Паркс Тим. Призрак Мими (Дорогая Массимина - 2)

   - Grazie, padre, - поблагодарил он, затем помолчал с полминуты. И продолжал: - Незадолго до того, как я попал в тюрьму, умерла моя теща.
   - Но ведь в этом вас не обвиняют, - напомнил священник.
   - Для того, чтобы похоронить ее в семейном склепе, нужно было... голос дрогнул.
   - Что, сын мой?
   Моррис перенес вес тела на правую ногу, чтобы прекратить начавшуюся судорогу.
   - Нужно было вынуть гроб Массимины, девушки, которую я любил... люблю.
   Следующую паузу священник заполнил замечанием, что такова обычная процедура.
   - Когда... когда я услышал, что ее гроб вынули накануне похорон, я поехал на кладбище. Я приехал после закрытия. Перелез через ограду, продолжил Моррис срывающимся голосом, - нашел ее гроб и провел рядом с ним несколько часов.
   - И это тоже не грех, сын мой.
   - Я сидел там, в темноте, и онанировал. Два раза.
   Священник замолчал. Моррис слышал его дыхание по ту сторону решетки.
   - Но то, что я делал, еще не самое страшное. Хуже было то, что я думал.
   После очередной паузы священник спросил:
   - О чем же вы думали, сын мой?
   - Мое сердце было полно горечи, - сказал Моррис чистую правду.
   - Вы думали нечто такое, чего ныне стыдитесь?
   - Я думал, - произнес Моррис очень внятно, хоть якобы с трудом, - я думал, что... - мне хотелось бы, чтоб это моя жена, а не Массимина, была похищена и убита, я мечтал заняться сексом с Массиминой, даже мертвой, даже с разложившимся телом. - Он заколебался, опасаясь, не зашел ли слишком далеко. - Я хотел излить в нее сперму, пускай даже в то, чем она стала теперь.
   - Figlio mio... - священник был явно потрясен услышанным. Хотя, решил Моррис, на тюремной службе давно бы следовало освоиться и не с такими штучками. Тут не место для разборчивых. Он немного подождал.
   - Это все, сын мой?
   Разве еще недостаточно? Подумав, Моррис заговорил:
   - Si, padre, si, но только... понимаете, я до сих пор не могу от этого избавиться. Я просто не в состоянии думать ни о чем другом. Это так унизительно! Меня посадили за то, чего я не делал, а мне совершенно все равно. Я даже рад заключению. - Потому что все мои мысли теперь только о Массимине, и я не знаю, что сделаю, если меня выпустят. Я не хочу видеть жену и чувствовать себя виноватым перед ней. К тому же она ждет ребенка, и...
   Тут Моррис совершенно неожиданно и вполне искренне расплакался. Уже третий или четвертый раз за последние дни. Они всхлипывал как ребенок, и эхо вторило в бетонном закутке часовни. Моррис оплакивал свои нескончаемые обманы и испорченную душу, что так безошибочно отразилась в этой лжи.
   Несколько минут он боролся с жалостью к себе, а голос за решеткой произносил слова утешения. Затем пронзительный звонок возвестил об окончании тихого часа. Значит, пришло время объявить, какого покаяния потребует от Морриса Церковь.
   Он ожидал драматичных решений, неких актов веры, которые со всей убедительностью даруют ему прощение. Однако молодой падре после недолгих раздумий продемонстрировал свой либерализм, наказав лишь прочесть несколько раз "Ave Maria" и "Mea culpa".
   - Но... - начал было Моррис.
   - Грехи ваши не суть вожделения, - объяснил священник. - Они порождены недугом, причем столь тяжким, что я сомневаюсь в возможности одоления его молитвою либо иными средствами веры, сколь бы благи ни были намерения. - Он задумался. - Напротив, в этом случае церковная епитимья даже способна извратить самую суть раскаяния. Вам следует уразуметь, что сердце ваше и душа больны. Молите Господа помочь вам исцелиться. Кроме того, вы должны научиться сами желать этого. - Поколебавшись, священник добавил: - Честно говоря, сын мой, если вы примете помощь от меня, я бы посоветовал обратиться к психиатру.
