Панов Вадим. Красные камни Белого

Вадим Панов
Красные камни Белого

Пролог
в котором у охотников урчит в желудке

   Пусто, пусто, пусто…
   Повсюду пусто: вокруг, внутри… От одиночества не спасают даже бегущие рядом родичи. Их ровное дыхание дарило чувство защищенности, однако охотник не мог побороть охватившую его неуверенность. И не только он. Все охотники пребывали в растерянности, вся стая. Они нервничали, поскольку не понимали, что происходит: камни, скалы, поросшие лесом склоны, трава – все вокруг знакомо и незнакомо одновременно. Горы и деревья – знакомы, запахи – нет. Охотники знали, что такое горы, знали, что такое деревья, они должны были успокоиться, вырвавшись из того страшного места, где побывали несколько часов назад, но продолжали тревожиться, мешали чужие запахи, совсем не такие, как в других горах и деревьях. Чужие и странные. Трава другая, деревья другие, добыча… Добычи нет. Настоящей добычи, большой и питательной, – нет. Мелкая прячется под камнями, шмыгает в норки, торопясь укрыться от страшных чужаков, но переполох напрасен: мелкие – не добыча. Охотники чуяли ужас трясущихся в норках зверьков, но пробегали мимо. Были голодны, но пробегали мимо, потому что это – не добыча. Двумя-тремя мелкими шестерым охотникам не наесться, нужно искать что-то большее. Нужно изучать незнакомые ароматы, стараясь найти в них запах добычи. Запах сочного мяса. А главное – запах страха, который издает добыча, чувствуя приближение охотника.
   Но добычи нет.
   Пусто.
   И внутри тоже пусто, потому что исчез Лидер.
   Шесть охотников давно вышли из щенячьего возраста. Все они были взрослыми, сильными самцами, и каждый мог позаботиться о себе. Так было заложено в их природе – заботиться о себе самостоятельно. Шесть охотников были одиночками по сути, но их долго учили жить в стае, и они привыкли полагаться на Лидера. Они признали его вожаком, доверяли и с удовольствием подчинялись. Они любили Лидера, и теперь, оставшись одни, чувствовали себя неуютно. Срывались по пустякам, огрызались друг на друга и подсознательно искали не столько добычу, сколько его – Лидера. Они надеялись, что он сумел вырваться из того страшного места, где они оказались несколько часов назад.
   Но добычи не было.
   И Лидера – тоже.
   И знакомо-незнакомая местность вызывала у охотников понятное отвращение.
   Деревья, скалы, чужие запахи… Мы одни.
   Все не так!
   Через пару часов бега они остановились. Река все время была рядом, бурлила меж камней, казалось бы – задержись, попей и догоняй остальных, – но охотники привыкли жить в стае, а потому бежали до тех пор, пока один из них не подал сигнал, что пора отдохнуть. Пора, значит, пора. Кто-то улегся на камни, невозмутимо разглядывая остальных, кто-то принялся лакать воду, а один и вовсе вошел в холодный поток, стараясь отыскать водяную добычу. Напрасно. Пусто…
   Нет!
   Вошедший в воду охотник вдруг поднял голову и выдал короткий, похожий на кашель, лай:
   – Кха!
   Стая насторожилась.
   Охотники легко обходились без звуков, но считали, что те прибавляют общению выразительности, и лающий кашель показывал, что дело важное.
   – Кхе-ер!
   «Добыча?»
   Очень похоже.
   «Водяная добыча?»
   Нет, в реках добыча мелкая и глупая, совсем как в норах, и ради нее родич не стал бы подавать голос. Что-то другое…
   Охотники вошли в воду и принялись принюхиваться, стараясь уловить едва заметные следы большой и питательной добычи.
   – Кхе-ер! – вновь подал голос первый. Он был уверен, что не ошибся, но отвечать ему не спешили.
   – Кхе-ер!!
   – Кха!
   Один из охотников повернулся к родичу и дружески ощерился:
   «Не мешай – разбираемся!»
   – Кхе-ер?!
   «Добыча!»
   Все правильно – она.
   Сделав вывод, охотники выбрались из воды, отряхнулись и уселись на камнях, образовав почти правильный круг. Им нужно было подумать.
   Родич не ошибся – в верховьях реки действительно водилась питательная добыча со знакомым запахом. Не самая вкусная, зато легкая. Охотникам не терпелось познакомиться с ней, однако идти придется далеко, и они точно потеряют Лидера.
   – Кха! – кашлянул нетерпеливый.
   «Его больше нет».
   Лидер слабее охотников и вряд ли вырвался из того страшного места.
   – Кха!
   «Надо идти!»
   Охотники покачали лобастыми головами, но спорить не стали: чтобы жить, нужна добыча. А Лидер и в самом деле потерялся. Остался в страшном месте, из которого они вырвались несколько часов назад, и, возможно, его больше нет. А если он есть – охотники не могли не надеяться на счастливый исход, – он обязательно их отыщет.
   – Кха!
   И стая направилась вверх по реке.

