Страница:
НОВОСТИ ДНЯ XL
ПРЕСТУПНИК В ПИЖАМЕ ПЕРЕПИЛИЛ РЕШЕТКУ, ПЕРЕЛЕЗ ЧЕРЕЗ СТЕНУ, СКРЫЛСЯ
Итальянцы! Вопреки всем и всему помните, что в Фиуме зажжен маяк и что смысл всех речей сводится к трем словам; Фиуме или Смерть.
Criez an quatre vents que je n'accepte aucune transaction. Je reste ici centre tout Ie monde et je prepare de tres mauvais jours.
Criez cela je vous prie a tue-tete
[Кричите на все четыре стороны света, что я не пойду ни на какую сделку. Я остаюсь здесь вопреки всему миру, и я готовлю тяжелые дни. Кричите об этом, прошу вас, во все горло (франц.)]
в воззвании, призывающем вступать в ряды армии, упоминается о соблазнительной возможности заработать золотые нашивки, охотиться за крупной дичью и заниматься увлекательным водным спортом, помимо общих преимуществ, связанных с путешествиями по чужим странам
Chi va piano
Va sano
Chi va forte
Va'la morte
Evviva la liberta
[Идущий медленно - идет верно, идущий быстро
- идет к смерти. Да здравствует свобода (итал.)]
ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ В ИТАЛИИ - БЕДСТВИЕ, РАВНОЕ ПО РАЗМЕРАМ ВОЕННОМУ
девушки - члены ХСМЛ - имеют возможность путешествовать только на военных транспортах; часть флота выйдет в море навстречу Вильсону
ДЕМПСИ НОКАУТИРУЕТ УИЛЛАРДА В ТРЕТЬЕМ РАУНДЕ
Ils sont sourds.
Je vous embrasse.
Le coeur de Fiume est a vous
[Они глухи. Я обнимаю вас.
Сердце Фиуме принадлежит вам (франц.)].
ДЖО ХИЛЛ
Молодой швед по фамилии Хилстрем ушел в море, заработал себе мозоли на руках, плавая на парусниках и грузовых пароходах, научился говорить по-английски в кубриках пароходов, ходивших из Стокгольма в Гулль, грезил, как грезят все шведы, о Западе;
приехав в Америку, он нашел работу - чистить плевательницы в кабаке на Бауэри.
Он двинулся на запад, в Чикаго, и работал на машиностроительном заводе.
Он двинулся на запад и шел вслед за сбором урожая, околачивался в посреднических конторах, переплатил немало долларов, чтобы получить место на стройке, переходил с места на место, когда харчи были больно поганые, или хозяин больно свирепый, или клопов больно много в бараке;
читал Маркса и устав ИРМ и грезил о создании нового общества в скорлупе старого.
В Калифорнии он участвовал в стачке на Южной Тихоокеанской (Кейси Джонс, два паровоза, Кейси Джонс), играл на гармонике у входа в барак по вечерам после ужина (Долгогривые попы день и ночь подряд), навострился подбирать мелодии к бунтарским словам (В единенье наша сила).
На побережье, в бараках, ночлежках, лесах безработные бродяги, члены профсоюза "Индустриальные рабочие мира", начали распевать песни Джо Хилла. Их пели в окружных тюрьмах штатов Вашингтон, Орегон, Калифорния, Невада, Айдахо, на скотных дворах Монтаны и Аризоны, их пели в Уолла-Уолла, Сан-Кинтине и Ливенуорсе, создавая новое общество в оковах старого.
В Бингэме, штат Юта, Джо Хилл организовал единый большой союз рабочих "Ютаской строительной компании", добился новых расценок, сокращенного рабочего дня, лучшего харча (Ангел Морони (*98) любил рабочих организаторов не больше, чем их любила Южная Тихоокеанская).
Ангел Морони подвигнул сердца мормонов обвинить Джо Хилла в убийстве бакалейщика Моррисона. Шведский консул и президент Вильсон добились пересмотра дела, но Ангел Морони подвигнул сердца Верхнего суда штата Юта утвердить приговор. Джо Хилл сидел в тюрьме, продолжал сочинять песни. В ноябре 1915-го его поставили к стенке тюремного двора в Солт-Лейк-Сити.
"Не оплакивайте меня, организуйтесь", - были его последние слова, обращенные к трудящимся ИРМ. Джо Хилл встал к стенке тюремного двора, взглянул в дуло винтовок и скомандовал "огонь".
Его облекли в черный костюм, крахмальный воротничок и галстук бабочкой, перевезли в Чикаго, устроили ему пышные похороны и сфотографировали его прекрасную каменную маску, глядящую в будущее.
Первого мая его прах развеяли по ветру.
БЕН КОМПТОН
История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов (*99).
Старики были евреи, но в школе Бенни всегда говорил нет, он не еврей, он американец, потому что он родился в Бруклине и жил в Флетбуше на 25-й авеню, 2531, и у них был собственный дом. Когда он был в седьмом классе, учитель сказал, что он косит, и послал его домой с запиской, папаша отлучился из ювелирной лавки, где с лупой в глазу чинил часы, и повел Бенни к оптику, который накапал ему чего-то в глаза и заставил читать крохотные буквы на белой таблице. Папаша был, кажется, польщен, когда оптик сказал, что Бенни придется носить очки.
- Глаза часовщика... как у отца, - сказал он и потрепал Бенни по щеке.
Стальные очки давили Бенни на нос и резали за ушами. Ему стало смешно, когда папаша сказал оптику, что раз мальчик носит очки, то он уже не будет таким лодырем и бейсболистом, как Сэм и Исидор, а будет усердно заниматься и станет адвокатом и ученым человеком, какие бывали в старину.
- Может быть, даже раввином, - сказал оптик, но папаша сказал, что раввины - бездельники и пьют кровь из бедняков, он и старуха едят кошер и блюдут субботу по примеру отцов, но синагоги и раввины... он презрительно чмокнул губами.
Оптик рассмеялся и сказал, что лично он - свободомыслящий, но простонародью религия необходима. Когда они вернулись домой, мамаша сказала, что очки ужасно старят Бенни.
- Эй ты, четырехглазый! - заорали Сэм и Изи, когда пришли домой, распродав свои газеты, но на следующей день в школе объяснили всем ребятам, что издевательство над человеком, носящим очки, карается тюремным заключением. С того дня как Бенни начал носить очки, он стал очень хорошо учиться.