   Моррис издал протестующий возглас. Он пришел к исповеднику, а не к психиатру, ибо верил, что помощь может явиться только от Бога, через полное отвержение той жизни, что он вел до сих пор. В последнее время ему постоянно в снах являются - странные видения, добавил он вполне искренне, видения, не позволяющие усомниться в их религиозной природе. Он видел Мадонну.
   - Figlio mio, - священник поднялся и принялся ходить взад-вперед по часовне, - наука несет благодать, доколе она послушна воле Господней. Я могу связаться с тюремным психиатром и устроить вашу встречу в самое ближайшее время.
   Моррис опять попытался возразить, но священник сказал, как отрезал:
   - Считай это, сыне, если угодно, неизбежной частью покаяния. Повторяю, Господь дал нам познания в медицине, именно дабы лечить болезни, подобные вашей.
   "По крайней мере, откровенно", - подумал Моррис, вставая с колен, пожал священнику руку и вернулся в камеру. Но, что самое важное, через три-четыре дня он сможет передать тюремному психиатру все записи, которые вел под диктовку Мими каждый вечер с тех пор, как попал в тюрьму. После этого - будем надеяться, что врач их добросовестно прочтет и сверится с парой подобных случаев - выход на свободу будет лишь вопросом времени. Там уж его вряд ли заподозрят в намерении сокрыть улики. Хотели признаний - так нате вам полный мешок! Превосходное алиби, намного более убедительное, чем если бы придумывал он сам, и особенно очаровательное, ибо подсказано ею.
   Однако когда Мими посетила его ночью в образе увенчанной Девы, Моррис принялся настаивать, что выдумки выдумками, а прозрение его было искренним. Конечно, отвечала Мими, она все знает, поскольку может читать в его душе. Она знает, что Моррис верует, как всегда верила она, в Господа всемогущего и всеблагого, в Распятие Христа, в превращение вина и хлеба в священную плоть и кровь. И коль скоро он жаждет с пользой распорядиться талантами, дарованными Всевышним, помочь бедным эмигрантам, стать хорошим мужем Паоле и отцом их ребенку, нет никакого смысла сидеть здесь до конца жизни. Потому ей и пришлось изобретать довольно несимпатичную историю с кладбищем и гробом, чтобы помочь возлюбленному выбраться отсюда.
   С этими словами святая Дева сняла венец, сбросила просторные голубые одежды и, обнажив великолепное сияющее тело, возлегла рядом. Очнувшись во мраке, Моррис почувствовал себя в прекрасной форме, полностью обновленным. В спертом воздухе камеры витал стойкий запах ее духов; Мими ощущалась повсюду. В коридоре за дверью послышались тяжелые, постепенно затихающие шаги, звякнули ключи. Сокамерник постанывал во сне. Внешне ничего не изменилось. Но Моррис знал, что отныне судьба его в руках той, кто позаботится о нем наилучшим образом. Все обязательно будет хорошо. "Мими", - радостно шепнул он, встречая новую зарю.
   Глава двадцать третья
   Несмотря на траур, Паола намазала губы ярко-красной помадой и наложила на веки темно-синие тени. Выходя из тюремных ворот, Моррис осудил в душе жену. Снаружи, разумеется, уже поджидала кучка репортеров в надежде подогреть свеженькой информацией интерес публики к истории, давно перекочевавшей на последние полосы местных газет.
   Заголовки сулили скандальные разоблачения. Убит ли Позенато или только похищен? Кто звонил в полицию и сказал, что он получил по заслугам - может быть, муж его любовницы? И по какой такой причине английский свояк отказался разговаривать с карабинерами? Но при таком количестве вопросов без ответов оправдать редакторские ожидания было слишком трудно: приходилось опасаться, что ответы, как два года назад, после пропажи Мими, так и не появятся.
