Паркс Тим. Призрак Мими (Дорогая Массимина - 2)

   Он мягко сказал:
   - Теперь позволь мне все же обсудить кое-какие практические детали. Сегодня днем в Квинцано доставят венки. Кому-то надо будет их получить. Я уже обговорил с мэрией вопросы оповещения деревни, так что об этом можешь не беспокоиться. Катафалк подъедет завтра в девять утра. А пока, честно говоря, я намерен попросить полицию оставить тебя в покое. Не сомневаюсь, ты уже рассказала все, что им надо знать".
   Антонелла закивала, нервно теребя крестик на шее. На ней был на редкость грубый лифчик, вдобавок просвечивавший из-под траурной блузки.
   - Да, кстати, - вспомнил он. - Мне звонил Стэн. Он, видимо, пытался дозвониться до тебя вчера вечером. Сообщил, что занятия придется отложить на неопределенное время, поскольку ему предложили работу учителя в Виченце. Я сказал, что заплачу все, что ему причитается.
   Антонелла смотрела без выражения.
   - А как только ты захочешь продолжать, я могу давать тебе уроки сам.
   Она опять только кивнула. Лишь когда Моррис собрался идти и жестом подозвал Кваме, она набралась сил, чтобы сказать:
   - Grazie, grazie, Morrees. Sei davvero simpatico. Правда, ты такой милый. - Антонелла встала, обошла стол и нежно расцеловала зятя в обе щеки, легонько обозначив объятие, как человек, который успокаивается сам, утешая ближних. - Grazie, - повторила она с блеском в глазах.
   Доверчивость Антонеллы показалась Моррису чрезвычайно привлекательной - это напомнило Мими. А вот Паола никому не доверяет ни на грош, даже собственному мужу.
   - Не волнуйся. Я уверен, все обойдется.
   На какой-то миг он почти пожелал, чтобы в его власти было вернуть этой женщине мужа. Он действительно этого хотел. Чтобы избавиться от неуместного чувства, он еще раз приобнял ее, кивнул Кваме и вышел.
   Моррис велел Кваме садиться за руль и пригляделся к своему подельщику из третьего мира. У того была странная, зернистая, как кора, настоящая африканская кожа. Она, конечно, толще, чем кожа Морриса - та сухая, как пергамент. Хотя в последнее время он охотно пользовался увлажняющими кремами из богатых запасов Паолы: не только для гигиены, но еще из-за легкого возбуждения, которое охватывало его всякий раз, как он прикасался к таинственному предмету - дамской косметичке. Он вспомнил заплатанные трусики Мими, которые нашел в корзине синьоры Тревизан. Решится ли он когда-нибудь попросить Паолу надеть их? Заведется ли она от этого?
   Затем он вспомнил о беременности жены и успокоился, отогнав греховные мысли. Даже с Паолой все еще может повернуться к лучшему. Бесполезно добиваться благосклонности Антонеллы. Может быть, его долг в том и состоит, чтобы сделать из Паолы порядочную женщину. Это будет что-то вроде испытания. Жизнь, в конце концов, войдет в благопристойную колею.
   - С сегодняшнего дня будешь возить меня всюду, куда понадобится.
   - Ладно, босс.
   На повороте из Авезы машина вылетела на середину дороги. Кваме пришлось резко вильнуть, чтобы избежать столкновения со встречным мотоциклистом. При этом его лицо осталось невозмутимым, будто ничего не произошло. Моррис тоже старался не показывать виду, хотя заметно побледнел. Когда же Кваме как ни в чем не бывало проскочил на красный у выезда на государственную магистраль из Тренто, Моррис решил, что так и надо. Расчет на удачу должен принести плоды.
   - Еще ты будешь моим секретарем и научишься вести дела компании в мое отсутствие, - настойчиво продолжал Моррис. - В частности, присматривать за остальными ребятами на Вилла-Каритас, рассказывать мне, в чем они нуждаются. Кроме того, тебе надо следить, чтобы они не ссорились с итальянцами и не портили рабочую атмосферу. Скандал с Азедином и Фаруком не должен повториться. Я не потерплю таких вещей.
