Паркс Тим
Призрак Мими (Дорогая Массимина - 2)
Тим ПАРКС
ДОРОГАЯ МАССИМИНА - 2
ПРИЗРАК МИМИ
Перевел Михаил Глобачев
Царства мысли, философии и духа разбиваются вдребезги,
когда сталкиваются с тем, чему нет имени, со мной.
Макс Штирнер
"Единственный и его собственность"
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Моррис легонько пробежал кончиками пальцев по шелковистому на ощупь бордюру кофейного цвета изразцов от Валентино. Это было, в сущности, единственное место в квартире, где он чувствовал себя счастливым. Особенно хороши были, на его взгляд, подставка из полированного ореха под мыльницу теплого бежевого оттенка и такая же вешалка для белых пушистых полотенец, столь разительно отличавшиеся от грубых, как терка, полотнищ, какими приходилось пользоваться в детстве и юности. Кроме того, в это святилище редко долетали звуки радио, телевизора и пронзительные голоса из соседних квартир большого дома - хитрая уловка современных строителей, своего рода незапланированный отдых. Здесь он мог бриться в душевном покое, любуясь твердой линией своего подбородка, идеальным цветом щек, - точно на полпути между молодостью и зрелостью - аккуратной стрижкой по-прежнему густых волос - над прозрачной голубизною глаз... и мечтать о жизни, в которой все было бы иначе.
Главная ошибка, конечно, - Паола.
Расправив узел галстука под порозовевшим подбородком, он обошел ванну, утопленную в пол подобно маленькому бассейну, и остановился у окна в изящной двойной раме из нежно-желтой сосны. Наслаждаясь простыми движениями, гладкостью стали оконной ручки, свежими запахами смолы и краски, он открыл фрамугу, щелкнув задвижкой. Однако на вороненом металле пылали - о ужас! - следы ржавчины... Надо - непременно заявить об этом строителям. Моррис поскреб вздутия ухоженным ногтем. Вот так: не успеешь налюбоваться роскошью - интерьера, как обнаруживаешь в нем грязь, порок, какую-нибудь издевательскую мелочь, и понимаешь, что нельзя расслабляться ни на минуту. Моррис пригляделся внимательнее. Подрядчик явно приволок эту дрянь от дешевых поставщиков. И ведь верно рассчитал, подлец - разве разглядишь каждый пустяк во время краткого осмотра, до которого милостиво допускают клиента, - прежде чем огорошить его заявлением, что претендентов на квартиру тьма тьмущая, и лучше расплатиться прямо сейчас (притом наличными!). Увы, остается признать: тут его обвели вокруг пальца, и кто деревенский жлоб, ловчила. Ладно, надо смириться с этим фактом, принять его к сведению. И больше не тешить себя мыслями, будто все хорошо, когда на самом деле все из рук вон плохо.
Потому что с Паолой не может быть ничего хорошего.
Вернув задвижку на место, Моррис отметил тусклую серость зимнего рассвета и задержался взглядом на унылом силуэте "элитного" многоквартирного дома по соседству. Дом возводил тот самый подрядчик. На участке, который, как клялся и божился этот прохиндей всего полгода назад, останется чарующей сельской далью. Содрогаясь от дуновения холодного воздуха, Моррис заставлял себя смотреть, растравляя душу своим маленьким поражением, очередным фиаско попытки постичь итальянскую душу. Завладеть состоянием - еще не все, надо уметь его сберечь. Как, наверное, гордится собой этот тип всякий раз, когда грузовики грохочут по улице, как тешится унижением Морриса!
Как бы там ни было, погода в самый раз для Дня поминовения: изморось и туман. Церемония выбора одежды, что всегда так нравилась ему; семейство в сборе, вереница автомобилей на кладбище, цветы, сладкая боль при виде фото Массимины на фамильном склепе. Моррис любил традиции. Ему импонировало, что обряды обрамляют жизненный путь, задавая определенный ритм. Папочка, само собой, никогда не навещал розовый куст, под которым упокоился прах матери. В следующий раз, как Моррис поедет в Англию, он специально посетит могилу показать старику, что такое настоящая цивилизация и хорошие манеры.
Закрыв окно, Моррис задержался, чтобы еще раз взглянуть на себя в зеркало. Пиджак от Армани, галстук от Версаче, рубашка от Джанфранко Ферре - безукоризненная элегантность. - Но теперь, когда появилась возможность обзавестись всеми этими чудесными вещами, стало понятно, что этого еще не достаточно. Необходимо гораздо больше. Искусство, культура и чувство собственного достоинства; нужно жить среди людей, которые признают эти духовные ценности и пестуют их в своем кругу. Вот потому его брак и обернулся такой нелепой, такой трагической ошибкой. Если вечером останется время, надо заехать к Форбсу...
- Паола! - Моррис вышел в коридор. - Паола, уже половина девятого!
Ответа не последовало. Он заглянул в спальню. Жена - уютно раскинулась под пуховым одеялом. Туго завитые каштановые волосы разметались по розовой подушке. Но не было в ней светлого детского простодушия покойной сестры. Не говоря уже о том, что Массимина в недолгие золотые дни их романтического побега всегда была на ногах с утра пораньше.
Он присел на край кровати и принялся разглядывать женщину, с которой так оплошно соединил свою судьбу. В конце концов, надо же хоть в чем-то находить отдушину. Иначе остается только заделаться еще одним подкаблучником, добытчиком денег для безмозглой бабы, а та пусть вытворяет что хочет. Наконец Паола, не открывая глаз, спросила:
- Как, ты сегодня не на работе, Мо?
Моррис терпеть не мог, когда его так называли.
- Sono i morti. День поминовения.
- Giusto, вот именно. Так чего ты поднялся? Нам же ехать на кладбище только в районе одиннадцати. Залезай в постельку, побалуемся.
- Надо еще расплатиться за цветы для Массимины, - сухо ответил он. - И потом, завтра у тебя последний экзамен.
- Господи, муть какая! Ну иди же сюда, Мо, сделай мне как вчера. Я так соскучилась... - Паола заурчала и изобразила вульгарный жест.
Стараясь подпустить в голос заботливых ноток, Моррис пробормотал:
- Перед экзаменом каждый час идет за день, не пришлось бы тебе завтра пожалеть.
Паола рывком села в постели. Соски, проглянув сквозь тончайший кремовый шелк ночной рубашки, напомнили Моррису шоколадные трюфели, которые двадцать лет назад мать клала ему в рождественский чулок. Груди Паолы были меньше, чем у Массимины, но тверже и, надо признать, изящнее. Состроив недовольную гримасу, она протянула руку за пачкой "Ротманс", щелкнула зажигалкой из полированного серебра. Эта ее привычка, вкупе со страстью к дискотекам, вызывающими панковскими тряпками и придурковатыми, хотя вполне приличными по местным меркам приятелями, находилась, как теперь сознавал Моррис, в жестоком противоречии с теми представлениями о достойной жизни, которые вдохновляли его долгие годы.
