближаться к Красному Дому лишь по особому распоряжению Старшей Сестры.
– Нужно посмотреть, что происходит в храме, – громко произнес Алокаридас. Помолчал, и добавил: – Сейчас.
Несколько минут назад такое предложение вызвало бы очередной приступ страха, однако слова подействовали, и почти все послушники шагнули вперед.
– Я пойду, учитель.
– Я пойду.
– И я.
Они поняли. Они устыдились. Они нашли в себе силы, и Алокаридас почувствовал гордость. За них, за своих учеников. И за себя.
Не зря. Все, что было, – не зря.
– Балодак, – тихо произнес жрец, и двадцатилетний юноша с достоинством сделал еще один шаг вперед.
– Спасибо, учитель.
Любимец, если не сказать – любимчик. Самый талантливый ученик, главная надежда Алокаридаса. Старик, вопреки установленным в Красном Доме правилам, выделял Балодака, хотя и знал, что укрыть такое обращение от остальных послушников невозможно. Ну, что же, кому много давалось, с того и спрос выше. Теперь, младший брат, ты рискнешь жизнью, чтобы доказать, что достоин особого к себе отношения.
– Валуин.
– Спасибо, учитель.
– Фарабах.
– Спасибо, учитель.
Жрец помолчал, глядя на выбранных послушников, после чего медленно проговорил:
– Я думаю, троих будет достаточно.
И во второй раз подряд ощутил прилив гордости – никто из младших не издал вздох облегчения. А некоторые из братьев смотрели на троицу с завистью.
«Это дети твои, Отец! Настоящие твои дети!»
– Что нам делать, учитель? – вежливо осведомился Балодак.
– Пройдите по коридору до зала Первого Чтения, – подумав, ответил Алокаридас. – Проверьте все примыкающие помещения. Если никого не встретите, заприте все выходящие из зала двери и зовите нас.
В храме Красного Дома был целый лабиринт коридоров, в том числе и потайных, бессчетное множество комнат для одиночных медитаций и групповых занятий, а также несколько больших залов. Проверить все закоулки за несколько минут не получится, отправлять внутрь много послушников – слишком большой риск, а значит, необходимо действовать последовательно. Осмотреть часть помещений, закрыть их, после чего продолжить работу.
– Не должны ли мы вооружиться? – спросил Валуин.
Он мечтал стать тальнеком, а потому вопрос прозвучал естественно.
– Чем? – поинтересовался жрец.
– Хотя бы лопатами. – Валуин слегка пожал плечами. – Или палками.
– Или ножами, – добавил Фарабах. – Можно взять на кухне.
Предложение послушников показалось разумным – кровь на каменном полу наглядно показывала, что внутрь проник злой и опасный враг, – а потому Алокаридас кивнул:
– Принесите.
Дождался, когда самые юные братья бросились исполнять приказ, и продолжил:
– Но помните, что вы не воины. – Пауза. – Даже ты, Валуин.
– Да, учитель.
– Ваша сила заключена в другом, однако Отец еще не принял вас в свои объятия. Поэтому будьте осторожны. Я не хочу потерять вас.
– Да, учитель.
Послушники вооружились ножами и палками, взяли в руки фонари, переглянулись и…
– Да поможет вам Отец, – прошептал Алокаридас.
Фарабах открыл дверь и отошел в сторону, Валуин уверенно шагнул в темноту храма, а за ним, чуть помедлив, направился Балодак.
– Что там? Что?
Самые младшие подались вперед, стараясь разглядеть коридор храма, однако на них цыкнули, и порядок быстро восстановился.
– Будем ждать, – вздохнул жрец и прищурился на поднявшуюся Амаю. – Будем ждать…
Никогда еще созерцание любимой звезды не приносило Алокаридасу столько грусти.
– Может, распорядиться насчет завтрака? – прошептал ему на ухо брат Чузга.
– Дождемся результатов, – коротко ответил жрец.
– Пока они вернутся, пока затопят плиты… Вместо завтрака получится обед.
Чузга заведовал хозяйственными делами Красного Дома и беспокоился не столько о послушниках, сколько о старом жреце – в возрасте Алокаридаса следовало соблюдать режим.
– Ничего страшного, брат. Поедим чуть позже.
– Хорошо, учитель.
«Какая еда? Какой завтрак?»
Напряжение достигло апогея. Послушники, несмотря на острое чувство опасности, а может – благодаря ему, постепенно приблизились к дверям, за которыми скрылись молодые братья, и жадно прислушивались, надеясь уловить хоть какой-нибудь звук. А поскольку бегавшие за оружием юнцы притащили гораздо больше палок и ножей, чем требовалось смельчакам, многие старшие стояли у храма не с пустыми руками.