   Еще не договорив, Моррис наклонился, взял трубку и, удивляясь собственной памяти, набрал номер, по которому звонил в последний раз почти два года назад с римского вокзала, когда отправлялся за выкупом и наткнулся на Стэна.
   - Инспектор Марангони слушает.
   Странно, его до сих пор не повысили в должности. Все те же лица на прежних местах.
   - Это Моррис Дакворт.
   Краткая пауза на том конце как будто показывала, что звонок не вызвал радости.
   - Чем могу служить? - в голосе инспектора, как ни странно, сквозило какое-то холодное удовлетворение.
   Чтобы не перегибать палку, Моррис отмолчался.
   Несколько менее уверенным тоном инспектор спросил:
   - E allora?..
   - Я не совсем уверен, стоит ли мне это говорить, - Моррис увидел, как по лицу Кваме расползается улыбочка. Но тут же пришлось зажмуриться, поскольку новоиспеченный шофер повернул и с мучительной неспешностью проехал перекресток под носом у рвущихся наперерез машин.
   - Скажите, вы еще не поймали этих... хм, голубых?
   - Нет, - резко ответил Марангони, почуяв недоброе.
   Любопытно, подумал Моррис, два года назад он держался приветливее. Возможно, у него проблемы с женой - дело житейское.
   - Мне казалось, - протянул он разочарованно, - им сложно будет уйти в бега без документов и тому подобного.
   - Так что вы хотели мне сказать?
   - Дело в том, что Бобо, то есть синьор Позенато держал у себя, ну, можно назвать это вторым сейфом. То есть помимо главного, который в стене за столом.
   Он помолчал.
   - Для... э-э, черного нала, - добавил он, как только Марангони начал что-то говорить. Поэтому ему пришлось повторить.
   - Он находится за мусорной корзиной рядом с дверью.
   Оба замолчали. Кваме медленно ехал по набережной мимо того самого полицейского участка, где сидел Марангони. Негр резко притормозил и показал пальцем на машину Бобо, зажатую между "фиатом-1500" и автобусом "Фольксваген", служившим нелегальным пристанищем немецких хиппи. Моррис кивнул и махнул рукой в сторону кладбища.
   - Ну, видите ли, не пришло в голову сразу туда заглянуть.
   - И?..
   - Он пуст. Исчезло около двух миллионов лир.
   Перекочевали в карман Морриса, если быть точным. Эти деньги помогут умаслить Кваме.
   После долгого молчания Марангони не смог сказать ничего вразумительного и промычал:
   - Угу.
   - Это все, - Моррис с трудом пытался не замечать враждебности инспектора. Совершенно неожиданно его обуял дикий страх, он чувствовал, как каждая клеточка тела вопит о провале. Его поймают, не так ужасны прямые последствия этого, как сама угроза разоблачения, страх оказаться лжецом в глазах людей. Моррис искренне верил, что он - не лжец. Он же настоящий!
   - Сообщите мне, пожалуйста, если узнаете что-то новое, - еле выговорил он и с облегчением дал отбой, не дослушав инспекторское "arrivederci".
   Кваме остановился у кладбища. Разум Морриса все еще был затуманен огромным количеством дел, которые надо сделать, вещей, которые надо помнить - хаосом, где боролись страх и самонадеянность, попеременно выплывая наверх и топя друг друга.
   Затем раздался бас Кваме:
   - Приехали, босс.
   Хоть Моррис и не просил называть себя так, обращение ласкало слух.
   Моррис глянул на цветочную лавку напротив, утопавшую в золотистых хризантемах. Рядом разносчик пытался всучить местную газетенку каким-то итальянцам, не способным прожить двух дней без общества своих дорогих покойников. Моррис с тревогой подумал, что еще не читал газет и не знает, как описали его поведение в прессе. Быть может, там найдется объяснение внезапной враждебности Марангони.
   - Приехали. Что будем делать?