Его папаша тоже курил "Ротманс".
- Ну так что?
- А, не пойду на экзамен, и все дела.
Моррис набрал в грудь воздуха, собираясь возмутиться. Как можно губить - будущую карьеру из-за глупого страха перед последним экзаменом?
- Знаешь, Мо, ну на кой мне сдался этот диплом по архитектуре? Соображаешь? - Паола - кокетливо склонила голову к плечу. - Деньги у нас уже есть, факт. Через месяц-другой Mamma, хочешь не хочешь, отправится вслед за Мими к старому ангелу. У тебя будет твоя фирма, и поплывем по волнам.
"Старым ангелом" она называла довольно помпезное изваяние, украшавшее семейный склеп.
Поморщившись от такого цинизма, Моррис счел своим долгом заметить, что деньги деньгами, и они, разумеется, не помешают, но работа архитектора позволит самоутвердиться в этой жизни.
- Ох, Моррис, какой же ты зануда! - Паола зашлась своим хрипловатым, покровительственным смешком.
Моррис подумал, что его раздражает больше всего не сам факт, что жена курит, а манера, в какой она это делает - наглое пижонство, гнусное позерство сопливых стиляжек из фильмов. Не это ли так восхитило его папочку, когда они ездили в Англию? Хотелось верить, что сам он никогда не опустится до того, чтобы терроризировать людей подобным образом.
- Я ведь тебе уже говорила, - продолжала она, - что в школе из кожи лезла и в университет поступила только ради того, чтоб выбраться из нашего провонявшего дома, сбежать подальше от мамы с ее дрянью от моли и полированным хламом. И архитектурный факультет выбрала лишь потому, что в Вероне его нет, и я на четыре дня в неделю укатывала в Падую, где можно оттянуться как следует. А теперь иди наконец сюда, снимай эти дурацкие тряпки и полезай ко мне в норку.
Морриса снова передернуло от пошлости происходящего, хоть за последнее время ему доводилось выслушивать и большую вульгарщину. К примеру, когда они с женой занимались любовью (что до сих пор ему скорее нравилось и порой даже заставляло удивляться, до чего он хорош в этом деле; только после неизменно накатывала тоска, торопливо гнавшая его под душ), - так вот, в такие минуты - Паола изрыгала лавину самых чудовищных непристойностей. Неужели кто-то может получать удовольствие от такой похабщины?
- Но, Паола, любовь моя, - запротестовал было Моррис (ему нравилось слышать, как он произносит эти слова), - мне всегда казалось, что ты так счастлива, так любишь свой дом и семью. Я помню, как пришел к вам в первый раз, - вы тогда с Антонеллой еще жаловались на плохие отметки Мими...
Паола буквально лопалась от смеха.
- Цирк! Бедняжка Мими была никчемной идиоткой. Я всегда знала, что она плохо кончит.
Нет, это невыносимо.
- Так ты не собираешься заниматься делом? - его слова словно вспороли мягкий полумрак супружеской спальни.
Паола фыркнула.
- Даже и не думала, дорогуша. Просто таскалась на экзамены, как все. Сам знаешь, как это бывает. До сих пор не пойму, почему Мими их так боялась.
Моррису удалось взять себя в руки, и он проговорил с неподдельной мягкостью:
- Ну хорошо, тогда давай заведем ребенка. Мне всегда хотелось иметь сына.
Но Паола снова захохотала.
- Nemmeno per sogno, Моррис! Как бы не так! Это еще подождет годочков пять-шесть.
- В таком случае, как ты собираешься дальше жить? Мы, по-моему, об этом так и не поговорили ни разу всерьез...
- Да просто отрываться на всю катушку. - Паола выдохнула колечко дыма и с лукавой усмешкой склонила голову к другому плечу. Ничего похожего на тот образ кроткой скорби, что привлек его на похоронах Мими. - У меня такое ощущение, будто я только сейчас и начинаю жить.
- А мне, значит, останется тянуть лямку на фирме?
- Так ты же этого сам хотел. Чуть не прыгал от радости, когда маму хватил инсульт.
Моррис молча смотрел на нее.
- Ну что, не желаешь воспользоваться приглашением? Тогда я пошла мыться. - Паола встала и, обойдя кровать, дернула мужа за нос. - Твой башка совсем дурна, мало-мало - понимать, - хихикнула она, перейдя на жаргон дикаря южных морей. И удалилась, демонстративно виляя задом в узеньких белых трусиках.
Моррис зажмурил глаза.
* * *
Немногим позже он вышел из ворот изысканного и чересчур дорогого, как опять подумалось, дома. Воздух холодил свежевыбритые щеки. Земля и все предметы под пологом серого тумана были подернуты инеем. Ровный ряд кипарисов застыл и побелел. Лавровые кусты у ограды покрылись крошечными сосульками. Моррис был из породы людей, что привыкли примечать подобные мелочи и радоваться им.
В модном пальто из серой шерсти и лиловом кашемировом кашне, он направлялся в город на небольшом белом "мерседесе". Будь его воля, Моррис выбрал бы жилье в одном из старых кварталов Вероны и не связывался с машинами. Но Паола настояла на том, чтобы обезопаситься от нежданных визитов мамаши, которыми та непрерывно докучала старшей дочери Антонелле и зятю Бобо. И молодожены поселились за городом, как можно дальше от материнского дома. Моррис согласился на это с легким сердцем, все еще пребывая в дурацкой эйфории оттого, что его приняли в семью, пусть и на формальных основаниях.
В последние несколько месяцев, после того, как синьору Тревизан хватил инсульт, стало ясно, что Моррис допустил роковой промах, поселившись так далеко. До сих пор оставалось неизвестным, как после смерти Mamma будут разделены активы компании. Живи они с Паолой чуть ближе, куда проще было бы зарекомендовать себя достойными наследниками, выказывая почтительность и сострадание к мукам матроны. В этом смысле Антонелла и Бобо, конечно, усердствовали больше всех. Моррису следовало предвидеть такой поворот событий и не потакать прихотям жены. Но тогда он упивался своим новым положением семьянина. Легко умничать задним числом... Одному, во всяком случае, Моррис научился за эти месяцы: не спрашивать слишком строго с самого себя.
Не снижая скорости, он взял телефон и набрал номер Форбса.
- Pronto?<Слушаю? (итал.)> - откликнулись в трубке.