«Они готовы умереть, но мне-то нужно, чтобы они жили…»
Алокаридас тяжело вздохнул и тут же вздрогнул – дверь стала медленно открываться.
– Ах… – Толпа заволновалась.
Вперед? Или назад? Куда? Послушники растерялись, но зычный голос Чузги привел их в чувство.
– Два шага назад! Быстро!
Секундная пауза, а затем привыкшие к повиновению младшие сделали два шага назад.
– Спасибо, – прошептал Алокаридас.
Ответа не последовало: Чузга, не отрываясь, смотрел на двери.
«Кто из-за них появится? Младшие братья? Неведомые враги? Кто?»
Жрец хотел вознести обращение к Отцу, но не успел. Дверь, наконец, распахнулась, и на крыльцо ступил бледный, как мел, Фарадах.
– Там…
– Что? – выдохнула толпа.
– Там… – Фарадах покачал головой и отошел в сторону, освобождая дорогу Балодаку и Валуину.
Они вышли вместе, плечом к плечу, с неподвижными взорами и плотно сжатыми губами. Бледные. Но не дрожащие. Они вышли, и толпа вновь ахнула, потому что Балодак нес голову синеволосой Лериды, а Валуин держал три окровавленные руки.
– Милостивый Отец, за что?
Кто-то застонал, кто-то разрыдался, кто-то даже выругался, но большинство послушников попросту окаменело. Они готовились к тому, что их друзья мертвы, но ужасные доказательства смерти оглушили молодых спорки.
– Лерида! – закричала одна из сестер.
– Закройте двери! – крикнул Алокаридас, его приказ был выполнен с невероятной быстротой.
Младшие братья торопливо свели створки и задвинули тяжелый засов.
– Мы собрали все, что нашли в зале Первого Чтения, – негромко сказал Балодак.
– Их растерзали, – добавил Валуин. – Разорвали на части.
– Там всюду обрывки одежды, – закончил Фарадах. – И кровь.
Над Красным Домом пронесся протяжный стон.
Страх? Или горе? Или все-таки страх?
Алокаридас понимал, что должен действовать быстро и не позволить распространиться панике. Он с трудом вырвал послушников из пучины неуверенности и не хотел терять завоеванное.
– Вы видели, кто это сделал?
– Мы видели звериные следы, – ответил Валуин. – Мне они незнакомы, но у этих зверей есть когти.
– Сюда не заходят хищники!
– Значит, уже заходят!
– Но почему никто ничего не слышал?
– Как прошли они через ворота?
– Стены слишком высоки!
– Ворота тоже были открыты!
И ворота, и двери. Если бы на Красный Дом напали воины, в этом не было бы ничего странного, но хищники… Почему стражники открыли зверям двери? Что их заставило?
Вопросы важные, но ответы придется искать чуть позже. Сейчас же следует отвлечь послушников, необходимо занять их какими-нибудь делами.
Алокаридас мрачно посмотрел на Чузгу:
– Займись едой и… и подготовкой к похоронам.
– Да, учитель.
– Подключи побольше младших, – тихо добавил жрец.
– Я все понимаю, – склонил голову Чузга.
– Хорошо… – Алокаридас поднял голову, оглядел столь привычную и столь враждебную сейчас стену храма, после чего продолжил отдавать приказы: – Валуин! Возьми нескольких братьев, и попытайся закрыть снаружи все окна. Если звери еще в храме, мы должны их запереть.
– Да, учитель.
– Нам нужна помощь, – едва слышно произнес Балодак.
– Я знаю. – Теперь жрец смотрел на любимчика: – Возьми двух младших и отправляйтесь в поселок. Приведи столько воинов, сколько там будет. И не задерживайся.
Глава 3,
в которой Грозный удивляет умениями, а Вандар и Осчик движутся к цели
– Как твои ноги?
– Нормально.
– Точно?
– Точно, точно… – Свечка улыбнулась и усталым жестом поправила упавшую на лоб прядь прямых волос. Девушка была подстрижена «под мальчика», в строгом соответствии с последними веяниями анданской моды – длинная челка, короткий затылок, и теперь, ухитрившись более-менее привести прическу в порядок, выглядела гораздо лучше, чем при первом знакомстве. – Если заболят, я скажу.
– Это не шутка.
– Я знаю. – Улыбка у Свечки получалась задорной и заразительной, она даже не улыбалась, а делилась хорошим настроением, даря окружающим частичку душевного тепла. – И еще я тебе благодарна. Давно хотела сказать, да случая не было.
– Не за что, – хмыкнул Грозный.