   Моррис глубоко вздохнул.
   - Послушай, Кваме, я хочу, чтобы ты мне сказал, что ты думаешь. Ну, обо всем об этом.
   Кваме пожал плечами:
   - Большая проблема. Но босс очень умный.
   Моррис, в общем-то, и сам был того же мнения. Но этого показалось ему недостаточно.
   - Нет, мне нужен твой совет. Понимаешь, если этих двоих, Азедина с Фаруком, поймают...
   Кваме ничего не ответил. На лице у него был написан разум той разновидности, что часто проявляют глухонемые. Несмотря на нехватку образованности, сама жизнь на каждом шагу дает им такие уроки, что они понимают: в словах нет нужды. Он даже не спросил, зачем Моррис убил Бобо. Моррис позавидовал ему.
   - Хотя думаю, даже в Италии их не смогут обвинить ни в чем серьезном, если не найдут тела или денег при них... Нет, мне кажется, это просто удобный отвлекающий маневр, чтобы установить некую дистанцию между... Моррис окончательно запутался в словах.
   Кваме выбивал быстрый ритм на руле. Несмотря на плебейское происхождение, он замечательно смотрелся в салоне "мерседеса".
   - И потом, они гомосексуалисты, извращенцы, у них СПИД - они опасны для общества.
   Ритм, который Кваме отстукивал то по собственным штанам, то по рулю, сильно походил на те, что звучат в фильмах из жизни джунглей. Работа на публику слишком очевидна.
   Моррис надеялся на случай, который заставит Кваме найти так нужные ему слова. Порой ему удавалось убедить себя, что он всего лишь бедный маленький мальчик, слишком рано потерявший мать.
   - Послушай, Кваме, на будущей неделе я собираюсь переехать в семейный дом в Квинцано. Он просторней, и к тому же Паола, моя жена, ждет ребенка, так что нам понадобится больше места. Когда мы переедем, я хочу, чтобы ты занял квартиру, в которой я сейчас живу, в Монторио. Я хочу сказать, ты, несомненно, заслужил награду за свою помощь.
   Кваме медленно кивал головой взад-вперед, но неясно было, выражал ли он этим свою благодарность или же просто следовал за ритмом, который продолжал выбивать.
   - По-моему, чертовски умно с твоей стороны было спросить, что будет, если Бобо вернется.
   На лице негра, неподвижно глядевшего сквозь лобовое стекло на статую в каменном капюшоне за воротами, проступила слабая улыбка. Дробь резко оборвался.
   - А я знаешь что думаю, босс?
   - Что?
   - Я думаю, есть более простые способы избавиться от жмурика.
   - Например?
   - Река. Горы. Очень надежно.
   Моррис задумался. Уверенность постепенно возвращалась.
   - Нет, и этот способ хорош, - возразил он. Затем, призвав на помощь то, чего и сам не понимал (от этого было приятнее вдвойне), добавил: Верный способ.
   К чести Кваме, он не задавал вопросов.
   - Ну так давай проверим, - только и сказал он.
   Негр выбрался из машины и зашагал к кладбищенским воротам. Провожая его взглядом, Моррис, думал, что явление негра на Виа-деи-Джельсомини, несомненно, собьет цены на недвижимость - вот и плата Создателю, до сих пор хранившему его на долгом и трудном пути. Выйдя из машины, Моррис задержался у лотка и купил три местных газеты.
   Десятью минутами позже Кваме изучал склеп и угол, где будут сложены гробы, а Моррис, опершись на колонну, изучал тупой расистский заголовок: "ЭМИГРАНТЫ - ПЕДИКИ-УБИЙЦЫ? ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ БИЗНЕСМЕНА". Он с интересом отметил, что в газете не упомянуто любовное письмо, которое, без сомнения, обнаружили среди бумаг Бобо, но молчание лишь подтверждало, что от прессы, как и от полиции, нельзя ожидать полной информации. Никогда нельзя забывать, что они могут знать то, что ему неизвестно, или то, что он считает тайной.
