– Вот это да, – восхитился я, – следующий шаг вверх – разве что устроиться играть на пианино в перерывах на конференции по проблемам детей из неблагополучных семей.
– Вы глупы, как и все либералы. Ваша раса растворится среди других, культура, существующая десять тысяч лет и создавшая величайшую в истории цивилизацию, погибнет, утонет в море полукровок и дикарей. А выиграют от этого одни коммунисты.
– Любой культуре, произведшей на свет скотину вроде тебя, Манфред, не помешает улучшение, – вставил я.
– Идиот, – отозвался он.
– Но я пришел сюда не для того, чтобы спорить с тобой о чистоте нации.
– Вы бы проиграли.
– Возможно, – сказал я. – Ты ведь профессиональный расист и проводишь свою жизнь в спорах. Ты специалист. Это твоя профессия, но не моя. Я и двух часов в месяц не трачу на споры о чистоте расы. Но, если я и проиграю в споре, то после этого выиграю в драке.
– И вы обвиняете нас в насилии, – возмутился Манфред. Он стоял, прислонившись спиной к стене около пустовавшего сейчас места для киноафиши. Щеки его немного порозовели.
– "Вы"? – переспросил я. – "Нас"? Я-то говорю о тебе и обо мне, а не о "вас" и "нас".
– Вы ничего не понимаете в политике, – сказал Манфред. – Общество нельзя изменить разговорами о "тебе" и обо "Мне".
– Манфред, мне нужно кое-что разузнать о группе людей, таких же глупых, как и ты. Она называется ВАМ, то есть "Восстановители американской морали".
– Почему вы спрашиваете об этом у меня?
– Потому что ты, дерьмо собачье, постоянно болтаешься среди таких компаний и треплешься о восстановлении морали. Наверное, в этих компаниях ты не так остро ощущаешь свою дерьмовость.
– Я ничего не знаю о ВАМ.
– Они борются с феминистками и движением геев, возможно, во имя Бога и расовой чистоты. Ты, я думаю, слышал о них?
Манфред покачал головой, снова разглядывая свои туфли. Я взял его за подбородок и поднял ему голову так, чтобы Он был вынужден посмотреть на меня.
– Мне нужно знать об этой группе, Манфред.
– Клянусь, я ничего не знаю о них, – проговорил Манфред.
– Значит, ты можешь найти сведения о них.
Он попытался выдернуть подбородок из моей руки, но я чуть-чуть посильнее сжал пальцы и заставил его успокоиться.
– Я не буду заниматься вашими грязными делишками.
– Будешь, и не только нашими. Ты ведь кусок дерьма и всегда делаешь то, что тебе скажут. Главное – как надавить, – произнес я.
Он старался не смотреть мне в глаза. Несколько человек, вышедшие из банка, который был справа от меня, остановились и посмотрели на нас, а потом торопливо прошли мимо.
– Давление бывает разное, Манфред. Я могу приходить к тебе на работу каждый день и буду болтаться там до тех пор, пока тебя не выгонят. Я побываю всюду, где ты ошиваешься, и всем расскажу, как мы сцапали тебя за хранение надувной любовницы и о том, как ты разливался соловьем, как мормонский религиозный хор, лишь бы тебя отпустили. – Щеки его теперь стали красными. – Или, – добавил я, – я могу просто мордовать тебя каждый день, пока ты не доставишь нужные мне сведения.
Сквозь зубы, сжатые под давлением моих пальцев, Манфред произнес:
– Ах ты, член несчастный!
Теперь у него покраснело уже все лицо.
Я сильнее надавил на его подбородок и почти поднял Манфреда на цыпочки.
– Ругаешься? – переспросил я. – Вы всегда поливаете нас грязью. – Потом я отпустил его и отошел в сторону. – Я зайду сюда завтра, чтобы узнать, что ты мне сообщишь.
– Может быть, меня здесь уже не будет.
– Я знаю, где ты живешь, Манфред, и все равно найду тебя.
Он все еще стоял прямо, прислонившись к стене. Воздух со свистом вырывался сквозь его зубы, блестящие глаза лихорадочно смотрели на меня.
– Итак, до завтра, Манфред. Я зайду завтра.
18
19
– Вы глупы, как и все либералы. Ваша раса растворится среди других, культура, существующая десять тысяч лет и создавшая величайшую в истории цивилизацию, погибнет, утонет в море полукровок и дикарей. А выиграют от этого одни коммунисты.
– Любой культуре, произведшей на свет скотину вроде тебя, Манфред, не помешает улучшение, – вставил я.
– Идиот, – отозвался он.
– Но я пришел сюда не для того, чтобы спорить с тобой о чистоте нации.
– Вы бы проиграли.
– Возможно, – сказал я. – Ты ведь профессиональный расист и проводишь свою жизнь в спорах. Ты специалист. Это твоя профессия, но не моя. Я и двух часов в месяц не трачу на споры о чистоте расы. Но, если я и проиграю в споре, то после этого выиграю в драке.
– И вы обвиняете нас в насилии, – возмутился Манфред. Он стоял, прислонившись спиной к стене около пустовавшего сейчас места для киноафиши. Щеки его немного порозовели.
– "Вы"? – переспросил я. – "Нас"? Я-то говорю о тебе и обо мне, а не о "вас" и "нас".
– Вы ничего не понимаете в политике, – сказал Манфред. – Общество нельзя изменить разговорами о "тебе" и обо "Мне".
– Манфред, мне нужно кое-что разузнать о группе людей, таких же глупых, как и ты. Она называется ВАМ, то есть "Восстановители американской морали".
– Почему вы спрашиваете об этом у меня?
– Потому что ты, дерьмо собачье, постоянно болтаешься среди таких компаний и треплешься о восстановлении морали. Наверное, в этих компаниях ты не так остро ощущаешь свою дерьмовость.
– Я ничего не знаю о ВАМ.
– Они борются с феминистками и движением геев, возможно, во имя Бога и расовой чистоты. Ты, я думаю, слышал о них?
Манфред покачал головой, снова разглядывая свои туфли. Я взял его за подбородок и поднял ему голову так, чтобы Он был вынужден посмотреть на меня.
– Мне нужно знать об этой группе, Манфред.
– Клянусь, я ничего не знаю о них, – проговорил Манфред.
– Значит, ты можешь найти сведения о них.
Он попытался выдернуть подбородок из моей руки, но я чуть-чуть посильнее сжал пальцы и заставил его успокоиться.
– Я не буду заниматься вашими грязными делишками.
– Будешь, и не только нашими. Ты ведь кусок дерьма и всегда делаешь то, что тебе скажут. Главное – как надавить, – произнес я.