В средней школе он руководил дискуссионным кружком. Когда ему было тринадцать лет, папаша тяжело заболел и год не работал. Они выехали из дома, который был почти уже целиком оплачен, и поселились в квартире на Миртл-авеню. Бенни по вечерам работал в аптекарском магазине. Сэм и Изи ушли из дома. Сэм поступил в скорняжную мастерскую в Ньюарке. Изи стал шляться по бильярдным, и папаша сам выгнал его. Он с детских лет увлекался атлетикой и теперь сдружился с одним ирландцем по имени Педж Рили, который хотел сделать из него боксера. Мамаша плакала, а папаша запретил детям произносить его имя, тем не менее вся семья знала, что Глэдис, старшая, работавшая стенографисткой в Манхэттене, время от времени посылала Изи пять долларов. Бенни выглядел старше своих лет и думал только об одном как бы заработать побольше денег, чтобы старики опять могли жить в собственном доме. Когда он вырастет, он будет адвокатом и сразу заработает кучу денег - тогда Глэдис бросит службу и выйдет замуж, а старики купят большой дом и будут жить за городом. Мамаша часто рассказывала ему, как она в дни молодости на родине ходила с подругами в лес за земляникой и грибами и заходила на ферму и пила молоко, теплое и пенистое, прямо из-под коровы, Бенни решил разбогатеть и повезти всю семью куда-нибудь на дачу, на какой-нибудь летний курорт.
Когда папаша окреп настолько, что смог опять взяться за работу, он арендовал половину двухквартирного дома в Флетбуше, чтобы избавиться по крайней мере от шума воздушной дороги. В том же году Бенни кончил среднюю школу и получил награду за сочинение на тему об американском государственном строе. Он очень вытянулся и похудел и страдал отчаянными головными болями. Старики сказали, что он слишком быстро растет, и повели его к доктору Кохену, который жил в том же квартале, но принимал в центре города близ муниципалитета. Доктор сказал, что ему нельзя работать по ночам и вообще слишком много заниматься, а нужно проводить побольше времени на воздухе и укреплять тело.
- Постоянная работа и никаких развлечений - от этого ребята хиреют, сказал он, почесывая седую бороду над кадыком.
Бенни сказал, что летом ему надо заработать денег, так как осенью он хочет поступить в Нью-Йоркский университет. Доктор Кохен сказал, что ему нужно есть побольше молочной пищи и яиц и поехать куда-нибудь в такое место, где можно весь день валяться на солнце и все лето ничего не делать. Он взял за консультацию два доллара. По дороге домой старик все время тер себе лоб ладонью и говорил, что он никудышный человек, тридцать лет жил и работал в Америке, а теперь он старая развалина и не может прокормить своих детей. Мамаша плакала. Глэдис сказала, чтобы они не болтали глупостей, Бенни - умный и способный мальчик, и какой толк из всей его книжной премудрости, если он не найдет себе заработка в этой стране. Бенни лег спать, не сказав ни слова.
Несколько дней спустя Изи вернулся домой. Он позвонил в дверной звонок, как только старик ушел утром на работу.
- Ты чуть было не встретился с папашей, - сказал Бенни, открывший ему дверь.
- Ничего подобного. Я ждал за углом, пока он уйдет... Как вам живется?
На Изи был светло-серый костюм, зеленый галстук и мягкая шляпа в цвет костюма. Он сказал, что в субботу едет в Ланкастер, Пенсильвания, на состязание с филиппинским чемпионом веса пера.
- Возьми меня с собой, - сказал Бенни.
- Ты для этого дела не годишься... Ты ведь у нас маменькин сынок.
В конце концов Бенни все-таки поехал с ним. Они доехали до Бруклинского моста по надземке, а потом пошли пешком до парома. Они купили билеты до Элизабета. Когда поезд остановился на товарной станции, они прокрались вперед, в багажный. В Западной Филадельфии они соскочили и удрали, преследуемые железнодорожным шпиком. Фургон с пивом подобрал их и довез до Уэст-Честера. Остальную часть пути они прошли пешком. Фермер-меннонит (*100) пустил их ночевать на сеновал, но наутро заставил их два часа колоть дрова и лишь после этого накормил завтраком. Когда они добрались до Ланкастера, Бенни был совершенно измотан. Он лег спать в раздевалке атлетического клуба и проснулся, когда матч уже кончился. Изи нокаутировал филиппинца в третьем раунде и получил приз в двадцать пять долларов. Он отослал Бенни вместе с негром, сторожем при раздевалке, в гостиницу, а сам отправился с приятелями кутить. Наутро он явился с зеленым лицом и налитыми кровью глазами, он промотал все деньги, но зато определил Бенни помощником к одному типу - мелкому импресарио кулачных боев и содержателю столовки на строительстве близ Моч-Чанка.
Прокладывали шоссе. Бен пробыл в лагере два месяца, получая десять долларов в неделю и харчи. Он научился править лошадьми и вести книги. Содержатель столовки, Хайрам Волли, обжуливал рабочих при расчете, но Бенни это не волновало, потому что они были по большей части итальяшки, покуда он не подружился с одним молодым парнем по имени Ник Джильи, работавшим в гравийном карьере. Ник обычно поджидал его вечером у выхода из столовки, потом они ходили вместе гулять, курили и болтали. По воскресеньям они уходили с воскресной газетой далеко в поле и весь день валялись на солнце, читали сегодняшнюю газету, болтали о том, что прочли в иллюстрированном приложении. Ник был родом из Северной Италии, а все остальные рабочие из его партии были сицилийцы, так что он чувствовал себя одиноким. Его отец и старшие братья были анархистами, и он тоже, он рассказал Бенни про Бакунина и Малатесту и пристыдил его за то, что он мечтал стать богатым дельцом; учиться и заниматься науками, разумеется, следует, может быть, даже следует стать адвокатом, но только-для блага рабочего класса, революции, а быть дельцом - это значит быть акулой и грабителем, подобно сукиному сыну Волли. Он научил Бенни скручивать папиросы и рассказал ему о всех девочках, которые были в него влюблены, взять хотя бы кассиршу из кино в Моч-Чанкс, он мог в любую минуту сойтись с ней, но революционер должен быть очень осмотрителен в выборе любовницы, женщины отвлекают классово сознательного рабочего от его прямых целей, они представляют собой самый страшный соблазн капиталистического общества, Бен спросил его, не следует ли ему уйти от Волли, раз Волли такой прохвост, но Ник сказал, что всякий другой капиталист будет точно таким же прохвостом; они могут только одно - ждать Дня. Нику было восемнадцать лет, у него были суровые глаза и темная, как у мулата, кожа. Бену он казался исключительным человеком, кем он только не был - и чистильщиком сапог, и матросом, и шахтером, мыл посуду в ресторане и работал на текстильной фабрике, на обувной фабрике, на цементном заводе, и жил со всевозможными женщинами, и три недели сидел в тюрьме во время патерсонской стачки. В лагере, если Бен шел один, каждый встречный итальяшка окликал его:
- Эй, паренек, а где Ник?