Тон был до того интеллигентный, что невольно вызывал у собеседника замешательство, а легкий акцент выдавал британское происхождение. Моррис гордился своим умением думать по-итальянски, чувствовать себя итальянцем, наконец, своим стремлением полностью превратиться в итальянца. Тем не менее его неизменно восхищала манера, с какою этот пожилой англичанин демонстрировал свой отказ приспосабливаться к окружению. Форбс подчеркнуто со стороны восторгался Италией и ее искусством - как знаток-чужеземец. Он, казалось, не только не разделял, но попросту не понимал потребность Морриса в защитном камуфляже.
Моррис назвался и извинился на случай, если его звонок поднял почтенного мэтра с постели.
- А, Моррис... Ну, вам я готов простить и худшее. - В - ветеранском голосе тут же пробилась великодушная снисходительность.
- В выходные собираюсь поехать во Флоренцию. Не желаете ли составить компанию? Хочу посмотреть одну картину в галерее Уффици...
- Блестящая мысль.
- ...и подумал, что вы могли бы получше понять ее. Не обессудьте, но я не очень-то разбираюсь в шедеврах раннего Ренессанса.
- Никаких проблем, буду только рад.
- А по дороге можно обсудить то дельце, о котором вы вспоминали как-то раз.
- Однако если вы рассчитываете сколотить на этом капитал, - смиренно заметил Форбс, - то, боюсь, я при своих ограниченных средствах...
- Что-нибудь придумаем, - подбросил наживку Моррис. Он никогда не считал нужным стесняться того, что разбогател, женившись на наследнице состояния. И уж во всяком случае не было нужды скрывать это от Форбса. В то же время приятно думать, что деньги заставляют такого человека, как Форбс, уделить ему толику драгоценного времени. Только бы не переоценить свои возможности.
- Так я заеду за вами в субботу с утра, около девяти.
- Э-э... в девять тридцать вас не затруднит, Моррис? Я, видите ли, не из ранних пташек.
- К вашим услугам.
Они распрощались. Но Моррису так нравилась болтать по телефону, на полной скорости несясь вперед - красноречивый символ выстраданного успеха, - что он не стал класть трубку и после гудка. Светловолосый англичанин приятной наружности продолжал говорить в пространство, что случалось с ним в последние дни все чаще.
- Pronto? - вопросил он бестрепетно. - Массимина, ты меня слышишь? По-моему, какие-то неполадки на линии. Ты слышишь меня, cara<милая (итал.)>? Знаешь, ведь сегодня День поминовения.
Он живо представил себе, как Мими почти беззвучно соглашается тихим, полудетским голоском. Si, Morri, si.
На въезде в город туман неожиданно сгустился, облепив машину плотными хлопьями.
- Знаешь, я видел картину, на которой ты как живая. Да-да. Ты, конечно, не поверишь. - Он небрежно держал на отлете элегантную белую трубку, выжимая газ почти при нулевой видимости. Моррис знал цену риска: всякий раз, как удается улизнуть от опасности, - вырываешь у фортуны кусочек удачи. - Я читал одну книгу по истории искусства, и вдруг увидел тебя. Вот именно, на картине Фра Липпи La Vergine incoronata, "Венценосная Дева". Говорю тебе, вылитая ты. Сходство полнейшее. И представляешь, Мими, осознав, что художник написал твой портрет за пятьсот лет до того, как ты родилась, я вдруг решил, что ты, возможно, все еще жива. Быть может, ты как та Дева, что воплощается вновь и вновь, от одной incoronazione к другой...
Господи, что за чушь я несу, подумал Моррис. Он даже не подозревал, что способен на столь безумные выходки. И все же это и был один из тех редких моментов, что согревают душу и убеждают: в нем таится великий артистический талант. Моррис не уставал изумляться себе. Нет, никогда он не постареет и не покроется плесенью. Напротив, ум его становится все изощреннее.
Туман навалился на "мерседес", он точно вытягивал щупальца в попытке схватить машину.
- ...ведь на самом деле я тебя вовсе не убивал - ну подумай, разве мог я это сделать, Мими?
Впереди, в каком-то полуметре, вдруг вспыхнуло розовое сияние задних фонарей. Моррис резко затормозил и судорожно переключил скорость. Этого оказалось мало; чтобы избежать столкновения, он круто вывернул руль влево и очутился в непроглядной серой мгле. Тут же на него метнулись фары. Встречный автобус занесло; лишь в самый последний момент Моррис чудом выскользнул из ловушки под яростный хор гудков.
Он поднял трубку, упавшую на сиденье.
- ...и я подумал, Мими... я подумал... если бы ты подала мне какой-нибудь знак, если б откликнулась... Чтобы я знал, что ты жива и с тобой все порядке... это очень важно для меня. Любой знак, какой захочешь. Для меня главное понять - это ты, это действительно ты. И ты простила меня...
Моррис нахмурился. Самым ужасным в загробном привете от Мими было то, что Мадонна, ее двойник с ренессансного полотна, была беременна. Беременной была и Мими. И он уничтожил свое собственное дитя, плод их любви и, возможно, будущего спасителя человечества. Эта чудовищная истина временами завладевала его сознанием, тошнотворным комом перекрывала горло, отзывалась слабостью во всем теле. Но та же истина и утешала на свой лад, давая понять, что он отнюдь не изверг, - лишенный сердца. Опыт показывал, что такой порок встречается сплошь и рядом.
- Так ты это сделаешь, Мими? Дашь мне знак? Неважно какой, - лишь бы я понял.
И вновь ему померещился ее шепчущий голос. Si, Morri, si. Тот ласковый голос, которым - Массимина всегда говорила с ним. Уж она-то никогда не грешила дурацким имечком Мо, не зазывала влезть к ней "в норку", а тем более отдрючить до смерти. И вообразить такое невозможно. Секс был для нее чем-то особенным, вроде священного таинства. О, если б ему посчастливилось жениться на Мими, она бы не вела себя как законченная эгоистка и не отказалась родить ему ребенка. Моррис усмехнулся внезапной мысли. Да что ж я за кретин, подумал он. Обрюхатить Паолу против ее воли - вот как надо действовать! Дать ей цель в жизни, пока она окончательно не превратилась в расфуфыренную паразитку. Потом сама спасибо скажет. Разве не в том главная цель брака, как провозгласил чиновник в мэрии?
Из-за этих бессвязных мыслей настроение его неожиданно переменилось. Повинуясь одному из тех внезапных озарений, прислушиваться к которым он учился годами, Моррис свернул направо, на Вальпантену, вместо того, что ехать прямиком в цветочный магазин за венком, заказанным накануне. Скоростное шоссе уходило вверх, к холмам, где у семейства Тревизанов был виноградник.