   Например, чей был тот анонимный звонок.
   Глава двадцатая
   После обжигающего ночного воздуха; запаха смерти и ее влажных прикосновений, жутких красноватых фонарей, стука переброшенного через кладбищенскую стену тела, туго затянутых шурупов в крышке гроба, костей, черепа и истлевших дорогих одежд; после горячечного шепота, работы отверткой поверх незрячего лица и наконец - долгой езды вверх по холмам, где следы терялись в снегу на крутых откосах, - Моррис чувствовал, что его преступление сокрыто более чем основательно. Над закрытым гробом он произнес краткую молитву: "Requiescat in pace"<Покойся с миром (лат.)> и поцеловал другой гроб, где покоилось мертвое тело дорогой Мими. Затем, забыв присоединить к Бобо то, что осталось от синьора Тревизана (вот именно: трудами, а не фортуной!), он просто сложил кости в большой пластиковый мешок и кинул в мусорный бак. Теперь остается вымыть руки, и все улики против него растворятся. Вместе с ними смоется грех... если он вообще был.
   Но не мне судить об этом, подумал Моррис.
   Когда Кваме вернулся в "мерседес", отделавшись от "ауди", Моррис обнял его и крепко прижал к себе. Тело негра источало замечательный аромат жизни, а его мощное объятие вселяло уверенность. Они посидели так немного, а затем, отстранившись друг от друга, рассмеялись. Двое мужчин хохотали как безумные, сидя в темной машине в предгорьях Альп, где снег мерцал безлунной ночью на каменистых склонах.
   На обратном пути они заехали на завод, чтобы Кваме мог вернуться на работу. Причиной его отлучки они договорились называть подсчет запасов картона на складе. Отъезжая в ясную холодную ночь, Моррис переживал одновременно счастье и сильнейшую потребность быть щедрым и великодушным. Разве можно было устроить лучше - сразу для всех? И могли ли эти бедняги надеяться на такого хозяина, как он? Приближаясь к дому в третьем часу, Моррис даже запел, крутя баранку на пустой дороге, про тело американского героя Джона Брауна, которое, само собой, лежит в земле сырой. Все-таки похороны - слишком тяжкое испытание.
   Через пять минут он подъехал к вилле в Квинцано и, все еще напевая, вышел из машины, как вдруг из темноты вырос ожидавший его карабинер. Блеснули и защелкнулись на запястьях наручники. Голос с сильным южным акцентом произнес уже ненужную фразу:
   - Синьор Дакворт, вы арестованы.
   В первую секунду ощутив холодное прикосновение металла, Моррис решил признаться во всем. Дух его и нервы целиком провалились в какую-то зловонную жижу, так что наилучшим выходом казалось немедля исторгнуть ее из себя, очиститься, убедиться наконец, что все позади. На мгновение ему захотелось оправдаться, объяснить, как разумно и правильно он поступал, и что свои преступления он не обдумывал, но выстрадал, что все произошло помимо его воли. Он даже собирался рассказать, что Массимина сама простила его, что они часто разговаривали и именно она предложила - нет, приказала убить Бобо!
   Но два молодых карабинера просто усадили его на заднее сиденье "альфетты" и без всяких расспросов, а тем более без физического насилия (которое, несомненно, заставило бы Морриса, панически боявшегося боли, признаться в чем угодно) повезли в свой штаб в Квинто. Один тут же закурил. Моррис попросил потушить сигарету, объяснив, что в таких обстоятельствах его может стошнить от дыма. Карабинер тотчас повиновался; его подчеркнутая вежливость приободрила Морриса. Может, ничего еще не потеряно. А даже если потеряно - притворяясь непонимающим, он ничего не проиграет.
   - И долго вы меня здесь ждали? - спросил он испытующе. - Должно быть, совсем продрогли.