В пятницу вечером у окошка, где выдавалась заработная плата, поднялся шум и крик. Ночью, когда Бен лежал на своей койке в углу крытого толем барака, где помещалась столовка, к нему зашел Ник и шепотом рассказал, что десятники обжулили рабочих и что завтра начнется забастовка. Бен сказал, что если все забастуют, то и он забастует. Ник сказал по-итальянски, что он хороший товарищ, и обнял его и поцеловал в обе щеки. На следующее утро, после свистка, на земляные работы вышло только несколько человек. Бен стоял у кухонной двери и не знал, что ему делать. Волли увидел его и приказал запрячь лошадей и ехать на станцию за ящиком табака. Бен посмотрел себе под ноги и сказал, что он не поедет, потому что он бастует. Волли расхохотался и сказал, что он, должно быть, шутит - он сроду не видал, чтобы жид бастовал вместе с итальяшками. Все тело Бена похолодело и напряглось.
- Я такой же жид, как и вы... Я коренной американец. И я не изменю моему классу, слышите, грязный жулик?
Волли побелел и подступил к нему, и поднес к его носу огромный кулак, и сказал, что он уволен и что, не будь он жалкий жидовский очкарик, он ему охотно набил бы морду, но все равно его брат с ним расправится, когда узнает, как он себя ведет.
Бен вернулся к своей койке, сложил и связал вещи и пошел искать Ника. Ник стоял на шоссе возле бараков в толпе орущих и машущих руками итальяшек. Производитель работ и десятники явились с револьверами в черных кобурах у пояса, и один из них произнес речь по-английски, а другой по-сицилийски о том, что фирма у них честная и солидная и всегда прилично обращалась с рабочими, а кому тут не нравится, тот может проваливать ко всем чертям. У них никогда не бывало забастовок и, надо надеяться, не будет. В дело вложены большие средства, и компания отнюдь не намерена терпеть, чтобы дело рушилось из-за каких-то глупостей. Кто не станет на работу после второго свистка, тот будет уволен и может проваливать и пускай не забывает, что в штате Пенсильвания существует закон о бродяжничестве.
После второго свистка все вышли на работу, кроме Бена и Ника. Оба они пошли по шоссе со своими свертками. У Ника были слезы на глазах, и он все время твердил:
- Слишком сговорчивы, слишком терпеливы... Мы еще не знаем нашей силы.
Ночью они отыскали полуразвалившееся школьное здание в стороне от шоссе на холме над рекой. Они купили в лавке хлеба и растительного масла и, сидя на приступке, ели и советовались, как им быть дальше. Когда они кончили есть, было уже темно. Бен никогда еще не ночевал один за городом. Ветер шумел в деревьях, а внизу, в долине, журчала быстрая река. Была прохладная августовская ночь, выпала обильная роса. У них не было с собой одеяла, и Ник научил Бена снять куртку и накрыться ею с головой и поплотнее прижаться к стене, чтобы не отлежать боков на голых досках. Он заснул и тотчас проснулся, окоченелый и дрожащий. Одно окно было разбито, на фоне облачного лунного неба он разглядел оконную раму и зазубренные осколки стекла. Он опять улегся, должно быть, ему приснился сон. Что-то ударилось в крышу и покатилось по черепицам над его головой и упало на землю.
- Бен, ради бога, что это такое? - послышался хриплый шепот Ника.
Они оба встали и уставились в разбитое окно.
- Оно уже раньше было разбито, - сказал Ник. Он пошел к двери и распахнул ее. Оба затряслись от холодного ветра, поднявшегося из долины и зашелестевшего в деревьях, точно дождь, река внизу кряхтела и скрипела, словно целый караван тачек и фургонов.
Камень ударился в крышу над их головами и скатился вниз. Еще один пролетел между их головами и ударился в облупленную стену за спиной. Бен услышал щелканье - Ник раскрыл карманный нож. Он напряг зрение, пока у него не выступили слезы на глазах, но ничего не мог разглядеть, кроме колышущейся под ветром листвы.
- Выходи... Иди сюда... Говори, сукин сын! - заорал Ник.
Ответа не было.
- Что ты скажешь? - шепнул Ник, оборачиваясь к Бену,
Бен ничего не ответил, он изо всех сил стискивал зубы, чтобы они не стучали. Ник толкнул его вглубь и притворил дверь. Они нагромоздили пыльные скамьи у двери и заложили низ окна досками с пола.
- Пусть сунутся. Одного я, во всяком случае, прикончу, - сказал Ник. Ты веришь в привидения?
- Абсолютно не верю, - сказал Бен. Они сели рядом на пол, спиной к облупленной стене, и стали прислушиваться. Ник положил между ними нож. Он взял пальцы Бена и дал ему пощупать рукоятку.
- Хороший нож... Матросский, - шепнул он.
Бен напряженно прислушивался. Только шелест ветра в деревьях да несмолкаемый ропот реки. Камней больше не бросали.
Утром они чуть свет покинули школьное здание. Ни тот ни другой не спали. У Бена горели глаза. Когда взошло солнце, они набреди на человека, чинившего сломанную рессору грузовика. Они помогли ему приподнять ее, подсунув полено, и он довез их до Скрэнтона, где они нанялись мыть посуду в закусочную, принадлежащую одному греку.
...Все застывшие, покрывшиеся ржавчиной отношения, вместе с сопутствующими им веками освещенными представлениями и воззрениями разрушаются, все возникающие вновь оказываются устарелыми, прежде чем успевают окостенеть.
Мытье посуды пришлось Бену не по душе, и недели через две, скопив на билет, он сказал, что хочет ехать домой, повидать стариков. Ник остался, потому что в него влюбилась продавщица из кондитерской. Попозже он поедет в Аллентаун, где его брат работает на сталелитейном заводе и зарабатывает большие деньги. Он проводил Бена на вокзал, посадил в нью-йоркский поезд и сказал ему на прощание:
- Бенни, занимайся и учись... Постарайся принести пользу рабочему классу и помни: слишком много женщин - это худо.
Бену ужасно не хотелось расставаться с Ником, но ему надо было искать работу на зиму, чтобы иметь возможность учиться. Он выдержал экзамены и был принят в Нью-Йоркский университет. Старик взял в Моррис-Плене (*101) ссуду в сто долларов, чтобы помочь ему на первых порах, а Сэм прислал ему из Нью-Йорка двадцать пять долларов на учебники. Кроме того, он сам подрабатывал по вечерам в аптекарском магазине Кана. По воскресеньям он ходил в библиотеку и читал "Капитал" Маркса. Он вступил в социалистическую партию и, когда у него бывало свободное время, ходил на лекции в школу Рэнд. Он усиленно работал над собой, чтобы стать хорошо отточенным оружием.
