2 Лицо, опекающее чужеземцев.
Это была наспех слепленная постройка, какую мог позволить себе город, уничтоженный нашествием персов. В пустом полутемном зале пылал огонь, вечное пламя Гестии 1. Вошли пританы 2, несколько архонтов 3, множество членов Совета.
Посланец Олимпии извлек откуда-то из складок одежды золотой кубок и зачерпнул вина из стоящего рядом сосуда. Архонт-царь принял от него кубок и выплеснул в пылающий костер. После этого остальные архонты, один из пританов и проксен, а затем и сам спондофор стали наполнять чаши вином, выплескивая их содержимое в огонь, так что он несколько пригас, чтобы через минуту взметнуться вверх над потрескивающими поленьями. Перед Гестией, вечно скрытой пламенем, перед Зевсом, покровителем Олимпии, перед Палладой, покровительницей города, Афины вступали в священное перемирие, заключенное на заре истории царями Элиды, Писы и Спарты.
Тем временем на рынке всколыхнулись воспоминания о последней Олимпиаде.
Она пришлась на тот момент, когда Ксеркс пересек границы Греции (480 год до нашей эры). Из Спарты и Афин поступали отчаянные мольбы о помощи, призывы к совместной защите, земля полыхала от пламени пожаров. Но две трети греческого мира отгородились от войны своими горами и морями, обезопасили себя союзом с персидским царем, несколько государств направило в Олимпию спортсменов и процессии, как во времена незыблемого мира. В тот самый день, когда обнаженный труп Леонида повис на кресте в распахнутых настежь Фермопилах, в Олимпии возлагали венки на головы победителей в беге и прыжках. И, пожалуй, где-то в небесной вышине дым сожженных Афин смешался с дымом олимпийской гекатомбы 4.
1 Богиня домашнего очага у древних греков.
2 Члены Высшего Совета в древних Афинах.
3 Высшие должностные лица в древних Афинах после отмены царской власти.
4 Жертвоприношение из ста быков.
Этими страшными воспоминаниями собравшиеся делились друг с другом вполголоса, полунамеками. Но кое-где слышались и более выразительные слова по поводу человеческой подлости. Говорили об олимпийских жрецах, о богах, и горечь граничила с богохульством. Моментами воцарялась тишина, и головы людей склонялись под бременем непоправимых бед прошлого.
Неожиданно кто-то высказал мысль, что именно Саламин 1 явился наградой за то, что не изменили идее грандиозного праздника. Подобное суждение показалось неожиданным и сложным, но никто не стал развивать дальше, удовлетворяясь его приятной внешней стороной.
1 Остров в Эгейском море, у восточного побережья Пелопоннеса. Здесь объединенный греческий флот в 480 г. до н. э. одержал победу над флотом персидского царя Ксеркса.
В самом звуке "Саламин" таилось пленительное очарование. Казалось, это слово излучает свет, каждый ощущал в душе ясность, легкие дышали свободно, как в заоблачном эфире. Сознание победы, жившее каждодневно на протяжении четырех лет, возбуждало и пленяло, как вино. В минуту изнурительного труда, под грузом камней на строительстве нового дома или над свежей бороздой потравленного поля случалось то, что произошло и в эту минуту: люди внезапно как бы загорались от радости, смеялись, кричали, танцевали, многие затянули вдруг несколько печальную, напоминающую жалобу песню, невыразимое томление наполняло все клеточки плоти, каждый испытывал желание есть, пить, участвовать в единоборстве обнаженных тел на песке, весь мир сужался до масштабов стадиона, саму Землю можно было метнуть, как диск, по Млечному Пути!
Когда спондофор вышел из пританея, он поразился, увидев полную воодушевления возбужденную толпу, ту самую, которая встретила его речь столь тягостным молчанием.
- Клянусь Афинами, - воскликнул проксен, - будет Олимпиада, какой еще не знал мир! Мы живем в великие времена.
- Боюсь, - возразил жрец, - что многие не приедут. На Фивы и Фессалию рассчитывать нечего.
- Предатели будут отсиживаться дома, это понятно. Ты побываешь у них?
Спондофор удивленно взглянул на своего собеседника.
- Разумеется. Перед Зевсом все равны. Богу нет дела до наших распрей.
Около полудня, позавтракав в доме проксена, жрец двинулся дальше. Ехал он в запряженной мулами повозке, а длинный жезл герольда, воткнутый в сено, которым она была устлана, открывал ему путь в сутолоке пригородного тракта. Спондофора ждал север Греции: Беотия, Фокида, Евбея, Фессалия, там он пересядет на корабль, чтобы посетить фракийское побережье, завершив свою миссию в Византии.
В это самое время два других спондофора объедут города востока и запада. Избранные из благородных элидских родов посланцы богов скрепляют всеобщий союз, большую амфиктионию 1, для защиты Священной рощи. Один, следуя через Ахею, Этолию, Эпир, причалит к берегам Сицилии и после долгого странствия по богатым городам Великой Греции 2 доберется до тех, кто живет на краю света: до Массилии и Гадиры. Второй, чей путь пролегает через Мессению и Лакедемон, направит свое судно вдоль островов Эгейского моря и побережья Малой Азии.
От главных путей, по которым странствовали спондофоры, дороги, дорожки, тропинки уходили в глубь страны, и весть, передававшаяся из уст в уста, продолжала их миссию. Новость эта приходила к рыбакам, тянущим сети, и будто волной поднимала суда, стоящие в гаванях на якорях, пастухи предавались мечтам об этом на горных пастбищах, до караванов в пустыне сообщение об играх доходило в один из вечеров на привале. Незнакомые люди вместо приветствия делились друг с другом этой новостью. О том же говорили на полях и виноградниках, в каждом доме.
Палестры 3 и гимнасии, сколько их ни было (возможно, тысяча, а может, и больше на всем пространстве греческого мира), пришли в движение. Кто пойдет? Кому можно доверить честь города? Когда следует отправиться в путь? На эти вопросы давались сотни ответов, при обсуждении проблемы усложнялись, у старших возникали сомнения, в отдаленных уголках речь шла о длительной дороге, о расходах, в каких-то городах все зависело от местных властей. Воцарившееся беспокойство томило обещаниями и надеждами. После тренировок, под покровом сгущавшейся ночи никто не осмеливался покинуть стадион, на молодежных сборищах пылко перешептывались, устремив взгляд к звездам, словно их мерцающее безмолвие призвано было определить их судьбу.
1 Союз нескольких городов-государств, соседствующих с каким-либо священным местом (например, Дельфами) для его защиты.
2 Древнегреческие колонии в Южной Италии.
3 Гимнастическая школа для мальчиков.