Путешествовать по горам в негодной обуви – последнее дело: собьешь ногу, сразу превратишься в обузу, и неизвестно, как спутники на эту неприятность отреагируют. Каблуки дорожных ботинок Куги и Привереды оказались невысокими, при должной осторожности девушки могли справиться с трудной дорогой, а вот со Свечкой так просто не получилось. Доставшиеся ей башмаки оказались на два размера больше, чем требовалось, и Грозному пришлось изрядно потрудиться, чтобы подготовить девушку к походу.
– Можно вопрос? – осведомилась Свечка, когда они по камням перебрались через узкий ручей и, дожидаясь спутников, остановились на противоположной стороне.
– Можно, – суховато отозвался Грозный.
Девушка вновь поправила челку и улыбнулась, на этот раз игриво:
– Почему ты обо мне заботишься?
Она знала, что Грозный видел ее обнаженной, и знала, что хороша. Даже тогда, перепуганная, грязная, только что вывалившаяся из Пустоты, она была хороша: длинные ноги, упругая грудь, ни грамма лишнего жира на бедрах и боках. Свечка прекрасно понимала, что все мужчины отметили ее красоту, и ей было интересно, как ответит на неудобный вопрос Грозный? Ведь он, в отличие от Рыжего и Тыквы, ни разу не бросил в ее сторону ехидную ухмылочку.
Свечка хотела смутить Грозного, потому что пропустивший удар мужчина становится легкой добычей, однако ее надежды не сбылись.
– Ты оказалась в самом уязвимом положении, – объяснил Грозный, бесстрастно изучая задорную улыбку девушки. – Ты могла пропасть.
«А ведь он мог ответить романтичнее…»
Улыбка осталась по-прежнему игривой, однако огоньки в глазах стали тускнеть.
– Неужели?
– Ты – девушка из большого города, Свечка, ты не приспособлена к прогулкам по горам и не умеешь выживать с помощью того, что у тебя есть. Предоставленная самой себе, ты стала бы обузой, стала бы молить о помощи, выть, плакать, взывать к совести и тем вызывать у спутников ярость и раздражение. Нет сомнений, что в конце концов ты вывихнула бы ногу или сбила ее, и тебя с радостью бросили бы под ближайшим деревом, пообещав прислать помощь.
Спокойствие и даже равнодушие, с которыми Грозный произнес свою небольшую речь, потрясли Свечку. Улыбка сползла с лица, а в глазах появился страх:
– Ты бывал в таких ситуациях?
Она вспомнила предупреждение Рыжего и синяки на запястьях Грозного. И теперь пыталась понять, кто перед ней: честный человек, у которого неведомым образом появились характерные раны, или жестокий убийца?
Ответ Грозного сомнений не развеял:
– Я не идеализирую людей, Свечка. Я знаю, на что они готовы ради собственного спасения.
– Знаешь? – встрепенулась девушка. – Ты что-то вспомнил?
– Нет, не вспомнил… Все, что я сказал, основано на понимании, а не на проснувшихся в памяти событиях, – объяснил мужчина. – Я понимаю, что без помощи и взаимной поддержки выживут только сильные, и не вижу необходимости в твоей смерти. И в смерти Куги. И готов потратить время на помощь, чтобы не наблюдать за вашей агонией.
– Ты добрый?
– Я брезгливый.
– Все, больше не могу, – заявила Привереда, перейдя по камням впадающий в речку ручей.
– Тогда оставайся, – зло буркнул Рыжий.
– За языком следи.
– А в чем дело?
– В том, что мы вместе.
– Тогда иди, как все, и не пищи, – отрезал Рыжий, проигнорировав злобный взгляд девушки.
Путники шли цепочкой, но не вместе. Грозный и Свечка оказались шагов на пятьдесят впереди, но оторвались они не специально, просто остальные сознательно отделились от подозрительного здоровяка, и лишь благодарная Свечка составила ему компанию.
– Привал не помешал бы, – робко заметила вспотевшая Куга.
– Мы и трех лиг не прошли.
– Откуда ты знаешь?
– Шаги считаю.
– Зачем? – удивился Тыква.
– Со скуки.
Потому что экзотический горный пейзаж интересен лишь первые десять минут, а потом ты понимаешь, что красиво разбросанные камни мешают идти, любое неосторожное движение может привести к вывиху или перелому, а величественные скалы закрывают горизонт, и ты представляешь свой путь не дальше чем на пол-лиги. Ах да, еще и с кислородом плохо, но путешественники, к счастью, находились не настолько высоко, чтобы возникли проблемы с дыханием.
Мужчины переносили дорогу стоически, лишь иногда отпускали ругательства, Тыква даже поддерживал Кугу на особо опасных участках. Привереда тоже старалась, но было видно, что ей тяжело.
– Думаю, Грозный хочет прошагать десятку, – продолжил Рыжий. – Он парень крепкий.