   Подтянулись фотографы. Спокойно и уверенно обняв жену, Моррис старался вести себя безразлично: не пряча лица, но и не позируя, чтобы ничего не перепало гиенам пера и объектива. Он обернулся на вспышки с миной человека, достойно пережившего тяжкое испытание. Репортер с микрофоном попросил сказать несколько слов. Моррис выразил надежду, что полиция напала на след истинных виновников - надо полагать, потому его и отпустили. Нет, он не таит зла на людей, бросивших его в тюрьму, хотя это было вопиющей несправедливостью. Напротив, печальный опыт оказался полезен, поскольку помог ему лучше понять самого себя.
   Через несколько секунд "мерседес" растворился в потоке машин. - Минуты две Паола и Моррис молчали, но на первом перекрестке она не смогла удержаться от смеха.
   - Dio santo, ты такой забавный!
   Моррис слушал вполуха - его голова была полна планами, предстоящими встречами, решениями и обетами, которые надо теперь исполнять.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Ну, ты всегда говоришь жутко правильные вещи. Ты ошизительный лицемер, Мо, знаешь, я просто тащусь от тебя!
   Моррис сухо ответил:
   - Я сказал то, что думаю. Я ни на кого не держу зла.
   Паола расхохоталась.
   - Старина Мо, - иронически сказала она по-английски, - Dio Cristo, мне так не хватало хорошего перепихона с тобой.
   Моррис сжался. Ему пришло в голову, что одной из причин, почему тюремная жизнь оказалась не столь неприятной, как следовало бы ожидать, была разлука с женой, совершенно превратно понимавшей его душу. Паола навлекала на себя вечное проклятие своей любовью к дьяволу, который, как она считала, сидит в нем. Нет, он-то по ней совсем не скучал! Хотя теперь, когда она станет матерью его ребенка, ничего другого не остается, как успокоиться, изо всех сил стараться полюбить Паолу и надеяться, что материнство ее смягчит. Это решение он принял в один из последних дней в тюрьме - брак должен стать для него чем-то вроде замены судебного приговора. В конце концов, Моррис никогда не притворялся агнцем - что было, то было, - он лишь хотел сам назначать себе искупление.
   Жизнь с Паолой казалась достаточно суровой карой.
   Паола тем временем, держась за руль левой рукой, положила правую ему на бедро и стала потихоньку подбираться к ширинке. Моррис взял ее ладонь и нежно поднес к губам. Паола хихикнула.
   - Che romantico! - Потом спросила тем же хихикающим тоном: - Ну и что ты им все-таки наговорил?
   - Ты о чем?
   - Да перестань наконец! О том, где тебя носило в ту ночь. Я не стала ничего выдумывать: боялась, что наши слова разойдутся. Сказала только, что, ты, должно быть, завел любовницу. Потом попросила адвоката намекнуть тебе на это, но когда он рассказал, какую сцену ты перед ним разыграл, я решила, что ты придумал что-то получше.
   Моррис онемел. До него только тут дошло, что уже в который раз он проявил изворотливость пополам с идиотизмом. Принимая хитроумный план Мими, который давал ему алиби и объяснял молчание (как же легко принять самоуничижение за искренность!), он даже не обдумал, что сказать беременной жене, с которой собрался жить до конца дней. Конечно, если бы карабинеры его не арестовали в ту же ночь, она бы и не заметила его отлучки. Заснув вечером, Паола уже ни разу не просыпалась до утра - до того она безмятежна и самонадеянна. Моррис подумал, что человеку, никогда не страдавшему бессонницей, скорее всего, вообще не дано его понять. У них абсолютная несовместимость.
   - Allora? Ну так что?
   - У меня нет любовницы, - холодно произнес он. - Я не тот, за кого ты меня принимаешь.
   Затормозив на красный свет, Паола сказала:
   - Даже если б ты ее завел, мир бы не перевернулся. Знаешь, Мо, я могу понять такие вещи.