   По крайней мере, узнает, как давно им известно, что его не было дома. Но карабинеры, несмотря на свою репутацию дуболомов, отделались замечанием, что все объяснения последуют позже. - Я могу позвонить жене? - продолжал Моррис. - И своему адвокату? - На самом деле он не знался с адвокатами, поскольку считал, что юристы отпугивают удачу. - Понимаете, - намекнул он на мужскую солидарность, которую всю жизнь презирал в душе, - не хотелось бы, чтобы она превратно истолковала мое отсутствие.
   Тот, что вел машину, слегка хихикнул. Другой сказал:
   - Все в свое время.
   Прошло еще пять минут, и Моррис почувствовал себя человеком, который свалился в темноте с обрыва и уже считал себя покойником, как вдруг обнаружил, что жив, и принялся проверять, все ли кости целы.
   - Понимаете, я только сегодня утром узнал, что она беременна. Жена, я имею в виду. Вдруг решит, что я от нее сбежал из-за этого.
   Спереди донесся еще один смешок. Суровый карабинер проворчал:
   - Complimenti.
   В неожиданном приступе болтливости, совершенно ему не свойственной, и неконтролируемого веселья - ведь, в конце концов, происходящее выглядело абсолютно нереальным - Моррис спросил:
   - А что, вы действительно собираетесь меня в чем-то обвинить?
   Хихикавший водитель умолк. Наступила пауза. Затем его напарник сказал:
   - Omicidio. Premeditato e pluriaggravato<Предумышленное убийство с отягчающими обстоятельствами.>.
   Они въехали в распахнувшиеся железные ворота казармы. Хрупкая уверенность Морриса улетучилась быстрей, чем воздух из проколотого детского шарика. Скорчившись на сиденье, он поджал колени и крепко обхватил их руками, в отчаянии чувствуя, как стремительно вытекает его любовь к себе. Прихватив зубами штанину, он сильно прикусил кожу под ней. Предумышленное! С отягчающими! Когда дверца машины открылась, карабинерам пришлось минуты три уговаривать его выйти.
   Камера была из бетона, с белеными стенами и зарешеченным окошком. В ней стояли две койки, на одной лежал тучный человек с растрепанными волосами, не то храпя, не то жалобно стеная при каждом вдохе. Теплый воздух был слишком сух из-за раскаленных батарей. Над железной дверью со смотровой щелью висел непременный Христос. Когда свет погас, Моррис с интересом отметил, что распятие, сделанное из светящегося пластика, слабо мерцает в темноте. Он не мог заснуть от жалости к самому себе и долго изучал невзрачную фигурку обреченного на смерть Властелина Вселенной. Человека, которого обожали и которому поклонялись две женщины, больше всего значившие в жизни Морриса: Массимина и мать. Эта мысль тут же породила менее приятную. Знают ли карабинеры о Мими? Что еще они обнаружили? Моррис перебирал в уме события двух последних безумных дней. Какие доказательства они успели обнаружить, какой мотив откопали? Что ему предъявят завтра утром? Неужели они уже нашли завернутое в брезент тело в гробу старого Тревизана, или выследили их с Кваме в холмах?
   И какое алиби он мог представить на сегодняшний вечер, не договорившись заранее с Паолой? Каким же идиотом, каким олухом царя небесного он был, понадеявшись на крепкий сон жены! Моррис ненавидел себя за глупость. По таким ублюдкам тюрьма просто плачет! Сосед по камере вновь судорожно вдохнул и застонал во сне.
   Или же Массимина нарочно потребовала убить Бобо, чтобы Морриса арестовали и наказали за ее смерть? Могут ли призраки устраивать ловушки?
   - Мими, - выдохнул он, - я всегда думал о тебе одной... Мими?!
   Ответа, разумеется, не последовало, но маленькое распятие над дверью, словно в утешение, казалось, замерцало чуть ярче. Моррис снова присмотрелся к нему. Голова в терновом венце, бессильно склоненная набок, аккуратно изломанное тело. Фигурка, казалось, предлагала отрешиться от всех печалей. "Истомленный душой и избитый грехами..." - всегда напевала мать, прежде чем усесться за стол. Моррис смотрел на распятие, и впервые в жизни - в камере у карабинеров в пятом часу ночи - его посетила ясная мысль: от любых невзгод можно избавиться с помощью религии. Без остатка принести свое ничтожное "я" в жертву великой Истине, Добру, заслужить себе скромное место среди праведников. Не трудом - этого ему отныне не дано, - а верой.