Глава 1,
в которой счастливчикам становится страшно, Алокаридас поднимает тревогу, а Осчик ловит Знак Пустоты

ГРОЗНЫЙ

   Это Пустота?
   Это и есть та самая Пустота?
   Великое Ничто без воздуха и света? Без жизни и без надежды? Манящая. Таинственная. Пугающая одним лишь именем…
   Так вот какая ты, Пустота!
   Здравствуй.
   Здравствуй, Пустота, которая таит в себе все. Здравствуй, загадка. Здравствуй, то, чего нет, и то, что будет всегда. Последнее мое пристанище, последний мой сферопорт. Здравствуй, моя смерть.
   Здравствуй.
   Почему все тебя боятся? Почему холодеют, попадая в твои объятия? Почему боялся я? Раньше боялся… И почему не испытываю страха сейчас? Я стал сильным или смирился? Понял смысл неотвратимости или признал поражение?
   Я еще – я?
   Или Знаки твои уже сделали меня другим?
   Или вопросы мои звучат не здесь, а там? После того, что было раньше. После того, что называлось жизнью. Где я, Пустота? Еще здесь или уже там? Или на границе? На едва различимой ниточке, натянутой между «тогда» и «потом». На ниточке, с трудом выдерживающей тяжесть моей души? Сколько вечных секунд длится наш разговор? И для чего он нужен? Ужели вопросы мои и есть мой страх? Я сказал, что не боюсь, а ты смолчала. А я только сейчас понял, что никогда раньше не задавал столько вопросов подряд. Ты видишь меня насквозь, а я тебя не понимаю, но ты все равно не Бог.
   Ты просто есть. И у тебя есть тайны.
   И тайны делают тебя страшной, а вовсе не то, что ты убиваешь. Потому что страх смерти покинул меня давно, а обычный страх – еще раньше. Но нет в тебе ничего обыкновенного, и страхи мои вернулись. И я смотрю на тебя, Пустота, и говорю:
   Здравствуй…