Весной он заболел скарлатиной и пролежал десять недель в больнице. Когда он выписался, у него до того испортилось зрение, что он и часу не мог читать - у него начинались головные боли. Старик взял в Моррис-Плене еще сто долларов и был теперь должен уже двести плюс проценты и гербовый сбор.
На лекции в "Купер-Юнион" Бен познакомился с одной девушкой, которая раньше работала на текстильной фабрике в Джерси. Она была арестована во время патерсонской стачки и занесена в черные списки. Теперь она служила продавщицей у Уэнемейкера, а родители ее еще работали на заводе Ботени в Пассейике. Звали ее Элен Мауер, она была на шесть лет старше Бена, светлая блондинка с уже помятым лицом. Она говорила, что социалистическое движение ни черта не стоит, только у синдикалистов правильная программа. После лекции она повела его пить чай в кафе "Космополитен" на 2-ю авеню и познакомила с настоящими революционерами, по ее словам; когда Бен рассказал о своих знакомых Глэдис и старикам, старик сказал:
- Фуй... Евреи - радикалы, - и презрительно чмокнул губами. Он сказал, что Бенни должен бросить все эти глупости и взяться за работу. Он стар и кругом в долгах, и если он заболеет, то Бенни придется кормить его и старуху. Бен сказал, что он все время работает, но при чем тут семья, он работает для блага рабочего класса. Старик побагровел и сказал, что семья - это первая святыня, а вторая - его народ. Мамаша и Глэдис плакали. Старик встал, задыхаясь и кашляя, он поднял руки над головой и проклял Бена, и Бен ушел из дому.
У него не было денег, он был еще слаб после скарлатины. Через весь Бруклин и Манхэттенский мост и Ист-Сайд, полный красноватых огней и людей и тележек с овощами, от которых пахло весной, он добрался до 6-й Восточной улицы, на которой жила Элен. Квартирная хозяйка не хотела пускать его наверх. Элен сказала хозяйке, что нечего ей совать нос не в свое дело, но, пока они бранились, у Бенни зазвенело в ушах, и он упал на софу в прихожей. Когда он пришел в себя, по шее у него текла вода, и Элен помогла ему подняться на четвертый этаж и уложила на свою кровать. Она крикнула в пролет квартирной хозяйке, грозившей позвать полицию, что она выедет завтра утром и что никто на свете не заставит ее выехать раньше. Она напоила Бена чаем, и они всю ночь проговорили, сидя на кровати. Они решили вступить в свободное сожительство и весь остаток ночи укладывали ее вещи. Ее имущество состояло главным образом из книг и брошюр.
В шесть часов утра они пошли искать комнату, потому что в восемь она уже должна быть у Уэнемейкера. Они скрыли от новой квартирной хозяйки, что они не венчаны, но, когда та спросила: "Так вы, стало быть, жених и невеста?" - они закивали и заулыбались. К счастью, у Элен хватило денег заплатить вперед за первую неделю. Потом она убежала на службу. У Бена не на что было купить завтрак, и он весь день пролежал в кровати, читая "Прогресс и нищету" (*102). Вечером она вернулась со службы и принесла ужин из гастрономической лавки. Они ели ржаной хлеб и колбасу и были очень счастливы. У нее были удивительно большие груди при ее худобе. Он вышел и купил в аптекарском магазине предохранительные средства, так как она сказала, что сейчас ей никак нельзя иметь ребенка, потому что она должна отдавать все свои силы рабочему движению. В кровати были клопы, но они говорили друг другу, что они счастливы - в той мере, в какой можно быть счастливым при капиталистическом строе, и что придет день, когда они будут жить в свободном обществе, в котором рабочим не придется тесниться в грязных ночлежках, полных клопов, и ругаться с квартирными хозяйками, и любовники будут иметь детей, сколько им захочется.
Несколько дней спустя Элен уволили от Уэнемейкера ввиду сокращения штатов на летний сезон. Они перебрались в Джерси к ее родителям, и Бен получил место в транспортном отделе суконной фабрики. Они сняли комнату в Пасейике. Когда началась стачка, Бен и Элен оба были выбраны в комитет. Бен стал настоящим оратором. Его неоднократно задерживали и раз чуть не проломили череп полицейской дубинкой и в конце концов закатали на шесть месяцев в тюрьму. Он заметил, что, когда влезет на ящик из-под мыла и начинает говорить, его слушают и что он умеет говорить и излагать свои мысли и заставлять толпу, поднявшую к нему лица, смеяться и кричать "браво". В суде, после того как он, стоя, выслушал приговор, он заговорил о прибавочной стоимости. Бастующие, сидевшие в зале, закричали "браво", и председатель приказал приставам очистить зал. Бен видел, что репортеры старательно записывали все, что он говорил, он был счастлив, что может на личном примере показать всю несправедливость и жестокость капиталистического строя. Судья прервал его и сказал, что даст ему еще шесть месяцев за оскорбление суда, если он не будет вести себя прилично, и Бена отвезли в окружную тюрьму в автомобиле, набитом вооруженными полицейскими. Газеты писали о нем как об известном социалистическом агитаторе.
В тюрьме Бен подружился с одним членом профсоюза "Индустриальные рабочие мира", по имени Брем Хикс, высоченным парнем из Фриско, светловолосым и голубоглазым. Брем сказал ему, что, если он хочет как следует ознакомиться с рабочим движением, ему следует завести себе красную карточку и отправиться на побережье. Врем был по профессии котельщиком, но для разнообразия плавал матросом и высадился в Перт-Амбой без гроша. Он работал в ремонтном цехе одной фабрики и забастовал вместе со всеми. Когда разгоняли пикеты, он дал фараону по морде и был приговорен к шести месяцам за сопротивление властям и оскорбление действием должностного лица. Именно встречи с ним раз в день на прогулке в тюремном дворе помогли Бену перенести заключение.
Их выпустили в один и тот же день. Они вместе вышли на улицу. Стачка кончилась. Завод работал. Улицы, на которых еще недавно дежурили пикеты, зал, в котором Бен произносил речи, имели мирный и будничный вид. Он повел Брема к Элен. Ее не было дома, но через некоторое время она пришла и привела с собой маленького краснолицего, курносого англичанина, которого она представила им - Билли, английский товарищ. Бен сразу же понял, что она живет с ним. Он оставил Брема с англичанином и вызвал ее в прихожую. В тесной прихожей ветхого стандартного дома пахло уксусом.
- Ты меня бросила? - спросил он дрожащим голосом.