Он старался не смотреть мне в глаза. Несколько человек, вышедшие из банка, который был справа от меня, остановились и посмотрели на нас, а потом торопливо прошли мимо.
– Давление бывает разное, Манфред. Я могу приходить к тебе на работу каждый день и буду болтаться там до тех пор, пока тебя не выгонят. Я побываю всюду, где ты ошиваешься, и всем расскажу, как мы сцапали тебя за хранение надувной любовницы и о том, как ты разливался соловьем, как мормонский религиозный хор, лишь бы тебя отпустили. – Щеки его теперь стали красными. – Или, – добавил я, – я могу просто мордовать тебя каждый день, пока ты не доставишь нужные мне сведения.
Сквозь зубы, сжатые под давлением моих пальцев, Манфред произнес:
– Ах ты, член несчастный!
Теперь у него покраснело уже все лицо.
Я сильнее надавил на его подбородок и почти поднял Манфреда на цыпочки.
– Ругаешься? – переспросил я. – Вы всегда поливаете нас грязью. – Потом я отпустил его и отошел в сторону. – Я зайду сюда завтра, чтобы узнать, что ты мне сообщишь.
– Может быть, меня здесь уже не будет.
– Я знаю, где ты живешь, Манфред, и все равно найду тебя.
Он все еще стоял прямо, прислонившись к стене. Воздух со свистом вырывался сквозь его зубы, блестящие глаза лихорадочно смотрели на меня.
– Итак, до завтра, Манфред. Я зайду завтра.
18
Я вышел на Арлингтон-стрит, свернул налево и пошел к Бойлстон-стрит, хрустя сочным яблоком. Улица пестрела рождественскими украшениями и изображениями Санта-Клауса. Падал легкий приятный снежок. Я думал о том, видит ли Рейчел Уоллес этот снег. Подобные дни предназначены для того, чтобы радоваться жизни. Если бы я остался с ней... Я помотал головой. Тяжело. Не нужно на этом зацикливаться. Вероятно, быть похищенной под Рождество не намного хуже, чем в любое другое время года. Я с ней не остался, и размышления о том, что мне следовало поступить иначе, не помогут найти ее. Надо сосредоточиться на главном, приятель. Нужно думать, как найти ее. Автоматически, проходя мимо лавки "Брентано" я, остановился и посмотрел на книги, выставленные в витрине. Особой надежды на Манфреда у меня не было из-за его низости, расистского фанатизма и глупости. Косгроув был полной его противоположностью, но он работал репортером либеральной газеты, и ему, чтобы найти что-то, нужен подходящий случай. Ему никто ничего не скажет.
Я доел яблоко и бросил огрызок в урну, подвешенную к фонарному столбу, потом автоматически посмотрел на шикарную еду в витрине "Мальбен". Потом можно было бы перейти на другую сторону и посмотреть, что нового приготовили японцы в "Хай-хай", а затем вернуться сюда, чтобы поглазеть на одежду от Луиса, после чего, может быть, остановиться у Институт современного искусства. Потом можно было бы пойти домой и вздремнуть. Черт возьми! Я направился обратно к своей конторе, сел в машину и поехал в Бельмонт.
Когда я ехал по Сторроу-драйв, снег не налипал на колеса, да и машин почти не встречалось, поскольку было еще рано. Справа от меня чернел холодный Чарлз, вдоль реки бежали трусцой люди в зимних спортивных костюмах. Сейчас очень модно было носить шорты поверх длинных спортивных штанов, шерстяную фуфайку с капюшоном и голубые кроссовки "Нью-бэлэнс" с белой отделкой. Я предпочитал шерстяную безрукавку поверх черного свитера с широким воротом и теплые синие штаны, которые очень шли к "Нью-бэлэнс-320". Разнообразие – вот причина возвышения Америки.
Я переехал через Чарлз на кембриджский берег около больницы Маунт-Оберн и проехал через Кембридж, через Уотертаун по Бельмонт-стрит прямо в Бельмонт. Снег повалил сильнее, когда я заехал на автозаправку на Трэпело-роуд и справился, как проехать к бельмонтскому управлению полиции на Конкорд-авеню.
Я объяснил дежурному сержанту, кто я такой, и он так разволновался, что некоторое время разглядывал меня, прежде чем снова начал писать что-то в записной книжке.
– Я ищу одного из ваших патрульных. Молодой парень, двадцати пяти или двадцати шести лет, рост около ста восьмидесяти сантиметров, вес около ста восьмидесяти фунтов, очень нахальный, на форменной рубашке носит военные награды. Очень может быть, что по утрам ест сырое мясо росомахи.
Не поднимая головы, дежурный ответил:
– Это, видно, Фоули. За словом в карман не полезет.
– Надо же как-то выделиться, – сказал я. – Где мне его найти?
Сержант заглянул в какие-то бумаги за барьером.
– Он сейчас патрулирует в районе водохранилища, – ответил он. – Я попрошу диспетчера вызвать его. Вы знаете ресторанчик "Френдли" на Трэпело-роуд?
– Да, я проезжал мимо него.
– Я скажу Фоули, чтобы он встретил вас там на стоянке.
Я поблагодарил его и поехал к кафе "Френдли". Через пять минут после меня туда въехала бельмонтская патрульная машина и припарковалась. Я вылез из своего автомобиля в жуткий снегопад, подошел к патрульной машине и забрался на заднее сиденье. За рулем сидел Фоули. Его напарником был все тот же пожилой полицейский с большим пузом, и он все так же горбился на заднем сиденье, надвинув фуражку на глаза.
Фоули обернулся и ухмыльнулся мне:
– Значит, твою лесбиянку все-таки утащили?
– Как изящно ты выражаешься, – заметил я.
– Ты понятия не имеешь, кто это сделал, и приехал, чтобы найти хоть какую-нибудь ниточку. А еще ты хочешь, чтобы я сообщил тебе, кто был тот пустомеля, которому ты врезал в брюхо, так?
– Как ты думаешь, – обратился я к его напарнику, – когда он станет начальником полиции?
Пожилой не обратил на меня никакого внимания.
– Я прав или нет?
– Прав, – ответил я. – Ты знаешь, кто он?
– Ну после наших танцев вокруг библиотеки я записал номер его машины, когда он уезжал, и проверил его, когда было время. Его зовут Инглиш, Лоуренс Тернбулл Инглиш-младший. Работает финансовым консультантом – то есть ничего не делает. У семейки двенадцать – пятнадцать миллионов баксов, и он советуется с доверенным лицом, как их потратить, – вот и вся его работа. Кучу времени убивает на сауну, теннис и защиту демократии от черных, голубых, коммуняк, бедняков, феминисток и прочих.