   Пустота?!
   Движение и крик произошли вдруг. Одновременно. Еще до того, как пришел страх и доказал: ты жив. Крик стал взрывом души, а движение – попыткой ударить.
   Он кричал и защищался. Он не знал, где находится, не знал, жив ли, но был готов к бою. Потому что не умел сдаваться. Даже сейчас, с трудом поднимая руки, не научился. Не захотел учиться.
   Движение и крик…
   А в следующий миг он понял, что задыхается. Он был в Пустоте и запретил себе дышать. Он боролся даже там, в Ничто, не имея никакой надежды, но силы не беспредельны, и сейчас он потерпит поражение. Он почувствовал ярость и злость, он попытался продержаться еще секунду, еще половину секунды, еще четверть, но… Но паникующие инстинкты ответили: «нет». И парализовали волю.
   Тело хотело дышать. Тело требовало кислорода, жаждало его, хотело жить, и…
   И он глубоко вздохнул, не желая того. Понимая, что глоток Пустоты станет последним. Вздохнул, так и не смирившись. Но прощаясь.
   Он глубоко вздохнул, и его легкие наполнились чистым, свежим воздухом.
   «Где же Пустота?»
   Нет, не сразу. Не сразу и не так. Эта мысль пришла потом, потому что сначала он был слишком занят. Он дышал.
   Он сделал четыре глубоких вдоха, успокоил перепуганное тело и только после этого осознал, что видит.
   «Где же Пустота?»
   Ветки.
   Нет, не ветки – куст.
   Нет. Дерево. Точнее – пышный куст, усеянный бесчисленными белыми цветочками, и несколько деревьев.
   А еще – камень.
   Очень большой камень, который следовало бы назвать скалой. А рядом с ним – камни поменьше. А сразу за ним – совсем огромные, уходящие вверх…
   За тем камнем, который следовало бы назвать скалой, высились настоящие скалы, которые нельзя было назвать никак иначе.
   И следующая мысль звучала так:
   «Где я?»
   Скалы и деревья. Горы. Залитые свежим воздухом, а значит – жизнью. Здесь можно дышать и нет Пустоты. Здесь все настоящее. И он настоящий. И он жив.
   Наверное, потому, что не сдался.
   «Где я?»
   Он рывком поднялся на ноги и вскрикнул. Не смог сдержаться, потому что не ожидал столь сильной боли. Потому что иглы вдруг пронзили его ноги, а кузнечный молот врезался в грудь. Потому что в животе поселилась ледяная глыба, а в голову насыпали раскаленных углей. Потому что никто не смог бы подготовиться к такой атаке.
   – Ядреная пришпа!
   Но на ногах удержался. Не упал, не стал кататься по земле, хотя очень хотелось. Не кричал больше и даже не ругался. Терпел, шумно дыша, и лишь через минуту, показавшуюся часом, когда боль отступила столь же внезапно, как навалилась, он слизнул с губ кровь и усмехнулся:
   – Ну и где, спорки ее сожри, Пустота?
   Огляделся внимательнее и увидел. Не Пустоту – спорки.

КУГА

   Ужас.
   К нему невозможно подготовиться, невозможно стиснуть зубы и сказать себе: «Прорвусь!», потому что в самом этом слове заложено:
   Ужас.
   Коротко и ясно. Емко. Окончательно.
   Страх, с которым ты способен бороться, остался в прошлом. Каким бы он ни был: липким, холодным или изнуряющим, он уже сыграл свою роль: он подготовил тебя к последнему своему проявлению, к царю своему.
   К ужасу.
   Что наваливается всем весом, стискивает душу холодными лапами и кутает в плотную вату непонимания. Отключается разум, чувства пляшут кадриль, и ты покидаешь мир, пропадая в колодце безнадежности. Если повезет – выведут инстинкты, ведь желание жить пропитывает каждую клеточку, но… Но на самом деле должно повезти дважды: чтобы инстинкты не подкачали и чтобы существовал путь к спасению. Хоть какой-нибудь путь, хоть тропинка, хоть натянутый над пропастью канат… Должна быть надежда, в которую вцепятся инстинкты, должен быть слабенький лучик в угольной тьме отчаяния, должен быть…
   Но только не в Пустоте.
   Не в этом злобном Ничто.
   Не там, где пропадает все, включая души.
   В Пустоте есть только ужас…