ПРЕСТУПНИК В ПИЖАМЕ ПЕРЕПИЛИЛ РЕШЕТКУ, ПЕРЕЛЕЗ ЧЕРЕЗ СТЕНУ, СКРЫЛСЯ
Итальянцы! Вопреки всем и всему помните, что в Фиуме зажжен маяк и что смысл всех речей сводится к трем словам; Фиуме или Смерть.
Criez an quatre vents que je n'accepte aucune transaction. Je reste ici centre tout Ie monde et je prepare de tres mauvais jours.
Criez cela je vous prie a tue-tete
[Кричите на все четыре стороны света, что я не пойду ни на какую сделку. Я остаюсь здесь вопреки всему миру, и я готовлю тяжелые дни. Кричите об этом, прошу вас, во все горло (франц.)]
в воззвании, призывающем вступать в ряды армии, упоминается о соблазнительной возможности заработать золотые нашивки, охотиться за крупной дичью и заниматься увлекательным водным спортом, помимо общих преимуществ, связанных с путешествиями по чужим странам
Chi va piano
Va sano
Chi va forte
Va'la morte
Evviva la liberta
[Идущий медленно - идет верно, идущий быстро
- идет к смерти. Да здравствует свобода (итал.)]
ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ В ИТАЛИИ - БЕДСТВИЕ, РАВНОЕ ПО РАЗМЕРАМ ВОЕННОМУ
девушки - члены ХСМЛ - имеют возможность путешествовать только на военных транспортах; часть флота выйдет в море навстречу Вильсону
ДЕМПСИ НОКАУТИРУЕТ УИЛЛАРДА В ТРЕТЬЕМ РАУНДЕ
Ils sont sourds.
Je vous embrasse.
Le coeur de Fiume est a vous
[Они глухи. Я обнимаю вас.
Сердце Фиуме принадлежит вам (франц.)].
ДЖО ХИЛЛ
Молодой швед по фамилии Хилстрем ушел в море, заработал себе мозоли на руках, плавая на парусниках и грузовых пароходах, научился говорить по-английски в кубриках пароходов, ходивших из Стокгольма в Гулль, грезил, как грезят все шведы, о Западе;
приехав в Америку, он нашел работу - чистить плевательницы в кабаке на Бауэри.
Он двинулся на запад, в Чикаго, и работал на машиностроительном заводе.
Он двинулся на запад и шел вслед за сбором урожая, околачивался в посреднических конторах, переплатил немало долларов, чтобы получить место на стройке, переходил с места на место, когда харчи были больно поганые, или хозяин больно свирепый, или клопов больно много в бараке;
читал Маркса и устав ИРМ и грезил о создании нового общества в скорлупе старого.
В Калифорнии он участвовал в стачке на Южной Тихоокеанской (Кейси Джонс, два паровоза, Кейси Джонс), играл на гармонике у входа в барак по вечерам после ужина (Долгогривые попы день и ночь подряд), навострился подбирать мелодии к бунтарским словам (В единенье наша сила).
На побережье, в бараках, ночлежках, лесах безработные бродяги, члены профсоюза "Индустриальные рабочие мира", начали распевать песни Джо Хилла. Их пели в окружных тюрьмах штатов Вашингтон, Орегон, Калифорния, Невада, Айдахо, на скотных дворах Монтаны и Аризоны, их пели в Уолла-Уолла, Сан-Кинтине и Ливенуорсе, создавая новое общество в оковах старого.
В Бингэме, штат Юта, Джо Хилл организовал единый большой союз рабочих "Ютаской строительной компании", добился новых расценок, сокращенного рабочего дня, лучшего харча (Ангел Морони (*98) любил рабочих организаторов не больше, чем их любила Южная Тихоокеанская).
Ангел Морони подвигнул сердца мормонов обвинить Джо Хилла в убийстве бакалейщика Моррисона. Шведский консул и президент Вильсон добились пересмотра дела, но Ангел Морони подвигнул сердца Верхнего суда штата Юта утвердить приговор. Джо Хилл сидел в тюрьме, продолжал сочинять песни. В ноябре 1915-го его поставили к стенке тюремного двора в Солт-Лейк-Сити.
"Не оплакивайте меня, организуйтесь", - были его последние слова, обращенные к трудящимся ИРМ. Джо Хилл встал к стенке тюремного двора, взглянул в дуло винтовок и скомандовал "огонь".
Его облекли в черный костюм, крахмальный воротничок и галстук бабочкой, перевезли в Чикаго, устроили ему пышные похороны и сфотографировали его прекрасную каменную маску, глядящую в будущее.
Первого мая его прах развеяли по ветру.
БЕН КОМПТОН
История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов (*99).
Старики были евреи, но в школе Бенни всегда говорил нет, он не еврей, он американец, потому что он родился в Бруклине и жил в Флетбуше на 25-й авеню, 2531, и у них был собственный дом. Когда он был в седьмом классе, учитель сказал, что он косит, и послал его домой с запиской, папаша отлучился из ювелирной лавки, где с лупой в глазу чинил часы, и повел Бенни к оптику, который накапал ему чего-то в глаза и заставил читать крохотные буквы на белой таблице. Папаша был, кажется, польщен, когда оптик сказал, что Бенни придется носить очки.
- Глаза часовщика... как у отца, - сказал он и потрепал Бенни по щеке.
Стальные очки давили Бенни на нос и резали за ушами. Ему стало смешно, когда папаша сказал оптику, что раз мальчик носит очки, то он уже не будет таким лодырем и бейсболистом, как Сэм и Исидор, а будет усердно заниматься и станет адвокатом и ученым человеком, какие бывали в старину.
- Может быть, даже раввином, - сказал оптик, но папаша сказал, что раввины - бездельники и пьют кровь из бедняков, он и старуха едят кошер и блюдут субботу по примеру отцов, но синагоги и раввины... он презрительно чмокнул губами.
Оптик рассмеялся и сказал, что лично он - свободомыслящий, но простонародью религия необходима. Когда они вернулись домой, мамаша сказала, что очки ужасно старят Бенни.
- Эй ты, четырехглазый! - заорали Сэм и Изи, когда пришли домой, распродав свои газеты, но на следующей день в школе объяснили всем ребятам, что издевательство над человеком, носящим очки, карается тюремным заключением. С того дня как Бенни начал носить очки, он стал очень хорошо учиться.