   Он взмолился: "Мими, если мне удастся выбраться отсюда, я отдам сердце Господу, клянусь". И завершил свой обет словами, которые, как он знал, прозвучали не в нем: "Я буду заново рожден во Христе".
   Осознав этот важный поворот в своей жизни, Моррис Дакворт наконец уснул. Так прошла его первая ночь за решеткой.
   Глава двадцать первая
   За ним пришли в шесть. Заставили одеться в их присутствии. Яркий свет бил прямо в лицо, мешая застегиваться. Намеренное унижение. Все еще думая о сияющем Мессии, Моррис ничуть не удивился бы, если бы на него надели терновый венец. Лишь присев на койку зашнуровать ботинки, Моррис заметил, что второго обитателя камеры уже нет. Значит, ночью была такая же возня, как сейчас, а он продолжал безмятежно спать. Это радовало. Несмотря на конвоиров, спертый поутру воздух и пыльные бетонные стены, захотелось произнести вслух что-нибудь вроде: "Чистая совесть - крепкий сон". Но не успев открыть рот, Моррис тут же спохватился, что в данной ситуации пафос неуместен. Если подумают, что он скрывает страх и готов ухватиться за любую соломинку, это только их ожесточит. Наоборот, вести себя нужно так, чтобы показать оскорбленное достоинство, благородный гнев.
   Поэтому, войдя в помещение со смехотворным плакатом на стенке: "Возьмемся за руки над миром во имя жизни на Земле" и усевшись напротив высокого человека в очках, он с ходу заявил:
   - Надеюсь, вы понимаете всю нелепость ваших действий. Почему мне не позволили объясниться еще вчера и пойти домой?
   Нападение - лучший вид обороны. Он всегда сам строил свою жизнь. Внутренний голос шепнул: "Мими!" И есть еще одно, что поможет преодолеть невзгоды. Он христианин и выполнит свой долг.
   Полковнику было на вид не больше сорока. Лицо с длинным тонким носом выглядело очень бледным, как у первого ученика-зубрилы. Неторопливо сцепив пальцы рук, он искоса взглянул на Морриса. Блеснули стекла очков. Большие, казавшиеся бесцветными глаза вызывали беспокойство.
   - Итак, синьор Дакфорс, - произнес он странным глухим голосом. Никаких объяснений не нужно. Но прежде чем вы начнете говорить что-либо, не могли бы вы назвать свои имя и фамилию, дату и место рождения, где проживаете в настоящее время?
   Они сидели за обычным столом со стопкой газет и громоздким старым магнитофоном. Комната для допросов не отличалась от любой канцелярской прихожей: белые стены, плакаты, на которых люди в форме ласкали детей и заботились о стариках. Лампы были люминесцентные.
   - Полагаю, я имею право на адвоката при допросе?
   - Разумеется, синьор Дакфорс. - Офицер не улыбнулся и не поднял глаз от бумаг. - Согласно статье двести двадцать третьей, раздел второй Уголовного кодекса, вы имеете право отвечать на любые вопросы следствия в присутствии адвоката. Однако ради этого нам с ним пришлось бы согласовать удобное для обеих сторон время встречи, а вам - оставаться здесь до момента, когда оно будет назначено. В этом случае нет смысла жаловаться на незаконное задержание.
   Моррис наморщил лоб, сделав вид, что обдумывает слова полковника. На самом деле он просто сравнивал. Насколько же лучше было с Марангони! Там всегда присутствовал дух дружеской подначки, как если бы они с полицейским инспектором разыгрывали бытовую комедию, где плохой конец исключается по определению. Здесь настрой был совсем иным.
   - Тогда спрашивайте. Мне нечего скрывать, - проговорил он.