   - Какие вещи?
   - Ну, у людей случаются разные делишки на стороне. Из-за этого я бы не стала есть тебя поедом.
   - Я считаю верность основой любого союза. Быть женатым значит быть верным, - резко ответил Моррис. Но почему-то вдруг вспомнил Кваме. В последнее время мозг его все чаще работал словно бы в автономном режиме, вызывая неприятные приступы сильного головокружения.
   Паола опять развеселилась, словно сегодня ее смешило все, что бы ни сказал муж. Она давилась беззвучным хохотом, вцепившись в руль уже обеими руками:
   - Sei comico, Мо. Ну какой же ты прикольщик!
   Моррис начал сердиться. Она никогда не принимала его всерьез.
   - Прочитав вчерашние газеты, я решил, что меня отпустили не из-за объяснений, а потому, что наконец арестовали тех двух marocchini - уж не знаю, что они там сотворили.
   Паола кивнула.
   - Если верить полиции, то да. Но тот карабинер, Фендштейг, другого мнения. - Помолчав немного, она добавила: - Он все еще думает, что это ты.
   Скрестив руки на груди, Моррис ответил:
   - Очевидно, что я стал жертвой соперничества между полицией и карабинерами. Все хотят первыми раскрыть громкое преступление. А поскольку полиция занялась теми, кем следовало, карабинерам пришлось найти себе кого-то другого.
   Он не стал спрашивать, разделяет ли жена подозрения Фендштейга. Было бы ошибкой даже допустить такую возможность.
   Паола прибавила газ, направляясь по кольцевой дороге к холмам, чьи неясные очертания виднелись за долиной. На голубоватых склонах предгорий ярко белел снег, и Моррис с радостью подумал, что в его отсутствие жена, видимо, завершила переезд. Они ехали в Квинцано. Он снова будет спать в постели Мими.
   - Все равно, - настаивала Паола, - ты должен был им что-то сказать, иначе бы твое молчание показалось бы подозрительным. И могли бы не выпускать еще пять месяцев, если б ты ничего не сказал. - Сообразив, что он не ответит, Паола рассмеялась: - Что-то ты не слишком доверяешь своей жене, которой поклялся в верности.
   Но Моррис прикусил язык. Он будет молчать. Ему не открыли, в чем можно положиться на Паолу, в чем нет. А ее супружеский долг - доверять ему всецело. Хранить честь и подчиняться! Затем, увидев усыпальницу с реликвией Лурдской Богоматери на вершине ближайшего к городу холма, он вспомнил свой обет и попросил Паолу у светофора свернуть направо. Нужно быть настоящим главой семейства.
   - Зачем?
   - Поверни, я зайду в церковь.
   - Scusa? - Паоле показалось, что она ослышалась.
   - Мне нужно в церковь, - повторил Моррис.
   Десятью минутами позже он зажег свечку ценой в четыреста лир в раздражающе современном храме Сан-Джованни-Фьори. Склонив голову на глазах у пораженной Паолы, он вспоминал, как пошел в церковь с Массиминой в первый день их побега, как искренне она желала обратить его в истинную веру, и каким он был тогда циником и себялюбцем. В конце концов победила Мими. Круг замкнулся: Моррис познал унижение. Чего бы он только не отдал, чтобы вернуться в прошлое, оказаться рядом с той страстно верующей девушкой в доме Божьем! Повернувшись к скверно намалеванному "Снятию с креста", Моррис перекрестился и с душой вознес благодарственную молитву.
   Паола шипела за спиной:
   - Ты спятил, Мо! За нами что, - журналюги гонятся по пятам? Что вообще творится, в самом деле?
   У выхода, прямо на пороге церкви, она полезла в сумочку и воткнула сигарету в ярко-красные губы. По ее виду невозможно было понять, раздражена она или просто спешит.
   Моррис развернулся и театральным жестом положил руки на плечи жены, решив дать ей последний шанс.