Пожилой полицейский чуть пошевелился на переднем сиденье и вставил:
– Ай-Кью[22] у него восемь – десять, не больше.
– Бенни прав, – сказал Фоули. – Если бы он похитил эту девчонку, то непременно забыл бы, где ее спрятал.
– Где он живет? – спросил я.
Фоули достал из кармана рубашки записную книжку, вырвал оттуда листок и протянул мне.
– Все же будь с ним поосторожней, – посоветовал он. – Как-никак друг шефа.
– Угу, – сказал я. – Спасибо.
Когда я выбрался из патрульной машины и пошел к своему автомобилю, по Трэпело-роуд прогрохотал снегоочиститель. Окна моей машины залепило снегом, и мне пришлось хорошенько потрудиться над ней, прежде чем сесть за руль. Я направился ко все той же автозаправочной станции, залил себе полный бак и осведомился, как попасть к дому Инглишей.
Дом находился в шикарной части Бальмонта. Отдельно стоящее здание с остроконечной крышей, похожее на старые частные особняки девятнадцатого века. Возможно, сзади, под снегом, лежали охотничьи угодья. Снегоочиститель устроил поперек дорожки, ведущей к дому, снежный вал, и я еле-еле преодолел эту гору. Сама дорожка была вычищена и за домом поворачивала на широкую площадку перед гаражом с четырьмя отделениями. Справа от гаража виднелась задняя дверь, но я пренебрег ею и двинулся к парадному входу – да здравствует бесклассовое общество! Молодая женщина в одежде горничной вышла на мой звонок. Черное платье, белый фартук, маленькая шапочка – все как в кино.
– Хозяин дома? – спросил я.
– Простите? – удивилась она.
– Мистер Инглиш, – поправился я. – Он дома?
– Как мне передать, кто его спрашивает?
– Спенсер, – ответил я, – представитель Рейчел Уоллес. Скажите ему, мы однажды встречались у Бельмонтской библиотеки.
– Подождите здесь, пожалуйста, – сказала горничная и пошла через вестибюль. Вернулась она минуты через полторы и произнесла: – Сюда, пожалуйста.
Мы миновали вестибюль и попали в маленькую комнату, отделанную сосновыми панелями. В камине горел огонь, а по обе стороны от камина на полках стояло множество книг. Инглиш сидел у огня в красно-золотом кресле с высокой спинкой, одет он был в настоящий смокинг с черными бархатными лацканами, а в руке держал пеньковую трубку. На нем были очки в черной оправе, и правой рукой он придерживал закрытую книгу Гарольда Роббинса, заложив указательным пальцем нужное место. Он встал, когда я вошел, но руки не подал – наверное, боялся потерять страницу в книге.
– Что вам нужно, мистер Спенсер? – спросил он.
– Как вы, может быть, знаете, вчера была похищена Рейчел Уоллес.
– Я узнал об этом из новостей, – сказал он. Мы продолжали стоять.
– Я разыскиваю ее. – Да?
– Можете ли вы мне помочь?
– Каким образом я мог бы помочь? – удивился Инглиш. – Что у меня с ней общего?
– Вы пытались помешать ей выступить в библиотеке, обзывали ее сукой и, если не ошибаюсь, сказали, что никогда не позволите ей одержать верх или что-то вроде того.
– Я отрицаю, что говорил что-либо подобное! – воскликнул Инглиш. – При пикетировании я осуществлял свое конституционное право на свободу слова и не произносил никаких угроз. Тогда как вы напали на меня.
Значит, он не забыл.
– Давайте не будем злиться друг на друга, мистер Инглиш. Можно обойтись и без этого.
– Я не хочу иметь с вами дела. Это нелепость – думать, что я что-нибудь знаю о преступлении.
– С другой стороны, – сказал я, – мы можем пойти другим путем. Можно все это обсудить в бостонской полиции. Там есть сержант по фамилии Белсон, он сумеет справиться со страхом, когда вы, как обычно, помянете своего друга, шефа. Он по долгу службы вынужден будет за хвост притащить вас на Беркли-стрит и допросить по поводу рапортов о том, как при свидетелях вы угрожали Рейчел Уоллес.
А если вы будете его раздражать, он может даже посчитать необходимым запереть вас на ночь в кутузку вместе с пьянчугами, гомиками и прочей швалью.
– Мой адвокат... – начал было Инглиш.
– О да, – прервал я его, – Белсон просто впадает в панику, когда показывается адвокат. Иногда он начинает так нервничать, что забывает, куда посадил клиента. И адвокату приходится мотаться со своим предписанием по всему городу, заглядывая во все камеры при полицейских участках, и пачкать свое шикарное пальто блевотиной, чтобы найти своего клиента.
Инглиш открыл рот и тут же закрыл, ничего не сказав.
Я прошел и сел в его красно-золотое кресло с высокой спинкой.
– Как вы узнали, что Рейчел Уоллес будет выступать в библиотеке?
– Об этом было объявлено в местной газете.
– Кто организовал пикетирование?
– Ну, собрался комитет.
– Какой комитет?
– "Комитет бдительности"[23].
– Держу пари, что знаю ваш лозунг, – сказал я.
– Постоянная бдительность... – начал он.
– Знаю, – прервал я. – Знаю. Кто глава комитета?
– Я председатель.
– Ха, и так застенчиво сказано.
– Спенсер, я не нахожу это смешным.
– Должно быть, у вас там прекрасная компания, – сказал я. – А сумеете ли вы отчитаться, что вы делали с девяти вечера в понедельник, если вас кто-нибудь спросит?
– Да, конечно смогу. Но я ненавижу, когда мне задают такие вопросы.
– Давайте.
– Что "давайте"?
– Давайте рассказывайте, что вы делали начиная с девяти вечера в понедельник.
– Разумеется, не стану. Я не обязан что-либо вам рассказывать.
– Лоуренс, вопрос об обязанностях мы, кажется, уже обсудили. Расскажете вы это мне или Белсону – мне лично все равно.
– А мне нечего скрывать.
– Смешно, но я знал, что вы это скажете. Впрочем, вы зря тратите слова. Ваши речи могли бы подействовать на полицейских, но не на меня.
– Ну что ж, – сказал он. – Мне нечего скрывать. С половины восьмого до четверти двенадцатого в понедельник я был на заседании комитета. Потом поехал домой и лег спать.
– Кто-нибудь видел вас дома?
– Моя мать, некоторые слуги.
– А на следующий день?