Он вырвался из лап тумана сразу за деревней Квинто и, ласкаемый солнечным светом, быстро доехал до Греццаны. В неярких лучах зимнего солнца долина с вытянувшимися рядом - мелкими фабриками и вереницей неприметных домишек, многие из которых были отмечены печатью унылого английского вкуса, выглядела подурневшей красавицей. Это была явно не та Италия, к которой рвалась душа Морриса, когда он решил во что бы то ни стало породниться с одним из богатейших семейств Вероны. Этот вопрос ему как-то довелось основательно обсудить с Форбсом: порода вырождалась на глазах. Итальянцы по-прежнему любили красивые вещи и умели их делать, что имело для Морриса решающее значение: иного смысла бытия он и представить себе не мог. Но их уже больше не заботило, что эти труды уродуют древнюю землю; тяга к красоте приобрела сугубо материальный характер, скукожилась, обернувшись тягой к стилю в одежде и обстановке. Многие из нынешних итальянцев и понятия не имеют о собственном историческом наследии и великом искусстве. Какой позор, подумал Моррис - и свернул на гравийный проселок. Дорога, вильнув еще пару раз, наконец вывела его к трем длинным приземистым постройкам из шлакобетона, где созревали, разливались по бутылкам и хранились вина Тревизанов.
Он достал из бардачка пульт, и створки широких низких ворот со скрипом поехали в стороны. Новый сторожевой пес залился истошным лаем - как всегда при появлении Морриса, как и вообще все собаки, с которыми он когда-либо имел дело. Надо поговорить с Бобо, попытаться убедить его, что эта тварь только даром переводит жратву. Если кому приспичит сюда забраться, он начнет с того, что без лишних хлопот пристрелит скотину. Когда рабочие расходятся по домам, прислушиваться к выстрелам в этой фабричной глухомани некому. О таких вещах положено заботиться заранее.
А может, Бобо хочет таким манером отпугнуть кого-то, кто на дух не переносит собак? Его, Морриса, например. Ну нет, это уже паранойя. Он ведь теперь член семьи. А семья есть семья.
Он заглушил мотор. Огромный доберман или как его там - породами четвероногих тварей Моррис не интересовался - с рычанием прыгал вокруг машины. Зверь косил глазом на дверцу, подстерегая, когда человек попытается вылезти. Господи, вот вляпался... Такой неприятности Моррис не ожидал. Но он от своего не отступится, пусть тварь не надеется.
Снова включив зажигание, он подкатил по раскисшей глине к самым дверям конторы, помещавшейся в пристройке у торца одного из длинных бараков разливочного цеха. Машину удалось остановить почти впритык, так что борт очутился в каких-нибудь пятнадцати сантиметрах от входа. Пока пес елозил, скулил и сопел, силясь протиснуться в узкую щель, Моррис опустил стекло в окошке, вставил ключ в дверь конторы и дважды повернул. Затем отъехал прочь и двинулся вокруг барака, держась почти вплотную к стенке - тупой скотине пришлось рысью припустить следом, виляя меж грузовиков и штабелей пустых бутылок. Достигнув последнего угла, Моррис рванул вперед: нескольких секунд хватило, чтобы с неподражаемой ловкостью затормозить у двери, выскочить из автомобиля и влететь в контору. Дверь с треском захлопнулась за спиной.
Пес был в ярости. Моррис - тоже. Он твердо решил при первой же возможности отравить эту тварь.
Глава вторая
В окрестностях Вероны располагаются три крупных винодельческих района: Вальполичелла на севере и западе, Соаве в двадцати километрах к востоку от города, а между ними - Вальпантена, тянущаяся на север сразу от восточных предместий. Вина первых двух марок всемирно известны и не нуждаются в рекламе. Моррис вспоминал, как папаша после смерти матери порой откупоривал бутылочку "Суэйва", потчуя какую-нибудь шлюху. Сам он осушил не один бокал "вальполичеллы" на стиляжьих вечеринках в Кембридже, но тогда не имел понятия, откуда берется благородный напиток. Если б семейка Тревизан догадалась обзавестись виноградником в одном из этих двух славных мест, ничто бы не помешало грандиозным планам Морриса завоевать рынок. Когда задумано нечто важное, особенно если речь о коммерческом проекте, все должно выполняться с безупречным вкусом и в высоком стиле.
Между тем "вальпантена" определенно шла низшим сортом. Получать сертификаты соответствия было все трудней из-за глинистых почв и низкого содержания сахара. Вино имело невыразительный вкус и слабый букет. Хуже того, само имя обрекало его оставаться дешевым пойлом. Потому объем продаж падал год от года: покупатели поразборчивее, поддаваясь ползучему снобизму, переходили на раскрученные марки, а упрямая деревенщина еще со времен Тэтчер допивалась до цирроза на свои жалкие ЕЭСовские субсидии, выделяемые специально для того, чтобы привязать крестьян к земле. В тысячах прокуренных сельских погребков мужланы глушили "вальпантену" за бесконечной игру в брисколу.
Моррис частенько задумывался: как могла бы повернуться судьба, если б он связался не с Массиминой Тревизан, а с одной из дочек семейства Болла? Наверное, стал бы уважаемым менеджером по экспорту в крупной винодельческой компании с отделениями по всему свету. И смог бы заняться финансированием скромных культурных проектов - разных там любительских театров, местных выставок этрусского искусства, приличных книжек и художественных фотостудий. А случись ему, скажем, преподавать английский в высших сферах в Милане (почему бы и нет, если образованность вполне позволяет?) Тогда бы он добрался до небес: там Берлускони, Аньелли, Ридзоли, несметные богатства и необъятная власть... Уж если Моррис не оплошал с мелочными и явно не расположенными к нему Тревизанами, то с какой стати у него должно было не получиться с бизнес-элитой высшей пробы? Он и сейчас на это способен, стоит только захотеть.
Но в том и была загвоздка. Еще ни разу без крайней необходимости - а порой и при необходимости тоже - он не вдавался в детали презренной реальности, - охотнее пускаясь в изящные умозаключения и экзистенциальные диалоги. Ум Морриса был необычайно плодотворен, но экзотические виньетки в нем перевешивали практическую основу. Он гордился своим даром воспарять над повседневностью, высказывать меткие суждения, но не умел планировать дальше, чем на день-другой вперед. Вот разве стал бы он путаться с Массиминой, если бы предвидел конец? Конечно, не стал бы. (Это ошеломляющее открытие Моррис совершил только что, буквально час назад.) Он был подобен сочинителю, вечно забывающему, куда должен повернуть его сюжет, или, если быть совсем уж точным, соглашателю, подбирающему там и сям убогие крохи жизни.