– Десять лиг? – простонала Куга.
– Мы прошли, сколько сумели, – решительно сказала Привереда. – Рыжий, догони Грозного и скажи, что пора делать привал.
– Сама беги.
Возможно, Рыжий и был полицейским, но вот воспитанием его занимались спустя рукава.
– Тебе лень?
– Экономлю силы, они еще пригодятся. – Рыжий осклабился и повернулся к Тыкве: – Что скажешь о «браслетах» Грозного, а? У тебя было время подумать.
– А зачем мне думать о его «браслетах»? – поинтересовался спорки, вытирая со лба пот.
– Потому что он может оказаться преступником.
– Любой из нас может оказаться преступником, – хмыкнул Тыква. – Как правильно заметила Привереда, полицейского жетона у тебя нет. И ключа от наручников у тебя нет. И самих наручников никто не видел, так что…
– То есть ты не беспокоишься?
– До тех пор, пока не вспомню, кто я такой, мне вообще на все плевать, – честно ответил Тыква. – Нет смысла дергаться. Я могу оказаться царем спорки, а могу – беглым каторжником. Возможно, эта милая девушка – моя наложница. – Он кивнул на Кугу. – Или жена, или мы вообще незнакомы. Мы сочли Свечку шлюхой, но она больше тянет на девственницу, которую вытряхнуло из одежды. Привереда смахивает на адигену, но манерам легко обучиться, а дурной характер ни о чем не говорит.
– Спасибо, Тыква.
– На здоровье. – Спорки зевнул. – Что же касается тебя, Рыжий, то ты можешь оказаться и полицейским, и преступником, и моим телохранителем. И все – с одинаковой вероятностью.
– Красиво загнул, – признал Рыжий. – Какой вывод?
– Наслаждайся тем, что ничего не помнишь, – пожал плечами спорки. – Мы оказались в удивительной ситуации: нам все безразлично. Не зря ведь говорят, что чистая совесть – это признак плохой памяти, вот и пользуйся. Мы никому ничего не должны, и нам никто ничего не должен. Мы абсолютно свободны.
– Непривычная мысль.
– Значит, Рыжий, ты слишком занятой человек. А ты что скажешь? – Тыква с улыбкой посмотрел на Кугу. – Не припоминаешь среди своих друзей красивого спорки?
– Нет.
– Тем лучше. Мы можем начать все сначала.
– А если между нами ничего не было?
– Мы можем это изменить.
– Он к тебе клеится, – усмехнулась Привереда.
– Я заметила, – не стала скрывать Куга. – И, кажется, я к такому привыкла.
Все спорки – уроды. Это жесткое определение прикипело к ним намертво, стало их синонимом, их грязной, но заслуженной кличкой. Уроды. Белый Мор жестоко поиграл со своими детьми, сделав их внешность отвратительной для взгляда обычного человека, но выходцев с Куги ужасная болезнь пожалела. Мазнула по ним кисточкой, навсегда окрасив волосы в синий цвет, и больше не тронула. Более того, Мор сделал так, что спорки с Куги отличались удивительной, тонкой красотой, заставляющей сердца сжиматься, а души – петь. Синеволосые очаровывали, и даже адигены, случалось, теряли головы от чар этих прелестниц.
– Ну и ладно!
Привереда резко ускорила шаг.
– Ты далеко?
– Поговорить с Грозным насчет привала, – зло ответила девушка. – Вас ведь не допросишься.
Легкомысленность вообще свойственна людям.
Много воды утекло с тех пор, как Добрые Праведники, возводившие первые столицы Ожерелья, оставили людей. Много воды, и еще больше крови. Закрылись Вечные Дыры, миновали столетия отчуждения, на каждой планете возникли собственные архитектурные стили, и составляющие Ожерелье жемчужины перестали быть одинаковыми. И если старые города еще сохраняли родовые черты, то сферопорты, эти «лица» планет, ворота и визитные карточки, постоянно расширялись и перестраивались, вбирая в себя приметы всех проходящих эпох. Каатианский Шекберг, к примеру, превратился в лоскутное одеяло, в котором старинные кварталы соседствовали с более поздними, выстроенными в стиле «нуво», а те, в свою очередь, перетекали в хитроумные здания «барсо». Радикальные галаниты перестроили Бей-Гатар в современном стиле, навсегда избавившись от наследия ненавистных им адигенов. А вот на Верзи отдали предпочтение роскошному «энтику», украсив Жерн домами с колоннадами и портиками. Небоскребов в стиле «энтик» не построишь, строения получались приземистыми, не выше десяти-пятнадцати этажей, зато надежными. Как и сами верзийцы.