В средней школе он руководил дискуссионным кружком. Когда ему было тринадцать лет, папаша тяжело заболел и год не работал. Они выехали из дома, который был почти уже целиком оплачен, и поселились в квартире на Миртл-авеню. Бенни по вечерам работал в аптекарском магазине. Сэм и Изи ушли из дома. Сэм поступил в скорняжную мастерскую в Ньюарке. Изи стал шляться по бильярдным, и папаша сам выгнал его. Он с детских лет увлекался атлетикой и теперь сдружился с одним ирландцем по имени Педж Рили, который хотел сделать из него боксера. Мамаша плакала, а папаша запретил детям произносить его имя, тем не менее вся семья знала, что Глэдис, старшая, работавшая стенографисткой в Манхэттене, время от времени посылала Изи пять долларов. Бенни выглядел старше своих лет и думал только об одном как бы заработать побольше денег, чтобы старики опять могли жить в собственном доме. Когда он вырастет, он будет адвокатом и сразу заработает кучу денег - тогда Глэдис бросит службу и выйдет замуж, а старики купят большой дом и будут жить за городом. Мамаша часто рассказывала ему, как она в дни молодости на родине ходила с подругами в лес за земляникой и грибами и заходила на ферму и пила молоко, теплое и пенистое, прямо из-под коровы, Бенни решил разбогатеть и повезти всю семью куда-нибудь на дачу, на какой-нибудь летний курорт.
Когда папаша окреп настолько, что смог опять взяться за работу, он арендовал половину двухквартирного дома в Флетбуше, чтобы избавиться по крайней мере от шума воздушной дороги. В том же году Бенни кончил среднюю школу и получил награду за сочинение на тему об американском государственном строе. Он очень вытянулся и похудел и страдал отчаянными головными болями. Старики сказали, что он слишком быстро растет, и повели его к доктору Кохену, который жил в том же квартале, но принимал в центре города близ муниципалитета. Доктор сказал, что ему нельзя работать по ночам и вообще слишком много заниматься, а нужно проводить побольше времени на воздухе и укреплять тело.
- Постоянная работа и никаких развлечений - от этого ребята хиреют, сказал он, почесывая седую бороду над кадыком.
Бенни сказал, что летом ему надо заработать денег, так как осенью он хочет поступить в Нью-Йоркский университет. Доктор Кохен сказал, что ему нужно есть побольше молочной пищи и яиц и поехать куда-нибудь в такое место, где можно весь день валяться на солнце и все лето ничего не делать. Он взял за консультацию два доллара. По дороге домой старик все время тер себе лоб ладонью и говорил, что он никудышный человек, тридцать лет жил и работал в Америке, а теперь он старая развалина и не может прокормить своих детей. Мамаша плакала. Глэдис сказала, чтобы они не болтали глупостей, Бенни - умный и способный мальчик, и какой толк из всей его книжной премудрости, если он не найдет себе заработка в этой стране. Бенни лег спать, не сказав ни слова.
Несколько дней спустя Изи вернулся домой. Он позвонил в дверной звонок, как только старик ушел утром на работу.
- Ты чуть было не встретился с папашей, - сказал Бенни, открывший ему дверь.
- Ничего подобного. Я ждал за углом, пока он уйдет... Как вам живется?
На Изи был светло-серый костюм, зеленый галстук и мягкая шляпа в цвет костюма. Он сказал, что в субботу едет в Ланкастер, Пенсильвания, на состязание с филиппинским чемпионом веса пера.
- Возьми меня с собой, - сказал Бенни.
- Ты для этого дела не годишься... Ты ведь у нас маменькин сынок.
В конце концов Бенни все-таки поехал с ним. Они доехали до Бруклинского моста по надземке, а потом пошли пешком до парома. Они купили билеты до Элизабета. Когда поезд остановился на товарной станции, они прокрались вперед, в багажный. В Западной Филадельфии они соскочили и удрали, преследуемые железнодорожным шпиком. Фургон с пивом подобрал их и довез до Уэст-Честера. Остальную часть пути они прошли пешком. Фермер-меннонит (*100) пустил их ночевать на сеновал, но наутро заставил их два часа колоть дрова и лишь после этого накормил завтраком. Когда они добрались до Ланкастера, Бенни был совершенно измотан. Он лег спать в раздевалке атлетического клуба и проснулся, когда матч уже кончился. Изи нокаутировал филиппинца в третьем раунде и получил приз в двадцать пять долларов. Он отослал Бенни вместе с негром, сторожем при раздевалке, в гостиницу, а сам отправился с приятелями кутить. Наутро он явился с зеленым лицом и налитыми кровью глазами, он промотал все деньги, но зато определил Бенни помощником к одному типу - мелкому импресарио кулачных боев и содержателю столовки на строительстве близ Моч-Чанка.
Прокладывали шоссе. Бен пробыл в лагере два месяца, получая десять долларов в неделю и харчи. Он научился править лошадьми и вести книги. Содержатель столовки, Хайрам Волли, обжуливал рабочих при расчете, но Бенни это не волновало, потому что они были по большей части итальяшки, покуда он не подружился с одним молодым парнем по имени Ник Джильи, работавшим в гравийном карьере. Ник обычно поджидал его вечером у выхода из столовки, потом они ходили вместе гулять, курили и болтали. По воскресеньям они уходили с воскресной газетой далеко в поле и весь день валялись на солнце, читали сегодняшнюю газету, болтали о том, что прочли в иллюстрированном приложении. Ник был родом из Северной Италии, а все остальные рабочие из его партии были сицилийцы, так что он чувствовал себя одиноким. Его отец и старшие братья были анархистами, и он тоже, он рассказал Бенни про Бакунина и Малатесту и пристыдил его за то, что он мечтал стать богатым дельцом; учиться и заниматься науками, разумеется, следует, может быть, даже следует стать адвокатом, но только-для блага рабочего класса, революции, а быть дельцом - это значит быть акулой и грабителем, подобно сукиному сыну Волли. Он научил Бенни скручивать папиросы и рассказал ему о всех девочках, которые были в него влюблены, взять хотя бы кассиршу из кино в Моч-Чанкс, он мог в любую минуту сойтись с ней, но революционер должен быть очень осмотрителен в выборе любовницы, женщины отвлекают классово сознательного рабочего от его прямых целей, они представляют собой самый страшный соблазн капиталистического общества, Бен спросил его, не следует ли ему уйти от Волли, раз Волли такой прохвост, но Ник сказал, что всякий другой капиталист будет точно таким же прохвостом; они могут только одно - ждать Дня. Нику было восемнадцать лет, у него были суровые глаза и темная, как у мулата, кожа. Бену он казался исключительным человеком, кем он только не был - и чистильщиком сапог, и матросом, и шахтером, мыл посуду в ресторане и работал на текстильной фабрике, на обувной фабрике, на цементном заводе, и жил со всевозможными женщинами, и три недели сидел в тюрьме во время патерсонской стачки. В лагере, если Бен шел один, каждый встречный итальяшка окликал его:
- Эй, паренек, а где Ник?