ДОРОГАЯ МАССИМИНА - 2
ПРИЗРАК МИМИ
Перевел Михаил Глобачев
Царства мысли, философии и духа разбиваются вдребезги,
когда сталкиваются с тем, чему нет имени, со мной.
Макс Штирнер
"Единственный и его собственность"
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Моррис легонько пробежал кончиками пальцев по шелковистому на ощупь бордюру кофейного цвета изразцов от Валентино. Это было, в сущности, единственное место в квартире, где он чувствовал себя счастливым. Особенно хороши были, на его взгляд, подставка из полированного ореха под мыльницу теплого бежевого оттенка и такая же вешалка для белых пушистых полотенец, столь разительно отличавшиеся от грубых, как терка, полотнищ, какими приходилось пользоваться в детстве и юности. Кроме того, в это святилище редко долетали звуки радио, телевизора и пронзительные голоса из соседних квартир большого дома - хитрая уловка современных строителей, своего рода незапланированный отдых. Здесь он мог бриться в душевном покое, любуясь твердой линией своего подбородка, идеальным цветом щек, - точно на полпути между молодостью и зрелостью - аккуратной стрижкой по-прежнему густых волос - над прозрачной голубизною глаз... и мечтать о жизни, в которой все было бы иначе.
Главная ошибка, конечно, - Паола.
Расправив узел галстука под порозовевшим подбородком, он обошел ванну, утопленную в пол подобно маленькому бассейну, и остановился у окна в изящной двойной раме из нежно-желтой сосны. Наслаждаясь простыми движениями, гладкостью стали оконной ручки, свежими запахами смолы и краски, он открыл фрамугу, щелкнув задвижкой. Однако на вороненом металле пылали - о ужас! - следы ржавчины... Надо - непременно заявить об этом строителям. Моррис поскреб вздутия ухоженным ногтем. Вот так: не успеешь налюбоваться роскошью - интерьера, как обнаруживаешь в нем грязь, порок, какую-нибудь издевательскую мелочь, и понимаешь, что нельзя расслабляться ни на минуту. Моррис пригляделся внимательнее. Подрядчик явно приволок эту дрянь от дешевых поставщиков. И ведь верно рассчитал, подлец - разве разглядишь каждый пустяк во время краткого осмотра, до которого милостиво допускают клиента, - прежде чем огорошить его заявлением, что претендентов на квартиру тьма тьмущая, и лучше расплатиться прямо сейчас (притом наличными!). Увы, остается признать: тут его обвели вокруг пальца, и кто деревенский жлоб, ловчила. Ладно, надо смириться с этим фактом, принять его к сведению. И больше не тешить себя мыслями, будто все хорошо, когда на самом деле все из рук вон плохо.
Потому что с Паолой не может быть ничего хорошего.
Вернув задвижку на место, Моррис отметил тусклую серость зимнего рассвета и задержался взглядом на унылом силуэте "элитного" многоквартирного дома по соседству. Дом возводил тот самый подрядчик. На участке, который, как клялся и божился этот прохиндей всего полгода назад, останется чарующей сельской далью. Содрогаясь от дуновения холодного воздуха, Моррис заставлял себя смотреть, растравляя душу своим маленьким поражением, очередным фиаско попытки постичь итальянскую душу. Завладеть состоянием - еще не все, надо уметь его сберечь. Как, наверное, гордится собой этот тип всякий раз, когда грузовики грохочут по улице, как тешится унижением Морриса!
Как бы там ни было, погода в самый раз для Дня поминовения: изморось и туман. Церемония выбора одежды, что всегда так нравилась ему; семейство в сборе, вереница автомобилей на кладбище, цветы, сладкая боль при виде фото Массимины на фамильном склепе. Моррис любил традиции. Ему импонировало, что обряды обрамляют жизненный путь, задавая определенный ритм. Папочка, само собой, никогда не навещал розовый куст, под которым упокоился прах матери. В следующий раз, как Моррис поедет в Англию, он специально посетит могилу показать старику, что такое настоящая цивилизация и хорошие манеры.
Закрыв окно, Моррис задержался, чтобы еще раз взглянуть на себя в зеркало. Пиджак от Армани, галстук от Версаче, рубашка от Джанфранко Ферре - безукоризненная элегантность. - Но теперь, когда появилась возможность обзавестись всеми этими чудесными вещами, стало понятно, что этого еще не достаточно. Необходимо гораздо больше. Искусство, культура и чувство собственного достоинства; нужно жить среди людей, которые признают эти духовные ценности и пестуют их в своем кругу. Вот потому его брак и обернулся такой нелепой, такой трагической ошибкой. Если вечером останется время, надо заехать к Форбсу...
- Паола! - Моррис вышел в коридор. - Паола, уже половина девятого!
Ответа не последовало. Он заглянул в спальню. Жена - уютно раскинулась под пуховым одеялом. Туго завитые каштановые волосы разметались по розовой подушке. Но не было в ней светлого детского простодушия покойной сестры. Не говоря уже о том, что Массимина в недолгие золотые дни их романтического побега всегда была на ногах с утра пораньше.
Он присел на край кровати и принялся разглядывать женщину, с которой так оплошно соединил свою судьбу. В конце концов, надо же хоть в чем-то находить отдушину. Иначе остается только заделаться еще одним подкаблучником, добытчиком денег для безмозглой бабы, а та пусть вытворяет что хочет. Наконец Паола, не открывая глаз, спросила:
- Как, ты сегодня не на работе, Мо?
Моррис терпеть не мог, когда его так называли.
- Sono i morti. День поминовения.
- Giusto, вот именно. Так чего ты поднялся? Нам же ехать на кладбище только в районе одиннадцати. Залезай в постельку, побалуемся.
- Надо еще расплатиться за цветы для Массимины, - сухо ответил он. - И потом, завтра у тебя последний экзамен.
- Господи, муть какая! Ну иди же сюда, Мо, сделай мне как вчера. Я так соскучилась... - Паола заурчала и изобразила вульгарный жест.
Стараясь подпустить в голос заботливых ноток, Моррис пробормотал:
- Перед экзаменом каждый час идет за день, не пришлось бы тебе завтра пожалеть.
Паола рывком села в постели. Соски, проглянув сквозь тончайший кремовый шелк ночной рубашки, напомнили Моррису шоколадные трюфели, которые двадцать лет назад мать клала ему в рождественский чулок. Груди Паолы были меньше, чем у Массимины, но тверже и, надо признать, изящнее. Состроив недовольную гримасу, она протянула руку за пачкой "Ротманс", щелкнула зажигалкой из полированного серебра. Эта ее привычка, вкупе со страстью к дискотекам, вызывающими панковскими тряпками и придурковатыми, хотя вполне приличными по местным меркам приятелями, находилась, как теперь сознавал Моррис, в жестоком противоречии с теми представлениями о достойной жизни, которые вдохновляли его долгие годы.