   - Теперь, когда ты беременна, сara, - произнес он медленно и раздельно, - я считаю, тебе надо бросить курить. Думаю, пора нам остепениться и постараться создать нормальную, счастливую семью. Об этом я всегда мечтал.
   Хорошенькое лицо застыло. На миг ему показалось, что Паола сейчас захихикает. Но кровь отхлынула от ее щек.
   - Кто тебе сказал, что я беременна?
   - Я это знаю. Мне было видение.
   Возвращаясь к машине, он услышал звонок и, поскольку Паола на ходу разблокировала дверцу пультом, поспешил взять телефон. Но услышав его голос, звонивший, видимо, счел, что ошибся номером, и повесил трубку.
   Глава двадцать четвертая
   В тот же день, несколько часов спустя, Моррис составил список неотложных дел. Нужно раскрутить фирму (отчетность, возможности инвестиций), подбодрить эмигрантов, успокоить Форбса, привести в порядок дом в Квинцано (разобраться с мебелью, купить пару картин), установить нормальные отношения с женой (но как?), и помимо всего этого, не забывать прикрывать собственные тылы. Устроившись в небольшой комнате, которую он решил превратить в свой кабинет, обаятельный молодой англичанин одновременно радовался и ужасался неделе, открывавшейся перед ним. Ясно было одно: если расставлять эти дела по важности, то забота о собственной безопасности должна стоять превыше всего; от этого прямо зависел успех всего остального.
   Моррис сидел, выпрямив спину, за изящным бюро работы семнадцатого века, очень довольный собой и своей вновь обретенной свободой, задумчиво покусывая кончик паркеровской ручки. Действительно ли его оставят в покое, или Моррис Дакворт по-прежнему находится на подозрении? Трудно сказать. Фендштейг не отступается от своего; возможно, Моррисова причудливая история и заставила их выпустить его из тюрьмы, но лишь с тем, чтобы затаиться в ожидании, когда он совершит ошибку. Интересно, следят за ним или нет?
   Проблема в том, что ничего-то он не знает. И в том числе, как много им известно.
   В самом деле, почему они, например, до сих пор не нашли машину? Ведь Моррис специально устроил так, чтобы ее обнаружили как можно скорее! Оставил именно там, где преступники обычно бросают ненужные автомобили - в сосновом бору на холмах. Правда, с этой публикой нельзя быть уверенным, что они додумаются даже до самых элементарных вещей. Пускаешь золотую рыбку в крошечную лужицу, а ее и там поймать не могут. В газетах об "ауди" не было ни слова. И поверят ли они в то, что Бобо убили два туповатых эмигранта? Может, упорство Фендштейга - обычный блеф?
   Моррис оглядел одну из картинок на библейские темы, развешанных на стене, и задумался. А что, если синьора Тревизан нарочно подбирала самые уродливые образки? Вдруг это было сознательным отречением, отказом подменять возвышенное созерцание эстетской гордыней? Решено: богомазов он оставит в неприкосновенности. Обуздание своих художественных вкусов станет порукой искренности его духовного поступка. Завтра воскресенье, и он посетит мессу в церкви дона Карло на деревенской площади. Там он снова увидит Антонеллу и убедит ее, что не причастен к пропаже Бобо. Сама мысль, что невестка может его подозревать, печалила Морриса. Паолу же он обязательно уговорит. И оставит у себя в душе уголок, куда ей не будет доступа.
   Затем Моррис позволил себе поразмышлять, до чего же по-разному он относится к двум сестрам. Да, он мечтал увидеть Антонеллу и первым делом рассказать о своем обращении на путь истинный, о часовне, которую хочет построить при заводе. Она не высмеет его, как Паола. Не будет приставать с подковырками, надо ли им теперь поститься по пятницам, читать молитву перед едой и выгонять рабочих, если те не ходят к мессе и не преклоняют колен перед алтарем. Моррис безотчетно улыбнулся - да, одной Паолы с лихвой хватит на искупление любых грехов.
   Наконец, со вздохом вернувшись к списку, он внес подзаголовок "Меры безопасности" и добавил:
   1. Машина Бобо: послать Кваме проверить.
   2. Кваме: задавали ли ему трудные вопросы?
   3. Азедин и Фарук: не слишком валить на них.
   4. Мими: убрать папку из офиса. Срочно!!!
   5. Стэн: общение с Антонеллой - прекратить или взять под контроль?
   6. Гробы: узнать, возможна ли эксгумация? Если да - не разрешать, ссылаясь на моральный ущерб.
   7. Разные улики: отпечатки пальцев, свидетели, частицы кожи, следы крови и т. п. Отслеживать внимательно.
   8. Анонимный звонок: мужчина или женщина?
   9...
   Нет, все это абсолютно бесполезно. Что толку пытаться удержать в руках лавину или обуздать бег светил? Каким способом Моррис выяснит, что имеет против него Фендштейг; как узнает, что там еще полковник сумел нарыть; где, наконец, таится та крохотная, неприметная до поры деталь, что мигом склонит чашу весов на сторону обвинения? Следы на трупе? Неизвестный свидетель? Удивительно, как легко мозг переключился с сугубо практических деталей на философское осмысление проблемы. Где, спрашивается, тот предел, докуда человек волен вести безмятежное существование, имея на душе тайну, о которой ближние не должны даже догадываться? С какого момента ему нужно стать всевидящим и вездесущим, знать все, что думают и делают другие, ради того только, чтобы они не проведали лишнего?
   Вот истина: совершив однажды преступление, приходится стать почти что богом. "В день, в который вы вкусите их, - вспомнилась история первородного греха, - откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло".
   Встав из-за бюро и поправив галстук перед стеклом книжного шкафа (как все-таки приятно быть снова элегантно одетым), Моррис позвонил Марангони, чтобы поздравить его с поимкой двух эмигрантов. Слава Богу, вам удалось! А начальник карабинеров - этот, как его, Фендштейг или Фенстиг, - похоже, совершенно ими не интересовался.
   - Надеюсь, - сказал инспектор, по обыкновению осмотрительно, пребывание в тюрьме вас не слишком утомило.
   Собственно, этот звонок понадобился Моррису только затем, чтобы подчеркнуть свою последовательность во всем. Однако не стоило перегибать палку. Пришлось изобразить колебания.
   - С деловой точки зрения, - раздумчиво ответил он, - это просто катастрофа. Сами понимаете, Бобо нет, а тут еще и меня забрали. Управлять компанией, по сути, было некому. Кстати, надо думать, даже частичное возмещение убытков мне не светит? - Прежде чем Марангони успел подтвердить, Моррис подпустил тумана: - Но в личном плане, я бы сказал, тюрьма для меня стала чем-то вроде очищения. Там у меня было время очень многое обдумать.
   Марангони усмехнулся:
   - Я вот тоже частенько думаю, что неплохо бы сбежать от всех дел в тюрьму хоть на месячишко.
   - Могу себе представить, - вежливо отозвался Моррис.
   - Сожалею, но вопрос о компенсации в любом случае обсуждению не подлежит, - продолжал Марангони. - Тем не менее полагаю, вы выбрали молчание в ситуации, когда оно могло быть истолковано не в вашу пользу.
   Моррис осекся, затем ответил:
   - Мне, наверное, стоит извиниться за задержку следствия, но тут замешана очень личная причина. Мне слишком трудно было о ней - говорить.
   - Понимаю, - тон Марангони заставлял усомниться в его искренности.
   - Но я позвонил, просто чтобы поздравить вас с успехом. Должно быть, выследить этих людей было очень непросто. - Он сделал паузу. - И хочу сказать, если я смогу еще чем-нибудь вам помочь, буду рад...
   - Мы вам позвоним.
   Но Моррис задумал кое-что еще.
   - А, кстати...
   - Да?
   - Понимаете, я кое-что вспомнил, пока сидел в тюрьме, только не знаю, пригодится ли это, так что, может, и не стоит...
   Мелькнула ли в голосе Марангони тень раздражения, когда он сказал: "Слушаю"? Во всяком случае, Моррису так показалось.
   - А, забудем об этом. Чепуха, наверное.
   - Синьор Дакворт, если вы...
   Уже лучше.
   - Нет, я только хотел сказать, когда вы обыскивали офис, то, возможно, обнаружили, э-э...
   Именно в эту секунду, даже не постучав, в комнату заглянула Паола. Надо срочно отучать ее от таких манер.
   - Что? - Марангони определенно клюнул на наживку.
   - К тебе гости, - объявила Паола, но не ушла, а осталась, с любопытством глядя на Морриса.
   Безусловно, искусство семейной жизни - это, в числе прочего, и умение не мешать супругу, когда ему надо побыть в одиночестве. Даже если ты замужем за святым.
   - ...не нашли ли вы там... пепел определенного сорта?
   Марангони помолчал.
   - Синьор Дакворт, даже не будь вы в столь, э-э... сложном положении, согласитесь, с моей стороны было бы большой неосторожностью рассказывать вам, что именно мы нашли в офисе. Почему бы просто не изложить то, что вам известно?
   - Именно оттого, что кое-кто настаивает на моем статусе подозреваемого, - огрызнулся Моррис, - я и стараюсь не навязываться.
   Паола неодобрительно покачивала головой, на размалеванных губах играла сардоническая усмешка, хотя она явно сгорала от любопытства. Остается надеяться, что скорое материнство принесет ей другие интересы.
   Моррис приподнял бровь, словно Марангони мог его видеть.
   - Понимаете, когда я вошел в офис, ну, тем утром, и обнаружил все вверх дном, - там стоял запах дешевого табака. Такого, знаете, горлодера для самокруток. Но вспомнил об этом лишь потом. Может, стоило бы проверить, не курит ли кто-нибудь из этих двоих такой сорт. Хотя, конечно, если у вас нет криминологических доказательств...
   Инспектор пообещал проверить в материалах следствия. Любая информация полезна, если только она правдива.
   - Вонь была точно, как от махорки, - повторил напоследок Моррис, распрощался и повесил трубку, то ли радуясь, то ли досадуя на себя.
   Паола все качала головой:
   - Тебе не кажется, что лучше сидеть и не высовываться?
   Моррис изобразил недоумение.
   - Что такое? Я просто пытаюсь покончить с этим кошмаром. Чем больше костей я им кину, тем скорей они, надеюсь, разберутся. Ну ладно, а кто там пришел?
   В холле, пропахшем мастикой, среди антикварной мебели стояли Форбс и Кваме. Рядом с внушительной фигурой негра очкастый англичанин казался маленьким и невзрачным. А Кваме просто цвел - толстогубый рот разъехался до ушей, обнажив потрясающие зубы.
   - Quod bonum felix, faustumque sit, - торжественно изрек Форбс; таким тоном, несомненно, произносят молитву в Итоне и Харроу. В руках он держал большой плоский предмет, упакованный в коричневую бумагу. - В добрый час! Это мой скромный дар симпатии, Моррис. Когда меня не пустили к вам, я решил приготовить сюрприз.
   Пока он вещал, Кваме крепко обнял Морриса и расцеловал в обе щеки.
   - Отлично, что вернулся, босс.
   Не обращая внимания на Паолу, неотступно следившую за ними, Моррис шепнул в большое черное ухо:
   - Спасибо, что не сбежал. Нам нужно поговорить.
   Негр прижимал его к могучей груди, на седьмом небе от радости:
   - Ты лучше всех, босс, все будет о'кей.
   У Паолы глаза полезли на лоб. Пусть видит, подумал Моррис (пока по всему телу разливалось теплое, уютное ощущение безопасности), как его любят те, кому он помог. Он высвободился из объятий Кваме и внезапно прямо перед собой - увидел Массимину.