– В девять пятнадцать я был в "Олд Колони Траст", уехал оттуда в одиннадцать, играл в теннис в клубе, затем пообедал там же и вернулся домой после обеда, в три пятнадцать, и читал до ужина. После ужина...
– Хорошо, достаточно. Я, разумеется, проверю все это. С кем вы играли в теннис?
– Я не собираюсь впутывать в это дело своих друзей. Я не позволю вам травить их и оскорблять.
Настаивать я не стал. Здесь он уперся. Тут его с места не сдвинешь. Он не хотел, чтобы друзья в клубе знали, что его допрашивали, а такой парень, как Инглиш, будет носом землю рыть, чтобы защитить свою репутацию. Кроме того, все легко проверить: и клуб, и комитет тоже.
– Травить? – переспросил я. – Оскорблять? Лоуренс, как нехорошо. Я, конечно, не из вашей среды, но мне тоже присущ некоторый такт.
– Вы закончили?
– На сейчас – да, – ответил я. – Я проверю ваше, если позволите так выразиться, алиби и, может быть, займусь вами поподробнее. Совершенно независимо от того, нужно ли было вам это делать, сделали ли вы это и знаете ли, кто это сделал.
– Я подам на вас в суд, если вы еще раз явитесь ко мне, – пообещал Инглиш.
– А если вы каким-нибудь образом связаны с тем, что случилось с Рейчел Уоллес, – добавил я, – я вернусь и отправлю вас в больницу.
Инглиш прищурил глаза.
– Вы мне угрожаете? – спросил он.
– Именно так, Лоуренс, – ответил я. – Именно этим я и занимаюсь – угрожаю вам.
Инглиш с минуту смотрел на меня прищурившись, а затем произнес:
– Вам лучше уйти.
– Хорошо, – ответил я, – но помните то, о чем я сказал. Если вы будете мне мешать, я выясню это и вернусь. Если вы знаете что-нибудь, но не сказали мне, я выясню это, и вам не поздоровится.
Он подошел к двери и открыл ее.
– У человека в моем положении есть некоторые средства, Спенсер. – Он смотрел на меня по-прежнему прищурившись. Я с трудом понял, что он пытается изобразить суровость лица.
– Но этих средств будет недостаточно, – сказал я, прошел через вестибюль и открыл парадную дверь. Снегопад кончился. За домом, рядом с моей машиной, припарковался "плимут"-седан. Когда я подошел, окно опустилось, и оттуда выглянул Белсон.
– Так и думал, что это твоя колымага, – сказал он. – Что-нибудь узнал?
Я засмеялся:
– Я только что до смерти перепугал Инглиша рассказами о тебе, поэтому он со мной побеседовал. А теперь ты появился здесь собственной персоной. Он мог бы со мной и не разговаривать.
– Залезай, – предложил Белсон. – Сравним записи.
Я сел на заднее сиденье. Белсон сидел впереди на пассажирском, а за рулем замер какой-то незнакомый мне полицейский. Белсон не представил нас друг другу.
– Как вы сюда добрались? – поинтересовался я.
– Ты же сам рассказал Квирку о случае перед библиотекой, – ответил Белсон. – Плюс мы расспросили Линду Смит вместе со всеми остальными, она все подтвердила. Тогда мы позвонили в бельмонтскую полицию и обнаружили, что ты опередил нас на час. А что выяснил ты?
– Не очень много, – сказал я. – Если все сойдется, у него имеется алиби на то время, когда было совершено похищение.
– Ты рассказывай, – попросил Белсон, – а мы еще раз навестим Инглиша и посмотрим, совпадет ли рассказ. О тебе даже словом не об молвимся.
Я передал Белсону все, что мне сообщил Инглиш. Незнакомый полицейский кое-что записал в блокнот. Закончив, я вылез из "плимута" и пошел к своей машине. Проходя мимо открытого окна, я сказал Белсону:
– Если что-нибудь всплывет, буду рад узнать.
– Аналогично, – ответил Белсон.
Я протер стекло, развернулся и поехал. Выезжая на улицу, я увидел, как Белсон и второй полицейский вышли из машины и направились к парадному входу. Снежный вал, преграждавший проезд к дому, исчез. Человек с положением Инглиша имел некоторые средства.
Я доел яблоко и бросил огрызок в урну, подвешенную к фонарному столбу, потом автоматически посмотрел на шикарную еду в витрине "Мальбен". Потом можно было бы перейти на другую сторону и посмотреть, что нового приготовили японцы в "Хай-хай", а затем вернуться сюда, чтобы поглазеть на одежду от Луиса, после чего, может быть, остановиться у Институт современного искусства. Потом можно было бы пойти домой и вздремнуть. Черт возьми! Я направился обратно к своей конторе, сел в машину и поехал в Бельмонт.
Когда я ехал по Сторроу-драйв, снег не налипал на колеса, да и машин почти не встречалось, поскольку было еще рано. Справа от меня чернел холодный Чарлз, вдоль реки бежали трусцой люди в зимних спортивных костюмах. Сейчас очень модно было носить шорты поверх длинных спортивных штанов, шерстяную фуфайку с капюшоном и голубые кроссовки "Нью-бэлэнс" с белой отделкой. Я предпочитал шерстяную безрукавку поверх черного свитера с широким воротом и теплые синие штаны, которые очень шли к "Нью-бэлэнс-320". Разнообразие – вот причина возвышения Америки.
Я переехал через Чарлз на кембриджский берег около больницы Маунт-Оберн и проехал через Кембридж, через Уотертаун по Бельмонт-стрит прямо в Бельмонт. Снег повалил сильнее, когда я заехал на автозаправку на Трэпело-роуд и справился, как проехать к бельмонтскому управлению полиции на Конкорд-авеню.
Я объяснил дежурному сержанту, кто я такой, и он так разволновался, что некоторое время разглядывал меня, прежде чем снова начал писать что-то в записной книжке.
– Я ищу одного из ваших патрульных. Молодой парень, двадцати пяти или двадцати шести лет, рост около ста восьмидесяти сантиметров, вес около ста восьмидесяти фунтов, очень нахальный, на форменной рубашке носит военные награды. Очень может быть, что по утрам ест сырое мясо росомахи.
Не поднимая головы, дежурный ответил:
– Это, видно, Фоули. За словом в карман не полезет.
– Надо же как-то выделиться, – сказал я. – Где мне его найти?
Сержант заглянул в какие-то бумаги за барьером.
– Он сейчас патрулирует в районе водохранилища, – ответил он. – Я попрошу диспетчера вызвать его. Вы знаете ресторанчик "Френдли" на Трэпело-роуд?
– Да, я проезжал мимо него.