Надежность вообще была козырем этого мира: во внутренней политике, во взаимоотношениях с соседями, а главное – в финансах. Репутация верзийских банков обеспечивала им непререкаемый авторитет во всем Герметиконе, и каждый человек знал: если хочешь сохранить и преумножить свое золото – неси его верзийцам. Проценты небольшие – а что вы хотите от консерваторов? – зато выплачены будут точно в срок. И люди несли свое золото верзийцам, потому что…
Надежность, надежность и еще раз надежность.
– Каатианские дукаты? Неплохо, неплохо… – Уличный меняла, владелец малюсенькой, состоящей из одной-единственной комнатушки лавки, внимательно, но не прибегая к алхимическому анализу, изучил серебряные монеты, после чего поинтересовался: – Цехины или верзийские марки?
– Ассигнации.
– Мой курс один тридцать восемь, на один пункт лучше, чем в банке.
– Поэтому я здесь.
А еще потому, что обменивать деньги на улицах Жерна совершенно безопасно. Все финансисты Верзи – и уличные менялы, и владельцы крупнейших банков – были членами Золотой Гильдии и не рисковали плутовать, опасаясь позора и пожизненного отзыва лицензии.
Надежность, надежность и еще раз надежность.
А еще Жерн был единственным сферопортом Герметикона, на улицах которого, как шутили, чаще рычали тигры, чем слышалась нецензурная брань. Тигров провозили в клетках бродячие циркачи, а за ругань вездесущие полицейские выписывали людоедские штрафы, равные недельному заработку квалифицированного рабочего. Это заставляло следить за языком всех: и местных, и пришлых. Цепарь ты или адиген, честный работяга или бандит – полицейские различий не делали. А сновали они всюду, даже в обязательном для любого большого сферопорта криминальном районе, который в Жерне звался Поднебесьем. И местные боссы Омута воспринимали присутствие стражей порядка как данность: так повелели верзийские дары, а с дарами в адигенских мирах предпочитали не спорить.
Надежность, надежность и еще раз надежность.
Неофициальный титул «главного банка Герметикона» ко многому обязывал, и верзийцы тщательно следили за безопасностью мира, не только быстро раскрывая, но и умело предупреждая преступления. «Сундук» – жернская штаб-квартира верзийской жандармерии, – представлял собой четырехугольное шестиэтажное здание мрачноватого серого камня, внушающее уважение одним только видом. Оно занимало целый квартал и было специально выстроено в адигенском стиле, напоминая древнюю крепость – мощную и несокрушимую. И так же, как и во все древние крепости, в «Сундук» можно было попасть не только через ворота – в него вели многочисленные потайные ходы.
Поворот в неприметный переулок, узенький, но чистенький, тщательно подметенный, несколько шагов и условный стук в дверь: три удара подряд, пауза, еще два удара. Открыли сразу – ждали. И не просто ждали, но точно знали, кто придет, а потому лишних вопросов не задали.
– Вам назначено.
– Я знаю.
А он и не спрашивал.
Охранник тщательно запер дверь, жестом пригласил следовать за собой и указал на лестницу:
– Два этажа вниз, направо и все время прямо.
– Я помню.
Верзийская жандармерия считалась одной из наиболее эффективных служб безопасности Герметикона, соперничать с ней могли лишь лингийская тайная полиция да Департамент секретных исследований Компании. Мощная организация, напрямую подчиняющаяся Палате Даров, жандармерия держала в узде местных воротил Омута, следила за полицией, занималась разведкой, контрразведкой и всеми вопросами, связанными с безопасностью планеты. Служба в ней считалась среди верзийских адигенов делом столь же почетным, как служба в армии, а потому недостатка в кадрах жандармерия не испытывала.
Еще одна дверь и еще один охранник – короткостриженый здоровяк из простолюдинов. На этот раз в форме, поскольку подземный коридор упирался в подвал штаб-квартиры.
– Оружие?
– Нет.
Охранник, судя по всему, был натренирован распознавать ложь – обыскивать не стал, кивнул и указал:
– Нормально.
– Точно?
– Точно, точно… – Свечка улыбнулась и усталым жестом поправила упавшую на лоб прядь прямых волос. Девушка была подстрижена «под мальчика», в строгом соответствии с последними веяниями анданской моды – длинная челка, короткий затылок, и теперь, ухитрившись более-менее привести прическу в порядок, выглядела гораздо лучше, чем при первом знакомстве. – Если заболят, я скажу.
– Это не шутка.
– Я знаю. – Улыбка у Свечки получалась задорной и заразительной, она даже не улыбалась, а делилась хорошим настроением, даря окружающим частичку душевного тепла. – И еще я тебе благодарна. Давно хотела сказать, да случая не было.
– Не за что, – хмыкнул Грозный.