   – Нет!
   – Все хорошо…
   – Я не хочу умирать!
   – И не надо…
   Она смотрела широко распахнутыми глазами, но ничего не видела. Пронзительно кричала, но не слышала себя. Царапала ногтями шею, но не испытывала боли. Не понимала, что дышит, и жаждала свежего воздуха. Затуманенный разум шептал: «Ты умираешь!» – и она верила.
   – Помогите!
   Ужас не отпускал.
   – Помогите!!
   Из невидящих глаз текли слезы, а лицо стремительно синело.
   – Помогите!!!
   Он знал, что так иногда бывает после Пустоты: человеку кажется, что он еще в ней. Что Знак ее или дыхание не отпускают, тянут назад, в Ничто, не позволяют освободиться и в конце концов убивают. И еще он знал, что девушка может остаться в своем кошмаре навсегда. Не увидеть спасительного огонька, не понять, что все обошлось, и умереть. Задохнуться прямо здесь, на берегу горной реки, потому что спятившие инстинкты скажут: «Тебе конец!»
   И она поверит.
   Он знал, а потому ударил. Влепил кричащей девчонке пощечину, за которой тут же последовала еще одна.
   – Все в порядке! Ты слышишь? Все в порядке!
   – Я не хочу умирать!!
   Он тряс ее за плечи и кричал:
   – В порядке! – И снова кричал: – В порядке! Ты здесь!
   Не знал, что сказать еще, как достучаться до сознания перепуганной девушки.
   – Помогите!
   Еще один удар. Жесткий, в кровь разбивший губы.
   – Очнись!
   С цепарями, тружениками звездных дорог, такие фокусы проходят, цепари приучены реагировать на боль, сразу понимают: раз больно, значит, жив. Иные даже отмахиваться начинают, показывая, что вернулись. А вот девчонка…
   – Я могу дышать.
   «Ну, наконец-то».
   – Я могу дышать!
   Она не поняла, что сказала. Фраза прозвучала осмысленно, спокойно, но это была не ее фраза. Это был короткий всплеск, мгновенное просветление, после которого девушка задышала. Торопливо и жадно, захлебываясь в холодном воздухе и недоверчиво впитывая понимание того, что жива.
   – Я не падаю.
   А вот это уже она – настоящая, опомнившаяся. Делает выводы. Осознает себя и возвращается в мир.
   – Да, – подтвердил он, – не падаешь.
   И глубоко вздохнул, довольный тем, что спас незнакомку. А может, и не спас, может, она справилась сама, но главное – справилась. И на душе стало тепло.
   – Ты не падаешь. И ты можешь дышать. Все в порядке.
   Перед глазами повисла серая пелена, а потому она их закрыла. И замерла, не решаясь вновь поднять веки. Прижалась к человеку, которого не знала, и замерла притаившимся зверьком. Потому что человек был теплым, сердце его билось ровно, бесстрашно, а крепкие объятия казались надежным укрытием от безоглядного ужаса. И еще у человека был очень спокойный голос.
   Рядом с этим человеком ей было хорошо, и она боялась покидать с таким трудом обретенное убежище. Боялась, что, если откроет глаза, уверенный человек исчезнет, а на нее вновь навалится Пустота. Сжалась в комочек и боялась, а он не мешал. Сидел рядом, прижимал девушку к себе и ждал, когда она поймет, что…
   Ужаса больше нет.
   – Все будет хорошо, – прошептал спокойный человек. – Ты жива, а это главное. Ты жива. Все позади.
   Ужаса больше нет. Не чувствуется. Не ощущается. То ли сам ушел, то ли испугался спокойного незнакомца.
   «Скорее второе, потому что одна я с таким кошмаром не совладала бы… Он мне помог, а значит, он мой друг… Нужно открыть глаза…»
   И она сумела. Прижалась к спокойному еще теснее, вцепилась тоненькими пальцами в его руку, пискнула, то ли от страха, то ли желая подбодрить себя, и открыла глаза. И увидела лысого мужчину. Внимательного и спокойного. Поняла, что крепкие его руки – не сон, и улыбнулась. А потом спросила:
   – Все кончилось?
   – Да, – подтвердил мужчина. – Хотя я не знаю, что начиналось.