– Я скажу Фоули, чтобы он встретил вас там на стоянке.
Я поблагодарил его и поехал к кафе "Френдли". Через пять минут после меня туда въехала бельмонтская патрульная машина и припарковалась. Я вылез из своего автомобиля в жуткий снегопад, подошел к патрульной машине и забрался на заднее сиденье. За рулем сидел Фоули. Его напарником был все тот же пожилой полицейский с большим пузом, и он все так же горбился на заднем сиденье, надвинув фуражку на глаза.
Фоули обернулся и ухмыльнулся мне:
– Значит, твою лесбиянку все-таки утащили?
– Как изящно ты выражаешься, – заметил я.
– Ты понятия не имеешь, кто это сделал, и приехал, чтобы найти хоть какую-нибудь ниточку. А еще ты хочешь, чтобы я сообщил тебе, кто был тот пустомеля, которому ты врезал в брюхо, так?
– Как ты думаешь, – обратился я к его напарнику, – когда он станет начальником полиции?
Пожилой не обратил на меня никакого внимания.
– Я прав или нет?
– Прав, – ответил я. – Ты знаешь, кто он?
– Ну после наших танцев вокруг библиотеки я записал номер его машины, когда он уезжал, и проверил его, когда было время. Его зовут Инглиш, Лоуренс Тернбулл Инглиш-младший. Работает финансовым консультантом – то есть ничего не делает. У семейки двенадцать – пятнадцать миллионов баксов, и он советуется с доверенным лицом, как их потратить, – вот и вся его работа. Кучу времени убивает на сауну, теннис и защиту демократии от черных, голубых, коммуняк, бедняков, феминисток и прочих.
Пожилой полицейский чуть пошевелился на переднем сиденье и вставил:
– Ай-Кью[22] у него восемь – десять, не больше.
– Бенни прав, – сказал Фоули. – Если бы он похитил эту девчонку, то непременно забыл бы, где ее спрятал.
– Где он живет? – спросил я.
Фоули достал из кармана рубашки записную книжку, вырвал оттуда листок и протянул мне.
– Все же будь с ним поосторожней, – посоветовал он. – Как-никак друг шефа.
– Угу, – сказал я. – Спасибо.
Когда я выбрался из патрульной машины и пошел к своему автомобилю, по Трэпело-роуд прогрохотал снегоочиститель. Окна моей машины залепило снегом, и мне пришлось хорошенько потрудиться над ней, прежде чем сесть за руль. Я направился ко все той же автозаправочной станции, залил себе полный бак и осведомился, как попасть к дому Инглишей.
Дом находился в шикарной части Бальмонта. Отдельно стоящее здание с остроконечной крышей, похожее на старые частные особняки девятнадцатого века. Возможно, сзади, под снегом, лежали охотничьи угодья. Снегоочиститель устроил поперек дорожки, ведущей к дому, снежный вал, и я еле-еле преодолел эту гору. Сама дорожка была вычищена и за домом поворачивала на широкую площадку перед гаражом с четырьмя отделениями. Справа от гаража виднелась задняя дверь, но я пренебрег ею и двинулся к парадному входу – да здравствует бесклассовое общество! Молодая женщина в одежде горничной вышла на мой звонок. Черное платье, белый фартук, маленькая шапочка – все как в кино.
– Хозяин дома? – спросил я.
– Простите? – удивилась она.
– Мистер Инглиш, – поправился я. – Он дома?
– Как мне передать, кто его спрашивает?
– Спенсер, – ответил я, – представитель Рейчел Уоллес. Скажите ему, мы однажды встречались у Бельмонтской библиотеки.
– Подождите здесь, пожалуйста, – сказала горничная и пошла через вестибюль. Вернулась она минуты через полторы и произнесла: – Сюда, пожалуйста.
Мы миновали вестибюль и попали в маленькую комнату, отделанную сосновыми панелями. В камине горел огонь, а по обе стороны от камина на полках стояло множество книг. Инглиш сидел у огня в красно-золотом кресле с высокой спинкой, одет он был в настоящий смокинг с черными бархатными лацканами, а в руке держал пеньковую трубку. На нем были очки в черной оправе, и правой рукой он придерживал закрытую книгу Гарольда Роббинса, заложив указательным пальцем нужное место. Он встал, когда я вошел, но руки не подал – наверное, боялся потерять страницу в книге.
– Что вам нужно, мистер Спенсер? – спросил он.
– Как вы, может быть, знаете, вчера была похищена Рейчел Уоллес.
– Я узнал об этом из новостей, – сказал он. Мы продолжали стоять.
– Я разыскиваю ее. – Да?
– Можете ли вы мне помочь?
– Каким образом я мог бы помочь? – удивился Инглиш. – Что у меня с ней общего?
– Вы пытались помешать ей выступить в библиотеке, обзывали ее сукой и, если не ошибаюсь, сказали, что никогда не позволите ей одержать верх или что-то вроде того.
– Я отрицаю, что говорил что-либо подобное! – воскликнул Инглиш. – При пикетировании я осуществлял свое конституционное право на свободу слова и не произносил никаких угроз. Тогда как вы напали на меня.
Значит, он не забыл.
– Давайте не будем злиться друг на друга, мистер Инглиш. Можно обойтись и без этого.
– Я не хочу иметь с вами дела. Это нелепость – думать, что я что-нибудь знаю о преступлении.
– С другой стороны, – сказал я, – мы можем пойти другим путем. Можно все это обсудить в бостонской полиции. Там есть сержант по фамилии Белсон, он сумеет справиться со страхом, когда вы, как обычно, помянете своего друга, шефа. Он по долгу службы вынужден будет за хвост притащить вас на Беркли-стрит и допросить по поводу рапортов о том, как при свидетелях вы угрожали Рейчел Уоллес.
А если вы будете его раздражать, он может даже посчитать необходимым запереть вас на ночь в кутузку вместе с пьянчугами, гомиками и прочей швалью.
– Мой адвокат... – начал было Инглиш.
– О да, – прервал я его, – Белсон просто впадает в панику, когда показывается адвокат. Иногда он начинает так нервничать, что забывает, куда посадил клиента. И адвокату приходится мотаться со своим предписанием по всему городу, заглядывая во все камеры при полицейских участках, и пачкать свое шикарное пальто блевотиной, чтобы найти своего клиента.
Инглиш открыл рот и тут же закрыл, ничего не сказав.
Я прошел и сел в его красно-золотое кресло с высокой спинкой.
– Как вы узнали, что Рейчел Уоллес будет выступать в библиотеке?
– Об этом было объявлено в местной газете.
– Кто организовал пикетирование?
– Ну, собрался комитет.