Путешествовать по горам в негодной обуви – последнее дело: собьешь ногу, сразу превратишься в обузу, и неизвестно, как спутники на эту неприятность отреагируют. Каблуки дорожных ботинок Куги и Привереды оказались невысокими, при должной осторожности девушки могли справиться с трудной дорогой, а вот со Свечкой так просто не получилось. Доставшиеся ей башмаки оказались на два размера больше, чем требовалось, и Грозному пришлось изрядно потрудиться, чтобы подготовить девушку к походу.
– Можно вопрос? – осведомилась Свечка, когда они по камням перебрались через узкий ручей и, дожидаясь спутников, остановились на противоположной стороне.
– Можно, – суховато отозвался Грозный.
Девушка вновь поправила челку и улыбнулась, на этот раз игриво:
– Почему ты обо мне заботишься?
Она знала, что Грозный видел ее обнаженной, и знала, что хороша. Даже тогда, перепуганная, грязная, только что вывалившаяся из Пустоты, она была хороша: длинные ноги, упругая грудь, ни грамма лишнего жира на бедрах и боках. Свечка прекрасно понимала, что все мужчины отметили ее красоту, и ей было интересно, как ответит на неудобный вопрос Грозный? Ведь он, в отличие от Рыжего и Тыквы, ни разу не бросил в ее сторону ехидную ухмылочку.
Свечка хотела смутить Грозного, потому что пропустивший удар мужчина становится легкой добычей, однако ее надежды не сбылись.
– Ты оказалась в самом уязвимом положении, – объяснил Грозный, бесстрастно изучая задорную улыбку девушки. – Ты могла пропасть.
«А ведь он мог ответить романтичнее…»
Улыбка осталась по-прежнему игривой, однако огоньки в глазах стали тускнеть.
– Неужели?
– Ты – девушка из большого города, Свечка, ты не приспособлена к прогулкам по горам и не умеешь выживать с помощью того, что у тебя есть. Предоставленная самой себе, ты стала бы обузой, стала бы молить о помощи, выть, плакать, взывать к совести и тем вызывать у спутников ярость и раздражение. Нет сомнений, что в конце концов ты вывихнула бы ногу или сбила ее, и тебя с радостью бросили бы под ближайшим деревом, пообещав прислать помощь.
Спокойствие и даже равнодушие, с которыми Грозный произнес свою небольшую речь, потрясли Свечку. Улыбка сползла с лица, а в глазах появился страх:
– Ты бывал в таких ситуациях?
Она вспомнила предупреждение Рыжего и синяки на запястьях Грозного. И теперь пыталась понять, кто перед ней: честный человек, у которого неведомым образом появились характерные раны, или жестокий убийца?
Ответ Грозного сомнений не развеял:
– Я не идеализирую людей, Свечка. Я знаю, на что они готовы ради собственного спасения.
– Знаешь? – встрепенулась девушка. – Ты что-то вспомнил?
– Нет, не вспомнил… Все, что я сказал, основано на понимании, а не на проснувшихся в памяти событиях, – объяснил мужчина. – Я понимаю, что без помощи и взаимной поддержки выживут только сильные, и не вижу необходимости в твоей смерти. И в смерти Куги. И готов потратить время на помощь, чтобы не наблюдать за вашей агонией.
– Ты добрый?
– Я брезгливый.
– Все, больше не могу, – заявила Привереда, перейдя по камням впадающий в речку ручей.
– Тогда оставайся, – зло буркнул Рыжий.
– За языком следи.
– А в чем дело?
– В том, что мы вместе.
– Тогда иди, как все, и не пищи, – отрезал Рыжий, проигнорировав злобный взгляд девушки.
Путники шли цепочкой, но не вместе. Грозный и Свечка оказались шагов на пятьдесят впереди, но оторвались они не специально, просто остальные сознательно отделились от подозрительного здоровяка, и лишь благодарная Свечка составила ему компанию.
– Привал не помешал бы, – робко заметила вспотевшая Куга.
– Мы и трех лиг не прошли.
– Откуда ты знаешь?
– Шаги считаю.
– Зачем? – удивился Тыква.
– Со скуки.
Потому что экзотический горный пейзаж интересен лишь первые десять минут, а потом ты понимаешь, что красиво разбросанные камни мешают идти, любое неосторожное движение может привести к вывиху или перелому, а величественные скалы закрывают горизонт, и ты представляешь свой путь не дальше чем на пол-лиги. Ах да, еще и с кислородом плохо, но путешественники, к счастью, находились не настолько высоко, чтобы возникли проблемы с дыханием.
Мужчины переносили дорогу стоически, лишь иногда отпускали ругательства, Тыква даже поддерживал Кугу на особо опасных участках. Привереда тоже старалась, но было видно, что ей тяжело.