В пятницу вечером у окошка, где выдавалась заработная плата, поднялся шум и крик. Ночью, когда Бен лежал на своей койке в углу крытого толем барака, где помещалась столовка, к нему зашел Ник и шепотом рассказал, что десятники обжулили рабочих и что завтра начнется забастовка. Бен сказал, что если все забастуют, то и он забастует. Ник сказал по-итальянски, что он хороший товарищ, и обнял его и поцеловал в обе щеки. На следующее утро, после свистка, на земляные работы вышло только несколько человек. Бен стоял у кухонной двери и не знал, что ему делать. Волли увидел его и приказал запрячь лошадей и ехать на станцию за ящиком табака. Бен посмотрел себе под ноги и сказал, что он не поедет, потому что он бастует. Волли расхохотался и сказал, что он, должно быть, шутит - он сроду не видал, чтобы жид бастовал вместе с итальяшками. Все тело Бена похолодело и напряглось.
- Я такой же жид, как и вы... Я коренной американец. И я не изменю моему классу, слышите, грязный жулик?
Волли побелел и подступил к нему, и поднес к его носу огромный кулак, и сказал, что он уволен и что, не будь он жалкий жидовский очкарик, он ему охотно набил бы морду, но все равно его брат с ним расправится, когда узнает, как он себя ведет.
Бен вернулся к своей койке, сложил и связал вещи и пошел искать Ника. Ник стоял на шоссе возле бараков в толпе орущих и машущих руками итальяшек. Производитель работ и десятники явились с револьверами в черных кобурах у пояса, и один из них произнес речь по-английски, а другой по-сицилийски о том, что фирма у них честная и солидная и всегда прилично обращалась с рабочими, а кому тут не нравится, тот может проваливать ко всем чертям. У них никогда не бывало забастовок и, надо надеяться, не будет. В дело вложены большие средства, и компания отнюдь не намерена терпеть, чтобы дело рушилось из-за каких-то глупостей. Кто не станет на работу после второго свистка, тот будет уволен и может проваливать и пускай не забывает, что в штате Пенсильвания существует закон о бродяжничестве.
После второго свистка все вышли на работу, кроме Бена и Ника. Оба они пошли по шоссе со своими свертками. У Ника были слезы на глазах, и он все время твердил:
- Слишком сговорчивы, слишком терпеливы... Мы еще не знаем нашей силы.
Ночью они отыскали полуразвалившееся школьное здание в стороне от шоссе на холме над рекой. Они купили в лавке хлеба и растительного масла и, сидя на приступке, ели и советовались, как им быть дальше. Когда они кончили есть, было уже темно. Бен никогда еще не ночевал один за городом. Ветер шумел в деревьях, а внизу, в долине, журчала быстрая река. Была прохладная августовская ночь, выпала обильная роса. У них не было с собой одеяла, и Ник научил Бена снять куртку и накрыться ею с головой и поплотнее прижаться к стене, чтобы не отлежать боков на голых досках. Он заснул и тотчас проснулся, окоченелый и дрожащий. Одно окно было разбито, на фоне облачного лунного неба он разглядел оконную раму и зазубренные осколки стекла. Он опять улегся, должно быть, ему приснился сон. Что-то ударилось в крышу и покатилось по черепицам над его головой и упало на землю.
- Бен, ради бога, что это такое? - послышался хриплый шепот Ника.
Они оба встали и уставились в разбитое окно.
- Оно уже раньше было разбито, - сказал Ник. Он пошел к двери и распахнул ее. Оба затряслись от холодного ветра, поднявшегося из долины и зашелестевшего в деревьях, точно дождь, река внизу кряхтела и скрипела, словно целый караван тачек и фургонов.
Камень ударился в крышу над их головами и скатился вниз. Еще один пролетел между их головами и ударился в облупленную стену за спиной. Бен услышал щелканье - Ник раскрыл карманный нож. Он напряг зрение, пока у него не выступили слезы на глазах, но ничего не мог разглядеть, кроме колышущейся под ветром листвы.
- Выходи... Иди сюда... Говори, сукин сын! - заорал Ник.
Ответа не было.
- Что ты скажешь? - шепнул Ник, оборачиваясь к Бену,
Бен ничего не ответил, он изо всех сил стискивал зубы, чтобы они не стучали. Ник толкнул его вглубь и притворил дверь. Они нагромоздили пыльные скамьи у двери и заложили низ окна досками с пола.
- Пусть сунутся. Одного я, во всяком случае, прикончу, - сказал Ник. Ты веришь в привидения?
- Абсолютно не верю, - сказал Бен. Они сели рядом на пол, спиной к облупленной стене, и стали прислушиваться. Ник положил между ними нож. Он взял пальцы Бена и дал ему пощупать рукоятку.
- Хороший нож... Матросский, - шепнул он.
Бен напряженно прислушивался. Только шелест ветра в деревьях да несмолкаемый ропот реки. Камней больше не бросали.
Утром они чуть свет покинули школьное здание. Ни тот ни другой не спали. У Бена горели глаза. Когда взошло солнце, они набреди на человека, чинившего сломанную рессору грузовика. Они помогли ему приподнять ее, подсунув полено, и он довез их до Скрэнтона, где они нанялись мыть посуду в закусочную, принадлежащую одному греку.
...Все застывшие, покрывшиеся ржавчиной отношения, вместе с сопутствующими им веками освещенными представлениями и воззрениями разрушаются, все возникающие вновь оказываются устарелыми, прежде чем успевают окостенеть.
Мытье посуды пришлось Бену не по душе, и недели через две, скопив на билет, он сказал, что хочет ехать домой, повидать стариков. Ник остался, потому что в него влюбилась продавщица из кондитерской. Попозже он поедет в Аллентаун, где его брат работает на сталелитейном заводе и зарабатывает большие деньги. Он проводил Бена на вокзал, посадил в нью-йоркский поезд и сказал ему на прощание:
- Бенни, занимайся и учись... Постарайся принести пользу рабочему классу и помни: слишком много женщин - это худо.
Бену ужасно не хотелось расставаться с Ником, но ему надо было искать работу на зиму, чтобы иметь возможность учиться. Он выдержал экзамены и был принят в Нью-Йоркский университет. Старик взял в Моррис-Плене (*101) ссуду в сто долларов, чтобы помочь ему на первых порах, а Сэм прислал ему из Нью-Йорка двадцать пять долларов на учебники. Кроме того, он сам подрабатывал по вечерам в аптекарском магазине Кана. По воскресеньям он ходил в библиотеку и читал "Капитал" Маркса. Он вступил в социалистическую партию и, когда у него бывало свободное время, ходил на лекции в школу Рэнд. Он усиленно работал над собой, чтобы стать хорошо отточенным оружием.