Его папаша тоже курил "Ротманс".
- Ну так что?
- А, не пойду на экзамен, и все дела.
Моррис набрал в грудь воздуха, собираясь возмутиться. Как можно губить - будущую карьеру из-за глупого страха перед последним экзаменом?
- Знаешь, Мо, ну на кой мне сдался этот диплом по архитектуре? Соображаешь? - Паола - кокетливо склонила голову к плечу. - Деньги у нас уже есть, факт. Через месяц-другой Mamma, хочешь не хочешь, отправится вслед за Мими к старому ангелу. У тебя будет твоя фирма, и поплывем по волнам.
"Старым ангелом" она называла довольно помпезное изваяние, украшавшее семейный склеп.
Поморщившись от такого цинизма, Моррис счел своим долгом заметить, что деньги деньгами, и они, разумеется, не помешают, но работа архитектора позволит самоутвердиться в этой жизни.
- Ох, Моррис, какой же ты зануда! - Паола зашлась своим хрипловатым, покровительственным смешком.
Моррис подумал, что его раздражает больше всего не сам факт, что жена курит, а манера, в какой она это делает - наглое пижонство, гнусное позерство сопливых стиляжек из фильмов. Не это ли так восхитило его папочку, когда они ездили в Англию? Хотелось верить, что сам он никогда не опустится до того, чтобы терроризировать людей подобным образом.
- Я ведь тебе уже говорила, - продолжала она, - что в школе из кожи лезла и в университет поступила только ради того, чтоб выбраться из нашего провонявшего дома, сбежать подальше от мамы с ее дрянью от моли и полированным хламом. И архитектурный факультет выбрала лишь потому, что в Вероне его нет, и я на четыре дня в неделю укатывала в Падую, где можно оттянуться как следует. А теперь иди наконец сюда, снимай эти дурацкие тряпки и полезай ко мне в норку.
Морриса снова передернуло от пошлости происходящего, хоть за последнее время ему доводилось выслушивать и большую вульгарщину. К примеру, когда они с женой занимались любовью (что до сих пор ему скорее нравилось и порой даже заставляло удивляться, до чего он хорош в этом деле; только после неизменно накатывала тоска, торопливо гнавшая его под душ), - так вот, в такие минуты - Паола изрыгала лавину самых чудовищных непристойностей. Неужели кто-то может получать удовольствие от такой похабщины?
- Но, Паола, любовь моя, - запротестовал было Моррис (ему нравилось слышать, как он произносит эти слова), - мне всегда казалось, что ты так счастлива, так любишь свой дом и семью. Я помню, как пришел к вам в первый раз, - вы тогда с Антонеллой еще жаловались на плохие отметки Мими...
Паола буквально лопалась от смеха.
- Цирк! Бедняжка Мими была никчемной идиоткой. Я всегда знала, что она плохо кончит.
Нет, это невыносимо.
- Так ты не собираешься заниматься делом? - его слова словно вспороли мягкий полумрак супружеской спальни.
Паола фыркнула.
- Даже и не думала, дорогуша. Просто таскалась на экзамены, как все. Сам знаешь, как это бывает. До сих пор не пойму, почему Мими их так боялась.
Моррису удалось взять себя в руки, и он проговорил с неподдельной мягкостью:
- Ну хорошо, тогда давай заведем ребенка. Мне всегда хотелось иметь сына.
Но Паола снова захохотала.
- Nemmeno per sogno, Моррис! Как бы не так! Это еще подождет годочков пять-шесть.
- В таком случае, как ты собираешься дальше жить? Мы, по-моему, об этом так и не поговорили ни разу всерьез...
- Да просто отрываться на всю катушку. - Паола выдохнула колечко дыма и с лукавой усмешкой склонила голову к другому плечу. Ничего похожего на тот образ кроткой скорби, что привлек его на похоронах Мими. - У меня такое ощущение, будто я только сейчас и начинаю жить.
- А мне, значит, останется тянуть лямку на фирме?
- Так ты же этого сам хотел. Чуть не прыгал от радости, когда маму хватил инсульт.
Моррис молча смотрел на нее.
- Ну что, не желаешь воспользоваться приглашением? Тогда я пошла мыться. - Паола встала и, обойдя кровать, дернула мужа за нос. - Твой башка совсем дурна, мало-мало - понимать, - хихикнула она, перейдя на жаргон дикаря южных морей. И удалилась, демонстративно виляя задом в узеньких белых трусиках.
Моррис зажмурил глаза.
* * *
Немногим позже он вышел из ворот изысканного и чересчур дорогого, как опять подумалось, дома. Воздух холодил свежевыбритые щеки. Земля и все предметы под пологом серого тумана были подернуты инеем. Ровный ряд кипарисов застыл и побелел. Лавровые кусты у ограды покрылись крошечными сосульками. Моррис был из породы людей, что привыкли примечать подобные мелочи и радоваться им.
В модном пальто из серой шерсти и лиловом кашемировом кашне, он направлялся в город на небольшом белом "мерседесе". Будь его воля, Моррис выбрал бы жилье в одном из старых кварталов Вероны и не связывался с машинами. Но Паола настояла на том, чтобы обезопаситься от нежданных визитов мамаши, которыми та непрерывно докучала старшей дочери Антонелле и зятю Бобо. И молодожены поселились за городом, как можно дальше от материнского дома. Моррис согласился на это с легким сердцем, все еще пребывая в дурацкой эйфории оттого, что его приняли в семью, пусть и на формальных основаниях.
В последние несколько месяцев, после того, как синьору Тревизан хватил инсульт, стало ясно, что Моррис допустил роковой промах, поселившись так далеко. До сих пор оставалось неизвестным, как после смерти Mamma будут разделены активы компании. Живи они с Паолой чуть ближе, куда проще было бы зарекомендовать себя достойными наследниками, выказывая почтительность и сострадание к мукам матроны. В этом смысле Антонелла и Бобо, конечно, усердствовали больше всех. Моррису следовало предвидеть такой поворот событий и не потакать прихотям жены. Но тогда он упивался своим новым положением семьянина. Легко умничать задним числом... Одному, во всяком случае, Моррис научился за эти месяцы: не спрашивать слишком строго с самого себя.
Не снижая скорости, он взял телефон и набрал номер Форбса.
- Pronto?<Слушаю? (итал.)> - откликнулись в трубке.