– Думаю, Грозный хочет прошагать десятку, – продолжил Рыжий. – Он парень крепкий.
– Десять лиг? – простонала Куга.
– Мы прошли, сколько сумели, – решительно сказала Привереда. – Рыжий, догони Грозного и скажи, что пора делать привал.
– Сама беги.
Возможно, Рыжий и был полицейским, но вот воспитанием его занимались спустя рукава.
– Тебе лень?
– Экономлю силы, они еще пригодятся. – Рыжий осклабился и повернулся к Тыкве: – Что скажешь о «браслетах» Грозного, а? У тебя было время подумать.
– А зачем мне думать о его «браслетах»? – поинтересовался спорки, вытирая со лба пот.
– Потому что он может оказаться преступником.
– Любой из нас может оказаться преступником, – хмыкнул Тыква. – Как правильно заметила Привереда, полицейского жетона у тебя нет. И ключа от наручников у тебя нет. И самих наручников никто не видел, так что…
– То есть ты не беспокоишься?
– До тех пор, пока не вспомню, кто я такой, мне вообще на все плевать, – честно ответил Тыква. – Нет смысла дергаться. Я могу оказаться царем спорки, а могу – беглым каторжником. Возможно, эта милая девушка – моя наложница. – Он кивнул на Кугу. – Или жена, или мы вообще незнакомы. Мы сочли Свечку шлюхой, но она больше тянет на девственницу, которую вытряхнуло из одежды. Привереда смахивает на адигену, но манерам легко обучиться, а дурной характер ни о чем не говорит.
– Спасибо, Тыква.
– На здоровье. – Спорки зевнул. – Что же касается тебя, Рыжий, то ты можешь оказаться и полицейским, и преступником, и моим телохранителем. И все – с одинаковой вероятностью.
– Красиво загнул, – признал Рыжий. – Какой вывод?
– Наслаждайся тем, что ничего не помнишь, – пожал плечами спорки. – Мы оказались в удивительной ситуации: нам все безразлично. Не зря ведь говорят, что чистая совесть – это признак плохой памяти, вот и пользуйся. Мы никому ничего не должны, и нам никто ничего не должен. Мы абсолютно свободны.
– Непривычная мысль.
– Значит, Рыжий, ты слишком занятой человек. А ты что скажешь? – Тыква с улыбкой посмотрел на Кугу. – Не припоминаешь среди своих друзей красивого спорки?
– Нет.
– Тем лучше. Мы можем начать все сначала.
– А если между нами ничего не было?
– Мы можем это изменить.
– Он к тебе клеится, – усмехнулась Привереда.
– Я заметила, – не стала скрывать Куга. – И, кажется, я к такому привыкла.
Все спорки – уроды. Это жесткое определение прикипело к ним намертво, стало их синонимом, их грязной, но заслуженной кличкой. Уроды. Белый Мор жестоко поиграл со своими детьми, сделав их внешность отвратительной для взгляда обычного человека, но выходцев с Куги ужасная болезнь пожалела. Мазнула по ним кисточкой, навсегда окрасив волосы в синий цвет, и больше не тронула. Более того, Мор сделал так, что спорки с Куги отличались удивительной, тонкой красотой, заставляющей сердца сжиматься, а души – петь. Синеволосые очаровывали, и даже адигены, случалось, теряли головы от чар этих прелестниц.
– Ну и ладно!
Привереда резко ускорила шаг.
– Ты далеко?
– Поговорить с Грозным насчет привала, – зло ответила девушка. – Вас ведь не допросишься.
* * *
Считается, что миры Ожерелья – самые старые обитаемые планеты Герметикона – похожи друг на друга, как первосортные, только что извлеченные из ракушек жемчужины. И в этом утверждении есть определенный смысл, поскольку в те далекие времена, когда люди заселяли первые миры, путешествуя среди звезд с помощью Вечных Дыр, никакой иной культуры не существовало – только адигенская. Архитектурный стиль того времени современные эстеты любили обзывать «тяжеловесным», высмеивали его в остроумных статьях и рассуждали о необходимости тотального сноса старинных зданий, забывая о том, что именно могучие стены адигенских городов позволили переселенцам закрепиться в новых мирах.Легкомысленность вообще свойственна людям.
