Страница:
— И пистолет тот же?
— Нет. Калибр тот же, но пистолет другой.
— Все это подробно описывалось в газетах, — сказал Белсон. — Сам проверял. И пластырь, и как была завязана веревка, и калибр пистолета, и как он стрелял — все. Так что это может знать любой.
— Допрашивал его? — спросил я у Квирка.
— И я, и Фрэнк, и еще человек двадцать. В таких делах трудно провести хороший допрос.
— Понятно, — кивнул я. — Каждый, кто выше тебя по званию, считает своим долгом влезть, а потом еще и заявить, что это он раскрутил все это дело.
— Устроили там настоящий балаган, — проворчал Белсон. — И комиссар этот хренов приперся, и еще какой-то болван из мэрии.
— Так что наверняка они сами и подсказали ему, что говорить, — сказал я.
— Естественно. — Белсон вынул изо рта полуистлевшую сигару, несколько секунд задумчиво разглядывал окурок, затем в сердцах швырнул его в мусорную корзину.
— А их не смущает другая веревка, другой пистолет, отсутствие спермы?
Квирк криво усмехнулся.
— Болван из мэрии говорит, что это как раз-таки и подтверждает, что он — Красная Роза. Что если бы все было подстроено, то совпадали бы все детали. А спермы не нашли потому, что это была его жена и он не мог кончить.
— А пистолет?
— А пистолет он, скорее всего, выбросил, чтобы не засветиться, и достал другой.
— А еще говорят, что нельзя быть идиотом и работать в мэрии, — проворчал я. — Ну, а сам Уошборн?
— Директор закусочной на Хантингтон-авеню. Гамбургерами торгует. Никакого отношения к полиции. Зарегистрирован как владелец того пистолета, из которого убита последняя жертва. До этого у него был другой.
— А что случилось с тем первым пистолетом? — спросил я.
— Катался на катере и уронил в воду где-то на середине бухты.
— Он тебя знает?
— Нет, — покачал головой Квирк. — Говорит, нашел адрес, когда узнал мою фамилию из газет. Но сейчас не помнит ни фамилию, ни адрес.
— А зачем писал, что он полицейский?
— Хотел задурить нам голову, — ответил Квирк.
Мы замолчали. На почти пустом письменном столе Квирка играл солнечный зайчик. На столе стояли лишь фотографии жены Квирка, троих детей и собаки. Настольные часы показывали время в любой точке земного шара. Я никогда не понимал, зачем Квирку нужно знать время на всей планете. Квирк откинулся в своем вращающемся кресле и тихо сидел, покусывая губу.
— А Сюзан не думает, что кто-нибудь из ее пациентов может оказаться убийцей? — спросил, наконец, Белсон.
— Считает, что пока рано делать какие-то выводы, — ответил я.
— Думает, он явится снова?
— Психотерапевты не знают, что может взбрести в голову какому-нибудь идиоту. Они знают только то, почему это взбрело им в голову.
— Прямо как полицейские, — буркнул Квирк.
— За исключением того, что полицейские не всегда понимают эти причины, — поправил я.
— Да, верно, — вздохнул Квирк и, взяв в руки фотографию собаки, подвинул ее чуть ближе к портретам детей. Зайчик на крышке стола немного переполз в мою сторону.
— Нужно выяснить, что мы знаем об этом типе, который принес Сюзан розу, — сказал Квирк.
— Да, — согласился я.
— Уошборн в это время был уже арестован, — напомнил Белсон.
— Значит, если Уошборн — Красная Роза, то кто же тогда, черт возьми, этот ночной гость? — проворчал Квирк, ни к кому не обращаясь.
— А если Уошборн не Красная Роза... — начал Белсон.
— Вот именно, — оборвал я.
Мы снова замолчали, задумчиво глядя в пустоту.
— Это не Уошборн, — заключил, наконец, Квирк.
Я взглянул на Белсона.
— Уошборн убил свою жену, — проговорил он. — Но вот остальное — нет.
— Может быть, — пробормотал я.
— Возможно, — кивнул Квирк.
— Нет, это не Уошборн, — повторил Белсон.
— Хоук с Сюзан? — спросил Квирк.
— Да.
— Хорошо.
Глава 14
Глава 15
Глава 16
— Нет. Калибр тот же, но пистолет другой.
— Все это подробно описывалось в газетах, — сказал Белсон. — Сам проверял. И пластырь, и как была завязана веревка, и калибр пистолета, и как он стрелял — все. Так что это может знать любой.
— Допрашивал его? — спросил я у Квирка.
— И я, и Фрэнк, и еще человек двадцать. В таких делах трудно провести хороший допрос.
— Понятно, — кивнул я. — Каждый, кто выше тебя по званию, считает своим долгом влезть, а потом еще и заявить, что это он раскрутил все это дело.
— Устроили там настоящий балаган, — проворчал Белсон. — И комиссар этот хренов приперся, и еще какой-то болван из мэрии.
— Так что наверняка они сами и подсказали ему, что говорить, — сказал я.
— Естественно. — Белсон вынул изо рта полуистлевшую сигару, несколько секунд задумчиво разглядывал окурок, затем в сердцах швырнул его в мусорную корзину.
— А их не смущает другая веревка, другой пистолет, отсутствие спермы?
Квирк криво усмехнулся.
— Болван из мэрии говорит, что это как раз-таки и подтверждает, что он — Красная Роза. Что если бы все было подстроено, то совпадали бы все детали. А спермы не нашли потому, что это была его жена и он не мог кончить.
— А пистолет?
— А пистолет он, скорее всего, выбросил, чтобы не засветиться, и достал другой.
— А еще говорят, что нельзя быть идиотом и работать в мэрии, — проворчал я. — Ну, а сам Уошборн?
— Директор закусочной на Хантингтон-авеню. Гамбургерами торгует. Никакого отношения к полиции. Зарегистрирован как владелец того пистолета, из которого убита последняя жертва. До этого у него был другой.
— А что случилось с тем первым пистолетом? — спросил я.
— Катался на катере и уронил в воду где-то на середине бухты.
— Он тебя знает?
— Нет, — покачал головой Квирк. — Говорит, нашел адрес, когда узнал мою фамилию из газет. Но сейчас не помнит ни фамилию, ни адрес.
— А зачем писал, что он полицейский?
— Хотел задурить нам голову, — ответил Квирк.
Мы замолчали. На почти пустом письменном столе Квирка играл солнечный зайчик. На столе стояли лишь фотографии жены Квирка, троих детей и собаки. Настольные часы показывали время в любой точке земного шара. Я никогда не понимал, зачем Квирку нужно знать время на всей планете. Квирк откинулся в своем вращающемся кресле и тихо сидел, покусывая губу.
— А Сюзан не думает, что кто-нибудь из ее пациентов может оказаться убийцей? — спросил, наконец, Белсон.
— Считает, что пока рано делать какие-то выводы, — ответил я.
— Думает, он явится снова?
— Психотерапевты не знают, что может взбрести в голову какому-нибудь идиоту. Они знают только то, почему это взбрело им в голову.
— Прямо как полицейские, — буркнул Квирк.
— За исключением того, что полицейские не всегда понимают эти причины, — поправил я.
— Да, верно, — вздохнул Квирк и, взяв в руки фотографию собаки, подвинул ее чуть ближе к портретам детей. Зайчик на крышке стола немного переполз в мою сторону.
— Нужно выяснить, что мы знаем об этом типе, который принес Сюзан розу, — сказал Квирк.
— Да, — согласился я.
— Уошборн в это время был уже арестован, — напомнил Белсон.
— Значит, если Уошборн — Красная Роза, то кто же тогда, черт возьми, этот ночной гость? — проворчал Квирк, ни к кому не обращаясь.
— А если Уошборн не Красная Роза... — начал Белсон.
— Вот именно, — оборвал я.
Мы снова замолчали, задумчиво глядя в пустоту.
— Это не Уошборн, — заключил, наконец, Квирк.
Я взглянул на Белсона.
— Уошборн убил свою жену, — проговорил он. — Но вот остальное — нет.
— Может быть, — пробормотал я.
— Возможно, — кивнул Квирк.
— Нет, это не Уошборн, — повторил Белсон.
— Хоук с Сюзан? — спросил Квирк.
— Да.
— Хорошо.
Глава 14
К утру Уошборн стал настоящей знаменитостью. Джейн Поули вещала о нем с экрана телевизора, а его портрет украшал первые страницы всех утренних газет. Мэр выступил по Си-Эн-Эн с благодарностью в адрес комиссара полиции, а комиссар великодушно похвалил за отличную работу все управление. Шесть абзацев статьи на первой полосе «Глоба» посвящались лейтенанту полиции Мартину Квирку, начальнику отдела по расследованию убийств, проявившему в беседе с журналистами некоторую сдержанность. В десятом абзаце говорилось, что частный детектив из Бостона, помогавший полиции в расследовании этого дела, отказался от каких-либо комментариев.
— Я не отказался, — проворчал я.
По другую сторону кухонной стойки Сюзан доедала ржаной гренок.
— От меня? Еще бы ты от меня отказывался, — улыбнулась она.
— В газете пишут, что я отказался дать комментарии по делу, — сказал я.
— Наверное, заезжали к тебе в контору, а тебя не было, — пожала плечами Сюзан.
— Брехливые псы, — выругался я.
— Что это мы такие злые с самого утра? — снова улыбнулась Сюзан.
— Куда ни плюнь, каждый лично раскрыл это дело, — проворчал я.
Сюзан откусила еще один кусочек гренка. Я сделал глоток кофе. Волосы у Сюзан были накручены на бигуди, на лице — ни капли макияжа. Она была одета в белую шелковую пижаму с оборками, немного помятую после сна. Я уставился на нее.
— В чем дело? — спросила Сюзан, перехватив мой взгляд.
— Да вот удивляюсь, как тебе удается постоянно быть такой красивой, — улыбнулся я. — Наверное, это не зависит от одежды и макияжа. Наверное, все дело в тебе самой.
— Ты что, уже успел выпить с утра пораньше? — рассмеялась она.
— Это ты бьешь мне в голову, как хороший стакан бургундского, — ответил я.
— Больше не буду. Только после работы.
Я опустил глаза и снова взялся за свой ореховый рулет. Сюзан взглянула на часы. Она всегда куда-то опаздывала. И сейчас по плану должна была уже закончить завтрак.
— Есть новости от твоих пациентов? — спросил я.
— Нет.
— Но если ты узнаешь, кто подарил тебе розу, а значит, и кто является убийцей, ты ведь поделишься со мной, правда?
— Красная Роза признался, — сказала она.
— Не уходи от ответа.
Сюзан молча кивнула и отправила в рот последний кусок гренка.
— Да, думаю, поделюсь, — ответила она. — Но я должна быть уверена, что... — Сюзан покачала головой, так и не закончив фразы. И тут же решила сказать по-другому. — Знаешь, я поздно пришла на эту работу. Но сейчас и сама работа, и мои познания и опыт делают меня независимой. Как, впрочем, и твоя профессия — тебя. Так что я считаю себя чем-то большим, чем просто частью тебя, хотя была бы только рада и этому. Но я и без тебя представляю собой нечто самостоятельное. Меня ценят саму по себе.
— Все правильно, — кивнул я.
На стойке стояла ваза со сливами. Я взял одну и потер о брюки.
— И я всегда очень ревностно защищаю эту самостоятельность, — добавила Сюзан.
Я надкусил сливу.
— И то, что дело Красной Розы нарушает эту мою автономию, просто невыносимо, — продолжала она. — И то, что ты и Хоук дежурите здесь, мне тоже очень неприятно.
Я видел, как напряглось ее лицо, когда она произнесла эту фразу.
— Но ни то, ни другое — не твоя вина, — попытался успокоить ее я.
— И не твоя, — вздохнула Сюзан. — Но, понимаешь, это то же самое, что разрешить тебе вмешиваться во что-то, что принадлежит только мне. Когда ты расспрашиваешь меня о моих пациентах, я чувствую, что от меня как будто отрывают кусок.
— Я просто не хочу, чтобы он убил тебя, — вздохнул я.
— Понимаю, — ответила Сюзан. — Я и сама не хочу. И когда ты или Хоук здесь, я боюсь намного меньше. Но ты уже, наверное, заметил, что, когда тебя нет, страх для меня — естественное, хотя и ужасное, состояние, это как часть моей профессии.
— Знаю, — кивнул я.
— Я знаю, что ты знаешь. — Сюзан вдруг улыбнулась своей ослепительной улыбкой, которая всегда заставляла сильнее биться мое сердце. — Не обращай внимания. Просто захотелось пожаловаться.
— Ни Квирк, ни Белсон не верят этому признанию, — сказал я.
— Но оно устраивает руководство. Если верить новостям, Уошборн не полицейский.
— Да, и плюс ко всему это дает им черного преступника и автоматически прекращает все пересуды насчет расизма. Ну и народ немного успокоится. Вообще, есть много причин, чтобы верить его признанию.
— Кроме?
— Кроме того, что пистолет не тот, веревка не та, спермы нет и сам он черный. Ведь если он негр, то тогда почему все время искал свои жертвы в тех районах, где, по идее, легче было бы действовать белому? И в конце концов, каким образом он мог зайти так далеко, что добрался до собственной жены?
— Ну, допустим, насчет жены вполне можно найти какие-то объяснения, — возразила Сюзан.
— Ладно, пусть так, но все равно остается много белых пятен. И два очень опытных следователя из отдела убийств не верят ему.
— Если такой человек, как Уошборн, действительно убил свою жену, он может быть в таком ужасном состоянии, что вполне признается и во всем остальном, — предположила Сюзан.
— Признается в целой серии убийств? — удивился я.
— Даже больше того. Он может подражать в своем преступлении убийце, стать им, я имею в виду где-то внутри себя. Он как бы раздваивается, и тогда одна часть убивает, а другая, которую он считает самим собой, всего лишь наблюдает за всем со стороны, что помогает ему пережить весь этот ужас.
— Так что его горе и слезы могут быть абсолютно искренними, — догадался я.
— Абсолютно. Но он совершил нечто более ужасное, чем могут себе представить следователи. И наказывать его нужно соответственно. Он не просто убийца, он настоящий дьявол — такой же, как и тот, кто совершил все остальные убийства.
— Значит, ты тоже не веришь его признанию, — вздохнул я.
— Ни то, ни другое. Я могла бы придумать вполне правдоподобный сценарий, подтверждающий, что он говорит правду. Просто я пытаюсь обрисовать тебе все возможности с точки зрения психиатра. И когда в конце концов вы узнаете, виновен он или невиновен, я соглашусь с вами.
Я знаю, что знаю я, и знаю, что знаешь ты. И здесь ты знаешь больше, чем я.
Я доел сливу, встал и, обойдя стойку, поцеловал Сюзан в губы.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— Всегда пожалуйста.
Она посмотрела на часы.
— Боже мой, всего двадцать минут до приема!
— Смотри, не затопчи меня на бегу, — улыбнулся я и отступил в сторону.
— Я не отказался, — проворчал я.
По другую сторону кухонной стойки Сюзан доедала ржаной гренок.
— От меня? Еще бы ты от меня отказывался, — улыбнулась она.
— В газете пишут, что я отказался дать комментарии по делу, — сказал я.
— Наверное, заезжали к тебе в контору, а тебя не было, — пожала плечами Сюзан.
— Брехливые псы, — выругался я.
— Что это мы такие злые с самого утра? — снова улыбнулась Сюзан.
— Куда ни плюнь, каждый лично раскрыл это дело, — проворчал я.
Сюзан откусила еще один кусочек гренка. Я сделал глоток кофе. Волосы у Сюзан были накручены на бигуди, на лице — ни капли макияжа. Она была одета в белую шелковую пижаму с оборками, немного помятую после сна. Я уставился на нее.
— В чем дело? — спросила Сюзан, перехватив мой взгляд.
— Да вот удивляюсь, как тебе удается постоянно быть такой красивой, — улыбнулся я. — Наверное, это не зависит от одежды и макияжа. Наверное, все дело в тебе самой.
— Ты что, уже успел выпить с утра пораньше? — рассмеялась она.
— Это ты бьешь мне в голову, как хороший стакан бургундского, — ответил я.
— Больше не буду. Только после работы.
Я опустил глаза и снова взялся за свой ореховый рулет. Сюзан взглянула на часы. Она всегда куда-то опаздывала. И сейчас по плану должна была уже закончить завтрак.
— Есть новости от твоих пациентов? — спросил я.
— Нет.
— Но если ты узнаешь, кто подарил тебе розу, а значит, и кто является убийцей, ты ведь поделишься со мной, правда?
— Красная Роза признался, — сказала она.
— Не уходи от ответа.
Сюзан молча кивнула и отправила в рот последний кусок гренка.
— Да, думаю, поделюсь, — ответила она. — Но я должна быть уверена, что... — Сюзан покачала головой, так и не закончив фразы. И тут же решила сказать по-другому. — Знаешь, я поздно пришла на эту работу. Но сейчас и сама работа, и мои познания и опыт делают меня независимой. Как, впрочем, и твоя профессия — тебя. Так что я считаю себя чем-то большим, чем просто частью тебя, хотя была бы только рада и этому. Но я и без тебя представляю собой нечто самостоятельное. Меня ценят саму по себе.
— Все правильно, — кивнул я.
На стойке стояла ваза со сливами. Я взял одну и потер о брюки.
— И я всегда очень ревностно защищаю эту самостоятельность, — добавила Сюзан.
Я надкусил сливу.
— И то, что дело Красной Розы нарушает эту мою автономию, просто невыносимо, — продолжала она. — И то, что ты и Хоук дежурите здесь, мне тоже очень неприятно.
Я видел, как напряглось ее лицо, когда она произнесла эту фразу.
— Но ни то, ни другое — не твоя вина, — попытался успокоить ее я.
— И не твоя, — вздохнула Сюзан. — Но, понимаешь, это то же самое, что разрешить тебе вмешиваться во что-то, что принадлежит только мне. Когда ты расспрашиваешь меня о моих пациентах, я чувствую, что от меня как будто отрывают кусок.
— Я просто не хочу, чтобы он убил тебя, — вздохнул я.
— Понимаю, — ответила Сюзан. — Я и сама не хочу. И когда ты или Хоук здесь, я боюсь намного меньше. Но ты уже, наверное, заметил, что, когда тебя нет, страх для меня — естественное, хотя и ужасное, состояние, это как часть моей профессии.
— Знаю, — кивнул я.
— Я знаю, что ты знаешь. — Сюзан вдруг улыбнулась своей ослепительной улыбкой, которая всегда заставляла сильнее биться мое сердце. — Не обращай внимания. Просто захотелось пожаловаться.
— Ни Квирк, ни Белсон не верят этому признанию, — сказал я.
— Но оно устраивает руководство. Если верить новостям, Уошборн не полицейский.
— Да, и плюс ко всему это дает им черного преступника и автоматически прекращает все пересуды насчет расизма. Ну и народ немного успокоится. Вообще, есть много причин, чтобы верить его признанию.
— Кроме?
— Кроме того, что пистолет не тот, веревка не та, спермы нет и сам он черный. Ведь если он негр, то тогда почему все время искал свои жертвы в тех районах, где, по идее, легче было бы действовать белому? И в конце концов, каким образом он мог зайти так далеко, что добрался до собственной жены?
— Ну, допустим, насчет жены вполне можно найти какие-то объяснения, — возразила Сюзан.
— Ладно, пусть так, но все равно остается много белых пятен. И два очень опытных следователя из отдела убийств не верят ему.
— Если такой человек, как Уошборн, действительно убил свою жену, он может быть в таком ужасном состоянии, что вполне признается и во всем остальном, — предположила Сюзан.
— Признается в целой серии убийств? — удивился я.
— Даже больше того. Он может подражать в своем преступлении убийце, стать им, я имею в виду где-то внутри себя. Он как бы раздваивается, и тогда одна часть убивает, а другая, которую он считает самим собой, всего лишь наблюдает за всем со стороны, что помогает ему пережить весь этот ужас.
— Так что его горе и слезы могут быть абсолютно искренними, — догадался я.
— Абсолютно. Но он совершил нечто более ужасное, чем могут себе представить следователи. И наказывать его нужно соответственно. Он не просто убийца, он настоящий дьявол — такой же, как и тот, кто совершил все остальные убийства.
— Значит, ты тоже не веришь его признанию, — вздохнул я.
— Ни то, ни другое. Я могла бы придумать вполне правдоподобный сценарий, подтверждающий, что он говорит правду. Просто я пытаюсь обрисовать тебе все возможности с точки зрения психиатра. И когда в конце концов вы узнаете, виновен он или невиновен, я соглашусь с вами.
Я знаю, что знаю я, и знаю, что знаешь ты. И здесь ты знаешь больше, чем я.
Я доел сливу, встал и, обойдя стойку, поцеловал Сюзан в губы.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— Всегда пожалуйста.
Она посмотрела на часы.
— Боже мой, всего двадцать минут до приема!
— Смотри, не затопчи меня на бегу, — улыбнулся я и отступил в сторону.
Глава 15
Сюзан все еще металась по квартире, когда позвонил Квирк.
— Хоук придет? — спросил он.
— Да, в десять.
— Оставайся там вместе с ним. Мы с Белсоном приедем.
— Хорошо, — ответил я и положил трубку. Сюзан на мгновение замерла передо мной, чмокнула меня в губы и устремилась к двери.
— Дзынь-дзынь, — позвал я.
— Позвоню попозже, — бросила она на ходу и скрылась за дверью.
Ровно в десять прибыл Хоук. Квирк и Белсон — следом.
— Это что, совпадение или вы, ребятки, за мной следите? — удивился Хоук.
Квирк отрицательно покачал головой, закрыл за собой дверь и сказал:
— Нам нужна помощь.
— Ну наконец-то, — Хоук расплылся в улыбке.
Белсон прошелся по кухне, порылся на полках и, наконец, отыскал блюдце, которое можно было использовать в качестве пепельницы. Квирк прошел следом за ним на кухню, старательно стряхнул с плаща дождевые капли и повесил его на вешалку у задней двери. Белсон вернулся в гостиную, неся в руке свою импровизированную пепельницу.
— Фрэнк, — нахмурился Квирк и указал на плащ.
— Понял, — кивнул Белсон, вернулся на кухню и повесил свой плащ рядом с плащом Квирка.
Хоук снял кожаную куртку и повесил на спинку стула. Из подмышки свирепо блеснула костяная рукоятка пистолета. Сзади, в кармашке на широком ремне, лежало несколько запасных обойм.
Белсон огляделся. Квартира утопала в антиквариате, кружеве, шелке, хрустале и бархате. На одной стене висел огромный багровый веер.
— Твоя работа? — спросил Белсон у меня.
— Ага, — улыбнулся я.
— Мы с Белсоном в отпуске, — сообщил Квирк.
Холодный весенний дождь назойливо колотил в окно.
— Ну что ж, погодка вполне подходящая, — заметил я.
— Комиссар настоял, — пояснил Квирк.
— В газетах писали, что ты «проявил некоторую сдержанность», — припомнил я.
— Да, а вчера вечером, когда выступал по радио в передаче Джимми Уинстона, вообще высказал свое мнение, — вздохнул Квирк.
— Мобилизовал общественное мнение, — буркнул Хоук.
— Что-то в этом роде. Короче, сегодня утром меня отправили в отпуск. В продолжительный. И Фрэнка заодно. Похоже, специально позаботились.
— Я работал на совесть, шеф, ты же знаешь, — сказал Белсон.
Квирк молча кивнул.
— Значит, они остановились на Уошборне, — заключил я.
— Да, — ответил Квирк.
— И приняли его признание, — добавил Хоук.
— Он сам упорно стоит на своем, — сказал Квирк.
— Ну, во всяком случае, одно убийство на нем все же висит, — проворчал Белсон.
— Это точно, — согласился я и рассказал им версию Сюзан.
— Да, только так он и может воспринимать то, что сделал, — кивнул Хоук. — Так что, скорее всего, не изменит своих показаний.
— Какими бы не были причины, — сказал Квирк, — я согласен, что его признание — не пустой треп.
— Значит, — решил я, — если Красная Роза не дурак, то сейчас он на некоторое время прекратит убийства и уйдет в сторону.
Квирк согласно кивнул.
— Если сможет, — вставил Хоук.
— Да, если сможет, — повторил Квирк. — Если он и в самом деле полицейский, он вполне может быть из моего отдела, может разговаривать со мной каждый день и выяснять, что мне известно.
— А если он не сможет остановиться, то очень скоро убьет еще нескольких женщин, — сказал я.
Мы замолчали. Белсон стряхнул пепел в ярко-красное блюдце, гармонирующее с ярко-красным веером на стене, вобравшим в себя краски ковра, узор которого соответствовал узору на раме висящего в холле зеркала — такой же овальной, как и арка, ведущая в ванную. Пепел не гармонировал ни с чем.
— Нужно выяснить, что за тип принес Сюзан эту красную розу, — сказал Квирк.
— Я уже думал над этим, — кивнул я.
— Есть какой-нибудь план? — спросил Квирк.
— Да. Нам нельзя ошибиться. Но единственное, что нам можно сделать, это проследить за кабинетом Сюзан и установить личность каждого пациента, кто хоть немного похож на того парня, за которым я гонялся.
— Сюзан, конечно, отказалась сотрудничать? — спросил Белсон.
— Конечно, — ответил я.
— Даже ради того, чтобы спасти свою собственную задницу?
— Жизнь, — поправил я.
— Да, конечно. Прости, — смутился Белсон.
— Отказалась.
— Не вижу смысла, — пожал плечами Белсон.
— Ты — нет, а Сюзан видит, — возразил Хоук.
Белсон посмотрел на Хоука, на секунду задержал взгляд, затем кивнул.
— Сколько это займет? — спросил Квирк.
— Где-то дней десять. Большинство пациентов приходит раз или два в неделю, — ответил я. — Во всяком случае, это лучшее, что я могу предложить.
Квирк кивнул.
— Но нужно действовать осторожно, — сказал я. — Представьте, какой-нибудь больной выходит от психотерапевта и замечает, что за ним следит полицейский...
— Знаю, — оборвал меня Квирк. — Нельзя их пугать.
— И если Сюзан подловит нас, тоже беды не оберешься, — вставил Хоук.
— И это знаю, — кивнул Квирк.
— Ладно, — вздохнул я, — посмотрим. Первый пациент приходит в девять, последний уходит в шесть. Если кто-то будет на машине, перепишем номер. Если придет пешком, проследим и узнаем адрес.
— Но один из нас должен постоянно находиться с Сюзан, — напомнил Квирк.
— Да.
— Отсюда можно наблюдать? — спросил Квирк и подошел к окну.
— Не очень хорошо видно. Нужно следить снаружи.
Хоук выглянул в окно. На улице было мрачно и сыро. Дождь не прекращался.
— Да, неплохое местечко для отпуска, — мрачно улыбнулся Хоук.
— Входите, — пригласила она.
Он прошел через приемную.
По оконному стеклу за большим аквариумом с тропической рыбкой барабанил дождь. Рыбка без устали совершала фантастические пируэты. Вода там и вода здесь. Он вошел в кабинет и сел на свое обычное место. Вновь ощутил огромную потребность рассказать ей все. Но она проболтается. Обязательно проболтается своему дружку.
— Когда я был маленьким, — начал он, — я был очень близок с матерью.
Она кивнула.
— Я мог рассказать ей обо всем. «Это нормально, — говорила она, — я же твоя мама».
Она слегка шевельнула пальцем, предлагая ему продолжать.
— Я делился с ней абсолютно всем.
Сегодня на ней был коричневый костюм и белая блузка.
— Помню, когда я был ребенком, ну, классе в третьем, я наделал в штаны.
Она молча кивнула. Никакой реакции — ни отвращения, ни умиления.
— Маме позвонили из школы, и она пришла забрать меня. Она не ругалась, даже наоборот, сказала, что ничего страшного, с каждым может случиться. Мы пошли домой, и я попросил, чтобы она никому не рассказывала. Она пообещала... У нее как раз сидела какая-то подруга, и, когда я помылся и спустился вниз, эта подруга начала подшучивать надо мной по этому поводу.
— Значит, она рассказала, — заключила она.
Он кивнул.
— Я... — он замолчал и тяжело сглотнул. Он больше не мог говорить.
— И вы перестали верить ей, — подсказала она.
Он снова смог лишь кивнуть. Как будто у него вдруг пропал голос. Он свободно дышал, но не мог ничего сказать. Нависло гнетущее молчание. Позади нее по оконному стеклу барабанил дождь. Он набрал воздуха и выдохнул через рот.
Она ждала.
— Я никогда ничего ей не говорил, — наконец выдавил он из себя. Голос звучал как-то пронзительно, как будто отдельно от него.
— А если приходилось?
— Она выходила из себя. Она никогда не признавалась, что не права. Просто выходила из себя и страшно злилась на меня, когда я что-то говорил.
— А что происходило, когда она выходила из себя?
— Она переставала любить меня.
Она кивнула.
— Что же это за любовь? — спросил он все тем же чужим голосом. — Что это за любовь, когда она может любить меня и не любить, если ей не хочется?
Она слегка покачала головой. Снова наступила тишина, и лишь дождь все барабанил и барабанил по оконному стеклу.
— Хоук придет? — спросил он.
— Да, в десять.
— Оставайся там вместе с ним. Мы с Белсоном приедем.
— Хорошо, — ответил я и положил трубку. Сюзан на мгновение замерла передо мной, чмокнула меня в губы и устремилась к двери.
— Дзынь-дзынь, — позвал я.
— Позвоню попозже, — бросила она на ходу и скрылась за дверью.
Ровно в десять прибыл Хоук. Квирк и Белсон — следом.
— Это что, совпадение или вы, ребятки, за мной следите? — удивился Хоук.
Квирк отрицательно покачал головой, закрыл за собой дверь и сказал:
— Нам нужна помощь.
— Ну наконец-то, — Хоук расплылся в улыбке.
Белсон прошелся по кухне, порылся на полках и, наконец, отыскал блюдце, которое можно было использовать в качестве пепельницы. Квирк прошел следом за ним на кухню, старательно стряхнул с плаща дождевые капли и повесил его на вешалку у задней двери. Белсон вернулся в гостиную, неся в руке свою импровизированную пепельницу.
— Фрэнк, — нахмурился Квирк и указал на плащ.
— Понял, — кивнул Белсон, вернулся на кухню и повесил свой плащ рядом с плащом Квирка.
Хоук снял кожаную куртку и повесил на спинку стула. Из подмышки свирепо блеснула костяная рукоятка пистолета. Сзади, в кармашке на широком ремне, лежало несколько запасных обойм.
Белсон огляделся. Квартира утопала в антиквариате, кружеве, шелке, хрустале и бархате. На одной стене висел огромный багровый веер.
— Твоя работа? — спросил Белсон у меня.
— Ага, — улыбнулся я.
— Мы с Белсоном в отпуске, — сообщил Квирк.
Холодный весенний дождь назойливо колотил в окно.
— Ну что ж, погодка вполне подходящая, — заметил я.
— Комиссар настоял, — пояснил Квирк.
— В газетах писали, что ты «проявил некоторую сдержанность», — припомнил я.
— Да, а вчера вечером, когда выступал по радио в передаче Джимми Уинстона, вообще высказал свое мнение, — вздохнул Квирк.
— Мобилизовал общественное мнение, — буркнул Хоук.
— Что-то в этом роде. Короче, сегодня утром меня отправили в отпуск. В продолжительный. И Фрэнка заодно. Похоже, специально позаботились.
— Я работал на совесть, шеф, ты же знаешь, — сказал Белсон.
Квирк молча кивнул.
— Значит, они остановились на Уошборне, — заключил я.
— Да, — ответил Квирк.
— И приняли его признание, — добавил Хоук.
— Он сам упорно стоит на своем, — сказал Квирк.
— Ну, во всяком случае, одно убийство на нем все же висит, — проворчал Белсон.
— Это точно, — согласился я и рассказал им версию Сюзан.
— Да, только так он и может воспринимать то, что сделал, — кивнул Хоук. — Так что, скорее всего, не изменит своих показаний.
— Какими бы не были причины, — сказал Квирк, — я согласен, что его признание — не пустой треп.
— Значит, — решил я, — если Красная Роза не дурак, то сейчас он на некоторое время прекратит убийства и уйдет в сторону.
Квирк согласно кивнул.
— Если сможет, — вставил Хоук.
— Да, если сможет, — повторил Квирк. — Если он и в самом деле полицейский, он вполне может быть из моего отдела, может разговаривать со мной каждый день и выяснять, что мне известно.
— А если он не сможет остановиться, то очень скоро убьет еще нескольких женщин, — сказал я.
Мы замолчали. Белсон стряхнул пепел в ярко-красное блюдце, гармонирующее с ярко-красным веером на стене, вобравшим в себя краски ковра, узор которого соответствовал узору на раме висящего в холле зеркала — такой же овальной, как и арка, ведущая в ванную. Пепел не гармонировал ни с чем.
— Нужно выяснить, что за тип принес Сюзан эту красную розу, — сказал Квирк.
— Я уже думал над этим, — кивнул я.
— Есть какой-нибудь план? — спросил Квирк.
— Да. Нам нельзя ошибиться. Но единственное, что нам можно сделать, это проследить за кабинетом Сюзан и установить личность каждого пациента, кто хоть немного похож на того парня, за которым я гонялся.
— Сюзан, конечно, отказалась сотрудничать? — спросил Белсон.
— Конечно, — ответил я.
— Даже ради того, чтобы спасти свою собственную задницу?
— Жизнь, — поправил я.
— Да, конечно. Прости, — смутился Белсон.
— Отказалась.
— Не вижу смысла, — пожал плечами Белсон.
— Ты — нет, а Сюзан видит, — возразил Хоук.
Белсон посмотрел на Хоука, на секунду задержал взгляд, затем кивнул.
— Сколько это займет? — спросил Квирк.
— Где-то дней десять. Большинство пациентов приходит раз или два в неделю, — ответил я. — Во всяком случае, это лучшее, что я могу предложить.
Квирк кивнул.
— Но нужно действовать осторожно, — сказал я. — Представьте, какой-нибудь больной выходит от психотерапевта и замечает, что за ним следит полицейский...
— Знаю, — оборвал меня Квирк. — Нельзя их пугать.
— И если Сюзан подловит нас, тоже беды не оберешься, — вставил Хоук.
— И это знаю, — кивнул Квирк.
— Ладно, — вздохнул я, — посмотрим. Первый пациент приходит в девять, последний уходит в шесть. Если кто-то будет на машине, перепишем номер. Если придет пешком, проследим и узнаем адрес.
— Но один из нас должен постоянно находиться с Сюзан, — напомнил Квирк.
— Да.
— Отсюда можно наблюдать? — спросил Квирк и подошел к окну.
— Не очень хорошо видно. Нужно следить снаружи.
Хоук выглянул в окно. На улице было мрачно и сыро. Дождь не прекращался.
— Да, неплохое местечко для отпуска, — мрачно улыбнулся Хоук.
* * *
...Они решили, что это кто-то другой. Черномазый. Какой-то придурок, который угрохал собственную жену, подделал его почерк и заявил, что это он убил всех остальных. Удачный случай. Оставалось лишь остановиться, они бы замели черномазого, и он был бы в полной безопасности. Но мог ли он остановиться? Боже правый, да как же он мог остановиться! Какая бы это была потеря. Какая пустота в жизни. Как он мог лишить себя этого? Планировать, тихо подкрадываться к жертве, ловить ее, а потом незаметно исчезать — ведь все это и составляло его жизнь. Что он без этого? Чем еще можно заполнить эту пустоту? Мог ли он поговорить с ней об этом? Но если бы она узнала, то непременно рассказала бы кому-нибудь. Ему больше нельзя была встречаться с ней. Но он хотел, чтобы она знала.— Входите, — пригласила она.
Он прошел через приемную.
По оконному стеклу за большим аквариумом с тропической рыбкой барабанил дождь. Рыбка без устали совершала фантастические пируэты. Вода там и вода здесь. Он вошел в кабинет и сел на свое обычное место. Вновь ощутил огромную потребность рассказать ей все. Но она проболтается. Обязательно проболтается своему дружку.
— Когда я был маленьким, — начал он, — я был очень близок с матерью.
Она кивнула.
— Я мог рассказать ей обо всем. «Это нормально, — говорила она, — я же твоя мама».
Она слегка шевельнула пальцем, предлагая ему продолжать.
— Я делился с ней абсолютно всем.
Сегодня на ней был коричневый костюм и белая блузка.
— Помню, когда я был ребенком, ну, классе в третьем, я наделал в штаны.
Она молча кивнула. Никакой реакции — ни отвращения, ни умиления.
— Маме позвонили из школы, и она пришла забрать меня. Она не ругалась, даже наоборот, сказала, что ничего страшного, с каждым может случиться. Мы пошли домой, и я попросил, чтобы она никому не рассказывала. Она пообещала... У нее как раз сидела какая-то подруга, и, когда я помылся и спустился вниз, эта подруга начала подшучивать надо мной по этому поводу.
— Значит, она рассказала, — заключила она.
Он кивнул.
— Я... — он замолчал и тяжело сглотнул. Он больше не мог говорить.
— И вы перестали верить ей, — подсказала она.
Он снова смог лишь кивнуть. Как будто у него вдруг пропал голос. Он свободно дышал, но не мог ничего сказать. Нависло гнетущее молчание. Позади нее по оконному стеклу барабанил дождь. Он набрал воздуха и выдохнул через рот.
Она ждала.
— Я никогда ничего ей не говорил, — наконец выдавил он из себя. Голос звучал как-то пронзительно, как будто отдельно от него.
— А если приходилось?
— Она выходила из себя. Она никогда не признавалась, что не права. Просто выходила из себя и страшно злилась на меня, когда я что-то говорил.
— А что происходило, когда она выходила из себя?
— Она переставала любить меня.
Она кивнула.
— Что же это за любовь? — спросил он все тем же чужим голосом. — Что это за любовь, когда она может любить меня и не любить, если ей не хочется?
Она слегка покачала головой. Снова наступила тишина, и лишь дождь все барабанил и барабанил по оконному стеклу.
Глава 16
Хоук остался дежурить у Сюзан. Белсон, я и Квирк вышли на улицу и уселись в машину. Мы с Квирком впереди, Белсон сзади. Струйки дождя стекали по стеклам, мешая разглядеть, что творится на улице.
— Только дворники не включай, — предупредил я. — Трое мужиков в машине с работающим мотором и включенными дворниками сразу привлекут внимание.
— Сможешь через такое стекло что-нибудь разглядеть? — спросил Квирк.
Мы стояли за полквартала от дома Сюзан, на другой стороне улицы.
— Не очень-то, — ответил я. — Но нам и не нужно особо разбираться. Любой белый мужчина, который, судя по виду, бегает быстрее меня.
Квирк кивнул.
— Фрэнк, хочешь взять на себя первого? — спросил он.
— Конечно.
Мы замолчали. Дождь не прекращался. Через десять минут стекла запотели, и Квирк чуть приоткрыл окно с противоположной от дома Сюзан стороны.
Без десяти одиннадцать из дверей дома вышел первый пациент и не спеша спустился по ступенькам.
— Как тебе этот? — спросил Квирк.
— Габариты, вроде, подходят, — кивнул я. Фигура за окном выглядела размытой и нечеткой. — Он белый?
— Если нет, — ответил Белсон, — вернусь обратно. Он вышел из машины и двинулся на Линнейн-стрит в сторону Гарден, шагая параллельно пациенту Сюзан по другой стороне улицы.
Через минуту Квирк сообщил мне:
— Все в порядке, он белый.
— Теперь лишь бы Белсон его не упустил, — вздохнул я.
— Белсон не упустит, — заверил Квирк. — И не засветится.
Я кивнул.
— Если он сядет в машину, Фрэнк запомнит номер.
— И запросто узнаем, кто он, — закончил Квирк. — Когда следующий?
— Должен прибыть с минуты на минуту, а выйти без десяти двенадцать.
— Час, — подсчитал Квирк.
Мы молча наблюдали за стекающими по стеклам струйками. Без пяти одиннадцать к дому Сюзан подошла женщина в широком кожаном плаще и фиолетовой косынке и, позвонив, исчезла за дверью.
— Дерьмо собачье, — выругался Квирк.
— Теперь нужно ждать до без десяти час, — сказал я. — Можем сходить попить кофейку.
Мы вышли из машины, прошли по Линнейн в сторону Массачусетс-авеню и попили кофе в какой-то булочной, попутно зацепив еще и по кусочку рулета с сыром. К половине первого мы уже снова сидели в машине и ждали. Без шести минут час из дома вышла женщина в кожаном плаще и остановилась на крыльце, чтобы открыть зонтик. Ни Квирк, ни я не проронили ни слова.
— Если многие будут подходить под наши требования, — сказал, наконец, Квирк, — это займет немало времени. Нам нужно побольше людей.
— Только не Хоук, — возразил я. — Он останется с Сюзан.
Квирк кивнул.
— Своих я тоже не могу задействовать.
— А если неофициально? — предложил я. — Просто как услуга.
Квирк отрицательно покачал головой.
— Им потом башку оторвут. Я в опале. Пока не соглашусь с официальной версией.
— Прямо как Галилей, — усмехнулся я.
Без трех минут час в дом вошел мужчина в черной кожаной куртке.
— Ну что? — повернулся ко мне Квирк.
— Не то, — покачал головой я. — Слишком грузный. Я бы догнал его уже через полквартала.
— Ну, смотри, — буркнул Квирк.
Мы снова замолчали. Двое следующих пациентов оказались женщинами. В две минуты пятого по ступенькам поднялся мужчина с зонтиком.
— Подходит, — бросил я.
— Когда выйдет, я его возьму, — сказал Квирк.
В 16.53 мужчина вышел на улицу, раскрыл зонтик и зашагал по Линнейн в сторону Массачусетс-авеню. Квирк двинулся следом.
В 16.56 к дому подошел высокий худой парень в военной куртке цвета хаки и шляпе военного образца с загнутыми кверху полями, какие обычно носят те, кто служит где-нибудь в тропиках. По виду было нетрудно догадаться, что парень не имеет никакого отношения к армии. Скорее всего, просто учится в Кеймбридже.
Без трех шесть он вышел от Сюзан и направился по левой стороне Линнейн-стрит в сторону Массачусетс-авеню. Я вышел из машины и пошел по правой стороне, держась метрах в десяти сзади. Дождь не прекращался. Над городом начинали сгущаться вечерние сумерки. Следя за парнем сквозь пелену дождя, я пытался уловить в его походке хоть какое-то знакомое движение. Но когда человек идет шагом, он движется совсем не так, как во время бега. По росту и комплекции парень, вроде, вполне подходил, да и шел он легкой спортивной походкой. Дождь, казалось, не кончится уже никогда. На мне были джинсы, белые кожаные кроссовки «Рибок», серая майка, кожаная куртка и фетровая шляпа — подарок Пола Джиакомина, какие обычно носят только где-нибудь в Кении. Кроссовки сразу же промокли насквозь, но все остальное держалось на совесть. Следить за парнем было несложно — под сильным дождем он сгорбился, втянув голову в плечи и подняв ее лишь однажды, когда прямо передо мной перешел Линнейн-стрит и свернул на Массачусетс-авеню.
Если человек не знает, что за ним следят, либо вовсе не думает об этом, слежка проста, как грабли. Нужно лишь стараться, чтобы объект не увидел, как ты пялишься на него в отражении какой-нибудь витрины, да еще не отставать слишком далеко, чтобы в случае, если он вдруг нырнет в метро или вскочит в автобус, ты не остался с носом. Вообще, в идеале нужно, конечно, иметь дублера и следить за клиентом по очереди. Еще один человек должен сидеть в машине на случай, если у него вдруг окажется свой транспорт или ему вздумается поймать такси. Сам я еще ни разу не встречал таксиста, который бы подчинился моей команде «следовать вон за той тачкой». Во время последней такой попытки водитель нажал на тормоз, сбросил счетчик и предложил мне прогуляться пешком. «Я тебе кто, таксист или Джеймс Бонд?» — рявкнул он мне вслед.
Справа, в Кеймбриджском скверике, было пустынно, сыро и неуютно. Единственным прохожим была девушка в шерстяной клетчатой юбке и длинном желтом плаще, прогуливающая черного Лабрадора. Девчонка была без зонта, и длинные черные волосы, насквозь промокшие от дождя, прилипли к голове. Собака быстро оббежала вокруг какого-то памятника и, взвизгнув от радости, со всего размаху плюхнулась на бок в большую грязную лужу.
— Ну и засранец же ты, Отелло, — беззлобно проворчала девчонка.
На площади Харвард Массачусетс-авеню сворачивает в сторону Бостона. Браттл-стрит тянется на запад к Уотер-тауну, а Кеннеди-стрит спускается вниз, к самой реке. Пересечение этих трех улиц и образует площадь Харвард — неправильный треугольник с газетным киоском и входом в метро посередине. В киоске, а вернее в нескольких прилепленных друг к другу ларьках, продают газеты, журналы и театральные билеты. Туда-сюда по площади сновали серые группки тощих подростков. Все были одеты черт-те во что, на головах — дурацкие прически. Из переносных магнитофонов ревела дикая и довольно нудная музыка. Один держал в руках гитару, вид которой вдруг сразу напомнил мне золотые шестидесятые. Они собирались здесь, потому что скорее всего больше собираться им было просто негде. В этот дождливый апрельский вечер они прятались под крышей входа в метро, всем своим видом выражая полное презрение к ценностям старшего поколения.
— Только дворники не включай, — предупредил я. — Трое мужиков в машине с работающим мотором и включенными дворниками сразу привлекут внимание.
— Сможешь через такое стекло что-нибудь разглядеть? — спросил Квирк.
Мы стояли за полквартала от дома Сюзан, на другой стороне улицы.
— Не очень-то, — ответил я. — Но нам и не нужно особо разбираться. Любой белый мужчина, который, судя по виду, бегает быстрее меня.
Квирк кивнул.
— Фрэнк, хочешь взять на себя первого? — спросил он.
— Конечно.
Мы замолчали. Дождь не прекращался. Через десять минут стекла запотели, и Квирк чуть приоткрыл окно с противоположной от дома Сюзан стороны.
Без десяти одиннадцать из дверей дома вышел первый пациент и не спеша спустился по ступенькам.
— Как тебе этот? — спросил Квирк.
— Габариты, вроде, подходят, — кивнул я. Фигура за окном выглядела размытой и нечеткой. — Он белый?
— Если нет, — ответил Белсон, — вернусь обратно. Он вышел из машины и двинулся на Линнейн-стрит в сторону Гарден, шагая параллельно пациенту Сюзан по другой стороне улицы.
Через минуту Квирк сообщил мне:
— Все в порядке, он белый.
— Теперь лишь бы Белсон его не упустил, — вздохнул я.
— Белсон не упустит, — заверил Квирк. — И не засветится.
Я кивнул.
— Если он сядет в машину, Фрэнк запомнит номер.
— И запросто узнаем, кто он, — закончил Квирк. — Когда следующий?
— Должен прибыть с минуты на минуту, а выйти без десяти двенадцать.
— Час, — подсчитал Квирк.
Мы молча наблюдали за стекающими по стеклам струйками. Без пяти одиннадцать к дому Сюзан подошла женщина в широком кожаном плаще и фиолетовой косынке и, позвонив, исчезла за дверью.
— Дерьмо собачье, — выругался Квирк.
— Теперь нужно ждать до без десяти час, — сказал я. — Можем сходить попить кофейку.
Мы вышли из машины, прошли по Линнейн в сторону Массачусетс-авеню и попили кофе в какой-то булочной, попутно зацепив еще и по кусочку рулета с сыром. К половине первого мы уже снова сидели в машине и ждали. Без шести минут час из дома вышла женщина в кожаном плаще и остановилась на крыльце, чтобы открыть зонтик. Ни Квирк, ни я не проронили ни слова.
— Если многие будут подходить под наши требования, — сказал, наконец, Квирк, — это займет немало времени. Нам нужно побольше людей.
— Только не Хоук, — возразил я. — Он останется с Сюзан.
Квирк кивнул.
— Своих я тоже не могу задействовать.
— А если неофициально? — предложил я. — Просто как услуга.
Квирк отрицательно покачал головой.
— Им потом башку оторвут. Я в опале. Пока не соглашусь с официальной версией.
— Прямо как Галилей, — усмехнулся я.
Без трех минут час в дом вошел мужчина в черной кожаной куртке.
— Ну что? — повернулся ко мне Квирк.
— Не то, — покачал головой я. — Слишком грузный. Я бы догнал его уже через полквартала.
— Ну, смотри, — буркнул Квирк.
Мы снова замолчали. Двое следующих пациентов оказались женщинами. В две минуты пятого по ступенькам поднялся мужчина с зонтиком.
— Подходит, — бросил я.
— Когда выйдет, я его возьму, — сказал Квирк.
В 16.53 мужчина вышел на улицу, раскрыл зонтик и зашагал по Линнейн в сторону Массачусетс-авеню. Квирк двинулся следом.
В 16.56 к дому подошел высокий худой парень в военной куртке цвета хаки и шляпе военного образца с загнутыми кверху полями, какие обычно носят те, кто служит где-нибудь в тропиках. По виду было нетрудно догадаться, что парень не имеет никакого отношения к армии. Скорее всего, просто учится в Кеймбридже.
Без трех шесть он вышел от Сюзан и направился по левой стороне Линнейн-стрит в сторону Массачусетс-авеню. Я вышел из машины и пошел по правой стороне, держась метрах в десяти сзади. Дождь не прекращался. Над городом начинали сгущаться вечерние сумерки. Следя за парнем сквозь пелену дождя, я пытался уловить в его походке хоть какое-то знакомое движение. Но когда человек идет шагом, он движется совсем не так, как во время бега. По росту и комплекции парень, вроде, вполне подходил, да и шел он легкой спортивной походкой. Дождь, казалось, не кончится уже никогда. На мне были джинсы, белые кожаные кроссовки «Рибок», серая майка, кожаная куртка и фетровая шляпа — подарок Пола Джиакомина, какие обычно носят только где-нибудь в Кении. Кроссовки сразу же промокли насквозь, но все остальное держалось на совесть. Следить за парнем было несложно — под сильным дождем он сгорбился, втянув голову в плечи и подняв ее лишь однажды, когда прямо передо мной перешел Линнейн-стрит и свернул на Массачусетс-авеню.
Если человек не знает, что за ним следят, либо вовсе не думает об этом, слежка проста, как грабли. Нужно лишь стараться, чтобы объект не увидел, как ты пялишься на него в отражении какой-нибудь витрины, да еще не отставать слишком далеко, чтобы в случае, если он вдруг нырнет в метро или вскочит в автобус, ты не остался с носом. Вообще, в идеале нужно, конечно, иметь дублера и следить за клиентом по очереди. Еще один человек должен сидеть в машине на случай, если у него вдруг окажется свой транспорт или ему вздумается поймать такси. Сам я еще ни разу не встречал таксиста, который бы подчинился моей команде «следовать вон за той тачкой». Во время последней такой попытки водитель нажал на тормоз, сбросил счетчик и предложил мне прогуляться пешком. «Я тебе кто, таксист или Джеймс Бонд?» — рявкнул он мне вслед.
Справа, в Кеймбриджском скверике, было пустынно, сыро и неуютно. Единственным прохожим была девушка в шерстяной клетчатой юбке и длинном желтом плаще, прогуливающая черного Лабрадора. Девчонка была без зонта, и длинные черные волосы, насквозь промокшие от дождя, прилипли к голове. Собака быстро оббежала вокруг какого-то памятника и, взвизгнув от радости, со всего размаху плюхнулась на бок в большую грязную лужу.
— Ну и засранец же ты, Отелло, — беззлобно проворчала девчонка.
На площади Харвард Массачусетс-авеню сворачивает в сторону Бостона. Браттл-стрит тянется на запад к Уотер-тауну, а Кеннеди-стрит спускается вниз, к самой реке. Пересечение этих трех улиц и образует площадь Харвард — неправильный треугольник с газетным киоском и входом в метро посередине. В киоске, а вернее в нескольких прилепленных друг к другу ларьках, продают газеты, журналы и театральные билеты. Туда-сюда по площади сновали серые группки тощих подростков. Все были одеты черт-те во что, на головах — дурацкие прически. Из переносных магнитофонов ревела дикая и довольно нудная музыка. Один держал в руках гитару, вид которой вдруг сразу напомнил мне золотые шестидесятые. Они собирались здесь, потому что скорее всего больше собираться им было просто негде. В этот дождливый апрельский вечер они прятались под крышей входа в метро, всем своим видом выражая полное презрение к ценностям старшего поколения.