   - Начните со сведений о себе, - сказал полковник, по-прежнему не отрывая глаз от бумаг.
   - Меня зовут, - начал Моррис обиженным тоном, - Моррис Альберт Дакворт, родился девятнадцатого декабря тысяча девятьсот шестидесятого года в Эктоне, Лондон, Великобритания. В настоящее время официально проживаю в Вероне, Монторио, Виа-деи-Джельсомини, шесть, хотя собираюсь переехать в дом своей жены в Квинцано, провинция Верона. Я ни в чем не виновен, не замешан ни в каком преступлении и готов ответить на любые разумные вопросы, которые мне будут заданы.
   - Grazie. - С полминуты полковник молчал.
   Моррис с удовлетворением заметил у него две довольно противных бородавки под левым ухом, похожим на бледную поганку. Злокачественные, что ли? Если нет, так любой приличный человек давно бы уже их удалил. Он сам недавно ходил прижигать бородавку на руке. Безболезненно и недорого.
   - На самом деле никаких особых вопросов у меня к вам нет, синьор Дакфорс. Все, что от вас нужно, - это заявление, подтверждающее либо опровергающее факты в том виде, в каком они у нас имеются. То есть расскажите, когда и как вы убили синьора - Позенато.
   Моррис остолбенел. Марангони ни разу так с ним не разговаривал, даже когда дела действительно были хуже некуда. В этом нестаром человеке с мертвенно бледным лицом, в бородавках и очках, ничто как будто не предвещало беды, но в его тевтонских интонациях было нечто пугающее. И почему он корежит его фамилию на намецкий лад?.. - Моррис решил не давать никаких показаний, пока не разберется, сколько известно полковнику. Голословными обвинениями его не проймешь - это детские игры. Может быть, они любого, кто сюда попал, обвиняют в самых ужасных преступлениях, чтобы только посмотреть, какова будет реакция. Никогда не угадаешь, где твоя удача. Спокойно, точно человек, не понимающий, как его угораздило оказаться в таком положении, Моррис спросил:
   - Вы ведь родом не из здешних мест? - Карабинер хмуро вперился в бумаги на столе. - У вас необычное произношение, - дружелюбно заметил Моррис.
   - Из Южного Тироля, - негромко ответил полковник, перевернув страницу.
   - О да, конечно, Альто-Адидже. А как вас зовут?
   Полковник наконец удосужился посмотреть на Морриса. Тот испытал мимолетное чувство победы. Теперь он мог обрабатывать противника глазами такими открытыми и честными, безукоризненно чистой голубизны.
   - Синьор Дакфорс, я не вижу необходимости...
   - О, как вам будет угодно. Просто мне кажется, не мешало бы поставить человека в известность, с кем он говорит. Но если, конечно, это следственная тайна...
   - Моя фамилия Фендштейг, - невозмутимо ответил карабинер.
   - Да-да, Тироль, - Моррис примирительно улыбнулся. - Фендштейг... Звучит почти так же неважно, как Дакворт, правда? Вам не приходилось замечать, что людям с такими фамилиями, как наши, трудно почувствовать себя в Италии своими? Вечно какой-то барьер между нами и остальными.
   Но полковник, вместо того чтобы проникнуться симпатией после этих слов, неожиданно смерил его ледяным взглядом. Моррис поспешно продолжал:
   - Вы никогда не интересовались вопросом, влияет ли имя человека на его характер и судьбу? Помнится, когда я был моложе...
   - Синьор Дакфорс, - бесцеремонно перебил Фендштейг; его речь на глазах приобретала все больше немецких обертонов. - Я не собираюсь вести светские беседы с задержанным, который, как я убежден, совершил убийство. Сейчас я ознакомлю вас с фактами, которыми мы располагаем. Эти факты вы либо подтвердите, либо опровергнете в доказательной форме, либо вообще не станете комментировать. Как пожелаете, на ваше усмотрение. При этом можете добавлять любые детали, которые, по вашему мнению, заслуживают внимания. После этого наш разговор будет закончен. Вам ясно?