РЫЖИЙ

   «Где стена? Где, хня спорочья, эта мулева стена?!»
   Только что была здесь, надежно защищала каюту от Пустоты, и вот ее нет! Нет, чтоб тебя разорвало!
   «Где стена?! Где?!!!»
   Он хорошо знает, что такое паника. Каждый ее гребаный признак знаком ему досконально. Он хорошо умеет вызывать ее у толпы. И у одного человека – тоже. Его этому учили, и он любит этим заниматься – нагонять страх и вызывать панику. А себя он умеет держать в руках, умеет не поддаваться, умеет оставаться спокойным в самых опасных ситуациях… Его психика сделала бы честь бетонному столбу, но сейчас ему плевать на умения и знания.
   «Где стена?!»
   Исчезновение которой сорвало внутренний клапан. Или сожгло. Выдернуло, одним словом, заставив позабыть и знания, и умения. Нет, не позабыть – плюнуть на них. Потому что, раз стена исчезла, все его знания и умения становятся бесполезными. Потому что, раз стены нет, перед ним расстилается Пустота, и если паниковать, то прямо сейчас, в наиболее подходящий для этого момент.
   «Где стена?!!»
   И он проваливается в Пустоту. И в спасительную панику, не позволяющую сойти с ума. Он бросает вожжи своего разума, делает шаг и улыбается. Он летит, но облаков нет. Вокруг лишь размазанное серое, перекошенные рты других и Пустота.
   Он улыбается.
   Вокруг него лишь Пустота…

   – Мать твою, спорки!
   Его рвет Пустотой. Выворачивает наизнанку, заставляя извергать слизь и, кажется, кровь. Но он не думает о том, что покидает его тело. Его рвет, а он ругается и смеется, потому что, раз его рвет, значит, он жив. Он почти счастлив. Он вывернулся. Он прошел сквозь исчезнувшую стену, преодолел серую мразь поганого Ничто и снова победил.
   Он жив.
   Его рвет.
   Но он жив.
   Жив.
   А когда заканчивается смешанная с кровью слизь и перестает крутить внутренности, он поднимается на ноги, но сразу опускается на правое колено. Трясет головой, пытаясь выдавить противный, режущий душу писк – последний, как он надеется, привет Пустоты, и на мгновение теряет ориентацию. Всего на мгновение. Потому что боль, вонь, кровь и слизь не мешают ему впасть в безумную радость.
   – Я, хня спорочья, победил! – Он сжимает кулаки. – Слышишь меня, хня мулевая? Я поимел тебя, тварь! И еще поимею! Еще сто раз поимею!
   Он жив.
   И заставляет себя встать с колена. Это больно, очень больно, потому что в ноги впиваются огненные спицы. Беспощадные спицы пронзают не только ноги – все тело и втыкаются в позвоночник, заставляя кричать и ругаться. Безумная радость мгновенно сменяется лютой злобой. Он едва не теряет сознание, но продолжает стоять. И продолжает ругаться. Черпает силу в ненависти, в страшных, омерзительных богохульствах, в грязи, во всем, что стыдливо прячут в потаенных уголках души, и… и побеждает.
   Он жив.
   Он больше не на коленях.
   Он погасил огненные спицы.
   Он победил боль. И злобная ругань превращается в смех.
   Он смеется. Громко. Взахлеб. Шатаясь, стоит он в зловонной луже собственной рвоты и смеется, потому что счастлив.
   Ему хорошо.

СВЕЧКА

   – А-а!
   Громкий, полный вожделения стон не способен передать ее ощущения, лишь обозначает грандиозность вершины упоительного наслаждения, на которую она только что поднялась. Громкий стон показывает, насколько ей хорошо. Но показывает плохо, неотчетливо, потому что блаженство нельзя описать ни стоном, ни словами. Оно читается в движениях, в приоткрытых губах и капельках пота. Но читается плохо, потому что основное – внутри. Потому что ожидаемый всплеск превратился в ошеломляющий ураган. Потому что ее накрыло волной невероятного удовольствия, и все остальное стало неважно.
   – А-а!!
   Ей кажется, что она летит. Парит, потеряв опору и вес. Все вокруг смазано, все вокруг серое, но только потому, что наслаждение делает мир тусклым. Потому что она с головой окунулась в омут, наполненный туманящим эликсиром чистой страсти. Она захлебывается в нем, задыхается, но муки лишь обостряют ощущения, делают их жестче, поднимают выше самой высокой вершины.
   – А-а!!!
   Она не хочет возвращаться в наполненный размытой серостью мир. Ей плевать на происходящее вокруг. Она не хочет покидать вершину. Она на самом краю, и она в восторге.