– Какой комитет?
– "Комитет бдительности"[23].
– Держу пари, что знаю ваш лозунг, – сказал я.
– Постоянная бдительность... – начал он.
– Знаю, – прервал я. – Знаю. Кто глава комитета?
– Я председатель.
– Ха, и так застенчиво сказано.
– Спенсер, я не нахожу это смешным.
– Должно быть, у вас там прекрасная компания, – сказал я. – А сумеете ли вы отчитаться, что вы делали с девяти вечера в понедельник, если вас кто-нибудь спросит?
– Да, конечно смогу. Но я ненавижу, когда мне задают такие вопросы.
– Давайте.
– Что "давайте"?
– Давайте рассказывайте, что вы делали начиная с девяти вечера в понедельник.
– Разумеется, не стану. Я не обязан что-либо вам рассказывать.
– Лоуренс, вопрос об обязанностях мы, кажется, уже обсудили. Расскажете вы это мне или Белсону – мне лично все равно.
– А мне нечего скрывать.
– Смешно, но я знал, что вы это скажете. Впрочем, вы зря тратите слова. Ваши речи могли бы подействовать на полицейских, но не на меня.
– Ну что ж, – сказал он. – Мне нечего скрывать. С половины восьмого до четверти двенадцатого в понедельник я был на заседании комитета. Потом поехал домой и лег спать.
– Кто-нибудь видел вас дома?
– Моя мать, некоторые слуги.
– А на следующий день?
– В девять пятнадцать я был в "Олд Колони Траст", уехал оттуда в одиннадцать, играл в теннис в клубе, затем пообедал там же и вернулся домой после обеда, в три пятнадцать, и читал до ужина. После ужина...
– Хорошо, достаточно. Я, разумеется, проверю все это. С кем вы играли в теннис?
– Я не собираюсь впутывать в это дело своих друзей. Я не позволю вам травить их и оскорблять.
Настаивать я не стал. Здесь он уперся. Тут его с места не сдвинешь. Он не хотел, чтобы друзья в клубе знали, что его допрашивали, а такой парень, как Инглиш, будет носом землю рыть, чтобы защитить свою репутацию. Кроме того, все легко проверить: и клуб, и комитет тоже.
– Травить? – переспросил я. – Оскорблять? Лоуренс, как нехорошо. Я, конечно, не из вашей среды, но мне тоже присущ некоторый такт.
– Вы закончили?
– На сейчас – да, – ответил я. – Я проверю ваше, если позволите так выразиться, алиби и, может быть, займусь вами поподробнее. Совершенно независимо от того, нужно ли было вам это делать, сделали ли вы это и знаете ли, кто это сделал.
– Я подам на вас в суд, если вы еще раз явитесь ко мне, – пообещал Инглиш.
– А если вы каким-нибудь образом связаны с тем, что случилось с Рейчел Уоллес, – добавил я, – я вернусь и отправлю вас в больницу.
Инглиш прищурил глаза.
– Вы мне угрожаете? – спросил он.
– Именно так, Лоуренс, – ответил я. – Именно этим я и занимаюсь – угрожаю вам.
Инглиш с минуту смотрел на меня прищурившись, а затем произнес:
– Вам лучше уйти.
– Хорошо, – ответил я, – но помните то, о чем я сказал. Если вы будете мне мешать, я выясню это и вернусь. Если вы знаете что-нибудь, но не сказали мне, я выясню это, и вам не поздоровится.
Он подошел к двери и открыл ее.
– У человека в моем положении есть некоторые средства, Спенсер. – Он смотрел на меня по-прежнему прищурившись. Я с трудом понял, что он пытается изобразить суровость лица.
– Но этих средств будет недостаточно, – сказал я, прошел через вестибюль и открыл парадную дверь. Снегопад кончился. За домом, рядом с моей машиной, припарковался "плимут"-седан. Когда я подошел, окно опустилось, и оттуда выглянул Белсон.
– Так и думал, что это твоя колымага, – сказал он. – Что-нибудь узнал?
Я засмеялся:
– Я только что до смерти перепугал Инглиша рассказами о тебе, поэтому он со мной побеседовал. А теперь ты появился здесь собственной персоной. Он мог бы со мной и не разговаривать.
– Залезай, – предложил Белсон. – Сравним записи.
Я сел на заднее сиденье. Белсон сидел впереди на пассажирском, а за рулем замер какой-то незнакомый мне полицейский. Белсон не представил нас друг другу.
– Как вы сюда добрались? – поинтересовался я.
– Ты же сам рассказал Квирку о случае перед библиотекой, – ответил Белсон. – Плюс мы расспросили Линду Смит вместе со всеми остальными, она все подтвердила. Тогда мы позвонили в бельмонтскую полицию и обнаружили, что ты опередил нас на час. А что выяснил ты?
– Не очень много, – сказал я. – Если все сойдется, у него имеется алиби на то время, когда было совершено похищение.
– Ты рассказывай, – попросил Белсон, – а мы еще раз навестим Инглиша и посмотрим, совпадет ли рассказ. О тебе даже словом не об молвимся.
Я передал Белсону все, что мне сообщил Инглиш. Незнакомый полицейский кое-что записал в блокнот. Закончив, я вылез из "плимута" и пошел к своей машине. Проходя мимо открытого окна, я сказал Белсону:
– Если что-нибудь всплывет, буду рад узнать.
– Аналогично, – ответил Белсон.
Я протер стекло, развернулся и поехал. Выезжая на улицу, я увидел, как Белсон и второй полицейский вышли из машины и направились к парадному входу. Снежный вал, преграждавший проезд к дому, исчез. Человек с положением Инглиша имел некоторые средства.
19
Главный вход в бостонскую публичную библиотеку раньше находился на Дартмут-стрит, напротив Копли-сквер. К дверям вели широкие ступени, а внутри была замечательная мраморная лестница, которая поднималась к главному читальному залу. Вдоль нее стояли скульптуры львов, а далеко вверху маячил куполообразный потолок. Мне всегда было приятно заходить туда. Там ощущался дух библиотеки, и, даже когда я хотел всего лишь выяснить по справочнику среднее число ударов битой Дюка Снайдера, я чувствовал себя настоящим ученым.
Затем к библиотеке сделали пристройку и перевели главный вход на Бойлстон-стрит. Вероятно, архитектор сказал: "Совершенно в том же духе", – и, держу пари, добавил: "Но в соответствии с современными требованиями". В результате пристройка гармонировала с основным зданием, как зонтик с рыбой. Теперь, даже если я иду изучать влияние Элеоноры Аквитанской[24] на литературу, у меня возникает чувство, что я зашел за фунтом мяса и буханкой хлеба.