Весной он заболел скарлатиной и пролежал десять недель в больнице. Когда он выписался, у него до того испортилось зрение, что он и часу не мог читать - у него начинались головные боли. Старик взял в Моррис-Плене еще сто долларов и был теперь должен уже двести плюс проценты и гербовый сбор.
На лекции в "Купер-Юнион" Бен познакомился с одной девушкой, которая раньше работала на текстильной фабрике в Джерси. Она была арестована во время патерсонской стачки и занесена в черные списки. Теперь она служила продавщицей у Уэнемейкера, а родители ее еще работали на заводе Ботени в Пассейике. Звали ее Элен Мауер, она была на шесть лет старше Бена, светлая блондинка с уже помятым лицом. Она говорила, что социалистическое движение ни черта не стоит, только у синдикалистов правильная программа. После лекции она повела его пить чай в кафе "Космополитен" на 2-ю авеню и познакомила с настоящими революционерами, по ее словам; когда Бен рассказал о своих знакомых Глэдис и старикам, старик сказал:
- Фуй... Евреи - радикалы, - и презрительно чмокнул губами. Он сказал, что Бенни должен бросить все эти глупости и взяться за работу. Он стар и кругом в долгах, и если он заболеет, то Бенни придется кормить его и старуху. Бен сказал, что он все время работает, но при чем тут семья, он работает для блага рабочего класса. Старик побагровел и сказал, что семья - это первая святыня, а вторая - его народ. Мамаша и Глэдис плакали. Старик встал, задыхаясь и кашляя, он поднял руки над головой и проклял Бена, и Бен ушел из дому.
У него не было денег, он был еще слаб после скарлатины. Через весь Бруклин и Манхэттенский мост и Ист-Сайд, полный красноватых огней и людей и тележек с овощами, от которых пахло весной, он добрался до 6-й Восточной улицы, на которой жила Элен. Квартирная хозяйка не хотела пускать его наверх. Элен сказала хозяйке, что нечего ей совать нос не в свое дело, но, пока они бранились, у Бенни зазвенело в ушах, и он упал на софу в прихожей. Когда он пришел в себя, по шее у него текла вода, и Элен помогла ему подняться на четвертый этаж и уложила на свою кровать. Она крикнула в пролет квартирной хозяйке, грозившей позвать полицию, что она выедет завтра утром и что никто на свете не заставит ее выехать раньше. Она напоила Бена чаем, и они всю ночь проговорили, сидя на кровати. Они решили вступить в свободное сожительство и весь остаток ночи укладывали ее вещи. Ее имущество состояло главным образом из книг и брошюр.
В шесть часов утра они пошли искать комнату, потому что в восемь она уже должна быть у Уэнемейкера. Они скрыли от новой квартирной хозяйки, что они не венчаны, но, когда та спросила: "Так вы, стало быть, жених и невеста?" - они закивали и заулыбались. К счастью, у Элен хватило денег заплатить вперед за первую неделю. Потом она убежала на службу. У Бена не на что было купить завтрак, и он весь день пролежал в кровати, читая "Прогресс и нищету" (*102). Вечером она вернулась со службы и принесла ужин из гастрономической лавки. Они ели ржаной хлеб и колбасу и были очень счастливы. У нее были удивительно большие груди при ее худобе. Он вышел и купил в аптекарском магазине предохранительные средства, так как она сказала, что сейчас ей никак нельзя иметь ребенка, потому что она должна отдавать все свои силы рабочему движению. В кровати были клопы, но они говорили друг другу, что они счастливы - в той мере, в какой можно быть счастливым при капиталистическом строе, и что придет день, когда они будут жить в свободном обществе, в котором рабочим не придется тесниться в грязных ночлежках, полных клопов, и ругаться с квартирными хозяйками, и любовники будут иметь детей, сколько им захочется.
Несколько дней спустя Элен уволили от Уэнемейкера ввиду сокращения штатов на летний сезон. Они перебрались в Джерси к ее родителям, и Бен получил место в транспортном отделе суконной фабрики. Они сняли комнату в Пасейике. Когда началась стачка, Бен и Элен оба были выбраны в комитет. Бен стал настоящим оратором. Его неоднократно задерживали и раз чуть не проломили череп полицейской дубинкой и в конце концов закатали на шесть месяцев в тюрьму. Он заметил, что, когда влезет на ящик из-под мыла и начинает говорить, его слушают и что он умеет говорить и излагать свои мысли и заставлять толпу, поднявшую к нему лица, смеяться и кричать "браво". В суде, после того как он, стоя, выслушал приговор, он заговорил о прибавочной стоимости. Бастующие, сидевшие в зале, закричали "браво", и председатель приказал приставам очистить зал. Бен видел, что репортеры старательно записывали все, что он говорил, он был счастлив, что может на личном примере показать всю несправедливость и жестокость капиталистического строя. Судья прервал его и сказал, что даст ему еще шесть месяцев за оскорбление суда, если он не будет вести себя прилично, и Бена отвезли в окружную тюрьму в автомобиле, набитом вооруженными полицейскими. Газеты писали о нем как об известном социалистическом агитаторе.
В тюрьме Бен подружился с одним членом профсоюза "Индустриальные рабочие мира", по имени Брем Хикс, высоченным парнем из Фриско, светловолосым и голубоглазым. Брем сказал ему, что, если он хочет как следует ознакомиться с рабочим движением, ему следует завести себе красную карточку и отправиться на побережье. Врем был по профессии котельщиком, но для разнообразия плавал матросом и высадился в Перт-Амбой без гроша. Он работал в ремонтном цехе одной фабрики и забастовал вместе со всеми. Когда разгоняли пикеты, он дал фараону по морде и был приговорен к шести месяцам за сопротивление властям и оскорбление действием должностного лица. Именно встречи с ним раз в день на прогулке в тюремном дворе помогли Бену перенести заключение.
Их выпустили в один и тот же день. Они вместе вышли на улицу. Стачка кончилась. Завод работал. Улицы, на которых еще недавно дежурили пикеты, зал, в котором Бен произносил речи, имели мирный и будничный вид. Он повел Брема к Элен. Ее не было дома, но через некоторое время она пришла и привела с собой маленького краснолицего, курносого англичанина, которого она представила им - Билли, английский товарищ. Бен сразу же понял, что она живет с ним. Он оставил Брема с англичанином и вызвал ее в прихожую. В тесной прихожей ветхого стандартного дома пахло уксусом.
- Ты меня бросила? - спросил он дрожащим голосом.