   – А-а…
   – Она ранена?
   – Ее трясет!
   – Истерика?
   – Нет… совсем нет.
   – Чем она занималась в Пустоте?
   – Или с Пустотой?
   – А-а…
   – Отличный Знак… Лучший из всех, что я видел.
   – А-а…
   Грубые руки срывают ее с вершины блаженства, тянут вниз, в обычный, зараженный серой повседневностью мир. Из чарующей сказки – в судорожную Пустоту реальности.
   – Нет!
   – Открой глаза!
   «Добровольно? Да ни за что!»
   – Тащи ее к реке!
   Она напрягает последние силы, пытается отбиться, отмахнуться от безжалостных рук, пытается зацепиться за сладкую вершину, но… Но в следующий миг ее накрывает холодная волна. Мокрая и очень холодная волна.
   «Что случилось? Вода…»
   Она открывает глаза и видит воду. Она вдыхает, и чувствует воду.
   «Я тону!»
   Нет больше упоительного блаженства. Нет больше счастья. Нет.
   Нет…
   И она начинает рыдать.

ТЫКВА

   Там смерть!
   Не вероятность ее, а она сама. Оплачена моим билетом на этот гребаный цеппель! Смерть в Пустоте…
   Да какая разница где? Смерть!
   Там закончится все. Даже то, что еще не начиналось.
   Там будут списаны все долги и закрыты все обязательства.
   Там не останется ничего.
   Только смерть.
   Моя смерть, потому что я уйду, а мир останется. Не заметит, что я ушел. И Пустота… Она убьет меня и останется. И всех остальных, что кричат вокруг, она убьет тоже. Безразличная. Пустая. Пустая Пустота. Мы все уйдем, а она останется. Наша убийца.
   Смерть…
   Почему они кричат? Неужели непонятно, что там смерть, а значит, бесполезно кричать и плакать. И бояться. И ругаться. И надеяться на что-то, потому что цеппели в Пустоте не ломаются – цеппели в Пустоте гибнут. Нет ни единого шанса.
   Зеро.
   И неважно, кем ты был, важно только то, что ты поставил не на тот цеппель. Купил билет в Пустоту и прибыл по назначению. И еще важно, что ставок больше нет и отыграться не удастся. Казино опять выигрывает…
   Зеро.
   Ставок больше нет.
   Смерть.
   Так для чего кричать? Я ведь знал, что однажды проиграюсь в пух и перья. И неважно, чем со мной расплатятся: ножом под ребра или Пустотой? Я знал, что пьеса будет сыграна, а потому, пока не закончился воздух, я поднимаю последний бокал вина. Я допиваю его и швыряю в стену. А потом иду к ней, к Пустоте.
   Я знаю, что бежать бессмысленно…

   – Как он?
   – Он молодец, ядреная пришпа! Не кричит и не воет. Спросила женщина, похвалил мужчина. Кто они? Да какая разница? Может, живые. А может – мертвые. Пустота – она забавная, цепари в кабаках такого про нее рассказывают, что глаза на лоб лезут. Правду от вымысла отличить сложно, а потому понять, что за спасители держат за плечи, нет никакой возможности. Мертвые? Живые? Или просто: такие, как я? Да, наверное: такие, как я. В этом есть смысл. Они кричали, а я пил вино и улыбался. Они пытались спастись, а я сам шагнул в Пустоту. Но они все равно не убежали, они все равно здесь, рядом со мной, в Пустоте…
   – Парень, я вижу, ты в норме. Открой глаза и скажи что-нибудь.
   «А что говорить?»
   – Кха… – Он попытался пошутить, но не получилось, сначала пришлось покашлять. – Кха!
   – Ты уверен, что он в норме?
   – Смотрит осмысленно.
   – С чего ты взял?
   – Он уставился на твое декольте.
   – Я в норме.
   – Вот видишь.
   – Кха!
   Прямо перед ним красивая девушка с синими волосами, ее строгое платье в беспорядке, расстегнуто чуть больше, чем позволено приличиями. Рядом с ней – лысый мужчина в цепарской куртке. А за их спинами – дерево.
   «Не такая уж ты и пустая, Пустота…»
   – Где-нибудь болит?
   «Какой у нее красивый голос…»
   – Кха… Везде.
   – Значит, с ним действительно все в порядке. – Лысый мужчина встает на ноги и озирается: – А кто сейчас кричал?