Около больших стеклянных дверей молодая женщина в джинсах и кроличьей шубке сообщила мне, что ей нужны деньги на автобус, чтобы добраться обратно к себе в Спрингфилд. У нее не хватало одного зуба, а на правой скуле красовался синяк. Я ей ничего не дал.
Потом я прошел через новое здание в старое, немного прогулялся, любуясь интерьером, а затем в отделе периодики начал просматривать микрофильм с газетой "Глоб", чтобы узнать что-нибудь о бельмонтском "Комитете бдительности". Я провел там весь день. Рядом со мной, положив голову на аппарат для просмотра микрофильмов, спал какой-то вонючий старикашка в длинном пальто. Пальто было застегнуто до самого верха, хотя в зале было жарко. Его никто не беспокоил. В полдень я зашел в китайский ресторан на другой стороне улицы и съел на обед несколько пекинских пельменей равиоли и свинину с кашей. Когда после обеда я вернулся в библиотеку, старик уже исчез, но девушка без зуба еще маячила у входа. К пяти вечера у меня накопилось семь страниц записей, а глаза начали съезжать к переносице. Если бы я не был таким упрямым, я бы позаботился об очках. Интересно, как смотрится сыщик в очках. Представляете, вас допрашивают сразу четыре глаза. Я закрыл аппарат для просмотра, перемотал последнюю катушку с микрофильмом, надел куртку и отправился в винный магазинчик, где купил две бутылки "Асти-Спуманте".
Я ехал в Смитфилд, чтобы поужинать со Сьюзен, но пробка на дороге тянулась аж до Сторроу-драйв. Я свернул и взлетел на Хилл, спустился по Кембридж-стрит, проскочил мимо "Холидей-Инн", повернул за "Массачусетс-Дженерал" и очутился на шоссе у Леверетт-Серкл почти тогда же, когда и машины, стоявшие в пробке на Сторроу. По радио с вертолета передали сводку по шоссе, сообщив, что на мосту тоже "запружение", и я, свернув, поехал на север по 93-му шоссе. Ничего себе выражаются – "запружение"!
Было шесть, когда я свернул со 128-й дороги, направляясь к главной улице Смитсфилда. В пригородах снег в основном был чистый. В окнах сверкали свечи, на дверях висели венки, у некоторых домов на крышах красовались санта-клаусы, а деревья около других были украшены гирляндами разноцветных лампочек. Рядом с одним домом красовалась статуя Санта-Клауса-пропойцы – он отчаянно хватался за бутылку "Мишелоб", несмотря на осуждающий взгляд красноносого северного оленя. Видно, в пригородах тоже прячется антихрист. Дом Сьюзен был освещен спереди, а на медном молотке, которым стучат в дверь, висела веточка белой сосны. Я припарковался на дорожке, ведущей к ее дому, и направился к двери. Она открыла еще до того, как я подошел.
– Фа-ля-ля-ля-ля, – приветственно пропел я.
Она прислонилась к косяку и уперла руку в бок.
– Ну, Санта-Клаус, – произнесла она, – ты задержался в городе?
– Беда с вами, евреями, – ответил я, – вы только и знаете, что смеяться над нашими христианскими праздниками.
Она поцеловала меня, взяла вино, и я проследовал за ней. В гостиной горел камин, на кофейном столике лежали кусочки цыпленка и треугольнички сирийского хлеба. Ароматы из кухни смешивались с запахом горящих поленьев. Я принюхался:
– Лук... и перец.
– Да, – сказала она, – и грибы. И плов. А когда огонь прогорит, на углях можно будет поджарить бифштексы.
– А потом? – спросил я.
– А потом можно протанцевать до зари под Уэйна Кинга.
– И мы погрузимся в наши чувства...
– Именно, только не погружайся прямо сейчас. Подожди музыку. Вез нее это будет выглядеть как-то неестественно. Хочешь пива?
– Я знаю, где оно.
– Не сомневаюсь.
– А тебе – белое вино с содовой?
Она кивнула. Я достал из ее холодильника, выкрашенного в уникальный коралловый цвет, бутылку пива "Бекс", налил белое вино из большого зеленого кувшина в высокий бокал, добавил туда лед, содовую, ломтик лимона и подал ей. Мы вернулись в гостиную и уселись на кушетку. Я обнял ее за плечи, положил голову на спинку дивана и закрыл глаза.
– У тебя такой вид, будто ты сегодня победил дракона, – сказала она.
– Нет, даже не видел ни одного. Весь день смотрел микрофильмы в библиотеке.
Она потягивала вино с содовой.
– У вас, флибустьеров, жизнь, я смотрю, полна приключений?
Левой рукой она дотронулась до моей левой руки, все еще лежащей на ее плече.
– Ну, некоторые считают, что это захватывающе интересно – искать правду.
– Нашел что-нибудь? – спросила она.
– Кое-что, – ответил я. Сьюзен вывела указательным пальцем у меня на тыльной стороне ладони несколько кружков. – По крайней мере, кое-какие факты. Докопаться до всей правды будет посложнее.
Я взял небольшой треугольник сирийского хлеба, подцепил на вилку кусочек цыпленка, съел все и запил пивом.
– Неудобно одновременно обниматься и есть, – заметил я.
– Зато ты решил дилемму "что выбрать", – отозвалась она, потягивая вино. Я допил пиво.
Одна головня в камине упала. Я с трудом оторвался от дивана и пошел в кухню за новой бутылкой пива. Вернувшись, я остановился в дверях между гостиной и столовой и посмотрел на Сьюзен.
На ней была мужского типа рубашка с пристегивающимся воротником, дорогая коричневая юбка и коричневые кожаные сапоги, сминающиеся на лодыжках. Ноги она положила на кофейный столик, на шее блестели две золотые цепочки. Она носила их почти всегда. Кроме того, она надела золотые сережки и тщательно накрасилась. Глаза были подведены, черные волосы блестели. Она наблюдала за тем, как я ее разглядываю. На ее лице отражались жизненная сила, решительность, оптимизм, энергия, и поэтому, даже когда она спокойно сидела, казалось, что она двигается. Даже отдыхая, она подчинялась какому-то внутреннему ритму.
– Энергия, заключенная в изяществе, – произнес я.
– Прости? – переспросила она.
– Я просто пытался найти формулу, которая передала бы твое состояние оживленного спокойствия.
Затем к библиотеке сделали пристройку и перевели главный вход на Бойлстон-стрит. Вероятно, архитектор сказал: "Совершенно в том же духе", – и, держу пари, добавил: "Но в соответствии с современными требованиями". В результате пристройка гармонировала с основным зданием, как зонтик с рыбой. Теперь, даже если я иду изучать влияние Элеоноры Аквитанской[24] на литературу, у меня возникает чувство, что я зашел за фунтом мяса и буханкой хлеба.
Около больших стеклянных дверей молодая женщина в джинсах и кроличьей шубке сообщила мне, что ей нужны деньги на автобус, чтобы добраться обратно к себе в Спрингфилд. У нее не хватало одного зуба, а на правой скуле красовался синяк. Я ей ничего не дал.
Потом я прошел через новое здание в старое, немного прогулялся, любуясь интерьером, а затем в отделе периодики начал просматривать микрофильм с газетой "Глоб", чтобы узнать что-нибудь о бельмонтском "Комитете бдительности". Я провел там весь день. Рядом со мной, положив голову на аппарат для просмотра микрофильмов, спал какой-то вонючий старикашка в длинном пальто. Пальто было застегнуто до самого верха, хотя в зале было жарко. Его никто не беспокоил. В полдень я зашел в китайский ресторан на другой стороне улицы и съел на обед несколько пекинских пельменей равиоли и свинину с кашей. Когда после обеда я вернулся в библиотеку, старик уже исчез, но девушка без зуба еще маячила у входа. К пяти вечера у меня накопилось семь страниц записей, а глаза начали съезжать к переносице. Если бы я не был таким упрямым, я бы позаботился об очках. Интересно, как смотрится сыщик в очках. Представляете, вас допрашивают сразу четыре глаза. Я закрыл аппарат для просмотра, перемотал последнюю катушку с микрофильмом, надел куртку и отправился в винный магазинчик, где купил две бутылки "Асти-Спуманте".
Я ехал в Смитфилд, чтобы поужинать со Сьюзен, но пробка на дороге тянулась аж до Сторроу-драйв. Я свернул и взлетел на Хилл, спустился по Кембридж-стрит, проскочил мимо "Холидей-Инн", повернул за "Массачусетс-Дженерал" и очутился на шоссе у Леверетт-Серкл почти тогда же, когда и машины, стоявшие в пробке на Сторроу. По радио с вертолета передали сводку по шоссе, сообщив, что на мосту тоже "запружение", и я, свернув, поехал на север по 93-му шоссе. Ничего себе выражаются – "запружение"!
Было шесть, когда я свернул со 128-й дороги, направляясь к главной улице Смитсфилда. В пригородах снег в основном был чистый. В окнах сверкали свечи, на дверях висели венки, у некоторых домов на крышах красовались санта-клаусы, а деревья около других были украшены гирляндами разноцветных лампочек. Рядом с одним домом красовалась статуя Санта-Клауса-пропойцы – он отчаянно хватался за бутылку "Мишелоб", несмотря на осуждающий взгляд красноносого северного оленя. Видно, в пригородах тоже прячется антихрист. Дом Сьюзен был освещен спереди, а на медном молотке, которым стучат в дверь, висела веточка белой сосны. Я припарковался на дорожке, ведущей к ее дому, и направился к двери. Она открыла еще до того, как я подошел.
– Фа-ля-ля-ля-ля, – приветственно пропел я.
Она прислонилась к косяку и уперла руку в бок.
– Ну, Санта-Клаус, – произнесла она, – ты задержался в городе?
– Беда с вами, евреями, – ответил я, – вы только и знаете, что смеяться над нашими христианскими праздниками.
Она поцеловала меня, взяла вино, и я проследовал за ней. В гостиной горел камин, на кофейном столике лежали кусочки цыпленка и треугольнички сирийского хлеба. Ароматы из кухни смешивались с запахом горящих поленьев. Я принюхался:
– Лук... и перец.
– Да, – сказала она, – и грибы. И плов. А когда огонь прогорит, на углях можно будет поджарить бифштексы.
– А потом? – спросил я.
– А потом можно протанцевать до зари под Уэйна Кинга.
– И мы погрузимся в наши чувства...
– Именно, только не погружайся прямо сейчас. Подожди музыку. Вез нее это будет выглядеть как-то неестественно. Хочешь пива?
– Я знаю, где оно.
– Не сомневаюсь.
– А тебе – белое вино с содовой?
Она кивнула. Я достал из ее холодильника, выкрашенного в уникальный коралловый цвет, бутылку пива "Бекс", налил белое вино из большого зеленого кувшина в высокий бокал, добавил туда лед, содовую, ломтик лимона и подал ей. Мы вернулись в гостиную и уселись на кушетку. Я обнял ее за плечи, положил голову на спинку дивана и закрыл глаза.
– У тебя такой вид, будто ты сегодня победил дракона, – сказала она.
– Нет, даже не видел ни одного. Весь день смотрел микрофильмы в библиотеке.
Она потягивала вино с содовой.
– У вас, флибустьеров, жизнь, я смотрю, полна приключений?
Левой рукой она дотронулась до моей левой руки, все еще лежащей на ее плече.
– Ну, некоторые считают, что это захватывающе интересно – искать правду.
– Нашел что-нибудь? – спросила она.
– Кое-что, – ответил я. Сьюзен вывела указательным пальцем у меня на тыльной стороне ладони несколько кружков. – По крайней мере, кое-какие факты. Докопаться до всей правды будет посложнее.
Я взял небольшой треугольник сирийского хлеба, подцепил на вилку кусочек цыпленка, съел все и запил пивом.
– Неудобно одновременно обниматься и есть, – заметил я.
– Зато ты решил дилемму "что выбрать", – отозвалась она, потягивая вино. Я допил пиво.
Одна головня в камине упала. Я с трудом оторвался от дивана и пошел в кухню за новой бутылкой пива. Вернувшись, я остановился в дверях между гостиной и столовой и посмотрел на Сьюзен.
На ней была мужского типа рубашка с пристегивающимся воротником, дорогая коричневая юбка и коричневые кожаные сапоги, сминающиеся на лодыжках. Ноги она положила на кофейный столик, на шее блестели две золотые цепочки. Она носила их почти всегда. Кроме того, она надела золотые сережки и тщательно накрасилась. Глаза были подведены, черные волосы блестели. Она наблюдала за тем, как я ее разглядываю. На ее лице отражались жизненная сила, решительность, оптимизм, энергия, и поэтому, даже когда она спокойно сидела, казалось, что она двигается. Даже отдыхая, она подчинялась какому-то внутреннему ритму.
– Энергия, заключенная в изяществе, – произнес я.
– Прости? – переспросила она.
– Я просто пытался найти формулу, которая передала бы твое состояние оживленного спокойствия.