Кое-где, однако, находились люди независимые и решительные, они сразу же после оповещения спондофора отправлялись в путь. В дороге такому смельчаку попадались другие, и где-то в окрестностях Мегары их набралась целая ватага.
Это был легкий и радостный отряд, небольшое облачко на дороге, тянущейся вдоль голубизны Коринфского залива. Без тюков, узлов и повозок, они передвигались свободными ногами, не приученными отмерять расстояния, их беспечные уста находили прохладу у родников, получая пищу из гостеприимных рук или по воле случая, а несравненная ловкость юных лет приводила их на ночлег в лесной мох, согретый дыханием весны. Какие-то зарницы пробежали по горам, какой-то полумрак окутал море, никто не считал, сколько раз это происходило: пять или, самое большее, шесть раз, - и Элида, свободная от крепостных стен, однажды в полдень опалила их своим горячим дыханием.
II. Страна вечного союза
Земли Элиды находились в западной части Пелопоннеса, выходящей к Ионическому морю тремя заливами с плоскими и мертвыми берегами.
Ни один порт своим шумом не омрачал тишины, словно бы сотканной из рыбачьих сетей. Только на северных отрогах Гирмины и Киллены в сыпучем прибрежном песке сохранились две гавани, где на крайний случай могли бросить якорь суда с Ионических островов, из Сицилии и с дальнего Запада. Море отодвигало Элиду от основных морских путей. Течение из Адриатики, проходящее вдоль Эпира, встречалось с течением из Патрийского залива, и весь песок, который оно несло вместе с густым илом, поступавшим из устья Ахелоя, крупнейшей реки Этолии, столетиями отбрасывало на самый край Пелопоннеса, покуда его окончательно не затянуло, превратив в болота и лагуны.
Там осел упрямый народец рыбаков, несмотря на богатые уловы изнуренный болезнями, ослабевший от прожорливых насекомых, борьбу с которыми он поверял богам. Часовни Зевса Апомия ("Гонителя мух"), увешанные дарами, полны были изображений, которые своими неуклюжими очертаниями свидетельствовали о чудесных победах над полчищами перепончатокрылых. Волны подступали вплотную к крохотным и почти всегда запертым святилищам Посейдона.
За этим печальным поясом лагун и песков простирался чудесный край, словно сознательно укрытый от лазутчиков с моря. Равнины пересекались невысокими холмами, которые к востоку становились все выше и выше, чтобы наконец завершиться у самой линии горизонта суровым сумраком аркадийских гор. Где-то там, среди оврагов Эриманфа, брал свое начало Пеней, который, вырвавшись из тесных ущелий в центре страны, пополнялся водами Ладона и обильным потоком нес живительную влагу.
По берегам этих рек, среди сотен ручьев и потоков, простирались долины, и сладостный шум хлебов, росших на них, поднимался ввысь. Все деревья, от серебристого тополя, пришельца неведомого севера, вплоть до пальмы, выросшей на стоянке финикийских пиратов, обрели здесь почву и воздух для своих корней и тканей. Невысокие холмы источали аромат хвойных лесов. Биссий, чудесный хлопковый кустарник, только в этой части Греции вызревал до бледно-желтой пряжи. Тучные стада, табуны коней и мулов запечатлелись в мифе об Авгиевых конюшнях. Благословение вина было настолько явным, что, согласно вере элейцев, род и колыбель Диониса находились именно здесь.
Этот край обильных урожаев и тишины, зеленеющих долин и пологих холмов был как сновидение о Золотом веке. Никаких стен, никаких крепостей или замков - ничто не мешало взгляду. Из-за отсутствия камня строили из глины и необожженного кирпича. Приземистые домишки, побеленные известью, оживленные красочным фризом над дверьми, белели среди дубрав, виноградников, фруктовых садов, кое-где сбегались вместе, образуя селения, но чаще были разбросаны по полям, им в голову не приходило держаться вблизи дорог, хотя едва заметные нити вытоптанных тропок как бы связывали их. Полнейшее спокойствие царило над землей, при виде чужаков люди прерывали работу, ладонью заслоняя глаза от солнца, и время свободно текло над их неторопливым трудом. Все здесь казалось легче, чем где-то еще, - дыхание, поступь, вес предметов; и работа должна была быть не тяжкой на этих полях, они уже шумели хлебами в то время, когда в других частях Греции появлялись лишь робкие всходы.
Вдоль дорог тянулись столбы с бюстами Гермеса, в рощах и лесах имелись святилища Афродиты и Артемиды, возле каждого источника - часовня или пещера нимф; деревья смыкались кронами, соприкасаясь дарами, висящими на ветвях. Те, кто приходил из тех сторон, где только залечивали раны недавней войны, жадно вдыхали в легкие аромат земли, лежащей, так сказать, под крылышком самого господа бога.
Это благословенное спокойствие, казавшееся столь милостивым даром небес, в действительности было завоевано кровью и насилием.
У южных границ Элиды лежала Олимпия, предмет извечного спора. Некогда она являлась собственностью Писы, крохотного государства, протянувшегося узкой полоской вдоль нижнего берега Алфея, До тех пор пока Олимпийская роща была священным урочищем нескольких соседних общин, никто не зарился на тихие и скромные земли. Там совершались обряды и жертвоприношения после жатвы, там чтили древних богов: Гею, Крона, мать Рею, скрывающую своего ребенка в горной пещере. В определенные дни устраивались игры, на которых цари Писы выступали в качестве судей, вручая атлетам награды. Со временем, однако, эти игры приобрели известность, ореол вокруг священного места сиял все ярче, появился и первый храм в честь богини Геры - Герайон, сооруженный городом Скиллом.
Предпринимались длительные и изощренные усилия, и царю Писы пришлось уступить половину своей власти над Олимпией царю Элиды, и оба они руководили играми. Писа не могла сопротивляться, Спарта поддерживала Элиду. Именно тогда родился Священный союз, который устанавливал мир божий, четырехлетний период игр, правила для атлетов. Вечный союз заключили три царя: Элиды, Писы и Спарты, текст воззвания был выбит на бронзовом диске и хранился в Герайоне под присмотром богини. Еще Аристотель видел этот почтенный круг, где под зеленой патиной можно было прочесть имя спартанского царя Ликурга.
На протяжении двух веков длился мир. Правда, Элида приобретала все большее влияние, но по-старому оба царя-союзника восседали на олимпийском стадионе. Наконец обнаружилась нехватка царей. Оба государства изменили строй, власть перешла к олигархии могущественных родов. Совет игр поверили двум сановникам, именуемым элленодиками. Они всегда являлись потомками древних племен, наследниками легенд и героев, на время праздников они облачались в пурпурные царские мантии. Угасающая Писа принимала во всем этом лишь минимальное участие, у нее накипала горечь, и какой-то безрассудный порыв к бунту привел к войне. Элида подавила писанцев, их древнюю столицу на холме, в нескольких стадиях 1 от Олимпии, предали огню, и постепенно в человеческой памяти стало затираться само ее название.
1 Олимпийский стадий равен 192 метрам.
Новое, расширившееся государство Элида удобно расположилось в долинах трех рек: Пенея, Ладена и Алфея. Элида не знала никаких потрясений, не вмешивалась в чужие дела, над ее плодородными полями не проносилось даже то авантюрное беспокойство, которое из всех уголков Греции поднимало колонистов на освоение заморских колоний. Казалось, история этой страны уснула в тени олимпийской оливы.
Пробудил ее только глас персидской войны. Правящая олигархия не вняла зову защиты отечества. Она предпочла выжидать, чтобы в последнюю минуту присоединиться к победителям, как это было в обычае святынь и аристократических правителей. Рассчитали настолько точно, что отряды элейцев оказались под Платеями в момент завершения битвы. Победители-греки как раз готовились к жертвоприношениям и разделу трофеев. Запоздавших союзников встретили насмешками, их оскорбили перед всем миром. Воины Элиды возвратились домой, сгорая от стыда и с репутацией предателей. Этими настроениями воспользовалась демократическая партия: подогрев атмосферу возмущения, она произвела государственный переворот. После ниспровержения олигархии возник Союз общин, служащие сделались выборными, все решал Совет Шестисот, собирались народные собрания, как в Афинах.
Все это, однако, не изменило самого характера жизни Элиды, которая не желала расставаться со своей сельской тишиной. Люди продолжали жить среди виноградников и полей, не интересуясь правителями, не очень заботясь о судьбах столицы. Она приобретала значение только в год Олимпиады, ибо здесь находилась администрация игр. Но и она претерпела изменения. Вместо двух наследственных элленодиков избиралось девять, по одному от каждого элидского рода. Период их правления продолжался четыре года и завершался через месяц по окончании игр.
В этом году была первая Олимпиада, которая проводилась новыми элленодиками. Их избрали из числа граждан, которым богатство давало возможность быть свободными и независимыми в суждениях. Проблемы гимнастики и состязаний никому не были чужды. Они же отличались большими, нежели у других, познаниями. При всем том им не доверяли до такой степени, чтобы начисто оставить без опеки, поэтому, заботясь о преемственности опыта и традиций, оставили двух предыдущих элленодиков, с тем чтобы своими советами они помогли вновь избранным. Их не наделили никакими полномочиями, сами они ничего не решали, но для этих двух старцев, жизнь которых прошла среди игр и которые не воспринимали жизни вне стадиона, было достаточным утешением, что в своем новом звании номофилаков - "стражей закона", как их именовали, - они могли сберечь мудрость веков в хаосе молодого и беспамятного времени.
III. Пора оливок
Элида, столица элидской земли, находилась в глубине страны, у Пелопоннеса. Разбросанная, словно деревня, она укрыла свои кирпичные домики садами и рощами. В более густо заселенных районах жизнь сосредоточивалась вокруг проблем, связанных с гимнастикой. Этому была подчинена торговля и промыслы города. Через открытые двери можно было увидеть ремесленников, изготовляющих диски, копья, гальтеры, бойцовские ремни, скребки. Лавчонки с оливковым маслом тянулись длинной вереницей, сливаясь с гончарными рядами, улица была заставлена сосудами для масла от маленьких арибаллов и бомбилиев до внушительных размеров двухушных амфор, рассчитанных на многомесячный запас. Неподалеку обычно прохаживались или сидели на скамьях старые атлеты, ожидая, когда их пригласят в качестве тренеров. Они заговаривали с молодыми людьми, ошеломляя их своим знанием сортов масел, суждениями о гимнастических принадлежностях.
Однако спортсмены, которые прибыли в тот день, застали дома запертыми, а улицы опустевшими; и не у кого было узнать дорогу в гимнасий. Они сами разыскали его, заметив большой, обнесенный стеной участок. Но войти в ближайшие со стороны реки ворота с улицы Молчания они не смогли и кружным путем дошли до рынка, где неожиданно оказались среди возбужденной толпы.
По всей Рыночной площади перекатывался странный гул и рокот негромких голосов. В какой-то момент все утихло, и с запада донеслось пение.
В той части рынка возвышался храм Силена, а за ним виднелось небольшое строение без всяких украшений, без колонн, с плоской крышей. Своими четырехугольными очертаниями оно напоминало игральную кость, выточенную из камня. Низкие, покрытые зеленым налетом двери были заперты, а засов, которым их закрыли, был обмотан веревкой, стянутой несколькими узлами. Именно перед этими запечатанными дверьми хор, состоящий из шестнадцати жриц, пел:
Явись, бог весны Дионис!
Войди в святыню Элиды!
Тебя сопровождают белорукие хариты,
Слышен стук твоих копыт,
Почтенный, благородный бык!
Песня повторялась многократно, все более нетерпеливая, страстная, она перешла почти в крик и неожиданно оборвалась. Толпа застыла, все неотрывно смотрели на дверь часовни.
Жрицы развязывали веревку, каждая по очереди распутывала один из узлов. Последняя отодвинула засов, и три из них вошли в храм. Тишина на рынке сделалась еще более глубокой и гнетущей. Но скоро три женщины снова появились на пороге, неся большие кувшины. Радость, которой светились их лица, распространилась, как пламя. Послышались восклицания, славящие Диониса.
Один из элейцев пояснил пришельцам:
- Это наш дионисийский праздник, Тия. А это чудесное свойство нашего вина. Ежегодно в запечатанной святыне три пустых кувшина наполняются вином. Эван! 1
И умчался взглянуть на эти сосуды изобилия.
Атлеты с трудом добрались до портика, от которого по другую сторону рынка начинались постройки гимнасия.
Рядом находился дом элленодиков, судей и управляющего играми. Молодые люди вошли туда, через минуту появился один из элленодиков и уже в лучах заходящего солнца принялся записывать их имена. Каждый называл свое имя, имя своего отца и общину, где родился.
Один из "стражей закона", седой старик, наблюдая за этой церемонией, время от времени задавал вопросы, предупреждая, что следует говорить только правду. Элленодик, которому сумерки застили глаза, стал проявлять нетерпение. Но старик все повторял:
- Помните, только чистая эллинская кровь и не запятнанные преступлением руки дают право участвовать в священных состязаниях. Ваши имена, ваш род, вся ваша жизнь будут еще раз проверены, мы опросим свидетелей, людей из ваших общин, и па лгуна падет гнев богов...
Потом всех разместили на ночлег в домах, примыкающих к гимнасию. Каждый получил узкую р твердую кровать без одеяла. В маленькой комнатушке с трудом можно было повернуться, но это, разумеется, не играло никакой роли, для сна отводилась короткая ночь, а чуть свет все были уже на спортивной площадке.
По статуту Олимпийских игр каждому, кто собирался в них участвовать, полагалось последний месяц перед состязаниями тренироваться в Элиде. Как правило, в Элиду съезжались раньше, но для этого надо было, чтобы каждый вносил ежедневную плату в один обол 2 за пользование спортивным снаряжением гимнасия. Некоторые проводили здесь все десять месяцев, все то время, которое отводилось на тренировки, а неимущие жили даже на средства своей общины.
1 Ликующий возглас в честь Диониса.
2 Мелкая древнегреческая монета.
Вот эти-то "старожилы" и вышли из домов, предназначенных для ночлега, совершенно голые, что поразило вновь прибывших. Оказалось, что это не обычай, а простая предусмотрительность: здесь, в отличие от обычных гимнасиев, раздевалка отсутствовала. То один, то другой, сняв хитон, перебрасывал его с руки на руку, не зная, куда девать. Тогда многие поспешили в свои комнаты, а некоторые попросту бросили хитоны свернутыми у стены на траву.
"Старожилы" пытливо разглядывали новичков. Ноги, плечи, торсы у каждого свои, неповторимые, как физиономии, только без маски, откровенно обнажают подлинную суть человека, его намерения и возможности. Прибывшие чувствовали, как к ним прикованы взоры, их измеряли, опоясывали, ощупывали. Они испытывали почти физическую боль там, где чей-то взгляд обнаруживал жировую складку или вялость мышц. Далеко не одному пришлось услышать:
- Сгонят с тебя здесь эту мягкую подстилку, не беспокойся!
И между их неуверенностью и грубоватой непринужденностью "старожилов" начали устанавливаться связи:
- Как тебя звать?
- Откуда ты?
- Чем собираешься заняться?
Мальчики отвечали поспешно, но тихо и стояли не шелохнувшись, опустив глаза, и не могли унять легкой дрожи всякий раз, когда к ним приближался незнакомый мужчина. Взрослые же сразу находили общий язык и невероятно шумели. У каждого второго, если поверить словам, за плечами имелся поразительный перевес в различных праздничных состязаниях, он почти уже был обладателем питийского лаврового венка 1, и только из-за коварства судьбы ему не досталась победа в Истме или Немее. Каждую минуту они приговаривали: "Эта ваша Элида" - и, прищурив глаза, поглядывали на беговую дорожку, словно здешний стадион казался им слишком коротким. Все завершалось этим поразительным "у нас в Коринфе", "у нас в Афинах", "у нас на Эгине", пока, наконец, не хватили через край, когда кто-то произнес: "У нас в Опунте".
1 Награда, которую присуждали на Питийских играх, проводившихся раз в четыре года в Дельфах.
- Ну и что же там, у вас в Опунте, расскажи-ка, дружище? - невозмутимо произнес Содам из Милета.
Опунтиец Эфармост, коренастый юнец, как бы сплетенный из одних мышц, внезапно пришел в себя посреди воцарившейся, словно в пустыне, тишины. И покраснел.
- В Опунте, - промямлил он, - гимнасий в самой гуще леса.
- Клянусь Артемидой, очень мудро придумано! Вы можете там охотиться на зайцев.
После взрыва хохота, который прогремел над головами оглушительно и отрывисто, как буря, все обернулись. Эти слова произнес чужой человек.
Его никто не знал. Ни одной ночи не провел он в гимнасии, появился только утром, на его ногах, с которых он снял обувь, еще виднелись грязные полосы. Но все сразу поняли, что думать о нем.
Это был тот, кто всегда отрада стадиона, кто друг и товарищ всех, тот, кто обезоруживает даже элленодиков, вечно полон бодрости и готов к любым тренировкам, кто из каждого поражения выходит с надеждой на лучшее завтра, которое сделает его еще более выносливым.
Подлинный мастер пентатла 1, тело у него крепкое, как зерно, очищенное от соломы и плевел. В свои восемнадцать лет он вступал в пору расцвета красоты и силы, еще не уверенный, куда его определят: в группу мальчиков или мужчин. Звали новичка Сотион, родом из Тарента, дядя взял его на свой корабль, который позавчера пришвартовался в Патрах.
1 Пятиборье.
- Я понятия не имел, как добраться сюда, до Элиды, - признался он, и хотелось верить, что какая-то птица указала ему дорогу.
- Я надеялся застать здесь более обширное сборище, - охватил он взглядом все те тридцать пар глаз, которые приветливо взирали на него.
- Тебе следовало прийти сюда вместе со мной, - отозвался Содам.
Он дольше всех находился здесь. Старший брат, с которым они вдвоем вели торговлю, привез его сюда осенью, до зимних бурь, и отправился в плавание на паруснике вдоль берегов Африки. Содам какое-то время был здесь единственным чужестранцем среди сплошных элейцев. Дожди размыли спортивные площадки, ему приходилось лишь мечтать о том, будто он пьет вино у костра, где пылают сухие дрова, заготовленные с лета.
- Я чувствовал себя почти стариком. Потом появились эти аркадийцы, от которых никогда слова не услышишь,- указал он на двух юнцов, державшихся особняком.
- Не одолжит ли мне кто-нибудь оливковое масло? - спросил Сотион. - Я забыл захватить свое.
- Вот, бери, - послышалось со всех сторон.
Если бы ему захотелось, он смог бы искупаться в том масле, которое ему предлагали. Афинянин Грил стоял ближе других, и Сотион взял у него маленький арибалл, шарообразный сосуд с узким горлышком, через которое по каплям сочилась густая зеленая жидкость.
Тело натиралось целиком, от щиколоток до корней волос. Спортсмены помогали друг другу. У некоторых были рабы или старые атлеты, выступавшие в качестве тренеров. Их называли алейпты, массажисты, чье искусство вызывало восхищение. Кто проходил через их руки, становился равномерно розовым, или, как говорят, омытым зарей. Мальчики не могли обойтись без них, они просто были их опекунами, богатого же Ксенофонта из Коринфа окружала целая свита слуг. Спартанцы взирали на это с презрением. Закон запрещал им обзаводиться разного рода учителями и помощниками. Они привыкли рассчитывать лишь на собственные силы и с поразительной ловкостью натирались сами, и тогда казалось, будто массируемый захвачен танцевальным ритмом, с такой быстротой поворачивалось, выгибаясь и изгибаясь, его тело под аккомпанемент похлопывания ладоней и пофыркивания.
Это была наспех слепленная постройка, какую мог позволить себе город, уничтоженный нашествием персов. В пустом полутемном зале пылал огонь, вечное пламя Гестии 1. Вошли пританы 2, несколько архонтов 3, множество членов Совета.
Посланец Олимпии извлек откуда-то из складок одежды золотой кубок и зачерпнул вина из стоящего рядом сосуда. Архонт-царь принял от него кубок и выплеснул в пылающий костер. После этого остальные архонты, один из пританов и проксен, а затем и сам спондофор стали наполнять чаши вином, выплескивая их содержимое в огонь, так что он несколько пригас, чтобы через минуту взметнуться вверх над потрескивающими поленьями. Перед Гестией, вечно скрытой пламенем, перед Зевсом, покровителем Олимпии, перед Палладой, покровительницей города, Афины вступали в священное перемирие, заключенное на заре истории царями Элиды, Писы и Спарты.
Тем временем на рынке всколыхнулись воспоминания о последней Олимпиаде.
Она пришлась на тот момент, когда Ксеркс пересек границы Греции (480 год до нашей эры). Из Спарты и Афин поступали отчаянные мольбы о помощи, призывы к совместной защите, земля полыхала от пламени пожаров. Но две трети греческого мира отгородились от войны своими горами и морями, обезопасили себя союзом с персидским царем, несколько государств направило в Олимпию спортсменов и процессии, как во времена незыблемого мира. В тот самый день, когда обнаженный труп Леонида повис на кресте в распахнутых настежь Фермопилах, в Олимпии возлагали венки на головы победителей в беге и прыжках. И, пожалуй, где-то в небесной вышине дым сожженных Афин смешался с дымом олимпийской гекатомбы 4.
1 Богиня домашнего очага у древних греков.
2 Члены Высшего Совета в древних Афинах.
3 Высшие должностные лица в древних Афинах после отмены царской власти.
4 Жертвоприношение из ста быков.
Этими страшными воспоминаниями собравшиеся делились друг с другом вполголоса, полунамеками. Но кое-где слышались и более выразительные слова по поводу человеческой подлости. Говорили об олимпийских жрецах, о богах, и горечь граничила с богохульством. Моментами воцарялась тишина, и головы людей склонялись под бременем непоправимых бед прошлого.
Неожиданно кто-то высказал мысль, что именно Саламин 1 явился наградой за то, что не изменили идее грандиозного праздника. Подобное суждение показалось неожиданным и сложным, но никто не стал развивать дальше, удовлетворяясь его приятной внешней стороной.
1 Остров в Эгейском море, у восточного побережья Пелопоннеса. Здесь объединенный греческий флот в 480 г. до н. э. одержал победу над флотом персидского царя Ксеркса.
В самом звуке "Саламин" таилось пленительное очарование. Казалось, это слово излучает свет, каждый ощущал в душе ясность, легкие дышали свободно, как в заоблачном эфире. Сознание победы, жившее каждодневно на протяжении четырех лет, возбуждало и пленяло, как вино. В минуту изнурительного труда, под грузом камней на строительстве нового дома или над свежей бороздой потравленного поля случалось то, что произошло и в эту минуту: люди внезапно как бы загорались от радости, смеялись, кричали, танцевали, многие затянули вдруг несколько печальную, напоминающую жалобу песню, невыразимое томление наполняло все клеточки плоти, каждый испытывал желание есть, пить, участвовать в единоборстве обнаженных тел на песке, весь мир сужался до масштабов стадиона, саму Землю можно было метнуть, как диск, по Млечному Пути!
Когда спондофор вышел из пританея, он поразился, увидев полную воодушевления возбужденную толпу, ту самую, которая встретила его речь столь тягостным молчанием.
- Клянусь Афинами, - воскликнул проксен, - будет Олимпиада, какой еще не знал мир! Мы живем в великие времена.
- Боюсь, - возразил жрец, - что многие не приедут. На Фивы и Фессалию рассчитывать нечего.
- Предатели будут отсиживаться дома, это понятно. Ты побываешь у них?
Спондофор удивленно взглянул на своего собеседника.
- Разумеется. Перед Зевсом все равны. Богу нет дела до наших распрей.
Около полудня, позавтракав в доме проксена, жрец двинулся дальше. Ехал он в запряженной мулами повозке, а длинный жезл герольда, воткнутый в сено, которым она была устлана, открывал ему путь в сутолоке пригородного тракта. Спондофора ждал север Греции: Беотия, Фокида, Евбея, Фессалия, там он пересядет на корабль, чтобы посетить фракийское побережье, завершив свою миссию в Византии.
В это самое время два других спондофора объедут города востока и запада. Избранные из благородных элидских родов посланцы богов скрепляют всеобщий союз, большую амфиктионию 1, для защиты Священной рощи. Один, следуя через Ахею, Этолию, Эпир, причалит к берегам Сицилии и после долгого странствия по богатым городам Великой Греции 2 доберется до тех, кто живет на краю света: до Массилии и Гадиры. Второй, чей путь пролегает через Мессению и Лакедемон, направит свое судно вдоль островов Эгейского моря и побережья Малой Азии.
От главных путей, по которым странствовали спондофоры, дороги, дорожки, тропинки уходили в глубь страны, и весть, передававшаяся из уст в уста, продолжала их миссию. Новость эта приходила к рыбакам, тянущим сети, и будто волной поднимала суда, стоящие в гаванях на якорях, пастухи предавались мечтам об этом на горных пастбищах, до караванов в пустыне сообщение об играх доходило в один из вечеров на привале. Незнакомые люди вместо приветствия делились друг с другом этой новостью. О том же говорили на полях и виноградниках, в каждом доме.
Палестры 3 и гимнасии, сколько их ни было (возможно, тысяча, а может, и больше на всем пространстве греческого мира), пришли в движение. Кто пойдет? Кому можно доверить честь города? Когда следует отправиться в путь? На эти вопросы давались сотни ответов, при обсуждении проблемы усложнялись, у старших возникали сомнения, в отдаленных уголках речь шла о длительной дороге, о расходах, в каких-то городах все зависело от местных властей. Воцарившееся беспокойство томило обещаниями и надеждами. После тренировок, под покровом сгущавшейся ночи никто не осмеливался покинуть стадион, на молодежных сборищах пылко перешептывались, устремив взгляд к звездам, словно их мерцающее безмолвие призвано было определить их судьбу.
1 Союз нескольких городов-государств, соседствующих с каким-либо священным местом (например, Дельфами) для его защиты.
2 Древнегреческие колонии в Южной Италии.
3 Гимнастическая школа для мальчиков.
Кое-где, однако, находились люди независимые и решительные, они сразу же после оповещения спондофора отправлялись в путь. В дороге такому смельчаку попадались другие, и где-то в окрестностях Мегары их набралась целая ватага.
Это был легкий и радостный отряд, небольшое облачко на дороге, тянущейся вдоль голубизны Коринфского залива. Без тюков, узлов и повозок, они передвигались свободными ногами, не приученными отмерять расстояния, их беспечные уста находили прохладу у родников, получая пищу из гостеприимных рук или по воле случая, а несравненная ловкость юных лет приводила их на ночлег в лесной мох, согретый дыханием весны. Какие-то зарницы пробежали по горам, какой-то полумрак окутал море, никто не считал, сколько раз это происходило: пять или, самое большее, шесть раз, - и Элида, свободная от крепостных стен, однажды в полдень опалила их своим горячим дыханием.
II. Страна вечного союза
Земли Элиды находились в западной части Пелопоннеса, выходящей к Ионическому морю тремя заливами с плоскими и мертвыми берегами.
Ни один порт своим шумом не омрачал тишины, словно бы сотканной из рыбачьих сетей. Только на северных отрогах Гирмины и Киллены в сыпучем прибрежном песке сохранились две гавани, где на крайний случай могли бросить якорь суда с Ионических островов, из Сицилии и с дальнего Запада. Море отодвигало Элиду от основных морских путей. Течение из Адриатики, проходящее вдоль Эпира, встречалось с течением из Патрийского залива, и весь песок, который оно несло вместе с густым илом, поступавшим из устья Ахелоя, крупнейшей реки Этолии, столетиями отбрасывало на самый край Пелопоннеса, покуда его окончательно не затянуло, превратив в болота и лагуны.
Там осел упрямый народец рыбаков, несмотря на богатые уловы изнуренный болезнями, ослабевший от прожорливых насекомых, борьбу с которыми он поверял богам. Часовни Зевса Апомия ("Гонителя мух"), увешанные дарами, полны были изображений, которые своими неуклюжими очертаниями свидетельствовали о чудесных победах над полчищами перепончатокрылых. Волны подступали вплотную к крохотным и почти всегда запертым святилищам Посейдона.
За этим печальным поясом лагун и песков простирался чудесный край, словно сознательно укрытый от лазутчиков с моря. Равнины пересекались невысокими холмами, которые к востоку становились все выше и выше, чтобы наконец завершиться у самой линии горизонта суровым сумраком аркадийских гор. Где-то там, среди оврагов Эриманфа, брал свое начало Пеней, который, вырвавшись из тесных ущелий в центре страны, пополнялся водами Ладона и обильным потоком нес живительную влагу.
По берегам этих рек, среди сотен ручьев и потоков, простирались долины, и сладостный шум хлебов, росших на них, поднимался ввысь. Все деревья, от серебристого тополя, пришельца неведомого севера, вплоть до пальмы, выросшей на стоянке финикийских пиратов, обрели здесь почву и воздух для своих корней и тканей. Невысокие холмы источали аромат хвойных лесов. Биссий, чудесный хлопковый кустарник, только в этой части Греции вызревал до бледно-желтой пряжи. Тучные стада, табуны коней и мулов запечатлелись в мифе об Авгиевых конюшнях. Благословение вина было настолько явным, что, согласно вере элейцев, род и колыбель Диониса находились именно здесь.
Этот край обильных урожаев и тишины, зеленеющих долин и пологих холмов был как сновидение о Золотом веке. Никаких стен, никаких крепостей или замков - ничто не мешало взгляду. Из-за отсутствия камня строили из глины и необожженного кирпича. Приземистые домишки, побеленные известью, оживленные красочным фризом над дверьми, белели среди дубрав, виноградников, фруктовых садов, кое-где сбегались вместе, образуя селения, но чаще были разбросаны по полям, им в голову не приходило держаться вблизи дорог, хотя едва заметные нити вытоптанных тропок как бы связывали их. Полнейшее спокойствие царило над землей, при виде чужаков люди прерывали работу, ладонью заслоняя глаза от солнца, и время свободно текло над их неторопливым трудом. Все здесь казалось легче, чем где-то еще, - дыхание, поступь, вес предметов; и работа должна была быть не тяжкой на этих полях, они уже шумели хлебами в то время, когда в других частях Греции появлялись лишь робкие всходы.
Вдоль дорог тянулись столбы с бюстами Гермеса, в рощах и лесах имелись святилища Афродиты и Артемиды, возле каждого источника - часовня или пещера нимф; деревья смыкались кронами, соприкасаясь дарами, висящими на ветвях. Те, кто приходил из тех сторон, где только залечивали раны недавней войны, жадно вдыхали в легкие аромат земли, лежащей, так сказать, под крылышком самого господа бога.
Это благословенное спокойствие, казавшееся столь милостивым даром небес, в действительности было завоевано кровью и насилием.
У южных границ Элиды лежала Олимпия, предмет извечного спора. Некогда она являлась собственностью Писы, крохотного государства, протянувшегося узкой полоской вдоль нижнего берега Алфея, До тех пор пока Олимпийская роща была священным урочищем нескольких соседних общин, никто не зарился на тихие и скромные земли. Там совершались обряды и жертвоприношения после жатвы, там чтили древних богов: Гею, Крона, мать Рею, скрывающую своего ребенка в горной пещере. В определенные дни устраивались игры, на которых цари Писы выступали в качестве судей, вручая атлетам награды. Со временем, однако, эти игры приобрели известность, ореол вокруг священного места сиял все ярче, появился и первый храм в честь богини Геры - Герайон, сооруженный городом Скиллом.
Предпринимались длительные и изощренные усилия, и царю Писы пришлось уступить половину своей власти над Олимпией царю Элиды, и оба они руководили играми. Писа не могла сопротивляться, Спарта поддерживала Элиду. Именно тогда родился Священный союз, который устанавливал мир божий, четырехлетний период игр, правила для атлетов. Вечный союз заключили три царя: Элиды, Писы и Спарты, текст воззвания был выбит на бронзовом диске и хранился в Герайоне под присмотром богини. Еще Аристотель видел этот почтенный круг, где под зеленой патиной можно было прочесть имя спартанского царя Ликурга.
На протяжении двух веков длился мир. Правда, Элида приобретала все большее влияние, но по-старому оба царя-союзника восседали на олимпийском стадионе. Наконец обнаружилась нехватка царей. Оба государства изменили строй, власть перешла к олигархии могущественных родов. Совет игр поверили двум сановникам, именуемым элленодиками. Они всегда являлись потомками древних племен, наследниками легенд и героев, на время праздников они облачались в пурпурные царские мантии. Угасающая Писа принимала во всем этом лишь минимальное участие, у нее накипала горечь, и какой-то безрассудный порыв к бунту привел к войне. Элида подавила писанцев, их древнюю столицу на холме, в нескольких стадиях 1 от Олимпии, предали огню, и постепенно в человеческой памяти стало затираться само ее название.
1 Олимпийский стадий равен 192 метрам.
Новое, расширившееся государство Элида удобно расположилось в долинах трех рек: Пенея, Ладена и Алфея. Элида не знала никаких потрясений, не вмешивалась в чужие дела, над ее плодородными полями не проносилось даже то авантюрное беспокойство, которое из всех уголков Греции поднимало колонистов на освоение заморских колоний. Казалось, история этой страны уснула в тени олимпийской оливы.
Пробудил ее только глас персидской войны. Правящая олигархия не вняла зову защиты отечества. Она предпочла выжидать, чтобы в последнюю минуту присоединиться к победителям, как это было в обычае святынь и аристократических правителей. Рассчитали настолько точно, что отряды элейцев оказались под Платеями в момент завершения битвы. Победители-греки как раз готовились к жертвоприношениям и разделу трофеев. Запоздавших союзников встретили насмешками, их оскорбили перед всем миром. Воины Элиды возвратились домой, сгорая от стыда и с репутацией предателей. Этими настроениями воспользовалась демократическая партия: подогрев атмосферу возмущения, она произвела государственный переворот. После ниспровержения олигархии возник Союз общин, служащие сделались выборными, все решал Совет Шестисот, собирались народные собрания, как в Афинах.
Все это, однако, не изменило самого характера жизни Элиды, которая не желала расставаться со своей сельской тишиной. Люди продолжали жить среди виноградников и полей, не интересуясь правителями, не очень заботясь о судьбах столицы. Она приобретала значение только в год Олимпиады, ибо здесь находилась администрация игр. Но и она претерпела изменения. Вместо двух наследственных элленодиков избиралось девять, по одному от каждого элидского рода. Период их правления продолжался четыре года и завершался через месяц по окончании игр.
В этом году была первая Олимпиада, которая проводилась новыми элленодиками. Их избрали из числа граждан, которым богатство давало возможность быть свободными и независимыми в суждениях. Проблемы гимнастики и состязаний никому не были чужды. Они же отличались большими, нежели у других, познаниями. При всем том им не доверяли до такой степени, чтобы начисто оставить без опеки, поэтому, заботясь о преемственности опыта и традиций, оставили двух предыдущих элленодиков, с тем чтобы своими советами они помогли вновь избранным. Их не наделили никакими полномочиями, сами они ничего не решали, но для этих двух старцев, жизнь которых прошла среди игр и которые не воспринимали жизни вне стадиона, было достаточным утешением, что в своем новом звании номофилаков - "стражей закона", как их именовали, - они могли сберечь мудрость веков в хаосе молодого и беспамятного времени.
III. Пора оливок
Элида, столица элидской земли, находилась в глубине страны, у Пелопоннеса. Разбросанная, словно деревня, она укрыла свои кирпичные домики садами и рощами. В более густо заселенных районах жизнь сосредоточивалась вокруг проблем, связанных с гимнастикой. Этому была подчинена торговля и промыслы города. Через открытые двери можно было увидеть ремесленников, изготовляющих диски, копья, гальтеры, бойцовские ремни, скребки. Лавчонки с оливковым маслом тянулись длинной вереницей, сливаясь с гончарными рядами, улица была заставлена сосудами для масла от маленьких арибаллов и бомбилиев до внушительных размеров двухушных амфор, рассчитанных на многомесячный запас. Неподалеку обычно прохаживались или сидели на скамьях старые атлеты, ожидая, когда их пригласят в качестве тренеров. Они заговаривали с молодыми людьми, ошеломляя их своим знанием сортов масел, суждениями о гимнастических принадлежностях.
Однако спортсмены, которые прибыли в тот день, застали дома запертыми, а улицы опустевшими; и не у кого было узнать дорогу в гимнасий. Они сами разыскали его, заметив большой, обнесенный стеной участок. Но войти в ближайшие со стороны реки ворота с улицы Молчания они не смогли и кружным путем дошли до рынка, где неожиданно оказались среди возбужденной толпы.
По всей Рыночной площади перекатывался странный гул и рокот негромких голосов. В какой-то момент все утихло, и с запада донеслось пение.
В той части рынка возвышался храм Силена, а за ним виднелось небольшое строение без всяких украшений, без колонн, с плоской крышей. Своими четырехугольными очертаниями оно напоминало игральную кость, выточенную из камня. Низкие, покрытые зеленым налетом двери были заперты, а засов, которым их закрыли, был обмотан веревкой, стянутой несколькими узлами. Именно перед этими запечатанными дверьми хор, состоящий из шестнадцати жриц, пел:
Явись, бог весны Дионис!
Войди в святыню Элиды!
Тебя сопровождают белорукие хариты,
Слышен стук твоих копыт,
Почтенный, благородный бык!
Песня повторялась многократно, все более нетерпеливая, страстная, она перешла почти в крик и неожиданно оборвалась. Толпа застыла, все неотрывно смотрели на дверь часовни.
Жрицы развязывали веревку, каждая по очереди распутывала один из узлов. Последняя отодвинула засов, и три из них вошли в храм. Тишина на рынке сделалась еще более глубокой и гнетущей. Но скоро три женщины снова появились на пороге, неся большие кувшины. Радость, которой светились их лица, распространилась, как пламя. Послышались восклицания, славящие Диониса.
Один из элейцев пояснил пришельцам:
- Это наш дионисийский праздник, Тия. А это чудесное свойство нашего вина. Ежегодно в запечатанной святыне три пустых кувшина наполняются вином. Эван! 1
И умчался взглянуть на эти сосуды изобилия.
Атлеты с трудом добрались до портика, от которого по другую сторону рынка начинались постройки гимнасия.
Рядом находился дом элленодиков, судей и управляющего играми. Молодые люди вошли туда, через минуту появился один из элленодиков и уже в лучах заходящего солнца принялся записывать их имена. Каждый называл свое имя, имя своего отца и общину, где родился.
Один из "стражей закона", седой старик, наблюдая за этой церемонией, время от времени задавал вопросы, предупреждая, что следует говорить только правду. Элленодик, которому сумерки застили глаза, стал проявлять нетерпение. Но старик все повторял:
- Помните, только чистая эллинская кровь и не запятнанные преступлением руки дают право участвовать в священных состязаниях. Ваши имена, ваш род, вся ваша жизнь будут еще раз проверены, мы опросим свидетелей, людей из ваших общин, и па лгуна падет гнев богов...
Потом всех разместили на ночлег в домах, примыкающих к гимнасию. Каждый получил узкую р твердую кровать без одеяла. В маленькой комнатушке с трудом можно было повернуться, но это, разумеется, не играло никакой роли, для сна отводилась короткая ночь, а чуть свет все были уже на спортивной площадке.
По статуту Олимпийских игр каждому, кто собирался в них участвовать, полагалось последний месяц перед состязаниями тренироваться в Элиде. Как правило, в Элиду съезжались раньше, но для этого надо было, чтобы каждый вносил ежедневную плату в один обол 2 за пользование спортивным снаряжением гимнасия. Некоторые проводили здесь все десять месяцев, все то время, которое отводилось на тренировки, а неимущие жили даже на средства своей общины.
1 Ликующий возглас в честь Диониса.
2 Мелкая древнегреческая монета.
Вот эти-то "старожилы" и вышли из домов, предназначенных для ночлега, совершенно голые, что поразило вновь прибывших. Оказалось, что это не обычай, а простая предусмотрительность: здесь, в отличие от обычных гимнасиев, раздевалка отсутствовала. То один, то другой, сняв хитон, перебрасывал его с руки на руку, не зная, куда девать. Тогда многие поспешили в свои комнаты, а некоторые попросту бросили хитоны свернутыми у стены на траву.
"Старожилы" пытливо разглядывали новичков. Ноги, плечи, торсы у каждого свои, неповторимые, как физиономии, только без маски, откровенно обнажают подлинную суть человека, его намерения и возможности. Прибывшие чувствовали, как к ним прикованы взоры, их измеряли, опоясывали, ощупывали. Они испытывали почти физическую боль там, где чей-то взгляд обнаруживал жировую складку или вялость мышц. Далеко не одному пришлось услышать:
- Сгонят с тебя здесь эту мягкую подстилку, не беспокойся!
И между их неуверенностью и грубоватой непринужденностью "старожилов" начали устанавливаться связи:
- Как тебя звать?
- Откуда ты?
- Чем собираешься заняться?
Мальчики отвечали поспешно, но тихо и стояли не шелохнувшись, опустив глаза, и не могли унять легкой дрожи всякий раз, когда к ним приближался незнакомый мужчина. Взрослые же сразу находили общий язык и невероятно шумели. У каждого второго, если поверить словам, за плечами имелся поразительный перевес в различных праздничных состязаниях, он почти уже был обладателем питийского лаврового венка 1, и только из-за коварства судьбы ему не досталась победа в Истме или Немее. Каждую минуту они приговаривали: "Эта ваша Элида" - и, прищурив глаза, поглядывали на беговую дорожку, словно здешний стадион казался им слишком коротким. Все завершалось этим поразительным "у нас в Коринфе", "у нас в Афинах", "у нас на Эгине", пока, наконец, не хватили через край, когда кто-то произнес: "У нас в Опунте".
1 Награда, которую присуждали на Питийских играх, проводившихся раз в четыре года в Дельфах.
- Ну и что же там, у вас в Опунте, расскажи-ка, дружище? - невозмутимо произнес Содам из Милета.
Опунтиец Эфармост, коренастый юнец, как бы сплетенный из одних мышц, внезапно пришел в себя посреди воцарившейся, словно в пустыне, тишины. И покраснел.
- В Опунте, - промямлил он, - гимнасий в самой гуще леса.
- Клянусь Артемидой, очень мудро придумано! Вы можете там охотиться на зайцев.
После взрыва хохота, который прогремел над головами оглушительно и отрывисто, как буря, все обернулись. Эти слова произнес чужой человек.
Его никто не знал. Ни одной ночи не провел он в гимнасии, появился только утром, на его ногах, с которых он снял обувь, еще виднелись грязные полосы. Но все сразу поняли, что думать о нем.
Это был тот, кто всегда отрада стадиона, кто друг и товарищ всех, тот, кто обезоруживает даже элленодиков, вечно полон бодрости и готов к любым тренировкам, кто из каждого поражения выходит с надеждой на лучшее завтра, которое сделает его еще более выносливым.
Подлинный мастер пентатла 1, тело у него крепкое, как зерно, очищенное от соломы и плевел. В свои восемнадцать лет он вступал в пору расцвета красоты и силы, еще не уверенный, куда его определят: в группу мальчиков или мужчин. Звали новичка Сотион, родом из Тарента, дядя взял его на свой корабль, который позавчера пришвартовался в Патрах.
1 Пятиборье.
- Я понятия не имел, как добраться сюда, до Элиды, - признался он, и хотелось верить, что какая-то птица указала ему дорогу.
- Я надеялся застать здесь более обширное сборище, - охватил он взглядом все те тридцать пар глаз, которые приветливо взирали на него.
- Тебе следовало прийти сюда вместе со мной, - отозвался Содам.
Он дольше всех находился здесь. Старший брат, с которым они вдвоем вели торговлю, привез его сюда осенью, до зимних бурь, и отправился в плавание на паруснике вдоль берегов Африки. Содам какое-то время был здесь единственным чужестранцем среди сплошных элейцев. Дожди размыли спортивные площадки, ему приходилось лишь мечтать о том, будто он пьет вино у костра, где пылают сухие дрова, заготовленные с лета.
- Я чувствовал себя почти стариком. Потом появились эти аркадийцы, от которых никогда слова не услышишь,- указал он на двух юнцов, державшихся особняком.
- Не одолжит ли мне кто-нибудь оливковое масло? - спросил Сотион. - Я забыл захватить свое.
- Вот, бери, - послышалось со всех сторон.
Если бы ему захотелось, он смог бы искупаться в том масле, которое ему предлагали. Афинянин Грил стоял ближе других, и Сотион взял у него маленький арибалл, шарообразный сосуд с узким горлышком, через которое по каплям сочилась густая зеленая жидкость.
Тело натиралось целиком, от щиколоток до корней волос. Спортсмены помогали друг другу. У некоторых были рабы или старые атлеты, выступавшие в качестве тренеров. Их называли алейпты, массажисты, чье искусство вызывало восхищение. Кто проходил через их руки, становился равномерно розовым, или, как говорят, омытым зарей. Мальчики не могли обойтись без них, они просто были их опекунами, богатого же Ксенофонта из Коринфа окружала целая свита слуг. Спартанцы взирали на это с презрением. Закон запрещал им обзаводиться разного рода учителями и помощниками. Они привыкли рассчитывать лишь на собственные силы и с поразительной ловкостью натирались сами, и тогда казалось, будто массируемый захвачен танцевальным ритмом, с такой быстротой поворачивалось, выгибаясь и изгибаясь, его тело под аккомпанемент похлопывания ладоней и пофыркивания.