ПРИВЕРЕДА

   – Помогите!
   Крик превращается в хрип. За одну секунду. За одну-единственную секунду! Нереально быстро и нереально страшно. Крик говорит, что все кончено.
   Чужой крик.
   Но это ничего не значит, потому что я тоже кричу.
   – Помогите!
   Я в трех шагах позади того, чей крик стал хрипом, в трех шагах от края жизни. В трех шагах от последней черты. И все вокруг кричат и стоят, потому что за их спинами стена и дальше бежать некуда. Я тоже кричу и тоже не двигаюсь, потому что стена и за моей спиной. Потому что я одна из всех. Потому что я кричу и плачу, но надеюсь, что три последних шага не будут сделаны. Мы все надеемся, потому что за нашими спинами стена, и бежать дальше некуда. Мы замерли. Мы держим друг друга, но Пустота сосет воздух и проклятая черта приближается даже тогда, когда мы стоим на месте.
   И мы кричим:
   – Помогите!
   А люди из первого ряда падают. Они глотнули Пустоты. Через них прошла черта.
   «Помогите! Пожалуйста!»
   Я прижимаюсь к стене. Я не хочу в Пустоту. Я верю, что мое время еще не пришло, но стена впереди, стена из людей, становится все тоньше. И мое время придет совсем скоро.
   И я кричу:
   – Помогите!
   Но ответа нет. И помощи нет. И та стена, что за спиной, не становится тоньше, хотя некоторые пытаются с ней совладать. Они бьют ее и царапают ногтями. Они кричат:
   – Помогите!
   Но стена прочна, а черта приближается.
   И мой крик превращается в хрип. А значит, я в Пустоте.
   А значит, я мертва…

   – Помогите!
   – Да заткнись ты!
   – Раз орет, значит, жива.
   – У меня голова болит от ее воплей.
   – Только голова? Тебе повезло.
   – Ты тоже заткнись.
   – Помогите!
   Где Пустота? Где смерть? Это смерть? Но откуда голоса? Почему эти голоса не взывают о помощи? Или это похоронная процессия? Или мы выстроились в Пустоте и медленно движемся… Куда можно идти в Пустоте? В другую Пустоту? Откуда голоса? Откуда чужие руки?
   – Отстаньте! Оставьте меня!
   – Ты ее лапаешь или пытаешься помочь?
   – И то и другое.
   – Оставьте меня!
   Пощечина.
   – Ядреная пришпа! Девчонка мне уже нравится!
   – Не смей меня трогать!
   Она резко поднимается и яростно смотрит на сидящего рядом мужчину. На рыжего мужчину в дорожном костюме. Тот хмыкает:
   – Я должен был привести тебя в чувство.
   И отодвигается.
   Пауза. Пришедшая в себя девушка медленно оглядывается, по очереди фокусируя взгляд на синеволосой спорки, лысом мужчине, еще одном мужчине, тоже спорки, и полуголой девице с короткими светлыми волосами. Оглядывается, после чего спрашивает:
   – Мы умерли?
   И слышит:
   – Возможно.
   И кивает с таким видом, словно удовлетворена этим, не особенно радостным ответом.
   – Я помню, что черта приближалась, и я должна была умереть.
   – А вместо этого мы оказались здесь, – усмехнулся лысый. – Добро пожаловать в неизвестность.

ОФИЦЕР

   «Мог ли я хоть что-то изменить?»
   История не знает сослагательного наклонения. История уже стала прошлым. Все, что должно было случиться, – случилось, и поменять ничего нельзя. Нет такого правила в наших благословенных мирах. Отсутствует, признанное вредным, но человек иррационален, а потому всегда будет думать о том…