Тон был до того интеллигентный, что невольно вызывал у собеседника замешательство, а легкий акцент выдавал британское происхождение. Моррис гордился своим умением думать по-итальянски, чувствовать себя итальянцем, наконец, своим стремлением полностью превратиться в итальянца. Тем не менее его неизменно восхищала манера, с какою этот пожилой англичанин демонстрировал свой отказ приспосабливаться к окружению. Форбс подчеркнуто со стороны восторгался Италией и ее искусством - как знаток-чужеземец. Он, казалось, не только не разделял, но попросту не понимал потребность Морриса в защитном камуфляже.
Моррис назвался и извинился на случай, если его звонок поднял почтенного мэтра с постели.
- А, Моррис... Ну, вам я готов простить и худшее. - В - ветеранском голосе тут же пробилась великодушная снисходительность.
- В выходные собираюсь поехать во Флоренцию. Не желаете ли составить компанию? Хочу посмотреть одну картину в галерее Уффици...
- Блестящая мысль.
- ...и подумал, что вы могли бы получше понять ее. Не обессудьте, но я не очень-то разбираюсь в шедеврах раннего Ренессанса.
- Никаких проблем, буду только рад.
- А по дороге можно обсудить то дельце, о котором вы вспоминали как-то раз.
- Однако если вы рассчитываете сколотить на этом капитал, - смиренно заметил Форбс, - то, боюсь, я при своих ограниченных средствах...
- Что-нибудь придумаем, - подбросил наживку Моррис. Он никогда не считал нужным стесняться того, что разбогател, женившись на наследнице состояния. И уж во всяком случае не было нужды скрывать это от Форбса. В то же время приятно думать, что деньги заставляют такого человека, как Форбс, уделить ему толику драгоценного времени. Только бы не переоценить свои возможности.
- Так я заеду за вами в субботу с утра, около девяти.
- Э-э... в девять тридцать вас не затруднит, Моррис? Я, видите ли, не из ранних пташек.
- К вашим услугам.
Они распрощались. Но Моррису так нравилась болтать по телефону, на полной скорости несясь вперед - красноречивый символ выстраданного успеха, - что он не стал класть трубку и после гудка. Светловолосый англичанин приятной наружности продолжал говорить в пространство, что случалось с ним в последние дни все чаще.
- Pronto? - вопросил он бестрепетно. - Массимина, ты меня слышишь? По-моему, какие-то неполадки на линии. Ты слышишь меня, cara<милая (итал.)>? Знаешь, ведь сегодня День поминовения.
Он живо представил себе, как Мими почти беззвучно соглашается тихим, полудетским голоском. Si, Morri, si.
На въезде в город туман неожиданно сгустился, облепив машину плотными хлопьями.
- Знаешь, я видел картину, на которой ты как живая. Да-да. Ты, конечно, не поверишь. - Он небрежно держал на отлете элегантную белую трубку, выжимая газ почти при нулевой видимости. Моррис знал цену риска: всякий раз, как удается улизнуть от опасности, - вырываешь у фортуны кусочек удачи. - Я читал одну книгу по истории искусства, и вдруг увидел тебя. Вот именно, на картине Фра Липпи La Vergine incoronata, "Венценосная Дева". Говорю тебе, вылитая ты. Сходство полнейшее. И представляешь, Мими, осознав, что художник написал твой портрет за пятьсот лет до того, как ты родилась, я вдруг решил, что ты, возможно, все еще жива. Быть может, ты как та Дева, что воплощается вновь и вновь, от одной incoronazione к другой...
Господи, что за чушь я несу, подумал Моррис. Он даже не подозревал, что способен на столь безумные выходки. И все же это и был один из тех редких моментов, что согревают душу и убеждают: в нем таится великий артистический талант. Моррис не уставал изумляться себе. Нет, никогда он не постареет и не покроется плесенью. Напротив, ум его становится все изощреннее.
Туман навалился на "мерседес", он точно вытягивал щупальца в попытке схватить машину.
- ...ведь на самом деле я тебя вовсе не убивал - ну подумай, разве мог я это сделать, Мими?
Впереди, в каком-то полуметре, вдруг вспыхнуло розовое сияние задних фонарей. Моррис резко затормозил и судорожно переключил скорость. Этого оказалось мало; чтобы избежать столкновения, он круто вывернул руль влево и очутился в непроглядной серой мгле. Тут же на него метнулись фары. Встречный автобус занесло; лишь в самый последний момент Моррис чудом выскользнул из ловушки под яростный хор гудков.
Он поднял трубку, упавшую на сиденье.
- ...и я подумал, Мими... я подумал... если бы ты подала мне какой-нибудь знак, если б откликнулась... Чтобы я знал, что ты жива и с тобой все порядке... это очень важно для меня. Любой знак, какой захочешь. Для меня главное понять - это ты, это действительно ты. И ты простила меня...
Моррис нахмурился. Самым ужасным в загробном привете от Мими было то, что Мадонна, ее двойник с ренессансного полотна, была беременна. Беременной была и Мими. И он уничтожил свое собственное дитя, плод их любви и, возможно, будущего спасителя человечества. Эта чудовищная истина временами завладевала его сознанием, тошнотворным комом перекрывала горло, отзывалась слабостью во всем теле. Но та же истина и утешала на свой лад, давая понять, что он отнюдь не изверг, - лишенный сердца. Опыт показывал, что такой порок встречается сплошь и рядом.
- Так ты это сделаешь, Мими? Дашь мне знак? Неважно какой, - лишь бы я понял.
И вновь ему померещился ее шепчущий голос. Si, Morri, si. Тот ласковый голос, которым - Массимина всегда говорила с ним. Уж она-то никогда не грешила дурацким имечком Мо, не зазывала влезть к ней "в норку", а тем более отдрючить до смерти. И вообразить такое невозможно. Секс был для нее чем-то особенным, вроде священного таинства. О, если б ему посчастливилось жениться на Мими, она бы не вела себя как законченная эгоистка и не отказалась родить ему ребенка. Моррис усмехнулся внезапной мысли. Да что ж я за кретин, подумал он. Обрюхатить Паолу против ее воли - вот как надо действовать! Дать ей цель в жизни, пока она окончательно не превратилась в расфуфыренную паразитку. Потом сама спасибо скажет. Разве не в том главная цель брака, как провозгласил чиновник в мэрии?
Из-за этих бессвязных мыслей настроение его неожиданно переменилось. Повинуясь одному из тех внезапных озарений, прислушиваться к которым он учился годами, Моррис свернул направо, на Вальпантену, вместо того, что ехать прямиком в цветочный магазин за венком, заказанным накануне. Скоростное шоссе уходило вверх, к холмам, где у семейства Тревизанов был виноградник.
Он вырвался из лап тумана сразу за деревней Квинто и, ласкаемый солнечным светом, быстро доехал до Греццаны. В неярких лучах зимнего солнца долина с вытянувшимися рядом - мелкими фабриками и вереницей неприметных домишек, многие из которых были отмечены печатью унылого английского вкуса, выглядела подурневшей красавицей. Это была явно не та Италия, к которой рвалась душа Морриса, когда он решил во что бы то ни стало породниться с одним из богатейших семейств Вероны. Этот вопрос ему как-то довелось основательно обсудить с Форбсом: порода вырождалась на глазах. Итальянцы по-прежнему любили красивые вещи и умели их делать, что имело для Морриса решающее значение: иного смысла бытия он и представить себе не мог. Но их уже больше не заботило, что эти труды уродуют древнюю землю; тяга к красоте приобрела сугубо материальный характер, скукожилась, обернувшись тягой к стилю в одежде и обстановке. Многие из нынешних итальянцев и понятия не имеют о собственном историческом наследии и великом искусстве. Какой позор, подумал Моррис - и свернул на гравийный проселок. Дорога, вильнув еще пару раз, наконец вывела его к трем длинным приземистым постройкам из шлакобетона, где созревали, разливались по бутылкам и хранились вина Тревизанов.
Он достал из бардачка пульт, и створки широких низких ворот со скрипом поехали в стороны. Новый сторожевой пес залился истошным лаем - как всегда при появлении Морриса, как и вообще все собаки, с которыми он когда-либо имел дело. Надо поговорить с Бобо, попытаться убедить его, что эта тварь только даром переводит жратву. Если кому приспичит сюда забраться, он начнет с того, что без лишних хлопот пристрелит скотину. Когда рабочие расходятся по домам, прислушиваться к выстрелам в этой фабричной глухомани некому. О таких вещах положено заботиться заранее.
А может, Бобо хочет таким манером отпугнуть кого-то, кто на дух не переносит собак? Его, Морриса, например. Ну нет, это уже паранойя. Он ведь теперь член семьи. А семья есть семья.
Он заглушил мотор. Огромный доберман или как его там - породами четвероногих тварей Моррис не интересовался - с рычанием прыгал вокруг машины. Зверь косил глазом на дверцу, подстерегая, когда человек попытается вылезти. Господи, вот вляпался... Такой неприятности Моррис не ожидал. Но он от своего не отступится, пусть тварь не надеется.
Снова включив зажигание, он подкатил по раскисшей глине к самым дверям конторы, помещавшейся в пристройке у торца одного из длинных бараков разливочного цеха. Машину удалось остановить почти впритык, так что борт очутился в каких-нибудь пятнадцати сантиметрах от входа. Пока пес елозил, скулил и сопел, силясь протиснуться в узкую щель, Моррис опустил стекло в окошке, вставил ключ в дверь конторы и дважды повернул. Затем отъехал прочь и двинулся вокруг барака, держась почти вплотную к стенке - тупой скотине пришлось рысью припустить следом, виляя меж грузовиков и штабелей пустых бутылок. Достигнув последнего угла, Моррис рванул вперед: нескольких секунд хватило, чтобы с неподражаемой ловкостью затормозить у двери, выскочить из автомобиля и влететь в контору. Дверь с треском захлопнулась за спиной.
Пес был в ярости. Моррис - тоже. Он твердо решил при первой же возможности отравить эту тварь.
Глава вторая
В окрестностях Вероны располагаются три крупных винодельческих района: Вальполичелла на севере и западе, Соаве в двадцати километрах к востоку от города, а между ними - Вальпантена, тянущаяся на север сразу от восточных предместий. Вина первых двух марок всемирно известны и не нуждаются в рекламе. Моррис вспоминал, как папаша после смерти матери порой откупоривал бутылочку "Суэйва", потчуя какую-нибудь шлюху. Сам он осушил не один бокал "вальполичеллы" на стиляжьих вечеринках в Кембридже, но тогда не имел понятия, откуда берется благородный напиток. Если б семейка Тревизан догадалась обзавестись виноградником в одном из этих двух славных мест, ничто бы не помешало грандиозным планам Морриса завоевать рынок. Когда задумано нечто важное, особенно если речь о коммерческом проекте, все должно выполняться с безупречным вкусом и в высоком стиле.
Между тем "вальпантена" определенно шла низшим сортом. Получать сертификаты соответствия было все трудней из-за глинистых почв и низкого содержания сахара. Вино имело невыразительный вкус и слабый букет. Хуже того, само имя обрекало его оставаться дешевым пойлом. Потому объем продаж падал год от года: покупатели поразборчивее, поддаваясь ползучему снобизму, переходили на раскрученные марки, а упрямая деревенщина еще со времен Тэтчер допивалась до цирроза на свои жалкие ЕЭСовские субсидии, выделяемые специально для того, чтобы привязать крестьян к земле. В тысячах прокуренных сельских погребков мужланы глушили "вальпантену" за бесконечной игру в брисколу.
Моррис частенько задумывался: как могла бы повернуться судьба, если б он связался не с Массиминой Тревизан, а с одной из дочек семейства Болла? Наверное, стал бы уважаемым менеджером по экспорту в крупной винодельческой компании с отделениями по всему свету. И смог бы заняться финансированием скромных культурных проектов - разных там любительских театров, местных выставок этрусского искусства, приличных книжек и художественных фотостудий. А случись ему, скажем, преподавать английский в высших сферах в Милане (почему бы и нет, если образованность вполне позволяет?) Тогда бы он добрался до небес: там Берлускони, Аньелли, Ридзоли, несметные богатства и необъятная власть... Уж если Моррис не оплошал с мелочными и явно не расположенными к нему Тревизанами, то с какой стати у него должно было не получиться с бизнес-элитой высшей пробы? Он и сейчас на это способен, стоит только захотеть.
Но в том и была загвоздка. Еще ни разу без крайней необходимости - а порой и при необходимости тоже - он не вдавался в детали презренной реальности, - охотнее пускаясь в изящные умозаключения и экзистенциальные диалоги. Ум Морриса был необычайно плодотворен, но экзотические виньетки в нем перевешивали практическую основу. Он гордился своим даром воспарять над повседневностью, высказывать меткие суждения, но не умел планировать дальше, чем на день-другой вперед. Вот разве стал бы он путаться с Массиминой, если бы предвидел конец? Конечно, не стал бы. (Это ошеломляющее открытие Моррис совершил только что, буквально час назад.) Он был подобен сочинителю, вечно забывающему, куда должен повернуть его сюжет, или, если быть совсем уж точным, соглашателю, подбирающему там и сям убогие крохи жизни.