Много воды утекло с тех пор, как Добрые Праведники, возводившие первые столицы Ожерелья, оставили людей. Много воды, и еще больше крови. Закрылись Вечные Дыры, миновали столетия отчуждения, на каждой планете возникли собственные архитектурные стили, и составляющие Ожерелье жемчужины перестали быть одинаковыми. И если старые города еще сохраняли родовые черты, то сферопорты, эти «лица» планет, ворота и визитные карточки, постоянно расширялись и перестраивались, вбирая в себя приметы всех проходящих эпох. Каатианский Шекберг, к примеру, превратился в лоскутное одеяло, в котором старинные кварталы соседствовали с более поздними, выстроенными в стиле «нуво», а те, в свою очередь, перетекали в хитроумные здания «барсо». Радикальные галаниты перестроили Бей-Гатар в современном стиле, навсегда избавившись от наследия ненавистных им адигенов. А вот на Верзи отдали предпочтение роскошному «энтику», украсив Жерн домами с колоннадами и портиками. Небоскребов в стиле «энтик» не построишь, строения получались приземистыми, не выше десяти-пятнадцати этажей, зато надежными. Как и сами верзийцы.
Надежность вообще была козырем этого мира: во внутренней политике, во взаимоотношениях с соседями, а главное – в финансах. Репутация верзийских банков обеспечивала им непререкаемый авторитет во всем Герметиконе, и каждый человек знал: если хочешь сохранить и преумножить свое золото – неси его верзийцам. Проценты небольшие – а что вы хотите от консерваторов? – зато выплачены будут точно в срок. И люди несли свое золото верзийцам, потому что…
Надежность, надежность и еще раз надежность.
– Каатианские дукаты? Неплохо, неплохо… – Уличный меняла, владелец малюсенькой, состоящей из одной-единственной комнатушки лавки, внимательно, но не прибегая к алхимическому анализу, изучил серебряные монеты, после чего поинтересовался: – Цехины или верзийские марки?
– Ассигнации.
– Мой курс один тридцать восемь, на один пункт лучше, чем в банке.
– Поэтому я здесь.
А еще потому, что обменивать деньги на улицах Жерна совершенно безопасно. Все финансисты Верзи – и уличные менялы, и владельцы крупнейших банков – были членами Золотой Гильдии и не рисковали плутовать, опасаясь позора и пожизненного отзыва лицензии.
Надежность, надежность и еще раз надежность.
А еще Жерн был единственным сферопортом Герметикона, на улицах которого, как шутили, чаще рычали тигры, чем слышалась нецензурная брань. Тигров провозили в клетках бродячие циркачи, а за ругань вездесущие полицейские выписывали людоедские штрафы, равные недельному заработку квалифицированного рабочего. Это заставляло следить за языком всех: и местных, и пришлых. Цепарь ты или адиген, честный работяга или бандит – полицейские различий не делали. А сновали они всюду, даже в обязательном для любого большого сферопорта криминальном районе, который в Жерне звался Поднебесьем. И местные боссы Омута воспринимали присутствие стражей порядка как данность: так повелели верзийские дары, а с дарами в адигенских мирах предпочитали не спорить.
Надежность, надежность и еще раз надежность.
Неофициальный титул «главного банка Герметикона» ко многому обязывал, и верзийцы тщательно следили за безопасностью мира, не только быстро раскрывая, но и умело предупреждая преступления. «Сундук» – жернская штаб-квартира верзийской жандармерии, – представлял собой четырехугольное шестиэтажное здание мрачноватого серого камня, внушающее уважение одним только видом. Оно занимало целый квартал и было специально выстроено в адигенском стиле, напоминая древнюю крепость – мощную и несокрушимую. И так же, как и во все древние крепости, в «Сундук» можно было попасть не только через ворота – в него вели многочисленные потайные ходы.
Поворот в неприметный переулок, узенький, но чистенький, тщательно подметенный, несколько шагов и условный стук в дверь: три удара подряд, пауза, еще два удара. Открыли сразу – ждали. И не просто ждали, но точно знали, кто придет, а потому лишних вопросов не задали.
– Вам назначено.
– Я знаю.
А он и не спрашивал.
Охранник тщательно запер дверь, жестом пригласил следовать за собой и указал на лестницу:
– Два этажа вниз, направо и все время прямо.
– Я помню.
Верзийская жандармерия считалась одной из наиболее эффективных служб безопасности Герметикона, соперничать с ней могли лишь лингийская тайная полиция да Департамент секретных исследований Компании. Мощная организация, напрямую подчиняющаяся Палате Даров, жандармерия держала в узде местных воротил Омута, следила за полицией, занималась разведкой, контрразведкой и всеми вопросами, связанными с безопасностью планеты. Служба в ней считалась среди верзийских адигенов делом столь же почетным, как служба в армии, а потому недостатка в кадрах жандармерия не испытывала.
Еще одна дверь и еще один охранник – короткостриженый здоровяк из простолюдинов. На этот раз в форме, поскольку подземный коридор упирался в подвал штаб-квартиры.
– Оружие?
– Нет.
Охранник, судя по всему, был натренирован распознавать ложь – обыскивать не стал, кивнул и указал: