Паркер Роберт Б.. Ранняя осень

   Он пожал плечами. Универсальный жест. На все случаи жизни. Может и мне перенять?
   — Ему нечего собирать, — сказал Джакомин. — Все, что здесь есть, принадлежит мне. Она ничего не получит.
   — Умно, — сказал я. — Умно. Люблю, когда мужчина расторгает брак с достоинством.
   — Что вы имеете в виду? — спросил Джакомин.
   — Вам не понять, — ответил я. — У мальчика есть куртка? На улице холодно. Я позабочусь, чтобы вам ее вернули, если вы так хотите.
   — Надень куртку, — сказал Джакомин сыну.
   Мальчик вышел и вернулся в помятом военно-морском бушлате, как будто он валялся на полу, а не висел на вешалке. Я открыл дверь на лестницу. Пол вышел. Я посмотрел на Джакомина.
   — Вы заработали здесь много неприятностей, не забывайте этого, — процедил он.
   — Моя фамилия Спенсер, — сказал я. — Поэт еще такой есть. Если что, найдете меня в бостонском телефонном справочнике. — Я переступил через порог и закрыл дверь. Затем снова открыл ее и добавил:
   — В разделе “Самые крутые парни нашего города”.

Глава 4

   Мальчишка сидел рядом со мной на переднем сиденье и смотрел в окно машины. Сцепленные руки лежали на коленях, пальцы постоянно беспокойно шевелились. Ногти с заусеницами коротко обгрызены. Я повернул налево и направился на юг.
   — Так все-таки, с кем бы ты предпочел жить, с отцом или с матерью? — спросил я.
   Мальчишка снова пожал плечами.
   — Это что должно означать: ты не знаешь или тебе все равно? — упорствовал я.
   — Не знаю, — выдавил он.
   — Что не знаешь: что ответить или с кем хочешь жить?
   Мальчишка снова пожал плечами.
   — Можно я включу радио? — попросил он.
   — Нельзя. Мы разговариваем, — пресек я попытку уйти от разговора.
   Он пожал плечами.
   — Может хочешь, чтобы тебя усыновил кто-нибудь другой?
   На этот раз привычного уже пожатия плечами не последовало.
   — Хочешь, чтобы опекуна назначило государство?
   Никакой реакции.
   — Или планируешь присоединиться к банде карманников и жить в трущобах Лондона?
   Он посмотрел на меня, как на ненормального.
   — А может сбежать в цирк? Или сделать плот и плавать по Миссисипи? Или спрятаться на пиратском судне?
   — Неважный из вас клоун получается, — с досадой сказал он.
   — Мне это многие говорили, — ответил я. — Так с кем бы ты хотел остаться: с матерью или с отцом?
   — А что вы будете делать, если я не отвечу? — вызывающе спросил он.
   — Ездить по кругу и спрашивать, пока тебе не надоест.
   Он промолчал. Но плечами не пожал. Только недоверчиво взглянул на меня.
   — Хочешь — вернемся, и я отведу тебя к отцу?
   — Какая разница, — устало вздохнул Пол. — Вам это надо? Это не ваша забота. Ну почему вы не оставите меня в покое?
   — Потому что сейчас я за тебя отвечаю. И пытаюсь решить, как с тобой лучше поступить.
   — По-моему, вас наняла моя мать. Почему же вы не выполняете ее распоряжения?
   — А может мне не понравились ее распоряжения.
   — Но ведь она вас наняла, — недоуменно проговорил он.
   — Она заплатила мне сто долларов за один день работы. Если ты не хочешь ехать к ней, я отвезу тебя к отцу, а ей верну ее сотню.
   — Да никогда вы этого не сделаете, — сказал он и отвернулся к окну.
   — Убеди меня, что тебе с ним лучше, и я сделаю это.
   — Хорошо. Мне с ним лучше, — сказал мальчик, все еще отвернувшись к окну.
   — Почему? — спросил я.
   — Вот видите. Я же знал, что вы этого не сделаете, — он торжествующе посмотрел на меня.
   — Я не сказал, что не сделаю, — возразил я. — Я попросил указать причины. Выбирать одного из родителей — вещь нешуточная. И я не хочу, чтобы ты сделал выбор просто из духа противоречия.
   Он опять уставился в окно. Мы были уже в северном Рединге и все так же ехали на юг.
   — Понимаешь, Пол, я хочу, чтобы ты сделал правильный выбор. Я понимаю, вопрос очень трудный. Но ты же не хочешь, чтобы я решал за тебя?
   — Мне все равно, с кем из них жить, — сказал Пол, все еще глядя в окно. — Они оба стоят друг друга. Никакой разницы. Оба ужасны. Я их ненавижу.
   Голосок срывался. Казалось, он вот-вот заплачет.
   — Вот черт, — сказал я с досадой. — Об этом я не подумал.
   Он посмотрел на меня с печальным торжеством.
   — Ну и что вы теперь будете делать?
   Мне захотелось пожать плечами и отвернуться к окну. Но я сказал:
   — Наверное, отвезу тебя к матери и оставлю себе сто долларов.
   — Я так и думал, — вздохнул Пол.
   — А ты хотел бы, чтобы я сделал что-нибудь другое?
   Он пожал плечами. Мы все еще ехали по Редингу.
   — А теперь можно включить радио? — спросил Пол.
   — Нет, — отрезал я.
   Я знал, что веду себя по-хамски, но мальчишка раздражал меня. Его упрямое, со всхлипом, отчаяние выводило меня из себя. “Мистер Уорм, — вдруг вспомнилась мне фраза — на свете просто не существует плохих мальчиков”.
   Мальчишка чуть ли не ухмылялся.
   — Хочешь знать, почему я везу тебя к матери? — спросил я.
   — Чтобы получить сто долларов.
   — Да. Но дело не в ста долларах. Просто из двух зол выбирают меньшее.
   Мальчишка пожал плечами. Мне захотелось остановить машину, взять его за ноги и треснуть об асфальт.
   — Когда выбираешь из двух паршивых вещей, — назидательно сказал я, — надо выбирать наименее паршивую. Тебе в равной мере плохо и с матерью, и с отцом. Тебе все равно, где жить. Если я отвезу тебя к отцу, тебе будет плохо, а я ничего не получу. Если я отвезу тебя к матери, тебе будет тоже плохо, но я получу сто долларов. Поэтому я везу тебя к матери. Ты понял?
   — Понял. Вы хотите получить сто долларов.
   — Да хоть десять центов. Главное — ход рассуждений. Только так можно противостоять случайностям.
   — И мамочка даст вам денежку. А может вы ее еще и трахнете, — сказал он, искоса наблюдая за моей реакцией.
   — Твой отец об этом тоже говорил, — невозмутимо сказал я. — Твоя мать что, сильно сексуально озабочена?
   — Не знаю.
   — Или ты думаешь, я настолько неотразим, что это неизбежно?
   Пол пожал плечами. Я прикинул, что, пожалуй, еще пару таких жестов я выдержу, а потом остановлю машину и вышвырну его вон.
   — Я не хочу об этом говорить, — сказал он.
   — Тогда не нужно было и начинать, — подытожил я.
   Пол промолчал.
   Я свернул на 128-ю южную трассу, ведущую в Лексингтон.
   — А кроме того я считаю, что нехорошо так говорить о своей матери с незнакомыми людьми.
   — Почему?
   — Так не делают.
   Мальчишка пожал плечами и опять уставился в окно. Все. Еще раз пожмет плечами — и мое терпение лопнет.
   — А что бы вы делали, если бы отец затеял с вами Драку?
   — Я бы его успокоил.
   — Как?
   — Ну, смотря насколько он крепкий.
   — Он был футболистом, а сейчас поднимает тяжести в спортклубе.
   Я пожал плечами. Заразился.
   — Как по-вашему, вы его побьете? — поинтересовался он.
   — Уверен, — ответил я. — Может, он большой и крепкий, но я-то этим зарабатываю на жизнь. К тому же я в хорошей форме, а он — нет.
   — Подумаешь, — почему-то обиделся он.
   — Не я это начал, — примирительно сказал я.
   — Мускулы — не главное, — буркнул Пол.
   — Правильно, — согласился я.
   — Мне кажется, вы считаете себя очень крутым со своими мускулами.
   — Я считаю, что в моей работе они необходимы, — ответил я.
   — А я считаю, что мускулы выглядят безобразно.
   Не отпуская руля, я развел руками.
   — А почему вы стали детективом? — вдруг спросил Пол.
   — Как сказал один человек, потому что я не умею петь и танцевать.
   — А по мне, так это просто скукотища.
   Я снова развел руками, вернее ладонями. Мы проезжали по Бердингтон-Мапл.
   — По какой дороге лучше ехать? — спросил я.
   — По четвертой, а потом — по двести двадцать пятой до Бедфорда, — ответил он. — А на кой черт вы занимаетесь этой скукотищей?
   — Она позволяет мне жить так, как я хочу. Нам точно в сторону Бедфорда?
   — Да. Я покажу, — ответил он и действительно показал.
   Мы домчались до Бедфорда, затем свернули направо и, выехав на верхнюю трассу, устремились к Лексингтону. Эмерсон-роуд проходила недалеко от трассы. По обеим сторонам — одинаковые кирпичные дома, утопающие в зелени деревьев, современного дизайна, но все же прекрасно вписывающиеся в ландшафт Лексингтона.
   Я остановился на подъездной дорожке перед входом, и мы выбрались из машины. Начинало темнеть. Ветер усилился. Мы прошли к задней двери. Пол открыл ее и, не постучав, вошел внутрь.

Глава 5

   Я дал длинный звонок в дверь и вошел вслед за ним. В холле были две белых двери и короткая лесенка. На стене висела большая гравюра работы Мондриана в хромированной рамке. Чтобы попасть в гостиную, нужно было подняться на четыре ступеньки. Пол уже начал подниматься, когда на пороге гостиной показалась мать.
   — Какая встреча, ну наконец-то я дома, — язвительно улыбнулся он.
   — А, Пол, я и не ожидала тебя так быстро, — небрежно сказала Пэтти Джакомин.
   На ней были шелковые зауженные брючки и свободная хламида, стянутая в талии золотистым пояском.
   Я стоял внизу в двух шагах от Пола. Наступило неловкое молчание. Наконец, Пэтти Джакомин нарушила тишину:
   — Ну, заходите, мистер Спенсер. Выпейте что-нибудь. Пол, пропусти мистера Спенсера.
   Я вошел в гостиную. На низком кофейном столике перед кушеткой стояли два стакана и бутылка в форме кувшина, похоже с мартини. На блюдечке — нарезанный сыр, тарелка с печеньем. В камине уютно потрескивал огонь. У кушетки стоял мужчина — само воплощение современной элегантности. Примерно моего роста. Стройный. Бледно-серый в “елочку” костюм-тройка, розовый узкий галстук, воротник с пуговичками и мягкие кожаные туфли от “Гуччи”. В кармане пиджака — черно-розовый платочек. Волосы коротко подстрижены, виски высоко подбриты. Аккуратная бородка и усики. Неизвестно зачем на нем были розовые очки в тонкой черной оправе. Розовый галстук слегка поблескивал.
   — Пол, ты уже знаком со Стивеном, — сказала Пэтти. — Стивен, познакомься с мистером Спенсером. Стивен Корт.
   Стивен протянул загорелую руку с маникюром. Рукопожатие твердое, но не сильное.
   — Рад познакомиться, — произнес он.
   Полу он ничего не сказал, впрочем. Пол на него и не взглянул.
   — Выпьете с нами, мистер Спенсер? — предложила Петти.
   — Конечно, — согласился я. — Пиво у вас есть?
   — Даже не знаю, — поморщилась она. — Пол, глянь в холодильнике.
   Не снимая бушлата, Пол подошел к телевизору, включил его, не выбирая канала, и уселся в черное кожаное кресло. Телевизор нагрелся и начал показывать какую-то рекламу. Звук ревел на всю комнату.
   — Пол, ради Бога, — укоризненно воскликнула Пэтти Джакомин и уменьшила звук.
   Пока они этим занимались, я сходил на кухню, открыл холодильник и нашел банку пива “Шлиц”. Кроме еще двух банок больше там ничего не было. Я вернулся в гостиную. Стивен сидел в кресле, потягивая мартини. Ноги он вытянул, чтобы не помялись стрелки на брюках. Пэтти стояла с бокалом мартини в руках.
   — Ну как, мистер Спенсер, сложно вам было найти Пола?
   — Раз плюнуть, — небрежно бросил я.
   — С отцом были проблемы?
   — Нет.
   — Угощайтесь сыром и печеньем, — предложила она. Я взял кусочек сыра и положил на печенье. Не совсем в моем вкусе, но я ведь так и не пообедал. Тишину нарушал только приглушенный звук телевизора.
   Стивен отпил глоток мартини, слегка откинулся назад, смахнул несуществующую пылинку с лацкана пиджака и спросил:
   — Скажите, мистер Спенсер, а где вы работаете?
   В его голосе мне почудился оттенок презрительности, хотя может быть я слишком подозрительный.
   — Диск-жокей в “Реджине”, — развязно сказал я. — Мы там не встречались?
   — Мистер Спенсер, — быстро залепетала Пэтти Джакомин, — я вам так признательна, вы столько для меня сделали, но, понимаете, я не думала, что вы так быстро управитесь, а у нас со Стивеном уже заказан столик... Вы бы не могли сводить Пола куда-нибудь... Ну хотя бы в “Макдональдс”? Конечно, я заплачу.
   Я посмотрел на Пола. Он сидел по-прежнему в бушлате и тупо смотрел рекламу.
   — В городе есть приличный китайский ресторан, — поддержал ее Стивен. — Там неплохо готовят.
   — Да-да, это хорошая идея, — Пэтти Джакомин уже рылась в кошельке. — Пол вам покажет. Он любит там обедать.
   Она выудила из кошелька двадцатидолларовую бумажку и протянула мне.
   — Вот. Этого должно хватить. Он не дорогой.
   Я не стал брать деньги.
   — Хочешь сходить? — обратился я к Полу и одновременно с ним пожал плечами.
   — Что это вы делаете? — спросил он.
   — Отрабатываю синхронность, — ответил я. — Ты очень выразительно пожимаешь плечами, а я пытаюсь скопировать. Хочешь что-нибудь поесть?
   Он приподнял было плечи, но тут же замер и пробормотал:
   — Мне все равно.
   — А мне не все равно, — бодро сказал я. — Я умираю от голода. Пойдем.
   Пэтти Джакомин снова протянула двадцатку. Я отрицательно покачал головой.
   — Вы просите меня об одолжении. Для этой работы вы меня не нанимали. Так что угощаю я.
   — Ну, Спенсер, не глупите, — настаивала Пэтти.
   — Давай, паренек, — обратился я к Полу. — Пошли, я потрясу тебя своими познаниями восточных обычаев.
   Мальчик слегка шевельнулся.
   — Пойдем, — повторил я. — Я чертовски проголодался.
   Он встал.
   — Когда ты вернешься? — спросил он у матери.
   — До полуночи буду уже дома.
   — Приятно было познакомиться с вами, Спенсер. Приятно было повидать тебя, Пол, — попрощался Стивен.
   — Уверен, что удовольствие было обоюдным, — отозвался я.
   Мы вышли.
   Уже в машине Пол поинтересовался:
   — Почему вы это сделали?
   — Согласился тебя покормить?
   — Да.
   — Просто пожалел тебя, — сквозь зубы сказал я.
   — Почему?
   — Ты возвратился домой, а тебе, похоже, никто не рад?
   — Мне все равно.
   — Может быть это и к лучшему, — размышлял я вслух. — Не обращать внимания.
   Мы выехали на Эмерсон-роуд.
   — Теперь куда? — спросил я.
   — Налево, — показал он.
   — Но я бы, пожалуй, не смог, — пробормотал я.
   — Что?
   — Не обращать внимания. Если бы меня в первый же вечер после возвращения отправили ужинать в ресторан с незнакомцем, я бы расстроился.
   — Ну а я не расстроился, — сказал он нарочито равнодушным тоном.
   — Это хорошо. — Я взглянул на него. — А ты хочешь ужинать у этих китайцев?
   — Мне все равно, — последовал неизменный ответ.
   Мы подъехали к перекрестку.
   — А теперь куда? — спросил я.
   — Налево, — механически ответил он.
   — Эта дорога ведет к китайскому ресторану? — уточнил я.
   — Да.
   — Ну что ж. Поужинаем там.
   Мы проехали через весь Лексингтон по темным, почти пустым улицам. Люди прятались по домам от холодного ветра. В Лексингтоне было много белых построек колониального типа, большинство из них действительно построены еще во времена колоний. Зеленые ставни на окнах. Много цветных стекол и маленьких узорчатых боковых окон. Мы выехали в центр города. Статуя минитмена одиноко стояла на площади. Никто ее не фотографировал.
   — Вон там, — указал Пол, — за этой площадью.
   Уже в ресторане Пол спросил:
   — А почему это вы решили не брать у нее денег?
   — Мне показалось это неуместным, — ответил я.
   — А почему бы и нет? С чего это вы должны платить сами? У нее денег много.
   — Если не будем слишком шиковать, — сказал я, — денег и у меня хватит.
   Подошел официант. Я заказал себе пиво “Бек”, а Полу кока-колу. Мы начали изучать меню.
   — Что я могу заказать? — спросил Пол.
   — Все, что хочешь, — ответил я.
   Мы еще раз прочитали меню. Официант принес пиво и кока-колу и, приготовив карандаш и блокнот, замер у столика.
   — Заказывать будем? — спросил он.
   — Пока нет, — ответил я, — мы еще не выбрали.
   — Хорошо, — улыбнулся он и ушел.
   — Я не знаю, что выбрать, — сказал Пол.
   — А что тебе нравится?
   — Не знаю.
   — М-да, — кивнул я. — Вообще-то я ожидал, что ты это скажешь.
   Он снова уставился на меню.
   — Может мне самому заказать на двоих? — предложил я.
   — А если мне не понравится?
   — Не ешь.
   — Но я голодный.
   — Тогда выбирай сам.
   Он еще какое-то время созерцал меню. Официант вернулся.
   — Заказывать будем? — повторил он.
   — Да, — взял я на себя инициативу. — Два равиоли по-пекински, две утки в сливовом соусе, две порции му-шу из свинины и две порции белого риса. И еще пиво и кока-колу.
   — Хорошо, — кивнул официант, забрал меню и ушел.
   — Не знаю, — угрюмо пробормотал Пол, — понравится мне эта фигня или нет.
   — Скоро узнаем, — в тон ему сказал я.
   — Вы пошлете счет моей матери?
   — За еду?
   — Да.
   — Нет.
   — Все-таки не понимаю, зачем вам платить за мои обед?
   — Как бы это точнее выразиться, — задумчиво сказал я. — Видишь ли, это имеет отношение к уместности.
   Официант вернулся и небрежно поставил на стол равиоли и две бутылочки с соусом.
   — А что такое уместность? — озадаченно спросил Пол.
   — Уместность — это когда выбираешь единственно правильный вариант поведения.
   Пол задумчиво посмотрел на меня.
   — Хочешь попробовать равиоли? — предложил я.
   — Одну штучку, — согласился он. — Выглядит аппетитно.
   — Я думал, тебе нравится здесь есть.
   — Это моя мать просто так брякнула. Я здесь ни разу не был.
   — Полей его соусом, — посоветовал я. — Но не сильно. Он горячий.
   Пол разрезал равиоли пополам и съел вначале одну, а потом и вторую половинку. Официант принес остальной заказ. Мы уговорили по четыре равиоли каждый.
   — Положи ложечку му-шу на этот блинчик. Вот так. А теперь сверни блинчик. Так. И ешь.
   — По-моему, они сырые, — проворчал Пол, но взял блинчик и повторил за мной все операции.
   — Хочешь еще кока-колы? — спросил я.
   Он отрицательно покачал головой. Я заказал еще пива.
   — Вы много пьете?
   — Нет, — ответил я. — Не столько, сколько хотелось бы.
   Он наколол кусочек утки вилкой и попытался разрезать его ножом на своей тарелке.
   — Это едят руками, — подсказал я.
   Пол молчал и продолжал упорно орудовать ножом и вилкой. Я тоже замолчал. В семь пятнадцать мы закончили есть и в семь тридцать вернулись к его дому. Я припарковался и вместе с Полом вышел из машины.
   — Я не боюсь возвращаться один, — сказал он.
   — Я тоже, — кивнул я. — Но в пустой дом входить неприятно. Я зайду с тобой.
   — Зачем это вам? Я уже привык к одиночеству.
   — Я тоже, — сказал я.
   Мы вошли в дом вместе.

Глава 6

   В пятницу вечером мы с Сюзан Сильверман пошли на баскетбол. Играли “Селтикс” и “Феникс Санз”. Я ел жареные орешки, пил пиво и объяснял Сюзан тонкости прорывов по краю. Я получал удовольствие. Она скучала.
   — Теперь ты мой должник, — сказала она, пригубив пиво из бумажного стаканчика. На стаканчике остался след губной помады.
   — Ну не продают тут шампанское в бумажных стаканчиках, — оправдывался я. — Что ж тут поделаешь?
   — Может хоть сухое вино?
   — Ты пытаешься выставить меня в дурном свете, — нахмурился я. — Не хочешь сама попробовать заказать “Бордо” в здешнем буфете?
   — А почему все так обрадованно кричат?
   — Вестфал только что положил мяч в корзину, стоя спиной к кольцу, разве ты не видела?
   — Но ведь он играет против “Селтикс”.
   — Да, но болельщики оценили бросок. Кроме того, он раньше играл за “Селтикс”.
   — Боже, как это скучно, — пожаловалась Сюзан.
   Я предложил ей орешки. Она взяла два.
   — Зато потом я дам себя поцеловать, — с оптимизмом сказал я.
   — Мое мнение об игре начинает исправляться, — оценила она перспективу.
   Ковекс выбил мяч за боковую линию.
   — А почему большинство игроков черные? — спросила Сюзан.
   — Эта игра как бы создана для черных. Хоук говорит, это у них в крови. Говорит, в джунглях у них было много спортплощадок.
   Она улыбнулась и сделала глоток пива. И тут же скорчила гримаску.
   — Как ты можешь пить эту гадость в таких количествах?
   — Главное — практика, — с апломбом ответил я. — Годы тренировок.
   Уолтер Дэвис в прыжке забросил мяч.
   — Что ты там рассказывал об этом мальчике, ну, которого ты в среду нашел? Как его зовут?
   — Пол Джакомин.
   — Да. Ты говорил, что хочешь рассказать о нем поподробнее.
   — Но не на баскетболе же.
   — Разве ты не можешь одновременно и смотреть, и говорить? Если нет, тогда сходи купи мне что-нибудь почитать.
   — Не знаю, — я задумчиво раскусил орешек. — Просто он не выходит у меня из головы. Мне его жаль.
   — Ну, это не удивительно.
   — Что мне его жаль?
   — Ты можешь пожалеть и Вилли-Койота.
   Вестфал забил мяч левой рукой в одно касание. Команда “Селтикс” явно проигрывала.
   — Малыш в ужасном состоянии, — продолжал я. — Такой тощий. Не способен принимать самых простых решений. Единственное, в чем он уверен, это то, что его родители — сволочи.
   — Не столь необычная уверенность для пятнадцатилетнего подростка, — вставила Сюзан и взяла еще один орешек.
   — Да, но в этом случае мальчишка, пожалуй, прав.
   — Ну, утверждать ты еще не можешь, — возразила Сюзан. — Ты провел с ними слишком мало времени, чтобы делать какие-то выводы.
   “Феникс Санз” оторвались уже на восемь очков. “Селтикс” взяли тайм-аут.
   — Но я сам все это пережил, — настаивал я. — Я ведь тоже был пацаном. Одежда у него ужасная и сидит ужасно. Он не знает, как вести себя в ресторане. Никто его ничему не учил.
   — А что, это так важно — уметь себя вести в ресторане?
   — Само по себе это, конечно, неважно. Но это один из примеров, понимаешь? Я хочу сказать, что никто им не занимался. Его ничему не учили, даже самым элементарным вещам. Как одеваться, как есть в общественных местах. Всем было просто плевать на него. Никто не научил его даже правильно себя вести.
   “Селтикс” провели вбрасывание. “Феникс Санз” перехватили мяч и тут же положили его в корзину. Я покачал головой. Только Коузи мог еще исправить положение. Но он уже больше не играл.
   — Я не встречала этого мальчика, — авторитетно сказала Сюзан, — но я встречала множество других подростков. В конце концов это моя работа. Ты не представляешь, насколько отрицательно они реагируют в этом возрасте на любые указания со стороны взрослых. Эту фазу развития называют “эдиповой”, и, кроме всего прочего, она отличается тем, что подростки выглядят и ведут себя так, как будто никто о них не заботится, даже если на самом деле все наоборот. Таким образом они выражают протест.
   “Селтикс” снова потеряли мяч. “Феникс Санз” заработали еще два очка.
   — Знаешь такой термин — “сломаться”? — спросил я.
   — В области психиатрии?
   — Нет. Я имею в виду игру, — сказал я, печально глядя на площадку. — Сейчас на твоих глазах сломалась хорошая команда.
   — “Селтикс” проигрывают?
   — Да.
   — Хочешь уйти?
   — Нет. Дело не в том, кто выиграл. Я люблю смотреть, как они играют.
   — М-м-м, — только и сказала она.
   Я купил еще один кулек орехов и еще пива. За пять минут до финального свистка счет был 114:90. Я посмотрел вверх, где на щитах были написаны имена игроков, уже ушедших из спорта.
   — Если бы ты только видела, — сказал я Сюзан.
   — Что? — Она смахнула с колен крошки от орехов. На ней были французские голубые джинсы, заправленные в черные сапожки.
   — Коузи, Шармана, Хайнсона, Лосткутофа, Рассела, Хавличка, Сандерса, Рамсея, обоих Джонсонов, Силаса и Дон Нельсона. А как они бились с командой “Никс”! С одной стороны Коузи — с другой Эл Макгир. А Рассел против Чемберлена! Ты бы видела Билла Рассела!
   Сюзан зевнула. Рукав ее свободного черного свитера соскользнул до локтя. Кожа руки была гладкой и белой. На золотой цепочке на шее висел небольшой бриллиант. После развода она больше не носила обручальное кольцо, а камень вставила в другую оправу. На голове — модная прическа-перманент спиралью под африканку. Рот чуть широковат, а в больших темных глазах постоянно прыгает чертик скрываемого смеха.
   — С другой стороны, видел бы Рассел тебя, — покачал головой я.
   — Дай мне орешек, — попросила Сюзан.
   Матч закончился со счетом 130:101, и, когда в 9.25 прозвучал финальный свисток, зал был почти пуст. Мы надели куртки и пошли к выходу. Без толкотни, без суеты. Большинство болельщиков уже давно ушло. А многие вообще не приходили.
   — Хорошо, что Вальтер Браун все это не видит, — вздохнул я. — Во времена Рассела надо было отчаянно пробиваться как в зал, так и к выходу после матча.
   — Заманчиво, судя по рассказу, — улыбнулась Сюзан. — Жаль, что я это не видела.
   — Хочешь, пройдемся до рынка, — предложил я. — Или поедем домой?
   — Холодно, — поежилась Сюзан. — Поехали ко мне. Я приготовлю что-нибудь вкусненькое.
   Она подняла воротник.
   В машине я включил обогреватель и уже через пять минут можно было расстегнуть куртку.
   — Беда с этим пареньком в том, — вернулся я к разговору о Поле, — что он вроде как заложник. Мать с отцом ненавидят друг друга и пользуются им для сведения счетов.
   — Господи, Спенсер, сколько тебе лет? Конечно, они сводят счеты. Это делают не только те, кто ненавидит друг друга. Но обычно на детях это особо не отражается.
   — На этом пацане обязательно отразится. Он этого не переживет, — возразил я. — Он так одинок.
   Сюзан промолчала.
   — Он совсем слабый, — продолжал я. — У него нет ни хитрости, ни силы, ни смазливости. Его нельзя назвать забавным или нахальным. Все, что у него есть — это какая-то крысиная подлость. А этого недостаточно для жизни.